Страница:
– Бросил – стало трудно дышать.
Я зажал сигарету в зубах. Годы дружбы пролегли между нами шатким мостком.
– Если что-нибудь узнаешь, обращайся прямо ко мне. Сам ничего не предпринимай, – сказал Криспин тоном, похожим на нечто среднее между просьбой и приказанием.
– Я не расследую преступления, Криспин, потому что я не агент. – Я чиркнул спичкой о стену и прикурил. – Ты позаботился об этом.
– Ты позаботился об этом сам. Я только наблюдал за твоим падением.
Моя задержка в пути чересчур затянулась.
– Труп издавал странный запах, – вспомнил я. – Теперь он, наверное, уже испарился, но стоит проверить. – Мне трудно было заставить себя пожелать ему в этом удачи.
Когда я покидал переулок, толпа зевак уже начала собираться, человеческое несчастье всегда популярное зрелище. Поднялся ветер. Я плотнее укутался в куртку и прибавил шагу.
3
4
5
Я зажал сигарету в зубах. Годы дружбы пролегли между нами шатким мостком.
– Если что-нибудь узнаешь, обращайся прямо ко мне. Сам ничего не предпринимай, – сказал Криспин тоном, похожим на нечто среднее между просьбой и приказанием.
– Я не расследую преступления, Криспин, потому что я не агент. – Я чиркнул спичкой о стену и прикурил. – Ты позаботился об этом.
– Ты позаботился об этом сам. Я только наблюдал за твоим падением.
Моя задержка в пути чересчур затянулась.
– Труп издавал странный запах, – вспомнил я. – Теперь он, наверное, уже испарился, но стоит проверить. – Мне трудно было заставить себя пожелать ему в этом удачи.
Когда я покидал переулок, толпа зевак уже начала собираться, человеческое несчастье всегда популярное зрелище. Поднялся ветер. Я плотнее укутался в куртку и прибавил шагу.
3
Я вернулся в трактир «Пьяный граф». Закончилась трудовая неделя, и торговля там шла полным ходом, приветствия Адольфуса то и дело гулко отражались от стен. Я протиснулся сквозь плотные ряды завсегдатаев и занял место у стойки. Адольфус наполнил бокал пивом и передал его мне, наклонившись поближе.
– Мальчишка принес твой пакет. Я отнес его тебе в комнату.
Я почему-то не сомневался, что малец выполнит поручение.
Изуродованное лицо Адольфуса имело смущенный вид.
– Он рассказал о том, что ты нашел. Я сделал маленький глоток пива.
– Если хочешь поговорить…
– Не хочу.
Пиво было густым и темным, и я выпил еще с полдюжины глотков, силясь выкинуть из головы воспоминания о переломанных руках и кровоподтеках на бледной коже. Вокруг меня бушевала толпа фабричных рабочих, закончивших трудовую смену, и местных гуляк, искавших себе развлечения на ночь. Наше совместное дело всегда напоминало мне о том, почему я стал совладельцем, однако веселая толпа босяков, глотающих дешевое пойло, была мне не по нутру.
Я опустошил свою кружку и встал из-за стойки.
Отодвинув посетителя в сторону, Адольфус подошел ко мне.
– Уходишь?
Я утвердительно буркнул. Должно быть, вид моего лица предвещал драку, поскольку Адольфус положил мне на плечо свою могучую лапу, когда я повернулся, чтобы уйти, и добавил:
– Тебе нужен нож? Или напарник?
Я покачал головой, и Адольфус только пожал плечами и вернулся к разговору с клиентами.
Я собирался нанести визит Танкреду с тех пор, как полмесяца назад заметил, что его толкачи сбывают сон-траву на моей территории. Танкред, прозванный за свою внешность Заячьей Губой, был мелким дельцом, которому удалось занять некоторое положение путем омерзительной комбинации подлости, насилия и коварства. Однако он не смог бы удерживать завоеванную позицию дольше нескольких сезонов. Он будет недоплачивать своим ребятам, или попытается хитростью уменьшить долю гвардейцев, или встанет на пути синдиката и умрет с кинжалом в брюхе где-нибудь в глухом переулке. И я даже не видел особой нужды торопить его встречу с Той, Которая Ожидает За Пределами Всего Сущего, но в нашем деле ошибки недопустимы. Торговать на моей территории означало бросить мне вызов, и по всем правилам этикета мне полагалось дать на него ответ.
Заячья Губа оттяпал себе небольшой кусок земли к западу от канала, возле Изворота, и руководил действиями своей шайки из второсортного кабака, жалкой дыры под названием «Кровавая девственница». Танкред извлекал барыши в основном из того, что сбывал змия в мелкую розницу да выколачивал из окрестных торговцев жалкие суммы под предлогом защиты. На такое не позарились бы ребята из синдиката, считая занятия подобного сорта либо мелочью, либо мерзостью, о которую не стоит и руки марать. Путь до его поганого заведения был долог, зато у меня появилось время выветрить из головы хмель. Я сходил к себе за пузырьком амброзии и двинулся в путь.
В западной части Низкого города царило спокойствие, купцы разошлись по домам, и ночная жизнь переместилась южнее, к причалам, так что я прошагал с десяток кварталов до канала почти в одиночестве. В час позднего вечера обветшалый Бюстовый мост смотрелся зловеще, его мраморные рельефы стали неразличимы от времени и бытового вандализма. Оббитые руки каменных Дэвов скорчились в мольбе к небесам, тонкие черты лиц стерлись, превратив их в физиономии с выпуклыми глазами и раскрытыми ртами. Под мостом размеренно и спокойно текли воды реки Андела, величественно унося с собой в море городские отходы. Я продолжил свой путь и остановился у входа в здание неопределенного вида в полумиле к западу от моста.
Со второго этажа дома доносился шум. Я втянул в ноздри пары амброзии, сделал еще один вдох, и еще, и еще, пока склянка не опустела и в голове не зашумело так, будто рой пчел загудел возле ушей. Разбив пузырек о стену, я помчался по лестнице, перескакивая через ступеньку.
«Кровавая девственница» принадлежала к числу тех притонов, покидая которые немедленно возникает желание хорошенько отмыть щелоком кожу, – по сравнению с ним атмосфера «Графа» казалась великосветским чаепитием при королевском дворе. Факелы бросали тусклый свет на убогую обстановку внутренних помещений, нескольких комнат под трухлявой деревянной крышей, которые Заячья Губа сдавал по часам вместе с командой печального вида шлюх. Последние, словно каторжные, вырабатывали по две нормы, и даже при скудости освещения было ясно, что женщины обречены на длительное служение своему ремеслу.
Оценив ситуацию сквозь отверстие в стене, служившее окном, я подозвал взмахом руки одну из подавальщиц.
– Ты знаешь, кто я? – спросил я у нее. Служанка с вытянутым лицом и коричневатыми волосами кивнула в ответ, посматривая на меня тупым и безмятежным взглядом раскосых глаз. – Принеси-ка мне что-нибудь, куда не плевали, и доложи своему хозяину, что я здесь. – Я кинул ей медяк, и утомленная трудами служанка медленно удалилась.
Я дышал резкими, отрывистыми глотками и плотно прижимал кулаки к телу, чтобы не дать рукам задрожать. Я с подозрением озирался на посетителей и размышлял о том, как хорошо спланированный поджог заведения мог бы поспособствовать облагораживанию округи.
Через несколько минут служанка вернулась с большой кружкой пива.
– Хозяин скоро будет, – сообщила она.
Пиво было сильно разбавленным. Я с трудом проталкивал его в горло, стараясь не думать об убитом ребенке.
Дверь у дальней стены отворилась, Заячья Губа и двое его ребят вышли в зал. Танкред получил верное прозвище: глубокая щербина на его лице разделяла губы ровно посередине, и даже густая борода не могла скрыть этот природный недостаток. Помимо этой подробности, я мало что о нем знал. Когда-то он завоевал репутацию жесткого человека, но, по-моему, это ужасное впечатление скорее внушалось людям его увечностью.
Двое его спутников выглядели грубыми и тупыми – пара дешевых уличных забияк, которыми Танкред так любил себя окружать. Первого, которого все называли Пауком, я знал – наполовину островитянин, пухлый коротышка с подпорченным зрением от частых стычек с гвардейцами. В прошлые времена он вместе с ватагой второразрядных речных крыс нападал ночами на торговые баркасы и драпал с награбленным добром. Второго я никогда раньше не видел, но его рябое лицо и скверный запах свидетельствовали о низком происхождении так же явно, как и о его окружении и выборе поприща. Я допускал, что оба они были вооружены, хотя я заметил оружие только у Паука – кинжал отвратительного вида, заткнутый за ремень. Они обступили меня с трех сторон.
– Привет, Танкред, – начал я. – Есть хорошие новости?
Он ухмыльнулся в ответ, хотя трудно было сказать наверняка, что это усмешка – мешал разрез на губе.
– Слышал, что у твоих людей возникли трудности с компасом, – продолжил я.
Теперь у меня не осталось сомнения в том, что он ухмыляется.
– Какие еще трудности, Смотритель? Что ты этим хочешь сказать?
– Танкред, канал служит границей между нашими владениями. Тебе известно, что такое канал. Это та большущая канава к востоку отсюда, наполненная водой.
Танкред улыбнулся, и разрез между его верхней губой и носом растянулся, обнажив гнилые десны.
– Граница?
– В нашем деле, Танкред, важно помнить о своих обязательствах. И если у тебя возникают трудности, то, возможно, пора подыскать занятие более подходящее твоим природным талантам. Из тебя вышла бы замечательная хористка.
– У тебя колючий язык, – огрызнулся он.
– А у тебя змеиный, но мы такие, какими нас создал Творец. Правда, я здесь не затем, чтобы обсуждать теологию. В данный момент меня больше занимает география. Так, может, все-таки ты напомнишь мне, где проходит наша граница?
Заячья Губа отошел на шаг, его парни придвинулись ближе ко мне.
– Сдается мне, пора перекроить нашу карту, – ответил он. – Не знаю, какие у тебя дела с синдикатами, и мне наплевать на твою дружбу с гвардией, только у тебя кишка тонка, чтобы удержать свой участок. Насколько могу судить, ты независимый делец, а в наше время для независимого частника не осталось места.
Он продолжал говорить, подзадоривая себя к надвигавшейся стычке, но я едва слышал его сквозь шум в голове. Да и детали его монолога не имели большого значения. Я пришел сюда не ради дискуссий, и Танкред вывел свою шайку не для переговоров.
Звон в ушах ослаб, как только Танкред закончил выдвигать свой ультиматум. Паук положил ладонь на рукоять кинжала. Безымянный головорез прищелкнул языком в зубастой ухмылке. Почему-то эти двое вообразили себе, что справиться со мной будет легко, и я сгорал от желания разочаровать их.
Допив остатки пива, я бросил кружку на пол левой рукой. Звон осколков отвлек внимание Паука, и я резко ударил его кулаком, втопив его нос в его глупую физиономию. Прежде чем напарник Паука успел вынуть оружие, я обхватил его руками за плечи и вылетел вместе с ним в открытое окно за его спиной.
Полсекунды я не слышал ничего, кроме потока ветра и бешеного биения своего сердца. Потом мы грохнулись на землю, и я всем своим весом в сто восемьдесят фунтов придавил тело противника, окунув его лицом в грязь. Глухой треск дал понять, что от падения бугай сломал себе несколько ребер. Я скатился с него и поднялся на ноги. Во мраке улицы луна казалась ослепительно-яркой. Я глубоко втягивал воздух, чувствуя, что с головы сочится кровь. Парень с рябым лицом попытался привстать, но я ударил его ногой по голове. Он простонал и перестал шевелиться.
Я смутно сознавал, что в результате падения повредил себе лодыжку, но был еще слишком взвинчен, чтобы чувствовать боль. Надо было спешить и завершить дело прежде, чем мое тело начнет стонать от причиненного ему вреда.
Когда я снова вошел в «Девственницу», Паук, с разбитым в кровь носом и кинжалом в руке, уже стремительно спускался по лестнице. Он огрызнулся и отчаянно накинулся на меня – явная глупость с его стороны, но Паук относился к числу людей, которых приводит в ярость малейшая боль. Я ринулся вперед и бросился ему под ноги, ударив его плечом по коленям, и Паук покатился вниз по ступеням. Обернувшись назад с намерением довершить дело, я увидел белый осколок кости, торчащий из руки Паука у запястья, и понял, что дальнейшее применение силы бессмысленно. Паук поддерживал поврежденную руку и визжал, точно новорожденный младенец.
Наверху большинство посетителей заведения жались к стенам в ожидании исхода драки. Пока я был занят внизу, Танкред обзавелся тяжелой деревянной дубинкой и теперь воинственно постукивал ею по растопыренной пятерне. Его увечное лицо скривилось в злобную маску смерти, по рукояти дубинки бежала длинная полоса углублений под пальцы, но в глазах был заметен испуг, и я знал, что легко совладаю с ним.
Я нырнул вниз, и деревянная палица просвистела над моей головой, затем я ударил его кулаком в брюхо. Танкред зашатался и попятился назад, тяжело дыша и беспомощно размахивая дубинкой. Со второго броска я схватил его за запястье и яростно скрутил руку, подтягивая его к себе. Танкред взвыл от боли и выронил оружие. Я поймал его взгляд. Рваные губы Танкреда дрожали от злобы, и я сокрушил его мощным ударом, от которого у Танкреда подогнулись колени.
Он лежал у моих ног и жалобно скулил. Небольшая толпа зевак сверлила меня застывшими взглядами: раздутые от пьянки носы и тупые миндалевидные глаза, зверинец рожденных в близкородственном браке уродцев, дышащих через рот пропойц и прочей швали. Меня так и подмывало схватить дубину Танкреда и обрушиться на них, поколотить эти бестолковые головы – трах-трах-трах, – пропитать древесину их кровью. Я сдержался, сказав себе, что мое желание вызвано только парами амброзии. Пора было с этим кончать, но не так быстро. Довершить дело следовало театрально. Мне хотелось, чтобы это отребье разнесло молву о том, что они видели здесь.
Я подтащил безвольное тело Танкреда к соседнему столу и растянул одну его руку на деревянной столешнице. Прижав к ней его ладонь своей левой рукой, я крепко схватился правой за его мизинец.
– Где наша граница? – спрашивал я, загибая назад его палец до хруста.
Танкред скулил, но молчал.
– Где проходит граница? – продолжал я, ломая следующий палец. Танкред залился слезами, с трудом глотал воздух и едва не лишился способности говорить. Но ему стоило попытаться. Я загнул еще один палец. – Вторая рука пока осталась у тебя целой и невредимой! – рассмеялся я. Не знаю, было ли это действием разыгранной пьесы. – Где наша граница?
– Канал! – провизжал Танкред. – Граница идет по каналу!
Только его стенания нарушали молчание зала. Наслаждаясь моментом, я повернулся к зрителям и продолжил речь негромким голосом. Достаточно было, чтобы мои слова слышали первые ряды публики.
– Ваша деятельность заканчивается у канала. Забудете об этом снова – и по нему поплывут ваши тела.
Оттянув Танкреду последний палец, я отпустил его. Танкред рухнул под стол, я развернулся и медленно зашагал к выходу. Паук скорчился у подножия лестницы и, когда я проходил мимо, отвел взгляд.
Пройдя несколько кварталов к востоку от убежища Танкреда, я остановился возле уличной стены и оперся о нее рукой. Амброзия выветрилась, и меня долго рвало, пока, едва дыша, я не сполз вниз по стене, в грязь и рвоту. Некоторое время я стоял там на коленях, дожидаясь, пока пульс не придет в норму. По дороге к дому нога разболелась, и мне пришлось купить костыль у одного из мнимых уличных калек, чтобы как-то проковылять остаток пути.
– Мальчишка принес твой пакет. Я отнес его тебе в комнату.
Я почему-то не сомневался, что малец выполнит поручение.
Изуродованное лицо Адольфуса имело смущенный вид.
– Он рассказал о том, что ты нашел. Я сделал маленький глоток пива.
– Если хочешь поговорить…
– Не хочу.
Пиво было густым и темным, и я выпил еще с полдюжины глотков, силясь выкинуть из головы воспоминания о переломанных руках и кровоподтеках на бледной коже. Вокруг меня бушевала толпа фабричных рабочих, закончивших трудовую смену, и местных гуляк, искавших себе развлечения на ночь. Наше совместное дело всегда напоминало мне о том, почему я стал совладельцем, однако веселая толпа босяков, глотающих дешевое пойло, была мне не по нутру.
Я опустошил свою кружку и встал из-за стойки.
Отодвинув посетителя в сторону, Адольфус подошел ко мне.
– Уходишь?
Я утвердительно буркнул. Должно быть, вид моего лица предвещал драку, поскольку Адольфус положил мне на плечо свою могучую лапу, когда я повернулся, чтобы уйти, и добавил:
– Тебе нужен нож? Или напарник?
Я покачал головой, и Адольфус только пожал плечами и вернулся к разговору с клиентами.
Я собирался нанести визит Танкреду с тех пор, как полмесяца назад заметил, что его толкачи сбывают сон-траву на моей территории. Танкред, прозванный за свою внешность Заячьей Губой, был мелким дельцом, которому удалось занять некоторое положение путем омерзительной комбинации подлости, насилия и коварства. Однако он не смог бы удерживать завоеванную позицию дольше нескольких сезонов. Он будет недоплачивать своим ребятам, или попытается хитростью уменьшить долю гвардейцев, или встанет на пути синдиката и умрет с кинжалом в брюхе где-нибудь в глухом переулке. И я даже не видел особой нужды торопить его встречу с Той, Которая Ожидает За Пределами Всего Сущего, но в нашем деле ошибки недопустимы. Торговать на моей территории означало бросить мне вызов, и по всем правилам этикета мне полагалось дать на него ответ.
Заячья Губа оттяпал себе небольшой кусок земли к западу от канала, возле Изворота, и руководил действиями своей шайки из второсортного кабака, жалкой дыры под названием «Кровавая девственница». Танкред извлекал барыши в основном из того, что сбывал змия в мелкую розницу да выколачивал из окрестных торговцев жалкие суммы под предлогом защиты. На такое не позарились бы ребята из синдиката, считая занятия подобного сорта либо мелочью, либо мерзостью, о которую не стоит и руки марать. Путь до его поганого заведения был долог, зато у меня появилось время выветрить из головы хмель. Я сходил к себе за пузырьком амброзии и двинулся в путь.
В западной части Низкого города царило спокойствие, купцы разошлись по домам, и ночная жизнь переместилась южнее, к причалам, так что я прошагал с десяток кварталов до канала почти в одиночестве. В час позднего вечера обветшалый Бюстовый мост смотрелся зловеще, его мраморные рельефы стали неразличимы от времени и бытового вандализма. Оббитые руки каменных Дэвов скорчились в мольбе к небесам, тонкие черты лиц стерлись, превратив их в физиономии с выпуклыми глазами и раскрытыми ртами. Под мостом размеренно и спокойно текли воды реки Андела, величественно унося с собой в море городские отходы. Я продолжил свой путь и остановился у входа в здание неопределенного вида в полумиле к западу от моста.
Со второго этажа дома доносился шум. Я втянул в ноздри пары амброзии, сделал еще один вдох, и еще, и еще, пока склянка не опустела и в голове не зашумело так, будто рой пчел загудел возле ушей. Разбив пузырек о стену, я помчался по лестнице, перескакивая через ступеньку.
«Кровавая девственница» принадлежала к числу тех притонов, покидая которые немедленно возникает желание хорошенько отмыть щелоком кожу, – по сравнению с ним атмосфера «Графа» казалась великосветским чаепитием при королевском дворе. Факелы бросали тусклый свет на убогую обстановку внутренних помещений, нескольких комнат под трухлявой деревянной крышей, которые Заячья Губа сдавал по часам вместе с командой печального вида шлюх. Последние, словно каторжные, вырабатывали по две нормы, и даже при скудости освещения было ясно, что женщины обречены на длительное служение своему ремеслу.
Оценив ситуацию сквозь отверстие в стене, служившее окном, я подозвал взмахом руки одну из подавальщиц.
– Ты знаешь, кто я? – спросил я у нее. Служанка с вытянутым лицом и коричневатыми волосами кивнула в ответ, посматривая на меня тупым и безмятежным взглядом раскосых глаз. – Принеси-ка мне что-нибудь, куда не плевали, и доложи своему хозяину, что я здесь. – Я кинул ей медяк, и утомленная трудами служанка медленно удалилась.
Я дышал резкими, отрывистыми глотками и плотно прижимал кулаки к телу, чтобы не дать рукам задрожать. Я с подозрением озирался на посетителей и размышлял о том, как хорошо спланированный поджог заведения мог бы поспособствовать облагораживанию округи.
Через несколько минут служанка вернулась с большой кружкой пива.
– Хозяин скоро будет, – сообщила она.
Пиво было сильно разбавленным. Я с трудом проталкивал его в горло, стараясь не думать об убитом ребенке.
Дверь у дальней стены отворилась, Заячья Губа и двое его ребят вышли в зал. Танкред получил верное прозвище: глубокая щербина на его лице разделяла губы ровно посередине, и даже густая борода не могла скрыть этот природный недостаток. Помимо этой подробности, я мало что о нем знал. Когда-то он завоевал репутацию жесткого человека, но, по-моему, это ужасное впечатление скорее внушалось людям его увечностью.
Двое его спутников выглядели грубыми и тупыми – пара дешевых уличных забияк, которыми Танкред так любил себя окружать. Первого, которого все называли Пауком, я знал – наполовину островитянин, пухлый коротышка с подпорченным зрением от частых стычек с гвардейцами. В прошлые времена он вместе с ватагой второразрядных речных крыс нападал ночами на торговые баркасы и драпал с награбленным добром. Второго я никогда раньше не видел, но его рябое лицо и скверный запах свидетельствовали о низком происхождении так же явно, как и о его окружении и выборе поприща. Я допускал, что оба они были вооружены, хотя я заметил оружие только у Паука – кинжал отвратительного вида, заткнутый за ремень. Они обступили меня с трех сторон.
– Привет, Танкред, – начал я. – Есть хорошие новости?
Он ухмыльнулся в ответ, хотя трудно было сказать наверняка, что это усмешка – мешал разрез на губе.
– Слышал, что у твоих людей возникли трудности с компасом, – продолжил я.
Теперь у меня не осталось сомнения в том, что он ухмыляется.
– Какие еще трудности, Смотритель? Что ты этим хочешь сказать?
– Танкред, канал служит границей между нашими владениями. Тебе известно, что такое канал. Это та большущая канава к востоку отсюда, наполненная водой.
Танкред улыбнулся, и разрез между его верхней губой и носом растянулся, обнажив гнилые десны.
– Граница?
– В нашем деле, Танкред, важно помнить о своих обязательствах. И если у тебя возникают трудности, то, возможно, пора подыскать занятие более подходящее твоим природным талантам. Из тебя вышла бы замечательная хористка.
– У тебя колючий язык, – огрызнулся он.
– А у тебя змеиный, но мы такие, какими нас создал Творец. Правда, я здесь не затем, чтобы обсуждать теологию. В данный момент меня больше занимает география. Так, может, все-таки ты напомнишь мне, где проходит наша граница?
Заячья Губа отошел на шаг, его парни придвинулись ближе ко мне.
– Сдается мне, пора перекроить нашу карту, – ответил он. – Не знаю, какие у тебя дела с синдикатами, и мне наплевать на твою дружбу с гвардией, только у тебя кишка тонка, чтобы удержать свой участок. Насколько могу судить, ты независимый делец, а в наше время для независимого частника не осталось места.
Он продолжал говорить, подзадоривая себя к надвигавшейся стычке, но я едва слышал его сквозь шум в голове. Да и детали его монолога не имели большого значения. Я пришел сюда не ради дискуссий, и Танкред вывел свою шайку не для переговоров.
Звон в ушах ослаб, как только Танкред закончил выдвигать свой ультиматум. Паук положил ладонь на рукоять кинжала. Безымянный головорез прищелкнул языком в зубастой ухмылке. Почему-то эти двое вообразили себе, что справиться со мной будет легко, и я сгорал от желания разочаровать их.
Допив остатки пива, я бросил кружку на пол левой рукой. Звон осколков отвлек внимание Паука, и я резко ударил его кулаком, втопив его нос в его глупую физиономию. Прежде чем напарник Паука успел вынуть оружие, я обхватил его руками за плечи и вылетел вместе с ним в открытое окно за его спиной.
Полсекунды я не слышал ничего, кроме потока ветра и бешеного биения своего сердца. Потом мы грохнулись на землю, и я всем своим весом в сто восемьдесят фунтов придавил тело противника, окунув его лицом в грязь. Глухой треск дал понять, что от падения бугай сломал себе несколько ребер. Я скатился с него и поднялся на ноги. Во мраке улицы луна казалась ослепительно-яркой. Я глубоко втягивал воздух, чувствуя, что с головы сочится кровь. Парень с рябым лицом попытался привстать, но я ударил его ногой по голове. Он простонал и перестал шевелиться.
Я смутно сознавал, что в результате падения повредил себе лодыжку, но был еще слишком взвинчен, чтобы чувствовать боль. Надо было спешить и завершить дело прежде, чем мое тело начнет стонать от причиненного ему вреда.
Когда я снова вошел в «Девственницу», Паук, с разбитым в кровь носом и кинжалом в руке, уже стремительно спускался по лестнице. Он огрызнулся и отчаянно накинулся на меня – явная глупость с его стороны, но Паук относился к числу людей, которых приводит в ярость малейшая боль. Я ринулся вперед и бросился ему под ноги, ударив его плечом по коленям, и Паук покатился вниз по ступеням. Обернувшись назад с намерением довершить дело, я увидел белый осколок кости, торчащий из руки Паука у запястья, и понял, что дальнейшее применение силы бессмысленно. Паук поддерживал поврежденную руку и визжал, точно новорожденный младенец.
Наверху большинство посетителей заведения жались к стенам в ожидании исхода драки. Пока я был занят внизу, Танкред обзавелся тяжелой деревянной дубинкой и теперь воинственно постукивал ею по растопыренной пятерне. Его увечное лицо скривилось в злобную маску смерти, по рукояти дубинки бежала длинная полоса углублений под пальцы, но в глазах был заметен испуг, и я знал, что легко совладаю с ним.
Я нырнул вниз, и деревянная палица просвистела над моей головой, затем я ударил его кулаком в брюхо. Танкред зашатался и попятился назад, тяжело дыша и беспомощно размахивая дубинкой. Со второго броска я схватил его за запястье и яростно скрутил руку, подтягивая его к себе. Танкред взвыл от боли и выронил оружие. Я поймал его взгляд. Рваные губы Танкреда дрожали от злобы, и я сокрушил его мощным ударом, от которого у Танкреда подогнулись колени.
Он лежал у моих ног и жалобно скулил. Небольшая толпа зевак сверлила меня застывшими взглядами: раздутые от пьянки носы и тупые миндалевидные глаза, зверинец рожденных в близкородственном браке уродцев, дышащих через рот пропойц и прочей швали. Меня так и подмывало схватить дубину Танкреда и обрушиться на них, поколотить эти бестолковые головы – трах-трах-трах, – пропитать древесину их кровью. Я сдержался, сказав себе, что мое желание вызвано только парами амброзии. Пора было с этим кончать, но не так быстро. Довершить дело следовало театрально. Мне хотелось, чтобы это отребье разнесло молву о том, что они видели здесь.
Я подтащил безвольное тело Танкреда к соседнему столу и растянул одну его руку на деревянной столешнице. Прижав к ней его ладонь своей левой рукой, я крепко схватился правой за его мизинец.
– Где наша граница? – спрашивал я, загибая назад его палец до хруста.
Танкред скулил, но молчал.
– Где проходит граница? – продолжал я, ломая следующий палец. Танкред залился слезами, с трудом глотал воздух и едва не лишился способности говорить. Но ему стоило попытаться. Я загнул еще один палец. – Вторая рука пока осталась у тебя целой и невредимой! – рассмеялся я. Не знаю, было ли это действием разыгранной пьесы. – Где наша граница?
– Канал! – провизжал Танкред. – Граница идет по каналу!
Только его стенания нарушали молчание зала. Наслаждаясь моментом, я повернулся к зрителям и продолжил речь негромким голосом. Достаточно было, чтобы мои слова слышали первые ряды публики.
– Ваша деятельность заканчивается у канала. Забудете об этом снова – и по нему поплывут ваши тела.
Оттянув Танкреду последний палец, я отпустил его. Танкред рухнул под стол, я развернулся и медленно зашагал к выходу. Паук скорчился у подножия лестницы и, когда я проходил мимо, отвел взгляд.
Пройдя несколько кварталов к востоку от убежища Танкреда, я остановился возле уличной стены и оперся о нее рукой. Амброзия выветрилась, и меня долго рвало, пока, едва дыша, я не сполз вниз по стене, в грязь и рвоту. Некоторое время я стоял там на коленях, дожидаясь, пока пульс не придет в норму. По дороге к дому нога разболелась, и мне пришлось купить костыль у одного из мнимых уличных калек, чтобы как-то проковылять остаток пути.
4
Я проснулся с головной болью и опухшей лодыжкой, точно поденщик с рыболовецкой шхуны за десять золотых в час. Я попытался встать, но в глазах замерцали круги, а желудок возвестил о готовности исполнить на бис вчерашнее представление, так что я снова присел на кровать. Силы небесные! Скоро совсем пропаду, если больше ни разу не вдохну аромата амброзии.
Поток солнечного света, бивший в мое окно, означал, что часы давно пробили полдень. Я всегда придерживался того мнения, что если пропустил утреннюю зарю, то можешь оставаться в постели до вечера, однако у меня были еще дела. Я привел себя в вертикальное положение, затем оделся и спустился вниз.
Как обычно, я занял место у стойки. Адольфус забыл надеть повязку на глаз, и прорезь в его башке взглянула на меня с укоризной.
– Для яичницы слишком поздно. Даже не проси. – (Я подозревал, что час пополудни – довольно позднее время для завтрака, и горько сожалел о том, что мои подозрения подтвердились.) – Мальчишка, который приходил вчера вечером, уже три часа ждет, когда ты проснешься.
– Кофе хотя бы есть? И где именно мой юный друг?
– Кофе нет, а мальчишка в углу.
Я обернулся и увидел, как подросток, с которым мы познакомились прошлым вечером, отделился от дальней стены. Похоже, он обладал особым талантом оставаться незамеченным, или же просто мое похмелье было сильнее, чем я представлял.
– Я бы не стал слоняться попусту под твоей дверью пол-утра, – сказал я. – Чего тебе нужно?
– Работу.
По крайней мере, он был прямолинеен и краток – само по себе это уже кое-что. У меня раскалывалась голова, и я напрягал извилины, пытаясь сообразить, где раздобыть себе завтрак.
– И чем же ты можешь мне быть полезен?
– Я мог бы выполнять ваши поручения. Как прошлым вечером.
– Похоже, ты решил, что я часто натыкаюсь на трупы пропавших детей. Только то, что произошло вчера, – редкий случай. Боюсь, я не смогу позволить себе содержать постоянного работника, который будет сидеть и ждать, когда такое снова случится. – Мое возражение, казалось, мало поколебало его намерения. – Чем, по-твоему, я занимаюсь?
Мальчишка лукаво улыбнулся, словно он совершил какую-то гадость и теперь был рад случаю признаться мне в этом.
– Вы держите в своих руках весь Низкий город, – ответил он.
О, каким сладким было это местечко!
– Гвардия могла бы с этим поспорить, – парировал я.
Малец фыркнул. Надо сказать, не без оснований.
– У меня была долгая ночь. Я не в духе обсуждать этот бред. Скройся с глаз моих.
– Я могу быть на посылках, передавать вести, все, что потребуется. Я знаю все улицы как свои пять пальцев, я уме ю драться, и никто не увидит меня, если только я этого не захочу.
– Послушай, шкет, это работа для одного. И если бы я и решил завести помощника, то первым делом нашел бы такого, у кого яйца отвисли.
Оскорбление едва ли смутило его. Он слыхал выражения и похлеще, уж это наверняка.
– Разве вчера я не справился? – ответил он.
– Вчера ты прошел шесть кварталов и не подвел меня. Я мог бы этому научить любую собаку, и мне не пришлось бы ей даже платить.
– Тогда дайте мне новое поручение.
– Я задам тебе хорошую трепку, если ты не слиняешь отсюда, – ответил я и изобразил рукой жест, словно намереваясь отвесить ему оплеуху.
Судя по реакции мальчика, угроза не произвела на него впечатления.
– Клянусь Заблудшим, ты маленькая надоедливая бестия. – Спуск по лестнице разбудил дикую боль в лодыжке, и вся эта болтовня лишь усиливала агонию пустого желудка. Я порылся в кармане и вынул оттуда серебреник. – Живо отправляйся на рынок и принеси мне два красных апельсина, миску абрикосов, моток веревки, кошель для монет и нож для подрезки деревьев. И если я не получу назад полсеребреника сдачи, значит, ты или плут, или слишком туп для того, чтобы суметь выторговать справедливую цену.
Мальчишка умчался с такой прытью, что я было засомневался, запомнил ли он все, о чем я просил. В этом подростке было что-то особенное, отчего я не рискнул бы поставить против него. Я развернулся и принялся ждать свой завтрак, но вскоре мое внимание привлекла хмурая верхушка каланчи Адольфуса.
– Хочешь что-то сказать?
– Не знал, что тебе нужен напарник.
– А чего ты хотел от меня? Чтобы я надавал ему тумаков? – Я медленно растирал двумя пальцами виски. – Есть новости?
– Через несколько часов начнутся похороны Тары у церкви Прачеты. Думаю, ты не пойдешь?
– Думаешь неправильно. Есть еще что-нибудь интересное?
– Ходят слухи о твоей встрече с Заячьей Губой, если ты спрашиваешь об этом.
– Об этом, об этом.
– Тогда я все сказал.
Именно в эту минуту мой мозг словно решил, что настало самое время вырваться из многолетнего заточения, и начал яростно, хотя и безуспешно, пробиваться наружу. Аделина издали заметила мои мучения и поставила на огонь котелок с кофе.
Меня отпаивали второй чашкой темного и сладкого напитка, когда вернулся мальчишка. Он водрузил мешок с покупками на прилавок и положил рядом сдачу.
– Осталось семь медяков, – сказал я. – Что ты забыл купить?
– Я принес все, что вы просили. – Он не то чтобы улыбался, однако линия его губ заметно приподнялась. – Я стащил нож.
– Так ты карманник? Мои поздравления. Подходящая компания. – Я вынул из мешка апельсин и начал чистить его. – У кого брал фрукты, у Сары или у Ефета-островитянина?
– У Ефета. У Сары наполовину гнилье. Я съел одну дольку плода.
– Кто у него сегодня в помощниках, сын или дочь?
– Дочь. Сына уже несколько недель нет в городе.
– Какого цвета у нее сегодня рубашка?
– Она сегодня в серой фуфайке, – последовал ответ после непродолжительной заминки. Полуулыбка мальчишки вернулась. – Но вы бы все равно не узнали, говорю ли я правду, потому что вы еще не выходили сегодня на улицу.
– Я бы узнал, лжешь ты мне или нет. – Прикончив апельсин, я бросил кожуру на прилавок и ткнул сорванца двумя пальцами в грудь. – Я всегда все узнаю.
Он кивнул, не сводя с меня глаз.
Я сгреб мелочь в кошель, который мальчишка купил для меня, и соблазнительно держал его в руке перед собой.
– У тебя есть имя? – спросил я.
– Ребята зовут меня Воробьем.
– Считай это остатком недельной платы. – Я бросил ему кошель. – Потрать часть денег на новую рубаху, а то ты похож на пугало. И будь вечером тут. Возможно, ты мне понадобишься для дела.
Мальчишка принял свое повышение без ответа и проявления чувств, будто оно и вовсе не имело для него значения.
– И прекрати воровать, – добавил я. – Если работаешь на меня, значит, не тянешь из бюджета соседей.
– Что значит «тянуть из бюджета»?
– В данном смысле – не воровать. – Я кивнул головой на выход. – Пошел. – (Мальчонка направился к двери, хотя и без особой спешки. Я вытащил из мешка второй апельсин. Лицо Адольфуса вновь приняло хмурое выражение.) – Хочешь мне что-то сказать?
Он покачал головой и снова принялся намывать стаканы, что остались с прошлого вечера.
– Ты такой же притворщик, как подушка из камня. Выкладывай, что у тебя на уме, или прекрати метать в меня колючие взгляды.
– Ты же не плотник, – ответил он.
– Тогда какого черта мне понадобился этот нож для подрезки деревьев? – спросил я, помахивая инструментом. Грубые губы Адольфуса продолжали кривиться. – Ты прав, я не плотник.
– И не кузнец.
– Кто бы в этом сомневался.
Адольфус резко поставил большую пивную кружку, вспышка гнева напомнила мне случай в Апре, когда эти громадные руки расплющили череп дренца с такой легкостью, с которой я раздавил бы яйцо, кровь и мозги фонтаном выплеснулись наружу.
– И если ты не плотник и не кузнец, тогда какого дьявола тебе брать мальчишку в ученики?
Последнюю фразу Адольфус выпалил в меня с изрядным количеством слюны.
Пустота в том месте, где когда-то у него сидел глаз, давала ему несправедливое преимущество, и я потерял контакт.
– Я не осуждаю тебя за твое ремесло, – сказал он. – Но оно не из тех, которым следует обучать ребенка.
– Что дурного в том, что он принес мне завтрак?
Адольфус недоверчиво пожал плечами.
Разделавшись со вторым апельсином, я принялся за абрикосы в относительной тишине.
Ужасно, когда Адольфус не в духе. Меня это огорчает. Отчасти оттого, что всякий раз, когда с ним это случается, требуются усилия половины города, чтобы улучшить ему настроение, но главным образом оттого, что просто противно смотреть на то, как киснет здоровый бугай.
– У тебя сегодня поганое настроение, – начал я.
– Ребенок, – ответил он.
Он явно подразумевал не того, который только что вышел за дверь.
– Мир болен, и это не первое тому свидетельство.
– Кто станет стараться ради ребенка?
– Гвардия займется расследованием, – ответил я, хотя и сам понимал, какое это слабое утешение.
– Гвардия не смогла бы отыскать и шлюху в борделе.
– Они призвали на помощь Корону. Двух расфуфыренных агентов. Послали даже за гадателями. Что-нибудь найдут.
– Ребенок-то может рассчитывать на правосудие, но душа ее никогда не обретет покоя.
Единственный глаз Адольфуса задержался на мне. На этот раз я не отвел взгляда.
– Это не мои трудности, – сказал я.
– Ты позволишь мучителю девочки спокойно разгуливать по земле? – Следы скитанского говора у Адольфуса проявлялись сильнее во времена его меланхолии. – Дышать нашим воздухом, отравлять воду в наших колодцах?
– Он где-то рядом? Дай-ка его сюда, я найду что-нибудь тяжелое и проломлю ему башку.
– Ты мог бы начать его поиски.
Я выплюнул абрикосовую косточку на пол.
– А кто сказал, что я теперь нарушаю законы?
– Смейся, смейся. Шути, прикидывайся дурачком. – Адольфус снова грохнул кулаком по прилавку, сотрясая толстые деревянные доски. – Только я знаю, почему вчера вечером ты ушел, и помню, как я тащил тебя с поля у Гискана, когда все уносили ноги и небо дышало смертью. – (Доски стойки пришли в равновесие.) – Не притворяйся, будто тебя это не волнует.
Трудность со старыми друзьями состоит в том, что они помнят о том, о чем сам предпочитаешь забыть. Разумеется, я не обязан был сидеть здесь и предаваться воспоминаниям прошлого. Последний абрикос исчез у меня во рту.
– У меня еще есть дела. Выброси эту чушь из головы и накорми мальчишку ужином, если вернется.
Внезапное окончание нашей ссоры лишило гиганта сил, гнев потух, единственный глаз потускнел, лицо осунулось. Когда я покидал трактир, он бессмысленно протирал тряпкой прилавок, едва сдерживая слезы.
Поток солнечного света, бивший в мое окно, означал, что часы давно пробили полдень. Я всегда придерживался того мнения, что если пропустил утреннюю зарю, то можешь оставаться в постели до вечера, однако у меня были еще дела. Я привел себя в вертикальное положение, затем оделся и спустился вниз.
Как обычно, я занял место у стойки. Адольфус забыл надеть повязку на глаз, и прорезь в его башке взглянула на меня с укоризной.
– Для яичницы слишком поздно. Даже не проси. – (Я подозревал, что час пополудни – довольно позднее время для завтрака, и горько сожалел о том, что мои подозрения подтвердились.) – Мальчишка, который приходил вчера вечером, уже три часа ждет, когда ты проснешься.
– Кофе хотя бы есть? И где именно мой юный друг?
– Кофе нет, а мальчишка в углу.
Я обернулся и увидел, как подросток, с которым мы познакомились прошлым вечером, отделился от дальней стены. Похоже, он обладал особым талантом оставаться незамеченным, или же просто мое похмелье было сильнее, чем я представлял.
– Я бы не стал слоняться попусту под твоей дверью пол-утра, – сказал я. – Чего тебе нужно?
– Работу.
По крайней мере, он был прямолинеен и краток – само по себе это уже кое-что. У меня раскалывалась голова, и я напрягал извилины, пытаясь сообразить, где раздобыть себе завтрак.
– И чем же ты можешь мне быть полезен?
– Я мог бы выполнять ваши поручения. Как прошлым вечером.
– Похоже, ты решил, что я часто натыкаюсь на трупы пропавших детей. Только то, что произошло вчера, – редкий случай. Боюсь, я не смогу позволить себе содержать постоянного работника, который будет сидеть и ждать, когда такое снова случится. – Мое возражение, казалось, мало поколебало его намерения. – Чем, по-твоему, я занимаюсь?
Мальчишка лукаво улыбнулся, словно он совершил какую-то гадость и теперь был рад случаю признаться мне в этом.
– Вы держите в своих руках весь Низкий город, – ответил он.
О, каким сладким было это местечко!
– Гвардия могла бы с этим поспорить, – парировал я.
Малец фыркнул. Надо сказать, не без оснований.
– У меня была долгая ночь. Я не в духе обсуждать этот бред. Скройся с глаз моих.
– Я могу быть на посылках, передавать вести, все, что потребуется. Я знаю все улицы как свои пять пальцев, я уме ю драться, и никто не увидит меня, если только я этого не захочу.
– Послушай, шкет, это работа для одного. И если бы я и решил завести помощника, то первым делом нашел бы такого, у кого яйца отвисли.
Оскорбление едва ли смутило его. Он слыхал выражения и похлеще, уж это наверняка.
– Разве вчера я не справился? – ответил он.
– Вчера ты прошел шесть кварталов и не подвел меня. Я мог бы этому научить любую собаку, и мне не пришлось бы ей даже платить.
– Тогда дайте мне новое поручение.
– Я задам тебе хорошую трепку, если ты не слиняешь отсюда, – ответил я и изобразил рукой жест, словно намереваясь отвесить ему оплеуху.
Судя по реакции мальчика, угроза не произвела на него впечатления.
– Клянусь Заблудшим, ты маленькая надоедливая бестия. – Спуск по лестнице разбудил дикую боль в лодыжке, и вся эта болтовня лишь усиливала агонию пустого желудка. Я порылся в кармане и вынул оттуда серебреник. – Живо отправляйся на рынок и принеси мне два красных апельсина, миску абрикосов, моток веревки, кошель для монет и нож для подрезки деревьев. И если я не получу назад полсеребреника сдачи, значит, ты или плут, или слишком туп для того, чтобы суметь выторговать справедливую цену.
Мальчишка умчался с такой прытью, что я было засомневался, запомнил ли он все, о чем я просил. В этом подростке было что-то особенное, отчего я не рискнул бы поставить против него. Я развернулся и принялся ждать свой завтрак, но вскоре мое внимание привлекла хмурая верхушка каланчи Адольфуса.
– Хочешь что-то сказать?
– Не знал, что тебе нужен напарник.
– А чего ты хотел от меня? Чтобы я надавал ему тумаков? – Я медленно растирал двумя пальцами виски. – Есть новости?
– Через несколько часов начнутся похороны Тары у церкви Прачеты. Думаю, ты не пойдешь?
– Думаешь неправильно. Есть еще что-нибудь интересное?
– Ходят слухи о твоей встрече с Заячьей Губой, если ты спрашиваешь об этом.
– Об этом, об этом.
– Тогда я все сказал.
Именно в эту минуту мой мозг словно решил, что настало самое время вырваться из многолетнего заточения, и начал яростно, хотя и безуспешно, пробиваться наружу. Аделина издали заметила мои мучения и поставила на огонь котелок с кофе.
Меня отпаивали второй чашкой темного и сладкого напитка, когда вернулся мальчишка. Он водрузил мешок с покупками на прилавок и положил рядом сдачу.
– Осталось семь медяков, – сказал я. – Что ты забыл купить?
– Я принес все, что вы просили. – Он не то чтобы улыбался, однако линия его губ заметно приподнялась. – Я стащил нож.
– Так ты карманник? Мои поздравления. Подходящая компания. – Я вынул из мешка апельсин и начал чистить его. – У кого брал фрукты, у Сары или у Ефета-островитянина?
– У Ефета. У Сары наполовину гнилье. Я съел одну дольку плода.
– Кто у него сегодня в помощниках, сын или дочь?
– Дочь. Сына уже несколько недель нет в городе.
– Какого цвета у нее сегодня рубашка?
– Она сегодня в серой фуфайке, – последовал ответ после непродолжительной заминки. Полуулыбка мальчишки вернулась. – Но вы бы все равно не узнали, говорю ли я правду, потому что вы еще не выходили сегодня на улицу.
– Я бы узнал, лжешь ты мне или нет. – Прикончив апельсин, я бросил кожуру на прилавок и ткнул сорванца двумя пальцами в грудь. – Я всегда все узнаю.
Он кивнул, не сводя с меня глаз.
Я сгреб мелочь в кошель, который мальчишка купил для меня, и соблазнительно держал его в руке перед собой.
– У тебя есть имя? – спросил я.
– Ребята зовут меня Воробьем.
– Считай это остатком недельной платы. – Я бросил ему кошель. – Потрать часть денег на новую рубаху, а то ты похож на пугало. И будь вечером тут. Возможно, ты мне понадобишься для дела.
Мальчишка принял свое повышение без ответа и проявления чувств, будто оно и вовсе не имело для него значения.
– И прекрати воровать, – добавил я. – Если работаешь на меня, значит, не тянешь из бюджета соседей.
– Что значит «тянуть из бюджета»?
– В данном смысле – не воровать. – Я кивнул головой на выход. – Пошел. – (Мальчонка направился к двери, хотя и без особой спешки. Я вытащил из мешка второй апельсин. Лицо Адольфуса вновь приняло хмурое выражение.) – Хочешь мне что-то сказать?
Он покачал головой и снова принялся намывать стаканы, что остались с прошлого вечера.
– Ты такой же притворщик, как подушка из камня. Выкладывай, что у тебя на уме, или прекрати метать в меня колючие взгляды.
– Ты же не плотник, – ответил он.
– Тогда какого черта мне понадобился этот нож для подрезки деревьев? – спросил я, помахивая инструментом. Грубые губы Адольфуса продолжали кривиться. – Ты прав, я не плотник.
– И не кузнец.
– Кто бы в этом сомневался.
Адольфус резко поставил большую пивную кружку, вспышка гнева напомнила мне случай в Апре, когда эти громадные руки расплющили череп дренца с такой легкостью, с которой я раздавил бы яйцо, кровь и мозги фонтаном выплеснулись наружу.
– И если ты не плотник и не кузнец, тогда какого дьявола тебе брать мальчишку в ученики?
Последнюю фразу Адольфус выпалил в меня с изрядным количеством слюны.
Пустота в том месте, где когда-то у него сидел глаз, давала ему несправедливое преимущество, и я потерял контакт.
– Я не осуждаю тебя за твое ремесло, – сказал он. – Но оно не из тех, которым следует обучать ребенка.
– Что дурного в том, что он принес мне завтрак?
Адольфус недоверчиво пожал плечами.
Разделавшись со вторым апельсином, я принялся за абрикосы в относительной тишине.
Ужасно, когда Адольфус не в духе. Меня это огорчает. Отчасти оттого, что всякий раз, когда с ним это случается, требуются усилия половины города, чтобы улучшить ему настроение, но главным образом оттого, что просто противно смотреть на то, как киснет здоровый бугай.
– У тебя сегодня поганое настроение, – начал я.
– Ребенок, – ответил он.
Он явно подразумевал не того, который только что вышел за дверь.
– Мир болен, и это не первое тому свидетельство.
– Кто станет стараться ради ребенка?
– Гвардия займется расследованием, – ответил я, хотя и сам понимал, какое это слабое утешение.
– Гвардия не смогла бы отыскать и шлюху в борделе.
– Они призвали на помощь Корону. Двух расфуфыренных агентов. Послали даже за гадателями. Что-нибудь найдут.
– Ребенок-то может рассчитывать на правосудие, но душа ее никогда не обретет покоя.
Единственный глаз Адольфуса задержался на мне. На этот раз я не отвел взгляда.
– Это не мои трудности, – сказал я.
– Ты позволишь мучителю девочки спокойно разгуливать по земле? – Следы скитанского говора у Адольфуса проявлялись сильнее во времена его меланхолии. – Дышать нашим воздухом, отравлять воду в наших колодцах?
– Он где-то рядом? Дай-ка его сюда, я найду что-нибудь тяжелое и проломлю ему башку.
– Ты мог бы начать его поиски.
Я выплюнул абрикосовую косточку на пол.
– А кто сказал, что я теперь нарушаю законы?
– Смейся, смейся. Шути, прикидывайся дурачком. – Адольфус снова грохнул кулаком по прилавку, сотрясая толстые деревянные доски. – Только я знаю, почему вчера вечером ты ушел, и помню, как я тащил тебя с поля у Гискана, когда все уносили ноги и небо дышало смертью. – (Доски стойки пришли в равновесие.) – Не притворяйся, будто тебя это не волнует.
Трудность со старыми друзьями состоит в том, что они помнят о том, о чем сам предпочитаешь забыть. Разумеется, я не обязан был сидеть здесь и предаваться воспоминаниям прошлого. Последний абрикос исчез у меня во рту.
– У меня еще есть дела. Выброси эту чушь из головы и накорми мальчишку ужином, если вернется.
Внезапное окончание нашей ссоры лишило гиганта сил, гнев потух, единственный глаз потускнел, лицо осунулось. Когда я покидал трактир, он бессмысленно протирал тряпкой прилавок, едва сдерживая слезы.
5
Из «Графа» я вышел в подавленном настроении. Обычно я рассчитываю получить от Адольфуса заряд утренней бодрости, и теперь мне не хватало ее, чтобы быть во всеоружии. Да и погода стояла скверная, и я уже начинал жалеть, что не остался верным своему принципу и не провел остаток дня в постели, покуривая сон-траву. Радовало только то, что день клонился к концу.