Страница:
– Когда побываешь в нескольких больших городах, начинаешь понимать одну фундаментальную вещь. Все они похожи один на другой.
Она приняла эти слова, но ее стремление от этого не угасло.
– Я бы хотела уехать куда-нибудь, где получше, – выразиться более внятно она была неспособна, да и сама идея была не яснее. – Но где лучше? Назовите мне какое-нибудь приятное место, где живут приятные люди.
– В Нью-Йорке есть свое очарование.
– А люди там приятные?
– В Нью-Йорке прекрасные музеи и оперные театры – одни из лучших в мире. Люди там культурные.
– Понятно.
Сойдя с тротуара, Туини сказал:
– А вот и мой дом, – при виде старого, обветшавшего здания он заметно скис. – Смотреть особо не на что, но… хорошей музыкой много не заработаешь. Артисту приходится выбирать между коммерческим успехом и своими принципами.
Темная внешняя лестница вела из двора на третий этаж. Мэри Энн могла только осязать свой путь во мраке; впереди шел Туини, слева был собственно дом. Они проскользнули мимо бочки с дождевой водой, полной размокших газет. Далее следовал целый ряд бочонков из-под масла, затем – лестница. Деревянные ступени стонали и прогибались под ее ногами; она вцепилась в перила и не отставала от Туини.
В квартире было сумрачно; Туини провел ее через коридор на кухню. Она с любопытством огляделась – вокруг было скопление мебели и каких-то предметов, но ни различить, ни понять толком, что к чему, она не смогла. И тут включился свет.
– Извините за беспорядок, – пробормотал Туини. Он оставил ее в кухне, а сам стал, по-кошачьи осматриваясь, бродить из комнаты в комнату. Имущество его было вроде как цело: рубашки не своровали, гардины не потревожили, виски не выпили.
На кухне поблескивала лужица; сырой линолеум свидетельствовал о недавней катастрофе. Однако водогрей был починен, последствия ликвидированы.
– Отлично, – сказал Туини, – поработали на совесть.
Мэри Энн, поняв, что тревога оказалась ложной, присмирела и бродила по квартире, рассматривала книжные полки, выглядывала из окон. Квартира располагалась очень высоко; отсюда было видно весь город. Вдоль горизонта бежали яркие желтые огни.
– А что это за огни? – спросила она Туини.
– Дорога, наверное, – безучастно ответил он.
Мэри Энн вдохнула слегка затхлый аромат квартиры.
– Интересно у вас тут все устроено. Никогда такого не видела. Я пока живу с родителями. Здесь можно почерпнуть массу идей для моего собственного дома… понимаете?
Прикуривая сигарету, Туини произнес:
– Что ж, я оказался прав.
– Похоже, водопроводчик уже приходил.
– Не о чем было беспокоиться.
– Простите, – потерянно произнесла она, – я просто думала о соседях снизу. Я как-то читала… в общем, это была реклама страховой компании, и там говорилось про водогрей, который взорвался.
– Теперь, коль уж пришли, можете и плащ снять.
Она сняла плащ и бросила его на подлокотник кресла.
– Похоже, я напрасно увела вас из «Королька».
Засунув руки в задние карманы джинсов, она вернулась к окну.
– Пива?
– Пожалуй, – она кивнула, – спасибо.
– Пиво восточное, – Туини налил ей стакан, – садитесь.
Она присела, неловко держа стакан. Стакан был холодным и запотевшим; по его стенкам ползли капли.
– Вы даже не знаете, живет ли внизу хоть кто-нибудь, – сказал Туини. Он высказал мысль и намерен был развить ее. – С чего вы взяли, что внизу кто-то есть?
Уставившись в пол, Мэри Энн пробормотала:
– Не знаю, я просто так подумала.
Туини уселся на край захламленного стола; теперь он начальственно возвышался над ней. По сравнению с ним девушка казалась совсем хрупкой и очень молоденькой. В своих джинсах и хлопковой футболке она вполне сошла бы за подростка.
– Сколько вам лет? – спросил Туини.
Ее губы едва шевельнулись:
– Двадцать.
– Да вы еще совсем девочка.
Так оно и было. Она и ощущала себя маленькой девочкой. Она кожей чувствовала его насмешливый взгляд. Было ясно, что ее ждет суровое испытание – ей собирались прочесть нотацию. Наставить на путь истинный.
– Вам нужно расти, – сказал Туини, – вам предстоит многому научиться.
Мэри Энн всколыхнулась.
– Святые небеса, а я что, не знаю? Я и хочу многому научиться.
– Вы здесь живете?
– Естественно, – с горечью отозвалась она.
– Учитесь?
– Нет. Работаю на дурацкой фабрике разваливающейся хромированной мебели.
– Кем?
– Стенографисткой.
– Вам нравится эта работа?
– Нет.
Туини разглядывал ее.
– У вас есть какой-нибудь талант?
– Что вы имеете в виду?
– Вам нужно какое-нибудь творческое занятие.
– Я просто хочу уехать куда-нибудь, где вокруг были бы люди, от которых не ждешь подвоха.
Туини встал и включил радио. Гостиная наполнилась голосом Сары Вон[4].
– Видно, досталось вам по жизни, – сказал он, возвращаясь в свою выгодную позицию.
– Не знаю. Со мной не было ничего такого уж ужасного. – Она пригубила пиво. – А почему восточное пиво дороже, чем западное?
– Потому что у него более тонкий вкус.
– А я думала, может, из-за стоимости доставки.
– Думали? – На его лицо снова вернулась высокомерная улыбочка.
– Видите ли, у меня не было возможности выяснить. Откуда вы обычно узнаете такие вещи?
– Жизненный опыт в различных областях. Постепенно, с годами приобретаешь изысканный вкус. А для кого-то что восточное пиво, что западное – никакой разницы.
Мэри Энн пиво вообще не нравилось. Она нехотя потягивала из своего стакана, смутно сожалея, что она так молода, так мало видела и еще меньше сделала. Было очевидно, насколько она обыкновенная по сравнению с Карлтоном Туини.
– А каково это – быть певцом?
– В искусстве, – объяснял Туини, – духовное удовлетворение важнее материального успеха. Американское общество интересуют только деньги. Кругом поверхностность.
– Спойте мне что-нибудь, – вдруг сказала Мэри Энн и, смутившись, добавила: – Ну, то есть мне хотелось бы, чтоб вы спели.
– Что, например? – Он поднял бровь.
– «Мальчика на побегушках»[5]. – Она улыбнулась. – Мне нравится эта песня… вы пели ее однажды в «Корольке».
– Значит, это ваша любимая?
– Мы однажды, сто лет назад, пели ее в школе на концерте средних классов.
Мысли ее закружились вокруг школьных лет, когда она в матроске и шотландской клетчатой юбочке строилась в покорную шеренгу, шагавшую от одного класса к другому. Цветные мелки, внеклассная работа, учебные тревоги во время войны…
– Тогда, во время войны, было лучше, – решила она. – Почему сейчас не так?
– Какой войны?
– С наци и япошками. Вы там были?
– Я служил на Тихом океане.
– Кем? – сразу заинтересовалась она.
– Санитаром в госпитале.
– И как, это интересно – работать в госпитале? А как вы туда попали?
– Записался добровольцем.
Свое участие в войне он оценивал не слишком высоко. Он кем начал, тем и кончил: денежное довольствие в двадцать один доллар в месяц.
– А что нужно, чтобы стать медбратом?
– Пойти на курсы, как везде.
Лицо Мэри Энн запылало.
– Это, наверно, так чудесно – посвятить свою жизнь по-настоящему важному делу. Такому, как уход за больными.
– Купать больных стариков. Веселого мало, – произнес Туини с миной отвращения на лице.
Интерес Мэри Энн угас.
– Да уж, – согласилась она, разделяя его неприязнь, – это бы мне вряд ли понравилось. Но ведь это не все время так? В основном-то занимаешься тем, что лечишь людей.
– А что такого хорошего было в войну? – поинтересовался Туини. – Вы же, девушка, и войны-то никогда не видели. Вы не видели, как убивают. А я видел. Война – та еще гадость.
Она, конечно, не это имела в виду. Она говорила о единодушии, сплотившем всех в военные годы; о том, что люди на время забыли о своих склоках и раздорах.
– Мой дед умер в сороковом, – громко сказала она. – Он вел карту военных действий, большую настенную карту. Вкалывал в нее булавки.
– Да, – согласился Туини; его это не впечатлило.
Ее же это трогало до глубины души, потому что для нее дед был человеком чрезвычайно важным; он заботился о ней.
– Он объяснял мне про Мюнхен и чехов, – сказала она, – он очень любил чехов. А потом он умер. Мне было… – она подсчитала в уме, – мне было семь лет.
– Совсем маленькая, – пробормотал Туини.
Дедушка Рейнольдс любил чехов, а она любила его; быть может, он был единственным человеком, к которому она была по-настоящему привязана. Отец – тот был не человек, а сплошная опасность. С той самой ночи, когда она поздно вернулась домой и он поймал ее в гостиной, поймал не в шутку, а всерьез. С той самой ночи она боялась. А он, ухмыляющийся человечек, знал это. И это доставляло ему удовольствие.
– Эд работал на оборонном предприятии в Сан-Хосе, – сказала она, – а дедушка дома сидел, он был старенький. Раньше у него было ранчо в долине Сакраменто. Он был высокий, – она чувствовала, что плавает, путается в собственных мыслях. – Помню еще, как он поднимал меня и кружил высоко над землей. Машину он водить не мог по старости; а когда был молодым – ездил на лошади, – глаза ее зажглись, – и он носил жилетку и серебряное кольцо, которое купил у индейца.
Туини поднялся и ходил по комнате, опуская жалюзи. Он наклонился над Мэри Энн, чтобы дотянуться до окна, возле которого она сидела. От него пахло пивом, накрахмаленным бельем и мужским дезодорантом.
– Ты симпатичная девушка.
Она чуть встряхнулась.
– Я слишком тощая.
– Уж точно не страшненькая, – повторил он, смотря на ее ноги. Она инстинктивно поджала их под себя. – Тебе это известно? – продолжал он странным хриплым голосом.
– Может быть.
Ее как судорогой пробило… ведь уже поздно. Завтра утром нужно встать пораньше; когда она пойдет по объявлению, надо быть свежей и бодрой. Думая об этом, она вцепилась в сумочку.
– Ты дружишь с Нитцем? – спросил Туини.
– Пожалуй.
– Он тебе нравится?
Он сидел, весь расслабившись, лицом к ней.
– Тебе нравится Нитц? Отвечай.
– Ну, ничего такой, – сказала она; ей было неловко.
– Он маленький, – глаза его заблестели, – уверен, что ты предпочитаешь мужчин покрупнее.
– Нет, – раздраженно сказала она, – мне все равно.
У нее начинала болеть голова, а близость Туини почти угнетала. И ей был отвратителен запах пива – он напоминал об Эде.
– А почему вы здесь не убираетесь? – спросила она, отодвигаясь от него подальше. – Бардак-то какой, повсюду мусор.
Он откинулся назад, и его лицо опало.
– Ужасно. – Она встала и взяла плащ и сумочку. Квартира больше не представляла для нее интереса – он сам все тут испортил.
– Здесь воняет, – сказала она, – все захламлено, и проводка наверняка плохая.
– Да, – согласился Туини, – проводка плохая.
– Так почему ж не починить? Это ведь опасно.
Туини ничего не ответил.
– А кто здесь убирается? – допытывалась она. – Почему бы вам не нанять уборщицу?
– Ко мне приходит одна женщина.
– Когда?
– Время от времени.
Он посмотрел на свои часы, усыпанные каменьями.
– Пора нам и возвращаться, мисс Мэри Энн.
– Да уж. Мне завтра рано вставать.
Она смотрела, как он пошел за пиджаком; он снова прятался в свой панцирь, и это была ее вина.
– Я рада, что ваш водогрей в порядке, – сказала она, как будто извиняясь.
– Спасибо.
Когда они шли по темной ночной улице, Мэри Энн сказала:
– Завтра я иду искать работу.
– Вот как.
– Хочу попасть в магазин пластинок.
Она чувствовала, что ему неинтересно, и ей хотелось вернуть его внимание.
– В тот, новый, который еще только откроется.
От порыва ветра она вдруг затряслась.
– Что с вами?
– Носовые пазухи. Думаю, нужно сходить и прочистить их. А то болят, когда температура меняется.
– Сами доберетесь? – спросил он. Они подходили к концу торгового района; впереди, на улице закрытых магазинов, уже виднелся «Королек».
– Да, – сказала она, – пойду домой и лягу спать.
– Спокойной ночи, – произнес Туини и двинулся дальше.
– Пожелайте мне удачи! – крикнула она вслед, внезапно почувствовав, что удача ей необходима. Подступало одиночество, и ей пришлось пересилить себя, чтоб не метнуться за ним.
Туини помахал рукой и пошел дальше. Она постояла, с тревогой смотря на его удаляющуюся фигуру, затем покрепче сжала сумочку и повернула в сторону дома.
5
6
Она приняла эти слова, но ее стремление от этого не угасло.
– Я бы хотела уехать куда-нибудь, где получше, – выразиться более внятно она была неспособна, да и сама идея была не яснее. – Но где лучше? Назовите мне какое-нибудь приятное место, где живут приятные люди.
– В Нью-Йорке есть свое очарование.
– А люди там приятные?
– В Нью-Йорке прекрасные музеи и оперные театры – одни из лучших в мире. Люди там культурные.
– Понятно.
Сойдя с тротуара, Туини сказал:
– А вот и мой дом, – при виде старого, обветшавшего здания он заметно скис. – Смотреть особо не на что, но… хорошей музыкой много не заработаешь. Артисту приходится выбирать между коммерческим успехом и своими принципами.
Темная внешняя лестница вела из двора на третий этаж. Мэри Энн могла только осязать свой путь во мраке; впереди шел Туини, слева был собственно дом. Они проскользнули мимо бочки с дождевой водой, полной размокших газет. Далее следовал целый ряд бочонков из-под масла, затем – лестница. Деревянные ступени стонали и прогибались под ее ногами; она вцепилась в перила и не отставала от Туини.
В квартире было сумрачно; Туини провел ее через коридор на кухню. Она с любопытством огляделась – вокруг было скопление мебели и каких-то предметов, но ни различить, ни понять толком, что к чему, она не смогла. И тут включился свет.
– Извините за беспорядок, – пробормотал Туини. Он оставил ее в кухне, а сам стал, по-кошачьи осматриваясь, бродить из комнаты в комнату. Имущество его было вроде как цело: рубашки не своровали, гардины не потревожили, виски не выпили.
На кухне поблескивала лужица; сырой линолеум свидетельствовал о недавней катастрофе. Однако водогрей был починен, последствия ликвидированы.
– Отлично, – сказал Туини, – поработали на совесть.
Мэри Энн, поняв, что тревога оказалась ложной, присмирела и бродила по квартире, рассматривала книжные полки, выглядывала из окон. Квартира располагалась очень высоко; отсюда было видно весь город. Вдоль горизонта бежали яркие желтые огни.
– А что это за огни? – спросила она Туини.
– Дорога, наверное, – безучастно ответил он.
Мэри Энн вдохнула слегка затхлый аромат квартиры.
– Интересно у вас тут все устроено. Никогда такого не видела. Я пока живу с родителями. Здесь можно почерпнуть массу идей для моего собственного дома… понимаете?
Прикуривая сигарету, Туини произнес:
– Что ж, я оказался прав.
– Похоже, водопроводчик уже приходил.
– Не о чем было беспокоиться.
– Простите, – потерянно произнесла она, – я просто думала о соседях снизу. Я как-то читала… в общем, это была реклама страховой компании, и там говорилось про водогрей, который взорвался.
– Теперь, коль уж пришли, можете и плащ снять.
Она сняла плащ и бросила его на подлокотник кресла.
– Похоже, я напрасно увела вас из «Королька».
Засунув руки в задние карманы джинсов, она вернулась к окну.
– Пива?
– Пожалуй, – она кивнула, – спасибо.
– Пиво восточное, – Туини налил ей стакан, – садитесь.
Она присела, неловко держа стакан. Стакан был холодным и запотевшим; по его стенкам ползли капли.
– Вы даже не знаете, живет ли внизу хоть кто-нибудь, – сказал Туини. Он высказал мысль и намерен был развить ее. – С чего вы взяли, что внизу кто-то есть?
Уставившись в пол, Мэри Энн пробормотала:
– Не знаю, я просто так подумала.
Туини уселся на край захламленного стола; теперь он начальственно возвышался над ней. По сравнению с ним девушка казалась совсем хрупкой и очень молоденькой. В своих джинсах и хлопковой футболке она вполне сошла бы за подростка.
– Сколько вам лет? – спросил Туини.
Ее губы едва шевельнулись:
– Двадцать.
– Да вы еще совсем девочка.
Так оно и было. Она и ощущала себя маленькой девочкой. Она кожей чувствовала его насмешливый взгляд. Было ясно, что ее ждет суровое испытание – ей собирались прочесть нотацию. Наставить на путь истинный.
– Вам нужно расти, – сказал Туини, – вам предстоит многому научиться.
Мэри Энн всколыхнулась.
– Святые небеса, а я что, не знаю? Я и хочу многому научиться.
– Вы здесь живете?
– Естественно, – с горечью отозвалась она.
– Учитесь?
– Нет. Работаю на дурацкой фабрике разваливающейся хромированной мебели.
– Кем?
– Стенографисткой.
– Вам нравится эта работа?
– Нет.
Туини разглядывал ее.
– У вас есть какой-нибудь талант?
– Что вы имеете в виду?
– Вам нужно какое-нибудь творческое занятие.
– Я просто хочу уехать куда-нибудь, где вокруг были бы люди, от которых не ждешь подвоха.
Туини встал и включил радио. Гостиная наполнилась голосом Сары Вон[4].
– Видно, досталось вам по жизни, – сказал он, возвращаясь в свою выгодную позицию.
– Не знаю. Со мной не было ничего такого уж ужасного. – Она пригубила пиво. – А почему восточное пиво дороже, чем западное?
– Потому что у него более тонкий вкус.
– А я думала, может, из-за стоимости доставки.
– Думали? – На его лицо снова вернулась высокомерная улыбочка.
– Видите ли, у меня не было возможности выяснить. Откуда вы обычно узнаете такие вещи?
– Жизненный опыт в различных областях. Постепенно, с годами приобретаешь изысканный вкус. А для кого-то что восточное пиво, что западное – никакой разницы.
Мэри Энн пиво вообще не нравилось. Она нехотя потягивала из своего стакана, смутно сожалея, что она так молода, так мало видела и еще меньше сделала. Было очевидно, насколько она обыкновенная по сравнению с Карлтоном Туини.
– А каково это – быть певцом?
– В искусстве, – объяснял Туини, – духовное удовлетворение важнее материального успеха. Американское общество интересуют только деньги. Кругом поверхностность.
– Спойте мне что-нибудь, – вдруг сказала Мэри Энн и, смутившись, добавила: – Ну, то есть мне хотелось бы, чтоб вы спели.
– Что, например? – Он поднял бровь.
– «Мальчика на побегушках»[5]. – Она улыбнулась. – Мне нравится эта песня… вы пели ее однажды в «Корольке».
– Значит, это ваша любимая?
– Мы однажды, сто лет назад, пели ее в школе на концерте средних классов.
Мысли ее закружились вокруг школьных лет, когда она в матроске и шотландской клетчатой юбочке строилась в покорную шеренгу, шагавшую от одного класса к другому. Цветные мелки, внеклассная работа, учебные тревоги во время войны…
– Тогда, во время войны, было лучше, – решила она. – Почему сейчас не так?
– Какой войны?
– С наци и япошками. Вы там были?
– Я служил на Тихом океане.
– Кем? – сразу заинтересовалась она.
– Санитаром в госпитале.
– И как, это интересно – работать в госпитале? А как вы туда попали?
– Записался добровольцем.
Свое участие в войне он оценивал не слишком высоко. Он кем начал, тем и кончил: денежное довольствие в двадцать один доллар в месяц.
– А что нужно, чтобы стать медбратом?
– Пойти на курсы, как везде.
Лицо Мэри Энн запылало.
– Это, наверно, так чудесно – посвятить свою жизнь по-настоящему важному делу. Такому, как уход за больными.
– Купать больных стариков. Веселого мало, – произнес Туини с миной отвращения на лице.
Интерес Мэри Энн угас.
– Да уж, – согласилась она, разделяя его неприязнь, – это бы мне вряд ли понравилось. Но ведь это не все время так? В основном-то занимаешься тем, что лечишь людей.
– А что такого хорошего было в войну? – поинтересовался Туини. – Вы же, девушка, и войны-то никогда не видели. Вы не видели, как убивают. А я видел. Война – та еще гадость.
Она, конечно, не это имела в виду. Она говорила о единодушии, сплотившем всех в военные годы; о том, что люди на время забыли о своих склоках и раздорах.
– Мой дед умер в сороковом, – громко сказала она. – Он вел карту военных действий, большую настенную карту. Вкалывал в нее булавки.
– Да, – согласился Туини; его это не впечатлило.
Ее же это трогало до глубины души, потому что для нее дед был человеком чрезвычайно важным; он заботился о ней.
– Он объяснял мне про Мюнхен и чехов, – сказала она, – он очень любил чехов. А потом он умер. Мне было… – она подсчитала в уме, – мне было семь лет.
– Совсем маленькая, – пробормотал Туини.
Дедушка Рейнольдс любил чехов, а она любила его; быть может, он был единственным человеком, к которому она была по-настоящему привязана. Отец – тот был не человек, а сплошная опасность. С той самой ночи, когда она поздно вернулась домой и он поймал ее в гостиной, поймал не в шутку, а всерьез. С той самой ночи она боялась. А он, ухмыляющийся человечек, знал это. И это доставляло ему удовольствие.
– Эд работал на оборонном предприятии в Сан-Хосе, – сказала она, – а дедушка дома сидел, он был старенький. Раньше у него было ранчо в долине Сакраменто. Он был высокий, – она чувствовала, что плавает, путается в собственных мыслях. – Помню еще, как он поднимал меня и кружил высоко над землей. Машину он водить не мог по старости; а когда был молодым – ездил на лошади, – глаза ее зажглись, – и он носил жилетку и серебряное кольцо, которое купил у индейца.
Туини поднялся и ходил по комнате, опуская жалюзи. Он наклонился над Мэри Энн, чтобы дотянуться до окна, возле которого она сидела. От него пахло пивом, накрахмаленным бельем и мужским дезодорантом.
– Ты симпатичная девушка.
Она чуть встряхнулась.
– Я слишком тощая.
– Уж точно не страшненькая, – повторил он, смотря на ее ноги. Она инстинктивно поджала их под себя. – Тебе это известно? – продолжал он странным хриплым голосом.
– Может быть.
Ее как судорогой пробило… ведь уже поздно. Завтра утром нужно встать пораньше; когда она пойдет по объявлению, надо быть свежей и бодрой. Думая об этом, она вцепилась в сумочку.
– Ты дружишь с Нитцем? – спросил Туини.
– Пожалуй.
– Он тебе нравится?
Он сидел, весь расслабившись, лицом к ней.
– Тебе нравится Нитц? Отвечай.
– Ну, ничего такой, – сказала она; ей было неловко.
– Он маленький, – глаза его заблестели, – уверен, что ты предпочитаешь мужчин покрупнее.
– Нет, – раздраженно сказала она, – мне все равно.
У нее начинала болеть голова, а близость Туини почти угнетала. И ей был отвратителен запах пива – он напоминал об Эде.
– А почему вы здесь не убираетесь? – спросила она, отодвигаясь от него подальше. – Бардак-то какой, повсюду мусор.
Он откинулся назад, и его лицо опало.
– Ужасно. – Она встала и взяла плащ и сумочку. Квартира больше не представляла для нее интереса – он сам все тут испортил.
– Здесь воняет, – сказала она, – все захламлено, и проводка наверняка плохая.
– Да, – согласился Туини, – проводка плохая.
– Так почему ж не починить? Это ведь опасно.
Туини ничего не ответил.
– А кто здесь убирается? – допытывалась она. – Почему бы вам не нанять уборщицу?
– Ко мне приходит одна женщина.
– Когда?
– Время от времени.
Он посмотрел на свои часы, усыпанные каменьями.
– Пора нам и возвращаться, мисс Мэри Энн.
– Да уж. Мне завтра рано вставать.
Она смотрела, как он пошел за пиджаком; он снова прятался в свой панцирь, и это была ее вина.
– Я рада, что ваш водогрей в порядке, – сказала она, как будто извиняясь.
– Спасибо.
Когда они шли по темной ночной улице, Мэри Энн сказала:
– Завтра я иду искать работу.
– Вот как.
– Хочу попасть в магазин пластинок.
Она чувствовала, что ему неинтересно, и ей хотелось вернуть его внимание.
– В тот, новый, который еще только откроется.
От порыва ветра она вдруг затряслась.
– Что с вами?
– Носовые пазухи. Думаю, нужно сходить и прочистить их. А то болят, когда температура меняется.
– Сами доберетесь? – спросил он. Они подходили к концу торгового района; впереди, на улице закрытых магазинов, уже виднелся «Королек».
– Да, – сказала она, – пойду домой и лягу спать.
– Спокойной ночи, – произнес Туини и двинулся дальше.
– Пожелайте мне удачи! – крикнула она вслед, внезапно почувствовав, что удача ей необходима. Подступало одиночество, и ей пришлось пересилить себя, чтоб не метнуться за ним.
Туини помахал рукой и пошел дальше. Она постояла, с тревогой смотря на его удаляющуюся фигуру, затем покрепче сжала сумочку и повернула в сторону дома.
5
В восемь тридцать следующего утра Мэри Энн зашла в телефонную будку молочного магазина Эйкхольца и позвонила в офис «Готовой мебели Калифорнии». Трубку взял Том Болден.
– Мне нужно поговорить с Эдной, – сказала Мэри Энн.
– Что? Кого вам надо?
Когда ей удалось добиться миссис Болден, Мэри Энн объяснила:
– Простите, но я не смогу прийти сегодня на работу. У меня начались месячные, а я всегда их тяжело переношу.
– Понятно, – произнесла миссис Болден нейтральным тоном, в котором не слышалось ни сомнений, ни уверенности, лишь приятие неизбежного. – Что ж, ничего не поделаешь. Завтра ты встанешь на ноги?
– Я буду держать вас в курсе, – пообещала Мэри Энн, вешая трубку. Идите вы к черту, подумала она. Вместе со своей фабрикой и хромовыми стульями.
Она вышла из молочного. Цокая каблуками, она быстро шла по тротуару, уверенная в том, что все выбрала правильно – и прическу, и укладку, и ненавязчивый макияж, и духи. Два часа ушло у нее на то, чтобы привести себя в порядок; она съела только тост с яблочным пюре и выпила чашку кофе. Она была на взводе, но ничего не боялась.
Новый магазин пластинок раньше был салоном «Букеты и подарки». Плотники вовсю обустраивали помещение, монтировали в потолки встроенные лампы, стелили ковры. Электрик затаскивал проигрыватели из припаркованного рядом фургона. Повсюду стояли ящики с пластинками. В глубине двое рабочих крепили плиты звуконепроницаемого материала к потолку еще не достроенных будок для прослушивания. А заправлял всем этим пожилой мужчина в твидовом костюме.
Она перешла улицу и медленно попятилась, стараясь разглядеть нависшую над плотниками фигуру. Размахивая тростью с серебряным набалдашником, мужчина расхаживал туда-сюда, давал инструкции, устанавливал порядки. Он ходил так, будто земля возникала из небытия под его ногами. Из вороха тканей, досок, проводов, плитки он создавал свой магазин. Было интересно наблюдать, как работает этот большой человек. Это и есть Джозеф Р. Шиллинг? Хватит околачиваться, решила она и пошла к дверям. Еще не было и девяти.
Зайдя внутрь, она внезапно почувствовала, что пустоты улицы как не бывало – тут вовсю кипела бурная деятельность. Все предметы здесь, казалось, были такими крупными и важными. Она ощутила сгустившуюся атмосферу, бодрящее напряжение, которое так много для нее значило. Она уже рассматривала свежесколоченный прилавок, когда мужчина в твидовом костюме бросил на нее взгляд.
– Вы мистер Шиллинг? – спросила она, слегка напуганная.
– Так точно.
Вокруг стучали молотками плотники; было даже шумнее, чем на мебельной фабрике. Она сделала глубокий вдох, с удовольствием втянув в себя запах опилок и новых нехоженых ковров.
– Мне нужно с вами поговорить, – сказала она, все больше удивляясь. – Это ваш магазин? А зачем столько стекла?
Рабочие заносили оконное стекло в глубь магазина.
– На будки для прослушивания, – ответил он. – Пройдемте в офис. Там разговаривать удобней.
Она неохотно оставила свой наблюдательный пост и пошла за ним следом через коридор, по лестнице, ведущей в подвал и в заднюю комнату. Он закрыл дверь и повернулся к ней.
Первым побуждением Джозефа Шиллинга было отослать девушку домой. Она определенно была слишком молода, не старше двадцати. Но он был заинтригован. Девушка была необычайно привлекательна.
Перед ним стояла маленькая, пожалуй, даже тощая девчушка с каштановыми волосами и бледными, почти соломенного цвета глазами. Его очаровала ее шея – длинная и гладкая, как на портретах Модильяни. Маленькие ушки с большими кольцами золотых сережек не алели ни чуточку. Безупречно чистая, с легким загаром кожа. Никакого акцента на сексуальности; ее тело не было излишне развитым, в нем был даже некоторый аскетизм, необычная, освежающая строгость линий.
– Вы ищете работу? – спросил он. – Сколько вам лет?
– Двадцать, – ответила она.
Шиллинг потер ухо и задумался.
– Какой у вас опыт?
– Восемь месяцев я работала в приемной кредитного общества, так что привыкла иметь дело с людьми. А потом я год с лишним печатала под диктовку. Я профессиональная машинистка.
– Это мне без надобности.
– Не глупите. Вы что, только за наличные собираетесь торговать? И даже кредит открывать не станете?
– Вся бухгалтерия будет в другом месте, – сказал он. – А вы решили, что именно так и нужно себя вести, когда нанимаешься на работу?
– Я не нанимаюсь. Я ищу работу.
Шиллинг задумался, но разницы так и не понял.
– Что вы знаете о музыке?
– Все, что нужно знать.
– Вы имеете в виду популярную музыку. А что вы скажете, если я спрошу вас, кто такой Дитрих Букстехуде[6]? Вам знакомо это имя?
– Нет, – просто ответила она.
– Значит, вы ничего не смыслите в музыке. Вы попусту тратите мое время. Вы только и знаете, что песенки из хит-парада.
– А хиты у вас продавать и не получится, – заметила девушка, – во всяком случае, в нашем городе.
– Почему это? – спросил удивленный Шиллинг.
– Хэнк – один из самых толковых закупщиков в поп-индустрии. Люди приезжают сюда из Сан-Франциско за пластинками, которых им не удалось достать в Лос-Анджелесе.
– А здесь находят?
– Обычно да. Всем, конечно, не угодишь.
– Откуда вам столько известно про этот бизнес?
Девушка мимолетно улыбнулась.
– А вы считаете, что я хорошо в нем разбираюсь?
– Ведете вы себя так, будто разбираетесь. Притворяетесь, значит.
– Я раньше гуляла с парнем, который работает у Хэнка на складе. И я люблю фолк и би-боп.
Отойдя в глубь кабинета, Шиллинг вытащил сигару, обрезал кончик и прикурил.
– В чем же дело? – спросила девушка.
– Я не уверен, что смогу поставить вас за прилавок. Боюсь, вы вздумаете указывать посетителям, что им должно нравиться.
– Вот как? – Она задумалась, потом пожала плечами. – Это будет зависеть от них. Я могла бы им помочь. Иногда это не повредит.
– Как вас зовут?
– Мэри Энн Рейнольдс.
Ему понравилось, как звучит ее имя.
– Я – Джозеф Шиллинг.
Девушка кивнула:
– Я так и думала.
– В объявлении был указан только телефон, – сказал он, – но вы добрались прямо сюда. Вы обратили внимание на мой магазин.
– Да. – Воздух вокруг зазвенел от напряжения. Она вдруг поняла, что происходит нечто очень важное.
– Вы здесь родились? – спросил он. – Милый городишко; мне он понравился. Он, конечно, небольшой и не слишком активный.
– Да он мертвый, – она подняла лицо, и он увидел в ее глазах непреклонное суждение, – будьте реалистом.
– Ну, может, для вас он и мертвый, вы от него устали.
– Я не устала от него. Я просто в него не верю.
– Здесь есть во что поверить. Пойдите, посидите в парке.
– И что там делать?
– Слушать! – выпалил он. – Идите и послушайте… мир вокруг вас. Виды, звуки, запахи.
– Сколько вы платите в месяц? – спросила она.
– Для начала двести пятьдесят. – Он был раздосадован. – Что, пора вернуться на землю?
Это не соответствовало впечатлению, которое сложилось у него о ней, но теперь он подумал, что в ее вопросе не было особого прагматизма: она просто пыталась нащупать точку опоры. Он чем-то огорчил ее.
– За пятидневную рабочую неделю это неплохо.
– В Калифорнии женщинам нельзя работать больше пяти дней в неделю. А что потом? Насколько поднимется зарплата?
– Двести семьдесят пять. Если все пойдет хорошо.
– А если нет? У меня сейчас очень неплохая работа.
Шиллинг расхаживал по кабинету, курил и пытался вспомнить, случалось ли с ним раньше что-нибудь похожее. Ему было неспокойно… настойчивость этой девушки взволновала его. Но он был слишком стар, чтобы относиться к миру как к источнику опасности; слишком многое доставляло ему удовольствие. Он любил вкусно поесть, ценил и музыку, и красоту, и непристойные шутки – только если действительно смешные. Ему нравилось жить, а эта девушка видела в жизни только угрозы. Но она все больше интересовала его.
Она вполне могла оказаться той, кого он искал. Она бодрая; сотрудник из нее выйдет толковый. И она симпатичная; если ему удастся сделать так, чтоб она немного расслабилась, она станет украшением его магазина.
– Вы хотите работать в магазине пластинок?
– Да, – сказала она, – мне было бы это интересно.
– К осени вы уже войдете в курс дела, – он видел, что схватывает она на лету, – мы можем договориться об испытательном сроке. Мне нужно присмотреться… в конце концов, вы первая, с кем я говорю.
Из холла раздался телефонный звонок, и он улыбнулся.
– Наверное, еще одна соискательница.
Девушка ничего не ответила. Она как будто еще больше углубилась в свои тревоги, похожая на тех озабоченных зверьков, что он однажды видел; они часами жались друг к другу, не издавая ни звука.
– Вот что я вам скажу, – произнес Шиллинг, и голос его даже ему самому показался грубым и жестким. – Пойдемте напротив и что-нибудь съедим. Я еще не завтракал. Это нормальный ресторан?
– «Синий ягненок»? – Мэри Энн двинулась к двери. – Да, ничего. Там дорого. Не знаю, отрыты ли они так рано.
– Вот и посмотрим, – объявил Шиллинг, следуя за ней по коридору. Его обуяло легкомыслие, ощущение приключения. – А если закрыто, пойдем куда-нибудь в другое место. Не могу же я нанять вас, не узнав получше.
В торговом зале плотники били-колотили молотками поверх дребезжания телефона. Электрик, окруженный проигрывателями и колонками, безуспешно пытался расслышать сигнал усилителя. Шиллинг догнал девушку и взял ее за руку.
– Осторожней, – дружелюбно предупредил он. – Не заденьте косу – это провода для проигрывателей.
Под его пальцами рука ее была тверда. Он осязал ее одежду – сухое шуршание зеленого вязаного костюма. Он шел рядом и слышал едва уловимый аромат ее духов. Она была действительно на удивление маленькая. Она брела вперед, глаза в пол; на улице она не сказала ни слова. Он видел, что она погружена в свои мысли.
Когда они перешли дорогу, девушка остановилась. Шиллинг неловко отпустил ее руку.
– Ну-с? – продолжил он, стоя с ней лицом к лицу на ярком утреннем солнце. Солнечный свет пах влагой и свежестью; он сделал глубокий вдох и обнаружил, что воздух даже лучше сигарного дыма. – Что вы думаете? На что это будет похоже?
– Приятный магазинчик.
– А стоит ли ждать финансового успеха?
Шиллинг проворно отошел, давая пройти рабочим, затаскивающим кассовый аппарат и коробку бумажной ленты.
– Возможно.
Шиллинг заколебался. Может, он совершает ошибку? Если он произнесет это, идти на попятный будет уже поздно. Но он и не хотел идти на попятный.
– Место ваше, – сказал он.
Секунду спустя Мэри Энн ответила:
– Нет, спасибо.
– Что? – Он был потрясен. – Что это значит? Что вы имеете в виду?
Не говоря ни слова, девушка пошла по тротуару. Какое-то время Шиллинг стоял как вкопанный; затем, выбросив сигару в сточную канаву, поспешил за ней.
– В чем дело? – потребовал он объяснений, преграждая ей путь. – Что-то не так?
Прохожие с интересом глазели на них; не обращая на них внимания, он схватил девушку за руку.
– Вам не нужна работа?
– Нет, – дерзко сказала она. – Пустите мою руку, а не то я позову копа и вас арестуют.
Шиллинг отпустил девушку, и она отошла на шаг.
– Да в чем же дело? – взмолился он.
– Я не хочу на вас работать. Я поняла это, когда вы ко мне прикоснулись, – голос ее сорвался. – У вас замечательный магазин. Простите – все так хорошо начиналось. Не надо было меня трогать.
И она ушла. А Шиллинг остался стоять; она растворилась в потоке ранних покупателей.
Он вернулся в магазин. Плотники колотили что было сил. Визжал телефон. Пока его не было, появился Макс, который принес ему сэндвич с ветчиной и картонный стаканчик кофе (с одним кусочком сахара).
– Вот, пожалуйста, – сказал Макс, – ваш завтрак.
– Оставь себе! – зло огрызнулся Шиллинг.
Макс вспыхнул:
– Да что с вами такое?
Шиллинг копался в кармане пиджака в поисках новой сигары. Он заметил, что у него дрожат руки.
– Мне нужно поговорить с Эдной, – сказала Мэри Энн.
– Что? Кого вам надо?
Когда ей удалось добиться миссис Болден, Мэри Энн объяснила:
– Простите, но я не смогу прийти сегодня на работу. У меня начались месячные, а я всегда их тяжело переношу.
– Понятно, – произнесла миссис Болден нейтральным тоном, в котором не слышалось ни сомнений, ни уверенности, лишь приятие неизбежного. – Что ж, ничего не поделаешь. Завтра ты встанешь на ноги?
– Я буду держать вас в курсе, – пообещала Мэри Энн, вешая трубку. Идите вы к черту, подумала она. Вместе со своей фабрикой и хромовыми стульями.
Она вышла из молочного. Цокая каблуками, она быстро шла по тротуару, уверенная в том, что все выбрала правильно – и прическу, и укладку, и ненавязчивый макияж, и духи. Два часа ушло у нее на то, чтобы привести себя в порядок; она съела только тост с яблочным пюре и выпила чашку кофе. Она была на взводе, но ничего не боялась.
Новый магазин пластинок раньше был салоном «Букеты и подарки». Плотники вовсю обустраивали помещение, монтировали в потолки встроенные лампы, стелили ковры. Электрик затаскивал проигрыватели из припаркованного рядом фургона. Повсюду стояли ящики с пластинками. В глубине двое рабочих крепили плиты звуконепроницаемого материала к потолку еще не достроенных будок для прослушивания. А заправлял всем этим пожилой мужчина в твидовом костюме.
Она перешла улицу и медленно попятилась, стараясь разглядеть нависшую над плотниками фигуру. Размахивая тростью с серебряным набалдашником, мужчина расхаживал туда-сюда, давал инструкции, устанавливал порядки. Он ходил так, будто земля возникала из небытия под его ногами. Из вороха тканей, досок, проводов, плитки он создавал свой магазин. Было интересно наблюдать, как работает этот большой человек. Это и есть Джозеф Р. Шиллинг? Хватит околачиваться, решила она и пошла к дверям. Еще не было и девяти.
Зайдя внутрь, она внезапно почувствовала, что пустоты улицы как не бывало – тут вовсю кипела бурная деятельность. Все предметы здесь, казалось, были такими крупными и важными. Она ощутила сгустившуюся атмосферу, бодрящее напряжение, которое так много для нее значило. Она уже рассматривала свежесколоченный прилавок, когда мужчина в твидовом костюме бросил на нее взгляд.
– Вы мистер Шиллинг? – спросила она, слегка напуганная.
– Так точно.
Вокруг стучали молотками плотники; было даже шумнее, чем на мебельной фабрике. Она сделала глубокий вдох, с удовольствием втянув в себя запах опилок и новых нехоженых ковров.
– Мне нужно с вами поговорить, – сказала она, все больше удивляясь. – Это ваш магазин? А зачем столько стекла?
Рабочие заносили оконное стекло в глубь магазина.
– На будки для прослушивания, – ответил он. – Пройдемте в офис. Там разговаривать удобней.
Она неохотно оставила свой наблюдательный пост и пошла за ним следом через коридор, по лестнице, ведущей в подвал и в заднюю комнату. Он закрыл дверь и повернулся к ней.
Первым побуждением Джозефа Шиллинга было отослать девушку домой. Она определенно была слишком молода, не старше двадцати. Но он был заинтригован. Девушка была необычайно привлекательна.
Перед ним стояла маленькая, пожалуй, даже тощая девчушка с каштановыми волосами и бледными, почти соломенного цвета глазами. Его очаровала ее шея – длинная и гладкая, как на портретах Модильяни. Маленькие ушки с большими кольцами золотых сережек не алели ни чуточку. Безупречно чистая, с легким загаром кожа. Никакого акцента на сексуальности; ее тело не было излишне развитым, в нем был даже некоторый аскетизм, необычная, освежающая строгость линий.
– Вы ищете работу? – спросил он. – Сколько вам лет?
– Двадцать, – ответила она.
Шиллинг потер ухо и задумался.
– Какой у вас опыт?
– Восемь месяцев я работала в приемной кредитного общества, так что привыкла иметь дело с людьми. А потом я год с лишним печатала под диктовку. Я профессиональная машинистка.
– Это мне без надобности.
– Не глупите. Вы что, только за наличные собираетесь торговать? И даже кредит открывать не станете?
– Вся бухгалтерия будет в другом месте, – сказал он. – А вы решили, что именно так и нужно себя вести, когда нанимаешься на работу?
– Я не нанимаюсь. Я ищу работу.
Шиллинг задумался, но разницы так и не понял.
– Что вы знаете о музыке?
– Все, что нужно знать.
– Вы имеете в виду популярную музыку. А что вы скажете, если я спрошу вас, кто такой Дитрих Букстехуде[6]? Вам знакомо это имя?
– Нет, – просто ответила она.
– Значит, вы ничего не смыслите в музыке. Вы попусту тратите мое время. Вы только и знаете, что песенки из хит-парада.
– А хиты у вас продавать и не получится, – заметила девушка, – во всяком случае, в нашем городе.
– Почему это? – спросил удивленный Шиллинг.
– Хэнк – один из самых толковых закупщиков в поп-индустрии. Люди приезжают сюда из Сан-Франциско за пластинками, которых им не удалось достать в Лос-Анджелесе.
– А здесь находят?
– Обычно да. Всем, конечно, не угодишь.
– Откуда вам столько известно про этот бизнес?
Девушка мимолетно улыбнулась.
– А вы считаете, что я хорошо в нем разбираюсь?
– Ведете вы себя так, будто разбираетесь. Притворяетесь, значит.
– Я раньше гуляла с парнем, который работает у Хэнка на складе. И я люблю фолк и би-боп.
Отойдя в глубь кабинета, Шиллинг вытащил сигару, обрезал кончик и прикурил.
– В чем же дело? – спросила девушка.
– Я не уверен, что смогу поставить вас за прилавок. Боюсь, вы вздумаете указывать посетителям, что им должно нравиться.
– Вот как? – Она задумалась, потом пожала плечами. – Это будет зависеть от них. Я могла бы им помочь. Иногда это не повредит.
– Как вас зовут?
– Мэри Энн Рейнольдс.
Ему понравилось, как звучит ее имя.
– Я – Джозеф Шиллинг.
Девушка кивнула:
– Я так и думала.
– В объявлении был указан только телефон, – сказал он, – но вы добрались прямо сюда. Вы обратили внимание на мой магазин.
– Да. – Воздух вокруг зазвенел от напряжения. Она вдруг поняла, что происходит нечто очень важное.
– Вы здесь родились? – спросил он. – Милый городишко; мне он понравился. Он, конечно, небольшой и не слишком активный.
– Да он мертвый, – она подняла лицо, и он увидел в ее глазах непреклонное суждение, – будьте реалистом.
– Ну, может, для вас он и мертвый, вы от него устали.
– Я не устала от него. Я просто в него не верю.
– Здесь есть во что поверить. Пойдите, посидите в парке.
– И что там делать?
– Слушать! – выпалил он. – Идите и послушайте… мир вокруг вас. Виды, звуки, запахи.
– Сколько вы платите в месяц? – спросила она.
– Для начала двести пятьдесят. – Он был раздосадован. – Что, пора вернуться на землю?
Это не соответствовало впечатлению, которое сложилось у него о ней, но теперь он подумал, что в ее вопросе не было особого прагматизма: она просто пыталась нащупать точку опоры. Он чем-то огорчил ее.
– За пятидневную рабочую неделю это неплохо.
– В Калифорнии женщинам нельзя работать больше пяти дней в неделю. А что потом? Насколько поднимется зарплата?
– Двести семьдесят пять. Если все пойдет хорошо.
– А если нет? У меня сейчас очень неплохая работа.
Шиллинг расхаживал по кабинету, курил и пытался вспомнить, случалось ли с ним раньше что-нибудь похожее. Ему было неспокойно… настойчивость этой девушки взволновала его. Но он был слишком стар, чтобы относиться к миру как к источнику опасности; слишком многое доставляло ему удовольствие. Он любил вкусно поесть, ценил и музыку, и красоту, и непристойные шутки – только если действительно смешные. Ему нравилось жить, а эта девушка видела в жизни только угрозы. Но она все больше интересовала его.
Она вполне могла оказаться той, кого он искал. Она бодрая; сотрудник из нее выйдет толковый. И она симпатичная; если ему удастся сделать так, чтоб она немного расслабилась, она станет украшением его магазина.
– Вы хотите работать в магазине пластинок?
– Да, – сказала она, – мне было бы это интересно.
– К осени вы уже войдете в курс дела, – он видел, что схватывает она на лету, – мы можем договориться об испытательном сроке. Мне нужно присмотреться… в конце концов, вы первая, с кем я говорю.
Из холла раздался телефонный звонок, и он улыбнулся.
– Наверное, еще одна соискательница.
Девушка ничего не ответила. Она как будто еще больше углубилась в свои тревоги, похожая на тех озабоченных зверьков, что он однажды видел; они часами жались друг к другу, не издавая ни звука.
– Вот что я вам скажу, – произнес Шиллинг, и голос его даже ему самому показался грубым и жестким. – Пойдемте напротив и что-нибудь съедим. Я еще не завтракал. Это нормальный ресторан?
– «Синий ягненок»? – Мэри Энн двинулась к двери. – Да, ничего. Там дорого. Не знаю, отрыты ли они так рано.
– Вот и посмотрим, – объявил Шиллинг, следуя за ней по коридору. Его обуяло легкомыслие, ощущение приключения. – А если закрыто, пойдем куда-нибудь в другое место. Не могу же я нанять вас, не узнав получше.
В торговом зале плотники били-колотили молотками поверх дребезжания телефона. Электрик, окруженный проигрывателями и колонками, безуспешно пытался расслышать сигнал усилителя. Шиллинг догнал девушку и взял ее за руку.
– Осторожней, – дружелюбно предупредил он. – Не заденьте косу – это провода для проигрывателей.
Под его пальцами рука ее была тверда. Он осязал ее одежду – сухое шуршание зеленого вязаного костюма. Он шел рядом и слышал едва уловимый аромат ее духов. Она была действительно на удивление маленькая. Она брела вперед, глаза в пол; на улице она не сказала ни слова. Он видел, что она погружена в свои мысли.
Когда они перешли дорогу, девушка остановилась. Шиллинг неловко отпустил ее руку.
– Ну-с? – продолжил он, стоя с ней лицом к лицу на ярком утреннем солнце. Солнечный свет пах влагой и свежестью; он сделал глубокий вдох и обнаружил, что воздух даже лучше сигарного дыма. – Что вы думаете? На что это будет похоже?
– Приятный магазинчик.
– А стоит ли ждать финансового успеха?
Шиллинг проворно отошел, давая пройти рабочим, затаскивающим кассовый аппарат и коробку бумажной ленты.
– Возможно.
Шиллинг заколебался. Может, он совершает ошибку? Если он произнесет это, идти на попятный будет уже поздно. Но он и не хотел идти на попятный.
– Место ваше, – сказал он.
Секунду спустя Мэри Энн ответила:
– Нет, спасибо.
– Что? – Он был потрясен. – Что это значит? Что вы имеете в виду?
Не говоря ни слова, девушка пошла по тротуару. Какое-то время Шиллинг стоял как вкопанный; затем, выбросив сигару в сточную канаву, поспешил за ней.
– В чем дело? – потребовал он объяснений, преграждая ей путь. – Что-то не так?
Прохожие с интересом глазели на них; не обращая на них внимания, он схватил девушку за руку.
– Вам не нужна работа?
– Нет, – дерзко сказала она. – Пустите мою руку, а не то я позову копа и вас арестуют.
Шиллинг отпустил девушку, и она отошла на шаг.
– Да в чем же дело? – взмолился он.
– Я не хочу на вас работать. Я поняла это, когда вы ко мне прикоснулись, – голос ее сорвался. – У вас замечательный магазин. Простите – все так хорошо начиналось. Не надо было меня трогать.
И она ушла. А Шиллинг остался стоять; она растворилась в потоке ранних покупателей.
Он вернулся в магазин. Плотники колотили что было сил. Визжал телефон. Пока его не было, появился Макс, который принес ему сэндвич с ветчиной и картонный стаканчик кофе (с одним кусочком сахара).
– Вот, пожалуйста, – сказал Макс, – ваш завтрак.
– Оставь себе! – зло огрызнулся Шиллинг.
Макс вспыхнул:
– Да что с вами такое?
Шиллинг копался в кармане пиджака в поисках новой сигары. Он заметил, что у него дрожат руки.
6
Насвистывая себе под нос, Дэвид Гордон припарковал фургон техподдержки компании «Ричмонд» и спрыгнул на мостовую. Волоча сломанный топливный насос, он с полными руками гаечных ключей зашел в здание заправки.