Дмитрук Андрей. Формика

   А руководство между тем есть. И еще какое активное, действенное! Ведь муравей всю свою жизнь, самую долгую среди насекомых, занимается делами, абсолютно для него бесполезными. Добывает пищу, которую тут же отдает другим; сражается с врагами, не угрожающими лично ему; строит громады, общий план которых ему неведом... Это в полном смысле слова живое орудие семьи. К тому же - прирожденный смертник, камикадзе. Любой муравьиный вид готов в случае необходимости засыпать телами ров, мешающий движению; массой трупов погасить огонь...
   Конечно, никто не упрекнет в <глупости> и отдельного муравья. Пожалуй, это самое интеллектуальное из насекомых. В большом муравейнике есть десятки <специальностей>, для которых требуется изрядная смекалка. Строители, ремонтники, няньки, санитары, наблюдатели, разведчики, охотники, солдаты, фуражиры, сборщики тлиной пади... Среди них есть очень опытные и умелые. Но перенесите самого <грамотного> фуражира на метр в сторону от привычной тропы - и он заблудится... То же и с другими <профессионалами>. Муравья легко сбить с толку. У него зачастую сложная, но очень жесткая программа действий. Зато муравьиная семья склонна к творчеству, к волевым актам. Например, она эффективно регулирует свою численность, выбрасывая отводки, то есть выселяя определенное количество муравьев, которые основывают дочерние муравейники. Это звучит фантастично, - и все же семьи <думают> о процветании всей популяции. А то и вида в целом. Материнский муравейник с отводками образует колонию. Он продолжает управлять жизнью дочерних гнезд. Между родственными семьями идет постоянный обмен личинками, куколками, рабочими муравьями, чтобы ни одно из гнезд не ослабело и не разрослось чрезмерно... Колонии, в свою очередь, объединяются в федерации. Регулирование <населения> и кормовых зон подчас происходит в масштабах леса. Известна федерация одного из американских видов: полторы тысячи гнезд, каждое около четырех метров в обхвате...
   Итак, после многолетних изысканий Ломейко считал почти доказанным, что муравьиная семья - это единый, высокоорганизованный и - если не мыслящий, то по крайней мере способный к планированию теломозг. Теломозг термин, изобретенный Павлом. Ведь в муравейнике нет разделения на управляющую и исполнительную части. Один и тот же набор относительно автономных <клеток> - насекомых и принимает решение, и осуществляет их. Но, пытаясь установить наличие общесемейной психики, Павел одновременно искал ее материальную основу. То есть, будучи биокибернетиком, пробовал расшифровать <внутренний язык> муравейника; код, объединяющий семью. И преуспел в этом настолько, что я опять, невзирая на все беды, назову его счастливцем...
   Дело в том, что в муравейнике постоянно происходит общий обмен веществ - трофоллаксис. Ни один фуражир не съедает всю принесенную пищу. Большую часть он отдает рабочим, те несут личинкам или иным опекаемым особям. Но даже съеденную пищу муравей не может полностью израсходовать на себя. Полезные вещества, добытые из еды, выделяются затем специальными железами. Вместе с этим <сверхочищенным> питанием железы производят особые секреты - феромоны. Феромоны несут информацию, они могут обозначать голод или страх, содержать команды, сообщать данные - скажем, о климате в той или иной части муравейника. Муравьи все время облизывают друг друга значит, с пищей получают химические сигналы. Все это было известно и раньше. Но Павел выяснил, что химическая передача может быть очень емкой, нести огромный набор сведений...
   Конечно, муравейник располагает и другими языками, с большим дальнодействием. И все-таки наиболее развитым, универсальным, цементирующим единство теломозга Ломейко считает обонятельно-вкусовой код. Муравьи беспрерывно прикасаются друг к другу язычками и усиками. План любых работ <вычерчивается> сплошной сетью феромонов. Усики (органы обоняния) Павел уподобляет синапсам - местам, где соприкасаются клетки мозга, передавая возбуждение. В структуре большого муравейника он обнаружил части, сходные с мозговыми долями и даже полушариями; во внутреннем конусе гнезда, там, где идет наиболее интенсивный трофоллаксис, Ломейко видит центр координации... Возможно, там у семьи возникает ощущение собственного Я...>
   С л е д о в а т е л ь. Значит, вы не допускаете, что муравейник мог быть бессознательным орудием в руках Ломейко?
   М а н о х и н. Решительно не допускаю... м-да.
   С л е д о в а т е л ь. По-вашему, Формика для этого слишком умна и самостоятельна?
   М а н о х и н. Ну, разумеется. Кое в чем она даже превосходит человека.
   С л е д о в а т е л ь. Ну, это вы уже... Нет, серьезно?
   М а н о х и н. Как нельзя более.
   С л е д о в а т е л ь. Значит, можно предположить преступное намерение... со стороны самой Формики?! Скажем, она считает человека менее совершенным, какой-то своего рода помехой, и...
   М а н о х и н. О-о... Это как раз тот случай, когда следствие может пойти по ложному пути. Нет. Бунт гигантских муравейников невозможен. Преимущество - не в интеллекте... Структура семьи - не такая застывшая, как мозговая. Мы вот с вами не можем создавать добавочные участки коры, выращивать их из нескольких нейронов. А семья это делает совершенно спокойно - с помощью тех же отводков. Нам не дано расширить свой череп, в то время как купол может быть легко надстроен. Наконец, для нас недоступно слияние нескольких мозгов в одну систему, а у муравьев есть колонии и федерации...
   С л е д о в а т е л ь. Ну, ладно. Эту тему мы сняли. Попробуем зайти с другой стороны. Я так понял: Формика разумнее обычного лесного муравейника, может, раз в тысячу. Верно?
   М а н о х и н. М-да... Разница примерно такая, как между человеком и кошкой.
   С л е д о в а т е л ь. И в этом заслуга Ломейко?
   М а н о х и н. Исключительно его. Он на несколько порядков поднял крупность и сложность семьи. Вывел теломозг из порочного круга, в который загнала его природа: добывание пищи, защита от стихийных бедствий, врагов, вырождения... Изучив код феромонов, сумел химическими сигналами мобилизовать муравейник для нетрадиционной деятельности, обучить, развить интеллект Формики...
   С л е д о в а т е л ь. Значит, у Ломейко были только добрые побуждения?
   М а н о х и н. Самые добрые и гуманные. Готов поручиться за это хоть устно, хоть письменно.
   С л е д о в а т е л ь. Так почему же Формика совершила убийство?
   М а н о х и н. А вы не встречали родителей, которые сокрушаются о своем детище: <Мы-де его растили-кормили, учили только хорошему, а он вырос хулиганом... или там мошенником>?
   С л е д о в а т е л ь. Сплошь и рядом. Но я не понимаю, какое отношение...
   М а н о х и н. Более чем непосредственное. Очевидно, что вместе с разумом пришла свобода воли. М-да... И Формика встала перед вечной и острейшей человеческой проблемой. Проблемой выбора между добром и злом.
   С л е д о в а т е л ь. Но за каким же... почему она выбрала зло?! Вот до чего я хочу докопаться в конце концов!
   М а н о х и н. Вероятно, на чашу зла был подброшен добавочный груз.
   Л о м е й к о. Я так понимаю, вы меня осуждаете. Не согласны, значит, что сына моего она окрутить хотела. А чего же она хотела, по-вашему?
   С л е д о в а т е л ь. А вам не приходило в голову, что, может быть, ничего?
   Л о м е й к о. Это как же вас понимать?
   С л е д о в а т е л ь. Очень просто. Ничего, и все тут. Любила она его, ясно? Сами же говорите - детдомовская. Ни родных, ни близких. Первый муж - бестолочь, недоразумение, спившийся идиот... В девятнадцать лет осталась одна с грудным. Беззащитная, красивая, во всем нуждавшаяся... Представляете, какие находились <доброхоты>?
   Л о м е й к о. Да уж. Повидала девочка...
   С л е д о в а т е л ь. А вы не спешите с приговором-то... <Повидала>... Да, повидала! Обозлилась, конечно, с людьми ужиться не могла. Оттого и работы меняла часто... Потом со вторым мужем осечка. Вроде и неплохой человек, серьезный, но - оказался домашний тиран. Ревнивый, вздорный, грубый...
   Л о м е й к о. Скажите пожалуйста! Грубый! А она, значит, святая? Наверное, такое вытворяла...
   С л е д о в а т е л ь. Еще раз прошу, Маргарита Васильевна, - не рубите сплеча. Прошу вас. Мы же разбираемся... Пытаемся понять, что к чему... Ей любить хотелось, а не терпеть! Раз в жизни - любить и быть любимой. Отдать себя без остатка. И тут появляется Павел. Умный, тонкий, ласковый... Казалось бы - вот оно, счастье! Протяни руку и бери. А ему этого не надо. У него на первом плане муравейник. Устал от опытов позвонил Вике, поиграл в любовь. Может, раз в две недели. Или раз в месяц. Мало, понимаете? Не от хорошей жизни она ему предложение свое сделала. Ой, не от хорошей... Ниточкой, хотя бы тоненькой ниточкой надеялась привязать любимого... А он...
   Л о м е й к о. Ага! Стало быть, святая она все-таки? А мы с Павлушей - злодеи... Интересно у вас получается! Да что же я ему сказать-то должна была? Благословляю, сынок, женись?
   С л е д о в а т е л ь. Не знаю я. Не знаю... И осуждать вас формально не имею права... Но чувствую: не так вы поступили. Опрокинули на человека ведро грязи.
   Л о м е й к о. Ох вы какой чуткий да совестливый! Свои-то дети есть, а?
   С л е д о в а т е л ь. Есть, да только я их под крылом не прячу...
   Л о м е й к о. А я вот прячу! Хоть убейте меня! Я - наседка? Так всякая мать наседка, дорогой товарищ! У матери глаза велики...
   С л е д о в а т е л ь. Хватит! Довольно! Мне с вами говорить страшно, Маргарита Васильевна. Люди мы, а не наседки. И людьми должны оставаться, людьми!..
   Л о м е й к о. Чего уж... Теперь не вернешь...
   (Из письма колхозницы В. С. Улетовой в Верховный суд республики.)
   <...И еще скажу вам от имени всего нашего колхоза. Муравейник товарища Ломейко П. Г. нам полезный был. Мы тоже поначалу боялись, предсельсовета даже согнать хотел. Отдадим ему деньги за дом, и все. А тут совка начала строевой лес бить. Столько гусениц, как никогда. И тов. Ломейко П. Г. пришел на колхозное собрание и сказал, что муравьи у него послушные и могут совку извести. Мы над ним чуть не посмеялись. А утром ребята пошли по грибы и возвращаются с плачем. Мол, полный лес муравьев. Под вечер решили бабы поглядеть - ни муравьев, ни гусениц. И вынесли мы тов. Ломейко П. Г. благодарность. И предсельсовета прощения просил, что раньше не понял, как по науке делается. И потом тов. Ломейко П. Г. нам тоже помогал часто. А что муравьи ту гражданку до смерти заели, так, может, она сама виновата. Полезла не туда или раздразнила. Вот молотилка вещь нужная, никто против не скажет. А сунь в нее руку, оторвет начисто. Не надо руки совать. Когда возле Кочетов машина с зерном опрокинулась и все зерно высыпалось в грязь - муравьи тов. Ломейко П. Г. по нашей к нему просьбе зернышки до одного собрали. И тлю обобрали на горохе. Вы мне можете не поверить, но я вам правду скажу. Муравьи тов. Ломейко П. Г. даже в комбайне маслопровод прочистили, на то в сельхозтехнике документ есть. А если кто по своей неосторожности, так хорошего человека наказывать не надо. Я понимаю, у самой трое детей. Но думаю, что тов. Ломейко П. Г. еще много добра стране принести может...>
   (Из показаний П. Г. Ломейко, доктора биологических наук, заведующего специальной лабораторией биокибернетики.)
   <...Никого в жизни я не любил так, как ее. И ни к кому не испытывал таких приступов ненависти. Она приходила ко мне - и уходила, когда ей хотелось. Возможно, встречалась с кем-то другим, потом оставляла...
   Мириться - вот что ей нравилось! Заново переживать волнующие дни сближения. Я реагировал с завидным постоянством. Сперва становился в позу - холодный тон, сухая манера обращения. Это ее только поддразнивало. Она пускала в ход все свои чары. И я, понятно, складывал оружие. И, убедившись в моей покорности, она остывала ко мне, выказывала скуку и пренебрежение...
   Виктория считала, что выплатила свой долг жизни - детством без родителей, неудачей первого замужества, разочарованиями последующих лет. Она знать не желала никаких обязанностей. Одни права. Больше всего меня оскорбляла ее вечная неблагодарность. Когда Виктория бросала очередную службу, мне приходилось содержать ее и сына, а иногда и помогать ей куда-нибудь устроиться... Впрочем, не в этом дело. Я готов был и не такое терпеть ради нее. Но она принимала все, как должное. За столько лет - ни разу не сказать простого <спасибо>!
   ...Теперь понимаю - оба были хороши. Она вела себя так от злости, от бессилия. Она чувствовала - я не принадлежу ей. Мне следовало доказать обратное. Решительно, по-мужски...
   И все-таки она предложила п е р в а я. Ей не откажешь в чуткости. Понять, какого чудовищного труда стоит тридцатитрехлетнему холостяку, анахорету-ученому сказать <будь моей женой> - на это способна далеко не каждая женщина. Вика сделала за меня девять шагов из требуемых десяти. И я струсил. Я привел себе уйму доводов <против>, в том числе и мещанские откровения моей матери.
   ...Упаси бог, я не ревновал ее к этому бывшему спортсмену. Но такая публичная демонстрация... Месть за мое слюнтяйство? Вне всяких сомнений... И однако же, в те минуты я забыл обо всем. Мне хотелось унизить ее до предела. У меня руки зудели от желания догнать, вцепиться, сбросить с лестницы...
   То есть наяву я бы никогда не сделал ничего подобного. Так и перегорело бы все во мне. Но представил с убийственной яркостью. Именно вот как догоняю и...
   Возможно, меня это желание и наверх повело. То ли утешить себя намеревался, то ли пуще растравить... Ужаснейшие минуты в моей жизни...
   Этот... Константин схватил меня за руки, стал что-то лепетать, объясняться... Мне кажется, я прошел сквозь него, как сквозь воздух.
   ...Я нередко ходил к ней разговаривать. Даже жаловаться. Она для меня сугубо женского рода. Безликая шелестящая богиня. Я пересек поляну и встал на колени: и она, как всегда, обняла меня. Нежное щекотание лапок и усиков по всему телу, такое дружелюбное... Я плакал и исповедовался. А потом, почему-то уверенный в ее полной поддержке и понимании, сказал слова благодарности - и ушел. Я не мог вернуться в этот дом; для меня он был священным, здесь проходили мои лучшие часы; теперь алтарь осквернили... Бродил по лесу, читал вслух стихи, то проклинал Вику, то оплакивал... испугался чего-то, бросился сквозь чащу напролом; уже совершенно обмирая от ужаса, добрался до шоссе. Мной владела одна мысль: вернуться в город. Шагал по обочине, пока не пришло утро. И навстречу... с сиреной, с проблесковым маяком... милицейские машины. Одна, другая. Потом пожарные и опять милиция. Разве я мог предположить, хотя бы отдаленно...
   ...Нелепо думать, что Формика поняла мои слова и взялась отомстить за обиду. Произошло иное. Ф е р о м о н ы! Наше дыхание, пот, слезы - это тоже феромоны, химические сигналы. Они рисуют точную картину состояния человека. Мы настолько бездарны, что не умеем читать послания собственных желез. А она научилась за годы общения со мной. И я знал это. Формика великолепно чуяла мои желания, даже те, которые и словами нелегко выразить. Забыть о ее сказочной восприимчивости - вот в чем мое преступление! Она трогала меня сотнями тысяч своих шустрых <клеток>, и в ее сознании складывался образ. Кормилец в опасности. Он хочет, но не может справиться с врагом. Враг в доме. Кормильца надо спасать. Не знаю - из дружеских ли побуждений, но уж наверняка для того, чтобы не лишиться ухода и основного источника пищи... Я мог молчать - химия моего организма кричала <убей!>. И Формика выполнила команду. С той обстоятельностью и усердием, которые свойственны муравьиным семьям.
   ...Адвокат разъяснил мне: скорее всего я буду оправдан - за отсутствием состава преступления. Можно осудить и наказать за умышленное убийство... или за убийство при превышении предела необходимой обороны. За убийство по неосторожности... за соучастие, подстрекательство, пособничество... Я - юридически чист. Нет меры наказания за преступные мысли... за агрессивность, гнездящуюся где-то в мозговых подвалах. Все это так. Но что мне делать с собой, если я снова и снова представляю... как они кусали ее глаза, врывались в уши, в горло...
   Я представляю также Формику, молчаливо ждущую в ночи. И рядом, за тонкой стеной, - нас, разгоряченных, нетрезвых, сводящих копеечные счеты друг с другом. Мы не должны были допустить это. В наших руках сосредоточена такая мощь, что скоро придется контролировать каждое смутное движение души...
   ...Вика моя, бедная моя девочка, Вика!..