Страница:
Между тем мой отъезд из Японии дальше нельзя было откладывать. Врачи советовали мне постараться избежать еще одной астматической зимы в Японии, и, соответственно, я попросил МИД освободить меня с моего поста в связи с ухудшением здоровья. Мне было заказано место на "Gneisenau" на сентябрь. Но когда случился китайский "инцидент", я почувствовал, что долг велит мне остаться. Мои астматические страдания всегда наступали пунктуально где-то в середине октября, и никакие предосторожности и контрмеры ничего не давали. Поэтому у меня не было альтернативы, кроме как оставить свой пост, и я решил уехать из Японии в воскресенье, 6 февраля, на борту знаменитого лайнера "Empress of Canada".
Сочувствие, высказанное мне японцами из всех слоев общества, когда они узнали о моей болезни, было по-настоящему трогательным. Дюжины упаковок более или менее полезных лекарств и советов пришли ко мне от доброжелательных людей со всей страны: от фермерских жен, ремесленников, чиновников в отставке. За несколько недель до этого японский офицер, без официального представления, постучал в мою дверь. Он оказался военным доктором, которого послал ко мне генеральный штаб. Они хотели удостовериться, что германский посол, которого все очень уважали, получает приличное лечение у "некомпетентных" гражданских врачей.
Принц Канин, принц и принцесса Чичибу и многие другие знатные японцы приглашали нас с женой к себе, прося меня назначить дату по моему усмотрению. Я не смог принять ни одного из этих приглашений, не смог даже выразить свое уважение императору или нанести прощальные визиты своим коллегам. Все это легло на плечи моей жены - выполнять светские обязанности и паковать вещи. Я сумел лишь прийти на чайную вечеринку, на которую советник посольства и фрау Нобель пригласили всех немецких и японских сотрудников посольства. По этому случаю я получил несколько смутную информацию о том, что в прессе якобы было опубликовано сообщение из Берлина, в котором объявлялось, что вместе с двумя моими коллегами - герром Хасселем, послом в Риме, и герром фон Папеном, посланником (в ранге посла) в Вене, мое имя было внесено в список уходящих в отставку. Были предприняты попытки утешить меня уверениями, что эти сообщения не кажутся внушающими доверия. Но я не обратил особого внимания на это.
В утро своего отъезда я получил личную, зашифрованную секретным кодом, телеграмму, подписанную герром фон Нейратом, о том, что сообщения о моей отставке были ошибочными и необоснованными. Я был несколько озадачен, не понимая, как это могло случиться, что столь четко контролируемые сообщения, как, например, сообщения о перемещениях на дипломатических постах, стали объектами для ошибок. У меня не было времени поразмышлять над этим вопросом, поскольку внизу ждала машина, чтобы доставить нас с женой в Иокогаму, где я поднялся на борт "Empress of Canada".
Я немедленно ушел в свою каюту в сопровождении маленького неразлучного со мной японского доктора, предоставив жене и персоналу посольства принимать многочисленных японских и германских посетителей, которые хотели попрощаться с нами, несмотря на тот факт, что было воскресенье.
Постепенно, когда мы шли уже вдоль китайского побережья, до меня дошло, что я оказался каким-то образом вовлечен в февральский кризис в Берлине. В первые дни февраля Гитлер и его партийные соратники начали свой поход против генералов. Главнокомандующий армией, генерал-полковник фон Фричбодин, один из способнейших офицеров и человек кристальной честности, был снят со своего поста по обвинению в гомосексуализме - низкая ложь, состряпанная Гиммлером и СС. Вместе с ним лишилось своих постов значительное число командиров, которым не доверял Гитлер.
В это же самое время имела место и перетасовка Кабинета, в ходе которой и Нейрата, и Шахта заставили подать в отставку. Риббентроп был назначен министром иностранных дел, достигнув, таким образом, предела своих амбиций. Очевидно, чтобы завершить картину, чистка коснулась и нескольких послов. Хасселя - из-за того, что он должен был быть отозван в соответствии с просьбой Муссолини, а Папена - потому, что его пост в любом случае ликвидировался. Меня же, вероятно, из-за того, что некоторые ушлые партийные юнцы услышав, что я оставляю свой пост в Токио, решили, что будет лучше иметь трех послов в списке подвергнутых чистке, чем только двух.
После своего возвращения в Берлин я постарался по всем доступным мне каналам выяснить, что же на самом деле произошло, однако никто ничего толком не знал. Но того, что довелось мне услышать во время плавания, оказалось вполне достаточно, чтобы вызвать мое глубокое негодование. В каждом порту, куда заходил наш корабль, мне приходилось отвечать на бесконечные вопросы журналистов, которые желали знать, правда ли, что я впал в немилость у Гитлера. Таким образом, гнетущее чувство от оставленной по причине моего слабого здоровья незаконченной работы усиливалось озлоблением от проявленного ко мне неуважения.
Возвращение в Европу
Это можно было счесть иронией судьбы, но моя астма прошла, и здоровье почти полностью восстановилось, как только побережье Японии исчезло в туманной дымке серого зимнего дня. Уже в Кобе я смог приветствовать многочисленных посетителей - представителей германской общины во главе с генеральным консулом Вагнером, а также японских чиновников и профессоров из университета Киото, которые пришли попрощаться со мной и принесли ценные подарки. А спустя сорок восемь часов я уже ехал на машине через Шанхай, глядя на опустошительные последствия войны. Целые кварталы были уничтожены авианалетами и артиллерийскими обстрелами, 140 тысяч солдат - 40 тысяч японских и 100 тысяч китайских - и бесчисленное количество гражданских оказались погребены под руинами - впечатляющий пролог к тому, что было уготовано Европе. Однако фешенебельные европейские кварталы находились в полной безопасности.
На реке на большинстве барж и джонок развевались германские, а также британские флаги - удивительный факт, который можно было объяснить лишь тем, что после захвата города японцами китайским флагам пришлось исчезнуть. И теперь хитрые китайцы решили, что германские флаги обеспечат им лучшую защиту против новых правителей. Вероятно, в конце концов их постигло разочарование, поскольку уже тогда было очевидно, что японцы не будут поощрять китайскую торговлю с другими странами, включая и тех, кто союзничал с Японией.
Германские торговцы горько жаловались, что им не давали разрешения посетить их торговые склады и что ценные товары портились и гнили. И на этот раз я снова был рад покинуть Шанхай. В европейских кварталах продолжалась бурная роскошная жизнь, не затронутая опустошительной войной. На фоне существенного ущерба и огромных человеческих жертв, понесенных городом всего лишь несколько месяцев назад, эта жизнь более чем когда-либо казалась призрачной и нереальной.
В то время как Шанхай утратил былое значение, на роль столицы Дальнего Востока выдвинулся Гонконг. В нем процветала торговля сырьем и самыми разнообразными товарами. Контрабанда вооружением шла зачастую неожиданными способами, и мощные фрахтовики, например, использовались наряду с джонками и сампанами. Не испытавшие превратностей войны, спокойные и невозмутимые китайские торговцы нашли способы и средства для поддержания оживленного бизнеса через линии всех фронтов. Политики и спекулянты со всего мира собрались в Гонконге. Однако богатые китайцы держались особняком и вели роскошную жизнь, а чиновники всех китайских министерств имели в Гонконге свои представительства.
Патрулируя узкие проливы на торпедных катерах и небольших суднах, японцы предпринимали отчаянные усилия для подавления контрабанды оружием, в то время как совсем рядом были прекрасно слышны разрывы бомб, сброшенных на соседний китайский район.
Рядом с нашей лодкой двигался германский фрахтовик с грузом военных материалов для армии китайских националистов. На завтраке в германском генеральном консульстве я вновь встретил известного американского журналиста Карла фон Виганда, фрау фон Фалькенхаузен - жену генерала, и некоторых наших консулов, находившихся в Южном Китае. Военные действия сильно продвинулись на юг, и высадка японцев на богатом и стратегически важном острове Хайнань казалась неизбежной. Позднее японцы озадачили мир количеством превосходных амфибий, действовавших на китайском фронте.
В Маниле мы покинули "Empress of Canada" для трехнедельного отдыха в Багио, как предписали мне врачи. И совершенно справедливо, поскольку я был все еще довольно слаб. Весь путь от Гонконга до Манилы я пролежал с высокой температурой, так что по-прежнему чувствовал себя довольно скверно, когда в Маниле нас приветствовали официальные представители: начальник штаба американской армии, Верховный комиссар и представитель президента Кесона, японский консул и, конечно, германский консул и фрау Саковски - всем им пришлось подняться на борт корабля. Столь дружественным приемом я был обязан любезности американского посла в Токио мистера Грю. Во все время нашего пребывания на Филиппинах власти были очень добры к нам и всячески старались помочь. Президент Кесон даже предоставил в мое распоряжение машину.
Однако не только благодаря столь любезному приему я почувствовал определенное расположение к этому земному раю. В Маниле смешались очарование тропического города с очарованием процветающей и элегантной современной столицы. Мы наслаждались удобствами отеля "Манила" - одного из наиболее эффективно управляемых отелей, в которых я когда-либо останавливался, а также клубом поло, современными avenidas, равно как и старыми узкими испанскими улочками.
В прохладном чистом воздухе Багио, этой Симлы Индии или Каруизавы Японии, я оправился от своей болезни. Я провел интересный день в качестве гостя мистера Вейнцгеймера, инспектировавшего принадлежавшие ему сахарные плантации. Президент Кесон пригласил меня на завтрак. Он произвел на меня впечатление сильного руководителя, личности суровой, но симпатичной, питающей дружеские чувства к Германии.
Что привлекло меня больше всего и вызвало чувство восхищения - это сам дух и результаты американских колониальных усилий, достигнутые за последние сорок лет. На протяжении двухсотмильной поездки от Манилы до Багио у меня было достаточно возможностей наблюдать высокий стандарт жизни людей, чистые деревни с опрятными домами и процветающим сельским хозяйством. Указательные знаки с такими надписями, как "Впереди питьевая вода" или "Междугородные телефонные переговоры", свидетельствовали о предусмотрительности администрации. Я также узнал, что два бича этих тропических островов желтая лихорадка и малярия - почти полностью побеждены благодаря санитарным мероприятиям правительства.
Конгресс в Вашингтоне принял закон, предоставляющий Филиппинам независимость. Но я не переставал спрашивать себя, не повлечет ли этот государственный акт смертельно опасные последствия для этих островов? Не извлекая больше выгоды из таможенного союза с США, филиппинцы вынуждены будут продавать свои товары на мировых рынках на основе свободной конкуренции.
И я сомневался, смогут ли они делать это на фоне более высокой стоимости своей продукции, вызванной их высоким жизненным стандартом, который много выше, чем у их отсталых конкурентов. Так что Филиппины могут однажды столкнуться с жесткой альтернативой: снижение стоимости продукции и отказ от благ более высоких жизненных стандартов или же сохранение высокого стандарта при ухудшении общей экономической ситуации.
Когда лайнер германской компании прибыл в Манилу, я взошел на его борт с чувством вновь обретенного здоровья. На корабле мне вручили телеграмму из личного отдела МИДа, в которой меня спрашивали, чувствую ли я себя достаточно крепким, чтобы по прибытии на родину получить назначение на новый пост.
Я был несколько ошеломлен этим предложением. Еще до получения сообщения о своей отставке, которое было впоследствии опровергнуто, я, не ожидая получить другое назначение, собирался вернуться в Гродицберг после более чем четырехлетнего отсутствия. Ложная тревога в отношении моего увольнения подтвердила правильность моих суждений, несмотря на последовавшее опровержение Нейрата. Перспектива получить новый пост казалась довольно соблазнительной ввиду того, что это стало бы наиболее эффективным опровержением пренебрежения, проявленного по отношению ко мне.
Поскольку известие о моем увольнении было передано по радио по всему миру, в то время как опровержение было адресовано лично мне и никому более, я почувствовал, что моя честь оказалась задета, и мне очень хотелось увидеть ее восстановленной. Мысль, что в те времена, возможно, более почетно было бы не служить нацистскому правительству, вообще не приходила мне в голову. Гитлеровский режим достиг вершины своих успехов, и страна, казалось, находилась на полпути к нормальному состоянию.
Я не был осведомлен о том, что происходит за кулисами. Даже Anschluss (аншлюс - присоединение Австрии к Германии. - Прим. перев.) еще был впереди. Я полагал, что чувствую себя достаточно хорошо, чтобы занять другой пост. И потому телеграфировал в МИД, что готов и физически пригоден к тому, чтобы получить новое назначение при условии более благоприятного климата в стране пребывания.
И после этого наступила самая идиллическая часть нашего путешествия. Плывя от Сингапура до Суэца, мы пересекли Индийский океан - двенадцать дней замечательной погоды, никакой удушающей жары и полный досуг. Наши посещения Медана (Суматра), откуда мы совершили экскурсию на горный курорт Брагасти, и Коломбо были приятными перерывами в расслабляющей монотонности морского путешествия.
Другое, менее приятное событие прервало наш досуг - передача по радио сообщения об Anschluss, которое мы услышали, находясь в океане. И хотя сам факт, как это представлялось нам, был лишь реализацией справедливых требований, в которых на протяжении последних двадцати лет отказывали Германии, мы тем не менее не смогли удержаться от чувства осуждения в отношении методов, какими это было осуществлено. К чему немедленная военная оккупация? Зачем полная интеграция страны в рейх? То, что реакция внешнего мира оказалась сильной и неблагоприятной, было фактом, который нисколько меня не удивил, когда я вспомнил о контршагах, предпринятых западными державами в 1931 году, когда демократические правительства Германии и Австрии пытались установить таможенный союз.
В Суэце мы покинули борт нашего судна для двухнедельной остановки в Египте. Мы провели незабываемые дни в Каире, Асуане и Луксоре. Прочитав и услышав огромное количество информации о земле фараонов и увидев к тому времени самые знаменитые и красивые места по всему миру, я не ожидал, что встречу нечто сенсационное, и все же впечатления переполняли меня: нежность красок, грациозное величие монументов, сделанных из камня или высеченных в скалах, утонченное совершенство предметов искусства, найденных в гробницах Тутанхамона, элегантность и гениальность архаических фресок в гробницах Луксора и Асуана и великолепие египетского искусства в целом - все это произвело на меня огромное впечатление.
Я был, однако, поражен невероятной отсталостью страны. Конечно, я не ожидал найти здесь повсюду машины, трактора и электролампы. Однако тот факт, что население живет и трудится как и его предки библейских времен, что огромные урожаи пшеницы убираются серпом, что молотьба производится людьми и волами, топчущимися на колосьях зерна, что мякина отсеивается от пшеницы путем подбрасывания ее в воздух лопатой, что все это делалось в стране, которая на протяжении долгого времени находилась в тесной связи с Европой и последние пятьдесят лет жила под британским управлением, стало, конечно, для меня откровением. Теперь я был склонен верить всему, что мне говорили о неграмотности феллахов и об эпидемиях, которые раз за разом собирали тяжелую дань. С этими нищенскими условиями поразительно контрастировали грандиозные планы по ирригации и выращиванию хлопка, хотя исключительное возделывание монокультуры было бы более прибыльным для иностранных инвесторов, чем для народа, который таким образом стал бы сильно зависим от импорта из-за границы.
В Луксоре у меня в номере раздался телефонный звонок из Каира. Сотрудник нашей дипломатической миссии проинформировал меня, что, согласно сообщению, полученному из МИДа, новый пост, на который я назначен - это пост посла при Сент-Джеймском дворце. Так что завеса неизвестности наконец спала! Радость от того, что мне доверили столь важную и огромную задачу, превалировала над сомнениями, как я, собственно, собираюсь выдерживать сырой и туманный климат Англии. Риббентроп как министр иностранных дел окажется, конечно, крепким орешком - в этом у меня не было сомнений. Но подобно тому, как браконьер, назначенный на пост лесника, становится уважаемым членом иерархии, так и Риббентроп, думал я, достигнув цели своих амбиций, может также стать восприимчивым к разумным доводам и хорошим советам. Более того, конкуренция между МИДом и "Бюро Риббентропа" теперь неизбежно должна была прекратиться, поскольку, как я уже писал, в конце концов, никто не может интриговать против самого себя. То, что Риббентроп окажется способным даже на такое чудо, дошло до меня много позже.
Что касается задач, ожидавших меня в Лондоне, то здесь я чувствовал себя довольно уверенно. Я знал наверняка, что одним из твердых убеждений Гитлера была его вера в возможность дружбы между Германией и Британией. Мне также было известно, что Риббентроп - не кто иной, как мальчик на побегушках у диктатора, и что даже если он имеет зуб на Британию (его нацистское приветствие королю получило широкую известность даже на Дальнем Востоке), он не осмелится открыто высказывать этого. Англо-германские отношения, по моему мнению, достигли довольно обнадеживающей стадии: камень преткновения в виде конкуренции военно-морских флотов на море был убран, когда Кабинет Чемберлена пришел к власти. Многие антигермански настроенные политики сошли со сцены, а министр иностранных дел лорд Галифакс был человеком, установившим личный контакт с Гитлером в ходе своего визита в Берлин в ноябре 1937 года. И потому я ожидал, что осторожный подход к политическим проблемам и личностям способен свести к минимуму ущерб, нанесенный риббентроповскими неуклюжестью и грубостью, и что в англо-германских отношениях может быть достигнут дальнейший прогресс. То, что я не занимался ранее британскими делами из-за двадцатилетней карьеры в области восточной политики, было, без сомнения, минусом, хотя и не непреодолимым препятствием.
Что касается моих личных чувств, то я был прозападно настроенным и даже, скорее, англо-саксонски мыслящим человеком, несмотря на свое "восточное" прошлое. То, что усилия м-ра Джозефа Чемберлена, направленные на заключение альянса между Британией, Германией и Японией в начале века потерпели неудачу, было, на мой взгляд, непоправимой утратой. Добейся он успеха, и бедствий Первой мировой войны можно было бы избежать. Была у меня смутная надежда на то, что можно последовать по стопам великого британского государственного деятеля. Вполне вероятно, что и Японию можно было бы склонить к участию в англо-германском плане сотрудничества. Пока я находился в Токио, я настойчиво убеждал Хироту занять умеренные позиции по отношению к англо-саксонским державам. То, что он не только принял этот совет близко к сердцу, но и сообщил о нем англо-саксонским представителям в Японии, стало очевидным, когда мой британский коллега в Токио, сэр Роберт Крэги (ставший преемником сэра Роберта Клайва) спросил меня, правда ли, что я советовал японцам проявлять сдержанность и умеренность по отношению к Великобритании. Вот почему я был склонен быть оптимистом, рассматривая стоявшую передо мной новую задачу.
Поскольку меня просили ускорить возвращение в Берлин, мне пришлось сократить количество приятных дней, проведенных в Египте. После недолгой остановки в Каире для того, чтобы сделать необходимые приготовления и посетить нашу дипломатическую миссию, мы отправились в Александрию. Там мы сели на итальянский корабль, направлявшийся в Бриндизи. Когда я уже покидал отель, чтобы сесть на стоявший у набережной корабль, меня попросили вернуться, чтобы ответить на телефонный звонок из Каира. Звонили из нашей дипломатической миссии, чтобы проинформировать, что сообщение о моем назначении в Лондон было передано по радио вчера вечером. Это произошло 2 апреля, в мой день рождения.
После двух спокойных дней на борту корабля мы прибыли в Бриндизи, где нас ожидала моя сестра. Мы провели ночь в Бари. Неплохое представление "Мадам Баттерфляй" в провинциальном оперном театре стало для меня последним приветом с Дальнего Востока.
Несколько дней, проведенных нами с моей сестрой и зятем на вилле Бонапарта, примирили меня с мыслью, что отныне я навсегда вернулся в Европу. И вскоре мы уже спешили в Берлин, куда прибыли 12 апреля 1938 года.
Глава 5.
Посол в Лондоне
Англо-германские отношения, 1933-1938 гг.
С захватом власти нацистами была открыта новая и, похоже, более обнадеживающая глава в трагической истории англо-германских отношений. Судя по "Mem Kampf", предполагаемая политика Гитлера по отношению к Франции и Советскому Союзу могла вызвать плохие предчувствия, в то время как выраженное им желание поддерживать дружественные отношения с Англией явно отвечало его убеждениям.
И в последующие годы, когда становилось все более очевидным, что программа, изложенная в книге Гитлера, была не безответственной болтовней молодого сорвиголовы, а планом, претворяемым в жизнь с неослабевающим упорством, более справедливым казалось заключение, что Гитлер сохранял непоколебимую приверженность своему заветному идеалу - дружбе с Англией.
Тем не менее, даже первый период взаимных отношений, продолжавшийся до аннексии Австрии, нельзя было расценить как успешную попытку их улучшения. Скорее, он характеризовался разногласиями, за одним ярким исключением соглашением по военно-морскому флоту.
Без сомнения, столь неудовлетворительное развитие отношений в огромной степени было вызвано абсолютно ошибочным выбором человека, которому Гитлер доверил выполнение своего плана. Появление Розенберга в Лондоне в 1933 году превратилось в трагикомический эпизод, тогда как деятельность Риббентропа в качестве посла причинила серьезный вред. Истинная причина провала многих усилий по установлению взаимопонимания между двумя странами лежит глубже и основывается на тактике Гитлера и политическом положении Великобритании в мире.
Тактику Гитлера в эти годы можно кратко охарактеризовать как попытку поддерживать живой диалог с Великобританией, изучая в ходе его намерения англичан, частично с помощью упреков, частично - далеко идущих предложений, чтобы затем избегать ясных ответов, какие бы конкретные предложения ему ни делались. С другой стороны, британское правительство находилось под влиянием своего прочного союза с другими державами.
Поскольку все эти альянсы оставались темой для вариаций, Кабинету мистера Болдуина не доставало твердости и последовательности в отношениях с Гитлером. На политику Даунинг-стрит огромное влияние оказывал французский министр иностранных дел Барту, чьей путеводной нитью в политике была идея сохранения созвездия держав-победительниц, порожденного в Версале. Гитлер был бы плохим тактиком, если бы не стремился направлять удары своего копья в наиболее слабые места в вооружении противника, а именно - в вопрос о разоружении. Здесь требования Германии были абсолютно справедливыми. Снова и снова различным германским Кабинетам времен Веймарского периода отказывали в праве на равенство в масштабах разоружении, хотя совместная декларация западных держав и Германии в декабре 1931 года признала это равенство теоретически.
Наоборот, именно британское правительство устами министра иностранных дел сэра Джона Саймона озвучило на конференции по разоружению в октябре 1933 года предложение, что Германии следует предоставить равенство лишь по истечении первой четырехлетней стадии.
Гитлер только и ждал провозглашения подобного лозунга, чтобы покинуть конференцию по разоружению и выйти из Лиги Наций. На протяжении последующего периода деятельность британского правительства ограничивалась лишь смягчением враждебных высказываний Франции по вопросам разоружения либо ролью посредника между Германией и другими западными державами.
Сочувствие, высказанное мне японцами из всех слоев общества, когда они узнали о моей болезни, было по-настоящему трогательным. Дюжины упаковок более или менее полезных лекарств и советов пришли ко мне от доброжелательных людей со всей страны: от фермерских жен, ремесленников, чиновников в отставке. За несколько недель до этого японский офицер, без официального представления, постучал в мою дверь. Он оказался военным доктором, которого послал ко мне генеральный штаб. Они хотели удостовериться, что германский посол, которого все очень уважали, получает приличное лечение у "некомпетентных" гражданских врачей.
Принц Канин, принц и принцесса Чичибу и многие другие знатные японцы приглашали нас с женой к себе, прося меня назначить дату по моему усмотрению. Я не смог принять ни одного из этих приглашений, не смог даже выразить свое уважение императору или нанести прощальные визиты своим коллегам. Все это легло на плечи моей жены - выполнять светские обязанности и паковать вещи. Я сумел лишь прийти на чайную вечеринку, на которую советник посольства и фрау Нобель пригласили всех немецких и японских сотрудников посольства. По этому случаю я получил несколько смутную информацию о том, что в прессе якобы было опубликовано сообщение из Берлина, в котором объявлялось, что вместе с двумя моими коллегами - герром Хасселем, послом в Риме, и герром фон Папеном, посланником (в ранге посла) в Вене, мое имя было внесено в список уходящих в отставку. Были предприняты попытки утешить меня уверениями, что эти сообщения не кажутся внушающими доверия. Но я не обратил особого внимания на это.
В утро своего отъезда я получил личную, зашифрованную секретным кодом, телеграмму, подписанную герром фон Нейратом, о том, что сообщения о моей отставке были ошибочными и необоснованными. Я был несколько озадачен, не понимая, как это могло случиться, что столь четко контролируемые сообщения, как, например, сообщения о перемещениях на дипломатических постах, стали объектами для ошибок. У меня не было времени поразмышлять над этим вопросом, поскольку внизу ждала машина, чтобы доставить нас с женой в Иокогаму, где я поднялся на борт "Empress of Canada".
Я немедленно ушел в свою каюту в сопровождении маленького неразлучного со мной японского доктора, предоставив жене и персоналу посольства принимать многочисленных японских и германских посетителей, которые хотели попрощаться с нами, несмотря на тот факт, что было воскресенье.
Постепенно, когда мы шли уже вдоль китайского побережья, до меня дошло, что я оказался каким-то образом вовлечен в февральский кризис в Берлине. В первые дни февраля Гитлер и его партийные соратники начали свой поход против генералов. Главнокомандующий армией, генерал-полковник фон Фричбодин, один из способнейших офицеров и человек кристальной честности, был снят со своего поста по обвинению в гомосексуализме - низкая ложь, состряпанная Гиммлером и СС. Вместе с ним лишилось своих постов значительное число командиров, которым не доверял Гитлер.
В это же самое время имела место и перетасовка Кабинета, в ходе которой и Нейрата, и Шахта заставили подать в отставку. Риббентроп был назначен министром иностранных дел, достигнув, таким образом, предела своих амбиций. Очевидно, чтобы завершить картину, чистка коснулась и нескольких послов. Хасселя - из-за того, что он должен был быть отозван в соответствии с просьбой Муссолини, а Папена - потому, что его пост в любом случае ликвидировался. Меня же, вероятно, из-за того, что некоторые ушлые партийные юнцы услышав, что я оставляю свой пост в Токио, решили, что будет лучше иметь трех послов в списке подвергнутых чистке, чем только двух.
После своего возвращения в Берлин я постарался по всем доступным мне каналам выяснить, что же на самом деле произошло, однако никто ничего толком не знал. Но того, что довелось мне услышать во время плавания, оказалось вполне достаточно, чтобы вызвать мое глубокое негодование. В каждом порту, куда заходил наш корабль, мне приходилось отвечать на бесконечные вопросы журналистов, которые желали знать, правда ли, что я впал в немилость у Гитлера. Таким образом, гнетущее чувство от оставленной по причине моего слабого здоровья незаконченной работы усиливалось озлоблением от проявленного ко мне неуважения.
Возвращение в Европу
Это можно было счесть иронией судьбы, но моя астма прошла, и здоровье почти полностью восстановилось, как только побережье Японии исчезло в туманной дымке серого зимнего дня. Уже в Кобе я смог приветствовать многочисленных посетителей - представителей германской общины во главе с генеральным консулом Вагнером, а также японских чиновников и профессоров из университета Киото, которые пришли попрощаться со мной и принесли ценные подарки. А спустя сорок восемь часов я уже ехал на машине через Шанхай, глядя на опустошительные последствия войны. Целые кварталы были уничтожены авианалетами и артиллерийскими обстрелами, 140 тысяч солдат - 40 тысяч японских и 100 тысяч китайских - и бесчисленное количество гражданских оказались погребены под руинами - впечатляющий пролог к тому, что было уготовано Европе. Однако фешенебельные европейские кварталы находились в полной безопасности.
На реке на большинстве барж и джонок развевались германские, а также британские флаги - удивительный факт, который можно было объяснить лишь тем, что после захвата города японцами китайским флагам пришлось исчезнуть. И теперь хитрые китайцы решили, что германские флаги обеспечат им лучшую защиту против новых правителей. Вероятно, в конце концов их постигло разочарование, поскольку уже тогда было очевидно, что японцы не будут поощрять китайскую торговлю с другими странами, включая и тех, кто союзничал с Японией.
Германские торговцы горько жаловались, что им не давали разрешения посетить их торговые склады и что ценные товары портились и гнили. И на этот раз я снова был рад покинуть Шанхай. В европейских кварталах продолжалась бурная роскошная жизнь, не затронутая опустошительной войной. На фоне существенного ущерба и огромных человеческих жертв, понесенных городом всего лишь несколько месяцев назад, эта жизнь более чем когда-либо казалась призрачной и нереальной.
В то время как Шанхай утратил былое значение, на роль столицы Дальнего Востока выдвинулся Гонконг. В нем процветала торговля сырьем и самыми разнообразными товарами. Контрабанда вооружением шла зачастую неожиданными способами, и мощные фрахтовики, например, использовались наряду с джонками и сампанами. Не испытавшие превратностей войны, спокойные и невозмутимые китайские торговцы нашли способы и средства для поддержания оживленного бизнеса через линии всех фронтов. Политики и спекулянты со всего мира собрались в Гонконге. Однако богатые китайцы держались особняком и вели роскошную жизнь, а чиновники всех китайских министерств имели в Гонконге свои представительства.
Патрулируя узкие проливы на торпедных катерах и небольших суднах, японцы предпринимали отчаянные усилия для подавления контрабанды оружием, в то время как совсем рядом были прекрасно слышны разрывы бомб, сброшенных на соседний китайский район.
Рядом с нашей лодкой двигался германский фрахтовик с грузом военных материалов для армии китайских националистов. На завтраке в германском генеральном консульстве я вновь встретил известного американского журналиста Карла фон Виганда, фрау фон Фалькенхаузен - жену генерала, и некоторых наших консулов, находившихся в Южном Китае. Военные действия сильно продвинулись на юг, и высадка японцев на богатом и стратегически важном острове Хайнань казалась неизбежной. Позднее японцы озадачили мир количеством превосходных амфибий, действовавших на китайском фронте.
В Маниле мы покинули "Empress of Canada" для трехнедельного отдыха в Багио, как предписали мне врачи. И совершенно справедливо, поскольку я был все еще довольно слаб. Весь путь от Гонконга до Манилы я пролежал с высокой температурой, так что по-прежнему чувствовал себя довольно скверно, когда в Маниле нас приветствовали официальные представители: начальник штаба американской армии, Верховный комиссар и представитель президента Кесона, японский консул и, конечно, германский консул и фрау Саковски - всем им пришлось подняться на борт корабля. Столь дружественным приемом я был обязан любезности американского посла в Токио мистера Грю. Во все время нашего пребывания на Филиппинах власти были очень добры к нам и всячески старались помочь. Президент Кесон даже предоставил в мое распоряжение машину.
Однако не только благодаря столь любезному приему я почувствовал определенное расположение к этому земному раю. В Маниле смешались очарование тропического города с очарованием процветающей и элегантной современной столицы. Мы наслаждались удобствами отеля "Манила" - одного из наиболее эффективно управляемых отелей, в которых я когда-либо останавливался, а также клубом поло, современными avenidas, равно как и старыми узкими испанскими улочками.
В прохладном чистом воздухе Багио, этой Симлы Индии или Каруизавы Японии, я оправился от своей болезни. Я провел интересный день в качестве гостя мистера Вейнцгеймера, инспектировавшего принадлежавшие ему сахарные плантации. Президент Кесон пригласил меня на завтрак. Он произвел на меня впечатление сильного руководителя, личности суровой, но симпатичной, питающей дружеские чувства к Германии.
Что привлекло меня больше всего и вызвало чувство восхищения - это сам дух и результаты американских колониальных усилий, достигнутые за последние сорок лет. На протяжении двухсотмильной поездки от Манилы до Багио у меня было достаточно возможностей наблюдать высокий стандарт жизни людей, чистые деревни с опрятными домами и процветающим сельским хозяйством. Указательные знаки с такими надписями, как "Впереди питьевая вода" или "Междугородные телефонные переговоры", свидетельствовали о предусмотрительности администрации. Я также узнал, что два бича этих тропических островов желтая лихорадка и малярия - почти полностью побеждены благодаря санитарным мероприятиям правительства.
Конгресс в Вашингтоне принял закон, предоставляющий Филиппинам независимость. Но я не переставал спрашивать себя, не повлечет ли этот государственный акт смертельно опасные последствия для этих островов? Не извлекая больше выгоды из таможенного союза с США, филиппинцы вынуждены будут продавать свои товары на мировых рынках на основе свободной конкуренции.
И я сомневался, смогут ли они делать это на фоне более высокой стоимости своей продукции, вызванной их высоким жизненным стандартом, который много выше, чем у их отсталых конкурентов. Так что Филиппины могут однажды столкнуться с жесткой альтернативой: снижение стоимости продукции и отказ от благ более высоких жизненных стандартов или же сохранение высокого стандарта при ухудшении общей экономической ситуации.
Когда лайнер германской компании прибыл в Манилу, я взошел на его борт с чувством вновь обретенного здоровья. На корабле мне вручили телеграмму из личного отдела МИДа, в которой меня спрашивали, чувствую ли я себя достаточно крепким, чтобы по прибытии на родину получить назначение на новый пост.
Я был несколько ошеломлен этим предложением. Еще до получения сообщения о своей отставке, которое было впоследствии опровергнуто, я, не ожидая получить другое назначение, собирался вернуться в Гродицберг после более чем четырехлетнего отсутствия. Ложная тревога в отношении моего увольнения подтвердила правильность моих суждений, несмотря на последовавшее опровержение Нейрата. Перспектива получить новый пост казалась довольно соблазнительной ввиду того, что это стало бы наиболее эффективным опровержением пренебрежения, проявленного по отношению ко мне.
Поскольку известие о моем увольнении было передано по радио по всему миру, в то время как опровержение было адресовано лично мне и никому более, я почувствовал, что моя честь оказалась задета, и мне очень хотелось увидеть ее восстановленной. Мысль, что в те времена, возможно, более почетно было бы не служить нацистскому правительству, вообще не приходила мне в голову. Гитлеровский режим достиг вершины своих успехов, и страна, казалось, находилась на полпути к нормальному состоянию.
Я не был осведомлен о том, что происходит за кулисами. Даже Anschluss (аншлюс - присоединение Австрии к Германии. - Прим. перев.) еще был впереди. Я полагал, что чувствую себя достаточно хорошо, чтобы занять другой пост. И потому телеграфировал в МИД, что готов и физически пригоден к тому, чтобы получить новое назначение при условии более благоприятного климата в стране пребывания.
И после этого наступила самая идиллическая часть нашего путешествия. Плывя от Сингапура до Суэца, мы пересекли Индийский океан - двенадцать дней замечательной погоды, никакой удушающей жары и полный досуг. Наши посещения Медана (Суматра), откуда мы совершили экскурсию на горный курорт Брагасти, и Коломбо были приятными перерывами в расслабляющей монотонности морского путешествия.
Другое, менее приятное событие прервало наш досуг - передача по радио сообщения об Anschluss, которое мы услышали, находясь в океане. И хотя сам факт, как это представлялось нам, был лишь реализацией справедливых требований, в которых на протяжении последних двадцати лет отказывали Германии, мы тем не менее не смогли удержаться от чувства осуждения в отношении методов, какими это было осуществлено. К чему немедленная военная оккупация? Зачем полная интеграция страны в рейх? То, что реакция внешнего мира оказалась сильной и неблагоприятной, было фактом, который нисколько меня не удивил, когда я вспомнил о контршагах, предпринятых западными державами в 1931 году, когда демократические правительства Германии и Австрии пытались установить таможенный союз.
В Суэце мы покинули борт нашего судна для двухнедельной остановки в Египте. Мы провели незабываемые дни в Каире, Асуане и Луксоре. Прочитав и услышав огромное количество информации о земле фараонов и увидев к тому времени самые знаменитые и красивые места по всему миру, я не ожидал, что встречу нечто сенсационное, и все же впечатления переполняли меня: нежность красок, грациозное величие монументов, сделанных из камня или высеченных в скалах, утонченное совершенство предметов искусства, найденных в гробницах Тутанхамона, элегантность и гениальность архаических фресок в гробницах Луксора и Асуана и великолепие египетского искусства в целом - все это произвело на меня огромное впечатление.
Я был, однако, поражен невероятной отсталостью страны. Конечно, я не ожидал найти здесь повсюду машины, трактора и электролампы. Однако тот факт, что население живет и трудится как и его предки библейских времен, что огромные урожаи пшеницы убираются серпом, что молотьба производится людьми и волами, топчущимися на колосьях зерна, что мякина отсеивается от пшеницы путем подбрасывания ее в воздух лопатой, что все это делалось в стране, которая на протяжении долгого времени находилась в тесной связи с Европой и последние пятьдесят лет жила под британским управлением, стало, конечно, для меня откровением. Теперь я был склонен верить всему, что мне говорили о неграмотности феллахов и об эпидемиях, которые раз за разом собирали тяжелую дань. С этими нищенскими условиями поразительно контрастировали грандиозные планы по ирригации и выращиванию хлопка, хотя исключительное возделывание монокультуры было бы более прибыльным для иностранных инвесторов, чем для народа, который таким образом стал бы сильно зависим от импорта из-за границы.
В Луксоре у меня в номере раздался телефонный звонок из Каира. Сотрудник нашей дипломатической миссии проинформировал меня, что, согласно сообщению, полученному из МИДа, новый пост, на который я назначен - это пост посла при Сент-Джеймском дворце. Так что завеса неизвестности наконец спала! Радость от того, что мне доверили столь важную и огромную задачу, превалировала над сомнениями, как я, собственно, собираюсь выдерживать сырой и туманный климат Англии. Риббентроп как министр иностранных дел окажется, конечно, крепким орешком - в этом у меня не было сомнений. Но подобно тому, как браконьер, назначенный на пост лесника, становится уважаемым членом иерархии, так и Риббентроп, думал я, достигнув цели своих амбиций, может также стать восприимчивым к разумным доводам и хорошим советам. Более того, конкуренция между МИДом и "Бюро Риббентропа" теперь неизбежно должна была прекратиться, поскольку, как я уже писал, в конце концов, никто не может интриговать против самого себя. То, что Риббентроп окажется способным даже на такое чудо, дошло до меня много позже.
Что касается задач, ожидавших меня в Лондоне, то здесь я чувствовал себя довольно уверенно. Я знал наверняка, что одним из твердых убеждений Гитлера была его вера в возможность дружбы между Германией и Британией. Мне также было известно, что Риббентроп - не кто иной, как мальчик на побегушках у диктатора, и что даже если он имеет зуб на Британию (его нацистское приветствие королю получило широкую известность даже на Дальнем Востоке), он не осмелится открыто высказывать этого. Англо-германские отношения, по моему мнению, достигли довольно обнадеживающей стадии: камень преткновения в виде конкуренции военно-морских флотов на море был убран, когда Кабинет Чемберлена пришел к власти. Многие антигермански настроенные политики сошли со сцены, а министр иностранных дел лорд Галифакс был человеком, установившим личный контакт с Гитлером в ходе своего визита в Берлин в ноябре 1937 года. И потому я ожидал, что осторожный подход к политическим проблемам и личностям способен свести к минимуму ущерб, нанесенный риббентроповскими неуклюжестью и грубостью, и что в англо-германских отношениях может быть достигнут дальнейший прогресс. То, что я не занимался ранее британскими делами из-за двадцатилетней карьеры в области восточной политики, было, без сомнения, минусом, хотя и не непреодолимым препятствием.
Что касается моих личных чувств, то я был прозападно настроенным и даже, скорее, англо-саксонски мыслящим человеком, несмотря на свое "восточное" прошлое. То, что усилия м-ра Джозефа Чемберлена, направленные на заключение альянса между Британией, Германией и Японией в начале века потерпели неудачу, было, на мой взгляд, непоправимой утратой. Добейся он успеха, и бедствий Первой мировой войны можно было бы избежать. Была у меня смутная надежда на то, что можно последовать по стопам великого британского государственного деятеля. Вполне вероятно, что и Японию можно было бы склонить к участию в англо-германском плане сотрудничества. Пока я находился в Токио, я настойчиво убеждал Хироту занять умеренные позиции по отношению к англо-саксонским державам. То, что он не только принял этот совет близко к сердцу, но и сообщил о нем англо-саксонским представителям в Японии, стало очевидным, когда мой британский коллега в Токио, сэр Роберт Крэги (ставший преемником сэра Роберта Клайва) спросил меня, правда ли, что я советовал японцам проявлять сдержанность и умеренность по отношению к Великобритании. Вот почему я был склонен быть оптимистом, рассматривая стоявшую передо мной новую задачу.
Поскольку меня просили ускорить возвращение в Берлин, мне пришлось сократить количество приятных дней, проведенных в Египте. После недолгой остановки в Каире для того, чтобы сделать необходимые приготовления и посетить нашу дипломатическую миссию, мы отправились в Александрию. Там мы сели на итальянский корабль, направлявшийся в Бриндизи. Когда я уже покидал отель, чтобы сесть на стоявший у набережной корабль, меня попросили вернуться, чтобы ответить на телефонный звонок из Каира. Звонили из нашей дипломатической миссии, чтобы проинформировать, что сообщение о моем назначении в Лондон было передано по радио вчера вечером. Это произошло 2 апреля, в мой день рождения.
После двух спокойных дней на борту корабля мы прибыли в Бриндизи, где нас ожидала моя сестра. Мы провели ночь в Бари. Неплохое представление "Мадам Баттерфляй" в провинциальном оперном театре стало для меня последним приветом с Дальнего Востока.
Несколько дней, проведенных нами с моей сестрой и зятем на вилле Бонапарта, примирили меня с мыслью, что отныне я навсегда вернулся в Европу. И вскоре мы уже спешили в Берлин, куда прибыли 12 апреля 1938 года.
Глава 5.
Посол в Лондоне
Англо-германские отношения, 1933-1938 гг.
С захватом власти нацистами была открыта новая и, похоже, более обнадеживающая глава в трагической истории англо-германских отношений. Судя по "Mem Kampf", предполагаемая политика Гитлера по отношению к Франции и Советскому Союзу могла вызвать плохие предчувствия, в то время как выраженное им желание поддерживать дружественные отношения с Англией явно отвечало его убеждениям.
И в последующие годы, когда становилось все более очевидным, что программа, изложенная в книге Гитлера, была не безответственной болтовней молодого сорвиголовы, а планом, претворяемым в жизнь с неослабевающим упорством, более справедливым казалось заключение, что Гитлер сохранял непоколебимую приверженность своему заветному идеалу - дружбе с Англией.
Тем не менее, даже первый период взаимных отношений, продолжавшийся до аннексии Австрии, нельзя было расценить как успешную попытку их улучшения. Скорее, он характеризовался разногласиями, за одним ярким исключением соглашением по военно-морскому флоту.
Без сомнения, столь неудовлетворительное развитие отношений в огромной степени было вызвано абсолютно ошибочным выбором человека, которому Гитлер доверил выполнение своего плана. Появление Розенберга в Лондоне в 1933 году превратилось в трагикомический эпизод, тогда как деятельность Риббентропа в качестве посла причинила серьезный вред. Истинная причина провала многих усилий по установлению взаимопонимания между двумя странами лежит глубже и основывается на тактике Гитлера и политическом положении Великобритании в мире.
Тактику Гитлера в эти годы можно кратко охарактеризовать как попытку поддерживать живой диалог с Великобританией, изучая в ходе его намерения англичан, частично с помощью упреков, частично - далеко идущих предложений, чтобы затем избегать ясных ответов, какие бы конкретные предложения ему ни делались. С другой стороны, британское правительство находилось под влиянием своего прочного союза с другими державами.
Поскольку все эти альянсы оставались темой для вариаций, Кабинету мистера Болдуина не доставало твердости и последовательности в отношениях с Гитлером. На политику Даунинг-стрит огромное влияние оказывал французский министр иностранных дел Барту, чьей путеводной нитью в политике была идея сохранения созвездия держав-победительниц, порожденного в Версале. Гитлер был бы плохим тактиком, если бы не стремился направлять удары своего копья в наиболее слабые места в вооружении противника, а именно - в вопрос о разоружении. Здесь требования Германии были абсолютно справедливыми. Снова и снова различным германским Кабинетам времен Веймарского периода отказывали в праве на равенство в масштабах разоружении, хотя совместная декларация западных держав и Германии в декабре 1931 года признала это равенство теоретически.
Наоборот, именно британское правительство устами министра иностранных дел сэра Джона Саймона озвучило на конференции по разоружению в октябре 1933 года предложение, что Германии следует предоставить равенство лишь по истечении первой четырехлетней стадии.
Гитлер только и ждал провозглашения подобного лозунга, чтобы покинуть конференцию по разоружению и выйти из Лиги Наций. На протяжении последующего периода деятельность британского правительства ограничивалась лишь смягчением враждебных высказываний Франции по вопросам разоружения либо ролью посредника между Германией и другими западными державами.