Страница:
– Ваш муж служит в милиции? – заинтересовался вдруг бригадир.
– Да, он занимается особо важными преступлениями, убийствами например.
Неожиданно проводница опять завопила, как трехлетний ребенок, у которого отняли конфету, а потом побежала по коридору.
– Ну раз у вас супруг милиционер, – вздохнул парень, – тогда… в общем… ваша соседка умерла. Пройдите в служебное купе. Вам придется задержаться после прибытия поезда, так как вы являетесь свидетелем.
– Ч-чего? – прозаикалась я.
– Всего, – ответил юноша.
– Но она просто спала! Как – умерла? Вы шутите? Ну-ка, потрясите ее за плечо!
– Пройдите к проводнику, – устало сказал бригадир.
Боже, какой ужас! Умерла?! О нет. Бедная женщина, такая молодая, дочка совсем крошка! А муж? Он знает? Вроде он едет в соседнем купе. Как его зовут… Роман!
– Пойдемте, – потянул меня бригадир.
Я послушно двинулась за ним.
– Зонтик забыли, – заботливо напомнил молодой человек.
– Это не мой, – прошептала я.
– А кофточка голубенькая ваша?
– Да, – обалдело выдавила я.
– А белая сумочка и книга «Смерть в водовороте»?
– Да.
– Браслетик серебряный, часики?
– Да.
– Сейчас все в сумочку засуну, – засуетился молодой проводник, – и принесу, вы пока с Ильей Сергеевичем, с нашим бригадиром, ступайте.
Плохо понимая, что к чему, я добрела до служебного купе, где мне налили стакан замечательного, не растворимого кофе, наплескали туда сливок и дали булочку с маком.
– Вы ешьте, – улыбнулся бригадир.
– Отчего она умерла? – прошептала я, глядя на булку.
– Ну… кто ж так скажет, – вздохнул Илья Сергеевич, – может, сердце больное… пейте кофеек, он вкусный.
Тут поезд дернулся и остановился. В купе заглянул молодой проводник и поставил на полку мою сумку.
– Не волнуйтесь, – сказал он, – там все внутри, и кофточка, и книга.
– Спасибо.
– Милиция уже тут, долго не задержитесь, – подхватил Илья Сергеевич, – хотите, пойду вашего мужа позову, он с коллегами живо разберется.
Я быстро засунула в рот булку и сделала вид, что поглощена едой, но бригадир все понял. Усмехнувшись, он ушел.
Милиция не заставила себя ждать. Слегка заспанный сержант повел меня куда-то в глубь вокзала, путь наш лежал по длинным, изгибающимся коридорам, и на пятом повороте я перестала запоминать дорогу.
Затем пришлось сидеть у обшарпанной двери, тихо закипая от злости. Когда я дошла почти до изнеможения, ерзая на жестком деревянном сиденье, появился кабанообразный капитан, лысый, потный, в мятой рубашке и таких же брюках.
– Входите, – мрачно предложил он, впуская меня в кабинет, больше похожий на клетку для хомячка, чем на служебное помещение.
Хотя это я зря. Ни один уважающий себя хомяк не станет проживать в пеналообразном помещении со стенами, выкрашенными темно-синей краской, и окнами, покрытыми слоем грязи толщиной более сантиметра, который имеет обыкновение отваливаться без помощи уборщицы.
ГЛАВА 3
ГЛАВА 4
– Да, он занимается особо важными преступлениями, убийствами например.
Неожиданно проводница опять завопила, как трехлетний ребенок, у которого отняли конфету, а потом побежала по коридору.
– Ну раз у вас супруг милиционер, – вздохнул парень, – тогда… в общем… ваша соседка умерла. Пройдите в служебное купе. Вам придется задержаться после прибытия поезда, так как вы являетесь свидетелем.
– Ч-чего? – прозаикалась я.
– Всего, – ответил юноша.
– Но она просто спала! Как – умерла? Вы шутите? Ну-ка, потрясите ее за плечо!
– Пройдите к проводнику, – устало сказал бригадир.
Боже, какой ужас! Умерла?! О нет. Бедная женщина, такая молодая, дочка совсем крошка! А муж? Он знает? Вроде он едет в соседнем купе. Как его зовут… Роман!
– Пойдемте, – потянул меня бригадир.
Я послушно двинулась за ним.
– Зонтик забыли, – заботливо напомнил молодой человек.
– Это не мой, – прошептала я.
– А кофточка голубенькая ваша?
– Да, – обалдело выдавила я.
– А белая сумочка и книга «Смерть в водовороте»?
– Да.
– Браслетик серебряный, часики?
– Да.
– Сейчас все в сумочку засуну, – засуетился молодой проводник, – и принесу, вы пока с Ильей Сергеевичем, с нашим бригадиром, ступайте.
Плохо понимая, что к чему, я добрела до служебного купе, где мне налили стакан замечательного, не растворимого кофе, наплескали туда сливок и дали булочку с маком.
– Вы ешьте, – улыбнулся бригадир.
– Отчего она умерла? – прошептала я, глядя на булку.
– Ну… кто ж так скажет, – вздохнул Илья Сергеевич, – может, сердце больное… пейте кофеек, он вкусный.
Тут поезд дернулся и остановился. В купе заглянул молодой проводник и поставил на полку мою сумку.
– Не волнуйтесь, – сказал он, – там все внутри, и кофточка, и книга.
– Спасибо.
– Милиция уже тут, долго не задержитесь, – подхватил Илья Сергеевич, – хотите, пойду вашего мужа позову, он с коллегами живо разберется.
Я быстро засунула в рот булку и сделала вид, что поглощена едой, но бригадир все понял. Усмехнувшись, он ушел.
Милиция не заставила себя ждать. Слегка заспанный сержант повел меня куда-то в глубь вокзала, путь наш лежал по длинным, изгибающимся коридорам, и на пятом повороте я перестала запоминать дорогу.
Затем пришлось сидеть у обшарпанной двери, тихо закипая от злости. Когда я дошла почти до изнеможения, ерзая на жестком деревянном сиденье, появился кабанообразный капитан, лысый, потный, в мятой рубашке и таких же брюках.
– Входите, – мрачно предложил он, впуская меня в кабинет, больше похожий на клетку для хомячка, чем на служебное помещение.
Хотя это я зря. Ни один уважающий себя хомяк не станет проживать в пеналообразном помещении со стенами, выкрашенными темно-синей краской, и окнами, покрытыми слоем грязи толщиной более сантиметра, который имеет обыкновение отваливаться без помощи уборщицы.
ГЛАВА 3
Узнав мои паспортные данные, капитан сурово сдвинул густые брови и спросил:
– Чегой-то вы, Виола Леонидовна, всех своим мужем майором пугаете?
– Я?
– Вы.
– И не думала даже. Просто сказала проводникам, что Олег служит в милиции.
– Зачем?
– Ну… просто так.
– Нехорошо, Виола Леонидовна. Вам супруг тут не поможет. У него свое ведомство, у нас наше. И потом, закон для всех один. Думаете, жене майора все можно? Нет уж! Правов у ей столько же, сколько и у моей жены!
Я снова разозлилась:
– Во-первых, вы неправильно произносите мое отчество. Не Леонидовна, а Ленинидовна. Во-вторых, давайте сразу уточним: кто я – свидетель или задержанная? Во втором случае я имею право на один телефонный звонок и в отсутствие адвоката не скажу более ни слова.
– Вот те мишкин мед! – неожиданно крякнул капитан. – Умные все стали, прямо страсть! Адвокат, муж-майор… Да никто вас не виноватит. На вопросы ответьте – и свободны! Чего тянете?
– Так вы пока ничего и не спрашивали.
– Ехали вместе с Елизаветой Семеновной Марченко?
– Только от Вязьмы, я там села.
– И чего она рассказывала?
– Да ничего.
– Молчала?
– Нет, ругалась с проводниками. Хотела ехать одна с дочерью в купе, а тут я появилась.
– Понятненько. Значит, вы совсем незнакомы?
– Нет.
– А вот врать не надо! – вдруг громко воскликнул капитан.
– Вы о чем?
– О том, что вы отлично знали гражданку Марченко!
– Вовсе нет. Мы никогда не встречались.
– Вообще?
– Конечно.
– Не виделись ни разу?
– Да, представьте себе! В Москве проживает несколько миллионов человек, со всеми познакомиться просто невозможно!
– Не умничайте, – нахмурился капитан.
– С чего вы взяли, будто мы с несчастной женщиной были знакомы?
Капитан шумно вздохнул, потом спросил:
– Вы проживали в свое время на Горской улице?
– Да, еще до замужества. Жила с младенчества, потом переехала.
– Интересно, – сказал капитан, – чем же ваш майор занимается, если новую квартиру приобрел? Вот я взяток не беру, потому и сижу в общаге уж который год, и не вылезти мне из ей, а у некоторых майоров цельные апартаменты. Небось три комнаты…
– Больше, – злобно ответила я.
Между прочим, это чистая правда. Мы живем вместе с Тамарой, Семеном, Кристиной и Никиткой. Жилплощадь приобреталась в основном Семеном, который в то время находился на гребне удачи. Его бизнес, пара газет и журнал, достиг расцвета и начал приносить стабильный доход. Мы же с Олегом вложили средства, полученные от продажи наших квартир. До женитьбы и он, и я имели скромные норки. У Олега была однокомнатная, находившаяся на первый взгляд в удобном месте, в двух шагах от метро «Баррикадная». Но окна дома выходили прямо на зоопарк, и спать в этом здании никто не мог. Звери просыпаются рано, около пяти утра, большинство из них начинает требовать завтрак, оглашая округу недовольным ревом. Вы не поверите, если я расскажу, какие звуки способны издавать умилительные макаки, очаровательные мишки и интеллигентные пингвины. Кровь стыла в жилах, поэтому Олегу приходилось по большей части держать окна плотно закрытыми.
У меня же была «хрущоба», отчего-то именовавшаяся двухкомнатной. Лично я совершенно не понимаю, с какой стати крохотную нишу площадью в семь метров следует считать жилой. Но тем не менее по бумагам получалось, что Виола Тараканова имеет аж две комнаты. Жили мы вместе с Томочкой вполне спокойно, пока в нашей судьбе не произошли кардинальные изменения. Но я об этом уже рассказывала и повторяться не хочу.[1] Скажу только, что в результате всех пертурбаций нам достались две квартиры на одной лестничной клетке. И у нас теперь куча жилых помещений. Но об этом капитану знать не надо, пусть умрет от зависти.
– Офигеть можно, – покраснел кабан.
Потом спохватился и рявкнул:
– Жили на Горской? Не вздумайте скрывать!
– Зачем мне утаивать сей факт? – изумилась я. – Да и штамп старой прописки в паспорте стоит, вы же его видите!
– Глупо запираться, – согласился капитан, – и эта на Горской живет.
– Кто?
– Елизавета Семеновна Марченко. Во, глядите.
м показал мне бордовую книжечку, раскрытую на нужной страничке. Я машинально кинула взгляд на строчки, сделанные четким, почти каллиграфическим почерком: «Горская улица, дом 4, кв. 83».
– Ну и что? – удивилась я.
– Как это? Вы жили в двух шагах друг от друга и не встречались?
– Ну, если вы обратили внимание, мой адрес – дом семьдесят девять. Горская улица длинная. Действительно, странное совпадение. Только Елизавета проживала почти на проспекте имени Остапова, а я в противоположной стороне, возле рынка.
– Все равно небось встречались.
Я посмотрела в толстое, глупое лицо капитана, «украшенное» мелкими мышиными глазками. Ну не идиот ли он?
– По вашей логике получается, что все жители Ленинского проспекта, который тянется от Октябрьской площади до Московской кольцевой дороги, должны быть знакомы друг с другом? Или те, кто прописан по Тверской?
– Умные все стали, – закряхтел кабан, – значит, ничего сообщить по сути задаваемых вопросов не могете?
– Не могу.
– Ладно, ступайте, понадобитесь – вызовем.
– А что случилось с Марченко? – поинтересовалась я. – Сердце?
Кабан пошуршал бумагами.
– Выстрелили в нее.
– Мамочка! – ужаснулась я.
– Ступайте, – огрызнулся мент, – нечего любопытничать.
Не сказав этому свину в милицейской форме «до свидания», я выскочила в коридор и полетела домой. Представляю, как сейчас будет ругаться Олег. Часы показывали девять часов утра.
Открыв дверь, я на цыпочках прокралась в спальню и увидела нашу кровать. Моя сторона аккуратно накрыта покрывалом, слева, где обычно спит Олег, нет никого.
Я с удивлением осмотрела комнату. Однако странно. Обычно Куприн не утруждает себя уборкой постели. Сегодня же ровно натянул плед и положил на место подушку.
В полном недоумении я пошла в ванную и нашла там на веревке рубашку Куприна, выстиранную и уже сухую.
Было от чего прийти в изумление. Как правило, Олег запихивает грязное белье в бачок, а я, когда гора начинает подпирать потолок, засовываю ее в стиральную машинку. Гладит у нас, правда, Томочка. Меня этот процесс способен довести до депрессии. А Тамара включает телевизор и спокойно принимается за дело. Зато я привожу продукты и оттаскиваю в прачечную тяжелые тюки с пододеяльниками, простынями и полотенцами. Так что все по-честному.
Потрогав сорочку мужа, я вышла на кухню, увидела Тому и спросила:
– Кофе есть?
– Давай налью, – засуетилась она. – Как съездила?
– Ужасно, – честно призналась я и начала рассказывать о своих приключениях.
Тамарочка, забыв про недомытую посуду, стала охать и ахать. Я, размахивая руками, плела нить повествования. И тут раздался телефонный звонок.
– Виола? – донеслось из трубки.
– Слушаю.
– Мне нужна Тараканова.
– Это я.
На том конце провода раздалось легкое покашливание.
– Вы любите своего мужа?
– Что за идиотизм, – прошипела я и швырнула трубку.
– Случилось что-то? – озабоченно поинтересовалась Томуська.
– Какая-то кретинка звонила, – рявкнула я, – телефонная хулиганка! Встречаются такие негодяйки, покупают телефонную базу и ну людям голову морочить.
Снова раздался звонок.
– Давай отвечу, – ринулась к столу Тамара.
Но я уже успела схватить трубку.
– Да!
– Не отсоединяйтесь, пожалуйста, – сказал тот же голос. – Я хочу вам добра.
– В каком смысле? – напряглась я.
– Ваш муж Олег Куприн завел себе любовницу, профурсетку Лесю Комарову, – зачастила «доброжелательница». – Имейте в виду, Леся не замужем и явно наметила отбить у вас супруга.
Я не успела даже слова сказать, как из трубки понеслись короткие, частые гудки. Наверное, на моем лице отразилось некоторое изумление, потому что Тома насторожилась и воскликнула:
– В чем дело?
– Бред.
– А поточнее?
– Некая дама сообщила, что Олег якобы завел любовницу. Вот ведь ерунда! Куприн – и измена! Смешнее и не придумаешь. Да у него все время уходит на работу!
Не в силах удержаться, я рассмеялась. Честно говоря, не ожидала, что Томочка воспримет всерьез заявление какой-то балбески. Я сама в детстве баловалась такими звонками, просто мои шутки были не такими злыми. Оставшись одна дома, набирала первые попавшиеся цифры и, услыхав «алло», спрашивала:
– Добрый день, беспокоят из домоуправления, вам унитаз нужен?
В большинстве случаев люди, не ожидавшие подвоха, мирно отвечали:
– Нет.
– Замечательно, – продолжала я, – тогда мы сейчас придем и заберем его.
Кстати, Томуська тоже принимала участие в этих забавах. Мы страшно веселились, слушая, как мужчины, поняв, что их одурачили, начинают материться, а женщины грозятся выпороть проказниц ремнем. Во времена нашего с Томочкой детства никто и не слыхивал об определителях номера, поэтому шкодничать можно было практически безнаказанно. Но мы никогда не творили откровенные гадости, не вызывали к кому-нибудь на дом милицию, «Скорую помощь» и пожарных, просто разыгрывали людей. Очень хорошо помню, как мы напугали неизвестную тетку, прикинувшись ее провинциальными родственницами.
– Тетенька, – верещала я в трубку, – неужто нас не помните? Галька и Танька. Из деревни мы, к вам приехали пожить, месяца на четыре.
– Да ну? – дрожащим голосом спросила несчастная.
– Ага, – подтвердила я, – гостинцы у нас, кабанчик живой.
– Живой?! – ужаснулась бедняга.
– Именно, – продолжала я, показывая кулак хихикающей Томочке, – живее не бывает.
– Господи, – пролепетала бедная, очевидно, интеллигентная незнакомка, – что ж мне с ним делать?
– Ветчину и тушонку, – подсказала я.
– Боже?! – воскликнула несчастная. – С ума сойти.
– Не волнуйтесь, – «успокоила» я жертву розыгрыша, – с нами дядя Ваня приехал, он кабанчика прирежет в ванной, колбасу сделает, будете ее потом до зимы есть. Специально подсвинка живьем приволокли, чтоб мясо по дороге не стухло. Вы за нами к десяти вечера на вокзал приезжайте, у самого входа встанем, мигом узнаете: дядя Ваня два метра ростом, мы с Танькой тоже здоровые, а кабан в мешке визжит.
– Почему к десяти? – только и сумела вымолвить вконец замороченная тетка. – Сейчас же два часа дня!
– Так дядя Ваня с Танькой в баню потопали, – выдала я, – вши у них, хотят от паразитов избавиться, а то чесаться надоело.
До сих пор не знаю, поехала ли ни в чем не виноватая женщина на Курский вокзал и как долго она там разыскивала здоровенного мужика с двумя подростками и верещащей свиньей. Надеюсь, что у нее все же хватило ума не ездить. Лично я бы ни за какие коврижки не пустила к себе таких родственничков.
Наверное, незнакомка сообразила, что ее разыграли наглые школьницы. Подчас нам с Томочкой взбредали в голову редкостные глупости, но позвонить по телефону и, услыхав женский голос, сообщить о супруге-изменнике? Нет, на такое мы не были способны, вот с кабанчиком вышло классно!
Я улыбнулась воспоминаниям. Тома с тревогой спросила:
– Что с тобой?
– Помнишь, как мы в детстве обманули довольно приятную особу: дядя Ваня и Танька со вшами, кабанчик в мешке…
Томочка расслабилась.
– Да уж, та женщина и впрямь оказалась очень милой. Другая бы стала орать и грозить милицией. Ты сама, услышь такое, что бы сделала?
– Ну… сложно сказать.
Она прищурилась.
– А то я тебя не знаю! Небось начала бы кричать и ругаться.
– Вполне вероятно, – усмехнулась я, – а может, вспомнила бы, что сама такой была, и подыграла бы детям. Олег давно убежал?
Вопрос явно риторический. Куприн, как правило, уносится из дома около восьми. Сама не понимаю, отчего решила спросить у Томы про моего майора. Но подруга, воскликнув: «Ой, горит!» – бросилась к тостеру.
Я удивилась, этот прибор имеет обыкновение отключаться автоматически, и сейчас на кухне совсем не пахнет гарью. Но не успела я высказать недоумение вслух, как раздался звонок в дверь.
Я пошла на зов и обнаружила на пороге своего папеньку с большим чемоданом в руке.
– Здравствуй, доча, – радостно воскликнул Ленинид и распростер объятия, – иди сюда, поцелуй папку!
Я тяжело вздохнула. Все ясно, он принял на грудь хорошую дозу спиртного, в нем уже не меньше бутылки. Если Ленинид «скушал» сто пятьдесят граммов, он просто глупо улыбается и мерзко прихихикивает, а когда опрокидывает в себя около двух стаканов, начинает меня целовать. Я же терпеть не могу объятий вообще, а уж пьяных в особенности.
– Тебя Наташка выгнала, – констатировала я, бросая взгляд на чемодан, – за пьянство. Давно пора. Только зря сюда притопал, мы честно предупредили: явишься подшофе, не пустим. Ступай себе с богом.
Папашка заморгал, потом с укоризной воскликнул:
– Ну доча! Не любишь ты меня совсем! Глянь-ка, что я принес.
С этими словами Ленинид порылся сначала в одном кармане, потом в другом, вытащил карамельку «Чупа-чупс» без обертки и, стряхивая с нее налипшие крошки, забубнил:
– Знаю, любишь сладкое, вот вкусная конфетка, на палочке, лакомись на здоровье.
Похоже, я ошиблась, папашка набрался по самые брови. Стадия дарения «конфетки» предшествует полнейшему остекленению Ленинида. Он, скорей всего, выжрал почти литр водки. Ясное дело, что его нынешняя жена Наташка, дама суровая, борющаяся с пьянством мужа при помощи простых народных средств, кулака и скалки, выгнала свое сокровище вон. Но и я не лыком шита. Прожив все детство с алкоголичкой Раисой, терпеть не могу выпивох, и Ленинид великолепно об этом знает, хоть мы и встретились с ним, когда я, давно став взрослой, похоронила мачеху.[2] Поэтому сегодня не пущу к нам папашку. Пусть едет куда хочет и сидит там, пока не протрезвеет.
– Чегой-то вы, Виола Леонидовна, всех своим мужем майором пугаете?
– Я?
– Вы.
– И не думала даже. Просто сказала проводникам, что Олег служит в милиции.
– Зачем?
– Ну… просто так.
– Нехорошо, Виола Леонидовна. Вам супруг тут не поможет. У него свое ведомство, у нас наше. И потом, закон для всех один. Думаете, жене майора все можно? Нет уж! Правов у ей столько же, сколько и у моей жены!
Я снова разозлилась:
– Во-первых, вы неправильно произносите мое отчество. Не Леонидовна, а Ленинидовна. Во-вторых, давайте сразу уточним: кто я – свидетель или задержанная? Во втором случае я имею право на один телефонный звонок и в отсутствие адвоката не скажу более ни слова.
– Вот те мишкин мед! – неожиданно крякнул капитан. – Умные все стали, прямо страсть! Адвокат, муж-майор… Да никто вас не виноватит. На вопросы ответьте – и свободны! Чего тянете?
– Так вы пока ничего и не спрашивали.
– Ехали вместе с Елизаветой Семеновной Марченко?
– Только от Вязьмы, я там села.
– И чего она рассказывала?
– Да ничего.
– Молчала?
– Нет, ругалась с проводниками. Хотела ехать одна с дочерью в купе, а тут я появилась.
– Понятненько. Значит, вы совсем незнакомы?
– Нет.
– А вот врать не надо! – вдруг громко воскликнул капитан.
– Вы о чем?
– О том, что вы отлично знали гражданку Марченко!
– Вовсе нет. Мы никогда не встречались.
– Вообще?
– Конечно.
– Не виделись ни разу?
– Да, представьте себе! В Москве проживает несколько миллионов человек, со всеми познакомиться просто невозможно!
– Не умничайте, – нахмурился капитан.
– С чего вы взяли, будто мы с несчастной женщиной были знакомы?
Капитан шумно вздохнул, потом спросил:
– Вы проживали в свое время на Горской улице?
– Да, еще до замужества. Жила с младенчества, потом переехала.
– Интересно, – сказал капитан, – чем же ваш майор занимается, если новую квартиру приобрел? Вот я взяток не беру, потому и сижу в общаге уж который год, и не вылезти мне из ей, а у некоторых майоров цельные апартаменты. Небось три комнаты…
– Больше, – злобно ответила я.
Между прочим, это чистая правда. Мы живем вместе с Тамарой, Семеном, Кристиной и Никиткой. Жилплощадь приобреталась в основном Семеном, который в то время находился на гребне удачи. Его бизнес, пара газет и журнал, достиг расцвета и начал приносить стабильный доход. Мы же с Олегом вложили средства, полученные от продажи наших квартир. До женитьбы и он, и я имели скромные норки. У Олега была однокомнатная, находившаяся на первый взгляд в удобном месте, в двух шагах от метро «Баррикадная». Но окна дома выходили прямо на зоопарк, и спать в этом здании никто не мог. Звери просыпаются рано, около пяти утра, большинство из них начинает требовать завтрак, оглашая округу недовольным ревом. Вы не поверите, если я расскажу, какие звуки способны издавать умилительные макаки, очаровательные мишки и интеллигентные пингвины. Кровь стыла в жилах, поэтому Олегу приходилось по большей части держать окна плотно закрытыми.
У меня же была «хрущоба», отчего-то именовавшаяся двухкомнатной. Лично я совершенно не понимаю, с какой стати крохотную нишу площадью в семь метров следует считать жилой. Но тем не менее по бумагам получалось, что Виола Тараканова имеет аж две комнаты. Жили мы вместе с Томочкой вполне спокойно, пока в нашей судьбе не произошли кардинальные изменения. Но я об этом уже рассказывала и повторяться не хочу.[1] Скажу только, что в результате всех пертурбаций нам достались две квартиры на одной лестничной клетке. И у нас теперь куча жилых помещений. Но об этом капитану знать не надо, пусть умрет от зависти.
– Офигеть можно, – покраснел кабан.
Потом спохватился и рявкнул:
– Жили на Горской? Не вздумайте скрывать!
– Зачем мне утаивать сей факт? – изумилась я. – Да и штамп старой прописки в паспорте стоит, вы же его видите!
– Глупо запираться, – согласился капитан, – и эта на Горской живет.
– Кто?
– Елизавета Семеновна Марченко. Во, глядите.
м показал мне бордовую книжечку, раскрытую на нужной страничке. Я машинально кинула взгляд на строчки, сделанные четким, почти каллиграфическим почерком: «Горская улица, дом 4, кв. 83».
– Ну и что? – удивилась я.
– Как это? Вы жили в двух шагах друг от друга и не встречались?
– Ну, если вы обратили внимание, мой адрес – дом семьдесят девять. Горская улица длинная. Действительно, странное совпадение. Только Елизавета проживала почти на проспекте имени Остапова, а я в противоположной стороне, возле рынка.
– Все равно небось встречались.
Я посмотрела в толстое, глупое лицо капитана, «украшенное» мелкими мышиными глазками. Ну не идиот ли он?
– По вашей логике получается, что все жители Ленинского проспекта, который тянется от Октябрьской площади до Московской кольцевой дороги, должны быть знакомы друг с другом? Или те, кто прописан по Тверской?
– Умные все стали, – закряхтел кабан, – значит, ничего сообщить по сути задаваемых вопросов не могете?
– Не могу.
– Ладно, ступайте, понадобитесь – вызовем.
– А что случилось с Марченко? – поинтересовалась я. – Сердце?
Кабан пошуршал бумагами.
– Выстрелили в нее.
– Мамочка! – ужаснулась я.
– Ступайте, – огрызнулся мент, – нечего любопытничать.
Не сказав этому свину в милицейской форме «до свидания», я выскочила в коридор и полетела домой. Представляю, как сейчас будет ругаться Олег. Часы показывали девять часов утра.
Открыв дверь, я на цыпочках прокралась в спальню и увидела нашу кровать. Моя сторона аккуратно накрыта покрывалом, слева, где обычно спит Олег, нет никого.
Я с удивлением осмотрела комнату. Однако странно. Обычно Куприн не утруждает себя уборкой постели. Сегодня же ровно натянул плед и положил на место подушку.
В полном недоумении я пошла в ванную и нашла там на веревке рубашку Куприна, выстиранную и уже сухую.
Было от чего прийти в изумление. Как правило, Олег запихивает грязное белье в бачок, а я, когда гора начинает подпирать потолок, засовываю ее в стиральную машинку. Гладит у нас, правда, Томочка. Меня этот процесс способен довести до депрессии. А Тамара включает телевизор и спокойно принимается за дело. Зато я привожу продукты и оттаскиваю в прачечную тяжелые тюки с пододеяльниками, простынями и полотенцами. Так что все по-честному.
Потрогав сорочку мужа, я вышла на кухню, увидела Тому и спросила:
– Кофе есть?
– Давай налью, – засуетилась она. – Как съездила?
– Ужасно, – честно призналась я и начала рассказывать о своих приключениях.
Тамарочка, забыв про недомытую посуду, стала охать и ахать. Я, размахивая руками, плела нить повествования. И тут раздался телефонный звонок.
– Виола? – донеслось из трубки.
– Слушаю.
– Мне нужна Тараканова.
– Это я.
На том конце провода раздалось легкое покашливание.
– Вы любите своего мужа?
– Что за идиотизм, – прошипела я и швырнула трубку.
– Случилось что-то? – озабоченно поинтересовалась Томуська.
– Какая-то кретинка звонила, – рявкнула я, – телефонная хулиганка! Встречаются такие негодяйки, покупают телефонную базу и ну людям голову морочить.
Снова раздался звонок.
– Давай отвечу, – ринулась к столу Тамара.
Но я уже успела схватить трубку.
– Да!
– Не отсоединяйтесь, пожалуйста, – сказал тот же голос. – Я хочу вам добра.
– В каком смысле? – напряглась я.
– Ваш муж Олег Куприн завел себе любовницу, профурсетку Лесю Комарову, – зачастила «доброжелательница». – Имейте в виду, Леся не замужем и явно наметила отбить у вас супруга.
Я не успела даже слова сказать, как из трубки понеслись короткие, частые гудки. Наверное, на моем лице отразилось некоторое изумление, потому что Тома насторожилась и воскликнула:
– В чем дело?
– Бред.
– А поточнее?
– Некая дама сообщила, что Олег якобы завел любовницу. Вот ведь ерунда! Куприн – и измена! Смешнее и не придумаешь. Да у него все время уходит на работу!
Не в силах удержаться, я рассмеялась. Честно говоря, не ожидала, что Томочка воспримет всерьез заявление какой-то балбески. Я сама в детстве баловалась такими звонками, просто мои шутки были не такими злыми. Оставшись одна дома, набирала первые попавшиеся цифры и, услыхав «алло», спрашивала:
– Добрый день, беспокоят из домоуправления, вам унитаз нужен?
В большинстве случаев люди, не ожидавшие подвоха, мирно отвечали:
– Нет.
– Замечательно, – продолжала я, – тогда мы сейчас придем и заберем его.
Кстати, Томуська тоже принимала участие в этих забавах. Мы страшно веселились, слушая, как мужчины, поняв, что их одурачили, начинают материться, а женщины грозятся выпороть проказниц ремнем. Во времена нашего с Томочкой детства никто и не слыхивал об определителях номера, поэтому шкодничать можно было практически безнаказанно. Но мы никогда не творили откровенные гадости, не вызывали к кому-нибудь на дом милицию, «Скорую помощь» и пожарных, просто разыгрывали людей. Очень хорошо помню, как мы напугали неизвестную тетку, прикинувшись ее провинциальными родственницами.
– Тетенька, – верещала я в трубку, – неужто нас не помните? Галька и Танька. Из деревни мы, к вам приехали пожить, месяца на четыре.
– Да ну? – дрожащим голосом спросила несчастная.
– Ага, – подтвердила я, – гостинцы у нас, кабанчик живой.
– Живой?! – ужаснулась бедняга.
– Именно, – продолжала я, показывая кулак хихикающей Томочке, – живее не бывает.
– Господи, – пролепетала бедная, очевидно, интеллигентная незнакомка, – что ж мне с ним делать?
– Ветчину и тушонку, – подсказала я.
– Боже?! – воскликнула несчастная. – С ума сойти.
– Не волнуйтесь, – «успокоила» я жертву розыгрыша, – с нами дядя Ваня приехал, он кабанчика прирежет в ванной, колбасу сделает, будете ее потом до зимы есть. Специально подсвинка живьем приволокли, чтоб мясо по дороге не стухло. Вы за нами к десяти вечера на вокзал приезжайте, у самого входа встанем, мигом узнаете: дядя Ваня два метра ростом, мы с Танькой тоже здоровые, а кабан в мешке визжит.
– Почему к десяти? – только и сумела вымолвить вконец замороченная тетка. – Сейчас же два часа дня!
– Так дядя Ваня с Танькой в баню потопали, – выдала я, – вши у них, хотят от паразитов избавиться, а то чесаться надоело.
До сих пор не знаю, поехала ли ни в чем не виноватая женщина на Курский вокзал и как долго она там разыскивала здоровенного мужика с двумя подростками и верещащей свиньей. Надеюсь, что у нее все же хватило ума не ездить. Лично я бы ни за какие коврижки не пустила к себе таких родственничков.
Наверное, незнакомка сообразила, что ее разыграли наглые школьницы. Подчас нам с Томочкой взбредали в голову редкостные глупости, но позвонить по телефону и, услыхав женский голос, сообщить о супруге-изменнике? Нет, на такое мы не были способны, вот с кабанчиком вышло классно!
Я улыбнулась воспоминаниям. Тома с тревогой спросила:
– Что с тобой?
– Помнишь, как мы в детстве обманули довольно приятную особу: дядя Ваня и Танька со вшами, кабанчик в мешке…
Томочка расслабилась.
– Да уж, та женщина и впрямь оказалась очень милой. Другая бы стала орать и грозить милицией. Ты сама, услышь такое, что бы сделала?
– Ну… сложно сказать.
Она прищурилась.
– А то я тебя не знаю! Небось начала бы кричать и ругаться.
– Вполне вероятно, – усмехнулась я, – а может, вспомнила бы, что сама такой была, и подыграла бы детям. Олег давно убежал?
Вопрос явно риторический. Куприн, как правило, уносится из дома около восьми. Сама не понимаю, отчего решила спросить у Томы про моего майора. Но подруга, воскликнув: «Ой, горит!» – бросилась к тостеру.
Я удивилась, этот прибор имеет обыкновение отключаться автоматически, и сейчас на кухне совсем не пахнет гарью. Но не успела я высказать недоумение вслух, как раздался звонок в дверь.
Я пошла на зов и обнаружила на пороге своего папеньку с большим чемоданом в руке.
– Здравствуй, доча, – радостно воскликнул Ленинид и распростер объятия, – иди сюда, поцелуй папку!
Я тяжело вздохнула. Все ясно, он принял на грудь хорошую дозу спиртного, в нем уже не меньше бутылки. Если Ленинид «скушал» сто пятьдесят граммов, он просто глупо улыбается и мерзко прихихикивает, а когда опрокидывает в себя около двух стаканов, начинает меня целовать. Я же терпеть не могу объятий вообще, а уж пьяных в особенности.
– Тебя Наташка выгнала, – констатировала я, бросая взгляд на чемодан, – за пьянство. Давно пора. Только зря сюда притопал, мы честно предупредили: явишься подшофе, не пустим. Ступай себе с богом.
Папашка заморгал, потом с укоризной воскликнул:
– Ну доча! Не любишь ты меня совсем! Глянь-ка, что я принес.
С этими словами Ленинид порылся сначала в одном кармане, потом в другом, вытащил карамельку «Чупа-чупс» без обертки и, стряхивая с нее налипшие крошки, забубнил:
– Знаю, любишь сладкое, вот вкусная конфетка, на палочке, лакомись на здоровье.
Похоже, я ошиблась, папашка набрался по самые брови. Стадия дарения «конфетки» предшествует полнейшему остекленению Ленинида. Он, скорей всего, выжрал почти литр водки. Ясное дело, что его нынешняя жена Наташка, дама суровая, борющаяся с пьянством мужа при помощи простых народных средств, кулака и скалки, выгнала свое сокровище вон. Но и я не лыком шита. Прожив все детство с алкоголичкой Раисой, терпеть не могу выпивох, и Ленинид великолепно об этом знает, хоть мы и встретились с ним, когда я, давно став взрослой, похоронила мачеху.[2] Поэтому сегодня не пущу к нам папашку. Пусть едет куда хочет и сидит там, пока не протрезвеет.
ГЛАВА 4
– Ну доча, – ныл Ленинид, опасливо косясь на меня, – не злись на папку. Один я у тебя, другого-то не будет. И не пил вовсе, так, пригубил чуток от радости. Ей-богу, только пару бутылок пивка тяпнул, водки ни граммульки, ни капельки, лишь «Клинское» светлое, его даже детям дают, от него одна польза и никакого вреда.
– Что же тебя столь обрадовало? – спросила я.
– Так Наташка отдыхать уперлась! – счастливо воскликнул папенька. – Вместе с сыном и жабой. Путевку взяли, в санаторию отъехали, на трехразовое питание, нервы лечить.
– С кем? – удивилась я.
Воображение мигом нарисовало Наташку, весьма грузную особу, бодро шагающую к самолету. В руках наша бывшая соседка и моя теперешняя «маменька» сжимает банку, в которой сидит здоровенная лягушка с выпученными глазами. Но откуда она у Наташки? Жена Ленинида самозабвенно разводит цветы, а к животным совершенно равнодушна.
– С кем она уехала? – повторила я.
– С сыном и с жабой, – повторил Ленинид, – с моей тещей, чтоб ей минеральной водой захлебнуться там, любимой маме.
Тут только до меня дошло.
– Значит, Наташка с сыном и с матерью укатила на курорт?
– Точняк, – подтвердил папенька, – желудок полоскать.
– А тебя к нам отправили?
– Опять верно.
– С какой стати?
Ленинид горестно пожал плечами:
– Сам не пойму, дали чемодан и велели: «Ступай к своей доченьке драгоценной. Мы тебя тут одного не оставим, нажрешься, как свинья, грязь разведешь, баб притащишь». Сумку сложили и выпихнули.
Я ринулась к телефону. Ну, Наташка, погоди! Сейчас выскажу ей все, что про нее думаю.
– Эй, доча, – воскликнул Ленинид, наблюдая, как я яростно тычу в кнопки, – не старайся! Уперлись они, дома нет никого.
– Тогда ступай назад.
– Не могу.
– Почему?
– Да они дверь заперли, а ключи с собой забрали.
– У тебя что, своих нет?
– Не-а, они и мои утащили в санаторию.
– Послушай, ты же бывший вор, неужели не сумеешь замок вскрыть! – не утерпела я и тут же пожалела о сказанном.
Ленинид, говоря языком милицейского протокола, твердо встав на путь исправления, решительно порвал с преступным прошлым. И вообще, некрасиво напоминать папеньке об ошибках молодости. Сейчас он честный гражданин, отличный краснодеревщик, верный муж, а семь или восемь ходок на зону – я постоянно путаю, сколько раз он сидел, – остались в другой жизни. На данном отрезке времени Ленинид законопослушный гражданин, ну выпивает иногда, так кто из нас без греха?
– Эх, доча, – пригорюнился папенька, – вор-то вор, только по хатам не шебуршил, лопатники тырил у лохов,[3] с замком управиться, правда, сумею, но прикинь, что со мной Наташка с жабой сделают, когда вернутся? Завизжат, словно потерпевшие, завоют… Уж пусти, Христа ради, впрочем, коли не захочешь, я на вокзал пойду. Мне не привыкать бомжевать!
Я посторонилась.
– Входи.
– Ай, спасибо, ну дочура, ну хорошая, – зачастил Ленинид, снимая ботинки, – я вам помогу. Вон, дверца у шкафа болтается. Семен-то с Олегом безрукие, гвоздя не вобьют.
– Иди на кухню кофе пить, мастер, – усмехнулась я.
Злость куда-то испарилась. На Ленинида невозможно сердиться больше десяти минут подряд. Несмотря на возраст, папашка сохранил совершенно детское выражение глаз и обезоруживающую наивность.
Вернувшись в спальню, я с тоской посмотрела на стопку чистой бумаги. Скоро надо сдавать в издательство новую книгу, у меня же в голове зияющая пустота, никаких мыслей. О чем писать? Какую тему придумать? Наркоторговля? Мафия? Милиционеры-оборотни? Все старо, как мир. Стоит зайти в любой книжный магазин, и мигом натолкнетесь на кучку детективов, на тот или иной лад перепевающих старые песни.
Взгляд уперся в календарь. Еще пара дней, и мне начнет звонить редактор. Я до паники боюсь милейшую, интеллигентнейшую Олесю Константиновну. Только не подумайте, что она ругает меня. Нет, она просто очень любезно напоминает:
– Виола Ленинидовна, ждем рукопись.
Ни разу она не вышла из себя, не повысила голоса, но отчего-то я, слыша в трубке мелодичное сопрано редактора, мигом покрываюсь холодным потом и начинаю, глупо хихикая, говорить глупости. Скорей всего Олеся Константиновна считает меня полной идиоткой, но бизнес есть бизнес, а детективы Арины Виоловой, это мой псевдоним, по непонятной причине вдруг начали хорошо продаваться, поэтому редактор и терпит авторшу, постоянно опаздывающую сдать новую книгу.
Вот и сейчас следует немедленно приковаться к письменному столу, но никакого желания делать это у меня не возникало.
Оттягивая неприятный момент, я решила навести в спальне порядок. Вот разберу шкаф и сяду за работу. Хорошо, что Олега нет дома. Недавно, увидав, что я перекладываю вещи в гардеробе, Куприн заметил:
– Сегодня вторник. Между прочим, в воскресенье ты уже приводила в порядок шмотки.
– Они снова скомкались.
Олег ухмыльнулся:
– Да нет. Просто тебе неохота писать, вот и ищешь любой повод, чтобы не браться за книгу.
Я очень разозлилась в тот момент на мужа и довольно резко ответила:
– Вот уж не знала, что живу с психоаналитиком.
Куприн заулыбался еще шире.
– Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав. Римская пословица. Злись сколько угодно, но я уже знаю: в тот момент, когда нужно взяться за работу, писательница Арина Виолова начинает усиленно заниматься домашним хозяйством.
Вспомнив некстати этот диалог, я села к столу. Покусав ручку и нарисовав на бумаге строй чертиков, встала и, сама не понимая как, очутилась у шкафа. Руки схватили было свитер, но я тут же обозлилась. Это что же получается? Олег прав? Да никогда!
Отскочив от гардероба, я увидела свою сумочку и вытряхнула ее содержимое на кровать. Так и знала. Тут полно барахла! Сейчас наведу в ридикюле порядок и начну вдохновенно ваять новую книгу. Получается, что Куприн вовсе не прав! Сумочка-то не шкаф! Ну-ка, посмотрим.
Книжка, губная помада, зеркало, расческа, пара мятных конфеток, кошелек – все нужные вещи. А это что? Мой браслет! Как он сюда попал? Ах, да! Он же лежал в купе на столике, проводник сунул его в сумочку. Вот и кофточка, мятая, словно ее жевала корова, и… часы. Я машинально вертела их в руках. У меня никогда таких не было.
Обычный кожаный ремешок, украшенный довольно крупными стразами, обычный плоский корпус из желтого металла. Под цифрой 12 виднелась надпись «Chopard». Скорей всего это копеечная электронная поделка. Я не ношу часов, они мне не нужны. Почему-то я хорошо и так знаю, сколько времени. И откуда в сумке взялась сия вещица?
Внезапно в памяти всплыл диалог в купе.
Проводник, складывая вещи, каждый раз задавал мне вопрос. Я, ответив дважды «да», машинально сделала это опять. Просто обалдела, услыхав известие о смерти попутчицы, потому и кивнула. Часы принадлежат Елизавете Марченко, только ей они больше ни к чему. Надо выбросить «брегет» в помойку, и дело с концом. Таких «шедевров» навалом на каждом углу.
Взяв двумя пальцами ремешок за самый край, я вышла из спальни и наткнулась на Сеню.
– Ты дома? Надо же, обычно даже в выходной работаешь!
– Ага, – зевнул муж Томуськи, – сейчас убегаю. Решил один разок поспать. Надоело каждый день в шесть вставать.
– Правильно, – одобрила я, – надо иногда себя побаловать!
– Что это ты несешь, словно дохлую мышь? – поинтересовался Семен.
– Да вот, выбросить хочу.
– Дай поглядеть.
– На.
Сеня взял часики, повертел их в руках и присвистнул:
– Шутница! Выбросить! Где взяла?
Почему-то мне не захотелось говорить приятелю правду.
– Нашла.
– Где?
– Э…э… в подъезде.
– Каком?
– Нашем. Иду к лифту, смотрю, лежат. Ну я и прихватила, – самозабвенно начала я врать, – подумала, вдруг дорогие, а теперь вижу, дрянь копеечная.
Сеня уставился на меня.
– Они не дорогие.
– Я уже разобралась.
– Они не дорогие, – повторил Семен, – а очень дорогие, диких бабок стоят. Если и впрямь обнаружила их на лестнице, то немедленно повесь объявление. Интересно, кто у нас такие носит? Хотя, может, посторонняя женщина посеяла.
Я погрозила Сене пальцем:
– Сегодня не первое апреля. Я очень хорошо знаю им цену. У Кристи есть похожие. Помнишь, я покупала ей их за пятьсот рублей.
– Что же тебя столь обрадовало? – спросила я.
– Так Наташка отдыхать уперлась! – счастливо воскликнул папенька. – Вместе с сыном и жабой. Путевку взяли, в санаторию отъехали, на трехразовое питание, нервы лечить.
– С кем? – удивилась я.
Воображение мигом нарисовало Наташку, весьма грузную особу, бодро шагающую к самолету. В руках наша бывшая соседка и моя теперешняя «маменька» сжимает банку, в которой сидит здоровенная лягушка с выпученными глазами. Но откуда она у Наташки? Жена Ленинида самозабвенно разводит цветы, а к животным совершенно равнодушна.
– С кем она уехала? – повторила я.
– С сыном и с жабой, – повторил Ленинид, – с моей тещей, чтоб ей минеральной водой захлебнуться там, любимой маме.
Тут только до меня дошло.
– Значит, Наташка с сыном и с матерью укатила на курорт?
– Точняк, – подтвердил папенька, – желудок полоскать.
– А тебя к нам отправили?
– Опять верно.
– С какой стати?
Ленинид горестно пожал плечами:
– Сам не пойму, дали чемодан и велели: «Ступай к своей доченьке драгоценной. Мы тебя тут одного не оставим, нажрешься, как свинья, грязь разведешь, баб притащишь». Сумку сложили и выпихнули.
Я ринулась к телефону. Ну, Наташка, погоди! Сейчас выскажу ей все, что про нее думаю.
– Эй, доча, – воскликнул Ленинид, наблюдая, как я яростно тычу в кнопки, – не старайся! Уперлись они, дома нет никого.
– Тогда ступай назад.
– Не могу.
– Почему?
– Да они дверь заперли, а ключи с собой забрали.
– У тебя что, своих нет?
– Не-а, они и мои утащили в санаторию.
– Послушай, ты же бывший вор, неужели не сумеешь замок вскрыть! – не утерпела я и тут же пожалела о сказанном.
Ленинид, говоря языком милицейского протокола, твердо встав на путь исправления, решительно порвал с преступным прошлым. И вообще, некрасиво напоминать папеньке об ошибках молодости. Сейчас он честный гражданин, отличный краснодеревщик, верный муж, а семь или восемь ходок на зону – я постоянно путаю, сколько раз он сидел, – остались в другой жизни. На данном отрезке времени Ленинид законопослушный гражданин, ну выпивает иногда, так кто из нас без греха?
– Эх, доча, – пригорюнился папенька, – вор-то вор, только по хатам не шебуршил, лопатники тырил у лохов,[3] с замком управиться, правда, сумею, но прикинь, что со мной Наташка с жабой сделают, когда вернутся? Завизжат, словно потерпевшие, завоют… Уж пусти, Христа ради, впрочем, коли не захочешь, я на вокзал пойду. Мне не привыкать бомжевать!
Я посторонилась.
– Входи.
– Ай, спасибо, ну дочура, ну хорошая, – зачастил Ленинид, снимая ботинки, – я вам помогу. Вон, дверца у шкафа болтается. Семен-то с Олегом безрукие, гвоздя не вобьют.
– Иди на кухню кофе пить, мастер, – усмехнулась я.
Злость куда-то испарилась. На Ленинида невозможно сердиться больше десяти минут подряд. Несмотря на возраст, папашка сохранил совершенно детское выражение глаз и обезоруживающую наивность.
Вернувшись в спальню, я с тоской посмотрела на стопку чистой бумаги. Скоро надо сдавать в издательство новую книгу, у меня же в голове зияющая пустота, никаких мыслей. О чем писать? Какую тему придумать? Наркоторговля? Мафия? Милиционеры-оборотни? Все старо, как мир. Стоит зайти в любой книжный магазин, и мигом натолкнетесь на кучку детективов, на тот или иной лад перепевающих старые песни.
Взгляд уперся в календарь. Еще пара дней, и мне начнет звонить редактор. Я до паники боюсь милейшую, интеллигентнейшую Олесю Константиновну. Только не подумайте, что она ругает меня. Нет, она просто очень любезно напоминает:
– Виола Ленинидовна, ждем рукопись.
Ни разу она не вышла из себя, не повысила голоса, но отчего-то я, слыша в трубке мелодичное сопрано редактора, мигом покрываюсь холодным потом и начинаю, глупо хихикая, говорить глупости. Скорей всего Олеся Константиновна считает меня полной идиоткой, но бизнес есть бизнес, а детективы Арины Виоловой, это мой псевдоним, по непонятной причине вдруг начали хорошо продаваться, поэтому редактор и терпит авторшу, постоянно опаздывающую сдать новую книгу.
Вот и сейчас следует немедленно приковаться к письменному столу, но никакого желания делать это у меня не возникало.
Оттягивая неприятный момент, я решила навести в спальне порядок. Вот разберу шкаф и сяду за работу. Хорошо, что Олега нет дома. Недавно, увидав, что я перекладываю вещи в гардеробе, Куприн заметил:
– Сегодня вторник. Между прочим, в воскресенье ты уже приводила в порядок шмотки.
– Они снова скомкались.
Олег ухмыльнулся:
– Да нет. Просто тебе неохота писать, вот и ищешь любой повод, чтобы не браться за книгу.
Я очень разозлилась в тот момент на мужа и довольно резко ответила:
– Вот уж не знала, что живу с психоаналитиком.
Куприн заулыбался еще шире.
– Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав. Римская пословица. Злись сколько угодно, но я уже знаю: в тот момент, когда нужно взяться за работу, писательница Арина Виолова начинает усиленно заниматься домашним хозяйством.
Вспомнив некстати этот диалог, я села к столу. Покусав ручку и нарисовав на бумаге строй чертиков, встала и, сама не понимая как, очутилась у шкафа. Руки схватили было свитер, но я тут же обозлилась. Это что же получается? Олег прав? Да никогда!
Отскочив от гардероба, я увидела свою сумочку и вытряхнула ее содержимое на кровать. Так и знала. Тут полно барахла! Сейчас наведу в ридикюле порядок и начну вдохновенно ваять новую книгу. Получается, что Куприн вовсе не прав! Сумочка-то не шкаф! Ну-ка, посмотрим.
Книжка, губная помада, зеркало, расческа, пара мятных конфеток, кошелек – все нужные вещи. А это что? Мой браслет! Как он сюда попал? Ах, да! Он же лежал в купе на столике, проводник сунул его в сумочку. Вот и кофточка, мятая, словно ее жевала корова, и… часы. Я машинально вертела их в руках. У меня никогда таких не было.
Обычный кожаный ремешок, украшенный довольно крупными стразами, обычный плоский корпус из желтого металла. Под цифрой 12 виднелась надпись «Chopard». Скорей всего это копеечная электронная поделка. Я не ношу часов, они мне не нужны. Почему-то я хорошо и так знаю, сколько времени. И откуда в сумке взялась сия вещица?
Внезапно в памяти всплыл диалог в купе.
Проводник, складывая вещи, каждый раз задавал мне вопрос. Я, ответив дважды «да», машинально сделала это опять. Просто обалдела, услыхав известие о смерти попутчицы, потому и кивнула. Часы принадлежат Елизавете Марченко, только ей они больше ни к чему. Надо выбросить «брегет» в помойку, и дело с концом. Таких «шедевров» навалом на каждом углу.
Взяв двумя пальцами ремешок за самый край, я вышла из спальни и наткнулась на Сеню.
– Ты дома? Надо же, обычно даже в выходной работаешь!
– Ага, – зевнул муж Томуськи, – сейчас убегаю. Решил один разок поспать. Надоело каждый день в шесть вставать.
– Правильно, – одобрила я, – надо иногда себя побаловать!
– Что это ты несешь, словно дохлую мышь? – поинтересовался Семен.
– Да вот, выбросить хочу.
– Дай поглядеть.
– На.
Сеня взял часики, повертел их в руках и присвистнул:
– Шутница! Выбросить! Где взяла?
Почему-то мне не захотелось говорить приятелю правду.
– Нашла.
– Где?
– Э…э… в подъезде.
– Каком?
– Нашем. Иду к лифту, смотрю, лежат. Ну я и прихватила, – самозабвенно начала я врать, – подумала, вдруг дорогие, а теперь вижу, дрянь копеечная.
Сеня уставился на меня.
– Они не дорогие.
– Я уже разобралась.
– Они не дорогие, – повторил Семен, – а очень дорогие, диких бабок стоят. Если и впрямь обнаружила их на лестнице, то немедленно повесь объявление. Интересно, кто у нас такие носит? Хотя, может, посторонняя женщина посеяла.
Я погрозила Сене пальцем:
– Сегодня не первое апреля. Я очень хорошо знаю им цену. У Кристи есть похожие. Помнишь, я покупала ей их за пятьсот рублей.