Страница:
– У архитекторов работа нудная, а тут мы им предоставляем возможность порезвиться, – говорит Николай Полисский. – Принцип такой: они разрабатывают проекты, а мои ребята их реализуют. Архитекторам отдушина – ребятам заработок. У меня уже художников человек пятнадцать работают постоянно, а иной раз приходится до пятидесяти нанимать.
– Вы их на полном серьезе художниками считаете?
– Абсолютно. Им действительно нравится. Уже много раз было, что кто-нибудь уезжал, например, работать в Москву. Например, охранником. Но потом все равно возвращаются. Говорят: «Там скучно». Пока не вернулись только двое: один чересчур удачно женился, другой ушел в менты. Я принципиально не беру к себе людей с образованием. Зачем? Меня эти ребята еще ни разу не подводили. Все, что мне нужно делать, – это аккуратно их направлять. Знаете, у немецкого художника Йозефа Бойса была идея принимать в художественные вузы без экзаменов. Он терпеть не мог всю эту академическую братву и грозился, что обычных деревенских мужиков научит работать так, что они сделают прорыв в искусстве. Но ему терпения не хватило, а у меня, похоже, получается.
Деньгам место в унитазе
Мотоциклист сварил орла
Назло скинхедам
Обыкновенный фашизм
«На пожаре нянечки вдруг заговорили по-английски»
«Этот мир спасут три буквы, первая – „а“»
«Как только вернусь на родину, обязательно стану богом»
2. Наши беды
Немного личного
– Вы их на полном серьезе художниками считаете?
– Абсолютно. Им действительно нравится. Уже много раз было, что кто-нибудь уезжал, например, работать в Москву. Например, охранником. Но потом все равно возвращаются. Говорят: «Там скучно». Пока не вернулись только двое: один чересчур удачно женился, другой ушел в менты. Я принципиально не беру к себе людей с образованием. Зачем? Меня эти ребята еще ни разу не подводили. Все, что мне нужно делать, – это аккуратно их направлять. Знаете, у немецкого художника Йозефа Бойса была идея принимать в художественные вузы без экзаменов. Он терпеть не мог всю эту академическую братву и грозился, что обычных деревенских мужиков научит работать так, что они сделают прорыв в искусстве. Но ему терпения не хватило, а у меня, похоже, получается.
Деньгам место в унитазе
За советскими стеклопакетами вдруг раздался страшный рев – на горизонте показалось какое-то чудо техники. На бешеной скорости оно ворвалось в Никола-Ленивец, перед самыми нашими воротами затормозило, но таки сбило одну железную опору. Потом чудовище резко развернулось и на такой же сумасшедшей скорости попыталось скрыться за горизонтом. Дядя Коля выскочил за дверь, прыгнул в свой джип и ринулся в погоню.
Тем временем в избу вошли ребята, которые до сих пор работали в мастерской – «лепили» из дерева грачей и муравьев. Весь инструмент звизженских художников – это болгарка, дрель и сверла, но все равно они «лепят» – это слово осталось в их лексиконе еще со времен снеговиков. Мастерская располагается в здании заброшенной церкви – епархия дала на это добро, потому что священника все равно пока нет, а благодарные Николай Полисский и Василий Щетинин нашли спонсора, который воздвиг на храме новые купола с крестами.
– Кого это дядя Коля поехал догонять?
– Грейдер, – усмехнулись ребята. – Который дороги чистит. Вообще-то он сюда не обязан был заезжать, но водителям, когда они напьются, очень уж работать нравится, так что это не в первый раз.
Ребят зовут Андрей Белов, Алексей Гусев (Гусь), Женя Зеленский и Иван Барыгин. Последний недавно вернулся из Малоярославца. Пытался там учиться в художественном училище. Не понравилось.
– На практике оно как-то интересней, – оправдывается Иван. – У нас тут каждый день животы от хохота болят, потому что работа творческая. Да и все равно нет лучшего учителя, чем дядя Коля. К нему как-то люди тянутся. В Звизжах поначалу все на нас, как на идиотов, смотрели. И на него тоже. А потом как-то прониклись. Вот сколько здесь арт-объектов расположено? Штук пятьдесят, наверное. И еще ни один никто не тронул. Потому что люди чувствуют, когда красота реальная, и портить ее не смеют.
– Да если бы кто и тронул, мало бы ему не показалось, – проговаривается Гусь.
– А главное – он относится к нам как к равным, – продолжает нахваливать куратора Женя Зеленский. – Слов «нельзя» или «плохо» вообще никогда не произносит, а если и накричит, то не от злости, а с досады. И с самого начала называл нас соавторами. Когда звал на работу, так и говорил: «В соавторы пойдешь?»
– Это, наверное, чтобы денег не платить.
– А ты думаешь, мы бесплатно работаем? – снова встревает Гусь. – Он нам платит, причем вовремя и хорошо. Больше, чем на птицефабрике в Острожном. Вот если я завтра уйду, послезавтра в Звизжах очередь выстроится на мое место. Он ведь кроме ежемесячной зарплаты еще долю выплачивает, когда крупные заказы поступают. Вот недавно мы в Москве на Алтуфьевском шоссе слепили из лозы «Лихоборские ворота», так получили по сто тысяч каждый.
Про этот гигантский гонорар Николай мне уже рассказывал – то вздыхая, то хихикая. Заплатить-то он заплатил, только потратили художники эти деньги феноменально бестолково. Кто-то купил машину и тут же разбил. Кто-то купил машину и тут же продал в три раза дешевле, потому что она, оказывается, не ездит. Кто-то зачем-то купил кучу очень дорогих мобильных телефонов. А кто-то и вовсе объяснить не может, куда эти деньги ушли. «Ребята, – говорил им дядя Коля, – я в следующий раз куплю огромный унитаз, положу ваши деньги в пластиковую коробочку и аккуратно их смою. Потому что это одно и то же».
Хлопнула дверь, и на пороге нарисовался дядя Коля в расстроенных чувствах.
– Ну что, догнал?
– Трезвый пьяного разве догонит? Ладно, пойдемте жар-птичку грузить, а то Стребень уже копытом бьет.
Тем временем в избу вошли ребята, которые до сих пор работали в мастерской – «лепили» из дерева грачей и муравьев. Весь инструмент звизженских художников – это болгарка, дрель и сверла, но все равно они «лепят» – это слово осталось в их лексиконе еще со времен снеговиков. Мастерская располагается в здании заброшенной церкви – епархия дала на это добро, потому что священника все равно пока нет, а благодарные Николай Полисский и Василий Щетинин нашли спонсора, который воздвиг на храме новые купола с крестами.
– Кого это дядя Коля поехал догонять?
– Грейдер, – усмехнулись ребята. – Который дороги чистит. Вообще-то он сюда не обязан был заезжать, но водителям, когда они напьются, очень уж работать нравится, так что это не в первый раз.
Ребят зовут Андрей Белов, Алексей Гусев (Гусь), Женя Зеленский и Иван Барыгин. Последний недавно вернулся из Малоярославца. Пытался там учиться в художественном училище. Не понравилось.
– На практике оно как-то интересней, – оправдывается Иван. – У нас тут каждый день животы от хохота болят, потому что работа творческая. Да и все равно нет лучшего учителя, чем дядя Коля. К нему как-то люди тянутся. В Звизжах поначалу все на нас, как на идиотов, смотрели. И на него тоже. А потом как-то прониклись. Вот сколько здесь арт-объектов расположено? Штук пятьдесят, наверное. И еще ни один никто не тронул. Потому что люди чувствуют, когда красота реальная, и портить ее не смеют.
– Да если бы кто и тронул, мало бы ему не показалось, – проговаривается Гусь.
– А главное – он относится к нам как к равным, – продолжает нахваливать куратора Женя Зеленский. – Слов «нельзя» или «плохо» вообще никогда не произносит, а если и накричит, то не от злости, а с досады. И с самого начала называл нас соавторами. Когда звал на работу, так и говорил: «В соавторы пойдешь?»
– Это, наверное, чтобы денег не платить.
– А ты думаешь, мы бесплатно работаем? – снова встревает Гусь. – Он нам платит, причем вовремя и хорошо. Больше, чем на птицефабрике в Острожном. Вот если я завтра уйду, послезавтра в Звизжах очередь выстроится на мое место. Он ведь кроме ежемесячной зарплаты еще долю выплачивает, когда крупные заказы поступают. Вот недавно мы в Москве на Алтуфьевском шоссе слепили из лозы «Лихоборские ворота», так получили по сто тысяч каждый.
Про этот гигантский гонорар Николай мне уже рассказывал – то вздыхая, то хихикая. Заплатить-то он заплатил, только потратили художники эти деньги феноменально бестолково. Кто-то купил машину и тут же разбил. Кто-то купил машину и тут же продал в три раза дешевле, потому что она, оказывается, не ездит. Кто-то зачем-то купил кучу очень дорогих мобильных телефонов. А кто-то и вовсе объяснить не может, куда эти деньги ушли. «Ребята, – говорил им дядя Коля, – я в следующий раз куплю огромный унитаз, положу ваши деньги в пластиковую коробочку и аккуратно их смою. Потому что это одно и то же».
Хлопнула дверь, и на пороге нарисовался дядя Коля в расстроенных чувствах.
– Ну что, догнал?
– Трезвый пьяного разве догонит? Ладно, пойдемте жар-птичку грузить, а то Стребень уже копытом бьет.
Мотоциклист сварил орла
Володя Стребень – это еще один соавтор. А жар-птичка – их совместный с дядей Колей проект. Хотя сам Стребень ни за что не признается, что совместный. Потому что Стребень – человек очень скромный.
– Я эту птичку семь лет вынашивал. – Полисский кивает на подъемный кран, который держит пятиметровую птичку за горло. – Но без Володи ни за что бы этот проект не реализовал, потому что я не спец по металлу. Так что своим вылуплением она обязана именно ему.
Описать это чудо природы невозможно, но я попробую. В принципе, это наш родной двуглавый орел, известный орнитологам как орел-могильщик. Только на этот раз у него массивное туловище, которое своими очертаниями напоминает ненавидимое дядей Колей яйцо Фаберже, на груди печная дверца, а снизу установлен турбоподдув.
– С инженерной точки зрения это такой орел-буржуйка, – объясняет Стребень. – Первого марта мы закинем ему в брюхо грузовик дров, запалим, дадим разгореться, включим поддув и покажем людям красоту неописуемую.
– И как будет выглядеть эта красота?
Вместо ответа, Стребень показывает фотографии. На них птичка тужится и пышет огнем. Из-под крыльев, из клювов, из подмышек у нее хлещут ослепительные искры. Металл раскалился докрасна. Зрелище действительно феерическое.
– Это опытный образец, – поясняет Володя. – Он раза в три поменьше, но принцип действия тот же самый.
Орел медленно опустился в кузов грузовика и поехал на «Границу». Так называется инсталляция, расположенная в дальней части никола-ленивецкого арт-полигона. «Граница» – это галерея деревянных колонн, местами похожая на разрушенный греческий Акрополь, местами – на кадры из какого-то веселого мультипликационного ужастика. В сопроводительных документах она описана так: «Художник продолжает разрабатывать тему национальной имперской мифологии…» Рядом с «Границей» проходит автомобильная дорога. На ней то и дело в ужасе останавливаются проезжающие мимо машины. Некоторые даже улетают в кювет. Значит, арт-объект людям нравится.
Здесь, на высоком берегу Угры, Стребень с дядей Колей и поставили свое крылатое животное. Чтобы невидимый враг на том берегу видел и дрожал – сильнее, чем от визга той свиньи, которую богатырь терзал мечом булатным. Я стоял, смотрел на птичку, и тут меня начали терзать смутные сомнения:
– Что-то я как-то не пойму, а это вообще патриотично или не очень?
– Какая держава, такой и патриотизм, – улыбается Стребень. – У нас же искусство актуальное.
В патриотизме Володя толк знает. Он уже лет десять как вернулся на родину из Узбекистана и все никак не может получить гражданство. Патриоты-чиновники мучили его года три, потом он на них плюнул и стал жить вообще без документов. Зачем художнику документы? Не нужны они ему.
– В Узбекистане я был мастером спорта по мотокроссу, – вспоминает Стребень. – Был чемпионом юго-восточной зоны СССР. А в те времена ведь толковый мотоцикл купить было невозможно – приходилось доводить их до ума самому. Поэтому теперь я могу сделать из куска железа все что угодно.
Если бы страна встретила дядю Володю с распростертыми объятиями, он бы уже давно варил какие-нибудь подводные лодки или надводные корабли и получал от этого удовольствие. Но страна повела себя иначе, поэтому Стребень сварил толстую огнедышащую птицу. Душа художника не избирательная урна: что в нее вложишь, то назад и получишь.
– Я бы таких птичек, только меньшего размера, в массовое производство запустил, – мечтает Володя.
– Зачем?
– Эта вещь может быть очень полезной. Вот есть же у нас праздник День России, а как его отмечать, никто не знает. Ну, выпьют люди, ну, гимн споют, ну, салют запендюрят – разве этого достаточно? На Новый год можно елку поставить, на Пасху – яйцами обменяться, а в День России скучать приходится. Так вот вам, пожалуйста, огнедышащий орел! Чем не ритуал? Пусть люди у себя на дачах зажигают этих птичек и радуются. А?
Под вечер из Звизжей прискакал гонец и позвал всех в местный ДК. Сказал, что там будет концерт. Какой концерт, зачем концерт – не сказал и ускакал. Дядя Коля поморщился и решил, что не поедет. Художники почесали в затылках и постановили: мероприятие таки посетить. Оказалось, что концерт посвящен 30-летию трудовой деятельности директора районного дома культуры Елены Юрьевны Кондрашовой. Это большое культурное событие она будет отмечать целый год: каждый месяц в каком-нибудь очередном сельском клубе будет греметь концерт, но самый первый Кондрашова решила устроить в Звизжах, потому что именно здесь она начинала свою трудовую деятельность. В те времена в Николе-Ленивце еще не было дяди Коли, а то карьера Елены Юрьевны могла бы сложиться совсем по-другому.
Художники посмотрели первые два-три номера, а потом ушли куда-то за угол и вернулись уже в состоянии ограниченной трезвости. В этот момент они немножко перестали быть похожими на художников. Когда дядя Коля приехал в Звизжи, чтобы с нами попрощаться, один художник уже валял другого в снегу. Дядя Коля не стал их разнимать. Он стоял рядом, курил и смотрел куда-то в себя. Наверное, туда, откуда грачи прилетели.
– Я эту птичку семь лет вынашивал. – Полисский кивает на подъемный кран, который держит пятиметровую птичку за горло. – Но без Володи ни за что бы этот проект не реализовал, потому что я не спец по металлу. Так что своим вылуплением она обязана именно ему.
Описать это чудо природы невозможно, но я попробую. В принципе, это наш родной двуглавый орел, известный орнитологам как орел-могильщик. Только на этот раз у него массивное туловище, которое своими очертаниями напоминает ненавидимое дядей Колей яйцо Фаберже, на груди печная дверца, а снизу установлен турбоподдув.
– С инженерной точки зрения это такой орел-буржуйка, – объясняет Стребень. – Первого марта мы закинем ему в брюхо грузовик дров, запалим, дадим разгореться, включим поддув и покажем людям красоту неописуемую.
– И как будет выглядеть эта красота?
Вместо ответа, Стребень показывает фотографии. На них птичка тужится и пышет огнем. Из-под крыльев, из клювов, из подмышек у нее хлещут ослепительные искры. Металл раскалился докрасна. Зрелище действительно феерическое.
– Это опытный образец, – поясняет Володя. – Он раза в три поменьше, но принцип действия тот же самый.
Орел медленно опустился в кузов грузовика и поехал на «Границу». Так называется инсталляция, расположенная в дальней части никола-ленивецкого арт-полигона. «Граница» – это галерея деревянных колонн, местами похожая на разрушенный греческий Акрополь, местами – на кадры из какого-то веселого мультипликационного ужастика. В сопроводительных документах она описана так: «Художник продолжает разрабатывать тему национальной имперской мифологии…» Рядом с «Границей» проходит автомобильная дорога. На ней то и дело в ужасе останавливаются проезжающие мимо машины. Некоторые даже улетают в кювет. Значит, арт-объект людям нравится.
Здесь, на высоком берегу Угры, Стребень с дядей Колей и поставили свое крылатое животное. Чтобы невидимый враг на том берегу видел и дрожал – сильнее, чем от визга той свиньи, которую богатырь терзал мечом булатным. Я стоял, смотрел на птичку, и тут меня начали терзать смутные сомнения:
– Что-то я как-то не пойму, а это вообще патриотично или не очень?
– Какая держава, такой и патриотизм, – улыбается Стребень. – У нас же искусство актуальное.
В патриотизме Володя толк знает. Он уже лет десять как вернулся на родину из Узбекистана и все никак не может получить гражданство. Патриоты-чиновники мучили его года три, потом он на них плюнул и стал жить вообще без документов. Зачем художнику документы? Не нужны они ему.
– В Узбекистане я был мастером спорта по мотокроссу, – вспоминает Стребень. – Был чемпионом юго-восточной зоны СССР. А в те времена ведь толковый мотоцикл купить было невозможно – приходилось доводить их до ума самому. Поэтому теперь я могу сделать из куска железа все что угодно.
Если бы страна встретила дядю Володю с распростертыми объятиями, он бы уже давно варил какие-нибудь подводные лодки или надводные корабли и получал от этого удовольствие. Но страна повела себя иначе, поэтому Стребень сварил толстую огнедышащую птицу. Душа художника не избирательная урна: что в нее вложишь, то назад и получишь.
– Я бы таких птичек, только меньшего размера, в массовое производство запустил, – мечтает Володя.
– Зачем?
– Эта вещь может быть очень полезной. Вот есть же у нас праздник День России, а как его отмечать, никто не знает. Ну, выпьют люди, ну, гимн споют, ну, салют запендюрят – разве этого достаточно? На Новый год можно елку поставить, на Пасху – яйцами обменяться, а в День России скучать приходится. Так вот вам, пожалуйста, огнедышащий орел! Чем не ритуал? Пусть люди у себя на дачах зажигают этих птичек и радуются. А?
Под вечер из Звизжей прискакал гонец и позвал всех в местный ДК. Сказал, что там будет концерт. Какой концерт, зачем концерт – не сказал и ускакал. Дядя Коля поморщился и решил, что не поедет. Художники почесали в затылках и постановили: мероприятие таки посетить. Оказалось, что концерт посвящен 30-летию трудовой деятельности директора районного дома культуры Елены Юрьевны Кондрашовой. Это большое культурное событие она будет отмечать целый год: каждый месяц в каком-нибудь очередном сельском клубе будет греметь концерт, но самый первый Кондрашова решила устроить в Звизжах, потому что именно здесь она начинала свою трудовую деятельность. В те времена в Николе-Ленивце еще не было дяди Коли, а то карьера Елены Юрьевны могла бы сложиться совсем по-другому.
Художники посмотрели первые два-три номера, а потом ушли куда-то за угол и вернулись уже в состоянии ограниченной трезвости. В этот момент они немножко перестали быть похожими на художников. Когда дядя Коля приехал в Звизжи, чтобы с нами попрощаться, один художник уже валял другого в снегу. Дядя Коля не стал их разнимать. Он стоял рядом, курил и смотрел куда-то в себя. Наверное, туда, откуда грачи прилетели.
Назло скинхедам
Почему чужие оказались ближе своих
Город Саратов, улица Вторая Садовая, август. На тротуаре в отблесках огня пульсирует разноцветная толпа. Африканцы, индийцы, вьетнамцы, латиноамериканцы. В их смуглых руках – белые дети, по одному, по два, совсем младенцы и не совсем. Как в фильме «Цирк» – только наоборот. Малыш по фамилии Новогодний с любопытством вцепился рукой в толстую нижнюю губу Насимы Гейлы из Кении. Насима, смеясь, аккуратно освобождает свое лицо, целует ребенка в белое запястье и кладет его руку себе на плечо. Только что этот человечек родился во второй раз. И вместе с ним еще сорок три младенца-отказника из городского дома ребенка. Их вынесли из огня Насима, Мангала, Раманамби, Мохаммед, Питта, Саид – всего тридцать учащихся Саратовского государственного медицинского университета, проживающих в расположенном через дорогу общежитии. Когда-нибудь эти дети узнают, как свои их бросили, а чужие спасли. Но познакомиться с этой историей не повредит гражданам России уже сейчас.
Город Саратов, улица Вторая Садовая, август. На тротуаре в отблесках огня пульсирует разноцветная толпа. Африканцы, индийцы, вьетнамцы, латиноамериканцы. В их смуглых руках – белые дети, по одному, по два, совсем младенцы и не совсем. Как в фильме «Цирк» – только наоборот. Малыш по фамилии Новогодний с любопытством вцепился рукой в толстую нижнюю губу Насимы Гейлы из Кении. Насима, смеясь, аккуратно освобождает свое лицо, целует ребенка в белое запястье и кладет его руку себе на плечо. Только что этот человечек родился во второй раз. И вместе с ним еще сорок три младенца-отказника из городского дома ребенка. Их вынесли из огня Насима, Мангала, Раманамби, Мохаммед, Питта, Саид – всего тридцать учащихся Саратовского государственного медицинского университета, проживающих в расположенном через дорогу общежитии. Когда-нибудь эти дети узнают, как свои их бросили, а чужие спасли. Но познакомиться с этой историей не повредит гражданам России уже сейчас.
Обыкновенный фашизм
Однажды под Новый год в городе Саратове умер один хороший человек. Его родственники долго плакали, а потом начали готовиться к похоронам. Поставили в подъезде крышку гроба. Она там стояла три дня, а когда пришло время выносить тело и крышку подняли, под ней лежал живой младенец. Подкидыша отнесли в дом ребенка. Назвали так же, как покойника, а фамилию дали в честь праздника, на которые пришлись похороны. Так появился на белый свет Леша Новогодний.
Истории, от которых становится стыдно за своих соотечественников, здесь, в доме ребенка, могут рассказывать часами. Если ребенка направили сюда из роддома, значит, ему очень повезло. Многие попадают сюда из оставленных на улице коробок, из мусорных баков, из реанимаций, из пустых квартир – в синяках, царапинах, в состоянии истощения, с выплаканными глазами. Те, кто работает здесь более трех лет, уже научились рассказывать об этом без дрожи в голосе. Обыкновенный родительский фашизм. Рабочие моменты.
– Накануне я как раз последний день доработала и ушла в отпуск, – вспоминает ночь перед возгоранием директор Ольга Дьякова. – На душе было спокойно. В этом году нам выделили четыре миллиона рублей на ремонт, который уже много лет буксовал. Появилась возможность закончить его до конца лета. А получилось так, что именно из-за ремонта мы и погорели.
Как потом определила комиссия, причиной пожара оказалось нарушение техники безопасности при проведении сварочных работ. Фирма-подрядчик теперь исправляет роковую ошибку за свой счет. Возгорание произошло в районе чердака в одиннадцатом часу ночи, спустя недолгое время после того, как оттуда ушли рабочие. Пламя родилось из незамеченной искры, забившейся в мелкую щель. Когда огонь увидели из дома напротив, он охватил уже всю центральную часть крыши и подбирался к верхнему этажу. Пожару была присвоена третья степень сложности, тушить его прибыло одиннадцать экипажей.
«Мы как раз сели ужинать и вдруг видим – горит» – так начинается каждый первый рассказ обитателей общежития № 3 о той ночи. «Как раз сели ужинать» – обычное состояние иностранного студента с девяти вечера до трех часов ночи. «В каникулы они спят до часу дня, а то и позже, – смеется сотрудник общежития Ольга Калинина. – Мы им не советуем по ночам по улицам гулять, и большинство этим советам следует. Чем допоздна занимаются? Тусуются, общаются, причем на трезвую голову. У нас тут в основном приезжие из Индии и Африки, а они к алкоголю почему-то равнодушны. Я раньше работала в обычном общежитии, где наши студенты живут. Если бы здесь была такая обстановка, как там, у нас бы сейчас на доске объявлений не письмо благодарственное висело, а портреты погибших при спасении на пожаре. В траурных рамках».
Истории, от которых становится стыдно за своих соотечественников, здесь, в доме ребенка, могут рассказывать часами. Если ребенка направили сюда из роддома, значит, ему очень повезло. Многие попадают сюда из оставленных на улице коробок, из мусорных баков, из реанимаций, из пустых квартир – в синяках, царапинах, в состоянии истощения, с выплаканными глазами. Те, кто работает здесь более трех лет, уже научились рассказывать об этом без дрожи в голосе. Обыкновенный родительский фашизм. Рабочие моменты.
– Накануне я как раз последний день доработала и ушла в отпуск, – вспоминает ночь перед возгоранием директор Ольга Дьякова. – На душе было спокойно. В этом году нам выделили четыре миллиона рублей на ремонт, который уже много лет буксовал. Появилась возможность закончить его до конца лета. А получилось так, что именно из-за ремонта мы и погорели.
Как потом определила комиссия, причиной пожара оказалось нарушение техники безопасности при проведении сварочных работ. Фирма-подрядчик теперь исправляет роковую ошибку за свой счет. Возгорание произошло в районе чердака в одиннадцатом часу ночи, спустя недолгое время после того, как оттуда ушли рабочие. Пламя родилось из незамеченной искры, забившейся в мелкую щель. Когда огонь увидели из дома напротив, он охватил уже всю центральную часть крыши и подбирался к верхнему этажу. Пожару была присвоена третья степень сложности, тушить его прибыло одиннадцать экипажей.
«Мы как раз сели ужинать и вдруг видим – горит» – так начинается каждый первый рассказ обитателей общежития № 3 о той ночи. «Как раз сели ужинать» – обычное состояние иностранного студента с девяти вечера до трех часов ночи. «В каникулы они спят до часу дня, а то и позже, – смеется сотрудник общежития Ольга Калинина. – Мы им не советуем по ночам по улицам гулять, и большинство этим советам следует. Чем допоздна занимаются? Тусуются, общаются, причем на трезвую голову. У нас тут в основном приезжие из Индии и Африки, а они к алкоголю почему-то равнодушны. Я раньше работала в обычном общежитии, где наши студенты живут. Если бы здесь была такая обстановка, как там, у нас бы сейчас на доске объявлений не письмо благодарственное висело, а портреты погибших при спасении на пожаре. В траурных рамках».
«На пожаре нянечки вдруг заговорили по-английски»
Первыми на пожаре оказались ребята из Кении и Замбии. В спасении детей они сыграли роль пожарного спецназа. Когда чернокожие студенты ринулись в огонь, ночные нянечки успели вызвать «01» и вынести лишь нескольких младенцев. Они делали все, что могли, но рук не хватало, и сотрудницы дома ребенка уже с ужасом начинали понимать, что без жертв, скорее всего, не обойдется.
– В нашей стране пожарная служба работает очень плохо, поэтому каждый взрослый человек сам себе спасатель, – рассказывает Мангала Мвами, девушка-красавица из Замбии. – Если что-нибудь горит, никто даже не пытается никуда звонить. Люди все бросают и сами бегут на помощь. Так мы и сделали.
– У нас в Кении то же самое, – подхватывает первокурсник Саид Омар из города Момбаса. – Все бросают и бегут. А бегают наши граждане быстро. Это на любой Олимпиаде заметно.
Саид Омар говорит со мной на английском. Русского он почти не знает. Но мамой клянется, что, когда вбежал в горящее здание, какая-то женщина в белом халате на чистом английском сказала ему: «Значит, так! Бегом в левое крыло, на второй этаж, там будет сначала столовая, потом игровая комната, а затем увидишь дверь, на которой нарисована божья коровка. Это спальня. Самые младшие все там. А мы пока займемся теми, кто постарше».
Саид сразу все понял и побежал. И спас троих. Вот только директор Ольга Дьякова утверждает, что из тех, кто ночью находился в здании, по-английски никто не знает ни бельмеса.
– Наверное, в таких ситуациях Господь отменяет последствия вавилонского столпотворения, – предполагает Насима Гейла из Кении.
Насима – это такая юная Жаннуария. С добрым лицом и большим телом. В кепочке. Она не перестает излучать позитив, даже когда жители Саратова задают ей странные вопросы. Например, правда ли, что в Африке все люди ходят без одежды. И знает ли она, что только африканцы произошли от обезьян, а все остальные люди явились из космоса. А недавно ей стали задавать еще один идиотский вопрос: «Чувствуешь ли ты себя героиней? Все-таки четверых детей спасла!»
– Я вообще не понимаю, почему к этому событию у журналистов такой интерес, – пожимает плечами Насима. – В том, чтобы спасти детей из огня, ничего героического нет. Тут все предельно ясно, тут даже выбора делать не надо. Героизм – это другое. Это когда каждый день надо решать, что такое добро и зло, и находить в себе силы делать правильный выбор. Спасать других легко. Гораздо труднее спасти себя.
Насима очень любит слушать госпел – евангелические песнопения. Как потом оказалось, ее размышления про героизм – это цитата из песни под названием «Смерть – это очень смешно». Веселая такая песенка, чем-то гимн России напоминает.
– В нашей стране пожарная служба работает очень плохо, поэтому каждый взрослый человек сам себе спасатель, – рассказывает Мангала Мвами, девушка-красавица из Замбии. – Если что-нибудь горит, никто даже не пытается никуда звонить. Люди все бросают и сами бегут на помощь. Так мы и сделали.
– У нас в Кении то же самое, – подхватывает первокурсник Саид Омар из города Момбаса. – Все бросают и бегут. А бегают наши граждане быстро. Это на любой Олимпиаде заметно.
Саид Омар говорит со мной на английском. Русского он почти не знает. Но мамой клянется, что, когда вбежал в горящее здание, какая-то женщина в белом халате на чистом английском сказала ему: «Значит, так! Бегом в левое крыло, на второй этаж, там будет сначала столовая, потом игровая комната, а затем увидишь дверь, на которой нарисована божья коровка. Это спальня. Самые младшие все там. А мы пока займемся теми, кто постарше».
Саид сразу все понял и побежал. И спас троих. Вот только директор Ольга Дьякова утверждает, что из тех, кто ночью находился в здании, по-английски никто не знает ни бельмеса.
– Наверное, в таких ситуациях Господь отменяет последствия вавилонского столпотворения, – предполагает Насима Гейла из Кении.
Насима – это такая юная Жаннуария. С добрым лицом и большим телом. В кепочке. Она не перестает излучать позитив, даже когда жители Саратова задают ей странные вопросы. Например, правда ли, что в Африке все люди ходят без одежды. И знает ли она, что только африканцы произошли от обезьян, а все остальные люди явились из космоса. А недавно ей стали задавать еще один идиотский вопрос: «Чувствуешь ли ты себя героиней? Все-таки четверых детей спасла!»
– Я вообще не понимаю, почему к этому событию у журналистов такой интерес, – пожимает плечами Насима. – В том, чтобы спасти детей из огня, ничего героического нет. Тут все предельно ясно, тут даже выбора делать не надо. Героизм – это другое. Это когда каждый день надо решать, что такое добро и зло, и находить в себе силы делать правильный выбор. Спасать других легко. Гораздо труднее спасти себя.
Насима очень любит слушать госпел – евангелические песнопения. Как потом оказалось, ее размышления про героизм – это цитата из песни под названием «Смерть – это очень смешно». Веселая такая песенка, чем-то гимн России напоминает.
«Этот мир спасут три буквы, первая – „а“»
У студентов из Индии в общежитии репутация людей умных, но заторможенных. Они никуда не торопятся, особенно во время каникул. Когда они оказались на месте происшествия, их африканские друзья уже выбегали из здания с первыми спасенными детьми на руках. Зато индийцы стали мозговым центром спасательной операции. Они быстро оборудовали территорию для складирования младенцев, застелили ее матрасами, назначили ответственных за безопасность пострадавших и только-только собрались нырнуть в огонь – как появились первые пожарные.
– Они приказали нам стоять на первом этаже и принимать с рук на руки спасенных детей, – говорит Дипти Параб из Бомбея. – Мы их перехватывали и выносили на улицу, а пожарные снова бежали наверх забирать оставшихся. Это позволило ускорить процесс. Правда, после того как на втором этаже поработали ребята из Африки, спасать пришлось детей десять-пятнадцать, не больше. Остальные уже лежали во дворике на травке.
Дипти Параб – это девушка. У нее на двери нарисована свастика. Она ее сама нарисовала и очень удивилась, когда начальство потребовало свастику стереть.
– В Индии этот знак – символ благополучия, – говорит Дипти. – У нас люди часто рисуют его где попало – на одежде, на домах, на оградах. Когда я приехала в Россию, оказалось, что и здесь есть такая традиция, только наш комендант почему-то говорит, что эта традиция очень нехорошая.
Разговоры со студентами о том, что это за традиция и с чем ее едят, долгими не получаются. Африканцы утверждают, что пока ксенофобскими настроениями их пугает больше телевизор, чем реальная действительность.
– Саратов в этом отношении город спокойный, – выражает общее мнение девушка Питта Каиседо из Колумбии. – Но мои подруги и друзья из Москвы, Воронежа, Ростова-на-Дону, Петербурга говорят, что там все намного хуже. Тут мы даже вечером по улицам спокойно ходим, а они и днем боятся нос высунуть. Многие перебираются к нам в Саратов, а некоторые и вовсе предпочитают вернуться на родину.
– А в Колумбии есть такая проблема?
– В Колумбии иностранца тоже могут избить и даже убить. Но не за цвет кожи, а за пять копеек. У нас люди добрые, но дурные.
Ощущения студентов подтверждаются официальными данными. По сведениям администрации университета, количество иностранных студентов за последние пять лет увеличилось в пять раз – причем не только за счет вновь прибывших, но и благодаря тем, кто перевелся сюда из других городов России.
– Здесь на улице тоже могут побить, – признается Анганим Мункондия, красавица из Замбии. – Но не по национальному признаку, а по криминальному, как в Колумбии.
– Ага, понятно.
– Ага?! – Анганим вдруг посмотрела на меня, как на родного. – Ты сказал «ага»?
– Ага, я сказал «ага». А что?
Глаза девушки, и без того огромные, теперь стали такими большими, что захотелось на всякий случай подставить под щеки ладони – чтобы можно было их поймать, если они вдруг выкатятся из глазниц.
– Там, где я родилась, «ага» – сакральное слово, – улыбнулась Мункондия.
Следующие двадцать минут она пыталась мне объяснить, что означают эти три буквы, но безуспешно. Оказалось, что синонима у этого слова нет ни в русском языке, ни в английском. Если я правильно понял, «ага» – это то, что при рождении есть у каждого человека, но потом у некоторых оно пропадает. И если ты сохранил свое «ага» – значит, ты хороший человек, а если потерял – значит, плохой. Будь у каждого землянина хотя бы по половине «ага», мы бы уже давно жили как в раю, считает девушка из Замбии, но, к сожалению, людей без «ага» в голове все больше и больше. И ничего с этим не сделаешь. Впрочем, если видишь, как на твоих глазах торжествует зло, то можешь сказать про себя: «Ага!» – и тебя это зло не затронет.
– Они приказали нам стоять на первом этаже и принимать с рук на руки спасенных детей, – говорит Дипти Параб из Бомбея. – Мы их перехватывали и выносили на улицу, а пожарные снова бежали наверх забирать оставшихся. Это позволило ускорить процесс. Правда, после того как на втором этаже поработали ребята из Африки, спасать пришлось детей десять-пятнадцать, не больше. Остальные уже лежали во дворике на травке.
Дипти Параб – это девушка. У нее на двери нарисована свастика. Она ее сама нарисовала и очень удивилась, когда начальство потребовало свастику стереть.
– В Индии этот знак – символ благополучия, – говорит Дипти. – У нас люди часто рисуют его где попало – на одежде, на домах, на оградах. Когда я приехала в Россию, оказалось, что и здесь есть такая традиция, только наш комендант почему-то говорит, что эта традиция очень нехорошая.
Разговоры со студентами о том, что это за традиция и с чем ее едят, долгими не получаются. Африканцы утверждают, что пока ксенофобскими настроениями их пугает больше телевизор, чем реальная действительность.
– Саратов в этом отношении город спокойный, – выражает общее мнение девушка Питта Каиседо из Колумбии. – Но мои подруги и друзья из Москвы, Воронежа, Ростова-на-Дону, Петербурга говорят, что там все намного хуже. Тут мы даже вечером по улицам спокойно ходим, а они и днем боятся нос высунуть. Многие перебираются к нам в Саратов, а некоторые и вовсе предпочитают вернуться на родину.
– А в Колумбии есть такая проблема?
– В Колумбии иностранца тоже могут избить и даже убить. Но не за цвет кожи, а за пять копеек. У нас люди добрые, но дурные.
Ощущения студентов подтверждаются официальными данными. По сведениям администрации университета, количество иностранных студентов за последние пять лет увеличилось в пять раз – причем не только за счет вновь прибывших, но и благодаря тем, кто перевелся сюда из других городов России.
– Здесь на улице тоже могут побить, – признается Анганим Мункондия, красавица из Замбии. – Но не по национальному признаку, а по криминальному, как в Колумбии.
– Ага, понятно.
– Ага?! – Анганим вдруг посмотрела на меня, как на родного. – Ты сказал «ага»?
– Ага, я сказал «ага». А что?
Глаза девушки, и без того огромные, теперь стали такими большими, что захотелось на всякий случай подставить под щеки ладони – чтобы можно было их поймать, если они вдруг выкатятся из глазниц.
– Там, где я родилась, «ага» – сакральное слово, – улыбнулась Мункондия.
Следующие двадцать минут она пыталась мне объяснить, что означают эти три буквы, но безуспешно. Оказалось, что синонима у этого слова нет ни в русском языке, ни в английском. Если я правильно понял, «ага» – это то, что при рождении есть у каждого человека, но потом у некоторых оно пропадает. И если ты сохранил свое «ага» – значит, ты хороший человек, а если потерял – значит, плохой. Будь у каждого землянина хотя бы по половине «ага», мы бы уже давно жили как в раю, считает девушка из Замбии, но, к сожалению, людей без «ага» в голове все больше и больше. И ничего с этим не сделаешь. Впрочем, если видишь, как на твоих глазах торжествует зло, то можешь сказать про себя: «Ага!» – и тебя это зло не затронет.
«Как только вернусь на родину, обязательно стану богом»
«Мама, папа, заберите меня, пожалуйста, из этой России. Я больше не могу здесь учиться! Пока была зеленая зима, я еще терпел. Но когда началась белая…»
Это студент из Индии Сачин Писал рассказывает свой любимый анекдот. Но на родину не торопится.
– Я уехал оттуда никем, а приеду большим человеком, – мечтает Писал. – У нас в Индии врачи – это боги, от них сияние исходит.
Начинающее божество уже переходит на последний курс. Уже учит потихоньку клятву Гиппократа: «…Я не позволю, чтобы религиозные, национальные, расовые, политические или социальные мотивы помешали мне исполнить свой долг…»
– Знаешь, сколько в Индии нужно денег заплатить, чтобы стать врачом? – продолжает тему его сосед по комнате Мохаммед Елияс Нурмухаммед. – Сначала взятку двадцать тысяч долларов, а потом еще за обучение каждый год тысяч по восемь. А здесь все вместе стоит всего тысячу семьсот долларов в год. Чтобы стать богом за такие деньги, я готов терпеть все – и холод, и еду местную, и косые взгляды…
– …и жару, – вздыхает Саид Омар.
– Жару?! Саид, ты же вроде из Африки?
– Слушай, вот про Россию все говорят, что здесь медведи по улицам бродят, а про Африку все почему-то думают, что там пекло, – заводится Саид. – А у нас в Кении, между прочим, зимой средняя температура плюс пятнадцать, летом плюс двадцать девять, а здесь, в Саратове, уже вторую неделю плюс сорок. И вообще! У нас на улицах алкоголь не пьют. И собак столько не бегает. И курить можно только в отведенном месте. И девушки одеты скромнее.
– Ну, ты полегче, Саид, – улыбается Сачин из Индии. – А то я тебе сейчас путеводитель по Кении покажу. Там, между прочим, написано, что нужно быть осторожным: можно столкнуться с проявлениями черного расизма.
– Это устаревший путеводитель, – нахмурился студент. – У нас пару лет назад в стране был политический кризис, сильные волнения, столкновения межэтнические, но все это уже позади. Теперь у нас решено туризм развивать, поэтому белый человек – самый уважаемый человек. Деньги убивают беду.
– Бабло побеждает зло! – поправляет товарища Сачин из Индии.
Саид совсем огорчается и уходит в коридор. Мы с индусом пытаемся
обсуждать недостатки и преимущества мировых религий. Но разговор расползается, потому что про индуизм чего ни спросишь – ответ один: «Это является предметом дискуссий». Я так понял, что обидеть индуса по религиозному признаку практически невозможно.
Нас слушает Лариса Савинова, сотрудник дома ребенка. После пожара на время ремонта всех детей раскидали по областным учреждениям, и теперь у нее свободного времени вагон.
– Сачин, а у вас в Индии часто детей бросают? – спрашивает Лариса Борисовна.
– Редко, – отвечает индус. – А если и бросают, то сразу же подбирают.
– У нас в последнее время тоже бум усыновления. Иногда ребенку в течение недели новых родителей находим. До детского дома не доходит почти никто.
– Это хорошо, – кивает Сачин. – Это очень по-индуистски.
Лариса Борисовна о чем-то задумывается. Наверное, вот о чем. Пару лет назад в дом ребенка поступил один негритенок. Эфиоп. Его сдала студентка из этого самого общежития. «Не могу, – говорит, – вернуться с ним на родину – убьют». Мальчик хороший, веселый, умный. К нему многие приемные родители присматривались, но не забрал никто. Живет теперь в каком-то детском доме. Ага.
Это студент из Индии Сачин Писал рассказывает свой любимый анекдот. Но на родину не торопится.
– Я уехал оттуда никем, а приеду большим человеком, – мечтает Писал. – У нас в Индии врачи – это боги, от них сияние исходит.
Начинающее божество уже переходит на последний курс. Уже учит потихоньку клятву Гиппократа: «…Я не позволю, чтобы религиозные, национальные, расовые, политические или социальные мотивы помешали мне исполнить свой долг…»
– Знаешь, сколько в Индии нужно денег заплатить, чтобы стать врачом? – продолжает тему его сосед по комнате Мохаммед Елияс Нурмухаммед. – Сначала взятку двадцать тысяч долларов, а потом еще за обучение каждый год тысяч по восемь. А здесь все вместе стоит всего тысячу семьсот долларов в год. Чтобы стать богом за такие деньги, я готов терпеть все – и холод, и еду местную, и косые взгляды…
– …и жару, – вздыхает Саид Омар.
– Жару?! Саид, ты же вроде из Африки?
– Слушай, вот про Россию все говорят, что здесь медведи по улицам бродят, а про Африку все почему-то думают, что там пекло, – заводится Саид. – А у нас в Кении, между прочим, зимой средняя температура плюс пятнадцать, летом плюс двадцать девять, а здесь, в Саратове, уже вторую неделю плюс сорок. И вообще! У нас на улицах алкоголь не пьют. И собак столько не бегает. И курить можно только в отведенном месте. И девушки одеты скромнее.
– Ну, ты полегче, Саид, – улыбается Сачин из Индии. – А то я тебе сейчас путеводитель по Кении покажу. Там, между прочим, написано, что нужно быть осторожным: можно столкнуться с проявлениями черного расизма.
– Это устаревший путеводитель, – нахмурился студент. – У нас пару лет назад в стране был политический кризис, сильные волнения, столкновения межэтнические, но все это уже позади. Теперь у нас решено туризм развивать, поэтому белый человек – самый уважаемый человек. Деньги убивают беду.
– Бабло побеждает зло! – поправляет товарища Сачин из Индии.
Саид совсем огорчается и уходит в коридор. Мы с индусом пытаемся
обсуждать недостатки и преимущества мировых религий. Но разговор расползается, потому что про индуизм чего ни спросишь – ответ один: «Это является предметом дискуссий». Я так понял, что обидеть индуса по религиозному признаку практически невозможно.
Нас слушает Лариса Савинова, сотрудник дома ребенка. После пожара на время ремонта всех детей раскидали по областным учреждениям, и теперь у нее свободного времени вагон.
– Сачин, а у вас в Индии часто детей бросают? – спрашивает Лариса Борисовна.
– Редко, – отвечает индус. – А если и бросают, то сразу же подбирают.
– У нас в последнее время тоже бум усыновления. Иногда ребенку в течение недели новых родителей находим. До детского дома не доходит почти никто.
– Это хорошо, – кивает Сачин. – Это очень по-индуистски.
Лариса Борисовна о чем-то задумывается. Наверное, вот о чем. Пару лет назад в дом ребенка поступил один негритенок. Эфиоп. Его сдала студентка из этого самого общежития. «Не могу, – говорит, – вернуться с ним на родину – убьют». Мальчик хороший, веселый, умный. К нему многие приемные родители присматривались, но не забрал никто. Живет теперь в каком-то детском доме. Ага.
2. Наши беды
Бунт богачей
Гибель муравейника
Иноки ГУИНа
Гибель муравейника
Иноки ГУИНа
Немного личного
Случай на исповеди
– Электричество опять подорожало. Третью неделю воды горячей нет. А батареи уже пятый год чуть теплые.
– Ну и в чем же здесь твоя вина?
– Какая же тут моя вина? Никакой.
– Так чего же ты, дружище, ко мне пришел? Ко мне только со своей виной приходят. Я же протоиерей, а не управдом.
Да, это исповедь. Реальный случай, который рассказал мне знакомый священник из моей любимой Тверской области. И я бы ни в коем случае не стал писать об этом, если бы речь шла о случайном курьезе. Исповедальные курьезы на то и курьезы, что они всегда разные. А случай, когда в церковь приходят как в Страсбургский суд, как в самую последнюю инстанцию, стали уже закономерностью и больше похожи не на анекдот, а на иллюстрацию из серьезного социологического исследования.
Исповедь – это, вообще-то, адский труд. Как выразился один из заслуженных работников этого труда, «я сам себе напоминаю девочку из чеховского рассказа “Спать хочется!”. Ты годами, десятилетиями убаюкиваешь громкого, капризного, непослушного ребенка, а он все равно не спит. И никогда не уснет. И ты об этом знаешь. И все равно убаюкиваешь».
– Электричество опять подорожало. Третью неделю воды горячей нет. А батареи уже пятый год чуть теплые.
– Ну и в чем же здесь твоя вина?
– Какая же тут моя вина? Никакой.
– Так чего же ты, дружище, ко мне пришел? Ко мне только со своей виной приходят. Я же протоиерей, а не управдом.
Да, это исповедь. Реальный случай, который рассказал мне знакомый священник из моей любимой Тверской области. И я бы ни в коем случае не стал писать об этом, если бы речь шла о случайном курьезе. Исповедальные курьезы на то и курьезы, что они всегда разные. А случай, когда в церковь приходят как в Страсбургский суд, как в самую последнюю инстанцию, стали уже закономерностью и больше похожи не на анекдот, а на иллюстрацию из серьезного социологического исследования.
Исповедь – это, вообще-то, адский труд. Как выразился один из заслуженных работников этого труда, «я сам себе напоминаю девочку из чеховского рассказа “Спать хочется!”. Ты годами, десятилетиями убаюкиваешь громкого, капризного, непослушного ребенка, а он все равно не спит. И никогда не уснет. И ты об этом знаешь. И все равно убаюкиваешь».