Дэниэл Тони. Сухая, тихая война

Тони Дэниэл
 
Сухая, тихая война

   Что я испытывал, глядя, как два солнца Ферро садятся за бесплодным холмом к востоку от моего дома - словами не передать. Ведь я не был здесь 12 000 000 000 лет. Подойдя к скважине, я снял с насоса жестяной ковшик и налег на рукоять. Она жутко заскрежетала - неужели все проржавело насквозь? Нет, пошло! И через пятнадцать качков я разжился ковшом воды.
   За насосом кто-то присматривал. И за домом, и за участком, пока я был на войне. Для меня прошло пятнадцать лет, а сколько для Ферро - не возьмусь сказать точно. Вода шла буроватая, с железным привкусом. Ну да ничего.
   Я выпил не торопясь и возвратил ковш на место. Когда сел Хемингуэй, большее солнце, подул свежий ветерок. Вслед за Хемингуэем опустился Фицджеральд, и по плато расстелилась холодная безоблачная ночь. Я постоял неподвижно, слегка дрожа, затем подрегулировал внутренние органы и дождался, когда сумерки окончательно уступят мгле и звезды моей юности зажгутся на небе.
   Первым появился Штейнер, вечерняя звезда Ферро - голубое пятнышко чуть выше западного горизонта. Затем пришел черед созвездий. Нгал, Гильгамеш; на юго-западе изогнулся Великий Змей. Ночь была безлунная. У Ферро вообще нет луны. Да и на что она здесь?
   Наконец я взошел на крыльцо. Дом узнал меня, зажег лампы. Вот я и внутри. Пыльно, мебель зачехлена простынями, но не видать следов крыс или джинджасов, нет и признаков обветшания.
   Я вздыхал, я моргал, я пытался хоть что-нибудь почувствовать. Наверное, рановато - надо попривыкнуть. Потянул с кресла простыню, но передумал. Прошел в кухню, заглянул в буфет. Старая бутылка солодового виски, кукурузные хлопья, кое-какие специи. Специи от матери остались, я-то редко к ним прикасался… до того, как отправился в конец времен.
   Наверное, виски состарилось идеально. Но, как говорят у нас на Ферро, любишь выпить, люби и закусить, поэтому я вышел из дому и зашагал по дороге к Гейделю.
   До города пять миль - не близкий свет. При желании я мог бы покрыть это расстояние за десять минут, но предпочел идти размеренным шагом под родными звездами. Дорога была неухоженной, и к тому времени, когда я остановился под вывеской «У Тредмартина», штанины покрылись рыжей пылью. Я глотнул напоследок прохладного воздуха и прошел в бар - греться.
   У владельца заведения, похоже, выдался доходный вечерок. Посетителей было много: мужчины и женщины - у камина, юзы и сплайсы - по холодным углам. У стойки бара сидели завсегдатаи, кое-кого я узнал. Как же они состарились! Сплошные морщины, как на моченых яблоках. Напрасно я искал еще одно знакомое лицо. Музыкальный автомат играл что-то проникновенно-грустное, дым стоял коромыслом, было шумно - народ оживленно болтал. Точнее, болтал до моего прихода.
   Ко мне никто не повернулся. Многие, наверное, даже не увидели меня. Но словно кто-то дал тайный сигнал; голоса враз опустились до глухого шепота. Музыкальный автомат поспешили выключить.
   Я настроил свой организм на комнатную температуру и подошел к стойке. Стало еще тише.
   Ко мне неохотно повернулся бармен - старина Тредмартин собственной персоной.
   - Что закажете, сэр?
   Я окинул взглядом его, а затем фон - коллекцию бутылок, банок и иной посуды.
   - Не вижу.
   - Чего вы не видите? - Он оглянулся на бутылки и снова уставился мне в глаза.
   - «Ячменное Боуна».
   - Не держим, - подозрительно ответил Тредмартин.
   - А почему?
   - Умер поставщик.
   - И давно?
   - Да лет двадцать… Я чего-то в толк не возьму, а вам какое…
   - О его сыне что слышно?
   Тредмартин отступил на шаг. Потом еще на шаг.
   - Генри… - прошептал он. - Генри Боун!
   - Ладно, Питер Тредмартин, налей чего-нибудь поприличней, - распорядился я. - И я не прочь угостить всех присутствующих.
   - Генри Боун!.. А я-то тебя за одного из этих принял… за глима… Прости старика…
   О чем он это бормочет?
   Тут Тредмартин расплылся в знакомой кривой улыбке:
   - Генри Боун! Нечего тут деньгами сорить. Я припас пару бутылок виски твоего старика. Угощаю всех!
   Вот так я вернулся на родину. На первый взгляд могло показаться, будто я ее вообще не покидал. За 20 прошедших здесь лет соседи изменились мало, ну и, понятное дело, они ничего не знали о моих приключениях. Знали только, что я был на войне. На Великой Войне в конце времен. И она закончилась нашей победой, иначе бы разве я вернулся в свое время и на свое место?
   Я посеял ферроанский пустынный ячмень, принес торфа с горных болот, поставил расти биомассу для очистки жесткой грунтовой воды и мало-помалу приблизился к тому, чтобы снова, как в старые добрые времена, гнать виски. Почти все население Ферро делится на пивоваров и вискоделов. А началось это еще с Заселения, десять поколений назад.
   Пока ко мне не пришла она, я и не подозревал о грядущих неприятностях. Звали ее Алинда Бекстер, но для меня она была Бекс еще с тех дней, когда мы вместе играли на полу в гостинице ее папаши. Когда я уходил на войну, ей было 20, а мне 21, а сейчас я ее узнал и в 40 (на пять лет старше меня нынешнего).
   Через неделю после возвращения я увидел ее на дороге к своему дому. Бекс была повыше большинства ферроанских женщин, и на любом другом мире ее могли бы принять за помесь человека и юзы. Худощавая, длинноногая, она носила платье цвета хаки; его немилосердно трепал сухой ветер. Я стоял на веранде, ждал и гадал, о чем она^ будет говорить.
   - Ну вот, гора с плеч! - На ее голове сидела шляпка с загнутыми полями, с ленточками, которые завязываются под подбородком. Но Бекс их не завязала. Она придерживала шляпку рукой, чтобы не сорвало ветром. - Твое проклятое ранчо - сплошная головная боль, а пользы никакой!
   - Так это ты за ним присматривала?
   - Иначе бы оно давным-давно развалилось, - ответила она. С минуту мы стояли молча, разглядывали друг друга. У
   нее зеленые глаза. В странствиях своих я повидал Океан точно такого же цвета.
   - Ну что ж, - проговорил я наконец, - входи.
   Угостить ее было чем - я испек сладкий пирог, а сосед Шин принес пива. Но и от того, и от другого она отказалась. Мы расположились в гостиной, уселись прямо на простыни, - я так и не удосужился снять их с мебели. Разговор вели осторожно, будто снова знакомились друг с другом. Она теперь управляла отцовской гостиницей. На протяжении многих лет добраться до нас можно было только грузовым кораблем, но мы наконец получили узел флэш-сети, и пускай Ферро до сих пор считается захолустьем, иностранцы теперь появляются чаще. Редко кто из них задерживается, но провести ночку, а то и другую, в «Бекстер-отеле» вынужден каждый, и добрая слава о гостинице разошлась далеко. Этим словам Бекс я поверил. Помнится, в молодости она была себе на уме, но честная, а хозяйки гостиниц с таким сочетанием качеств - редкость. Бекс кажется тихоней, пока не узнаешь ее получше; кое-кто считает ее высокомерной. До моего отлета у Бекс было очень мало близких друзей, и только им, мне в том числе, она порой открывала душу. Похоже, ее характер не сильно изменился с тех пор.
   - Замуж вышла? - спросил я, выслушав о гостинице и о болячках старины Ферли.
   - Нет. Собиралась, и все было на мази, но не решилась. А ты женат?
   - Нет. За кого ты собиралась?
   - За Рэлла Кентона.
   - Рэлл Кентон? - Я вспомнил этого на четверть сплайса, великана из великанов. - Это не его ли родители владеют хмелевой биржей?
   В ту далекую пору его внешность была обманчива. Не хватало живинки этой каланче, не хватало стержня.
   - Десять лет назад умер Том Кентон, - ответила она. - Марджори отошла от дел, и биржа принадлежала Рэллу до прошлого года. Ты не поверишь, но Рэлл справлялся хорошо. У него характер появился со смертью отца, даже, может быть, слишком твердый.
   - И что с ним сталось?
   - Его больше нет, - ответила Бекс. - Я думала, что и ты погиб. - Тут она дала понять, что теперь не прочь глотнуть пива, и я вышел за бутылочкой «Шинского». А вернувшись, понял, что она успела всплакнуть.
   - Рэлла убили глимы, - опередила мой вопрос Бекс. - Это они сами себя так прозвали. Всякий сброд: люди, репоны, каливаки и бог знает кто еще. В прошлом году шли через наши края и на неделю задержались в Гейделе. Это был сущий ад! Захватили нашу гостиницу и устроили в ней… суд, так они сказали. От каждой семьи кто-нибудь должен был явиться и заплатить «судебную десятину». А величину этой десятины определяли глимы. Рэлл платить отказался. Он вынул длинный пистолет - и где только его раздобыл… А они расхохотались и обезоружили его, как ребенка. - По щекам Бекс побежали слезы.
   - Потом выволокли из гостиницы на улицу. - На несколько секунд Бекс умолкла, чтобы взять себя в руки. - И заживо сожгли плазмобоем. Сначала ноги, потом руки, а потом, но не сразу, - все остальное. От него и золы не осталось. Нечего было хоронить.
   Я не мог притянуть ее к себе и обнять. Не мог - после ее рассказа о Рэлле. Но что-то сделать было необходимо. Я достал из трутницы щепку дерева бан и попробовал затопить печку. Но огонь не желал заниматься от стучавшего в моем сердце пепла, а дуть не следовало - только нос золой забил.
   - И что, никто не рискнул дать глимам отпор? - спросил я, прочихавшись.
   - Всех ужасно потрясла расправа над Рэллом. Мы дождались, когда они уйдут. Наверное, им просто стало скучно. - Она сокрушенно покачала головой, тяжело вздохнула и только сейчас заметила, чем я занимаюсь. И опустилась рядом на корточки. Через минуту затрещали дрова - ремесло истопника у себя в гостинице Бекс освоила неплохо. Мы снова сели в кресла - глядеть на языки пламени.
   - Мне это напоминает призраков войны.
   - Ты о глимах?
   - Так называют солдат, которые после войны не расходятся по домам. Они умеют только сражаться, и бросить это занятие не могут или не хотят. Иногда даже… кое-что изменяют в себе, чтобы не порвать с войной. Они бродят по дорогам времени, и их трудно убить, поскольку призраки войны не задерживаются ни в одной эпохе. В далеком прошлом, когда народ не знал о Великой Войне, а если и знал, то лишь по слухам, таких существ называли иначе. Вампиры, хагамонстры, зомби…
   - И что можно сделать?
   Я ее обнял. Боже, как давно я обнимал Бекс в последний раз! Она точно окаменела, но вскоре расслабилась, задышала глубоко и спокойно.
   - Будем надеяться, что они не вернутся. Это плохие существа. Хоть и не самые худшие на свете.
   Какое-то время мы безмолвствовали, только ветер играл на громадной каменной флейте - задувал в дымоход и заставлял его жалобно стонать.
   - Бекс, а ты любила его? - спросил я. - Рэлла? На этот раз она ответила без малейших колебаний:
   - Конечно, нет, Генри Боун. Да как ты мог такое подумать? Я все эти годы ждала твоего возвращения. Ну а теперь расскажи о будущем.
   Я ненадолго отстранился от нее и рассказал. Естественно, далеко не обо всем, но о многом. Например, о том, что темной материи недостаточно, чтобы вновь собрать космос в одно целое, что слишком мало массы для запуска вечного цикла. В конце времен нечего ждать и не на что надеяться, все звезды мертвы или умирают, - вселенские сумерки, и ничего более. И в этих сумерках скопились гигантские армии; солдат для них набирали на всех мирах и во все эпохи. Живые существа, духи, роботы, разумное оружие. Галактика против галактики, звездная система против звездной системы. Война будет продолжаться до критической точки, пока энтропия не разрушит все до основания, - и останутся только омуты бесконечности, застывшего «ничто». Ни света, ни тепла, ни действия. Вселенная мертва, а те, кто остался… наследуют темную пустоту. Они победили.
   - И ты победил? - спросила она.
   Не ответив, я вышел во двор и набрал с поленницы дров на всю ночь. Бан горит медленно.
   Но зря я надеялся, что Бекс забудет о своем вопросе.
   - Генри, расскажи, чем закончится война.
   - Зря ты об этом спросила. - Я старательно подбирал слова, чтобы ничем не выдать страшной правды. - Каждый раз, когда солдат отвечает на такой вопрос, он все меняет. А потом может выбирать одно из двух: уйти, покинув собственное время или остаться. В том и в другом случае от него уже ничто не зависит. Не только чей-то проигрыш и чья-то победа, но и любые подвиги самого этого солдата на войне - все пойдет насмарку.
   Поразмыслив над моими словами, Бекс спросила:
   - А что вообще может от него зависеть? И есть ли на свете что-нибудь такое, за что стоило бы сражаться? Времени придет конец, и после этого уже ничто не будет важно. Кто победит, кто проиграет…
   - От солдата зависит: вернется он домой или не вернется. Если вернется - все будет кончено.
   - Не понимаю.
   Я пожал плечами и умолк. Все, сказано достаточно. Больше ей ничего объяснить нельзя. По крайней мере объяснить, ничего не изменив. И ни в коем случае нельзя рассказывать, что за сила собрала громадные армии в конце всего сущего.
   Да и сам я много ли знаю? Много ли знаю даже сейчас, черт побери? Лишь то, что мне рассказывали и чему учили. Если не воевать в конце, не будет начала. Чтобы прожить человеческую жизнь, необходимо драться на закате времен. Дескать, в такой уж мы живем вселенной, и другой у нас нет. Это внушали мне, и это я внушал потом себе. И добросовестно делал свою работу, чтобы все поскорее закончилось и можно было вернуться домой.
   - Бекс, я о тебе помнил всегда.
   Она подошла и села рядом у камина. Сначала мы не прикасались друг к другу, но вскоре я почувствовал ее близость; я вдыхал запах согревшегося женского тела. Она провела рукой по моей руке, нащупала шишки - следы медицинского вмешательства.
   - Что они с тобой сделали? - прошептала Бекс.
   В памяти всплыли слова еще не родившиеся, слова старого гимна разрушителей неба:
 
   Из меня высосали сердце,
   Оставили только черную дырку,
   Ты не сможешь меня заколоть.
 
   Мой разум переписали
   В тугой узелок пространства, -
   Ты не сможешь меня обмануть.
 
   Я - ледяная заноза
   Из глаза звезды;
   Я приду тебя заколоть.
 
   Я едва не пробубнил эти строки по многолетней привычке. Вовремя прикусил язык. Война окончена. Со мной теперь Бекс, и я знаю: все битвы в прошлом. Надо что-то почувствовать. Надо снова что-то почувствовать. Не злобу, ненависть или гнев, а что-нибудь другое, прежнее. Пока - не могу, что правда, то правда. Но смогу. Чувствую, что смогу.
   - Бекс, я теперь даже не дышу. Притворяюсь только, чтобы людей не пугать. Столько лет прошло, даже забыл, каково это - дышать воздухом.
   Она меня поцеловала. Оказывается, я и это успел забыть - как целоваться. Но быстро вспомнил. После подбросил в огонь дров, провел ладонью по шее и плечу Бекс. Кожа сохранила молодую упругость, но за многие годы на солнце и ветру приобрела дополнительный слой, загорела и загрубела. Мы сдернули чехол с кушетки и пододвинули ее к очагу, и легли, и Бекс прижала мое лицо к своей шее и груди.
   - Для меня хоть что-нибудь оставили? - прошептала Бекс. До сего момента я об этом даже не думал.
   - Да, достаточно.
   Мы неторопливо занимались любовью. И то, как мы это делали, кого-то могло бы разжалобить. Но нам было просто хорошо. С нами были воспоминания, и долгие годы ожидания, и все это исходило от нас и окутывало нас, и не существовало ничего, кроме этого мгновения, насыщенного тем, что сбылось, и тем, что уже никогда не сбудется. Время исчезло. Только я и Бекс - и никакого расставания между нами.
   Мы уснули на старой кушетке, а проснулись тусклым полуутром. На западе поднимался Фицджеральд, а небо краснело, как угли в моем камине.
   Через два месяца я сидел в баре у Тредмартина, и вошла Бекс, и лицо у нее было злое. Мы привыкали друг к другу постепенно, не спеша, и чем больше времени проводили вдвоем, тем лучше понимали: перемены коснулись только частностей, а главное осталось прежним. Бекс приходила ко мне на ранчо, а я провел пару ночей в гостинице - Ферли Бекстер подыскал для меня удобный номер. Отец Бекс был человек старомодных взглядов, макиннонит. Мужчины и женщины, считал он, должны жить порознь, а встречаться только по делу или для совокупления. Но ко мне он относился неплохо, и когда я настаивал на оплате своего проживания в гостинице, Ферли нашел лазейку в «Трактатах Макиннона»: мол, совместное проживание разнополых в гостиницах и общежитиях - явление вполне допустимое.
   - Глимы вернулись. - Бекс села за мой столик в темном углу пивной. К камину пусть мерзляки жмутся, а надо мной врачи потрудились недаром. - Захватили верхний этаж гостиницы. Что нам делать?
   Я глотнул густого портера, самим Тредмартином сваренного. Бекс дрожала, но, должно быть, не от страха, а от возмущения.
   - И много их там?
   - Шестеро.
   Я опять хлебнул пива:
   - Ладно, пускай. Нагуляются - сами уберутся.
   -  Что? - изумилась Бекс. - Что ты говоришь?
   - Бекс, тебе что, война тут понадобилась? Ты хоть представляешь, чем она может кончиться?
   - Они же Рэлла убили. И деньги у нас отняли.
   - Ах, деньги… - Голос мой прозвучал словно из далекого прошлого.
   - Деньги - это пот, это риск, это надежда. Сам же знаешь, что на Ферро любая работа - каторга. А эти… твари просто являются и отнимают! И что, будешь сидеть и ждать, пока…
   - Бекс, - перебил я, - я палец о палец не ударю.
   Она умолкла, прижала ладонь ко лбу, словно в тошнотной лихорадке, посмотрела на меня и перевела взгляд на дверь.
   Чертов глим не нашел другого времени, чтобы прийти в пивную Тредмартина. Это была халандана, помесь человека и джана. Явилась из будущего и, наверное, из другой вероятной вселенной. Росту в ней было аккурат семь футов, два из них приходились на шею; чтобы не ушибиться о притолоку, эту шею пришлось согнуть в три погибели. Халандана прямиком протопала к стойке и потребовала морфину.
   За стойкой был сам Тредмартин. Он достал запылившийся от долгой невостребованности резиновый шланг и потянулся за шприцем, но тут халандана сцапала шланг и запихала в карман длинной серой шинели. Тредмартин хотел было запротестовать, но прикусил язык и, укоризненно качая головой, бросил на стойку шприц и отошел. Вернее, попытался отойти. Наглая посетительница стремительно выбросила руку и толкнула старика. Тот споткнулся и упал на колени.
   В этот миг я почувствовал, как сгибаются мои пальцы, как они сжимаются в кулаки. Спокойно, Генри! Пусть все идет, как идет.
   Тредмартин медленно поднимался. Бекс была уже на ногах, она зашла за стойку, чтобы помочь ему. Глим несколько секунд следил за ней, затем выложил ампулу и шприц на стойку - с явным намерением кольнуться.
   Я между тем присмотрелся к глиму. Что он женщина, значения не имело, - самим халанданам различие полов до лампочки. Кожа этой твари отливала мертвенно-серым огнем. Я перешел в надпространство, чтобы «просветить» халандану насквозь. И увидел даже стул, на который она уселась, и некрашеную деревянную стену позади нее. И в пространстве между пространствами обнаружил кое-что еще. Халандана эта состояла в сеть-отделении, иными словами, она не являлась индивидуумом. Судьба ее целиком и полностью зависела от воли командира. Скорее всего глимы, эти солдаты-призраки, дезертировали всем отделением, и морфин понадобился их вожаку.
   Халандана бросила взгляд в мою сторону, точно почуяла, что я мысленно забрел в иные времена и физически - в иное пространство; и я поспешил вернуться в мир простых смертных. Скоро все стало как прежде: Бекс привела Тред-мартина в чувство и возвратилась за мой столик.
   - Она из другого временного отрезка, - сказал я. - Для нее мы как будто и не живем.
   - Господи Боже, - печально вздохнула Бекс. - В точности, как в прошлый раз.
   Я встал и пошел к выходу. Другого решения не придумать, и нельзя ничего объяснить Бекс. Даже если бы и отважился, она бы не поняла. Бездействие - рациональный и единственно верный метод, хотя это не мой метод. То есть он не был моим до сегодняшнего дня.
   Я усилил ноги и побежал к дому. Но заходить в него не стал, а понесся дальше - в красные пески ферроанских пустошей. Вращалась планета, опускалась ночь, а я бежал и бежал прямиком на юго-запад. Под ярким Великим Змеем, в голубом сиянии Штейнера, когда он поднялся в безлунном небе. Все новые и новые мили оставлял я позади, и устали не ведал, хотя за мной не угнался бы ягуар. Да разве может утомиться тот, чьи органы простерты в измерения бесконечного покоя, в плоскости идеального отдыха? Если бы Бекс смогла увидеть меня таким, какой я на самом деле, - сочла бы нелюдью, колониальной тварью, сгустком концентрированной жизни, вросшей во впадины и щели реальности, как врастает в песчаник лишай. У человека только два якоря в море судьбы: его сердце и разум. Сорвешься с этих якорей - и унесут бурные течения. Обратно уже не вернешься. И кто же я? Медуза в океане времен? Тугой узел пустоты в человеческой личине?
   Кое-кого убить очень непросто, это факт. Не просто убить глима.
   Посреди ночи я вернулся домой, немножко надеясь увидеть там Бекс. Но она не пришла. И я еще послонялся по окрестностям, а за час до рассвета уменьшил расход энергии и отдохнул в кресле в гостиной. Разум мой уснул лишь наполовину; вторая была постоянно начеку.
   Не появилась Бекс и на другой день. Я встревожился - не случилось ли чего. Настолько встревожился, что даже пошел в Гейдель, но свернул не доходя околицы и прокрался к массиву выветренных обломков вулканической породы - отвалу у заброшенной копи. На нем я усилил зрение и слух, и как следует изучил главную улицу. Вроде ничего подозрительного. Как раз это и подозрительно - очень уж тихо, даже для Гейделя.
   Я навел встроенную в мое тело параболическую антенну на «Бекстер-отель» и, повозившись с настройкой, услышал голос Бекс, а потом ее отца. Было слишком далеко, слов не разобрать, но все равно мои приборы узнали людей со стопроцентной точностью. Значит, Бекс вне опасности, по крайней мере сейчас. Я вернулся домой и целый день занимался любимым делом - гнал виски.
   На следующее утро выдался четвертьгодовой двойной рассвет - солнца всходили почти вровень друг с дружкой. Ко мне пришла Бекс. В гостиной моего родового гнезда, где в солнечных лучах кружились пылинки и где я теперь всегда отдыхал, Бекс сообщила, что глимы забрали ее отца.
   - Он прятал в погребе старое «Полуночное» и не послушался, когда глимы велели принести виски к ним в номер. - Бекс мяла левый кулак пальцами правой руки - это вошло в привычку у женщины, вылепившей тысячи булок. - Как они пронюхали, что у нас есть «Полуночное»? Генри, как им удается все выведывать?
   - Глимы очень проницательны, - ответил я. - Правда, не все. Некоторые.
   - Неужели мысли умеют читать? Если это так, нам конец.
   - Ну что ты. В чужие мозги им не заглянуть, по крайней мере в чокнутые мозги нашего старого макиннонита. Но заначку вашу в погребе они углядели. Дверь - не преграда для призрака войны, который бродит в чужом, времени и по чужим местам.
   Бекс еще разок сжала собственную руку и положила левую ладонь на колено. Посмотрела на линии руки, посмотрела на меня:
   - Если сам драться не хочешь, расскажи, как их можно одолеть. Я не позволю убить- отца.
   - Да они, может, и не собираются.
   - А я не собираюсь выяснять, что они там собираются. В ее глазах полыхал зеленый огонь, а за окном полыхали
   солнца. На лице Бекс свет перемежался тенями, как перемежаются в камине тлеющие и погасшие угли. «Ты давно любишь эту женщину, - подумал я. - Ты просто обязан ее чему-нибудь научить. Хотя чему тут научишь? Разве можно одолеть тварь, которая пережила… Которая переживет Великую Войну, последнюю из всех войн? Будущее убить нельзя».
   Вот так старый сержант воспитывает новобранца в духе боевого фатализма. Если ты попадешь в будущее, значит, тебе судьба туда Попасть, и никакая сила на свете не сможет этому помешать. А коли не суждено - ты просто исчезнешь. И ничего не потеряешь, если исчезнешь сражаясь,
   - Ты их только разозлишь, - сказал я наконец. - Впрочем, можно кое-что сделать через флэш-сеть. Поговори с техником, как бишь его…
   - Джарвен Дворак.
   - Предложи стробировать здешнее прерывание. Тетрациклов на пятьдесят - шестьдесят. От этого остановится транспорт, но флэш-узел превратится для глимов в осиное гнездо, и подойти к нему, чтобы отключить, они не посмеют. Может быть, даже уберутся отсюда. А Дворак пусть от своей техники далеко не отходит.
   - Хорошо, - кивнула Бекс. - И это все?
   - Да. - Я потер виски, ощутив слабую боль в голове. Впрочем, она тотчас исчезла - органы спохватились и подкачали кровь к коже под волосяным покровом. - Да, это все.
   В тот же день я очутился под неупорядоченным квантовым душем. Раздробленные, утратившие связи частицы хаотично меняли свой спин, цвет и чарм; гравитация и причинно-следственность этого мира больше никак не влияли на них. Я слышал гневный гул, точно между двумя оконными стеклами попало насекомое. Если ты восприимчив к этому звуку, то на стенку полезешь, послушав его несколько часов. Я терпел в слабой надежде, что не вытерпят глимы.
   На закате пришла Бекс, привела отца, который за два дня без света и воды очень ослаб и, похоже, окончательно спятил. Глимы заперли его в кладовке, он там сидел согнувшись в три погибели между швабрами и ведрами. А когда загудело, Бекс справилась с замком и вытащила старика. По ее словам, глимы напрочь о нем забыли.
   - Будем надеяться, - кивнул я.
   Бекс хотела, чтобы отец остался у меня, а то вдруг спохватятся глимы. Старине Ферли Бекстеру эта идея не понравилась, он что-то забормотал из макинноновского «Послания к канадцам», но я махнул рукой - мол, согласен.
   Бекс ушла, а мы с ее отцом остались в гостиной, среди облаченной в саваны мебели. Ночью квантовое гудение прекратилось. А рано поутру я увидел глимов. Они шагали по дороге впятером, пинками гнали перед собой спотыкающегося от слабости, избитого Дворака. Я ждал на крыльце. Ферли Бекстер находился в спальне моих родителей, и я надеялся, что он в ближайшее время не проснется.