ГЛАВА XV
   Отец и дочь
   Сам мистер Грэдграйнд ничем не походил на Синюю бороду, однако кабинет его с полным основанием можно было назвать синей комнатой, ввиду обилия в нем Синих книг. Что бы им ни надлежало доказать (а доказать они, как правило, могут, что угодно), доказывала здесь вся многотомная армия их, неуклонно пополняемая новобранцами. В этом заколдованном покое самые сложные социальные вопросы вычислялись, подытоживались и благополучно улаживались, - но, к сожалению, те, кого они касались, лишены были возможности узнать об этом. Подобно астроному, который сидел бы в обсерватории без окон и устроил звездную вселенную единственно при помощи пера, чернил и бумаги, мистер Грэдграйнд в своей обсерватории (а таких очень много) мог не приглядываться к мириадам человеческих существ, кишевших вокруг него, а потому вершил их судьбы на грифельной доске, утирая им слезы грязным огрызком губки.
   В эту-то обсерваторию - мрачноватую комнату, украшенную убийственно точными часами, которые каждую отмеренную секунду сопровождали зловещим стуком, словно приколачивали крышку гроба, - и пришла на другое утро Луиза. Одно из окон выходило на Кокстаун; и когда она села подле письменного стола мистера Грэдграйнда, взору ее открылись высокие трубы и длинные спирали дыма, угрюмо поднимавшиеся вдали.
   - Дорогая Луиза, - начал ее отец, - я вчера вечером предупредил тебя о предстоящем серьезном разговоре между нами и просил тебя отнестись внимательно к тому, что я имею сказать тебе. Ты получила столь образцовое воспитание и - я счастлив, что могу засвидетельствовать это, - так блестяще оправдала мои надежды, что я вполне полагаюсь на твой здравый смысл. Ты не мечтательница, не горячая голова; ты привыкла судить обо всем трезво, бесстрастно, руководствуясь разумом и расчетом. И я знаю, что именно так ты взглянешь на то, что я намерен сообщить тебе.
   Он помолчал, словно надеясь услышать что-нибудь в ответ. Но Луиза не проронила ни слова.
   - Луиза, дорогая моя, у меня просят твоей руки.
   Опять он помолчал, и опять она не сказала ни слова. Это так удивило его, что он счел нужным повторить: "Просят твоей руки, дорогая". На что она отвечала, видимо, без малейшего волнения:
   - Я слышу, отец. Я очень внимательно слушаю, уверяю вас.
   - Отлично! - Мистер Грэдграйнд, успокоенный, одобрительно улыбнулся. - Ты даже более рассудительна, чем я ожидал, Луиза. Или, быть может, ты уже приуготовлена к тому, что мне поручено объявить тебе?
   - Не могу ответить вам, отец, пока не узнаю, о чем идет речь. Но приуготовлена или нет, я хочу все услышать из ваших уст.
   Странное дело - мистер Грэдграйнд в эту минуту далеко не был так невозмутимо спокоен, как его дочь. Он взял в руки разрезальный нож, повертел его, положил обратно, опять взял в руки и даже, прищурив один глаз, посмотрел вдоль лезвия, обдумывая, что сказать.
   - Твои слова, дорогая Луиза, вполне разумны. Так вот, я согласился уведомить тебя о том, что... короче говоря, мистер Баундерби сообщил мне, что он много лет с особенным интересом и радостью следил за твоим развитием и много лет питал надежду, что, наконец, наступит час, когда он сделает тебе предложение. Этот час, которого он так долго и с таким упорным постоянством дожидался, теперь настал. Мистер Баундерби через меня просит твоей руки и поручил мне поставить тебя об этом в известность и выразить от его имени надежду, что ты отнесешься к его просьбе благосклонно.
   Молчание. Глухое тиканье убийственно точных часов. Черный, густой дым вдалеке.
   - Отец, - сказала Луиза, - вы думаете, что я люблю мистера Баундерби?
   Этот неожиданный вопрос крайне расстроил мистера Грэдграйнда.
   - Дитя мое, - отвечал он, - я... право же... не берусь судить об этом.
   - Отец, - продолжала Луиза все тем же ровным, невозмутимым тоном, вы требуете, чтобы я любила мистера Баундерби?
   - Нет, дорогая моя, нет. Я ничего не требую.
   - Отец, - так же спокойно продолжала она, - мистер Баундерби требует, чтобы я любила его?
   - Право же, дорогая, очень трудно ответить на твой вопрос...
   - Трудно ответить "да" или "нет", отец?
   - Разумеется, дорогая. Ибо, - тут можно было пуститься в теоретические выкладки, и мистер Грэдграйнд воспрянул духом, - ибо ответ в данном случае существенно зависит от того, какое значение мы вкладываем в это слово. Мистер Баундерби вполне отдает справедливость тебе, равно как и себе самому, и поэтому всякие притязания на какие-либо фантазии, химеры или романтические бредни (все это синонимы) исключаются. Недаром ты росла на глазах у мистера Баундерби. Он слишком уважает твой здравый смысл, не говоря уже о собственном, чтобы ему пришло в голову обращаться к тебе с подобными причудами. Посему, само по себе это слово - я, дорогая, только высказываю свое мнение, - быть может, не вполне уместно.
   - Каким словом вы советуете заменить его, отец?
   - Дорогая Луиза, - отвечал мистер Грэдграйнд, окончательно оправившись от овладевшего им было смущения, - я бы советовал тебе (поскольку ты об этом просишь) рассмотреть этот вопрос в точности так же, как ты привыкла рассматривать любой другой вопрос, а именно - обратиться к фактам. Люди невежественные и взбалмошные склонны усложнять такого рода случаи разными не относящимися к делу фантазиями и другими нелепостями, кои, ежели разобраться, вообще не существуют в природе; мне незачем говорить тебе, что ты на это не способна. Каковы же в данном случае факты? Тебе, круглым счетом, двадцать лет; мистеру Баундерби, круглым счетом, пятьдесят. Следовательно, имеется некоторое несоответствие возрастов; что касается средств и положения, то тут не только нет несоответствия, а напротив, налицо полное отсутствие такового. Отсюда вытекает вопрос: может ли сие одно несоответствие служить препятствием к вступлению в подобный брак? Разбирая этот вопрос, не следует пренебрегать статистическими данными, коими мы в настоящее время располагаем касательно браков, заключаемых в Англии и Уэльсе. Цифры показывают, что число неравных по возрасту браков весьма велико, причем свыше трех четвертей этого числа приходится на случаи, когда старший из брачующихся именно жених. Небезынтересно отметить, что повсеместное преобладание этого закона подтверждается теми подсчетами, которые мы произвели на основании сведений, собранных среди туземцев путешественниками по Британским владениям в Индии, а также в значительной части Китая и среди калмыков, населяющих Татарию. Итак - несоответствие, о котором я упомянул, можно почти не считать таковым, и (собственно говоря) оно все равно что не существует.
   - Чем вы предлагаете заменить то слово, которое я употребила и которое вы нашли неуместным? - спросила Луиза все так же сдержанно и холодно, вопреки обнадеживающим выводам, к которым пришел ее отец.
   - Мне кажется, Луиза, - отвечал мистер Грэдграйнд, - что это яснее ясного. Строго придерживаясь фактов, ты задаешь себе вопрос: фактически мистер Баундерби сделал мне предложение? Да, сделал. Остается один-единственный вопрос: принять ли его предложение? Что может быть яснее?
   - Принять ли его предложение? - медленно, с расстановкой повторила Луиза.
   - Вот именно. И мне, твоему отцу, Луиза, отрадно сознавать, что на твое решение не могут повлиять ни образ мыслей, ни образ жизни, свойственные многим молодым девушкам.
   - Нет, отец, - подтвердила она, - не могут.
   - Теперь предоставляю тебе самой судить, - сказал мистер Грэдграйнд. - Я изложил тебе обстоятельства дела так, как они обычно понимаются людьми практическими; так в свое время обстояло дело между мной и твоей матерью. В остальном, дорогая моя Луиза, слово за тобой.
   С самого начала разговора она пристально смотрела ему в лицо. Теперь и он, откинувшись на спинку кресла, в свою очередь устремил на нее взгляд глубоко посаженных глаз, - и, быть может, то была минута, когда он мог бы угадать ее смятение, почувствовать, что она готова броситься к нему на грудь и излить перед ним душу. Но чтобы понять ее порыв, ему пришлось бы одним прыжком перескочить через искусственные преграды, которые он долгие годы воздвигал между собой и человеческим естеством, чья сокровенная сущность не поддается тончайшим ухищрениям алгебры и не поддастся до самого того дня, когда в последний раз на земле возгласит труба архангела и даже алгебра будет развеяна в прах *. Для такого прыжка преграды были слишком многочисленны и высоки. Не прочтя в его взгляде ничего кроме черствой, бездушной деловитости, она снова замкнулась в себе: и минута канула в бездонные глубины прошлого, где исчезают все упущенные мгновения.
   Она отвела глаза и так долго молчала, глядя в окно, выходящее на Кокстаун, что отец в конце концов спросил ее:
   - Ты ищешь совета у фабричных труб, Луиза?
   - Сейчас там только дым, скучный, медлительный дым. Но когда приходит ночь, огонь вырывается наружу, отец! - отвечала она, бросив на него быстрый взгляд.
   - Разумеется, Луиза, это известно. Я не совсем понимаю, какое это имеет отношение... - Надо отдать ему справедливость - он в самом деле ничего не понял.
   Она небрежно повела рукой, словно отмахиваясь от его вопроса, и, снова посмотрев ему прямо в глаза, сказала:
   - Я часто думаю о том, что жизнь очень коротка. Это замечание имело столь явное касательство к его излюбленному предмету, что он тотчас прервал ее:
   - Несомненно, дорогая, жизнь коротка. Однако доказано, что в последние годы продолжительность человеческой жизни возрастает. Подсчеты различных обществ по страхованию жизни и выплате ренты, наряду с другими бесспорными данными, установили этот факт.
   - Я говорю о своей жизни, отец.
   - Ах, вот оно что! Тем не менее, - сказал мистер Грэдграйнд, - мне незачем объяснять тебе, Луиза, что она подчинена тем же законам, что и все жизни в совокупности.
   - Пока она длится, я хотела бы совершить то малое, что в моих силах и на что я способна. Так не все ли равно?
   Мистер Грэдграйнд. сбитый с толку этим неожиданным выводом, переспросил с недоумением:
   - Почему все равно? Что именно все равно, дорогая?
   - Мистер Баундерби, - не ответив отцу, продолжала она, отчеканивая каждое слово, - сделал мне предложение. Вопрос, который я должна задать себе, гласит: принять ли его предложение? Так ведь, отец? Вы так объяснили мне. Так или нет?
   - Именно так, дорогая.
   - Пусть так и будет. Если мистер Баундерби согласен взять меня в жены на таких условиях, я принимаю его предложение. Передайте ему мой ответ хоть сегодня, отец. Повторите его по возможности слово в слово, - я хочу, чтобы он знал все, что я сказала.
   - Это очень хорошо, дорогая, что ты стоишь за точность, - похвалил мистер Грэдграйнд. - Я непременно исполню твою просьбу. Нет ли у тебя особых пожеланий относительно того, на когда назначить свадьбу?
   - Никаких, отец. Не все ли равно?
   К концу разговора он придвинулся поближе к дочери и взял ее руку в свои. Но когда она повторила этот странный вопрос, он насторожился, словно его слух поразил какой-то диссонанс. Он помолчал, внимательно посмотрел на дочь и, не выпуская ее руки, сказал:
   - Луиза, я не счел нужным задать тебе один вопрос, ибо я мысли не допускал, что на него возможны два ответа. Но, пожалуй, лучше спросить тебя для верности. Скажи, ты втайне никому другому не давала слова?
   - Отец, - почти с гневом возразила она, - кому другому могла я дать слово? Кого я видела? Где бывала? Какие чувства знало мое сердце?
   - Дорогая моя Луиза, - сказал мистер Грэдграйнд, успокоенный и весьма довольный, - я заслужил твой упрек. Но я хотел только исполнить свой долг.
   - Что знаю я, отец, о самой себе? - негромко сказала Луиза. - О своих склонностях и вкусах, стремлениях и чувствах, о всем том, что могло бы зародиться во мне? Могла ли я вырваться из круга доказуемых истин и осязаемых явлений? - Она безотчетно сжала руку, как будто держала в ней какой-то твердый предмет, потом медленно разогнула пальцы, словно высыпая горсть золы или праха.
   - Дорогая моя, - подтвердил ее в высшей степени практический родитель, - ты права, ты совершенно права.
   - Как могли вы, отец, задать подобный вопрос мне? Невинные прихоти, столь свойственные детям - о чем даже я знаю понаслышке, - никогда не находили приюта в моей душе. Вы так заботливо берегли меня, что сердце мое никогда не было сердцем ребенка. Вы так образцово воспитывали меня, что мне никогда не снились детские сны. Вы так мудро растили меня, отец, от колыбели до сего часа, что я никогда не знала ни детской веры, ни детского страха.
   Мистер Грэдграйнд даже растрогался, услышав такое признание своего успеха.
   - Моя дорогая Луиза, - проговорил он, - ты сторицей вознаграждаешь мои труды. Поцелуй меня, дочка.
   И дочь поцеловала его. Не выпуская ее из своих объятий, он продолжал:
   - Теперь я могу сказать тебе, любимое дитя мое, что я счастлив здравым решением, к которому ты пришла. Мистер Баундерби человек весьма замечательный, а что касается маленького - я бы сказал, едва уловимого несоответствия между вами, то ты с самого начала так настроила свои мысли, что его как бы и не существует. Это именно та цель, которую я всегда видел перед собой: воспитать тебя так, чтобы ты, будучи еще очень молодой, имела (если можно так выразиться) почти любой возраст. Поцелуй меня еще раз, Луиза. А теперь пойдем к твоей матушке.
   Они направились в гостиную, где почтенная леди, не склонная ни к каким фокусам, как обычно, возлежала на диване, а подле нее сидела Сесси с работой в руках. Когда они вошли, она подала кое-какие слабые признаки жизни, и немного погодя бледный транспарант занял сидячее положение.
   - Миссис Грэдграйнд, - провозгласил ее супруг, с явным нетерпением дожидавшийся конца этого подвига, - позвольте представить вам миссис Баундерби.
   - Вот как? - сказала миссис Грэдграйнд. - Я вижу, дело сладилось! Ну что ж, Луиза, надеюсь, здоровье твое выдержит, но ежели у тебя станет болеть голова с первого дня замужества, как случилось со мной, то, по совести говоря, ничего завидного тут нет, хотя ты, конечно, уверена, что очень даже есть, все девушки так думают. Впрочем, поздравляю тебя, дорогая, и желаю тебе, чтобы твои ологические науки пошли тебе впрок, от души желаю! Обними меня, Луиза, только не задень за правое плечо, оно мозжит у меня с самого утра. А теперь, - захныкала миссис Грэдграйнд, снова натягивая на себя все свои шали после состоявшегося материнского объятия, - я день-деньской буду мучиться, потому что как же мне называть его?
   - Миссис Грэдграйнд, - грозно вопросил ее супруг, - о чем вы говорите?
   - О том, мистер Грэдграйнд, как мне называть его, когда он женится на Луизе! Как-то я же должна буду называть его. Ведь немыслимо, - сказала миссис Грэдграйнд, не то с обидой, не то озабоченная соблюдением правил вежливости, - постоянно обращаться к нему, никак его не называя. Я не могу звать его Джосайя, потому что не выношу этого имени. Звать его Джо вы никогда мне не позволите, вы сами отлично это знаете. Так что же? Своего собственного зятя я должна называть "мистер"? Думается мне, что нет, ежели только мое семейство не решило, что пришла пора, когда бедную больную можно топтать ногами. Ну, так как же мне все-таки звать его?
   Поскольку никто из присутствующих не предложил выхода из столь затруднительного положения, миссис Грэдграйнд на время переселилась в лучший мир, успев, однако, присовокупить к своей духовной такой пункт:
   - А относительно свадьбы, Луиза, я прошу только одного - и прошу с дрожью в сердце, которая, верь не верь, пробирает меня до самых пяток, пусть она будет поскорей. Иначе, я уже знаю, и, минуты покою мне не будет.
   Когда мистер Грэдграйнд произнес "миссис Баундерби", Сесси резко повернула голову и устремила на Луизу взгляд, полный тревоги, и удивления, и жалости, и горя, и еще многого другого. Луиза знала это, видела, хоть и не глядела на Сесси. С той минуты Луиза круто переменилась к Сесси - была с ней холодна, высокомерна и не допускала ее до себя.
   ГЛАВА XVI
   Муж и жена
   Мистер Баундерби, узнав о своем счастье, прежде всего со страхом подумал о том, что радостную весть необходимо сообщить миссис Спарсит. Он решительно не знал, как за это взяться и каковы могут быть последствия такого шага. Соберет ли она немедля свои пожитки и укатит к леди Скэджерс, или наотрез откажется покинуть его дом; разразится слезами или бранью; будет просить или требовать; разобьет ли новость ее сердце, или она разобьет зеркало - об этом мистер Баундерби мог только гадать. Однако выбора у него не было, - как ни верти, а сделать дело нужно; поэтому, после нескольких неудачных попыток изъясниться на бумаге, он решил прибегнуть к помощи устной речи.
   По дороге домой, в тот вечер, который он отвел для сей знаменательной беседы, он предосторожности ради зашел в аптеку и приобрел пузырек самых крепких нюхательных солей. "Ей-ей! - сказал себе мистер Баундерби. - Ежели она вздумает падать в обморок, я уж, во всяком случае, сдеру всю кожу с ее носа". Но даже оснащенный столь действенным оружием, он вошел в собственный дом далеко не героем и явился перед предметом своих опасений с виноватым видом собаки, только что побывавшей в кладовой.
   - Добрый вечер, мистер Баундерби!
   - Добрый вечер, сударыня, добрый вечер. - Он пододвинул к огню свое кресло, а миссис Спарсит свое отодвинула, словно говоря: "Ваш камин, сэр. Я вполне признаю это - можете занять его весь, ежели считаете, что так надо".
   - Не удаляйтесь на Северный полюс, сударыня! - сказал мистер Баундерби.
   - Благодарю вас, сэр, - отвечала миссис Спарсит и передвинула кресло обратно, хотя и не совсем на старое место.
   Мистер Баундерби молча смотрел, как она острыми кончиками ножниц протыкала в куске батиста дырки, кои, судя по всему, каким-то загадочным образом должны были служить ему украшением, и это ее занятие, вкупе с густыми бровями и римским носом, сильно напоминало работу коршуна над глазами неподатливой пичужки. Она была так поглощена своим делом, что прошло довольно много времени, прежде чем она взглянула на него; но как только это произошло, он заручился ее вниманием, многозначительно тряхнув головой.
   - Миссис Спарсит, сударыня, - начал мистер Баундерби, засовывая руки в карманы и ощупывая правой рукой пробку купленного им пузырька, дабы убедиться, что ее легко вынуть. - Мне незачем говорить вам, что вы не только высокородная и высокопросвещенная особа, но и дьявольски разумная женщина.
   - Сэр, - отвечала сия особа, - не в первый раз я удостоена чести слышать от вас похвалу мне в подобных выражениях.
   - Миссис Спарсит, сударыня, - объявил мистер Ба-ундерби, - я намерен удивить вас.
   - Да, сэр? - сказала миссис Спарсит вопросительно, но с полным спокойствием. Отложив рукоделье, она стала разглаживать свои митенки, которые носила почти не снимая.
   - Я, сударыня, намерен жениться на дочери Тома Грэдграйнда.
   - Да, сэр, - отвечала миссис Спарсит. - Надеюсь, вы будете счастливы, мистер Баундерби. О, я очень надеюсь, что вы будете счастливы, сэр! - Она сказала это столь покровительственно и вместе с тем участливо, что Баундерби, который меньше растерялся бы, если бы она запустила в зеркало свою рабочую шкатулку или грохнулась без чувств на коврик перед камином, плотно всадил пробку в пузырек с нюхательными солями и подумал: "Ах, чтоб ей! Кто бы мог предвидеть, что она так отнесется к делу?"
   - От всего сердца, сэр, - сказала миссис Спарсит не без высокомерия, - с самой этой минуты она явно присвоила себе право всегда и неизменно жалеть его, - желаю вам полного счастья.
   - Сударыня, - отвечал Баундерби несколько обиженно и против воли сбавляя тон, - благодарю вас. Я надеюсь быть счастливым.
   - Вот как, сэр? - снисходительно сказала миссис Спарсит. - Ну, конечно, надеетесь. Разумеется.
   Мистер Баундерби не нашелся что ответить, и наступило неловкое - для него - молчание. Миссис Спарсит продолжала чинно работать, время от времени покашливая, и даже в ее легком кашле слышалось сознание своего превосходства.
   - Так вот, сударыня, - снова заговорил Баундерби, - сдается мне, что при изменившихся обстоятельствах такая особа, как вы, вряд ли пожелает остаться здесь, хотя здесь ей были бы только рады.
   - Нет, сэр, нет, что вы! Это для меня совершенно невозможно! - Миссис Спарсит все с тем же высокомерием покачала головой, и в кашле ее появился новый оттенок - теперь он звучал так, словно в ней подымался дух пророчества, но она считала нужным удерживать его.
   - Однако, сударыня, - сказал Баундерби, - в моем банке имеются свободные комнаты, и там высокородная, высокопросвещенная леди в качестве домоправительницы была бы просто находкой. Ежели тот же размер жалованья...
   - Прошу прощения, сэр. Вы любезно обещали мне во всех случаях называть это "ежегодная премия".
   - Хорошо, сударыня, пусть так. Ежели вы сочтете прежний размер ежегодной премии за вашу деятельность в банке приемлемым, то я не вижу никаких причин расставаться с вами, разве только вы сами того пожелаете.
   - Сэр, - отвечала миссис Спарсит, - ваше предложение достойно вас. И ежели должность, которую я должна занять в банке, не заставит меня спуститься ниже по общественной лестнице...
   - Разумеется, не заставит, - сказал Баундерби. - Иначе разве я позволил бы себе предложить эту должность особе, которая, как вы, вращалась в самом высшем обществе? Хоть мне-то, знаете, до этого общества дела нет. Но вам есть.
   - Мистер Баундерби, вы чрезвычайно любезны.
   - У вас будут свои отдельные комнаты, свой уголь и свечи, и все прочее, и своя девушка для услуг, и свой рассыльный для охраны, и я беру на себя смелость утверждать, что жить вы будете там очень и очень неплохо, сказал Баундерби.
   - Сэр, - отвечала миссис Спарсит, - больше ни слова. Оставление моего поста здесь не освобождает меня от необходимости есть хлеб неволи, - она могла бы сказать "ливер", ибо сие лакомое кушанье под темным пикантным соусом неизменно составляло ее ужин, - и уж лучше мне получать его из ваших рук, чем из чьих-нибудь еще. Поэтому, сэр, я с благодарностью принимаю ваше предложение и весьма признательна вам за все знаки внимания в прошлом. И я надеюсь, сэр, - заключила миссис Спарсит, чуть не плача от жалости, - я искренне надеюсь, что в мисс Грэдграйнд вы найдете все, что вы желаете и чего заслуживаете.
   Ничто не могло сдвинуть миссис Спарсит с этой точки. Сколько бы Баундерби ни важничал, сколько бы ни пускал пыль в глаза, миссис Спарсит отказывалась смотреть на него иначе, как на достойную сострадания жертву. Она была учтива, предупредительна, бодра и весела, но чем учтивее, предупредительней, бодрей и веселей держалась она, чем вообще примерней становилось ее поведение, тем явственней он чувствовал себя принесенным в жертву мучеником. Она принимала столь нежное участие в его горестной судьбе, что, когда она глядела на него, его толстые щеки багровели и весь он покрывался холодным потом.
   Между тем решено было отпраздновать свадьбу через два месяца, и мистер Баундерби каждый вечер посещал Каменный Приют в качестве признанного жениха. Свои чувства к невесте он выражал при помощи браслетов, и вообще все приготовления к свадьбе носили сугубо промышленный характер. Изготовлялись платья и драгоценности, изготовлялись перчатки и торты, изготовлялся брачный контракт, оснащенный богатым подбором фактов. С начала до конца все было подчинено фактам. Время не разыгрывало с влюбленными тех милых шуток, которые ему приписывают неразумные поэты, да и стрелки часов двигались не быстрее и не тише, чем обычно. Убийственно точные часы в обсерватории Грэдграйнда стукали по голове каждую секунду, едва она успевала родиться, и хоронили ее с привычной пунктуальностью.
   И торжественный день настал, как любой другой день настает для людей, которые не признают ничего кроме разума; и в тот день их повенчали в церкви, украшенной толстенькими деревянными ногами (излюбленный архитектурный орден) - Джосайю Баундерби, эсквайра, из Кокстауна, с Луизой, старшей дочерью Томаса Грэдграйнда, эскваира, из Каменного Приюта, члена парламента от сего округа. И после того как они сочетались священными узами брака, они в оный Каменный Приют отправились завтракать.
   Отпраздновать радостное событие собралось изысканное общество, которое в точности знало, из чего приготовлено все, что ели и пили за завтраком, а также ввозятся ли эти товары, или вывозятся, и в каких количествах, и на каких судах - иностранных или отечественных, и так далее и тому подобное. Подружки невесты, вплоть до малолетней Джейн Грэдграйнд, в умении считать не уступали ярмарочному чудо-счетчику; и ни за одним из гостей не водилось никаких фокусов.
   К концу завтрака новобрачный обратился к присутствующим со следующими словами:
   - Леди и джентльмены! Я Джосайя Баундерби из Кокстауна. Поскольку вы оказали честь моей жене и мне, выпив за наше здоровье и счастье, я, видимо, должен поблагодарить вас; однако вы все знаете меня, знаете, откуда я вышел, и потому не можете ожидать застольной речи от человека, который, когда видит балку, говорит, что это балка, а когда видит палку, говорит это палка и ни за что не согласится назвать балку палкой или палку балкой, и ни то, ни другое не назовет зубочисткой. Ежели вам желательно услышать настоящий спич, то вот мой друг, а с нынешнего дня и мой тесть. Том Грэдграйнд - он заседает в парламенте, к нему и обращайтесь. Я для этого не гожусь. Но я полагаю, мне простительно чувствовать себя независимо за этим столом - ведь мог ли я подумать, что женюсь на дочери Тома Грэдграйнда, когда был маленьким оборванцем, который ополаскивал рожу только у водокачки, и то дай бог, чтобы раз в две недели. Стало быть, я чувствую себя независимо и надеюсь, вам это нравится, а ежели нет - дело ваше. Ничем помочь вам не могу. Так вот я говорю, что нынче я женился на дочери Тома Грэдграйнда. Я очень этому рад. Это было мое давнишнее желание. Она росла на моих глазах, и я так считаю, что она достойна меня. И еще я считаю - не стану вас обманывать, - что я достоин ее. Итак, я благодарю вас от своего и от ее имени за ваши добрые пожелания, а я в свою очередь могу пожелать неженатым среди присутствующих только одно: чтобы все холостяки нашли себе жен не хуже той, какую нашел я; и чтобы все девицы нашли себе мужей не хуже того, какого нашла моя жена.