Страница:
Пошли дальше – уже втянулись. Так нас принимали в каждом селе, в котором мы останавливались на ночлег. В Свердловск мы пришли даже немножко раньше, чем было условлено. Там мы отдохнули, выступили перед курсантами пехотного училища и после обеда пришли на вокзал, где нас ждал поезд на Курган. В училище нас встретили торжественно, вручили грамоты с благодарностью за поход.
Несколько слов об учебе. Как я уже писал, обучение было очень интенсивным. В основном внимание уделялось теории – материальной части танков БТ-5 и Т-34, тактике. Практическая стрельба была всего одна: я выпустил 3 снаряда и пулеметный диск. Учили нас немного вождению на БТ-5. Давали азы – с места трогаться, по прямой водить. Были занятия по тактике, но в основном «пешим по-танковому». И только под конец было показное занятие «танковый взвод в наступлении». Все!
После войны я посмотрел немецкий учебный комплекс в Австрии. Конечно, он был намного лучше. Например, у нас мишени для стрельбы из орудий были неподвижные, мишени для стрельбы из пулеметов – появляющиеся. Это значит, что в окоп, в котором сидит солдатик, проведен телефон, по которому ему командуют: «Показать! Опустить!» Положено, чтобы мишень появлялась на 5–6 секунд, а один дольше продержит, другой меньше. У немцев на полигоне была установлена система блоков, управляемая одним большим колесом, оперирующая и орудийными, и пулеметными мишенями. Колесо крутили руками, причем от скорости вращения этого колеса зависела продолжительность появления мишени. Немецкие танкисты были подготовлены лучше, и встречаться с ними в бою было очень опасно.
Когда нас выпускали, начальник училища сказал: «Ну, что же, сынки, мы понимаем, что вы программу быстро проскочили. Знаний у вас твердых нет, но в бою доучитесь». Самый же запоминающийся урок, который наложил отпечаток на всю мою дальнейшую службу, преподал мне майор Дроздов, который вел у нас тактику. Это был призванный из запаса офицер царской армии, и ему было тогда лет шестьдесят. Он так говорил: «Сынки, запомните святое правило. Его еще Суворов считал основным! Самое главное: перед боем и в бою заботьтесь о солдатах. Главное, чтобы он поел, был обут, одет, чтобы он отдохнул. Если вы это сделаете, то добьетесь в бою успеха. Не сделаете – не будет никакого успеха. Если он будет голодный, замерзший, то, когда вы поведете его в атаку, он не будет кричать «ура!», а будет еле ползти. Вы можете из Москвы, из ЦК вызывать лектора, который прочтет ему лекцию, как надо защищать Родину, поднимете в атаку, – но «ура!» он у вас кричать не будет. А вот если приедет безграмотный, может быть, с двумя-тремя классами образования повар, но с черпаком хорошего борща и каши, то после этого вы поднимете его в атаку, он будет за вами бежать, «ура!» кричать и добиваться успеха!» Из всего курса я только это и запомнил, но зато следовал этому правилу все время. Я всегда беспокоился не только о своем экипаже, но и о экипажах танков взвода. И солдаты платили мне тем же.
В феврале 1943 года приказали срочно отобрать 28 лучших курсантов, дать им два месяца на ускоренную подготовку и выпустить. В училище я прибыл на полтора месяца позже, а выпустили меня на полтора месяца раньше: так что всего-то три месяца я учился. Кстати, один из отобранных не сдал выпускные экзамены, хотя был дипломированный инженер. Мы тогда подумали: «Вот не повезло человеку!» Наивные! Ему было 33 или 34 года, семья, двое детей, и на фронт ему совершенно не хотелось.
Сразу после выпуска генерал-майор Серков вызвал меня к себе в кабинет. Я заволновался. Капитан Гужва, похлопав меня по плечу, успокоил: «Иди, генерал вызывает, дельное предложение тебе сделает. Соглашайся». Что за дельное предложение, я не мог представить и с большой робостью и, затаив дыхание, вошел в кабинет генерала. Он вышел из-за стола навстречу, усадил на стул, сам сел напротив и стал рассказывать мне про обстановку на фронте, сказал, что хребет гитлеровской машине надломлен и победа будет за нами. Что ж, я в этом тоже не сомневался.
– Слушай, Брюхов, – продолжил он. – Ты еще сопляк, ну какой из тебя командир? Оставайся в училище воспитывать курсантов. Тебя хвалят командир взвода, командир роты. Ты спортсмен хороший. Оставайся!
Я обомлел:
– Товарищ генерал, я хочу на фронт, хочу воевать, ведь война скоро закончится, а я на фронт не попаду, как я буду смотреть людям в глаза? – В горле появился комок, и на глаза невольно навернулись слезы.
– Сынок, ну какой скоро?! Война еще будет идти не один год, ты еще успеешь навоеваться.
– Нет, я хочу сейчас.
Генерал задумался, долго молчал, а потом заговорил:
– Кто же будет учить? Я тоже хочу на фронт.
– Вы же воевали, руку потеряли, а я еще ничего не сделал. Я вас очень прошу, отправьте меня. У нас есть в отделении два сержанта, Кочнев и Лобанов, которые были на фронте с первых дней войны и прибыли по ранению. Вот их и оставьте, – взмолился я.
Глядя на мое убитое настроение, он сжалился:
– Ладно, пригласи их ко мне.
Я несказанно обрадовался, засиял и неокрепшим командирским голосом гаркнул:
– Есть! Разрешите идти?!
– Что это ты так спешишь, лейтенант? – сказал генерал Серков, а затем посмотрел еще раз внимательно на меня, покачал головой и сказал: – Идите!
Я приложил руку к головному убору, ответил: «Есть!», четко повернулся и вышел из кабинета. Выяснилось, что названные мной сержанты – на полигоне. Двенадцать километров до него я пробежал на одном дыхании: «Вас срочно вызывает начальник училища!» На попутке мы вернулись в училище. Генерал вызвал Кочнева, и тот, не раздумывая, согласился, а Лобанова он уже не стал вызывать.
После войны мы случайно встретились с Кочневым в ресторане в Челябинске. Я его узнал, подошел, пригласил к нам за стол, но он, посмотрев на мои ордена, как-то сник, свернулся и быстро смотался. А тогда, надев гимнастерку с двумя кубиками в петлицах, я отправился в Челябинск в 7-й запасной учебный танковый полк. Офицерское общежитие располагалось в актовом зале школы, в котором стояло около тридцати кроватей. Кормили нас по карточкам в офицерской столовой. Кто не хотел, тот брал сухим пайком на продпункте. За исключением непродолжительных занятий, мы были предоставлены сами себе. Кто постарше, те ходили к женщинам. Заводилой был лейтенант Вася Естафьев: среднего роста, широкоплечий, про таких говорят: «Косая сажень в плечах». Он был с 20-го года, тракторист, перед войной отслужил срочную, экстерном окончил танковое училище. Как-то он подошел ко мне:
– Пойдем к бабам. У меня есть две знакомые девахи. Одна тебе, одна мне. Только ты знаешь, моя во время этого дела кусается. Мне в прошлый раз чуть ухо не откусила, но я ее сегодня отучу!
– Ладно, пойдем. – Мне, естественно, было интересно.
Встретили нас хорошо, стол накрыли, потом мы разошлись по комнатам. Честно говоря, у меня ничего не получилось. Вдруг из другой комнаты раздается женский рев и хохот. Мы выскакиваем, смотрим, а у хозяйки кровь идет изо рта. Вася хохочет. Она на нас: «Вон отсюда!» Я сначала не понял, что произошло, но мы быстрее оделись – и на улицу.
– Вась, что у вас там произошло? – спросил я его.
– Я же тебе говорил, что отучу ее. Ну и когда она укусить хотела, я ей в зубы кресало вставил! – потешался он.
– Ну ты и негодяй! – возмутился я. – Она, наверное, зуб поломала!
– Ничего, пусть знает!
Этот случай произвел на меня удручающее впечатление, и больше я «в гости» не ходил.
Помню, как я лежал на койке расстроенный: в отделе кадров сказали, что формирование отдельного Уральского добровольческого танкового корпуса закончено. Поэтому мой рапорт с просьбой о направлении в Пермскую бригаду остался без удовлетворения, а мне так хотелось воевать вместе с земляками! В это время в комнату вошел стройный, подтянутый лейтенант примерно моего роста. Форма была подогнана по фигуре, вьющийся светло-русый чуб торчал из-под заломленной на голове пилотки. Выражение глаз, улыбка на лице сразу вызвали мое ответное расположение к нему. Я немного привстал. Уловив это движение, он подошел, подал руку:
– Максимов, Николай.
– Брюхов, Василий, – представился я, сев на край койки.
– А где братва? – оглядывая пустые, помятые койки, спросил Николай.
– Ушли кто куда. Челябинск большой, места для прогулок хватает, – нехотя ответил я.
– А ты что киснешь? – спросил он с участием.
– Да так, не хочется. Я лучше книжки почитаю – библиотека тут отличная. Надоело здесь болтаться без дела. Хотел вместе с земляками воевать – не получилось. Так, глядишь, и война закончится, пока мы тут в тылу штаны просиживаем.
– Ну, ты и чудак, – рассмеялся Коля. – Война в самом разгаре. Не горюй, на нашу долю боев хватит. Я в штабе слышал, что заварушка под Курском готовится. Вот туда нам с тобой и нужно попасть. – Он легко перешел на «ты».
На другой день во время занятий в класс вошел начальник штаба полка, а с ним представитель Кировского танкового завода. Мы встали. Начальник штаба пригласил всех сесть и предоставил слово представителю. Тот, сняв фуражку, тихим голосом заговорил:
– Товарищи командиры, обстановку на фронте и в тылу вы знаете. Фашистов нужно бить и гнать с нашей земли как можно быстрее, а для этого нужно оружие, танки. Наш завод делает все возможное, чтобы дать вам больше танков, но у нас не хватает людей. Нам нужны рабочие руки хоть на месяц, хоть на неделю. Мы решили обратиться к вам за помощью.
Повисла минутная тишина. Я прикидывал, что могу делать на заводе – специальности-то у меня нет. Тут выступил Вася Естафьев:
– Н-е-ет! Это не для нас! Мы не сегодня-завтра получим танки и уйдем на фронт. Дайте нам погулять хоть несколько дней. Может, это последние деньки в нашей жизни?! – Он натянуто улыбнулся, обводя нас взглядом, ища поддержки.
Руку поднял Коля Максимов. Встав и, повернувшись к нам, твердо сказал:
– Братва, не слушайте этого пустозвона. Раз завод просит, нужно помочь. Я до армии слесарил и тут поработаю, – и, повернувшись к представителю завода, заявил: – Записывайте меня.
За ним записались я и еще несколько человек. Остальные так и не поддались уговорам. Представитель нас предупредил, что оплачивать труд он сможет только талонами на бесплатный обед. Мы не возражали.
Со следующего дня мы вышли на работу. Меня с Николаем поставили на расточку отверстий в блоке цилиндров двигателя. Он окончил ФЗО, был слесарем 4-го разряда. Наши станки-полуавтоматы стояли рядом, и он быстро помог мне освоить несложную операцию. Мне не составило больших усилий втянуться в работу, – я к этому был приучен с детства, – и через несколько дней выполнял и даже перевыполнял норму. На заводе кормили хорошо: на обед всегда была закусочка, суп или борщ и хорошая каша с небольшим количеством мяса. А у нас еще и офицерский паек!
Совместная работа нас еще больше сблизила. Я тянулся к нему – Николай, выросший в Москве, имел шарм городского парня, так привлекавший меня. Я «окал» по-деревенски, а у него был красивый язык с московским акцентом. Я старался перенимать его манеры, и это, видимо, нравилось ему. Вообще москвичи выгодно отличались от нас, деревенских, своим кругозором, образом мышления, знаниями, развитием. Они были более свободны в обращении с людьми. Все свободное время мы проводили вместе. Он рассказал, что жил на Арбате и там у него остались мать и сестра, которым он часто пишет. С детства Николай занимался верховой ездой в Манеже и безумно любит лошадей.
Работа на заводе продолжалась недолго, не больше недели. Получив приказ, мы явились в запасной танковый полк, где нам вручили новенькие, пахнущие свежей краской танки. Я принял взвод, а Коля – танк в моем взводе. Третьим танком командовал лейтенант Быков. Познакомились с экипажами. Механик-водитель по фамилии Рой, с 1904 года, был бывшим трактористом. Заряжающий Леоненко был с 1918 года, а радист – парнишка, как и я, с 1924 года, деревенский. Я не помню его фамилии, но хорошо запомнил, как мы хохотали, когда он рассказывал, как его женили перед войной. Родителей у него не было, жил он с бабкой. У соседки была дочь на несколько лет старше его. Бабка его все подстрекала: «Женись, она богатая, кормить тебя будет, а ты будешь помогать, работать». Уговорила, да и те были согласны – работник в доме нужен. Про свадьбу он рассказывал:
– Я сижу за столом рядом с невестой, на улице ребята бегают, а меня здесь держат. Я на улицу рвусь, а она вцепилась и не отпускает. Потом налили мне стопку вина, я выпил, опьянел. Она меня потащила в постель, мучалась, мучалась – ничего не получилось. Утром проснулась, а я от нее убежал к ребятишкам. Мы играем, но опять меня отловили. И так она со мной мучилась, а потом плюнула и оставила в покое…
Вот такой у меня был экипаж. Сформировали взвод, роту. Провели взводное, а затем и ротное учения. Совершили пятидесятикилометровый марш – и на погрузку. Надо сказать, что командовать у меня получалось, и получалось хорошо. Я и в детстве ребятишек организовывал, и здесь я с подчиненными быстро нашел общий язык. Почему я рвался быть командиром, – я понимал, что это мое призвание. Тут уже Коля Максимов сразу признал мое верховодство. Хоть мы и дружили, но субординацию соблюдали, и я не допускал фамильярности даже с его стороны.
В отличие от того эшелона, в котором я ехал на фронт два года назад, в этом царило приподнятое настроение. После победы под Москвой, а потом и под Сталинградом люди поверили, что мы не только сможем выстоять, но и победить.
Гнали нас по «зеленой улице», практически без остановок. В Куйбышеве эшелон остановился прямо на станции. Начальник станции предупредил, что стоять будем минут тридцать. Обед к эшелону не привезли, и начальник эшелона приказал построить людей и бегом отвести на обед в столовую. Прибежав в столовую, мы обнаружили, что столы не накрыты, только стоят бачки с кашей и борщом и нарезан хлеб. Я приказал набросать в котелки каши, взять хлеб и бежать обратно к эшелону. Бежим, на ходу заглатывая горячую перловку. Выскакиваем на перрон – эшелона нет. Прибежав к начальнику вокзала, я выяснил, что поезд ушел на Сызрань. Пока связался с эшелоном, подошел порожняк. Начальник станции помог нам занять две теплушки, и мы поехали догонять свои танки. После сытного обеда, разморенные теплом июньского дня, под стук колес мы уснули. Проснулся я от наступившей тишины. Отодвинув дверь, я увидел, что поезд стоит на перегоне перед мостом через Волгу. Мимо шел железнодорожник. Окликнув его, я спросил, как нам перебраться на другую сторону. Он сказал, что сейчас туда пойдет пассажирский поезд, стоящий на параллельном пути. Растолкав ребят, я объяснил ситуацию, и мы попытались проникнуть в вагоны поезда, но ни один проводник дверь нам не открыл. Поезд тронулся, мы облепили подножки и поехали. Хоть и июнь, но обдувало нас сильно, холод собачий, того и гляди упадешь. Догнали! Приняли нас с распростертыми объятиями. На перекличке не досчитались троих, предупредили коменданта, по какому маршруту пойдем, погрузились в эшелон и поехали дальше. За Малым Ярославцем мы попали под бомбежку, но ни одна бомба в эшелон не попала – здорово маневрировал машинист поезда. Далее эшелон повернул на юг. Остановились на перегоне, поступила команда выгружаться. Разгрузочных площадок нет. Механики-водители, корежа платформы, разворачивали танки и фактически прыгали на грунт. Два танка перевернулись, но их быстро поставили на гусеницы. Нас уже ждал представитель 2-го танкового корпуса. Батальон совершил марш в район сосредоточения, где влился в состав 99-й бригады корпуса.
Фронт
Несколько слов об учебе. Как я уже писал, обучение было очень интенсивным. В основном внимание уделялось теории – материальной части танков БТ-5 и Т-34, тактике. Практическая стрельба была всего одна: я выпустил 3 снаряда и пулеметный диск. Учили нас немного вождению на БТ-5. Давали азы – с места трогаться, по прямой водить. Были занятия по тактике, но в основном «пешим по-танковому». И только под конец было показное занятие «танковый взвод в наступлении». Все!
После войны я посмотрел немецкий учебный комплекс в Австрии. Конечно, он был намного лучше. Например, у нас мишени для стрельбы из орудий были неподвижные, мишени для стрельбы из пулеметов – появляющиеся. Это значит, что в окоп, в котором сидит солдатик, проведен телефон, по которому ему командуют: «Показать! Опустить!» Положено, чтобы мишень появлялась на 5–6 секунд, а один дольше продержит, другой меньше. У немцев на полигоне была установлена система блоков, управляемая одним большим колесом, оперирующая и орудийными, и пулеметными мишенями. Колесо крутили руками, причем от скорости вращения этого колеса зависела продолжительность появления мишени. Немецкие танкисты были подготовлены лучше, и встречаться с ними в бою было очень опасно.
Когда нас выпускали, начальник училища сказал: «Ну, что же, сынки, мы понимаем, что вы программу быстро проскочили. Знаний у вас твердых нет, но в бою доучитесь». Самый же запоминающийся урок, который наложил отпечаток на всю мою дальнейшую службу, преподал мне майор Дроздов, который вел у нас тактику. Это был призванный из запаса офицер царской армии, и ему было тогда лет шестьдесят. Он так говорил: «Сынки, запомните святое правило. Его еще Суворов считал основным! Самое главное: перед боем и в бою заботьтесь о солдатах. Главное, чтобы он поел, был обут, одет, чтобы он отдохнул. Если вы это сделаете, то добьетесь в бою успеха. Не сделаете – не будет никакого успеха. Если он будет голодный, замерзший, то, когда вы поведете его в атаку, он не будет кричать «ура!», а будет еле ползти. Вы можете из Москвы, из ЦК вызывать лектора, который прочтет ему лекцию, как надо защищать Родину, поднимете в атаку, – но «ура!» он у вас кричать не будет. А вот если приедет безграмотный, может быть, с двумя-тремя классами образования повар, но с черпаком хорошего борща и каши, то после этого вы поднимете его в атаку, он будет за вами бежать, «ура!» кричать и добиваться успеха!» Из всего курса я только это и запомнил, но зато следовал этому правилу все время. Я всегда беспокоился не только о своем экипаже, но и о экипажах танков взвода. И солдаты платили мне тем же.
В феврале 1943 года приказали срочно отобрать 28 лучших курсантов, дать им два месяца на ускоренную подготовку и выпустить. В училище я прибыл на полтора месяца позже, а выпустили меня на полтора месяца раньше: так что всего-то три месяца я учился. Кстати, один из отобранных не сдал выпускные экзамены, хотя был дипломированный инженер. Мы тогда подумали: «Вот не повезло человеку!» Наивные! Ему было 33 или 34 года, семья, двое детей, и на фронт ему совершенно не хотелось.
Сразу после выпуска генерал-майор Серков вызвал меня к себе в кабинет. Я заволновался. Капитан Гужва, похлопав меня по плечу, успокоил: «Иди, генерал вызывает, дельное предложение тебе сделает. Соглашайся». Что за дельное предложение, я не мог представить и с большой робостью и, затаив дыхание, вошел в кабинет генерала. Он вышел из-за стола навстречу, усадил на стул, сам сел напротив и стал рассказывать мне про обстановку на фронте, сказал, что хребет гитлеровской машине надломлен и победа будет за нами. Что ж, я в этом тоже не сомневался.
– Слушай, Брюхов, – продолжил он. – Ты еще сопляк, ну какой из тебя командир? Оставайся в училище воспитывать курсантов. Тебя хвалят командир взвода, командир роты. Ты спортсмен хороший. Оставайся!
Я обомлел:
– Товарищ генерал, я хочу на фронт, хочу воевать, ведь война скоро закончится, а я на фронт не попаду, как я буду смотреть людям в глаза? – В горле появился комок, и на глаза невольно навернулись слезы.
– Сынок, ну какой скоро?! Война еще будет идти не один год, ты еще успеешь навоеваться.
– Нет, я хочу сейчас.
Генерал задумался, долго молчал, а потом заговорил:
– Кто же будет учить? Я тоже хочу на фронт.
– Вы же воевали, руку потеряли, а я еще ничего не сделал. Я вас очень прошу, отправьте меня. У нас есть в отделении два сержанта, Кочнев и Лобанов, которые были на фронте с первых дней войны и прибыли по ранению. Вот их и оставьте, – взмолился я.
Глядя на мое убитое настроение, он сжалился:
– Ладно, пригласи их ко мне.
Я несказанно обрадовался, засиял и неокрепшим командирским голосом гаркнул:
– Есть! Разрешите идти?!
– Что это ты так спешишь, лейтенант? – сказал генерал Серков, а затем посмотрел еще раз внимательно на меня, покачал головой и сказал: – Идите!
Я приложил руку к головному убору, ответил: «Есть!», четко повернулся и вышел из кабинета. Выяснилось, что названные мной сержанты – на полигоне. Двенадцать километров до него я пробежал на одном дыхании: «Вас срочно вызывает начальник училища!» На попутке мы вернулись в училище. Генерал вызвал Кочнева, и тот, не раздумывая, согласился, а Лобанова он уже не стал вызывать.
После войны мы случайно встретились с Кочневым в ресторане в Челябинске. Я его узнал, подошел, пригласил к нам за стол, но он, посмотрев на мои ордена, как-то сник, свернулся и быстро смотался. А тогда, надев гимнастерку с двумя кубиками в петлицах, я отправился в Челябинск в 7-й запасной учебный танковый полк. Офицерское общежитие располагалось в актовом зале школы, в котором стояло около тридцати кроватей. Кормили нас по карточкам в офицерской столовой. Кто не хотел, тот брал сухим пайком на продпункте. За исключением непродолжительных занятий, мы были предоставлены сами себе. Кто постарше, те ходили к женщинам. Заводилой был лейтенант Вася Естафьев: среднего роста, широкоплечий, про таких говорят: «Косая сажень в плечах». Он был с 20-го года, тракторист, перед войной отслужил срочную, экстерном окончил танковое училище. Как-то он подошел ко мне:
– Пойдем к бабам. У меня есть две знакомые девахи. Одна тебе, одна мне. Только ты знаешь, моя во время этого дела кусается. Мне в прошлый раз чуть ухо не откусила, но я ее сегодня отучу!
– Ладно, пойдем. – Мне, естественно, было интересно.
Встретили нас хорошо, стол накрыли, потом мы разошлись по комнатам. Честно говоря, у меня ничего не получилось. Вдруг из другой комнаты раздается женский рев и хохот. Мы выскакиваем, смотрим, а у хозяйки кровь идет изо рта. Вася хохочет. Она на нас: «Вон отсюда!» Я сначала не понял, что произошло, но мы быстрее оделись – и на улицу.
– Вась, что у вас там произошло? – спросил я его.
– Я же тебе говорил, что отучу ее. Ну и когда она укусить хотела, я ей в зубы кресало вставил! – потешался он.
– Ну ты и негодяй! – возмутился я. – Она, наверное, зуб поломала!
– Ничего, пусть знает!
Этот случай произвел на меня удручающее впечатление, и больше я «в гости» не ходил.
Помню, как я лежал на койке расстроенный: в отделе кадров сказали, что формирование отдельного Уральского добровольческого танкового корпуса закончено. Поэтому мой рапорт с просьбой о направлении в Пермскую бригаду остался без удовлетворения, а мне так хотелось воевать вместе с земляками! В это время в комнату вошел стройный, подтянутый лейтенант примерно моего роста. Форма была подогнана по фигуре, вьющийся светло-русый чуб торчал из-под заломленной на голове пилотки. Выражение глаз, улыбка на лице сразу вызвали мое ответное расположение к нему. Я немного привстал. Уловив это движение, он подошел, подал руку:
– Максимов, Николай.
– Брюхов, Василий, – представился я, сев на край койки.
– А где братва? – оглядывая пустые, помятые койки, спросил Николай.
– Ушли кто куда. Челябинск большой, места для прогулок хватает, – нехотя ответил я.
– А ты что киснешь? – спросил он с участием.
– Да так, не хочется. Я лучше книжки почитаю – библиотека тут отличная. Надоело здесь болтаться без дела. Хотел вместе с земляками воевать – не получилось. Так, глядишь, и война закончится, пока мы тут в тылу штаны просиживаем.
– Ну, ты и чудак, – рассмеялся Коля. – Война в самом разгаре. Не горюй, на нашу долю боев хватит. Я в штабе слышал, что заварушка под Курском готовится. Вот туда нам с тобой и нужно попасть. – Он легко перешел на «ты».
На другой день во время занятий в класс вошел начальник штаба полка, а с ним представитель Кировского танкового завода. Мы встали. Начальник штаба пригласил всех сесть и предоставил слово представителю. Тот, сняв фуражку, тихим голосом заговорил:
– Товарищи командиры, обстановку на фронте и в тылу вы знаете. Фашистов нужно бить и гнать с нашей земли как можно быстрее, а для этого нужно оружие, танки. Наш завод делает все возможное, чтобы дать вам больше танков, но у нас не хватает людей. Нам нужны рабочие руки хоть на месяц, хоть на неделю. Мы решили обратиться к вам за помощью.
Повисла минутная тишина. Я прикидывал, что могу делать на заводе – специальности-то у меня нет. Тут выступил Вася Естафьев:
– Н-е-ет! Это не для нас! Мы не сегодня-завтра получим танки и уйдем на фронт. Дайте нам погулять хоть несколько дней. Может, это последние деньки в нашей жизни?! – Он натянуто улыбнулся, обводя нас взглядом, ища поддержки.
Руку поднял Коля Максимов. Встав и, повернувшись к нам, твердо сказал:
– Братва, не слушайте этого пустозвона. Раз завод просит, нужно помочь. Я до армии слесарил и тут поработаю, – и, повернувшись к представителю завода, заявил: – Записывайте меня.
За ним записались я и еще несколько человек. Остальные так и не поддались уговорам. Представитель нас предупредил, что оплачивать труд он сможет только талонами на бесплатный обед. Мы не возражали.
Со следующего дня мы вышли на работу. Меня с Николаем поставили на расточку отверстий в блоке цилиндров двигателя. Он окончил ФЗО, был слесарем 4-го разряда. Наши станки-полуавтоматы стояли рядом, и он быстро помог мне освоить несложную операцию. Мне не составило больших усилий втянуться в работу, – я к этому был приучен с детства, – и через несколько дней выполнял и даже перевыполнял норму. На заводе кормили хорошо: на обед всегда была закусочка, суп или борщ и хорошая каша с небольшим количеством мяса. А у нас еще и офицерский паек!
Совместная работа нас еще больше сблизила. Я тянулся к нему – Николай, выросший в Москве, имел шарм городского парня, так привлекавший меня. Я «окал» по-деревенски, а у него был красивый язык с московским акцентом. Я старался перенимать его манеры, и это, видимо, нравилось ему. Вообще москвичи выгодно отличались от нас, деревенских, своим кругозором, образом мышления, знаниями, развитием. Они были более свободны в обращении с людьми. Все свободное время мы проводили вместе. Он рассказал, что жил на Арбате и там у него остались мать и сестра, которым он часто пишет. С детства Николай занимался верховой ездой в Манеже и безумно любит лошадей.
Работа на заводе продолжалась недолго, не больше недели. Получив приказ, мы явились в запасной танковый полк, где нам вручили новенькие, пахнущие свежей краской танки. Я принял взвод, а Коля – танк в моем взводе. Третьим танком командовал лейтенант Быков. Познакомились с экипажами. Механик-водитель по фамилии Рой, с 1904 года, был бывшим трактористом. Заряжающий Леоненко был с 1918 года, а радист – парнишка, как и я, с 1924 года, деревенский. Я не помню его фамилии, но хорошо запомнил, как мы хохотали, когда он рассказывал, как его женили перед войной. Родителей у него не было, жил он с бабкой. У соседки была дочь на несколько лет старше его. Бабка его все подстрекала: «Женись, она богатая, кормить тебя будет, а ты будешь помогать, работать». Уговорила, да и те были согласны – работник в доме нужен. Про свадьбу он рассказывал:
– Я сижу за столом рядом с невестой, на улице ребята бегают, а меня здесь держат. Я на улицу рвусь, а она вцепилась и не отпускает. Потом налили мне стопку вина, я выпил, опьянел. Она меня потащила в постель, мучалась, мучалась – ничего не получилось. Утром проснулась, а я от нее убежал к ребятишкам. Мы играем, но опять меня отловили. И так она со мной мучилась, а потом плюнула и оставила в покое…
Вот такой у меня был экипаж. Сформировали взвод, роту. Провели взводное, а затем и ротное учения. Совершили пятидесятикилометровый марш – и на погрузку. Надо сказать, что командовать у меня получалось, и получалось хорошо. Я и в детстве ребятишек организовывал, и здесь я с подчиненными быстро нашел общий язык. Почему я рвался быть командиром, – я понимал, что это мое призвание. Тут уже Коля Максимов сразу признал мое верховодство. Хоть мы и дружили, но субординацию соблюдали, и я не допускал фамильярности даже с его стороны.
В отличие от того эшелона, в котором я ехал на фронт два года назад, в этом царило приподнятое настроение. После победы под Москвой, а потом и под Сталинградом люди поверили, что мы не только сможем выстоять, но и победить.
Гнали нас по «зеленой улице», практически без остановок. В Куйбышеве эшелон остановился прямо на станции. Начальник станции предупредил, что стоять будем минут тридцать. Обед к эшелону не привезли, и начальник эшелона приказал построить людей и бегом отвести на обед в столовую. Прибежав в столовую, мы обнаружили, что столы не накрыты, только стоят бачки с кашей и борщом и нарезан хлеб. Я приказал набросать в котелки каши, взять хлеб и бежать обратно к эшелону. Бежим, на ходу заглатывая горячую перловку. Выскакиваем на перрон – эшелона нет. Прибежав к начальнику вокзала, я выяснил, что поезд ушел на Сызрань. Пока связался с эшелоном, подошел порожняк. Начальник станции помог нам занять две теплушки, и мы поехали догонять свои танки. После сытного обеда, разморенные теплом июньского дня, под стук колес мы уснули. Проснулся я от наступившей тишины. Отодвинув дверь, я увидел, что поезд стоит на перегоне перед мостом через Волгу. Мимо шел железнодорожник. Окликнув его, я спросил, как нам перебраться на другую сторону. Он сказал, что сейчас туда пойдет пассажирский поезд, стоящий на параллельном пути. Растолкав ребят, я объяснил ситуацию, и мы попытались проникнуть в вагоны поезда, но ни один проводник дверь нам не открыл. Поезд тронулся, мы облепили подножки и поехали. Хоть и июнь, но обдувало нас сильно, холод собачий, того и гляди упадешь. Догнали! Приняли нас с распростертыми объятиями. На перекличке не досчитались троих, предупредили коменданта, по какому маршруту пойдем, погрузились в эшелон и поехали дальше. За Малым Ярославцем мы попали под бомбежку, но ни одна бомба в эшелон не попала – здорово маневрировал машинист поезда. Далее эшелон повернул на юг. Остановились на перегоне, поступила команда выгружаться. Разгрузочных площадок нет. Механики-водители, корежа платформы, разворачивали танки и фактически прыгали на грунт. Два танка перевернулись, но их быстро поставили на гусеницы. Нас уже ждал представитель 2-го танкового корпуса. Батальон совершил марш в район сосредоточения, где влился в состав 99-й бригады корпуса.
Фронт
Буквально через несколько дней после нашего прибытия началась Курская битва. Корпус находился во втором эшелоне. Первые бои были оборонительными и не отложились в моей памяти, слившись воедино с последовавшими за ними шестидневными боями. Где-то мы отбивались, отходили, потом вместе с пехотой контратаковали. Сейчас некоторые так здорово рассказывают, вспоминают названия населенных пунктов, где они воевали, что диву даешься. Откуда я помню эти населенные пункты?! Уже после войны, поездив по местам боев, я вспомнил эти Малые Маячки, совхоз им. Ворошилова. А в войну как я мог их запомнить?! Тебе ставят задачу: «Движение между ориентиром № 1 и ориентиром № 3», – и ты пошел. Движешься, ищешь цели, стреляешь, крутишься. Командир танка Т-34-76 работает, как циркач, – сам наводит, сам стреляет, командует заряжающим и механиком-водителем, по радио связывается с танками взвода. От него требуется полная концентрация всех сил, иначе на поле боя он не жилец. Поймал цель, механику на голову сапогом нажал – «Короткая!», один выстрел, второй, пушку бросаешь справа налево, кричишь: «Бронебойным! Осколочным!» В башне дышать нечем от пороховых газов. Мотор ревет – разрывов снарядов практически не слышно, а когда начинаешь вести стрельбу, то вообще перестаешь слышать, что снаружи творится. Только когда болванка попадет или осколочный снаряд на броне разорвется, тогда вспоминаешь, что по тебе тоже стреляют.
Пришлось мне участвовать в сражении под Прохоровкой 12 июля. К 5.00 мы доложили готовность к наступлению. Наша задача была поддержать ввод 18-го танкового корпуса 5-й гвардейской танковой армии и к середине дня выйти к Яковлево. Примерно в 5.30, опередив нас, авиация противника и артиллерия нанесли мощнейший удар по нашей 5-й общевойсковой армии, и немцы перешли в наступление. Части армии стали отходить. Примерно в 8.00 наша авиация и артиллерия нанесли ответный удар, но к этому времени рубежи ввода танковой армии были захвачены противником. Практически на месте нам пришлось разворачиваться из батальонных в ротные и взводные колонны. Наш батальон развертывался, имея на правом фланге реку Псёл. Левее нас разворачивалась 170-я танковая бригада 18-го танкового корпуса. Продвинувшись вперед, мы уперлись в глубокий лог, преградивший нам путь. Танки корпуса и нашего батальона стали смещаться влево к железной дороге. Боевые порядки нашей и 170-й бригады перемешались. Расстояние между танками, составлявшее вначале около 150 метров, сократилось до 10–20. Фактически с противником столкнулась неуправляемая масса танков. Мое участие в этом сражении продолжалось не более часа. Повернув влево в обход лога, мы нашли место, где можно было в него спуститься, еще немного прошли по его дну и решили выбираться на другую сторону. Взобравшись на другой его скат, я был поражен открывшейся картиной: горели хлеба, чуть вдалеке горели деревни, а начавшийся бой уже собирал свою жатву – горели танки, автомашины. Над полем стелились клубы дыма. Неожиданно я увидел, как из такого же оврага, находившегося примерно в 200 метрах от меня, выползает немецкий легкий танк Т-III. Сначала я даже растерялся – никак не ожидал увидеть противника так близко. Но я быстро пришел в себя, дал ему выбраться на открытое место и уничтожил первым же снарядом. Не прошло и нескольких минут, как откуда-то прилетел снаряд и, попав в борт, вырвал нам ленивец и первый каток. Танк остановился, слегка развернувшись. Мы выскочили, отползли в воронку, потом по промоинам стали выходить в тыл. Танки Быкова и Максимова прошли чуть дальше и тоже выбрались наверх. Их судьбу я узнал только вечером, когда добрался до армейского сборного пункта аварийных машин, куда оттянули мой танк. Там я встретил Колю. Мы обнялись и, получив по полному котелку каши, сели на землю. Он рассказал, что его танк подбили следом за моим. Все успели выскочить, а Быкову не повезло – танк сгорел вместе с экипажем.
Потери в этот день были огромные. Образовалось большое количество «безлошадных» танкистов, на которых танков не хватало, так что в дальнейших боях под Прохоровкой мы не участвовали. Однако долго болтаться в тылу нам не дали. Пришел приказ укомплектовать экипажи и передать в 1-й танковый корпус под командованием генерала Буткова[6], который перебросили на Брянский фронт с задачей овладеть городом Орел. Мы с Колей упросили командование, чтобы нас не разлучали, а отправили вместе. Вот так мы оказались в первом батальоне 159-й танковой бригады этого корпуса.
Надо сказать, что в этих первых боях на Курской дуге мне еще казалось, что от моего участия зависит успех всей операции, что я один могу если и не победить немцев, то нанести им поражение. Такое было ощущение нереальности происходящего, какой-то игры!.. И только на Центральном фронте, после того как я сходил в разведку боем, я перестал «играть в войну» и стал относиться к ней как к тяжелой и опасной работе.
Мне сейчас сложно вспомнить название той деревни, за которую шел бой в сентябре 1943 года. Помню, что в течение дня мы несколько раз предпринимали атаки, несли потери, но прорвать немецкую оборону так и не смогли. Вечером приехал командир бригады. Ее остатки, а насчитывалось в ней теперь не более 12 танков, выстроились в лесу. Он коротко подвел итог неудачных боев, сказал, что мы не справляемся с поставленной задачей и что не этого ждут от нас Родина и партия. В заключение он обратился ко всему личному составу бригады:
– Требуется провести разведку боем в составе усиленного взвода. Я понимаю, что это труднейшая задача, поэтому прошу добровольцев сделать шаг вперед.
Я шагнул, не задумываясь. И тут в первый и последний раз в жизни я каким-то шестым чувством, спиной ощутил полный ненависти взгляд экипажа. Внутри все сжалось, но обратного пути уже не было.
Комбриг подошел, положил руку на плечо:
– Спасибо, сынок, садись в машину, и поедем на место, обсудим, как ты будешь атаковать.
По лесу мы проехали до рощи, что была на высотке, к КНП[7] командира стрелкового полка. Чуть ниже в неглубоких окопах расположилась наша пехота, а в километре от нее, на окраине населенного пункта, виднелась оборона противника.
Подготовка не заняла много времени. Командиры указали направление движения и поставили задачу – на максимальной скорости врезаться в оборону противника и вскрыть его систему огня. Снаряды не жалеть. За ночь танки бригады заправили горючим, снарядами, и к утру они заняли исходные позиции. Танки моего взвода были развернуты на фронте около полутора километров. Танк Коли шел слева, а справа шел танк, имени командира которого я не помню.
Состояние перед атакой сложно передать словами. Страха, который подавлял бы мою волю, у меня не было, но я, конечно, понимал, что могу погибнуть. Эта мысль свербила в голове, и спрятаться от нее было невозможно.
Взвившаяся красная ракета положила конец моим переживанием. Крикнув механику-водителю: «Вперед!», я подался вперед к приборам наблюдения. Мы прошли жиденькую цепочку пехоты, которая должна была подняться за нами и сопровождать танки, и в это время открыла огонь наша артиллерия, накрыв немецкие позиции. Ответного огня пока не было.
Когда танки подошли к проходам в минных полях, подготовленных саперами, немцы открыли огонь. Пехота залегла. Мои танки слева и справа начали отставать, танк справа загорелся. Я вырвался вперед: естественно, почти весь огонь был сосредоточен на моем танке. Вдруг удар – искры, пламя, и неожиданно стало светло. Я подумал, что это люк заряжающего открылся. Кричу:
– Акульшин, закрой люк!
– Нет люка, сорвало!
Надо же было болванке попасть в проушину и сорвать люк! До противника оставалось метров двести, когда немецкий снаряд попал в лобовую броню танка. Машина остановилась, но не загорелась. После боя я увидел, что болванка, выпущенная практически в упор, пробила броню возле стрелка-радиста, убив его осколками, и ушла под люк механика, вырвав его. Ударом меня оглушило, и я упал на боеукладку. В это время второй снаряд пробил башню, убив заряжающего. Мое счастье, что я упал контуженный, а то мы бы вместе погибли. Пролежал я, видимо, недолго. Очнувшись, увидел механика, лежащего перед танком с разбитой головой. Так я и не понял: то ли он пытался выбраться и был убит миной, то ли был смертельно ранен в танке и последним усилием воли выбрался из танка. В своем кресле сидел убитый стрелок-радист, на боеукладке лежал мертвый заряжающий. Осмотрелся – кулиса сорвана и завалена осколками. Немцы уже не стреляют, видимо, решив, что танк уничтожен. Взобравшись на свое сиденье, я осмотрел в панораму местность – два остальных танка взвода горели неподалеку. Я перебрался на место механика-водителя, завел танк сжатым воздухом, забил заднюю передачу и начал двигаться. Немцы открыли огонь и несколько болванок ударилось о броню. Я прекратил движение, решив подождать начала наступления бригады. Вскоре наша артиллерия открыла огонь по выявленным огневым точкам, а затем в атаку пошли танки и пехота, которые выбили противника с его позиций. Когда вокруг стало тихо и я вылез из танка, ко мне подошли Коля и заряжающий сержант Леоненко с другого танка моего взвода – нас из взвода трое живых осталось. Леоненко матом на меня:
– Вот что, лейтенант, больше я с тобой воевать не буду! Ты только людей губишь! Пошел ты с твоими танками! Я тебя об одном прошу: скажи, что я пропал без вести.
– Прекрати дурака валять! – возразил я. – Вчера сколько мы танков потеряли впустую? А сегодня дали фрицам прикурить!
Пришлось мне участвовать в сражении под Прохоровкой 12 июля. К 5.00 мы доложили готовность к наступлению. Наша задача была поддержать ввод 18-го танкового корпуса 5-й гвардейской танковой армии и к середине дня выйти к Яковлево. Примерно в 5.30, опередив нас, авиация противника и артиллерия нанесли мощнейший удар по нашей 5-й общевойсковой армии, и немцы перешли в наступление. Части армии стали отходить. Примерно в 8.00 наша авиация и артиллерия нанесли ответный удар, но к этому времени рубежи ввода танковой армии были захвачены противником. Практически на месте нам пришлось разворачиваться из батальонных в ротные и взводные колонны. Наш батальон развертывался, имея на правом фланге реку Псёл. Левее нас разворачивалась 170-я танковая бригада 18-го танкового корпуса. Продвинувшись вперед, мы уперлись в глубокий лог, преградивший нам путь. Танки корпуса и нашего батальона стали смещаться влево к железной дороге. Боевые порядки нашей и 170-й бригады перемешались. Расстояние между танками, составлявшее вначале около 150 метров, сократилось до 10–20. Фактически с противником столкнулась неуправляемая масса танков. Мое участие в этом сражении продолжалось не более часа. Повернув влево в обход лога, мы нашли место, где можно было в него спуститься, еще немного прошли по его дну и решили выбираться на другую сторону. Взобравшись на другой его скат, я был поражен открывшейся картиной: горели хлеба, чуть вдалеке горели деревни, а начавшийся бой уже собирал свою жатву – горели танки, автомашины. Над полем стелились клубы дыма. Неожиданно я увидел, как из такого же оврага, находившегося примерно в 200 метрах от меня, выползает немецкий легкий танк Т-III. Сначала я даже растерялся – никак не ожидал увидеть противника так близко. Но я быстро пришел в себя, дал ему выбраться на открытое место и уничтожил первым же снарядом. Не прошло и нескольких минут, как откуда-то прилетел снаряд и, попав в борт, вырвал нам ленивец и первый каток. Танк остановился, слегка развернувшись. Мы выскочили, отползли в воронку, потом по промоинам стали выходить в тыл. Танки Быкова и Максимова прошли чуть дальше и тоже выбрались наверх. Их судьбу я узнал только вечером, когда добрался до армейского сборного пункта аварийных машин, куда оттянули мой танк. Там я встретил Колю. Мы обнялись и, получив по полному котелку каши, сели на землю. Он рассказал, что его танк подбили следом за моим. Все успели выскочить, а Быкову не повезло – танк сгорел вместе с экипажем.
Потери в этот день были огромные. Образовалось большое количество «безлошадных» танкистов, на которых танков не хватало, так что в дальнейших боях под Прохоровкой мы не участвовали. Однако долго болтаться в тылу нам не дали. Пришел приказ укомплектовать экипажи и передать в 1-й танковый корпус под командованием генерала Буткова[6], который перебросили на Брянский фронт с задачей овладеть городом Орел. Мы с Колей упросили командование, чтобы нас не разлучали, а отправили вместе. Вот так мы оказались в первом батальоне 159-й танковой бригады этого корпуса.
Надо сказать, что в этих первых боях на Курской дуге мне еще казалось, что от моего участия зависит успех всей операции, что я один могу если и не победить немцев, то нанести им поражение. Такое было ощущение нереальности происходящего, какой-то игры!.. И только на Центральном фронте, после того как я сходил в разведку боем, я перестал «играть в войну» и стал относиться к ней как к тяжелой и опасной работе.
Мне сейчас сложно вспомнить название той деревни, за которую шел бой в сентябре 1943 года. Помню, что в течение дня мы несколько раз предпринимали атаки, несли потери, но прорвать немецкую оборону так и не смогли. Вечером приехал командир бригады. Ее остатки, а насчитывалось в ней теперь не более 12 танков, выстроились в лесу. Он коротко подвел итог неудачных боев, сказал, что мы не справляемся с поставленной задачей и что не этого ждут от нас Родина и партия. В заключение он обратился ко всему личному составу бригады:
– Требуется провести разведку боем в составе усиленного взвода. Я понимаю, что это труднейшая задача, поэтому прошу добровольцев сделать шаг вперед.
Я шагнул, не задумываясь. И тут в первый и последний раз в жизни я каким-то шестым чувством, спиной ощутил полный ненависти взгляд экипажа. Внутри все сжалось, но обратного пути уже не было.
Комбриг подошел, положил руку на плечо:
– Спасибо, сынок, садись в машину, и поедем на место, обсудим, как ты будешь атаковать.
По лесу мы проехали до рощи, что была на высотке, к КНП[7] командира стрелкового полка. Чуть ниже в неглубоких окопах расположилась наша пехота, а в километре от нее, на окраине населенного пункта, виднелась оборона противника.
Подготовка не заняла много времени. Командиры указали направление движения и поставили задачу – на максимальной скорости врезаться в оборону противника и вскрыть его систему огня. Снаряды не жалеть. За ночь танки бригады заправили горючим, снарядами, и к утру они заняли исходные позиции. Танки моего взвода были развернуты на фронте около полутора километров. Танк Коли шел слева, а справа шел танк, имени командира которого я не помню.
Состояние перед атакой сложно передать словами. Страха, который подавлял бы мою волю, у меня не было, но я, конечно, понимал, что могу погибнуть. Эта мысль свербила в голове, и спрятаться от нее было невозможно.
Взвившаяся красная ракета положила конец моим переживанием. Крикнув механику-водителю: «Вперед!», я подался вперед к приборам наблюдения. Мы прошли жиденькую цепочку пехоты, которая должна была подняться за нами и сопровождать танки, и в это время открыла огонь наша артиллерия, накрыв немецкие позиции. Ответного огня пока не было.
Когда танки подошли к проходам в минных полях, подготовленных саперами, немцы открыли огонь. Пехота залегла. Мои танки слева и справа начали отставать, танк справа загорелся. Я вырвался вперед: естественно, почти весь огонь был сосредоточен на моем танке. Вдруг удар – искры, пламя, и неожиданно стало светло. Я подумал, что это люк заряжающего открылся. Кричу:
– Акульшин, закрой люк!
– Нет люка, сорвало!
Надо же было болванке попасть в проушину и сорвать люк! До противника оставалось метров двести, когда немецкий снаряд попал в лобовую броню танка. Машина остановилась, но не загорелась. После боя я увидел, что болванка, выпущенная практически в упор, пробила броню возле стрелка-радиста, убив его осколками, и ушла под люк механика, вырвав его. Ударом меня оглушило, и я упал на боеукладку. В это время второй снаряд пробил башню, убив заряжающего. Мое счастье, что я упал контуженный, а то мы бы вместе погибли. Пролежал я, видимо, недолго. Очнувшись, увидел механика, лежащего перед танком с разбитой головой. Так я и не понял: то ли он пытался выбраться и был убит миной, то ли был смертельно ранен в танке и последним усилием воли выбрался из танка. В своем кресле сидел убитый стрелок-радист, на боеукладке лежал мертвый заряжающий. Осмотрелся – кулиса сорвана и завалена осколками. Немцы уже не стреляют, видимо, решив, что танк уничтожен. Взобравшись на свое сиденье, я осмотрел в панораму местность – два остальных танка взвода горели неподалеку. Я перебрался на место механика-водителя, завел танк сжатым воздухом, забил заднюю передачу и начал двигаться. Немцы открыли огонь и несколько болванок ударилось о броню. Я прекратил движение, решив подождать начала наступления бригады. Вскоре наша артиллерия открыла огонь по выявленным огневым точкам, а затем в атаку пошли танки и пехота, которые выбили противника с его позиций. Когда вокруг стало тихо и я вылез из танка, ко мне подошли Коля и заряжающий сержант Леоненко с другого танка моего взвода – нас из взвода трое живых осталось. Леоненко матом на меня:
– Вот что, лейтенант, больше я с тобой воевать не буду! Ты только людей губишь! Пошел ты с твоими танками! Я тебя об одном прошу: скажи, что я пропал без вести.
– Прекрати дурака валять! – возразил я. – Вчера сколько мы танков потеряли впустую? А сегодня дали фрицам прикурить!