Страница:
— Да, да, да! — воскликнул мистер Боффин. — Нельзя ли без покровителей! Все что угодно, а от этого увольте!
— Этого добра и без нас хватает, правда, Нодди? — сказала миссис Боффин.
— Правда, старушка, — подтвердил Золотой Мусорщик. — Чего другого, а этого хватает.
— А ведь некоторым людям нравится, когда у них есть покровители? — спросила Белла, поднимая на него глаза.
— Только не мне! А кому нравится, пусть поразмыслят над этим как следует, — ответил мистер Боффин. — Покровители и покровительницы, вице-покровители и вице-покровительницы, усопшие покровители и усопшие покровительницы, экс-вице-покровители и экс-вице-покровительницы! Как прикажете понимать все эти словеса? А ведь ими полны те толстые книги, которыми разные благотворительные общества завалили Роксмита! Если мистер Том Ноукс пожертвовал пять шиллингов, вот вам и покровитель, и если миссис Джек Стайлз пожертвовала пять шиллингов, вот вам и покровительница! Что за чепуха такая! Как это назвать? Бесстыдство — другого названия не придумаешь!
— А ты не кипятись, Нодди, — остановила его миссис Боффин.
— Не кипятись! — воскликнул он. — Да тут взорваться недолго! Куда ни сунешься, везде натыкаешься на покровителей! А я не хочу, чтобы мне покровительствовали. Если я покупаю билет на музыку, на цветочную выставку или на какое-нибудь другое увеселение, и покупаю за большие деньги, при чем тут всякие покровители и покровительницы, ведь не они за меня платили! Если кто делает доброе дело, пусть только ради добра и старается. А если дело дурное, его никакие покровители с покровительницами не поправят. Опять же, начнут строить какое-нибудь новое заведение и глядишь, про все забыли — и для кого оно строится и как оно строится, — самое важное тут покровители и покровительницы. Хоть бы кто сказал мне, неужто в других странах покровители с покровительницами тоже такую силу взяли, как в нашей? И уж как этим покровителям и покровительницам самих себя не совестно, просто не понимаю! Пилюли это, что ли, или средство для ращения волос, или снадобье для укрепления нервов, что о них трубят на всех перекрестках!
Облегчив себе душу этим монологом, мистер Боффин, по своему обыкновению, рысцой пробежался по комнате и вернулся на прежнее место.
— А что до письма, Роксмит, — сказал он, — так вы это правильно. Дайте ей такое письмо, заставьте ее взять такое письмо, суньте ей такое письмо в карман силой! Она может заболеть. Ведь вы на самом деле можете заболеть, миссис Хигден! Не упрямьтесь, не спорьте со мной! Можете заболеть, можете!
Старуха рассмеялась и сказала, что с благодарностью возьмет письмо.
— Вот и хорошо! — воскликнул мистер Боффин. — Вот и умница! Только благодарить надо не нас — мы сами до этого не додумались, благодарите мистера Роксмита.
Письмо написали, прочли его вслух и отдали ей.
— Ну, как? — спросил мистер Боффин. — Не жалеете?
— Что беру письмо? Нет, сэр, оно складно написано.
— Да не о письме речь, а о том, что вы задумали! — сказал мистер Боффин. — Хватит у вас сил на это?
— Сил у меня только прибавится, сэр, и цепенеть больше не буду. А другого выхода нет.
— Напрасно вы так говорите, — стоял на своем мистер Боффин. — Есть и другой выход. Например, в «Приюте» было бы не худо поселить домоправительницу. Может, вы посмотрите наш «Приют», а заодно познакомитесь с отставным литератором Веггом, который там живет? У него деревянная нога.
Преодолев даже такой соблазн, старая Бетти закуталась в шаль и надела свой черный капор.
— Все же я вас ни за что бы не отпустил, — сказал мистер Боффин, — а если отпускаю, так только ради Хлюпа. Вот увидите, оглянуться не успеем, как он обучится ремеслу и человеком станет. Бетти, что это у вас? Неужто кукла?
Это был гвардеец, который стоял на часах у кроватки Джонни. Осиротелая старуха показала игрушку и снова прикрыла ее шалью. Потом она простилась с миссис Боффин, с мистером Боффином, с Роксмитом и напоследок обвила свои морщинистые руки вокруг стройной юной шейки Беллы и повторила слова Джонни: «Поцелуй касивую леди!»
Секретарь смотрел с порога на юное личико «касивой леди» в кольце старческих рук и продолжал смотреть на «касивую леди», когда она осталась одна, а отважная Бетти вышла на улицу и, устремив прямо перед собой свой ясный, твердый взгляд, отправилась в путь, спасаясь от душевного оцепененья и от нищеты.
Глава XV
— Этого добра и без нас хватает, правда, Нодди? — сказала миссис Боффин.
— Правда, старушка, — подтвердил Золотой Мусорщик. — Чего другого, а этого хватает.
— А ведь некоторым людям нравится, когда у них есть покровители? — спросила Белла, поднимая на него глаза.
— Только не мне! А кому нравится, пусть поразмыслят над этим как следует, — ответил мистер Боффин. — Покровители и покровительницы, вице-покровители и вице-покровительницы, усопшие покровители и усопшие покровительницы, экс-вице-покровители и экс-вице-покровительницы! Как прикажете понимать все эти словеса? А ведь ими полны те толстые книги, которыми разные благотворительные общества завалили Роксмита! Если мистер Том Ноукс пожертвовал пять шиллингов, вот вам и покровитель, и если миссис Джек Стайлз пожертвовала пять шиллингов, вот вам и покровительница! Что за чепуха такая! Как это назвать? Бесстыдство — другого названия не придумаешь!
— А ты не кипятись, Нодди, — остановила его миссис Боффин.
— Не кипятись! — воскликнул он. — Да тут взорваться недолго! Куда ни сунешься, везде натыкаешься на покровителей! А я не хочу, чтобы мне покровительствовали. Если я покупаю билет на музыку, на цветочную выставку или на какое-нибудь другое увеселение, и покупаю за большие деньги, при чем тут всякие покровители и покровительницы, ведь не они за меня платили! Если кто делает доброе дело, пусть только ради добра и старается. А если дело дурное, его никакие покровители с покровительницами не поправят. Опять же, начнут строить какое-нибудь новое заведение и глядишь, про все забыли — и для кого оно строится и как оно строится, — самое важное тут покровители и покровительницы. Хоть бы кто сказал мне, неужто в других странах покровители с покровительницами тоже такую силу взяли, как в нашей? И уж как этим покровителям и покровительницам самих себя не совестно, просто не понимаю! Пилюли это, что ли, или средство для ращения волос, или снадобье для укрепления нервов, что о них трубят на всех перекрестках!
Облегчив себе душу этим монологом, мистер Боффин, по своему обыкновению, рысцой пробежался по комнате и вернулся на прежнее место.
— А что до письма, Роксмит, — сказал он, — так вы это правильно. Дайте ей такое письмо, заставьте ее взять такое письмо, суньте ей такое письмо в карман силой! Она может заболеть. Ведь вы на самом деле можете заболеть, миссис Хигден! Не упрямьтесь, не спорьте со мной! Можете заболеть, можете!
Старуха рассмеялась и сказала, что с благодарностью возьмет письмо.
— Вот и хорошо! — воскликнул мистер Боффин. — Вот и умница! Только благодарить надо не нас — мы сами до этого не додумались, благодарите мистера Роксмита.
Письмо написали, прочли его вслух и отдали ей.
— Ну, как? — спросил мистер Боффин. — Не жалеете?
— Что беру письмо? Нет, сэр, оно складно написано.
— Да не о письме речь, а о том, что вы задумали! — сказал мистер Боффин. — Хватит у вас сил на это?
— Сил у меня только прибавится, сэр, и цепенеть больше не буду. А другого выхода нет.
— Напрасно вы так говорите, — стоял на своем мистер Боффин. — Есть и другой выход. Например, в «Приюте» было бы не худо поселить домоправительницу. Может, вы посмотрите наш «Приют», а заодно познакомитесь с отставным литератором Веггом, который там живет? У него деревянная нога.
Преодолев даже такой соблазн, старая Бетти закуталась в шаль и надела свой черный капор.
— Все же я вас ни за что бы не отпустил, — сказал мистер Боффин, — а если отпускаю, так только ради Хлюпа. Вот увидите, оглянуться не успеем, как он обучится ремеслу и человеком станет. Бетти, что это у вас? Неужто кукла?
Это был гвардеец, который стоял на часах у кроватки Джонни. Осиротелая старуха показала игрушку и снова прикрыла ее шалью. Потом она простилась с миссис Боффин, с мистером Боффином, с Роксмитом и напоследок обвила свои морщинистые руки вокруг стройной юной шейки Беллы и повторила слова Джонни: «Поцелуй касивую леди!»
Секретарь смотрел с порога на юное личико «касивой леди» в кольце старческих рук и продолжал смотреть на «касивую леди», когда она осталась одна, а отважная Бетти вышла на улицу и, устремив прямо перед собой свой ясный, твердый взгляд, отправилась в путь, спасаясь от душевного оцепененья и от нищеты.
Глава XV
Вот как обстоит дело
Брэдли Хэдстон не переставал думать о следующей встрече с Лиззи Хэксем. Просить о ней его заставило чувство, близкое к безнадежности, и с тех пор оно не давало ему покоя. И вот, вскоре после разговора с секретарем, под вечер серого осеннего дня Брэдли и Чарли Хэксем вышли из дому, что не укрылось от глаз мисс Пичер, и отправились на это безнадежное свидание.
— А кукольная швея не удостаивает своей благосклонностью ни меня, ни тебя, Хэксел, — сказал Брэдли.
— Противная горбунья! Да к тому же дерзкая, мистер Хэдстон! Я боялся, что она выкинет какую-нибудь штуку и помешает нам — с нее станет! Решил, лучше предложу вам пойти в Сити сегодня вечером и встретить сестру на полпути.
— Так я и думал, — сказал Брэдли, натягивая перчатки на свои дрожащие от волнения руки. — Так я и думал.
— Только моя сестрица с ее нелепыми фантазиями и могла отыскать себе такую чудную товарку, — продолжал Чарли. — Ей, видите ли, надо жертвовать собой ради других. Она сама мне так сказала в тог день, когда мы с вами были у нее.
— Почему же она должна жертвовать собой ради какой-то кукольной швеи? — спросил Брэдли.
— А-а! — воскликнул мальчик, весь вспыхнув. — Обычные романтические бредни! Сколько я ни толковал ей об этом, все попусту. Но сегодня, мистер Хэдстон, мы с вами поставим на своем, а остальное как-нибудь наладится.
— Ты по-прежнему полон надежд, Хэксем.
— Разумеется, сэр! Все на нашей стороне. «Все, кроме твоей сестры, пожалуй», — подумал Брэдли. Но только подумал, а сказать не сказал.
— Все на нашей стороне, — с мальчишеской самоуверенностью повторил Чарли. — Солидное положение, выгоды такого родства для меня, здравый смысл — решительно все!
— Правда, твоя сестра всегда выказывала преданность тебе, — сказал Брэдли, хватаясь хоть за эту тень надежды.
— Ну еще бы, мистер Хэдстон! Она послушная. И теперь, когда вы удостоили меня своим доверием и поделились своими мыслями со мной первым, я опять скажу: все на нашей стороне!
И Брэдли снова подумал: «Все, кроме твоей сестры, пожалуй».
Пыльно-серый, чахлый вечер в лондонском Сити не способен внушать надежды. В запертых на замки товарных складах и конторах есть что-то мертвенное, а присущая нам, англичанам, боязнь ярких красок придает всему траурный вид. Колокольни и шпили церквей, стиснутых домами, — темные, закоптелые, как и само небо, которое того и гляди навалится на них, ничуть не разряжают сумрачности городского пейзажа; у солнечных часов, погруженных в густую тень на церковной стене, такой вид, точно они обанкротились и на веки вечные отказались от своих обязательств; жалкие привратники и метельщики сметают в канавы клочья газет и прочие жалкие отбросы, а отбросы человеческие, еще более жалкие, наклоняются над этим мусором, роются, шарят там в поисках чего-нибудь еще годного на продажу. Толпы, двигающиеся из Сити, похожи на узников, выпушенных на свободу, и мрачная Ньюгетская тюрьма кажется не менее подходящей резиденцией для могущественного лорд-мэра, чем его великолепные особняк.
Таким-то вечером, когда городская пыль оседает на волосах, слепит глаза, въедается в кожу, когда ветер крушит своими колесами листья, разлетевшиеся по закоулкам с чахлых городских деревьев, учитель и ученик вышли на Леднхолл-стрит и направились к востоку от нее — подкарауливать Лиззи. Придя на место немного раньше, чем нужно, они спрятались за угол и стали ждать ее появления. Даже самые элегантные из нас сильно проигрывают, если им приходится выглядывать из-за угла, а уж для такого, как Брэдли, эта позиция была и вовсе не выгодна.
— Вон она, мистер Хэдстон. Пойдемте ей навстречу.
Едва они показались, Лиззи сразу увидела их и явно встревожилась. Но она поздоровалась с братом, как всегда тепло, и коснулась протянутой руки Брэдли.
— Чарли, милый, куда это ты? — спросила она.
— Никуда. Мы пришли повидаться с тобой.
— Повидаться со мной, Чарли?
— Да. Мы тебя проводим. Только не веди нас по людным улицам, где так шумно, что и поговорить нельзя. Выбирай где потише. Вон у той церкви большой мощеный двор и там никого нет. Пойдемте туда.
— Но это нам совсем не по пути, Чарли.
— Нет, по пути, — нетерпеливо ответил мальчик. — Если мне по пути, значит и тебе тоже.
Она не отпустила руки брата и чуть ли не с мольбой посмотрела на него. Чтобы не встретиться с ней взглядом, он обратился к учителю:
— Идемте, мистер Хэдстон. — Брэдли пошел не рядом с ней, а рядом с Чарли, руку которого она все еще держала в своей. Через двор они прошли на мощеное кладбище с земляной насыпью в середине, по грудь вышиной, обведенной чугунной решеткой. Там, высоко над уровнем всего живого, было отведено удобное и здоровое место для мертвецов и надгробных памятников, причем последние заметно отклонялись от перпендикуляра, точно стыдясь тех лживых слов, что были выбиты на них.
Брат, сестра и учитель в напряженном и неловком молчании прошли вдоль всей решетки, и тогда мальчик остановился и сказал:
— Лиззи, мистер Хэдстон хочет поговорить с тобой. Я не стану мешать ни тебе, ни ему и пойду погуляю тут поблизости, а потом вернусь. Я знаю, о чем мистер Хэдстон будет говорить, и от всей души одобряю это и надеюсь, что ты тоже одобришь… Нет, не надеюсь, а верю! Мне незачем напоминать тебе, Лиззи, что я многим обязан мистеру Хэдстону и желаю ему успеха во всех его делах. И надеюсь… нет! верю, что ты желаешь ему того же.
— Чарли, — ответила она, удерживая его за руку, — тебе лучше остаться. А мистеру Хэдстону лучше не говорить того, что он хочет сказать.
— А откуда ты знаешь, о чем он собирается говорить? — спросил мальчик.
— Может быть, и не знаю, но…
— Может быть, не знаешь? Разумеется, Лиз! Ты бы так не ответила, если бы знала. Ну, пусти меня, не глупи! Удивляюсь тебе! Ведь мистер Хэдстон на нас смотрит!
Лиззи отпустила его руку, и мальчик отошел от них, сказав:
— Будь умницей, Лиз, будь хорошей сестрой!
Они с Брэдли остались вдвоем, но он заговорил только после того, как она подняла на него глаза.
— Когда мы виделись с вами в последний раз, — начал Брэдли, — я сказал, что еще не все объяснил вам, не объяснил того, что, может быть, повлияет на ваше решение. С этим я и пришел сегодня — высказать все до конца. Надеюсь, вы не станете судить обо мне по тому, как я говорю с вами — нерешительно, несмело. Я проигрываю в ваших глазах. Мне хочется предстать перед вами в самом выгодном свете, а я роняю себя. И в этом все мое несчастье.
Наступило молчание. Лиззи медленно двинулась вперед, и учитель так же медленно пошел рядом с ней.
— Я могу показаться вам эгоистом, потому что начинаю с рассуждений о самом себе, — продолжал он. — Мне самому кажется, что я говорю совсем не то и совсем не так, как надо. Но сладить с собой я не в силах. Что поделаешь? Вы моя погибель.
Она вздрогнула — такая страсть была в этих последних словах и в движении рук, которыми они сопровождались.
— Да! Вы моя погибель… погибель… погибель! Я не знаю, что с собой делать, я перестаю доверять самому себе, я не владею собой, когда вижу вас или только думаю о вас. А мои мысли теперь непрестанно полны вами. Я не могу избавиться от этих мыслей с первой нашей встречи! Какой это был день для меня! Какой злосчастный, гибельный день!
Что-то похожее на жалость примешалось к чувству отвращения, которое он вызывал в ней, и она сказала:
— Мистер Хэдстон, мне очень жаль, но я никак не хотела причинить вам зло.
— Вот! — с отчаянием крикнул он. — Теперь получается, будто я в чем-то вас упрекаю, вместо того чтобы раскрыть перед вами душу! Сжальтесь надо мной! У меня все выходит не так, как нужно, когда дело касается вас! Такова уж моя участь!
Стараясь взять себя в руки и то и дело поглядывая на слепые окна домов, выходивших на кладбище, — точно на их тусклых стеклах было написано что-то, что могло помочь ему, — он прошел рядом с ней до самого конца решетки и только тогда заговорил снова.
— Я постараюсь высказать вам все. Вы должны это услышать, мне нельзя больше молчать. Может быть, я кажусь вам жалким, может быть, в вашем присутствии я выгляжу совершенно беспомощным, но знайте — есть немало людей, которые хорошего мнения обо мне, есть люди, которые очень меня уважают. Знайте, что я собственными силами завоевал себе положение в жизни, которое стоило завоевать! Поверьте этому, прошу вас!
— Я верю вам, мистер Хэдстон! Я давно знаю обо всем этом от Чарли.
— Поверьте мне, прошу вас, что если б я предложил разделить со мной мое положение — такое, как оно есть, мой домашний очаг — такой, как он есть, мои чувства — такие, как они есть, — самой уважаемой, самой образованной, самой достойной молодой женщине из тех, что работают на одном поприще со мной, такое предложение, по всей вероятности, было бы принято. И принято с радостью.
— Я не сомневаюсь в этом, — проговорила Лиззи, опуская глаза.
— Мне часто приходило на ум — не решиться ли на такой шаг, не устроить ли свою жизнь подобно тому, как ее устраивают многие люди моего звания? Будем учительствовать с женой в одной школе, я в мужских классах, она — в женских. Оба занятые интересной для нас работой.
— Что же вас остановило? — спросила Лиззи Хэксем. — Почему вы до сих пор так не сделали?
— И хорошо, что не сделал! — Брэдли говорил по-прежнему страстно и по-прежнему взмахивал руками, точно стряхивая по каплям кровь своего сердца на камни, к ее ногам. — Последнее время я только в этом и нахожу хоть какое-то утешение! Только в этом! Если б я решился на такой шаг, а потом это безумие овладело бы мной на мою погибель, мне ничего не стоило бы разорвать семейные узы, словно тонкую нить!
Она испуганно посмотрела на него и подалась назад. Он воскликнул, как бы отвечая на ее невысказанные слова:
— Нет, нет! Это произошло бы независимо от моей воли. Ведь не зависит же от моей воли то, что я сейчас здесь. Вы притягиваете меня к себе. Если б я сидел в глухом каземате, вы исторгли бы меня оттуда! Я пробился бы сквозь тюремные стены и пришел бы к вам! Если б я был тяжело болен, вы подняли бы меня с одра болезни, я сделал бы шаг и упал к вашим ногам!
Дикая сила, звучавшая в словах этого человека, — сила, с которой спали все оковы, — была поистине страшна. Он замолчал и ухватился рукой за выступ кладбищенской ограды, точно собираясь выворотить камень.
— Ни одному человеку не дано знать до поры до времени, какие в нем таятся бездны. Некоторые так никогда и не узнают этого. Пусть живут в мире с самими собой и благодарят судьбу. Но мне эти бездны открыли вы. Вы заставили меня познать их, и с тех пор это море, разбушевавшееся до самого дна, — он ударил себя в грудь, — не может успокоиться.
— Мистер Хэдстон, я не хочу больше вас слушать! Остановитесь, замолчите! Так будет лучше для нас обоих. Пойдемте поищем моего брата.
— Нет, подождите! Мне надо высказать все. Я не знаю покоя с того самого дня, как заговорил об этом и остановился, не высказавшись до конца. Вы встревожились? Мое несчастье заключается еще и в том, что, говоря с вами или о вас, я запинаюсь на каждом слове, а если даю себе волю, то дохожу до безумия! Вон фонарщик. Он сейчас уйдет. Умоляю вас, сделаем еще один круг. Вы напрасно тревожитесь. Я могу сдержать себя и сдержу, обещаю вам.
Она покорилась его мольбе — что же ей оставалось? — и они еще раз обошли кладбище, молча ступая по каменным плитам. Фонарщик зажег один за другим фонари; при их свете суровая серая колокольня будто отступила вдаль, и они опять остались наедине. Он не произнес ни слова до тех пор, пока не дошел до того места, где несколько минут назад прервал свою речь, и там опять задержал шаги и опять ухватился за выступ ограды. И потом, начав говорить, он смотрел не на нее, а на этот выступ, и все сильнее впивался в него пальцами.
— Вы знаете, что я хочу сказать. Я люблю вас. Какой смысл вкладывают в эти слова другие люди, мне неведомо, а я вкладываю в них вот что: меня влечет к вам непреодолимая сила, она владеет всем моим существом, и противостоять ей нельзя. Вы можете послать меня в огонь и в воду, вы можете послать меня на виселицу, вы можете послать меня на любую смерть, вы можете послать меня на все, чего я до сих пор страшился, вы можете послать меня на любую опасность, на любое бесчестье. Мысли мои мешаются, я перестал быть самим собой, вот почему вы моя погибель. Но если вы примете мое предложение и согласитесь стать моей женой, в вашей же власти будет подвигнуть меня на все самое лучшее, самое доброе. Я вполне обеспечен, и вы ни в чем не будете нуждаться. Репутация у меня безукоризненная, она послужит вам надежной защитой. Когда вы увидите меня за работой, которую я выполняю хорошо, когда увидите, как меня уважают, может быть вы будете даже гордиться мною. Я не пожалею сил на это. Все доводы против такого предложения я откинул и делаю его от чистого сердца. Ваш брат всецело на моей стороне, и весьма вероятно, что мы с ним будем жить и работать вместе. Во всяком случае, я не оставлю его без своей помощи, без своей моральной поддержки. По-моему, больше того, что сказано, сказать нельзя. Лишними словами только все испортишь, а я и так говорил плохо. Добавлю только одно: если серьезность моих намерений что-то значит для вас, то верьте — они серьезны, предельно серьезны!
Куски извести из-под камня, который он все выворачивал из ограды, посыпались на мостовую, как бы в подтверждение его слов.
— Мистер Хэдстон…
— Подождите! Прежде чем отвечать мне, давайте еще раз обойдем кладбище. У вас будет лишняя минута подумать, а мне это поможет хоть немного собраться с силами.
Она снова уступила его мольбе, и они снова вернулись на прежнее место, и снова он вцепился пальцами в выступ ограды.
— Так как же, — спросил он, не отводя глаз от камня, — да или нет?
— Мистер Хэдстон, я благодарю вас со всей искренностью, я благодарю вас со всей признательностью и надеюсь, что вы скоро найдете себе достойную жену и будете счастливы с ней. А я должна сказать — нет.
— Может быть, вам надо время на раздумье — неделю, несколько дней? — спросил он сдавленным голосом.
— Нет, не надо.
— Это окончательное решение? И нет надежды, что вы измените его в мою пользу?
— Это решение окончательное, мистер Хэдстон, и я вынуждена сказать вам, что не изменю его.
— Тогда… — голос у Брэдли сразу окреп, и, круто повернувшись к ней, он с такой силой ударил кулаком по камню, что до крови содрал кожу на суставах, — тогда дай-то бог, чтобы я не убил его!
Злоба и ненависть, которые слышались в этих словах, сорвавшихся с его посиневших губ, окровавленная рука, которую он сжимал, точно в ней был нож, нанесший смертельный удар, — все это так напугало Лиззи, что она повернулась и бросилась бежать. Но он удержал ее.
— Мистер Хэдстон, пустите меня! Мистер Хэдстон, я буду звать на помощь!
— Это мне надо звать на помощь! — сказал он. — Если бы вы только знали, как я в ней нуждаюсь!
Чуть не закричав, она отшатнулась от этого искаженного судорогой лица и, не зная, что делать, стала искать глазами брата. Но прошла секунда, и лицо Брэдли застыло, точно на него легла печать смерти.
— Вот! Видите, я овладел собой. Выслушайте меня!
Она вспомнила, что всю жизнь ей приходилось надеяться только на самое себя, вспомнила, что не обязана отчитываться перед этим человеком в своих поступках, и, с достоинством отведя его руку, смело взглянула ему в лицо. Он словно впервые увидел, как она красива. Глаза его померкли — взгляд этой девушки отнял весь их свет и взял его себе.
— Теперь по крайней мере я ничего не оставлю недосказанным, — продолжал он, сложив руки на груди, чтобы не взмахнуть ими в порыве отчаяния. — Теперь, после этого разговора, я по крайней мере не буду мучиться, что упустил возможность высказать все до конца. Мистер Юджин Рэйберн.
— Так это он причина вашей необузданной ярости? — с негодованием воскликнула Лиззи Хэксем.
Брэдли закусил губы, посмотрел ей в лицо и не ответил ни слова.
— Так вы угрожали мистеру Рэйберну? Он снова закусил губы, посмотрел ей в лицо и не ответил ни слова.
— Вы просили выслушать вас, а теперь не хотите говорить! Пустите меня, я пойду поищу брата.
— Стойте! Я никому не угрожал.
Взгляд Лиззи упал на его окровавленную руку. Он поднял ее ко рту, вытер о рукав и снова положил на грудь, повторив:
— Мистер Юджин Рэйберн.
— Зачем вы твердите это имя, мистер Хэдстон?
— Затем! что в нем заключено то немногое, что осталось недосказанным. Заметьте! Я никому не угрожаю! Если вы услышите в моих словах угрозу, остановите меня, поставьте мне это в вину. Мистер Юджин Рэйберн.
В том, как он произносил это имя, чувствовалась такая угроза, страшнее которой не могло и быть.
— Он преследует вас. Вы принимаете его услуги. И его вы слушаете охотно. Мне это известно не хуже, чем ему.
— Мистер Рэйберн очень внимательно и душевно отнесся ко мне после смерти моего несчастного отца, — гордо проговорила Лиззи, — и проявит большую заботу о его памяти.
— Ну, разумеется! Мистер Юджин Рэйберн человек очень заботливый и душевный!
— К вам-то, по-моему, он не имеет никакого касательства, — сказала Лиззи, не в силах сдержать негодование.
— Нет, имеет. Тут вы ошибаетесь. Он имеет ко мне прямое касательство.
— Какое?
— Хотя бы как соперник, — ответил Брэдли.
— Мистер Хэдстон! — воскликнула Лиззи, вся вспыхнув. — С вашей стороны низко так говорить со мной. Но я воспользуюсь этим и скажу, что вы мне не нравитесь, что вы мне сразу не понравились, с первой нашей встречи, и никто, ни один человек в мире не виноват в том, как я к вам отношусь.
Его голова упала на грудь, точно придавленная тяжестью, но не прошло и секунды, как он снова взглянул Лиззи в лицо и провел языком по губам.
— Я говорю вам то немногое, что осталось недосказанным. Я знал о существовании мистера Юджина Рэйберна с тех самых пор, как вы приковали меня к себе. Знал, — и тщетно старался побороть свое чувство к вам. Это ничего не меняло. Полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, я жил все это время. Полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, я говорил с вами сегодня, и, полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, убедился, что мной пренебрегают, что меня отвергли.
— Если вам угодно именно так понимать мою благодарность и мой отказ от вашего предложения, то я тут не виновата, мистер Хэдстон, — сказала Лиззи, чувствуя жалость к этому человеку, мучительно боровшемуся с самим собой, — жалость, быть может, не меньшую, чем отвращение и страх.
— Я ни на что не сетую, — продолжал он, — а просто говорю вам, как обстоит дело. Меня тянуло к вам вопреки чувству собственного достоинства, вопреки тому, что существует мистер Юджин Рэйберн. Вы понимаете, как я низко пал теперь в собственных глазах?
Ее обида и гнев не утихли, но она не давала им воли, видя его муки и помня, что он друг ее брата.
— И теперь мое чувство собственного достоинства брошено ему под ноги. — Брэдли рывком развел руки, скрещенные на груди, и яростно показал вниз, на камни мостовой. — Запомните! Оно брошено под ноги этому человеку, и он торжествует, топча его.
— Неправда! — воскликнула Лиззи.
— Нет, это правда! — сказал Брэдли. — Я столкнулся с ним лицом к лицу, и он растоптал меня в грязи своего презрения. Почему? Потому, что он знал, что мне будет уготовано сегодня, и торжествовал заранее!
— Мистер Хэдстон, вы как в бреду!
— Нет, я спокоен. Я отдаю себе полный отчет в своих словах. Теперь сказано все. Запомните, у меня не вырвалось ни единой угрозы. Я только объяснил вам, как обстоит дело… как обстоит дело сегодня, сейчас.
В эту минуту невдалеке появился ее брат. Она кинулась к нему, ухватилась за него. Брэдли подошел к мальчику с другой стороны и положил свою тяжелую руку ему на плечо.
— Чарли Хэксем, я ухожу. Я пойду один и запрусь у себя в комнате. Говорить со мной сегодня не надо. Выжди полчаса после моего ухода, дай мне побыть одному. Увидимся мы завтра. Утром я приду в школу как обычно.
Сжав руки, он вскрикнул не своим голосом и зашагал прочь. Брат и сестра стояли теперь одни под фонарем на пустынном кладбище. В упор поглядев на Лиззи, мальчик потемнел в лице, нахмурился и грубо сказал:
— Как это понять? Что ты сделала с моим лучшим другом? Признавайся немедленно!
— Чарли! — проговорила его сестра. — Имей хоть каплю жалости ко мне.
— Брось глупости! Какая там жалость! — ответил мальчик. — Что ты натворила? Почему мистер Хэдстон вдруг ушел от нас?
— Он просил меня… ты знаешь, о чем… он просил меня стать его женой, Чарли.
— Ну? — нетерпеливо крикнул мальчик.
— И я была вынуждена сказать ему, что не могу стать его женой.
— Ах, не можешь! — злобно, сквозь зубы повторил мальчик и грубо оттолкнул ее от себя. — Не можешь!
А тебе известно, что он один стоит пятидесяти таких, как ты?
— Очень может быть, Чарли, и все-таки выйти за него я не могу.
— То есть ты сознаешь, что не заслуживаешь такого мужа, что он тебе не пара? Так надо понимать твои слова?
— А кукольная швея не удостаивает своей благосклонностью ни меня, ни тебя, Хэксел, — сказал Брэдли.
— Противная горбунья! Да к тому же дерзкая, мистер Хэдстон! Я боялся, что она выкинет какую-нибудь штуку и помешает нам — с нее станет! Решил, лучше предложу вам пойти в Сити сегодня вечером и встретить сестру на полпути.
— Так я и думал, — сказал Брэдли, натягивая перчатки на свои дрожащие от волнения руки. — Так я и думал.
— Только моя сестрица с ее нелепыми фантазиями и могла отыскать себе такую чудную товарку, — продолжал Чарли. — Ей, видите ли, надо жертвовать собой ради других. Она сама мне так сказала в тог день, когда мы с вами были у нее.
— Почему же она должна жертвовать собой ради какой-то кукольной швеи? — спросил Брэдли.
— А-а! — воскликнул мальчик, весь вспыхнув. — Обычные романтические бредни! Сколько я ни толковал ей об этом, все попусту. Но сегодня, мистер Хэдстон, мы с вами поставим на своем, а остальное как-нибудь наладится.
— Ты по-прежнему полон надежд, Хэксем.
— Разумеется, сэр! Все на нашей стороне. «Все, кроме твоей сестры, пожалуй», — подумал Брэдли. Но только подумал, а сказать не сказал.
— Все на нашей стороне, — с мальчишеской самоуверенностью повторил Чарли. — Солидное положение, выгоды такого родства для меня, здравый смысл — решительно все!
— Правда, твоя сестра всегда выказывала преданность тебе, — сказал Брэдли, хватаясь хоть за эту тень надежды.
— Ну еще бы, мистер Хэдстон! Она послушная. И теперь, когда вы удостоили меня своим доверием и поделились своими мыслями со мной первым, я опять скажу: все на нашей стороне!
И Брэдли снова подумал: «Все, кроме твоей сестры, пожалуй».
Пыльно-серый, чахлый вечер в лондонском Сити не способен внушать надежды. В запертых на замки товарных складах и конторах есть что-то мертвенное, а присущая нам, англичанам, боязнь ярких красок придает всему траурный вид. Колокольни и шпили церквей, стиснутых домами, — темные, закоптелые, как и само небо, которое того и гляди навалится на них, ничуть не разряжают сумрачности городского пейзажа; у солнечных часов, погруженных в густую тень на церковной стене, такой вид, точно они обанкротились и на веки вечные отказались от своих обязательств; жалкие привратники и метельщики сметают в канавы клочья газет и прочие жалкие отбросы, а отбросы человеческие, еще более жалкие, наклоняются над этим мусором, роются, шарят там в поисках чего-нибудь еще годного на продажу. Толпы, двигающиеся из Сити, похожи на узников, выпушенных на свободу, и мрачная Ньюгетская тюрьма кажется не менее подходящей резиденцией для могущественного лорд-мэра, чем его великолепные особняк.
Таким-то вечером, когда городская пыль оседает на волосах, слепит глаза, въедается в кожу, когда ветер крушит своими колесами листья, разлетевшиеся по закоулкам с чахлых городских деревьев, учитель и ученик вышли на Леднхолл-стрит и направились к востоку от нее — подкарауливать Лиззи. Придя на место немного раньше, чем нужно, они спрятались за угол и стали ждать ее появления. Даже самые элегантные из нас сильно проигрывают, если им приходится выглядывать из-за угла, а уж для такого, как Брэдли, эта позиция была и вовсе не выгодна.
— Вон она, мистер Хэдстон. Пойдемте ей навстречу.
Едва они показались, Лиззи сразу увидела их и явно встревожилась. Но она поздоровалась с братом, как всегда тепло, и коснулась протянутой руки Брэдли.
— Чарли, милый, куда это ты? — спросила она.
— Никуда. Мы пришли повидаться с тобой.
— Повидаться со мной, Чарли?
— Да. Мы тебя проводим. Только не веди нас по людным улицам, где так шумно, что и поговорить нельзя. Выбирай где потише. Вон у той церкви большой мощеный двор и там никого нет. Пойдемте туда.
— Но это нам совсем не по пути, Чарли.
— Нет, по пути, — нетерпеливо ответил мальчик. — Если мне по пути, значит и тебе тоже.
Она не отпустила руки брата и чуть ли не с мольбой посмотрела на него. Чтобы не встретиться с ней взглядом, он обратился к учителю:
— Идемте, мистер Хэдстон. — Брэдли пошел не рядом с ней, а рядом с Чарли, руку которого она все еще держала в своей. Через двор они прошли на мощеное кладбище с земляной насыпью в середине, по грудь вышиной, обведенной чугунной решеткой. Там, высоко над уровнем всего живого, было отведено удобное и здоровое место для мертвецов и надгробных памятников, причем последние заметно отклонялись от перпендикуляра, точно стыдясь тех лживых слов, что были выбиты на них.
Брат, сестра и учитель в напряженном и неловком молчании прошли вдоль всей решетки, и тогда мальчик остановился и сказал:
— Лиззи, мистер Хэдстон хочет поговорить с тобой. Я не стану мешать ни тебе, ни ему и пойду погуляю тут поблизости, а потом вернусь. Я знаю, о чем мистер Хэдстон будет говорить, и от всей души одобряю это и надеюсь, что ты тоже одобришь… Нет, не надеюсь, а верю! Мне незачем напоминать тебе, Лиззи, что я многим обязан мистеру Хэдстону и желаю ему успеха во всех его делах. И надеюсь… нет! верю, что ты желаешь ему того же.
— Чарли, — ответила она, удерживая его за руку, — тебе лучше остаться. А мистеру Хэдстону лучше не говорить того, что он хочет сказать.
— А откуда ты знаешь, о чем он собирается говорить? — спросил мальчик.
— Может быть, и не знаю, но…
— Может быть, не знаешь? Разумеется, Лиз! Ты бы так не ответила, если бы знала. Ну, пусти меня, не глупи! Удивляюсь тебе! Ведь мистер Хэдстон на нас смотрит!
Лиззи отпустила его руку, и мальчик отошел от них, сказав:
— Будь умницей, Лиз, будь хорошей сестрой!
Они с Брэдли остались вдвоем, но он заговорил только после того, как она подняла на него глаза.
— Когда мы виделись с вами в последний раз, — начал Брэдли, — я сказал, что еще не все объяснил вам, не объяснил того, что, может быть, повлияет на ваше решение. С этим я и пришел сегодня — высказать все до конца. Надеюсь, вы не станете судить обо мне по тому, как я говорю с вами — нерешительно, несмело. Я проигрываю в ваших глазах. Мне хочется предстать перед вами в самом выгодном свете, а я роняю себя. И в этом все мое несчастье.
Наступило молчание. Лиззи медленно двинулась вперед, и учитель так же медленно пошел рядом с ней.
— Я могу показаться вам эгоистом, потому что начинаю с рассуждений о самом себе, — продолжал он. — Мне самому кажется, что я говорю совсем не то и совсем не так, как надо. Но сладить с собой я не в силах. Что поделаешь? Вы моя погибель.
Она вздрогнула — такая страсть была в этих последних словах и в движении рук, которыми они сопровождались.
— Да! Вы моя погибель… погибель… погибель! Я не знаю, что с собой делать, я перестаю доверять самому себе, я не владею собой, когда вижу вас или только думаю о вас. А мои мысли теперь непрестанно полны вами. Я не могу избавиться от этих мыслей с первой нашей встречи! Какой это был день для меня! Какой злосчастный, гибельный день!
Что-то похожее на жалость примешалось к чувству отвращения, которое он вызывал в ней, и она сказала:
— Мистер Хэдстон, мне очень жаль, но я никак не хотела причинить вам зло.
— Вот! — с отчаянием крикнул он. — Теперь получается, будто я в чем-то вас упрекаю, вместо того чтобы раскрыть перед вами душу! Сжальтесь надо мной! У меня все выходит не так, как нужно, когда дело касается вас! Такова уж моя участь!
Стараясь взять себя в руки и то и дело поглядывая на слепые окна домов, выходивших на кладбище, — точно на их тусклых стеклах было написано что-то, что могло помочь ему, — он прошел рядом с ней до самого конца решетки и только тогда заговорил снова.
— Я постараюсь высказать вам все. Вы должны это услышать, мне нельзя больше молчать. Может быть, я кажусь вам жалким, может быть, в вашем присутствии я выгляжу совершенно беспомощным, но знайте — есть немало людей, которые хорошего мнения обо мне, есть люди, которые очень меня уважают. Знайте, что я собственными силами завоевал себе положение в жизни, которое стоило завоевать! Поверьте этому, прошу вас!
— Я верю вам, мистер Хэдстон! Я давно знаю обо всем этом от Чарли.
— Поверьте мне, прошу вас, что если б я предложил разделить со мной мое положение — такое, как оно есть, мой домашний очаг — такой, как он есть, мои чувства — такие, как они есть, — самой уважаемой, самой образованной, самой достойной молодой женщине из тех, что работают на одном поприще со мной, такое предложение, по всей вероятности, было бы принято. И принято с радостью.
— Я не сомневаюсь в этом, — проговорила Лиззи, опуская глаза.
— Мне часто приходило на ум — не решиться ли на такой шаг, не устроить ли свою жизнь подобно тому, как ее устраивают многие люди моего звания? Будем учительствовать с женой в одной школе, я в мужских классах, она — в женских. Оба занятые интересной для нас работой.
— Что же вас остановило? — спросила Лиззи Хэксем. — Почему вы до сих пор так не сделали?
— И хорошо, что не сделал! — Брэдли говорил по-прежнему страстно и по-прежнему взмахивал руками, точно стряхивая по каплям кровь своего сердца на камни, к ее ногам. — Последнее время я только в этом и нахожу хоть какое-то утешение! Только в этом! Если б я решился на такой шаг, а потом это безумие овладело бы мной на мою погибель, мне ничего не стоило бы разорвать семейные узы, словно тонкую нить!
Она испуганно посмотрела на него и подалась назад. Он воскликнул, как бы отвечая на ее невысказанные слова:
— Нет, нет! Это произошло бы независимо от моей воли. Ведь не зависит же от моей воли то, что я сейчас здесь. Вы притягиваете меня к себе. Если б я сидел в глухом каземате, вы исторгли бы меня оттуда! Я пробился бы сквозь тюремные стены и пришел бы к вам! Если б я был тяжело болен, вы подняли бы меня с одра болезни, я сделал бы шаг и упал к вашим ногам!
Дикая сила, звучавшая в словах этого человека, — сила, с которой спали все оковы, — была поистине страшна. Он замолчал и ухватился рукой за выступ кладбищенской ограды, точно собираясь выворотить камень.
— Ни одному человеку не дано знать до поры до времени, какие в нем таятся бездны. Некоторые так никогда и не узнают этого. Пусть живут в мире с самими собой и благодарят судьбу. Но мне эти бездны открыли вы. Вы заставили меня познать их, и с тех пор это море, разбушевавшееся до самого дна, — он ударил себя в грудь, — не может успокоиться.
— Мистер Хэдстон, я не хочу больше вас слушать! Остановитесь, замолчите! Так будет лучше для нас обоих. Пойдемте поищем моего брата.
— Нет, подождите! Мне надо высказать все. Я не знаю покоя с того самого дня, как заговорил об этом и остановился, не высказавшись до конца. Вы встревожились? Мое несчастье заключается еще и в том, что, говоря с вами или о вас, я запинаюсь на каждом слове, а если даю себе волю, то дохожу до безумия! Вон фонарщик. Он сейчас уйдет. Умоляю вас, сделаем еще один круг. Вы напрасно тревожитесь. Я могу сдержать себя и сдержу, обещаю вам.
Она покорилась его мольбе — что же ей оставалось? — и они еще раз обошли кладбище, молча ступая по каменным плитам. Фонарщик зажег один за другим фонари; при их свете суровая серая колокольня будто отступила вдаль, и они опять остались наедине. Он не произнес ни слова до тех пор, пока не дошел до того места, где несколько минут назад прервал свою речь, и там опять задержал шаги и опять ухватился за выступ ограды. И потом, начав говорить, он смотрел не на нее, а на этот выступ, и все сильнее впивался в него пальцами.
— Вы знаете, что я хочу сказать. Я люблю вас. Какой смысл вкладывают в эти слова другие люди, мне неведомо, а я вкладываю в них вот что: меня влечет к вам непреодолимая сила, она владеет всем моим существом, и противостоять ей нельзя. Вы можете послать меня в огонь и в воду, вы можете послать меня на виселицу, вы можете послать меня на любую смерть, вы можете послать меня на все, чего я до сих пор страшился, вы можете послать меня на любую опасность, на любое бесчестье. Мысли мои мешаются, я перестал быть самим собой, вот почему вы моя погибель. Но если вы примете мое предложение и согласитесь стать моей женой, в вашей же власти будет подвигнуть меня на все самое лучшее, самое доброе. Я вполне обеспечен, и вы ни в чем не будете нуждаться. Репутация у меня безукоризненная, она послужит вам надежной защитой. Когда вы увидите меня за работой, которую я выполняю хорошо, когда увидите, как меня уважают, может быть вы будете даже гордиться мною. Я не пожалею сил на это. Все доводы против такого предложения я откинул и делаю его от чистого сердца. Ваш брат всецело на моей стороне, и весьма вероятно, что мы с ним будем жить и работать вместе. Во всяком случае, я не оставлю его без своей помощи, без своей моральной поддержки. По-моему, больше того, что сказано, сказать нельзя. Лишними словами только все испортишь, а я и так говорил плохо. Добавлю только одно: если серьезность моих намерений что-то значит для вас, то верьте — они серьезны, предельно серьезны!
Куски извести из-под камня, который он все выворачивал из ограды, посыпались на мостовую, как бы в подтверждение его слов.
— Мистер Хэдстон…
— Подождите! Прежде чем отвечать мне, давайте еще раз обойдем кладбище. У вас будет лишняя минута подумать, а мне это поможет хоть немного собраться с силами.
Она снова уступила его мольбе, и они снова вернулись на прежнее место, и снова он вцепился пальцами в выступ ограды.
— Так как же, — спросил он, не отводя глаз от камня, — да или нет?
— Мистер Хэдстон, я благодарю вас со всей искренностью, я благодарю вас со всей признательностью и надеюсь, что вы скоро найдете себе достойную жену и будете счастливы с ней. А я должна сказать — нет.
— Может быть, вам надо время на раздумье — неделю, несколько дней? — спросил он сдавленным голосом.
— Нет, не надо.
— Это окончательное решение? И нет надежды, что вы измените его в мою пользу?
— Это решение окончательное, мистер Хэдстон, и я вынуждена сказать вам, что не изменю его.
— Тогда… — голос у Брэдли сразу окреп, и, круто повернувшись к ней, он с такой силой ударил кулаком по камню, что до крови содрал кожу на суставах, — тогда дай-то бог, чтобы я не убил его!
Злоба и ненависть, которые слышались в этих словах, сорвавшихся с его посиневших губ, окровавленная рука, которую он сжимал, точно в ней был нож, нанесший смертельный удар, — все это так напугало Лиззи, что она повернулась и бросилась бежать. Но он удержал ее.
— Мистер Хэдстон, пустите меня! Мистер Хэдстон, я буду звать на помощь!
— Это мне надо звать на помощь! — сказал он. — Если бы вы только знали, как я в ней нуждаюсь!
Чуть не закричав, она отшатнулась от этого искаженного судорогой лица и, не зная, что делать, стала искать глазами брата. Но прошла секунда, и лицо Брэдли застыло, точно на него легла печать смерти.
— Вот! Видите, я овладел собой. Выслушайте меня!
Она вспомнила, что всю жизнь ей приходилось надеяться только на самое себя, вспомнила, что не обязана отчитываться перед этим человеком в своих поступках, и, с достоинством отведя его руку, смело взглянула ему в лицо. Он словно впервые увидел, как она красива. Глаза его померкли — взгляд этой девушки отнял весь их свет и взял его себе.
— Теперь по крайней мере я ничего не оставлю недосказанным, — продолжал он, сложив руки на груди, чтобы не взмахнуть ими в порыве отчаяния. — Теперь, после этого разговора, я по крайней мере не буду мучиться, что упустил возможность высказать все до конца. Мистер Юджин Рэйберн.
— Так это он причина вашей необузданной ярости? — с негодованием воскликнула Лиззи Хэксем.
Брэдли закусил губы, посмотрел ей в лицо и не ответил ни слова.
— Так вы угрожали мистеру Рэйберну? Он снова закусил губы, посмотрел ей в лицо и не ответил ни слова.
— Вы просили выслушать вас, а теперь не хотите говорить! Пустите меня, я пойду поищу брата.
— Стойте! Я никому не угрожал.
Взгляд Лиззи упал на его окровавленную руку. Он поднял ее ко рту, вытер о рукав и снова положил на грудь, повторив:
— Мистер Юджин Рэйберн.
— Зачем вы твердите это имя, мистер Хэдстон?
— Затем! что в нем заключено то немногое, что осталось недосказанным. Заметьте! Я никому не угрожаю! Если вы услышите в моих словах угрозу, остановите меня, поставьте мне это в вину. Мистер Юджин Рэйберн.
В том, как он произносил это имя, чувствовалась такая угроза, страшнее которой не могло и быть.
— Он преследует вас. Вы принимаете его услуги. И его вы слушаете охотно. Мне это известно не хуже, чем ему.
— Мистер Рэйберн очень внимательно и душевно отнесся ко мне после смерти моего несчастного отца, — гордо проговорила Лиззи, — и проявит большую заботу о его памяти.
— Ну, разумеется! Мистер Юджин Рэйберн человек очень заботливый и душевный!
— К вам-то, по-моему, он не имеет никакого касательства, — сказала Лиззи, не в силах сдержать негодование.
— Нет, имеет. Тут вы ошибаетесь. Он имеет ко мне прямое касательство.
— Какое?
— Хотя бы как соперник, — ответил Брэдли.
— Мистер Хэдстон! — воскликнула Лиззи, вся вспыхнув. — С вашей стороны низко так говорить со мной. Но я воспользуюсь этим и скажу, что вы мне не нравитесь, что вы мне сразу не понравились, с первой нашей встречи, и никто, ни один человек в мире не виноват в том, как я к вам отношусь.
Его голова упала на грудь, точно придавленная тяжестью, но не прошло и секунды, как он снова взглянул Лиззи в лицо и провел языком по губам.
— Я говорю вам то немногое, что осталось недосказанным. Я знал о существовании мистера Юджина Рэйберна с тех самых пор, как вы приковали меня к себе. Знал, — и тщетно старался побороть свое чувство к вам. Это ничего не меняло. Полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, я жил все это время. Полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, я говорил с вами сегодня, и, полный мыслей о мистере Юджине Рэйберне, убедился, что мной пренебрегают, что меня отвергли.
— Если вам угодно именно так понимать мою благодарность и мой отказ от вашего предложения, то я тут не виновата, мистер Хэдстон, — сказала Лиззи, чувствуя жалость к этому человеку, мучительно боровшемуся с самим собой, — жалость, быть может, не меньшую, чем отвращение и страх.
— Я ни на что не сетую, — продолжал он, — а просто говорю вам, как обстоит дело. Меня тянуло к вам вопреки чувству собственного достоинства, вопреки тому, что существует мистер Юджин Рэйберн. Вы понимаете, как я низко пал теперь в собственных глазах?
Ее обида и гнев не утихли, но она не давала им воли, видя его муки и помня, что он друг ее брата.
— И теперь мое чувство собственного достоинства брошено ему под ноги. — Брэдли рывком развел руки, скрещенные на груди, и яростно показал вниз, на камни мостовой. — Запомните! Оно брошено под ноги этому человеку, и он торжествует, топча его.
— Неправда! — воскликнула Лиззи.
— Нет, это правда! — сказал Брэдли. — Я столкнулся с ним лицом к лицу, и он растоптал меня в грязи своего презрения. Почему? Потому, что он знал, что мне будет уготовано сегодня, и торжествовал заранее!
— Мистер Хэдстон, вы как в бреду!
— Нет, я спокоен. Я отдаю себе полный отчет в своих словах. Теперь сказано все. Запомните, у меня не вырвалось ни единой угрозы. Я только объяснил вам, как обстоит дело… как обстоит дело сегодня, сейчас.
В эту минуту невдалеке появился ее брат. Она кинулась к нему, ухватилась за него. Брэдли подошел к мальчику с другой стороны и положил свою тяжелую руку ему на плечо.
— Чарли Хэксем, я ухожу. Я пойду один и запрусь у себя в комнате. Говорить со мной сегодня не надо. Выжди полчаса после моего ухода, дай мне побыть одному. Увидимся мы завтра. Утром я приду в школу как обычно.
Сжав руки, он вскрикнул не своим голосом и зашагал прочь. Брат и сестра стояли теперь одни под фонарем на пустынном кладбище. В упор поглядев на Лиззи, мальчик потемнел в лице, нахмурился и грубо сказал:
— Как это понять? Что ты сделала с моим лучшим другом? Признавайся немедленно!
— Чарли! — проговорила его сестра. — Имей хоть каплю жалости ко мне.
— Брось глупости! Какая там жалость! — ответил мальчик. — Что ты натворила? Почему мистер Хэдстон вдруг ушел от нас?
— Он просил меня… ты знаешь, о чем… он просил меня стать его женой, Чарли.
— Ну? — нетерпеливо крикнул мальчик.
— И я была вынуждена сказать ему, что не могу стать его женой.
— Ах, не можешь! — злобно, сквозь зубы повторил мальчик и грубо оттолкнул ее от себя. — Не можешь!
А тебе известно, что он один стоит пятидесяти таких, как ты?
— Очень может быть, Чарли, и все-таки выйти за него я не могу.
— То есть ты сознаешь, что не заслуживаешь такого мужа, что он тебе не пара? Так надо понимать твои слова?