Страница:
Денис Шулепов
Кошмарный принц
Моим крёстным сынишкам Илье и Роману
Чудо рождения книги
Тираж, которым вышла эта книга, до обидного недостаточен. Поскольку у романа Дениса Шулепова просматриваются все признаки бестселлера. При хорошей подаче он очень даже может быть замечен широкими читательскими кругами. По крайней мере, я искренне верю, что это произойдет.
Книга эта уникальным образом сочетает и увлекательность, и яркие художественные достоинства. Это хорошая книга, которую интересно читать. Именно таких книг катастрофически не хватает современной русской литературе.
Несмотря на не такой уж большой объем, в произведении переплетаются две четко прописанные сюжетные линии. Герой одной из них – скромный смотритель музея покойного писателя, который сам вдруг становится писателем. Герой второй линии – мальчик с необычными способностями. Но главным персонажем обоих сюжетных линий, а так же связующим звеном, цементом, скрепляющим роман в плотное и энергичное произведение, является чудо.
Автор мастерски описывает ощущения человека столкнувшегося с чудесным. Он и верит, и не верит. Он боится. Он пытается убедить себя, что ничего необычного не случилось. Но – нет. Случилось. Случилось чудо. И теперь вся жизнь человека, столкнувшегося с ним, будет другой. Возврата к прошлому нет.
А за чудом, как водится, скрывается тайна. Братья Стругацкие утверждали, что хорошая фантастика должна состоять из трех компонентов: чуда, тайны и достоверности. Все это есть в книге Дениса Шулепова. Все чудеса, происходящие в этом произведении, все тайны покрывающие эти чудесные события, необычайно достоверно описаны. Текст предельно убедителен.
Чудеса и тайны рождаются из повседневности. Они прорывают реальность и показываются на ее поверхности. Показываются и становятся фактами, на которые уже невозможно закрыть глаза.
Человек садится за писательский стол, и текст рождается сам собой… Да-да, главным героем этого произведения является чудо рождения художественного произведения. Это книга о книге. Именно чудо и тайна писательства являются главной темой, исследуемой в этом произведении. Исследуемой необычным способом.
В конце книги автор выносит благодарности своим друзьям и близким, и одна из них – «Маме – за то, что с детства привила мне любовь к литературе». Это очень символично. Поскольку эта книга написана человеком, влюбленным в литературу, и адресована людям, так же страстно любящим ее. Я искренне верю, что таких людей много. А это значит, что у книги есть большие шансы стать бестселлером.
Книга эта уникальным образом сочетает и увлекательность, и яркие художественные достоинства. Это хорошая книга, которую интересно читать. Именно таких книг катастрофически не хватает современной русской литературе.
Несмотря на не такой уж большой объем, в произведении переплетаются две четко прописанные сюжетные линии. Герой одной из них – скромный смотритель музея покойного писателя, который сам вдруг становится писателем. Герой второй линии – мальчик с необычными способностями. Но главным персонажем обоих сюжетных линий, а так же связующим звеном, цементом, скрепляющим роман в плотное и энергичное произведение, является чудо.
Автор мастерски описывает ощущения человека столкнувшегося с чудесным. Он и верит, и не верит. Он боится. Он пытается убедить себя, что ничего необычного не случилось. Но – нет. Случилось. Случилось чудо. И теперь вся жизнь человека, столкнувшегося с ним, будет другой. Возврата к прошлому нет.
А за чудом, как водится, скрывается тайна. Братья Стругацкие утверждали, что хорошая фантастика должна состоять из трех компонентов: чуда, тайны и достоверности. Все это есть в книге Дениса Шулепова. Все чудеса, происходящие в этом произведении, все тайны покрывающие эти чудесные события, необычайно достоверно описаны. Текст предельно убедителен.
Чудеса и тайны рождаются из повседневности. Они прорывают реальность и показываются на ее поверхности. Показываются и становятся фактами, на которые уже невозможно закрыть глаза.
Человек садится за писательский стол, и текст рождается сам собой… Да-да, главным героем этого произведения является чудо рождения художественного произведения. Это книга о книге. Именно чудо и тайна писательства являются главной темой, исследуемой в этом произведении. Исследуемой необычным способом.
В конце книги автор выносит благодарности своим друзьям и близким, и одна из них – «Маме – за то, что с детства привила мне любовь к литературе». Это очень символично. Поскольку эта книга написана человеком, влюбленным в литературу, и адресована людям, так же страстно любящим ее. Я искренне верю, что таких людей много. А это значит, что у книги есть большие шансы стать бестселлером.
Андрей Щербак-Жуков,прозаик, поэт, критик, Председатель Комиссиипо фантастической и сказочной литературеМосковской городской организацииСоюза писателей России
Глава 1
Музей открыли недавно, в самом начале марта. Грандиозное (как называли в прессе) строительство шло ударными темпами в юном городке погибшего писателя. Беспрецедентный случай для населенного пункта в сорок тысяч человек, где строительство любого объекта затягивалось на 6-10 лет, музей отстроили за полгода. Администрация города торопила генподрядчика со сдачей музея в эксплуатацию, желая приурочить церемонию открытия к пятидесятилетнему юбилею города. Народ любит шумные гулянья, но больше всего люди полюбили знаменитого земляка, которого читали даже те, кто книжек прежде в руки не брал. И потому генподрядчику пришлось несладко, денно и нощно строить и строить, чтобы успеть сделать подарок горожанам.
И подарок удался.
В центре типичного городка советской эпохи на месте засыпанного карьера, откуда вечно веяло холодом и гнилью, возвысилось шпилями к небу здание музея им. Юрия Клинова. Псевдоготический «замок» и разбитый рядом парк окультурили центр и задали новый ритм жизни сонного городка. Глядя на аккуратность и чистоту каменных дорожек и зелёных газонов, люди зауважали город и, съев шоколадный батончик, не бросали обертку под ноги.
Смерть молодого писателя (как ни парадоксально) оживила город и потихоньку оздоровляла. Администрация ликовала и потирала руки. Грамотно организовав туристический сервис, город вскоре мог без проблем заботиться о себе сам, не выклянчивая дотации из госбюджета. Тем более что музей строился на деньги писателя, отошедшие по завещанию его матери. Ликование омрачало только одно: мертвый кумир больше не пишет романов, и память о нём будет меркнуть с каждой прочитанной книгой. Память покроется пылью. Но об этом никто не думал, предпочитая жить днём сегодняшним.
И Виктор Ильич тоже не думал о том, что же будет, когда шумиха вокруг имени погибшего писателя спадёт на нет. Более того, он гордился и не упускал возможности похвастать, что, будучи смотрителем музея писателя, не прочёл ни одной из его книг. Но это не мешало ему знать биографию Клинова, как свою. Отец Юры – его закадычный друг, а мать…
Сейчас о ней думать хотелось меньше всего. Виктор Ильич неспешной походкой пересёк комнату и подошёл к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Провёл ладонью по перилам; лакированное дерево прохладно и приятно. Виктору Ильичу нравилось в музее, пусть внешняя облицовка и не имела ничего общего с оригинальным особняком, оставшимся в запустении на берегу Черного моря. Вся обстановка перевезена сюда, в этот захолустный городок, где Клинов провёл юность и отрочество. И Виктор Ильич с радостью откликнулся на просьбу Юриной матери стать смотрителем музея имени её сына.
Пятая ступенька винтовой лестницы всегда скрипела в черноморском особняке, и Виктор Ильич был немало удивлён, когда в первый раз поднялся на второй этаж музея по точной копии прежней лестницы. Пятая ступенька привычно скрипнула, едва он ступил; архитекторы-проектировщики не упустили даже такой малозначительной детали. Видно, оказались дотошными почитателями «Кошмарного Принца» Юрия Клинова. Молодцы, что тут скажешь! Но в этот раз Виктор Ильич перешагнул пятую ступеньку, не хотелось нарушать мирную тишину вечера скрипом. Он поднялся наверх.
Юрка с детства тяготел к старью. Ему больше всего нравился вид потрепанных игрушек и вещей. И мама частенько устраивала сынишке трёпки, когда тот обменивал только что купленную в «Детском мире» гоночную машинку на старенький грузовик-фургон, новую фуражку – на видавший виды берет а-ля Че Гевара, отцовские игральные карты – на ржавый перочинный ножик. Но те трёпки как горох об стену. Юра взрослел, вместе с ним взрослели потребности: он коллекционировал царские монеты, марки, значки мультипликационных героев, новогодние открытки, потом дорос до статуэток, подсвечников, подстаканников, колокольчиков и кинжалов. Где только он их брал! А однажды Юрка поразил всех, притащив домой грязный кирпич с теснением: «Товарищество № 1 Р. Гилль».
Теперь это представлено здесь, в музее, в качестве экспонатов.
С популярностью… вернее, с появлением первых солидных гонораров горизонты в отношении собирательства предметов старины для Юрия Клинова значительно расширились. Он сменил обстановку в доме, но даже новая мебель стилизована под старину. И теперь вся неразгаданная никем одержимость представлена посетителям музея, удивляя и вызывая трепет у фэнов. Виктор Ильич огляделся. На втором этаже расположились три огромных комнаты. Виктор Ильич, вооружившись щеткой-смёткой и колбой с салфетками, двинулся к кабинету-студии, где модный писатель творил шедевры.
Кабинет как кабинет, Виктор Ильич понятия не имел, почему Юрка называл его студией. Понятия Виктора Ильича ограничивались тем, что студия – это помещение, где есть ударная установка, куча колонок, микрофон для записи, синтезатор, гитары, приставленные к стенам, и постеры с рок-н-ролльными звездами на этих же стенах. А здесь? Даже паршивого радиоприемника нет! Старый, не искусственно состаренный, а именно старый (возможно, единственный по-настоящему древний предмет мебели) – письменный стол. Напротив стола этажерка во всю стену. У другой стены – жесткий диванчик в стиле рококо и окно. Вот что представлял собой кабинет-студия.
Виктор Ильич включил торшер, кремовый абажур-зонтик под самым потолком осветил кабинет мягким светом. Смотритель принялся за работу.
Когда вечная пыль была побеждена на этажерке, Виктор Ильич повернулся к столу. Чтобы вытереть пыль, следовало убрать всё со стола. Громоздкий будильник «Восток». Письменный набор с двуглавым орлом царской России. Пять совершенно одинаковых металлических статуэток египетских кошек. Портретную рамку с неизменной надписью, выведенной на принтере: «свято место пусто». Лампу с небольшими конусовидными плафонами.
Стопку бумаги с края стола. И три листка со стальной ручкой «Waterman», лежащие так, словно писатель вот-вот сейчас придёт и начнёт писать новый роман или рассказ. Виктор Ильич отодвинул от стола единственный предмет мебели, напоминающий о том, что на дворе двадцать первый век, – офисное кресло. Он вдруг задумался, а почему черновой вариант произведений Клинов всегда писал ручкой на бумаге и лишь потом переносил материал в компьютер? Стенографии Кошмарный Принц не обучался и скорописью не владел, так неужели рука успевала за вихрями мыслей? Размышляя, Виктор Ильич впервые нарушил установленные самому себе правила: ничего не трогать без надобности, ни к чему не прислоняться и никуда не садиться. Он сел за стол.
И подарок удался.
В центре типичного городка советской эпохи на месте засыпанного карьера, откуда вечно веяло холодом и гнилью, возвысилось шпилями к небу здание музея им. Юрия Клинова. Псевдоготический «замок» и разбитый рядом парк окультурили центр и задали новый ритм жизни сонного городка. Глядя на аккуратность и чистоту каменных дорожек и зелёных газонов, люди зауважали город и, съев шоколадный батончик, не бросали обертку под ноги.
Смерть молодого писателя (как ни парадоксально) оживила город и потихоньку оздоровляла. Администрация ликовала и потирала руки. Грамотно организовав туристический сервис, город вскоре мог без проблем заботиться о себе сам, не выклянчивая дотации из госбюджета. Тем более что музей строился на деньги писателя, отошедшие по завещанию его матери. Ликование омрачало только одно: мертвый кумир больше не пишет романов, и память о нём будет меркнуть с каждой прочитанной книгой. Память покроется пылью. Но об этом никто не думал, предпочитая жить днём сегодняшним.
И Виктор Ильич тоже не думал о том, что же будет, когда шумиха вокруг имени погибшего писателя спадёт на нет. Более того, он гордился и не упускал возможности похвастать, что, будучи смотрителем музея писателя, не прочёл ни одной из его книг. Но это не мешало ему знать биографию Клинова, как свою. Отец Юры – его закадычный друг, а мать…
Сейчас о ней думать хотелось меньше всего. Виктор Ильич неспешной походкой пересёк комнату и подошёл к винтовой лестнице, ведущей на второй этаж. Провёл ладонью по перилам; лакированное дерево прохладно и приятно. Виктору Ильичу нравилось в музее, пусть внешняя облицовка и не имела ничего общего с оригинальным особняком, оставшимся в запустении на берегу Черного моря. Вся обстановка перевезена сюда, в этот захолустный городок, где Клинов провёл юность и отрочество. И Виктор Ильич с радостью откликнулся на просьбу Юриной матери стать смотрителем музея имени её сына.
Пятая ступенька винтовой лестницы всегда скрипела в черноморском особняке, и Виктор Ильич был немало удивлён, когда в первый раз поднялся на второй этаж музея по точной копии прежней лестницы. Пятая ступенька привычно скрипнула, едва он ступил; архитекторы-проектировщики не упустили даже такой малозначительной детали. Видно, оказались дотошными почитателями «Кошмарного Принца» Юрия Клинова. Молодцы, что тут скажешь! Но в этот раз Виктор Ильич перешагнул пятую ступеньку, не хотелось нарушать мирную тишину вечера скрипом. Он поднялся наверх.
Юрка с детства тяготел к старью. Ему больше всего нравился вид потрепанных игрушек и вещей. И мама частенько устраивала сынишке трёпки, когда тот обменивал только что купленную в «Детском мире» гоночную машинку на старенький грузовик-фургон, новую фуражку – на видавший виды берет а-ля Че Гевара, отцовские игральные карты – на ржавый перочинный ножик. Но те трёпки как горох об стену. Юра взрослел, вместе с ним взрослели потребности: он коллекционировал царские монеты, марки, значки мультипликационных героев, новогодние открытки, потом дорос до статуэток, подсвечников, подстаканников, колокольчиков и кинжалов. Где только он их брал! А однажды Юрка поразил всех, притащив домой грязный кирпич с теснением: «Товарищество № 1 Р. Гилль».
Теперь это представлено здесь, в музее, в качестве экспонатов.
С популярностью… вернее, с появлением первых солидных гонораров горизонты в отношении собирательства предметов старины для Юрия Клинова значительно расширились. Он сменил обстановку в доме, но даже новая мебель стилизована под старину. И теперь вся неразгаданная никем одержимость представлена посетителям музея, удивляя и вызывая трепет у фэнов. Виктор Ильич огляделся. На втором этаже расположились три огромных комнаты. Виктор Ильич, вооружившись щеткой-смёткой и колбой с салфетками, двинулся к кабинету-студии, где модный писатель творил шедевры.
Кабинет как кабинет, Виктор Ильич понятия не имел, почему Юрка называл его студией. Понятия Виктора Ильича ограничивались тем, что студия – это помещение, где есть ударная установка, куча колонок, микрофон для записи, синтезатор, гитары, приставленные к стенам, и постеры с рок-н-ролльными звездами на этих же стенах. А здесь? Даже паршивого радиоприемника нет! Старый, не искусственно состаренный, а именно старый (возможно, единственный по-настоящему древний предмет мебели) – письменный стол. Напротив стола этажерка во всю стену. У другой стены – жесткий диванчик в стиле рококо и окно. Вот что представлял собой кабинет-студия.
Виктор Ильич включил торшер, кремовый абажур-зонтик под самым потолком осветил кабинет мягким светом. Смотритель принялся за работу.
Когда вечная пыль была побеждена на этажерке, Виктор Ильич повернулся к столу. Чтобы вытереть пыль, следовало убрать всё со стола. Громоздкий будильник «Восток». Письменный набор с двуглавым орлом царской России. Пять совершенно одинаковых металлических статуэток египетских кошек. Портретную рамку с неизменной надписью, выведенной на принтере: «свято место пусто». Лампу с небольшими конусовидными плафонами.
Стопку бумаги с края стола. И три листка со стальной ручкой «Waterman», лежащие так, словно писатель вот-вот сейчас придёт и начнёт писать новый роман или рассказ. Виктор Ильич отодвинул от стола единственный предмет мебели, напоминающий о том, что на дворе двадцать первый век, – офисное кресло. Он вдруг задумался, а почему черновой вариант произведений Клинов всегда писал ручкой на бумаге и лишь потом переносил материал в компьютер? Стенографии Кошмарный Принц не обучался и скорописью не владел, так неужели рука успевала за вихрями мыслей? Размышляя, Виктор Ильич впервые нарушил установленные самому себе правила: ничего не трогать без надобности, ни к чему не прислоняться и никуда не садиться. Он сел за стол.
Глава 2
СОНИ ЕДУТ ДО КОНЕЧНОЙ
Глава 3
Виктор Ильич прочитал ещё раз то, что только что написал. Чушь какая-то… но что-то в ней есть. Склерозом Виктор Ильич не страдал, но вспомнить фразу не мог, сколько ни тёр нахмуренный лоб. Он знал, что вспомнит, всегда вспоминал. Недавно вспоминал, как зовут Алексея Баталова и не вспомнил, пока не отвлёкся убежавшим из турки кофе. Так бывает, досадно только, что вспомнить-то хотелось немедленно.
Виктора Ильича отвлекла новая мысль, от которой по хребту пробежал омерзительный холодок, а на висках выступили бисеринки липкого пота. Он не помнит, как писал фразу! Он помнит, как задумался, он помнит, как сел за стол, но он не помнит, как брал в руку «Waterman». А колпачок с ручки снят. И фраза…
– Сони едут до конечной, – проговорил Виктор Ильич.
Он посмотрел на полки над столом с книгами Юрия Клинова. Может быть, это название одного из романов? Виктор Ильич пробежался по корешкам томов, но нет, ни одно название и близко не подходит. «Сони едут до конечной» – из иной оперы, и это сейчас заботит меньше всего. Вопрос ставится иначе: как он умудрился написать то, чего не помнит, что писал?
– И зачем? – хрипло спросил Виктор Ильич у металлических египетских кошек.
Вернулся к листку со странной фразой, выведенной каллиграфическим почерком со слишком уж правильными округлостями букв. Смотритель писал так разве что в первом классе в специальной тетрадке для правописания. Его буквы всегда заострены и завалены на левый бок, а последние лет десять, когда пальцы скрючило артритом, и вовсе выплясывают дерганые вензеля. Виктор Ильич порывисто встал и опрометью выскочил в коридор. Его охватил страх. Наверное, таким испуганным он чувствовал себя только однажды, когда в далёком 1981-м их разведывательный батальон попал в засаду моджахедов в Машхадском ущелье. Но там был ад войны, дикий и безжалостный не только для новобранца, здесь же творится какая-то дьявольщина, не укладывающаяся в голове мужчины. В коридоре Виктор Ильич опомнился, вытер платком пот с лица и пробормотал:
– Что же это я? Рехнуться вздумал? Ну задумался, ну написал…
Виктор Ильич оглянулся на неприкрытую дверь рабочих апартаментов Юрия Клинова, и непреодолимое желание приложиться к горлышку креплёного заставило его кубарем скатиться вниз по винтовой лестнице. Желание настолько чёткое и чистое, что Виктор Ильич не подумал сопротивляться, хоть и пил в последний раз, дай Бог памяти, лет пять назад.
«Подлодка» – наверно единственный приличный бар города. Его-то и собрался посетить Виктор Ильич. Маршрутку не пришлось долго ждать. Он садится спиной к водителю «Газели», расплачивается и вдруг замечает на запыленном окошке двери наклейку: «НЕ ХЛОПАЙ!», чуть выше ещё одну: «МЕСТО ДЛЯ УДАРА ГОЛОВОЙ». Тут его осеняет, и он вспоминает, где видел фразу, которую написал.
– Тихони едут до конечной, – сказал он пустому салону.
– Где? – спросил водитель, услышав голос.
Виктор Ильич сконфуженно попросил высадить его на следующей остановке. Напиваться расхотелось.
Он пешком возвратился к музею. Всё произошедшее казалось наваждением и невероятной глупостью. Безобидная ироничная картинка с воющим на луну волком, приклеенная над дверью одной из городских маршруток, однажды мимолетно вклинилась в мозг, вот такая петрушка!
– Я устал и всего лишь задремал, сев за стол, – уговаривал себя смотритель. И покуда добрался до музея, успел поверить своим словам.
Завтра понедельник, музейный выходной. Надо выспаться, решил Виктор Ильич.
Спал отвратительно. Снившийся сон не дал покоя, но стоило пробудиться, как остатки сна растворились в солнечных лучах беспамятным облаком. Виктор Ильич ставил будильник, но, проснувшись, не отключил его… Просто созерцал потолок и ждал трезвона.
Будильник затрезвонил.
Смотритель заставил себя встать. Предстоит работа, которую он обычно выполнял за ночь. Прежде ночью работалось не в пример лучше, чем днём, и он надеялся, что одна ночь привычный график не изменит и впредь подобные казусы в размеренной жизни не будут иметь место. Очень надеялся, давая себе зарок, не отступать от своих же правил, а в особенности: не садиться на экспонатные стулья и тем более – за экспонатные столы.
Комната Виктора Ильича находилась на цокольном этаже и представляла собой крохотную квартирку гостиничного типа. Спальня с окном-форточкой, кроватью, журнальным столиком и Библией на нём. Зал с тахтой, шкафом и трельяжем, и компьютерным столом с телевизором. Третий блок жилища – гибрид кухни и прихожей с двумя дверьми, одна – в тесный санузел, другая – из квартирки.
Покончив с утренним моционом и выпив пару таблеток от головной боли, смотритель покинул квартирку и поднялся наверх.
Проверил внешнюю сигнализацию. Заглянул в подсобку охраны, где находится пульт видеонаблюдения как за внешним периметром музея, так и за помещениями. Всё в порядке. И принялся за извечную борьбу с пылью, которую прервал накануне.
Когда дошла очередь до кабинета-студии, Виктор Ильич встал как вкопанный. Может, нехай на неё, а? Нет-нет, так нельзя! Пренебрежешь обязанностями раз и, считай, всё пойдёт насмарку: «нехай» войдёт в привычку, а с ним появится и «авось». Так нельзя. Но и входить боязно…
– Да что я, словно дитё малое! День на дворе! – возмутился Виктор Ильич и решительно вошёл в кабинет-студию.
Никакой мистики. Выключил торшер, прошёл вдоль этажерки и остановился, понимая, что боится посмотреть на стол Юрия Клинова, человека, которого при жизни очень хорошо знал. А так уж хорошо? Он заставил себя повернуться, к столу… и почувствовал, что хочет сесть за него. Сесть украдкой от своих правил.
Стол влёк к себе.
– Собственно, что такого, если я сяду?
Виктора Ильича отвлекла новая мысль, от которой по хребту пробежал омерзительный холодок, а на висках выступили бисеринки липкого пота. Он не помнит, как писал фразу! Он помнит, как задумался, он помнит, как сел за стол, но он не помнит, как брал в руку «Waterman». А колпачок с ручки снят. И фраза…
– Сони едут до конечной, – проговорил Виктор Ильич.
Он посмотрел на полки над столом с книгами Юрия Клинова. Может быть, это название одного из романов? Виктор Ильич пробежался по корешкам томов, но нет, ни одно название и близко не подходит. «Сони едут до конечной» – из иной оперы, и это сейчас заботит меньше всего. Вопрос ставится иначе: как он умудрился написать то, чего не помнит, что писал?
– И зачем? – хрипло спросил Виктор Ильич у металлических египетских кошек.
Вернулся к листку со странной фразой, выведенной каллиграфическим почерком со слишком уж правильными округлостями букв. Смотритель писал так разве что в первом классе в специальной тетрадке для правописания. Его буквы всегда заострены и завалены на левый бок, а последние лет десять, когда пальцы скрючило артритом, и вовсе выплясывают дерганые вензеля. Виктор Ильич порывисто встал и опрометью выскочил в коридор. Его охватил страх. Наверное, таким испуганным он чувствовал себя только однажды, когда в далёком 1981-м их разведывательный батальон попал в засаду моджахедов в Машхадском ущелье. Но там был ад войны, дикий и безжалостный не только для новобранца, здесь же творится какая-то дьявольщина, не укладывающаяся в голове мужчины. В коридоре Виктор Ильич опомнился, вытер платком пот с лица и пробормотал:
– Что же это я? Рехнуться вздумал? Ну задумался, ну написал…
Виктор Ильич оглянулся на неприкрытую дверь рабочих апартаментов Юрия Клинова, и непреодолимое желание приложиться к горлышку креплёного заставило его кубарем скатиться вниз по винтовой лестнице. Желание настолько чёткое и чистое, что Виктор Ильич не подумал сопротивляться, хоть и пил в последний раз, дай Бог памяти, лет пять назад.
«Подлодка» – наверно единственный приличный бар города. Его-то и собрался посетить Виктор Ильич. Маршрутку не пришлось долго ждать. Он садится спиной к водителю «Газели», расплачивается и вдруг замечает на запыленном окошке двери наклейку: «НЕ ХЛОПАЙ!», чуть выше ещё одну: «МЕСТО ДЛЯ УДАРА ГОЛОВОЙ». Тут его осеняет, и он вспоминает, где видел фразу, которую написал.
– Тихони едут до конечной, – сказал он пустому салону.
– Где? – спросил водитель, услышав голос.
Виктор Ильич сконфуженно попросил высадить его на следующей остановке. Напиваться расхотелось.
Он пешком возвратился к музею. Всё произошедшее казалось наваждением и невероятной глупостью. Безобидная ироничная картинка с воющим на луну волком, приклеенная над дверью одной из городских маршруток, однажды мимолетно вклинилась в мозг, вот такая петрушка!
– Я устал и всего лишь задремал, сев за стол, – уговаривал себя смотритель. И покуда добрался до музея, успел поверить своим словам.
Завтра понедельник, музейный выходной. Надо выспаться, решил Виктор Ильич.
Спал отвратительно. Снившийся сон не дал покоя, но стоило пробудиться, как остатки сна растворились в солнечных лучах беспамятным облаком. Виктор Ильич ставил будильник, но, проснувшись, не отключил его… Просто созерцал потолок и ждал трезвона.
Будильник затрезвонил.
Смотритель заставил себя встать. Предстоит работа, которую он обычно выполнял за ночь. Прежде ночью работалось не в пример лучше, чем днём, и он надеялся, что одна ночь привычный график не изменит и впредь подобные казусы в размеренной жизни не будут иметь место. Очень надеялся, давая себе зарок, не отступать от своих же правил, а в особенности: не садиться на экспонатные стулья и тем более – за экспонатные столы.
Комната Виктора Ильича находилась на цокольном этаже и представляла собой крохотную квартирку гостиничного типа. Спальня с окном-форточкой, кроватью, журнальным столиком и Библией на нём. Зал с тахтой, шкафом и трельяжем, и компьютерным столом с телевизором. Третий блок жилища – гибрид кухни и прихожей с двумя дверьми, одна – в тесный санузел, другая – из квартирки.
Покончив с утренним моционом и выпив пару таблеток от головной боли, смотритель покинул квартирку и поднялся наверх.
Проверил внешнюю сигнализацию. Заглянул в подсобку охраны, где находится пульт видеонаблюдения как за внешним периметром музея, так и за помещениями. Всё в порядке. И принялся за извечную борьбу с пылью, которую прервал накануне.
Когда дошла очередь до кабинета-студии, Виктор Ильич встал как вкопанный. Может, нехай на неё, а? Нет-нет, так нельзя! Пренебрежешь обязанностями раз и, считай, всё пойдёт насмарку: «нехай» войдёт в привычку, а с ним появится и «авось». Так нельзя. Но и входить боязно…
– Да что я, словно дитё малое! День на дворе! – возмутился Виктор Ильич и решительно вошёл в кабинет-студию.
Никакой мистики. Выключил торшер, прошёл вдоль этажерки и остановился, понимая, что боится посмотреть на стол Юрия Клинова, человека, которого при жизни очень хорошо знал. А так уж хорошо? Он заставил себя повернуться, к столу… и почувствовал, что хочет сесть за него. Сесть украдкой от своих правил.
Стол влёк к себе.
– Собственно, что такого, если я сяду?
Глава 4
Всё началось с того, что отец швырнул в него книгой, которую читал по трезвости (сегодня день был не из тех), запустил за то, что он случайно погнул спицу-ручку настольного хоккея. Книга корешком угодила в затылок. Гулкий звук, как от удара палкой по дереву с дуплом. Книжный корешок порвался, переплёт не выдержал, и несколько блоков вылетело. Книга падает под ноги мальчику, и он случайно наступает на неё. Отец взъярившись, хватает под мышку игру и, отталкивая не отошедшего от удара сына, шаткой походкой выходит из дома. Егор понимает, что в хоккей ему уже не поиграть. Боль в голове не утихает, а почему-то наоборот – растёт. Егор, зная пьяное бешенство отца, поднимает книгу. Где-то в глубине души зарождается и начинает ворочаться странное чувство. Егору нестерпимо хочется разорвать книгу в клочья. Он впервые испытывает ненависть… и пугается её: она может натворить дел и наломать дров. Егор с трудом удерживается от книжного четвертования. Отец мог вернуться в любую секунду, и книгу лучше с его глаз долой, да и самому неплохо бы закрыться в комнате.
Что он и делает.
Затаив дыхание, Егор ждёт отцовского возвращения. Он стискивает книгу до боли в пальцах, чувствуя, как эта боль с примесью ненависти вытесняет боль головную. Наконец отец вернулся. Егор зажмуривается от предчувствия стуков кулаков в дверь, но отец, матерясь, проходит в зал, и через пару минут мат сменяется храпом, отец уснул. А Егор облегченно вздохнул и впервые внимательно посмотрел на книгу, которую уже несколько месяцев мусолил папа. Книга называлась «Москва подземная». Егор раскрыл её.
Что он и делает.
Затаив дыхание, Егор ждёт отцовского возвращения. Он стискивает книгу до боли в пальцах, чувствуя, как эта боль с примесью ненависти вытесняет боль головную. Наконец отец вернулся. Егор зажмуривается от предчувствия стуков кулаков в дверь, но отец, матерясь, проходит в зал, и через пару минут мат сменяется храпом, отец уснул. А Егор облегченно вздохнул и впервые внимательно посмотрел на книгу, которую уже несколько месяцев мусолил папа. Книга называлась «Москва подземная». Егор раскрыл её.
Глава 5
Виктор Ильич очнулся.
Пальцы, стискивающие «Waterman», нестерпимо ломило от боли. Он разжал их, ручка со стуком выпала на стол. В голове пусто и звонко, и отсутствовало само упоминание о головной боли, с которой он проснулся. Возможно, действие таблеток. Он вгляделся в написанное. Каллиграфические округлости незнакомого подчерка ровными строчками ведали начало какой-то истории. Виктор Ильич прочитал и подивился фигурированию знакомого названия книги, читанной им совсем недавно: неопровержимое доказательство присутствия его разума в процессе написания, независимо от того, в своём он был уме или без сознания. По какому-то наитию смотритель взял ручку и написал поверх текста: «СОНИ ЕДУТ ДО КОНЕЧНОЙ». Тут же по телу разлилось странное удовлетворение, будто он сделал нечто очень правильное. Даже ломота в пальцах будто бы отступила. Лицо Виктора Ильича растянулось в улыбке. Страх пропал…
ЗВЕРЬ!!!
…и яркая вспышка образа разъяренного волка выпрыгивает из исписанного листа. Мужчина в ужасе отпрянул, на миг уловив зловонное дыхание волчьей пасти. Видение исчезает за наносекунду до того, как голосовые связки Виктора Ильича исторгают истошный рёв. Он, суча ногами, пытается отъехать на стуле, но в результате сползает с него и ударяется копчиком о ножку с предательски застопорившимся колёсиком. Огненной спицей боль прошивает позвоночник, только смотрителю не до неё. Виктор Ильич на карачках утекает из кабинета.
Очухивается лишь в «Подлодке». Он берёт графин, наполненный на четверть недорогим коньяком, и подходит к высокому (для тех, кто любит постоять) столику у окна. Наливает стопку и долго созерцает рябь от трясущейся руки. Он представляет, как коньяк обожжёт горло и нутро, и не решается выпить.
– Нужно унять дрожь, – сказал он себе.
Зажмуривается, выдыхает и залпом опрокидывает стопку. Коньяк оправдывает ожидания: будто огня глотнул. Алкоголь струйками растекается по жилам, как «горячий укол» хлорида кальция. На глазах выступают слёзы. Он ждёт, что организм отторгнет спиртное. И не дожидается. Стопка коньяка растворяется, расслабляя мышцы, унимая дрожь. А в голове всё так же пусто и звонко. Видимо, шок вошёл во взаимодействие с алкоголем, нейтрализовав последний. Такое случалось с ним однажды, когда мать Юрки Клинова сделала выбор не в его пользу. Тогда они с приятелем выпили на двоих пять бутылок «Столичной», приятель был пьян, а Витю не взяло. Он проводил приятеля до дома, а сам пошёл к себе, где пил всю ночь, пока не устал. Виктор Ильич понадеялся, что история не повторится, и налил новую стопку.
История не повторилась.
Пьяный вышел из бара, когда весенний день перевалил во вторую половину и неумолимо клонился к вечеру. Не помня себя, Виктор Ильич добрался до музея (который не имел право покидать в выходные дни) и, чудом ничего не свернув по пути, заперся в своей комнате. Перед закрытыми глазами мир вращался вокруг головы, смотритель то и дело открывал глаза, глядел в одну точку и останавливал взбесившуюся комнату. Останавливать получалось недолго: комната жила своей ураганной жизнью и не желала подчиниться пьяному хозяину.
Виктор Ильич впал в свинцовую дрёму.
Ему снился (или он мнил его себе?) смерч, угольно-чёрная воронка, вращающаяся с бешеной скоростью и несущая смерть.
Свистопляска и круговерть вызвали тошнотворные позывы. Виктор Ильич едва сдержался. Лёжа на тахте, он клялся и божился, что больше не выпьет ни грамма. И в душе верил в это.
Он хотел вернуться в кабинет-студию, хотел понять, что стряслось и что, чёрт дери, вообще происходит с этим столом…
Столом?
Интуитивно взявшаяся из ниоткуда уверенность причастности «древнего» стола моментально засела в голову, как гвоздь, вогнанный по шляпку в
столешницу
доску. Может быть, потому что стол действительно выглядел в глазах смотрителя старой рухлядью, которой место на свалке, а не в писательском кабинете, и за которую Кошмарный Принц выложил баснословные деньги?
– Почему он так дорого стоил? – спросил Виктор Ильич у своего отражения в зеркале над раковиной. Он ополоснул лицо холодной водой и вознамерился снова подняться в кабинет.
Пальцы, стискивающие «Waterman», нестерпимо ломило от боли. Он разжал их, ручка со стуком выпала на стол. В голове пусто и звонко, и отсутствовало само упоминание о головной боли, с которой он проснулся. Возможно, действие таблеток. Он вгляделся в написанное. Каллиграфические округлости незнакомого подчерка ровными строчками ведали начало какой-то истории. Виктор Ильич прочитал и подивился фигурированию знакомого названия книги, читанной им совсем недавно: неопровержимое доказательство присутствия его разума в процессе написания, независимо от того, в своём он был уме или без сознания. По какому-то наитию смотритель взял ручку и написал поверх текста: «СОНИ ЕДУТ ДО КОНЕЧНОЙ». Тут же по телу разлилось странное удовлетворение, будто он сделал нечто очень правильное. Даже ломота в пальцах будто бы отступила. Лицо Виктора Ильича растянулось в улыбке. Страх пропал…
ЗВЕРЬ!!!
…и яркая вспышка образа разъяренного волка выпрыгивает из исписанного листа. Мужчина в ужасе отпрянул, на миг уловив зловонное дыхание волчьей пасти. Видение исчезает за наносекунду до того, как голосовые связки Виктора Ильича исторгают истошный рёв. Он, суча ногами, пытается отъехать на стуле, но в результате сползает с него и ударяется копчиком о ножку с предательски застопорившимся колёсиком. Огненной спицей боль прошивает позвоночник, только смотрителю не до неё. Виктор Ильич на карачках утекает из кабинета.
Очухивается лишь в «Подлодке». Он берёт графин, наполненный на четверть недорогим коньяком, и подходит к высокому (для тех, кто любит постоять) столику у окна. Наливает стопку и долго созерцает рябь от трясущейся руки. Он представляет, как коньяк обожжёт горло и нутро, и не решается выпить.
– Нужно унять дрожь, – сказал он себе.
Зажмуривается, выдыхает и залпом опрокидывает стопку. Коньяк оправдывает ожидания: будто огня глотнул. Алкоголь струйками растекается по жилам, как «горячий укол» хлорида кальция. На глазах выступают слёзы. Он ждёт, что организм отторгнет спиртное. И не дожидается. Стопка коньяка растворяется, расслабляя мышцы, унимая дрожь. А в голове всё так же пусто и звонко. Видимо, шок вошёл во взаимодействие с алкоголем, нейтрализовав последний. Такое случалось с ним однажды, когда мать Юрки Клинова сделала выбор не в его пользу. Тогда они с приятелем выпили на двоих пять бутылок «Столичной», приятель был пьян, а Витю не взяло. Он проводил приятеля до дома, а сам пошёл к себе, где пил всю ночь, пока не устал. Виктор Ильич понадеялся, что история не повторится, и налил новую стопку.
История не повторилась.
Пьяный вышел из бара, когда весенний день перевалил во вторую половину и неумолимо клонился к вечеру. Не помня себя, Виктор Ильич добрался до музея (который не имел право покидать в выходные дни) и, чудом ничего не свернув по пути, заперся в своей комнате. Перед закрытыми глазами мир вращался вокруг головы, смотритель то и дело открывал глаза, глядел в одну точку и останавливал взбесившуюся комнату. Останавливать получалось недолго: комната жила своей ураганной жизнью и не желала подчиниться пьяному хозяину.
Виктор Ильич впал в свинцовую дрёму.
Ему снился (или он мнил его себе?) смерч, угольно-чёрная воронка, вращающаяся с бешеной скоростью и несущая смерть.
Свистопляска и круговерть вызвали тошнотворные позывы. Виктор Ильич едва сдержался. Лёжа на тахте, он клялся и божился, что больше не выпьет ни грамма. И в душе верил в это.
Он хотел вернуться в кабинет-студию, хотел понять, что стряслось и что, чёрт дери, вообще происходит с этим столом…
Столом?
Интуитивно взявшаяся из ниоткуда уверенность причастности «древнего» стола моментально засела в голову, как гвоздь, вогнанный по шляпку в
столешницу
доску. Может быть, потому что стол действительно выглядел в глазах смотрителя старой рухлядью, которой место на свалке, а не в писательском кабинете, и за которую Кошмарный Принц выложил баснословные деньги?
– Почему он так дорого стоил? – спросил Виктор Ильич у своего отражения в зеркале над раковиной. Он ополоснул лицо холодной водой и вознамерился снова подняться в кабинет.
Глава 6
Егору хватило аннотации в начале книги, чтобы детское любопытство и фантазерство выгнали его из дома на ночь глядя. Он, поправив рюкзак за плечами, перемахнул через турникет в метро на родном «Водном стадионе» и под пронзительный свисток контролёрши заскочил в поезд. Он помнил, что на «Кузнецком мосту» в центре зала есть лестница, ведущая вниз. Как-то на вопрос о том, что там, отец огрызнулся: какая разница! и дернул сына за руку, мол, не затормаживай движение. Егор не в шутку заинтересовался и расспрашивал у всех своих знакомых о загадочном спуске, на который люди не обращают внимания. Все мнения сходились на одном: под залом расположены технические сооружения. Но Егор не хотел в это верить, фантазия рисовала иное. Сегодня ему непременно и срочно нужно перелезть через решетку и спуститься… хотя бы, чтобы просто толкнуть тамошнюю дверь: ан вдруг она откроется.
Грезя, Егор задремал, проезжая «Маяковскую».
Его растолкала женщина.
– Конечная, – сказала она. И Егор выбежал из вагона.
Он больно закусил губу, досадуя, что проспал. Поезд с шумом скрылся, чтоб через пару минут появиться на противоположном пути. Егор собирался на нём же вернуться к «Кузнецкому мосту», но тут его внимание привлекла толстая тетка в метрополитеновской форме. Из вестибюля она спустилась на платформу и подошла к металлической калитке с табличкой «СЛУЖЕБНЫЙ ПРОХОД». Егор наблюдает, как та перекидывает через калитку руку, отпирает дверь и скрывается в полутёмном тоннеле. У Егора аж в ногах засвербело кинуться вдогонку, но он заставил себя переждать. Вот-вот должен подъехать следующий поезд. Часы на табло томительно считали секунды. Егор подошёл к калитке. Дотянуться до щеколды с обратной стороны он не мог, потому просто подтянулся и перемахнул через калитку. Сбоку оказались две двери. В одну из них, видимо, и скрылась толстуха. Впереди – вторая калитка, с надписью-«молнией»:
Что там за поворотом
Грезя, Егор задремал, проезжая «Маяковскую».
Его растолкала женщина.
– Конечная, – сказала она. И Егор выбежал из вагона.
Он больно закусил губу, досадуя, что проспал. Поезд с шумом скрылся, чтоб через пару минут появиться на противоположном пути. Егор собирался на нём же вернуться к «Кузнецкому мосту», но тут его внимание привлекла толстая тетка в метрополитеновской форме. Из вестибюля она спустилась на платформу и подошла к металлической калитке с табличкой «СЛУЖЕБНЫЙ ПРОХОД». Егор наблюдает, как та перекидывает через калитку руку, отпирает дверь и скрывается в полутёмном тоннеле. У Егора аж в ногах засвербело кинуться вдогонку, но он заставил себя переждать. Вот-вот должен подъехать следующий поезд. Часы на табло томительно считали секунды. Егор подошёл к калитке. Дотянуться до щеколды с обратной стороны он не мог, потому просто подтянулся и перемахнул через калитку. Сбоку оказались две двери. В одну из них, видимо, и скрылась толстуха. Впереди – вторая калитка, с надписью-«молнией»:
Егор боялся, что будет засечён камерами видеонаблюдения, потому быстро перелез и через вторую калитку и затаился на помосте из рифленого металла. Вниз, к рельсам, шли ступеньки, но мальчик не торопился спускаться: поезда-то продолжали ходить. Он посмотрел на светящиеся зеленые циферки часов «Электроника 77», подаренных ему друзьями на день рождения в этом году. 00.44. Жалко, что друзей нет рядом, подумал Егор, вглядываясь в тоннель, заворачивающий влево.ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН
ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ ВЫСОКОЕ НАПРЯЖЕНИЕ!
Что там за поворотом
Глава 7
Похмелье прошло, как не бывало. Вернулось состояние звонкости и пустоты в голове. Пальцы не так болели. Или это следствие ощущения эйфории? Рассказ о мальчике Егоре развивался, несмотря на перерыв. Возник вопрос: а надо ли рассказ развивать во что-то большее? Возможно, чисто теоретически, подобный случай с мальчиком имел место быть. Когда-то. Почему нет? В истории Москвы масса случаев пропажи людей в подземных шахтах, колодцах, каменоломнях или коммуникациях. Препона другая, Виктор Ильич в школе-то сочинения писал на слабую тройку, а тут… да ещё и чужим почерком. Как минимум обстоятельство напрягало. Но в то же время
что там за поворотом?
цепляло любопытство. А любопытной Варваре, как известно, на базаре нос оторвали.
– Может, приключения мальчишки обернутся приключениями на мою пятую точку? – хмыкнул смотритель и отложил исписанный листок в сторону. За мягкое место он не беспокоился, больше тревожила неопределенность, связанная с «отключкой». Что если Необъяснимое Писательское Нечто завладеет сознанием на неопределенный срок, и он проворонит завтрашнее открытие музея?
В суставы пальцев медленно возвращалась ноющая болезненность. Мелькнула мысль принять «напроксен».
Но мысль взять в руку «Waterman» оказалась заманчивей.
что там за поворотом?
цепляло любопытство. А любопытной Варваре, как известно, на базаре нос оторвали.
– Может, приключения мальчишки обернутся приключениями на мою пятую точку? – хмыкнул смотритель и отложил исписанный листок в сторону. За мягкое место он не беспокоился, больше тревожила неопределенность, связанная с «отключкой». Что если Необъяснимое Писательское Нечто завладеет сознанием на неопределенный срок, и он проворонит завтрашнее открытие музея?
В суставы пальцев медленно возвращалась ноющая болезненность. Мелькнула мысль принять «напроксен».
Но мысль взять в руку «Waterman» оказалась заманчивей.
Глава 8
Ворох тряпок зашевелился, обернувшись бомжем. От испуга коленки Егора подогнулись, и он ухватился за ржавый кронштейн, чтобы не сесть в грязевую жижу. Через каждые пятьдесят метров в высоком сыром тоннеле висели изрядно запылённые лампочки, света от которых хватало лишь на очертания подземного хода, остальное укрыто полумраком, где редкие предметы, как ящик с болтами или этот бомж, представлялись теми образами, что рисуют разыгравшаяся фантазия и подкрадывающийся страх. Егор ещё мог вернуться назад, но, ступая по накиданным кем-то доскам, он, поглощённый любопытством, шёл вперед, как азартный грибник, уходящий в незнакомые дебри. Тоннель снова вильнул в сторону. Егор зашёл за угол и точно ударился о невидимую стену – дальше тоннель окутывала непроницаемая темнота. Мальчик беспомощно оглянулся назад и наткнулся взглядом на бомжа, снова обернувшегося ворохом тряпок. Вдруг он захочет убить, мелькнуло у Егора, и мысль о возвращении потеряла актуальность. Егор достал фонарик и включил. Луч, направленный в лицо, ослепил. Егор ругнулся и посветил во мрак. Тот же тоннель, ведущий в никуда. Чего бояться?