Днепров Анатолий Петрович. Голубое зарево (в сокращении)

   Помолчав, Соколов добавил:
   - Все страны мира пришли к заключению, что использование атомной и термоядерной энергии для войны - величайшее безумие. Существующие договоры между государствами скреплены подписями и печатями. Но являются ли эти договоры обязательными для тех, кто считает себя собственником своих научных исследований в новой, неизведанной области? Для тех, кто не считается ни с чужим, ни со своим государством? Вот почему я так беспокоюсь...
   Соколов отошел в сторону и посмотрел на ребят.
   2.
   Он любил этот узкий коридорчик с крутой лесенкой, перекинутой через место соприкосновения двух гигантских ускорителей. Кто-то из институтских шутников красным карандашом написал на железобетонной стене: "Прохожий, остановись! Здесь разыгрывается драма Вселенной!" А внизу, уже синим карандашом, было дописано: "Диагноз: мания величия". Эти надписи были сделаны давно, и их никто не стирал. В шутливых коротких фразах заключалась философия труда сотрудников института: "Вы делаете большое дело. Но не зазнавайтесь."
   Всякий раз, когда Молчанов проходил по этому коридорчику, он замедлял шаг, и его воображение сразу устремлялось в глубину массивной бетонной стены, где во время работы ускорителей сталкивались две страшные силы.
   "Метод встречных пучков" - так скромно и невыразительно назывался метод синтеза звездного вещества.
   Что там происходило? Какие чудовищные силы себя проявляли? Какие неведомые законы природы давали рождение десяткам новых осколков мироздания, которые метались в черной пустоте миллиардные доли секунды и затем безвозвратно исчезали?
   Мезоны, гипероны, антипротоны, странные частицы - хаос фантастического микромира, как ослепительный фейерверк, вспыхивал и угасал. За микроскопические доли бесконечного потока времени десятки умных приборов улавливали все, что можно было уловить, и с холодной беспристрастностью рассказывали исследователю о давным-давно происшедшей катастрофе.
   Нельзя было без волнения проходить в этом месте, потому что здесь находилась модель самой Вселенной. Николаю всегда казалось, что если бы наносекунды растянуть в миллионы лет и заглянуть в камеру, где два встречных потока врезаются друг в друга, то он смог бы увидеть всю Вселенную, все звезды и туманности, планеты и галактики. Может быть, весь наш мир и возник в результате вот такого, но в миллиарды раз более мощного столкновения чего-то с чем-то? Сколько фантастических романов было написано о полетах к звездам, романов, от которых веет то леденящим холодом пустоты, то испепеляющим жаром пылающих гигантов. Но так ли все это и вообще может ли человеческий ум, его воображение, здесь, на Земле, в окраинной области Млечного Пути, достоверно воссоздать миры, находящиеся за пределами досягаемого?
   Конечно, мы доберемся до звезд! Залог тому - эти бесконечные микроскопические звезды, вспыхивающие по нашей воле здесь, в глубоком вакууме. Сбудется мечта наших фантастов, как бы ни пытались нам помешать те, кто хотел бы свернуть гений человеческий с пути мира и большого человеческого счастья.
   Звезды будут досягаемы! И эта уверенность еще больше волновала Молчанова, когда он проходил по узкому коридорчику...
   "Прохожий, остановись!"
   Нет, здесь разыгрывается не только драма Вселенной. И, наверное, не столько драма, сколько полная искрящегося радостного пламени оптимистическая трагедия, так часто неизбежная на бесконечном пути развития пытливого человеческого разума.
   Николай останавливался на мостике и подолгу смотрел вниз, в железобетонный пол, силясь представить себе, что происходит под ним. Здесь он забывал все все свои неудачи, обиды, усталость, несправедливость... Он смотрел на серый бетон, сквозь него видел черную пустоту вакуумной камеры, и ни разу его мысли не коснулись ничего, кроме звезд...
   Здесь было прохладно, тихо, вентилятор гнал свежую струю воздуха. На перилах, на небольшом щитке, всегда горела зеленая лампочка, что означало: здесь можно постоять. Кто-то предвидел, что это как раз и есть то самое место, где каждый ученый задумывается над судьбой своего труда и над судьбой труда своих товарищей.
   Задолго до начала работы космотронов вспыхивала красная лампочка. Она как бы напоминала, что час раздумий окончился и пора приниматься за работу.
   Звезды, звезды, звезды... Сколько их вспыхивает там, в пустоте камеры! Сколько их во Вселенной!
   3.
   - На какой энергии работаем? - спросил он Кириллину.
   - Четыреста миллиардов... Сегодня они поставили ловушки для антипротонов.
   - Чтобы после загнать их в линейный?
   - Да. Первый опыт по слипанию...
   Сегодня проверялась схема Котонаева. Он рассчитал, при каких энергиях антинуклоны будут слипаться в ядра антидейтерия. Это первый шаг... А впереди половина периодической системы. Молчанов почувствовал, что "икс" чудовищно недостижим.
   Может быть, Нонна не такая уж и глупая, как кажется?
   С увеличением энергии гул постепенно нарастал.
   - Семьсот бэв, - прошептала Нонна. - Ты знаешь, Николай, мне иногда становится страшно... Ого, началось!
   - Что?
   - Появились тяжелые частицы... На выходе линейного ускорителя...
   Перед девушкой стоял счетчик, проградуированный по атомным весам. Сюда от автоматического масс-спектрометра приходили данные о составе антивещества...
   - Атомные числа? - спросил Николай.
   - Один, два, три, есть четыре...
   - Гелий? Альфа, вернее, анти-альфа?
   - Наверное...
   - Ты записываешь?
   - Да... И автоматическая регистрация...
   Гул скачком превратился в рев, как от могучих моторов турбореактивного самолета.
   - Ой, тринадцать! Появилось тринадцать!
   - Антиазот?
   - Наверное...
   Стоп! Все смолкло, только стекла вздрогнули еще несколько раз... Эксперимент окончен. Он длился всего пять минут.
   Молчанов оторвался от фотометра. Пока ему еще ничего не было известно. Где-то там, далеко в павильоне, стояла пузырьковая камера, сквозь которую проходил совершающий развертку световой луч. Здесь оптическая система вырисовывала на фотографической пластинке все, что происходило в камере. Только после проявления можно будет сказать, что же там происходило.
   Он осторожно вытащил кассету и пошел в фотолабораторию.
   - Можно, я с тобой? Мне хочется посмотреть...
   Николай в нерешительности остановился. Впрочем, пусть идет...
   Приглушенный красный свет. Прямо под фонарем кювета, наполненная свежим проявителем. На дне - автоматически поднимающийся столик. На столике проведена жирная черная линия. Как только она станет видна сквозь пластинку, процесс можно заканчивать.
   Во время проявления Николай и Нонна склонились над кюветой, внимательно всматриваясь в медленно возникающие черные треки. Их щеки почти соприкасались, но они этого даже не замечали.
   - Смотри, какие здесь жирные...
   - Точно. Это - тяжелые ядра. А вот и взрыв! Какая вспышка!
   - Жуть, правда?
   - Да. Не сопи мне в ухо. Вот еще один жирный трек, в несколько раз толще этого!
   Николай присвистнул.
   - Черт возьми! А взрыва нет! Значит, ядро вылетело за пределы камеры.
   Проявочный столик подпрыгнул, зашипела вода. Через секунду пластинка плавно опустилась в новый раствор.
   До конца дня они просидели молча. Он под микроскопом рассматривал треки, а она записывала в тетрадь данные масс-спектрометра. Ему было очень приятно, что Нонна не болтает. Он любил, чтобы его никто не тревожил, когда он углубляется в изучение фотографий таинственного мира, который уже давным-давно исчез...
   4.
   Весть о том, что во встречных пучках синтезировались ядра тяжелых антиэлементов, быстро стала достоянием ведущих ученых института. Этому событию было посвящено особое заседание ученого совета, на котором все искренне поздравляли Котонаева, его теоретиков. Было высказано много различных предложений относительно дальнейших исследований.
   Результаты оказались столь обнадеживающими, что никто не подозревал, что настоящие трудности только начинаются. Как часто первые успехи научного исследования маскируют непреодолимые барьеры и препятствия!
   На ученом совете молчали только два человека: профессор Соколов и Саша Самарский. Соколов понимал, что сейчас, когда людей охватил такой энтузиазм, было бы нетактично вносить в умы сумятицу и неуверенность, тем более, что уже в институте кое-где начали поговаривать, что "наступил кризис идей"...
   Самарский думал о недавнем очень странном разговоре с инженером-вакуумщиком Алексеем Гржимайло.
   - Самарский, я хочу вам что-то сказать, - начал Гржимайло неуверенно. Вот уже несколько дней ходит по территории института один парень. Ходит себе и ходит, какой-то новенький.
   - Как это так?
   - Очень просто. Он попадался мне несколько раз. Скуластый, небольшого роста. В сером свитере. Лето, а он в свитере...
   - Ну и что?
   - Я подумал, что он из механического отдела. Там всегда текучка. Но вот захожу я как-то вечером в теоретический сектор. Смотрю - дверь в кабинет Котонаева открыта. Заглянул - сидит этот парень. Перед ним блокнот, и он списывает что-то с доски. Формулы какие-то. Он посмотрел на меня поверх очков (он в таких толстенных очках) и как гаркнет: "Что вам здесь надо?" Я опешил. Решил - не механик, а новый теоретик или что-нибудь в этом роде...
   - И что было дальше?
   - Ничего. Я ушел.
   - А дежурного вы спросили?
   - Нет.
   - Почему?
   Гржимайло недоуменно пожал плечами.
   - Как-то неудобно было. Да и какое я имею отношение к теоретическому сектору...
   Самарский задумался. Невысокий, скуластый, в очках, в сером свитере. Что-то не помнил он такого.
   - А после вы его встречали?
   - Нет...
   - И вот сейчас идет бурное заседание ученого совета, а он, Самарский, смотрит в огромное окно и почему-то с тревогой вспоминает то, что рассказал ему инженер Гржимайло.
   5.
   Они вошли в громадный павильон, где стоял ускоритель. Они бывали здесь часто, но днем, во время работы, здесь всегда что-то гудело, стучало, скрежетало, и шум мешал осмотреться вокруг и почувствовать грандиозность сооружения.
   Сейчас, при ярком электрическом освещении, огромный молчаливый зал походил на цирковую арену, подготовленную для фантастического представления. Сверху над ним нависало ажурное кружево металлических переплетений. Оно поддерживало стеклянный купол, балконы и антресоли, заставленные приборами, щитами и приборными досками. Внизу, возле расположенных по кругу бетонных колонн, изгибалась тороидальная камера ускорителя высотой в два человеческих роста. Камеру здесь называли ласково - "баранка".
   Если подняться на металлическую площадку над ускорителем, то на противоположной стороне арены можно заметить скрывающееся в полумраке прямоугольное бетонное сооружение, за которым виднелась еще одна керамическая труба. Она проходила сквозь толстую стену цирка и попадала в двухэтажную пристройку. С противоположной стороны туда входила такая же труба от второго ускорителя. В этом двухэтажном доме пучки ядерных частиц встречались. Там-то и разыгралась самая большая "ядерная трагедия", которую только можно было себе представить.
   - Ну и приборчик, - благоговейным шепотом произнес Терехин, обводя восхищенным взглядом зал. - Этакая штука, видимо, стоит не одну копеечку.
   - На нее денег не жалко, - заметил Гржимайло. - При помощи нее наши специалисты собираются создать новое вещество.
   Терехин посмотрел на инженера с удивлением.
   - А я думал, что вещества делаются другим способом. В школе на уроках химии я видел, как из двух веществ делается третье. Там все это происходило в пробирке или в колбе. Не верится, что для получения нового вещества нужно строить такую махину. Здесь, насколько я понимаю, расщепляют атомное ядро.
   - Ну вот! - воскликнул Гржимайло и засмеялся. - Ядро давным-давно уже расщепили. Здесь дело не в расщеплении, а в получении нового вещества. Только я не знаю, что это за вещество.
   Они по мостику прошли над тороидом, спустились в центр здания и приблизились к инжектору.
   - Это здесь, - сказал Гржимайло. - Кулагин говорил, что течет третий вентиль.
   Согнувшись, механик и инженер подползли под электромагнитом и оказались возле бронзовой двери, прижатой к раме четырьмя огромными никелированными гайками.
   - Что нужно делать? - спросил Терехин.
   - Сейчас мы откроем камеру и посмотрим, не растрескалась ли вакуумная прокладка. Возможно, внутрь камеры попал кусок резины, и она газит. Из-за этого два дня машина не работает.
   Они стали молча отвертывать гайки. Затем Терехин потянул ручку двери.
   - Включи боковой свет, - попросил Гржимайло. Терехин щелкнул рубильником.
   - Вроде все в порядке, - сказал Терехин, заглядывая внутрь.
   - Все, да не все. Смотри, на кольце вмятина. Может быть, течь именно здесь.
   - Тут можно положить замазку из сплава. А мне кажется другое. Смотри, противоположная стенка камеры на месте сварного шва немного прогнулась. Может быть, там есть трещина?
   Они влезли внутрь камеры и стали внимательно разглядывать сварной шов.
   - Что вы здесь делаете? - вдруг услышали они голос за своей спиной. Оба резко обернулись и увидели дежурного инженера Абрамова.
   - Добрый вечер, Василий Анисимович! Вот, с вентилем что-то не в порядке, произнес Терехин. Гржимайло продолжал рассматривать камеру изнутри.
   - Как вы собираетесь действовать?
   - Вот сейчас немного повозимся, что можно, сделаем, а потом включим для пробы насосы.
   - Ну, хорошо. Только перед включением насосов позвоните мне. Я приду посмотреть.
   - Хорошо, товарищ начальник, - ответил Гржимайло, не глядя на дежурного.
   Тот бесшумно обошел камеру, нагнулся и исчез под башмаком электромагнита.
   - Между прочим, очень неприятный тип, - заметил Терехин и влез в камеру. Там он достал из кармана небольшой пузырек с жидкостью и, намочив в ней фланелевую тряпку, протер сварной шов.
   - Ну и камера. Целая квартира. И подумать только, из нее за пять минут выкачивают весь воздух, - сказал он, освещая шов ультрафиолетовыми лучами портативной лампы. Шов ярко засиял желтым светом.
   - Ага. Вот, есть. Трещина! - воскликнул он. Действительно, вдоль шва ярко светилась узкая полоса.
   - Ну, это просто. У тебя есть паста? - спросил Гржимайло.
   - Нет. Оставил в мастерских, - ответил растерянно Терехин.
   Гржимайло посмотрел на механика и улыбнулся:
   - Ворона! Идешь на работу без замазки.
   - Да я сейчас сбегаю, мигом, - заторопился механик.
   - Мигом. Легко сказать. Бежать почти полкилометра.
   - Я быстро. В два счета.
   Терехин вернулся только минут через пятнадцать. К его удивлению, дверь в павильон оказалась запертой, и на его стук никто не отозвался.
   Перед ним выросла фигура вахтера в брезентовом плаще.
   - Вы Терехин? - спросил вахтер.
   - Да, - растерянно ответил механик. - Вот, бегал за материалом, а тут заперлись.
   - Медленно бегали, - сказал вахтер. - Ваш начальник, наверное, все исправил и ушел домой.
   Терехин оторопел.
   - А насосы запускали?
   - Этого я не знаю...
   Ничего не понимая, Терехин направился к проходной. Он решил, что действительно ходил в мастерскую очень долго. Неудобно получилось. Инженеру пришлось делать его, механика, работу. Но даже если так? Почему он не подождал минут пять? И разве можно проверить вакуум за такой короткий срок? Качать нужно было бы минимум минут двадцать.
   В проходной он взял телефонную трубку и позвонил на насосную станцию.
   - Курилин? Что это ты так мало качал?
   - Сколько потребовали, столько и качал, - ответил Курилин. - Мое дело маленькое.
   Терехин домой шел медленно, думая, как нехорошо поступил Гржимайло. Дома он быстро уснул, не подозревая, что в тот вечер произошло страшное событие.
   6.
   Антивещество, с горечью думал Николай, странная штука! Может быть, где-то во Вселенной его так же много, как обычного вещества в нашем мире. Может быть, за пределами Метагалактики существуют целые вселенные, в которых все состоит из антивещества! А здесь, на Земле, для того чтобы получить всего несколько антинуклонов, приходится строить гигантские установки на миллиардные мощности... Природа дорого берет за то, чтобы раскрыть свои сокровенные тайны. Сотни миллиардов электроновольт для того, чтобы экспериментатор любовался невиданной материей миллиардную долю секунды! Он не видит античастиц. Он видит лишь их тень, их следы в форме прямых линий в толстых фотографических эмульсиях, линий, которые вдруг кончаются и разбиваются на множество других линий, расходящихся в разные стороны. Эти крохотные черные звезды - свидетели катастроф, разразившихся в таинственном микромире античастиц.
   Миллиардная доля секунды! Черт возьми, для того ли мы живем и трудимся, чтобы любоваться зрелищем, протекающим в миллионы раз быстрее, чем мысль? Для этого ли в институтах собрались сотни талантливых и умных людей, чтобы устроить себе феерический и дорогостоящий спектакль - смотреть, как рождаются и гибнут античастицы? "Кладбище антипротонов", - вспомнил Николай слова Самарского, сказанные по поводу одной из проявленных фотопластинок. Действительно, никто никогда не видел античастиц, но зато любой мог любоваться кладбищем, где они захоронены.
   Николай тяжело опустился за письменный стол и крепко сжал голову руками. Перед глазами проплывали странные видения. Звезды, звезды, звезды. Тысячи черных звезд на проявленных эмульсиях. Сколько он их пересмотрел за последние дни! Глаза болели от того, что он дни напролет прижимал их к окуляру микроскопа. И в поле зрения только звезды, звезды...
   Неужели нельзя проклятые микросекунды растянуть? Неужели нет способа сохранить антивещество на длительное время, посмотреть на него, каково оно? Вот так, чтобы оно лежало в виде глыбы металла или как кристалл. Посмотреть бы на антикварц или антизолото, или антижелезо! Как укротить эту беспокойную могучую силу и создать небольшой кусочек антимира здесь, на Земле?
   Звезды, звезды, звезды... От них и от мыслей, связанных с ними, мозг разрывался на части.
   Он представил себе античастицу в виде ослепительно яркой звездочки, которая влетает из ускорителя в сосуд, из которого выкачан весь воздух. Она завертелась по кругу вначале быстро, затем все медленнее и медленнее, и вот, наконец, остановилась, повисла в пространстве, вся сияющая, ослепительная... А затем она начала медленно падать вниз под действием силы тяжести. "Все тела притягиваются друг к другу...", - послышался голос школьного учителя.
   Античастица медленно падает. Наконец, она касается стенки и взрывается, как фейерверк. Опять звезда...
   МЮЛЛЕР
   1.
   Френк давно хотел встретиться с Мюллером, но как-то бессознательно откладывал встречу. Знакомясь с его расчетами и теоретическими построениями, он сразу почувствовал в этом незнакомом ему человеке огромную интеллектуальную силу, ту силу физика-теоретика, перед которой обычно преклоняются даже самые блестящие экспериметаторы.
   Сам незаурядный теоретик, Френк ощутил себя мальчишкой по сравнению с незнакомым ему Мюллером. Масла в огонь подливал Родштейн.
   - Ну, как? - обычно спрашивал он сиплым пропитым голосом, заглядывая через плечо Френка, когда тот читал тетради Мюллера.
   - Гениально. Гигант! Невероятно!
   - Кушайте на здоровье, - говорил Родштейн и, зло хихикая, уходил к своей аппаратуре.
   Это "кушайте на здоровье" и удерживало Френка от встречи с Мюллером.
   И вот однажды в воскресный вечер он все же решил встретиться с Мюллером. Он долго слонялся по берегу моря и наконец подошел к причалу. Часовой одобрительно кивнул, и Френк, усевшись за руль моторного катера, отправился на остров Сардонео.
   Когда он подъезжал к берегу, его немного лихорадило. С трудом сдерживая волнение, он полез за сигаретами и обнаружил, что забыл их в лаборатории. Это несчастье совершенно повергло его в панику, так как он знал, что теперь никакими средствами ему не удастся скрыть свое волнение.
   - Где живет доктор Мюллер? - спросил он у часового на другой стороне пролива. Тот кивнул в сторону одноэтажных домов.
   - Сигареты у тебя есть, парень? - спросил Френк.
   - На посту не разрешается. Оставляем в караульном помещении.
   К дому он шел медленно, обдумывая, как он начнет разговор с Мюллером. Все обычные обращения казались ему глупыми и вульгарными. А тут еще эти проклятые сигареты...
   Ноги как-то сами, без участия сознания, несли Френка к дому. У двери он остановился и посмотрел на освещенное окно. Вот здесь рождается то, чем мы, как пауки, питаемся. Чужие мысли.
   Он постучал.
   - Разрешите войти? - спросил Френк чужим голосом и приоткрыл дверь.
   В комнате он увидел человека возле радиоприемника. Из приемника доносилась тихая музыка. Она показалась Френку знакомой. Бетховен, вспомнил он. Сердце его на мгновенье сжалось.
   - Я вам не помешал? - спросил он громче.
   Мюллер вскинул голову и взглянул на Френка. Несколько секунд они молча разглядывали друг друга.
   - Вы меня извините. Я приехал сюда к одному, э-э, приятелю и забыл сигареты... Чертовски захотелось закурить. Вспомнил, что вы живете здесь. Я Френк Долори.
   - А, входите, входите, - Мюллер улыбнулся и поднялся со стула.
   Френк прошел в комнату, подошел к радиоприемнику и зачем-то повернул ручку громкости.
   - Бетховен? - спросил он.
   - Да. Героическая симфония.
   - Напоминает вам родину?
   - Да, - ответил Мюллер просто. Несколько минут они молча слушали музыку. Френку показалось, что Мюллер совершенно о нем забыл.
   - Вы знаете, мне показалось, что я уже когда-то вас видел...
   - Так обычно говорят, когда хотят познакомиться с девушкой, - произнес Мюллер чуть насмешливо.
   - Вы мне не верите?
   - Нет, почему же, верю. Впрочем, какое это имеет значение?
   "Конечно, он считает меня одним из шайки Семвола", - с горечью подумал Френк.
   - Кстати, вы хотели закурить. Сигареты на письменном столе в соседней комнате, - сказал Мюллер, не отрываясь от приемника.
   Музыка становилась громче и величественнее. Френк встал и прошел в соседнюю комнату. Несколько секунд он стоял перед письменным столом, заваленным бумагами и книгами. Они были освещены резким кругом яркой настольной лампы. Под пепельницей он увидел листок бумаги, исписанный его собственной рукой. Это была формулировка очередной задачи.
   - Мне не очень нравится, как вы ставите задачи. Сразу чувствуется, что у вас не европейская школа.
   Френк резко повернулся и увидел в ярко освещенном прямоугольнике двери Мюллера.
   - Чем вам не нравятся мои формулировки? - спросил он.
   - Мелочной конкретностью. Вы, наверное, думаете, что чем больше вы сужаете задачу, тем легче ее решить.
   Френк на минуту задумался.
   - В теоретической физике в подавляющем большинстве случаев значительно проще разобрать более общую задачу, а затем из нее получить частное решение. Вот, например, здесь. Смотрите...
   - Верно, - пробормотал Френк, быстро пробегая глазами стройные ряды уравнений и формул. - Вы правы. Это действительно методологический недостаток нашей математической школы. А может и больше - нашей узко коммерческой философии.
   - Не знаю, относится ли это к вашей философии. Меня это сейчас не интересует.
   - Напрасно, - прервал его Френк. - Если вы хотите доискаться причин, почему мы (он постыдился сказать "я") так ставим теоретические задачи, вы должны смотреть на вещи более глубоко.
   - Я просто не подозревал, что у вас существует особый подход к решению проблем.
   - Увы, это так, - произнес Френк и вдруг снова почувствовал себя перед этим высоким голубоглазым блондином бестолковым мальчишкой, наделенным незаслуженной властью. Ему мучительно захотелось, чтобы Мюллер не думал о нем ничего плохого.
   - Вам здесь удобно работать и... жить? - спросил он.
   - А вам? - спросил Мюллер. - Вы ведь тоже, кажется, здесь не дома.
   - Ну, я... - начал Френк. - Я привык...
   - А я тем более. Я пережил войну и привык решать под бомбежкой дифференциальные уравнения в частных производных.
   - Нет, право, может быть, вам чего-нибудь недостает? - настаивал Френк.
   - Если хотите, да, - ответил Мюллер очень просто и вышел в комнату, где через динамик приемника вырывались финальные аккорды Героической симфонии Бетховена.
   - Чего?
   - Общества умных и порядочных людей.
   - Разве среди ваших товарищей здесь нет умных и порядочных людей?
   - Умные есть. Порядочные встречаются тоже, но очень редко. Более того, те, кто наделен этим качеством, его скрывают. Говорят, оно сейчас не модно.
   - А разве не все умные люди порядочны? - спросил Френк.
   - Увы, нет. - Мюллер улыбнулся. - Разве вы еще не сделали этого элементарного, но важного открытия?
   - Я просто над этим не задумывался.
   - Значит, вам легко живется, - сказал Мюллер и повернул ручку радиоприемника. Тот умолк. - Вы любите Бетховена?
   - Иногда. Когда я учился в университете, мне приходилось играть в джазе. Идемте, я хочу с вами кое о чем проконсультироваться.
   Склонившись над письменным столом, они до двух часов ночи писали уравнения, рисовали графики, подсчитывали эффективные сечения реакций. Они то с жаром спорили, то приходили к соглашению и вместе смеялись над своими заблуждениями.
   - С этим можно возиться до бесконечности! - весело воскликнул Френк. Скажу вам откровенно, голова у вас работает отлично. Это правда.
   - Ради бога, не завидуйте. Может быть, поэтому я сюда и попал.
   - Черт возьми, а ведь верно! Да ладно. В конечном счете, большая физика увлекательная вещь.