Светлана Демидова
Медовый рай

   © Демидова С., 2013
   © Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
 
   Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
 
   © Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес ()
   Если бы не этот дневник, возможно, со мной ничего подобного не случилось бы. Я нашла его совершенно неожиданно. В нашей маленькой и весьма неудобной квартире мебель поставлена намертво. Ее невозможно сдвинуть или поменять местами. Например, для массивного трехстворчатого шкафа есть только один простенок, ни в какой другой он не поместится. Диван тоже не поставить иначе, поскольку в таком случае он непременно загородит подход к балкону или входной двери. Честно говоря, мне никогда и не хотелось ничего менять. Я привыкла к этому старинному мебельному гарнитуру, который своими руками сделал еще мой дед, и к тому, как в комнате расположены его составляющие.
   Сколько себя помню, дома меня всегда окружала эта мебель – сочного медового цвета, гладкая и чуть скользкая на ощупь. Когда я была маленькой, не было дня, чтобы, проходя мимо шкафа или трюмо, я не лизнула бы какой-нибудь низко расположенный деревянный завиток. На языке всегда оставалась горьковатая и душистая сладость полироли. Обижаясь на старшую сестру, я часто забивалась в щель между книжным шкафом и комодом, утыкалась носом в деревянную скользкость и вдыхала, вбирала в себя пряный аромат дерева. Он врачевал меня, избавлял от ощущения вселенской несправедливости, и я выползала из своей щели размягченной и всепрощающей. Запах полированной сосны был запахом моего дома, где я чувствовала себя защищенной и любимой.
   В нашем доме все любили друг друга, и этой любовью была пропитана, пронизана ткань нашего существования. Мама с отцом никогда не ссорились. Во всяком случае, мы с сестрой не слышали не только ругани, но даже раздраженных разговоров на повышенных тонах. Деда, сработавшего нашу чудесную мебель, я не помню. Он рано умер. Бабушка была спокойной, молчаливой и доброй. Ее невозможно было рассердить или вывести из себя, как бы мы с сестрой ни старались. Мы намеренно провоцировали ее недостойным поведением или вульгарными выражениями, но бабушка всегда оставалась невозмутимой и каждый раз наставляла нас на правильный путь спокойно и доброжелательно. Она оставалась очень красивой женщиной даже в последние годы своей жизни, когда сильно мучилась сердечной недостаточностью. Мне хотелось бы постареть так же благородно, как она, но вряд ли выйдет. Я больше похожа на маму, которая была самой обыкновенной женщиной. Сестра тоже пошла в мамину породу. По таким лицам, как у мамы и у нас с Наташей, взгляды скользят, не задерживаясь, ибо зацепиться совершенно не за что. Я всегда ломала голову, как нашу маму в привокзальной толпе заметил отец (именно там они и познакомились), такой же красивый, с гордой осанкой, как у матери, нашей бабушки. Что могло его привлечь в совершенно невзрачной девушке, которая сейчас смотрит на меня с фотографий семейного альбома? В ответ на мои расспросы мама всегда посмеивалась. Она так ничего и не успела рассказать… Они с отцом погибли в автомобильной катастрофе, и я была уверена, что никогда не узнаю историю их отношений, если бы не мамин дневник. Неужели она предчувствовала свою раннюю гибель и потому заранее спрятала свои записи? Я нашла дневник в нише между треснувшим зеркалом и задней деревянной стенкой трюмо.
   Зеркало треснуло неожиданно. По улице под нашими окнами, громыхая, проехала какая-то тяжелая машина. А потом раздался необычный треск, будто раскололи большой пересохший и пустой орех. Я не сразу поняла, что произошло, когда же увидела на старом зеркале зигзагообразную трещину, поделившую льдистое полотно почти пополам, очень испугалась и долго не могла встать из кресла, в котором читала книгу. Меня не отпускало ощущение, что трещина прошла не только по зеркалу в дедовом трюмо, но и по жизни нашей семьи, по моей жизни.
   Зеркала бьются к несчастью, всякий знает такую примету, но меня почему-то пугало вовсе не то, что может случиться теперь, после того, как зеркало треснуло. Мне казалось, что трещина разделила пополам мой мир вообще. И, скорее всего, гораздо более серьезное значение, чем нынешнее положение вещей, имеет то, что уже произошло когда-то, но было скрыто от меня родительским молчанием и временем. Дать объяснение этому предчувствию я не могла. Жизнь моих родителей всегда была у нас на виду. Казалось, что никаких тайн у них не было. Ни мать, ни отец никогда не уезжали от нас ни в отпуск, ни в командировки. Мы всегда были вместе, и в будни, и в праздники. Мы с сестрой даже не удосужились обзавестись задушевными подружками. Они нам были не нужны. Нам хватало друг друга и нашей семьи. И сейчас в нашей взрослой жизни мы очень близки с сестрой, а подруг по-прежнему не имеем.
   Я довольно долго размышляла обо всем этом, прежде чем отложила книгу и подошла к зеркалу. Зигзаг трещины с острыми пиками разделил мое отражение пополам. Я содрогнулась, но зачем-то дотронулась до зеркальной поверхности. В этот момент от каждого пика до деревянной рамы с таким же сухим треском пробежали более тонкие трещинки. Полотно зеркала, переставшее быть цельной поверхностью, начало съеживаться, посверкивая острыми гранями, потом осело, неприятно шурша, съехало вниз и с отчаянным стеклянным звоном разлетелось на мелкие удлиненные осколки, похожие на серебристых рыбок. И тогда я увидела пакет из коричневой оберточной бумаги, который был крест-накрест прикреплен к деревянной стенке зеркала синими полосками изоленты. Мои смутные предчувствия оправдывались. Зеркало скрывало тайну, и, возможно, вовсе не вибрационные волны, распространяемые тяжелым грузовиком, были виной тому, что оно разлетелось на мелкие кусочки. Похоже, просто пришла пора открыть когда-то сокрытое. Впрочем, я лучше расскажу все по порядку…
 
   В будний июньский день я ехала в полупустой электричке в поселок Ключарево. Весь летний скарб давно уже был отправлен на дачу, и все вещи даже расставлены и разложены по местам. Поскольку на нашем участке не было ни одной грядки, кроме цветочных клумб, которые таковыми можно считать весьма условно, в моей голове не было ни одной хозяйственной мысли. Мне не надо было думать ни о семенах, ни о рассаде, ни об удобрениях. Трава росла сама по себе. Муж изредка косил ее, когда она уже мешала передвижению, но сейчас, в июне, она только-только входила в силу и никому не причиняла неудобств. Многолетние растения тоже цвели, когда хотели, а если не цвели, я на них нисколько не обижалась. Мне хватало нескольких почти одичавших яблонь и трех кустов сирени, которая увяла в начале лета. А потом до самой осени пышно цвел и дивно благоухал шиповник, высаженный по периметру нашего участка. Соседки долго надоедали мне, предлагая взять ягодные кусты, но я каждый раз отказывалась, и они наконец оставили меня в покое. Наша дача была для меня не местом сельскохозяйственных работ, а местом отдыха. Я по-прежнему не нуждалась в подругах, а потому не водила дружбы с соседками. Я подозревала, что они меня недолюбливали, ведь я отказалась от их дачного братства и вечерних посиделок за домашним вином, однако меня это нисколько не заботило и я переносила их нелюбовь совершенно спокойно. Моя дача – моя крепость.
   На одной из станций напротив меня сел мужчина с большим рюкзаком и странной формы футляром, непонятного мне назначения. Я от нечего делать разглядывала футляр, размышляя, что в нем может находиться. В конце концов мне пришло на ум, что в нем вполне может поместиться, например, ружье, винтовка или даже автомат – я совсем не разбираюсь в оружии, хотя у моего мужа есть какое-то ружье и он иногда ездит на охоту. Вот уж повезет, если этот человек вдруг расстегнет круговую молнию, выхватит свой огнестрел и крикнет на весь вагон: «Кошельки на сиденья, или всех перестреляю!» Я подняла голову, чтобы посмотреть «террористу» в лицо, и встретилась с равнодушным взглядом серых глаз. Мужчина явно не собирался стрелять. Глаза террористов, по моему мнению, должны гореть огнем ненависти или хотя бы быть полны презрения к своим врагам. Глаза этого мужчины были затуманены какой-то думой, что не к лицу разбойникам любого толка. Они должны действовать, а не размышлять. На мой взгляд мужчина тоже никак не отреагировал, что меня ничуть не удивило. Представители сильного пола никогда на меня не реагировали. Никоим образом. Муж – не в счет. Мы с ним долго работали в одном отделе, прежде чем он наконец нашел во мне массу положительных душевных качеств, которые в конце концов помогли ему принять и мою невзрачную внешность.
   Я продолжила исподтишка разглядывать мужчину, сидевшего напротив меня и смотревшего в окно, почти не мигая. Если он не террорист, то кто? Может, охотник? Но какая сейчас, в июне, охота? Мой муж охотится с друзьями не раньше августа. Тогда, может быть, в футляре фотоаппаратура? Нет, у фотографов совсем другие кофры… Впрочем, все просто как день. Конечно же, в этом футляре складные удочки! Как я сразу не догадалась! Он рыбак! Наверняка в рюкзаке болотные сапоги!
   А ничего такой рыбак… Симпатичный… В моем вкусе… Мне, конечно, не пришлось выбирать себе мужа в соответствии со своим вкусом. Мой муж совсем не такой, как те мужчины, о которых я мечтала в юности. Нет, он вовсе не плох. Даже, пожалуй, слишком хорош для такой невыразительной особы, как я. Стас хорошего роста, ладно скроенный, со смуглой чистой кожей, кареглазый и черноволосый. Сестра считает его красавцем и тоже удивляется, как он мог обратить на меня внимание, когда на улицах столько ярких длинноногих девиц. Но Стас каким-то непостижимым образом все же умудрился в меня влюбиться.
   Мой попутчик совсем другой. Очень светлый шатен, пострижен ежиком, и, похоже, стригли его совсем недавно. Его лицо уже успело загореть, и на границе волос осталась узкая светлая полоска незагорелой кожи. Глаза у мужчины, как я уже сказала, были серыми и тоже очень светлыми, будто разбавленными белилами. Такие глаза должны быть у ангелов, но их владелец на ангела никак не тянул. Он был очень высоким. Это было понятно даже тогда, когда он сидел, – его колени почти доходили до моих. Ангелам ни к чему такое длинное тело, наверняка это снижает аэродинамические характеристики. Крупные кулаки спокойно лежали на вытертых джинсах, но, как мне показалось, в любой момент могли быть совсем не по-ангельски пущены в ход, если вдруг что…
   Лицо… Его выражение было непонятным. Мужчина то ли был чем-то расстроен, то ли рассержен. По-прежнему глядя только в окно, он периодически покусывал бледные губы и поводил подбородком, будто мысленно что-то кому-то доказывал. Красивым его лицо назвать было нельзя, но оно притягивало, простое и одновременно благородное. Мужчина с одинаковым успехом мог быть и интеллигентом, и работягой. Спустившись взглядом к его шее, я увидела чрезмерно потертый ворот клетчатой рубашки, торчащий из-под джинсовой куртки. В таких рубашках я не отпускаю мужа даже на охоту, но знаю, что его друзья одеваются в лес еще и похуже. Дольше разглядывать попутчика и строить какие-то предположения на его счет я не могла, поскольку электричка уже подъезжала к платформе Ключарево.
   У дверей вагона я обернулась, чтобы бросить последний взгляд на заинтересовавшего меня рыболова, но его уже не было на сиденье. Со своим огромным рюкзаком и складными удочками (а я уже не сомневалась, что в футляре именно они) он, дожидаясь остановки электрички, стоял позади меня и женщины с сумкой-тележкой. Ну конечно! Наше садоводство расположено на одном из берегов чудесного озера под названием Чистые Ключи. Говорят, со дна его бьют несколько ключей, питающих озеро. Вода в Ключах действительно очень чистая и вкусная. Мы кипятим ее только на всякий случай, а я часто тайком от мужа пью ее так, некипяченой. Рыбаки любят другой берег озера, где нет дач. Попутчик наверняка отправлялся именно туда.
   На платформе я намеренно замешкалась, чтобы посмотреть, куда пошел заинтересовавший меня мужчина. Он, оглядевшись вокруг, легко сбежал со ступенек, несмотря на тяжелый рюкзак, и направился к стоянке частных машин, водители которых за приличные деньги возили желающих как раз на другую сторону озера. Я удовлетворенно хмыкнула, развернулась и, спустившись с платформы на хорошо утоптанную тропинку, пошла в сторону собственной дачи.
   Прежде чем выйти к садоводству, тропинка довольно долго вилась по лесу, самому настоящему, Берендееву – сказочному и непроходимому. Осенью в нем полно сборщиков ягод и грибников. Протоптанные людьми тропы исправно зарастают, на деревьях и кустах быстро вырастают новые ветки взамен сломанных. И сколько бы грибников ни прочесывало лес, никогда не было такого, чтобы кому-то пришлось выйти из него без грибов или ягод. Ягоды я собирать не люблю, а грибы – очень даже. Осенью к нам на дачу часто приезжает моя сестра Наташа, и мы с ней до изнеможения бродим по лесу. И дело не только в грибах. Каждый раз мы обалдело вдыхаем лесной запах, настоянный на густых мхах, сочных листьях, старой хвое, слушаем разнообразный птичий гомон и непременно собираем букеты скромных и очень нежных в этой своей скромности лесных цветов.
   В общем, мне до того нравится наш лес, что, попав в него, я ощущаю себя в иной реальности, где надо мной уже не властны тревоги, проблемы и суета большого города. Я вступаю в то самое пространство отдыха, нирваны и самой вульгарной лени, которую очень легко прощает моя вечно чем-то озабоченная совесть.
   И в тот раз, окунувшись в лесную прохладу и вдохнув густой запах свежей зелени, я быстро забыла мужчину с удочками. Да и мне ли думать о посторонних мужчинах? Во-первых, они на меня никогда не обращают внимания, а во-вторых, у меня есть любящий и заботливый муж. На что мне чужие бледноглазые мужчины?
   До садоводства, где находится наша дача, частники, машины которых стоят на другой стороне от платформы, тоже могут довести в объезд по шоссе (не все соглашаются ехать к рыбным местам по пересеченной местности), но я всегда ходила пешком. Я уже не раз помянула чудесный воздух этих мест – если не считать электричек и машин, он больше ничем не загрязнялся. На десяток километров вокруг нет ни промышленных предприятий, ни жилых массивов. Чистая, нетронутая природа.
   Хорошо утоптанную тропинку, которую лес все-таки не смог победить, обступали огромные разлапистые ели с мощными махровыми лапищами мягкого зеленого цвета. Я всегда приходила к своему дачному домику с букетом цветов или с букетиками земляники, черники, брусники – смотря по сезону. В этот раз земляника мне не попалась, и я набрала ярко-малиновой герани, колокольчиков и желтых звездочек гусиного лука.
   Возле дачи все же пришлось ненадолго задержаться и поболтать с соседкой Катериной, которая завела вечную песнь о погоде, клубничных усах и поборах садоводства. Я немного поддержала разговор, а потом постаралась побыстрее скрыться за своими кустами сирени, уже цветущими в полную силу. Сладковатый терпкий аромат заполнил мои легкие. Голова слегка закружилась, и это кружение сегодня было как-то особенно приятно. Я – в душистом облаке, в своем мирке, почти закрытом от посторонних глаз. Я проведу на даче две недели отпуска или даже все три, не буду ни от кого зависеть, не буду никому ничего должна, не буду ни с кем разговаривать, а стану делать только то, что захочу. А что я захочу? Да что захочу!
   Во-первых, я не буду себе ничего особенного варить. Куплю у той же Катерины старой картошки, ранней зелени и овощей. Конечно, я при этом выслушаю тьму советов о том, как легко вырастить на собственном участке укроп, петрушку и лук, а при определенном навыке и усилиях – и помидоры с огурцами, но ради летнего салатика вполне можно это перетерпеть. У меня в шкафчике есть запас чайных пакетиков и неоткрытая баночка башкирского меда. В магазинчике в конце садоводства можно купить хлеба, молока и даже мороженое. Может, и куплю…
   Жаль, нельзя отключить мобильник. Стас разволнуется и нагрянет на дачу. А мне так хочется побыть одной. Молча. Тихо. Хочу просто дышать ароматами лесных цветов, сирени и новой, еще нежной и душистой травы; слушать щебет птиц, кваканье и урчание пупырчатой лягушки, которая, похоже, поселилась под камнем, что лежит возле калитки. Хочу ощущать во рту хрупкую свежесть первых живых, а не парниковых огурцов и редиски, нежную горечь недавно проклюнувшихся луковых стрелок, сладкую вязкость меда, который открою вечером. Сегодня я не буду даже читать, хотя закачала себе в электронку кучу книг. Буду просто сидеть на крылечке, слушать незатейливые дачные звуки и, сладко жмурясь, смотреть в чистое синее небо, как обычно делает Катеринина кошка Машка, когда пробирается ко мне на участок и нагло ложится в самом центре моего крыльца в позу безмолвного египетского сфинкса.
   Покончив с кое-какими неотложными делами и перекусив привезенными из дома творогом и молоком, я застелила скамеечку на крыльце мягким пледом, обложилась подушками и замерла в состоянии полной расслабленности и удовольствия. Продолжительное время я действительно только жмурилась, как кошка, и млела под неожиданно жарким июньским солнцем, но потом вдруг резко похолодало, небо налилось тусклой серостью, и заморосил мелкий дождик. Я продолжала сидеть на крыльце, надеясь, что дождь быстро закончится, но капли постепенно наполнялись силой и скоро застучали о крышу нешуточной барабанной дробью. Я сходила в дом, набросила на плечи теплую вязаную кофту, натянула шерстяные носки и снова вышла на крыльцо. Мокрая сирень пахла как-то особенно пряно, и мне не хотелось покидать это влажное ароматное пространство.
   Через некоторое время за косыми и мощными струями дождя я увидела человека, приблизившегося к моей калитке. Я подумала, что это кто-то из соседей. Но мужчина не был мне знаком, и я почувствовала тревогу. Соседи редко ко мне заглядывали, а от чужаков вообще не знаешь, чего ждать. Я ведь в доме одна.
   Мужчина, между тем, бесцеремонно открыл калитку и пошел по дорожке, вымощенной кирпичом, прямо к крыльцу. Я даже привстала со скамеечки – ощущение тревоги нарастало по мере приближения незнакомца. Но сердце застучало еще сильнее, когда в насквозь промокшем госте я узнала попутчика из пригородной электричке. Светлый ежик волос был так сильно прибит дождем, что мужчина выглядел почти лысым, с носа, сейчас казавшегося карикатурно длинным, стекали крупные капли и падали на куртку, что, пожалуй, рассмешило бы меня, если бы я не была так напугана. Что нужно от меня этому человеку? Почему он пришел именно ко мне? Неужели заметил, что я его с интересом разглядывала? Неужели он не поехал на другой берег озера ловить рыбу, а все это время выслеживал меня? Но зачем?
   – Простите, что я так врываюсь… Промок очень… – глухо проговорил незнакомец. – Не подскажете, где в вашем поселке можно снять комнату на несколько дней?
   – У нас не поселок, а садоводство, – зачем-то уточнила я.
   – И что? Никто не сдает?
   Вместо того чтобы наконец ответить мужчине, который продолжал стоять у крыльца под проливным дождем, я задала свой, глупый и ненужный в этой ситуации вопрос:
   – А почему вы пришли ко мне?
   – Просто ваш дом первый от леса… от тропинки…
   Это была чистая правда, даже Катеринина дача, расположенная напротив нашей, находилась метра на два дальше от леса, и потому я как-то вдруг сразу упокоилась.
   – Ну… почему не сдает… Сдают люди… Мы, например, можем вам сдать комнату… – Я не могла понять, почему вдруг это у меня вырвалось и зачем я говорила о себе во множественном числе. Мы сроду никому не сдавали комнат. Да и сдавать-то, по сути, было нечего, но я зачастила: – Только она маленькая… Наверху… Чердачная такая… Там потолок покатый… Крыша, знаете ли… И места мало… И топчан… Но мягкий…
   – Да мне все равно. – Мужчина махнул рукой, и меня обдало веером холодных брызг. – Я вас сильно не побеспокою. Мне только ночевать надо, а днем я буду уходить. Ну… или вот как сейчас… дождь пережду у вас наверху…
   – Конечно… конечно… Вы проходите… Совсем вымокли… – Я слишком рьяно изображала из себя гостеприимную хозяйку.
   – Нет… Мне надо сходить за рюкзаком. Я его пока спрятал от дождя под деревьями… Сейчас принесу.
   Мужчина резко развернулся, опять окатив меня брызгами, и пошел к калитке. А я стояла, смотрела вслед и не могла понять, зачем его к себе пригласила. А вдруг неожиданно нагрянет Стас?! Он любит подобные сюрпризы! Как я объясню ему присутствие в доме постороннего мужчины, если даже себе никак не могу объяснить собственный поступок? Пригласить постояльца в чердачное помещение, где ему с его ростом трудно будет даже разворачиваться, – это ж надо такое придумать!
   Все то время, пока незнакомец отсутствовал, я так и простояла на крыльце, терзаемая сомнениями и угрызениями совести. Но дело было уже сделано, и через некоторое время мужчина опять вошел в калитку, неся на одном плече свой огромный рюкзак, а в руках – тот самый футляр, в котором, как я считала, были складные удочки.
   Я предложила ему пройти в дом и даже догадалась вытащить на середину кухни масляную батарею, а около нее поставить несколько табуреток.
   – Вы разложите здесь свои вещи, чтобы просохли, – предложила я. – Больше сушить негде.
   – Конечно, – смущенно согласился мой гость. – Только мне надо переодеться…
   Я проводила его в чердачную каморку, пообещала принести постельное белье и удалилась. Когда спускалась с лестницы, ноги у меня дрожали, да и вся я студенисто тряслась от непонятного, сосущего страха. Кто он такой? Я не удосужилась спросить не только документов, но даже имени. Зачем он мне нужен, этот постоялец? Я же приехала отдыхать в одиночестве! Да, он мне понравился в электричке, но не до такой же степени, чтобы… Чтобы что?! Да ничего! Ничего быть не может! Перекантуется несколько дней и уберется восвояси! А несколько дней – это сколько? Сейчас вечер понедельника, в пятницу приедет Стас… Вторник, среда, четверг… В пятницу днем этому человеку лучше всего съехать… А вдруг не съедет? Вдруг для него несколько дней – это две недели?
   В состоянии уже почти панического ужаса я сидела в кухне на краешке единственного стула и ждала, когда сверху спустится незнакомый мужчина, изнасилует меня в извращенной форме, разрежет на куски и закопает под тем самым камнем, где живет пупырчатая урчащая лягушка. И он начал спускаться. Лестница под ними скрипела и пищала, от чего мне становилась еще тревожнее.
   Мужчина, появившись наконец в кухне, бросил на меня беглый, невыразительный взгляд и начал раскладывать вещи для просушки. Он был в черных тренировочных брюках и серой футболке без принтов и прочих прибамбасов. Голову он, видимо, чем-то вытер, и влажный ежик волос забавно топорщился, но мне по-прежнему было не до смеха. Гость заметил мое состояние и сказал:
   – Да вы не беспокойтесь! Я сейчас поднимусь наверх, и вы меня не увидите до завтра.
   – Прямо до завтра? – переспросила я и непроизвольно взглянула на настенные часы. Они показывали половину восьмого.
   Мой постоялец улыбнулся, обнажив ровные красивые зубы.
   – Выспаться хочу… – объяснил он. – Много работал. Вот приехал на рыбалку, отдохнуть… Но метеопрогноз подвел. Обещали всю неделю без дождей, я и купился: не взял палатку, только спальник, а тут вдруг такой ливень.
   По-прежнему улыбаясь, он подошел ко мне поближе и сказал:
   – Май.
   – Что? – не поняла я.
   – Зовут меня так – Май. Матушка придумала. Как вы наверняка догадались, я в мае родился, вот и… А вас как зовут?
   – Меня-то… Меня – Галиной… Можно просто – Галя…
   – Га-а-аля… – протянул он. – Редкое нынче имя.
   – Ну-у-у… уж все же почаще встречается, чем… Май.
   – Это точно, – согласился он. – Я вообще больше Маев не встречал, и, надо сказать, это мне нравится. Ну… что я такой единственный в своем роде. А скажите пожалуйста, Галя, сколько вы с меня возьмете за четыре ночи?
   Поскольку я никогда не сдавала жилье, то не знала, сколько запросить, чтобы не выглядеть смешно.
   – Да за что тут брать? – смущенно отозвалась я и честно призналась: – Предложила вам убогую каморку, сама не знаю почему. Вы были таким мокрым, таким несчастным…
   – Пожалели, стало быть? – Он опять улыбнулся.
   – Вроде того… Я, пожалуй, завтра узнаю у соседок, сколько может стоить такая комнатушка внаем, или… Или вы сможете подыскать себе другое пристанище, хотя бы попросторней…
   – Меня все устраивает, Галя. Я действительно хочу весь свой маленький отпуск провести на озере. Просто думаю, что после такого дождя и завтра ночью земля будет еще мокрой. А если все просохнет, я съеду от вас раньше. Договорились?
   – Конечно. – Я кивнула и гостеприимно предложила: – Молока хотите? Еще есть немного творога, а больше ничего. Я только приехала.
   Я предположила, что он все-таки может вспомнить по электричке, но он, конечно же, не вспомнил, что было совершенно неудивительно, и сказал:
   – Нет! Что вы! Это лишнее! У меня все есть: овощи, бутерброды, кофе в большом термосе. Может быть, вы хотите кофе, раз у вас только молоко?
   – Нет-нет! – поспешила отказаться я. – Мне тоже всего хватает.