Анхель де Куатьэ
Исповедь Люцефера
шестая скрижаль завета

ОТ ИЗДАТЕЛЯ

   Когда я прочел эту книгу, мне подумалось, что она последняя, что седьмой Скрижали просто не будет. Разве можно сказать что-то еще? Что-то большее?..
   Анхель де Куатьэ раскрыл в «Исповеди Люцифера» тайну любви и тайну смерти. И сделал это с такой силой чувств, что остаться безучастным к его «Исповеди» просто невозможно.
   Любовь и смерть наполняют жизнь человека смыслом. Одни из нас живут, потому что любят, другие — потому что боятся умереть. Но одно ли это и то же — «наполнить жизнь смыслом» и «найти смысл жизни»?
   И что такое вообще смысл жизни? Есть ли он? Тысячелетиями о нем спрашивают старики и дети. Но кто слышал ответ? Его нельзя вычитать в книге. Его можно только почувствовать.
   В каждом из нас плоть спорит с сознанием, а сознание, не зная усталости, противостоит духу. И вот сейчас Анхель де Куатьэ предлагает всем нам пуститься в путешествие. Мы пройдем от одной ипостаси человеческого существа к другой: от тела к сознанию, а от сознания — к духу, чтобы в конце этого пути увидеть Свет — Свет, открывающий смысл человеческой жизни.
   Семь веков назад Данте прошел тем же путем. Ад его «Божественной комедии» — искушения плоти. Чистилище — испытания разума, Рай — раскрытие духа. Это был его путь к Беатриче. Дорога, вымощенная сотней песен, в четырнадцать тысяч двести тридцать три стиха. И все это лишь с одной-единственной целью — запечатлеть на вершине Мирозданья свою Любовь, свою Беатриче.
   Такое объяснение в любви кажется странным, натянутым, избыточным, слишком эксцентричным. Это отмечали все исследователи и комментаторы «Божественной комедии». Но как иначе этот мудрец мог одновременно и открыть, и сохранить свою тайну?.. Сейчас, читая Анхеля де Куатьэ, вы поймете, о чем я пытаюсь сказать.
   Эта, уже седьмая по счету, книга Анхеля де Куатьэ получила название «Исповедь Люцифера». Согласно легенде, рассказанной в ветхозаветных книгах Исайи и Иезекииля, Люцифер был самым прекрасным из всех ангелов Господа — «солнечный», «несущий свет» — так переводится его имя. Божье дитя...
   Но однажды Люцифер понял, что ему нет нужды в Боге. И действительно, зачем такому могущественному и прекрасному ангелу Бог?.. Люцифер обратился к своим собратьям, другим ангелам: «Зачем мы живем в тирании? Зачем нам Бог? Каждый имеет право быть и чувствовать себя свободным!»
   И Бог дал ему то, чего он хотел. Люцифер получил свободу. Стал ли он от этого счастливым? Не думаю.
   Имя этого блудного Божьего сына стало нарицательным. Теперь он олицетворяет собой зло и порок, он — «Князь Тьмы» и «исчадие Ада». Но что такое Тьма? Разве это грехи, без которых но проходит ни одна человеческая жизнь? Да и как Божье дитя, пусть даже самое непослушное из всех, способно стать воплощением Тьмы?
   Тьма никогда не исходит от Света, и грех — это еще не Тьма. Вот, что понимаешь, читая «Исповедь Люцифера» Анхеля де Куатьэ.
   Верить в Свет даже на дне бездны, видеть Его и в кромешной тьме ада, помнить о Нем, что бы ни случилось, нести в себе и находить в других — вот урок, который дает нам шестая Скрижаль Завета. Ибо, как писал Рильке: «Но есть Один; он держит все паденья с безмерной нежностью в своей руке».
   Я не знаю, о чем будет восьмая книга Анхеля де Куатьэ, но я продолжаю верить и ждать. Осталась еще одна Скрижаль, последний шаг, последняя тайна...
 
   Издатель
 

ПРЕДИСЛОВИЕ

 
   Обычно видения Данилы подсказывали нам правильное направление поисков, но не в этот раз. Обрывочные, очень странные, лишенные внутренней связи, они только путали и сбивали нас с толку. В какой-то момент Данила и вовсе решил, что это информация из потустороннего мира и что нам туда путь заказан.
   Вслушиваясь в рассказы моего друга, я почему-то вспомнил о Данте. Образы, которые посещали Данилу, чем-то очень напоминали картины Ада, описанные Данте Алигьери в его «Божественной комедии». Я дал Даниле эту книгу. Он стал читать ее с жадностью. Он не просто читал — он погружался в нее.
   Но это никак не помогло нашим поискам. Утверждения Данилы, что, мол, человек с шестой Скрижалью находится в дантовском Аду, не внушали мне ни оптимизма, ни рвения. А мои собственные попытки войти в пространство сновидений и отыскать этого человека там, успехом не увенчались. Все тщетно.
   Мы так и не встретили человека, носившего в себе шестую Скрижаль Завета. Я должен был писать эту книгу, зная всего лишь несколько фактов. Отдельные переживания — образы, чувства, картинки. Словно мозаика в детском игрушечном тубусе — игра отражений, ничего больше!
   Как из этого сделать книгу? О чем она?! Книга о том, что мы не нашли шестую Скрижаль?! Я, было, совсем отчаялся.
   И сейчас мне стыдно. Мне стыдно за свое отчаяние. Я думал, что мы с Данилой ищем Скрижали, что это наша миссия. Я словно бы забыл, что в этом мире многие помнят о своем внутреннем Свете. И когда жизнь ставит перед ними задачи, они не сдаются и не падают духом. Они, ведомые своим Светом, творят Добро. А Добро, если оно настоящее, и есть чудо. И мы стали свидетелями чуда...
   Тот, кто читал «Маленькую Принцессу», наверное, понимает, почему мы с Данилой решили более не усугублять свое положение дополнительной публичностью. Прежде нужно найти все семь Скрижалей, понять, какова их цель и как правильно ими распорядиться. А до этого нам не следует рассказывать о себе. Это неоправданный риск.
   Но Издатель к этому времени уже разместил в «Дневнике сумасшедшего» наш электронный адрес в Интернете. Учитывая предупреждения индуса, мы с Данилой приняли решение не пользоваться этим адресом, чтобы ничем не выдать свое местонахождение.
   Я начал набрасывать текст этой книги, как вдруг видения Данилы дали, наконец, четкую подсказку. Поразительно, она была связана именно с Интернетом. Мы бросились в ближайший компьютерный клуб и обратились к своему электронному почтовому ящику.
   Среди сотен и сотен писем нас ждало одно — от Саши.
 
 
   «Знаю твои дела; вот, Я отворил пред тобою дверь, и никто не может затворить ее;
   ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся от имени Моего.
   И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения,
   которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле.
   Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего.
   Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон;
   и напишу на нем имя Бога Моего и имя града Бога Моего, нового Иерусалима,
   нисходящего с неба от Бога Моего, и имя Мое новое.Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам».
   Откровение святого
   Иоанна Богослова,
   3:8. 10-13
 

ПРОЛОГ

 
   Шекспир погрешил против истины, когда написал: «Но нет печальней повести на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте». Потому что повесть, много печальнее этой, случилась недалеко от той же Вероны — во Флоренции — тремя столетиями раньше. Это повесть о Данте и Беатриче.
   На площади возле кафедрального собора Флоренции Сайта Мария дель Фиоре всегда шумно и многолюдно. Так что, если вам захочется тишины, возьмите чуть правее от собора и вы окажетесь на небольшой улочке — Виа Данте. Здесь жил до своего изгнания отпрыск старинной, благородной флорентийской семьи Данте Алигьери.
   На этой же улице он повстречал юную Беатриче Портинари, в замужестве деи Барди. И здесь же, в маленькой церквушке Святой Маргариты, зажатой между домами, покоится ее тело. Небольшая плита в стене хранит ее имя, воспетое в веках великим поэтом. С ним на устах он и умер после тридцати лет абсолютного одиночества.
   Они увидели друг друга, когда обоим было всего по девять лет. Едва взор юного Данте коснулся этой девочки, одетой в светящиеся алым цветом одежды, мальчик явственно ощутил присутствие Дух Жизни. И трепеща от восторга, услышал в своем сердце пророческие слова: «Вот бог сильнее меня, кто, придя, получит власть надо мной».
   Данте грезил о возлюбленной, вспоминал ее, искал глазами на улицах города. Но все тщетно. Второй раз они встретились лишь через девять лет — им было по восемнадцать. Беатриче приветствовала Данте легким движением головы. Секундная встреча на узкой флорентийской улочке показалась поэту вечностью. Вернувшись домой, он напишет свой первый сонет.
   Потом будет встреча в церкви, где Данте вдруг поймет, что он не может совладать со своими чувствами, не в силах контролировать себя. Чтобы не выдать тайну своего сердца, он сделает вид, будто бы интересуется другими дамами. Злые языки сообщат об этом Беатриче, и с тех пор она более ни разу не поклонится ему при встрече. Данте убит горем.
   И хотя случай предоставит поэту еще одну возможность увидеть Беатриче, лучше бы этой встречи не было в его жизни. Данте снова взволнован и так смущается, что Беатриче начинает потешаться над ним. Она смеется над любящим ее Данте в присутствии многочисленной флорентийской знати. Это уничтожает поэта.
   Проплакав всю ночь, он решает никогда более не искать встречи с избранницей своего сердца. Отныне он посвятит себя прославлению Беатриче. Эта фантазия станет источником его блаженства — святая Беатриче, подобная божеству. Матерь Мира. Высшая точка в бесконечном пространстве Космоса.
   А настоящая Беатриче тем временем выйдет замуж и вскоре умрет, на двадцать пятом году жизни. Молодая и красивая, словно цветущая роза рая. Такой мы ее и запомним — немного взбалмошной, высокомерной, чуть-чуть жестокой и бесконечно красивой. Мы помним о ней лишь благодаря Данте — гению, который посвятил всю свою жизнь этой ничем не примечательной флорентийской девушке.
   В жизни самого Данте будет еще много событий: членство в правительстве Флоренции, политические баталии между гвельфами и гибеллинами, изгнание из родного города, смертный приговор — сожжением на костре, двадцать лет скитаний, еще один смертный приговор, смерть в Равенне, пустой саркофаг во Флоренции в церкви Санта-Кроче, и вечная тяжба двух городов за право обладания его прахом.
   А еще он напишет «Божественную комедию» — великое и безумное, богохульное произведение. Весь мир Данте разместил на виртуальных этажах своей «матрицы» — кого-то отправил в Ад, кому-то отвел место в Чистилище, избранным дал Рай. А Рай увенчал фигурой Беатриче — такой же холодной и недоступной, как и в его жизни.
   Да, все ради этой цели — возвеличить любовь, которая была лишь мечтой, поставить ее выше религии, выше Бога.
   А вот мечту, ставшую явью, олицетворяют в «Божественной комедии» любовники Франческо и Паоло — красивые, страстные, бесконечно преданные друг другу и обреченные на вечные нестерпимые муки. Данте разместил их в Аду...
   «Беатриче значила для Данте бесконечно много, — пишет Хорхе Луис Борхес. — Он для нее — очень мало, может быть, ничего. Все мы склонны к благоговейному почитанию любви Данте, забывая эту печальную разницу, незабываемую для самого поэта.
   Читая и перечитывая их воображаемую встречу в Раю, я думаю о двух любовниках, которые пригрезились Алигьери в вихре Ада — о туманных символах счастья, недоступного Данте; хотя сам он, быть может, не понимал этого и не помышлял об этом.
   Я думаю о Франческе и Паоло, соединенных в своем Аду навсегда, думаю с любовью и тревогой, с восхищением, с завистью.
   «Комедия» — это сон Данте, и она не более, чем сюжет сна».
 

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

 
   На Сашу свалилось множество дел. Ее назначили в комиссию по проверке
   подведомственных учреждений — СИЗО и колоний, проштрафившихся голодовками заключенных. Обязали в связи со служебной проверкой,начатой в рамках борьбы с «оборотнями в погонах». Прислали для экспертного заключения три дела по серийным преступлениям с сексуальным содержанием. Наконец, попросили заняться отчетами отдела, переработать план работы на второе полугодие. Ну, и всякая мелочевка. Этот удовищный завал Саше предстояло разгребать летом, когда все или в отпусках, или в отпускном настроении. Но, что поделаешь? Не впервой. Саша любит свою работу. Сама не знает, почему. Может быть, просто потому, что это хоть как-то ее занимает.
   Есть только одно «но»... Саша не любит ездить в юродскую прокуратуру.
   На то у нес личные причины. А тут на тебе — вызвали в середине дня.
   — Александра, ты знаешь, как я тебе доверяю, — Николай Иванович выглядел ни то рассерженным, ни то испуганным. — Ты зарекомендовала себя как хороший работник, ответственный и талантливый следователь...
   Зам главного прокурора города нервно курсировал по кабинету, бесцельно дирижируя золотым паркером. За пару минут он умудрился три раза к ряду задеть расположенную здесь мебель и даже не заметил этого. С чего бы такая рассеянность?..
   В какой-то момент Саше даже показалось, что Николая Ивановича — друга и однокурсника ее покойного отца — просто подменили. Всегда спокойный и рассудительный, сейчас он выглядел потерянным.
   — Товарищ полковник, я... — Саше хотелось побыстрее выслушать все инструкции, принять на себя всю ответственность и закончить этот неловкий разговор.
   — Саша, не перебивай меня, — буркнул Николай Иванович. — Скажу начистоту: я не хотел, чтобы этот выбор пал на тебя. Но по результатам прошлого года ты у нас лучшая в управлении. И к тому же у тебя есть дополнительная специализация по криминальной психологии и... Как ее, черт?! В общем, нужная здесь специализация. Так что, тебе придется…
   — Я готова и жду ваших приказаний, — снова поспешила выпалить Саша. Ей было неловко за то смущение, которое почему-то испытывал Николай Иванович.
   Он опекал Сашу с четырнадцати лет, когда ее родители погибли, а сама она переехала жить к бабушке. Опекал особенным образом. Ненаигранная строгость уживалась в нем с удивительной деликатностью. Ему всегда удавалось оказаться рядом в трудную для Саши минуту. Но его никогда не было «много». Его всегда было ровно столько, сколько нужно.
   — Но у тебя молодая семья, — Николай Иванович стал буквально отговаривать— Я рассталась с Виктором, — сказала Саша. — Так что все нормально. Не из-за чего переживать. Поеду, проветрюсь. Даже к лучшему. Куда?
   Сашу, и это было уже совсем на него непохоже. — Я бы не хотел, чтобы ты уезжала. Там, вероятно, придется задержаться — дело непростое, специалистов мало.
   — Как рассталась? — не понял Николай Иванович.
   — Да, Николай Иванович, рассталась, — подтвердила Саша.
   — Но это же меняет дело! — Николай Иванович почему-то обрадовался. — Так… Подожди в приемной, мне надо позвонить.
   *******
   В приемной было душно. Валентина Петровна — секретарь Николая Ивановича — куда-то отлучилась. Саша подошла к окну и открыла форточку. В комнату ворвался свежий июньский ветер. И в эту же секунду дверь, ведущая в кабинет Николая Ивановича, тихонько скрипнула и приоткрылась. Незадача. Саша на цыпочках подошла к ней, взялась за ручку и потянула на себя.
   — Я понимаю, что она соответствует всем требованиям, — донеслось из кабинета — Да. Но теперь не всем. Теперь она незамужняя. Нет, в таком деле может быть и не мелочь! Это очень важно в таком деле!
   Саша растерялась. С кем это Николай Иванович обсуждает ее семейную жизнь? Саше было ужасно неловко подслушивать, но почему он говорит об этом с чужим человеком? И о какой командировке идет речь, если имеет значение этот факт ее биографии?!
   — Слава, у меня плохие предчувствия, — голос Николая Ивановича дрогнул. — Я тебя просто прошу, по-дружески. Она же мне, как родная дочь. Ты знаешь. Давай найдем кого-нибудь еще. Право, на Сашке свет клином не сошелся! Больше никто не прошел? Как, нет?! Ерунда какая! Ну что значит «она прошла все инстанции»?! Можно подумать, много их было... Нет, Слава, я не верю, что ты не можешь повлиять... Черт! Да, Слав. Да, я переутомился. Да, я возьму отпуск. Поеду. Съезжу на море. Да. Ну а с ней-то как? Нет?.. Черт!
   Николай Иванович выругался. Тишина. Саше на мгновение показалось, что она оглохла. Сердце в груди билось так, словно решался вопрос ее жизни и смерти. Кто-то неизвестный, со скрытыми намерениями, определял в это мгновение ее судьбу.
   В коридоре раздались шаги. Саша кинулась к секретарскому столу и плюхнулась на стул для посетителей.
   — А почему ты здесь? — прошептала Валентина Петровна и озабоченно посмотрела на приоткрытую дверь своего начальника.
   Саша пожала плечами: мол, не знаю, чего-то там решают себе — пусть решают.
   Валентина Петровна деловито подошла к двери Николая Ивановича, поняла, что тот говорит по телефону, аккуратно закрыла ее и села на свое место.
   — Ну ничего, — с важным видом сказала Валентина Петровна, очень любившая Сашу. — Никуда они тебя не пошлют. Верь мне. Не бойся. И что за глупость в конце концов?! Я так Николаю Ивановичу и сказала: «Глупость они задумали. И нечего Сашу в это дело втравливать». Мало ли, что у тебя лучшие результаты по управлению?! Такие кадры беречь надо, а не в авантюры всякие втягивать!
   — Валентина Петровна, а что за авантюра-то? — осведомилась Саша, стараясь выглядеть как можно более беззаботной.
   — Авантюра? — Валентина Петровна вдруг поняла, что сболтнула лишнего. — Какая авантюра?..
   — Ну, вы сейчас сказали про какую-то авантюру? — Саша качнула головой в сторону «прошлого». — Ну, только что?
   — Нет, Сашенька. Ничего такого я тебе не говорила. Не путай меня, — Валентина Петровна сделала вид, что у нее вдруг срочно образовались какие-то необычайно важные дела. — Просто... В общем. Я сказала, что надо беречь кадры. И вообще, серьезно ко всему подходить.
   Валентина Петровна с показной сосредоточенностью набивала свою докладную папку бумагами, запихивала дрожащей рукой карандаши в коробку, деловито перекидывала листочки на настольном календаре. Трудно было не понять, что она делает это без какой-либо цели, просто для отвода глаз.
   Через секунду-другую пульт телефона сообщил Валентине Петровне, что Николай Иванович закончил разговор.
   — Так, мне надо к нему! — прошептала она и схватила папку.
   Валентина Петровна налетела на Николая Ивановича, когда тот выходил из кабинета — понурый, спавший с лица, даже злой. Папка выпала у нее из рук, и бумаги, подхваченные возникшим в эту секунду сквозняком, словно белые листья, полетели по комнате.
   Валентина Петровна смотрела на Николая Ивановича, не отводя глаз. С ужасом ожидая его ответа на свой, не прозвучавший вопрос. Казалось, она и не заметила, что рассыпала бумаги. И Николай Иванович, казалось, тоже этого не заметил.
   — Валентина Петровна, оформляй, пожалуйста, приказ на Александру, — Николай Иванович говорил тихо, сдавленным голосом, словно только что посадил его на футбольном матче. — И все как положено... В таких случаях.
   На мгновение Саше показалось, что Валентина Петровна едва сдерживает слезы.
   — Все будет хорошо, — сказал Николай Иванович то ли успокаивая, то ли ободряя Валентину Петровну, Сашу и, главное, самого себя. — Все будет хорошо!
   Валентина Петровна отошла к своему столу и уставилась в окно. Она сделала это намеренно, с единственной целью — чтобы никто не видел ее лица, ее слез.
   — Несправедливо, — сказала она через секунду. — Если ты ничего не делаешь, то и живешь спокойно. А чуть вырвался вперед, чуть стал лучше других, так тебя сразу...
   *******
   Саша вышла из приемной и почувствовала, как у нее леденеют руки. Прямо от лопаток — плечи, запястья, пальцы. Она вздрогнула. Ей навстречу шел Павел...
   — Хорошо выглядишь! — сказал он и демонстративно смерил Сашу взглядом.
   — Это комплимент или угроза? — тихо спросила Саша.
   — А тебе как больше нравится?.. — зло улыбнулся Павел.
   Саша ненавидела свои визиты в прокуратуру именно поэтому — она панически боялась встреч с Павлом. Раньше Саша и сама здесь работала, но из-за его постоянных преследований перевелась в другое учреждение. Павел шантажировал Сашу. Низко, подло, жестоко. Такой вот странный способ ухаживания.
   Эта история с шантажом кому-то, наверное, покажется странной и глупой. Саша и сама так думала. Но каждое воспоминание, каждая деталь этой истории причиняли Саше нестерпимую боль. Даже сейчас, спустя почти пять лет, она продолжала мучиться, бояться и ненавидеть.
   Тогда ей поручили одно дело. В нем были, кажется, все возможные составы преступления — грабеж, бандитские нападения, воровство, вымогательства, незаконное удержание людей, убийство. А она влюбилась в подследственного — в Сережу.
   «Зовите меня — Серый. Мне так привычнее», — попросил он Сашу на первой же встрече. Замечательный, очень добрый мальчик девятнадцати лет. Он учился в техникуме. Родители спились, а ему нужны были деньги. Просто, чтобы жить. Вот он и связался с преступной группировкой. Банда контролировала один из вещевых рынков города. И в какой-то момент, по своей наивности, Серый оказался крайним. Его просто подставили.
   Саша не понимала, как такое, в сущности, чистое, невинное существо могло быть причастным ко всему этому чудовищному инкриминировавшемуся ему списку злодеяний. Милый, приветливый юноша покорил ее своей непонятной, наивной, но очень точной, «сермяжной» правдой о жизни.
   «Мир, — говорил Серый, — неправильно устроен. Все в нем как-то не так. Вот смотри — работают электроприборы. Кто это сделал? Это Максвелл, который открыл электромагнитное поле. Все благодаря ему. А кто его помнит? Никто. Все знают певичку какую-нибудь. Мадонну, например. А Максвелла не знают. Разве это правильно? Кто — Максвелл, а кто — Мадонна?! Ты подумай!»
   И так на допросах он мог говорить часами — о Максвелле, о политиках, о Боге, о чем угодно. Просто, где-то очень забавно и даже по-детски, но в целом — «правильно», «по справедливости», «как надо».
   А главное, Саша видела в нем, в этом мальчике, сосредоточенно рассуждающем о мире, все, что так давно и так безуспешно искала в других мужчинах, — открытость, добродушие, бесстрашие, честность, внутреннюю прямоту, свободу.
   Самой Саше жизнь казалась невообразимо сложной, заковыристой. С бесчисленным количеством нюансов, подтекстов, двойных смыслов. За каждым человеком в ее жизни была история с плюсами и минусами. Но все их ошибки могли быть оправданы, а любое геройство на поверку оказывалось небескорыстным. Поэтому, по сути, не было у них ни плюсов, ни минусов.
   «Вся жизнь с подвохом, — думала о себе Саша. — Ни тебе черного, ни тебе белого, ни правильного, ни неправильного, все так — серединка на половинку. Серость...» И от этого на сердце у нее было невыносимо гадко — мучительно, тоскливо, душно.
   А Серый не был «серым». Конечно, он не изменил Сашиного взгляда на жизнь. Просто не смог бы. Но этими своими незамысловатыми истинами и, главное, своей уверенностью в них он позволил ей думать, что такой мир — мир, где все понятно, все честно, все просто, есть. В принципе есть. И пусть его нет у Саши, зато он есть у Серого. Саша смотрела на него и любовалась. Сначала только миром, а потом и самим Серым.
   Однажды, заканчивая допрос и уже прощаясь с Серым, она встала, подошла к нему, сидящему на табурете, и обняла за голову. Бритая, теплая, с едва уловимым запахом осеннего леса. Это движение произошло словно бы само собой, ненарочно, вырвалось...
   Серый встал, обнял ее и поцеловал в губы.
   *******
   Саша была в ужасе. Она не знала, как ей поступить и что делать. Любила ли она его по-настоящему? Что он для нее значил? Как она представляла себе их будущее? Саша даже под дулом пистолета не смогла бы ответить на эти вопросы. Она не знала. Просто в какой-то момент она поняла, что хочет сберечь его, дать ему другую жизнь.
   А Серому, казалось, было на все наплевать — на свою жизнь, на будущее и даже на нее, на Сашу. Он словно и не понимал, что находится под следствием, что ему грозит больше двадцати лет тюрьмы. Ему словно бы и невдомек было, что Саша — его следователь, что она совершает должностное преступление. Он просто жил...
   В конце концов она приняла для себя решение: за то, в чем Серый, действительно, виноват — пусть отвечает, а в остальном — она выступит как его адвокат. Так и сделала. Правда, это было непросто. Улик против него набралось больше некуда, а свидетелей, благодаря активной работе Сережиных подельников, объявилось несметное количество.
   Но сдать свою «команду» Серый отказался наотрез, как Саша ни просила. «Потому что это неправильно». В то, что его подставили, он не верил. Потому что «людей нельзя обвинять, если не знаешь точно».
   Так что Саша сама пошла на преступление — уничтожила улики, которые свидетельствовали против Серого по тем пунктам обвинения, где его вины, как ей казалось, не было.
   Саша испробовала все пути, чтобы уберечь Серого. И уже в самом конце, перед тем как передавать дело в суд, санкционировала психиатрическую экспертизу. Мало ли что найдут, и можно будет на это сослаться. Смягчающие обстоятельства никогда не помешают. Она рассчитывала на случайность. Даже не рассчитывала. Просто делала все, что можно и что нельзя.
   Она была как в бреду — между отчаянием и отчаянием. Она ненавидела себя. Она ненавидела себя за то, что не может жить без его губ, без его рук, без его запаха. Она ненавидела себя за то, что не может ничего изменить. Она ненавидела себя за то, что пытается менять. Она не хотела жить. И она хотела, чтобы он был ее жизнью.