Страница:
– Лерочка, ты же знаешь, что картофель на ночь вреден!
– Не ешь, бабушка.
– И салат не досолен!
– Возьмите соль и посолите, Владимир!
– Лерка, у нас на плите что-то горит!
– А! Выключи, я забыла под сковородкой газ погасить.
Наступил некий тайм-аут. Дети возились на втором этаже, оттуда доносились их вопли и тяжелые прыжки Ляли, как будто там учили бегемота прыгать с тумбы на тумбу. Взрослые чинно ели и беседовали о том, какая холодная нынче Пасха, и весны теперь стали не те, и продукты опять подорожали, а муку для куличей следует брать только французскую, потому что у нашей помол нехорош.
Тата жевала и думала об Олеге и о том, как она сегодня гуляла по Ордынке.
И еще она думала о люстре, которая низвергалась с потолка и доставала почти до пола, как сверкающий хрустальный водопад, и о том, что эта люстра наверняка была свидетельницей удивительных событий.
Еще она прикидывала, рассказать Лере о том, что она была почти что «на свидании», или не рассказывать.
Рассказать очень хотелось.
Но тут выдвинулась бабушка. Она выдвинулась во фланг, развернула знамена, пришпорила скакуна и понеслась.
– Тата, где твой муж? Я же тебя спрашивала, будет ли он на Пасху дома, и ты сказала, что непременно будет!
Глаза Шуры зажглись любопытством, а лысина дяди Володи порозовела от удовольствия. Надвигался скандал или, по крайней мере, теплое семейное разбирательство, а что может быть интересней?..
– Бабушка, я ничего такого не говорила! Он улетел на Север и вряд ли успеет вернуться к воскресенью.
– Как?! На Новый год он тоже не успел вернуться!
– Ты все забыла! На Новый год как раз успел.
– Но прилетел тридцать первого числа, а улетел второго или третьего! Я ничего не забываю, потому что принимаю капли для головы.
– Он занят, бабушка, – быстро сказала Лера. – Ты же знаешь, какие у него дела.
– Я знаю, что у него есть семья и дети, – величественно возразила бабушка и вставила пахитоску в мундштучок.
Тата подскочила и подала ей пепельницу. Мать смотрела несчастными глазами – ей не хотелось, чтоб в семье были проблемы, которые она никогда не умела решать, и жалко было Тату.
– У него семья, дети, а он пропадает непонятно где! – продолжала бабушка. – Мальчики совершенно отбились от рук.
– Никто не отбился.
– И собака делает все, что хочет! Еще, боже избави, ты начнешь на свидания похаживать!
Тата уже начала «похаживать», но знать об этом никому не полагалось.
– Я думаю, – вступила Шура, – что они разводятся. Так всегда бывает. Семья всегда узнает последней.
– Типун тебе на язык, Александра! Если они разведутся, дети умрут с голоду.
– Никто не умрет!
– Тата, не обращай внимания. Налей мне лучше чаю.
– Мама, не переживай.
– Вы и вправду разводитесь?
– Конечно, нет! – воскликнула Тата, но как-то не слишком уверенно, и ей показалось, что все за столом услышали эту неуверенность в ее голосе. – То есть я думаю, что мы не разводимся.
– А что думает на этот счет твой муж?
Тата не знала, что именно он думает.
Если б им удалось поговорить, наверное, она бы знала, но телефон у него все время выключен, а когда он прилетает в Москву, ему недосуг разговаривать с Татой.
Так уж получилось.
– Н-да, – протянул дядя Володя и пробарабанил пальцами по столу какой-то марш. – Разводы катастрофически сказываются на детях. Ка-таст-ро-фически!
– Катастрофически, – подтвердила Шура, которая никогда в жизни не разводилась.
– Мальчикам особенно нужны дисциплина и послушание. Только дисциплина и только послушание! Если, конечно, мы хотим вырастить мужчин, а не этих современных… хлюпиков. Мой сын Арсений в этом смысле подает самые радужные надежды.
– В смысле дисциплины и послушания? – уточнила Лера. Она чай не пила, таскала из тарелки овощи и салатные листья. Сейчас она жевала петрушку, которая свешивалась у нее изо рта, как у ослика Иа.
Может, именно из-за петрушки всем показалось, что она дразнит розового дядю Володю.
Дядя Володя из розового перелился в красный цвет и отчеканил, глядя поверх Лериной головы:
– Именно в этом смысле, дорогая! Вас с Сергеем это также должно волновать, потому что вы воспитываете девочек, будущих матерей!
– Ну, отцов-то вы уже воспитали, как мы все поняли!
– Арсений – это моя гордость. Даниил гораздо, гораздо более расхлябанный молодой человек. Его захлестнула среда и эта невыносимая компьютерная культура! Он играет в игры!
– Это нормально, – сказал Лерин муж. – Если только он не делает этого сутками.
– Я отвожу ему для занятий на компьютере ровно сорок пять минут. – Дядя Володя окинул родственников победительным взглядом – вот какой хороший и внимательный родитель. – За это время он может сыграть несколько прекрасных партий в шахматы на специальном шахматном сайте! А он играет в войну!.. И мне пришлось принять радикальные меры. Я лишил его компьютера.
– Как?!
– Он же взрослый, – жалобно сказала Тата. – Ему же… сколько? Пятнадцать? Или уже шестнадцать? Как можно лишить его компьютера? Он же не Тюпка!
– Гос-споди, ты все называешь своих детей этими собачьими именами?
– Шурочка, позволь мне закончить. Никакого компьютера. Никаких стрелялок. Ничего такого, что развращает молодого человека.
На лестнице произошло какое-то шевеление, и Тата, задрав голову, посмотрела вверх. По балкону второго этажа, куда выходили двери спален, кто-то прошел и остановился на площадке.
Тата подумала, что детям давно пора спать, и тут же забыла об этом.
– Даниил заканчивает десятый класс и поедет доучиваться в Воронеж.
Лера перестала жевать петрушку.
– Зачем?!
– Моя сестра заведует там школой-интернатом. Даниил, как зарекомендовавший себя не с лучшей стороны, будет там учиться дисциплине и самостоятельности.
– Сдали бы вы его в Москве в интернат, – сказал Сергей и поднялся из-за стола. – Чего в Воронеж-то тащить!
– Ты не понимаешь. Там он будет под присмотром, и потом, чем дальше от Москвы, тем меньше соблазнов!
– Компьютер и в Африке компьютер, не то что в Воронеже! Или вы думаете, что компьютеров нет именно в Воронеже, что ли?! – с досадой перебил Сергей.
Казалось, он хочет сказать что-то такое, чего говорить ни в коем случае нельзя, особенно за семейным столом, и сдерживается только из соображений политкорректности.
А может, потому, что Лера из-под стола показывает ему кулак.
– Да, – сказала мать. – Бедолага. Мальчишки в этом возрасте такие… трепетные. Им так нужны мама с папой, а вовсе не интернат.
– Дорогая, – перебила бабушка. – Я уверена, что родителям виднее. Кроме того, Владимир совершенно прав относительно дисциплины. Она необходима.
Тата думала, что, если бы так получилось и ее муж вдруг сию минуту приехал домой, все моментально встало бы на свои места.
Все ее родственники слушались его, как солдаты своего полкового командира. Впрочем, его трудно не слушаться.
– Все понятно, – подытожила Лера. – Мы воспитываем своих детей неправильно. Мы не отправляем их в Воронеж к сестре нашего дорогого Владимира. Тата, я пойду разбирать постели, а ты убираешь со стола. Дорогие родственники, спокойной ночи, у нас еще куличи!
Однако угомонить всех удалось только к полуночи.
Тата месила плотное, пахнущее сдобой и ванилью тесто, думала о муже, люстре и Ордынке, когда Лера, позевывая, спустилась сверху.
– Пойдем покурим?
– Подожди, я так не могу бросить. Иначе оно опадет!
Лера заглянула в ведро, над которым трудилась Тата. Готовить она никогда не умела и не любила, зато очень любила поесть.
– М-м, как пахнет! Как в детстве! Помнишь, в булочной продавали куличи и они назывались «Кекс весенний»? Из идеологических соображений?
Тата засмеялась.
– Помню.
– А помнишь, бабушка нам говорила, чтоб мы в школе ни в коем случае не рассказывали, что у нас дома пекут куличи? Мы же были пионерками!
– И комсомолками! – подхватила Тата.
Тесто, пухлое, самодовольное, словно улыбалось ей, и Тата улыбалась в ответ.
– Что, вы на самом деле разводитесь?
– Лерка!
– Ну что?
– Никто не разводится. Пока.
– Что значит – пока?
Тата перестала месить тесто, которое сразу перестало улыбаться.
– Я не знаю, – сказала Тата задумчиво. – Что-то случилось, наверное. Мы никак не можем поговорить, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Может, он влюбился?
Тата неохотно пожала плечами.
– Мне кажется, если б он влюбился, я бы знала.
– Тогда, может, ты влюбилась?
Чтобы не смотреть на Леру, Тата посмотрела на тесто, которое теперь хмурилось.
Пасхальное тесто не должно хмуриться. Оно должно только улыбаться! Весь смысл куличей в том, что их нужно готовить… с любовью.
Никакого другого смысла нет.
– Я не знаю, – сказала Тата задумчиво. – Правда, пойдем на крыльцо.
– А твое драгоценное тесто?
– В присутствии куличей, – объявила Тата, – нельзя говорить на скользкие темы!
Лерка фыркнула:
– А что, у нас уже скользкие темы? Или ты, как дядя Володя, считаешь скользкой любую тему, отличную от шахмат?
На веранде было сумрачно и сыро, свет из окна прямоугольниками ложился на широкие доски и на оседающие потемневшие сугробы. Неожиданно потеплело, и влажный ветер казался совсем весенним.
Лера плюхнулась в качалку и вытянула ноги.
– Господи, как хорошо-то! Твой муж – великий человек!
– Почему? – рассеянно спросила Тата.
– Потому что с его деньгами он бы мог тут отгрохать виллу с колоннами и портиками! А он оставил дом столетней давности, только улучшил немного.
Тата вдруг рассердилась:
– Разве он мог вместо этого дома забабахать колонны и портики?! Кем бы он был после этого?
– Татка, что с тобой?
– Я не знаю.
– Ты влюбилась?
Сосны вздыхали, и тяжелые капли падали на крышу со смачным весенним звуком.
– Вроде бы нет. Но я так устала! Лера, я тут неожиданно обнаружила, что я замужем почти двадцать лет. Двадцать!
– Ну и что?
– Ты знаешь моего мужа, – с ожесточением сказала Тата. – Он работает день и ночь. Ему совершенно наплевать на то, что со мной происходит. Он меня не видит и не слышит иногда месяцами!..
– С чего ты взяла, что ему наплевать? С того, что он не подает тебе кофе в постель? Или не гуляет с тобой вокруг Патриарших прудов? Так он никогда не гулял, насколько я знаю! Он даже, когда за тобой ухаживал, не гулял и не подавал! И двадцать лет спустя тебя это взволновало?!
– Да нет, – чувствуя себя очень глупо, перебила Тата. – Просто мне хочется чего-то… радостного, необыкновенного, понимаешь? Ну, например, чтобы он взял и приехал вот… завтра! Или подарил мне что-нибудь необычайное! Например, вологодские валенки. Он недавно был в Вологде. Знаешь, какой это потрясающий подарок – вологодские валенки? Я просила его привезти, а он забыл.
– И подарил тебе на Восьмое марта, – подхватила Лера, – очередной бриллиант!
Тата кивнула.
– Ужасное горе, – подытожила Лера. – И кофе в постель ни разу не подал, и валенки не купил. Скотина.
– Ты что? Смеешься?
– Татка, – убежденно сказала Лера, – как бы это тебе объяснить… Есть мужчины, совершенно непригодные для оказания галантных услуг дамам. Ну, то есть непригодные решительно! Твой муж как раз такой. Он никогда не станет усыпать твою постель лепестками белых роз и гулять с тобой под дождем не станет тоже! Он работает день и ночь, такую семью содержит! Может, мама с бабушкой позволяют себе не помнить, а я-то точно знаю, на чьи денежки наша бабушка лежит в лучших клиниках, а наша мама посещает музеи Венеции! И кто дал денег на машину Шуре с Володей. И кто Сережу моего на работу устраивал! Твой муж не может одновременно петь, декламировать тебе из Петрарки и заниматься всеми этими делами!
Они помолчали.
Ветер шумел в верхушках темных деревьев, и Тата, зажмурившись изо всех сил, представляла себе, что вот сейчас откроются ворота, и на участок вползет машина, и он выйдет, немного усталый, небритый, так хорошо и знакомо пахнущий, сядет в качалку и скажет: «Не мог же я в самом деле не приехать на Пасху!»
Что-то стукнуло, проскрипело, и Тата открыла глаза.
– Что это?
– Где?
– Какой-то шум.
Лера прислушалась.
– У тебя галлюцинации.
– Нет у меня галлюцинаций! Там кто-то ходит!
Лера выбралась из качалки, подошла к перилам веранды и приставила руку козырьком ко лбу, на манер капитана на мостике океанского лайнера.
– Никого нет! – объявила она, повернулась, подтянулась на руках и уселась на перила. – И все-таки скажи мне, зачем ты с ним поссорилась? Ведь такого быть не может, чтобы он с тобой поссорился!
Тата пожала плечами. Хорошо, что темно, и только прямоугольники желтого домашнего света лежат на сугробах.
Хорошо, что темно, иначе Лерка бы точно увидела, что она покраснела.
– Я сегодня… на свидание ходила.
– С кем?!
– Так, ни с кем.
– Одна то есть ходила?
– Лера! Он из нашего офиса, очень симпатичный. Он пригласил меня в какой-то антикварный магазин, и мы там рассматривали люстру.
Лера помолчала, а потом сказала:
– Прекрасно.
Голос у нее был расстроенный.
Семья сестры казалась ей незыблемой и надежной, самой настоящей, словно сделанной из чего-то очень прочного, ну, хоть из гранита.
И как бы скучно это ни звучало, в этом был смысл и главная сила – они есть, они вместе, они никогда не расстанутся, потому что это невозможно.
И точка.
А тут такие перемены!.. Да еще какие-то люстры и кавалеры из офиса!
Они вернулись в дом, и Тата опять принялась за куличи, а Лера, ничем ей не помогая, все смотрела и смотрела в окно.
Утром и произошло событие, взбудоражившее весь дом.
Из бабушкиной спальни пропал бриллиантовый прабабушкин крест.
Бабушка совершенно точно помнила, что вечером он был с ней – она никогда его не носила ввиду его исключительной тяжести, – но никогда и не расставалась. Крест висел на нефритовых четках, которые бабушка почти не выпускала из рук, и все помнили, что за столом четки и крест лежали рядом с бабушкиной тарелкой.
Перерыли все, даже ковры снимали – крест как в воду канул!
Все было забыто: Пасха, куличи, которые, накрытые кружевными салфеточками, бодро и торжественно сияли на буфете. Дети ползали под столами, двигали диваны, залезали под кресла. Им нравилось ползать и залезать, они думали, что это игра такая, а тучи все сгущались и сгущались, и Тата чувствовала, что гром вот-вот грянет.
Он и грянул.
Бабушка объявила, что крест у нее стащили как раз дети! – и нужен обыск.
Этого никто не ожидал.
Тёма со злыми слезами на глазах заорал, что, если его в этом доме считают вором, он немедленно поступит в суворовское училище, и ноги его здесь не будет, и вообще, где папа?!
Даниил меланхолично пожал плечами и сказал, что его могут обыскивать сколько угодно – он не берет чужих вещей.
Девчонки, перепугавшись за Тёму, на всякий случай заревели тоже, а Тюпа спросил, что такое обыск.
Он ел морковку и смотрел телевизор, включенный на спортивном канале.
У матери был перепуганный и несчастный вид. Лера грызла ногти, а Шура держалась за виски – пребывала в ужасе.
– Бабушка, – сказала Тата твердо, – мы не станем обыскивать детей. Наверное, мы просто плохо искали. Просто нужно поискать еще.
– Это очень дурной знак, – бабушка раздула ноздри. Голова у нее тряслась, она даже свои пахитоски не курила. – Особенно накануне Пасхи! Куда мог пропасть крест, да еще такой огромный, да еще с бриллиантами?! Если его стащили, ноги моей не будет в этом доме!
Тату вдруг осенила мысль, куда именно крест мог пропасть.
– Бабушка, а ты снотворное на ночь принимала?
– Ну конечно! А что такое?
– Ничего, – задумчиво сказала Тата. – Ничего. Лера, дай детям супу. Я… сейчас.
Она поднялась на второй этаж, обошла галерею, на которую выходили двери всех спален, и заглянула по очереди в каждую.
Потом спустилась вниз – дети сидели за столом, Лера громко и деловито командовала напряженным, звенящим голосом. Тата не пошла через столовую, а кругом, к той двери, которая выходила не на веранду, а в сад.
Этой дверью пользовались в основном летом, и еще ее муж любил выйти покурить именно на эту сторону дома. Но мужа не было, а возле двери стояли ботинки.
Одни-единственные ботинки.
Все было ясно.
– Мне нужно на чердак за пасхальной скатертью, – сказала Тата отрывисто, вернувшись в столовую. – Что бы там ни было, а Пасха на носу! Даня, пойдем, ты поможешь мне дверь открыть.
Меланхоличный Даниил покорно потащился за ней – дисциплина и послушание самое главное, – и совершенно несчастный Тёма проводил их глазами.
На чердаке было холодно и пахло сухими цветами и пылью. Огромный, темного дерева буфет, в котором Тата держала вещи «дальнего пользования» – елочные игрушки, пасхальные и новогодние скатерти, надувного тигра, с которым Тюпа летом любил плавать в бассейне, – стоял в самом дальнем углу.
Тата пошла к буфету, а Даниил остался на пороге.
Его меланхоличность как рукой сняло, он озирался даже, пожалуй, с интересом.
– Как тут у вас… красиво, – сказал он, когда Тата вытащила скатерть.
– Здесь много старых интересных вещей, – согласилась Тата. – Зачем ты взял крест, Даня? Ты же понимал, что бабушка его хватится! Причем очень быстро! Зачем?
Даниил попятился, стал отступать к двери и, пожалуй, сбежал бы, если бы Тата проворно не схватила его за руку.
– Тише, – сказала она и приложила палец к губам, – тише, тише!..
– Я не брал! – Рука у него была совершенно мокрой. – Я ничего не брал, правда!
– Даня, – Тата посмотрела в его перепуганные глаза. – Я знаю.
– Ты не можешь знать! Ты ничего не видела!
– Я не видела, но знаю. Вчера ты выходил на площадку, чтобы взять книжку, да? У нас на втором этаже книжные полки. Ты выходил и услышал, как твой отец говорит про Воронеж.
– Ты меня не видела!
– Не видела, – согласилась Тата. – Но я заходила к тебе в комнату. У тебя на подушке лежит детектив. А детективы у нас стоят только на галерее, куда выходят двери из спален.
– Ну и что? Подумаешь, детектив!
– Даня. Послушай меня. Ты взял книжку, услышал, что говорят взрослые, и решил сбежать, да? Для этого ты решил раздобыть денег. Ты дождался, пока все лягут, зашел к бабушке в комнату и взял у нее с ночного столика крест. Только ты не стал его прятать в доме. Ты знал, что в столовой мы с Лерой, ты нас слышал. Ты подождал, пока мы уйдем курить, спустился и вышел с другой стороны дома, где дверь в сад. Я слышала, как она открывалась.
– Я не брал!
– Возле той двери стоят твои ботинки. Они совершенно мокрые. Ты лазал в них по снегу и позабыл перетащить их к другой двери. Так?
Он тяжело дышал, и глаза у него были полуприкрыты, как у больной птицы.
– Я не поеду в интернат в Воронеж. – Он тяжело сглотнул. – Ни за что, никогда! Пусть он делает со мной все, что хочет! Пусть до смерти забьет, только я не поеду!
– Куда ты дел крест?
– Спрятал.
– Где?
Он посопел еще немного, а потом сказал с отчаянием:
– На яблоне! Там такая развилка и вроде дупло! Ты теперь меня выдашь, да?
Тата подумала немного.
– Нам надо спускаться, – сказала она. – Мы и так торчим тут слишком долго. И еще надо сообразить, как его вернуть, этот крест, чтоб никто не догадался!
– Ты меня не выдашь?!
– Приедет мой муж, и он точно придумает, как тебе помочь. Я обещаю, Даня. Ни в какой интернат в Воронеже ты не поедешь!
Он смотрел на Тату, не отрывая глаз.
– А… что можно придумать?
– Я не знаю. Но он всегда что-нибудь придумывает! Ты сейчас тихонько выйдешь из дому, заберешь крест из дупла и оставишь в кармане своей куртки. Я его оттуда возьму.
– Бабушка сказала, что она будет всех обыскивать!
– Не будет, – уверенно заявила Тата. – Мы успеем раньше.
Как заговорщики, они спустились вниз, где продолжались поиски и разбирательства, и Даня тихонько выскользнул в садовую дверь. Тата проводила его глазами.
Когда он вернулся и незаметно кивнул ей, она подмигнула Лере, которая вопросительно подняла брови, забрала Лялю и ушла с ней в мужнин кабинет.
А потом получилось вот как.
Потом из кабинета выскочила счастливая обласканная Ляля. На могучей шее, перевязанной розовой пасхальной ленточкой, у нее болтался бабушкин крест, вспыхивая четырьмя огромными бриллиантами.
Она подбежала к бабушке, взгромоздила на ее стул передние лапы – бабушка отшатнулась – и нежно лизнула ее в лицо.
– Батюшки-светы, крест! Крест нашелся!
И в эту же секунду со второго этажа скатился Тёма.
Он несся по лестнице и орал во все горло:
– Папа приехал!
– Как я рада, что ты приехал, Макс.
– Как я мог не приехать к тебе на Пасху?!
– Ты не отвечал на мои звонки.
В темноте он повернулся и серьезно посмотрел на нее.
– На самом деле ты не хотела меня слышать. Ты звонила просто так, потому что полагается звонить мужу, когда он в командировке. Я так не могу.
– Я так тоже не могу. – Тата ногтем чертила на его груди узоры, и там, где она чертила, шерстка вставала дыбом.
Ей это очень нравилось.
– Я думала, что ты меня разлюбил.
– Я дал тебе время отдохнуть от себя.
– Ты меня чуть было не упустил.
Он поморщился. Она не видела его лица, но точно знала, что он поморщился.
– Я не могу тебя упустить. Все это глупости, Тата. Я точно знаю, что есть единственная женщина, созданная для меня. И я для тебя единственный мужчина.
Она засмеялась и укусила его за живот.
– Да-а, единственный мужчина! А я, между прочим, на свидание ходила! Романтическое.
Он вдруг напрягся.
– Ты хочешь, чтобы я тебя ревновал?
– Ага.
– Ну тогда рассказывай.
– Если я тебе расскажу, – и Тата опять его укусила, просто так, от счастья, – ты перестанешь меня ревновать.
И тут же все рассказала – про Ордынку, про весну, про люстру. И про мимозы на Восьмое марта, и про приглашение на кофе.
– Да, – выслушав, сказал ее муж. – Плохо мое дело.
– Плохо, – согласилась Тата. Полежала молча и добавила жалобно: – Я так тебя люблю, Макс. Это просто ужас.
– И я тебя люблю так, что просто ужас.
– Ты не уезжай больше так далеко и так надолго.
– Не буду, – пообещал он, и они неожиданно много раз быстро поцеловались. – Не буду.
– Тебе нужно еще придумать, что делать с Данькой. Он такой несчастный, бедолага! Представляешь, крест украл, решил сбежать!
– Да чего там думать, – сказал Макс. Ему не хотелось разговаривать о несчастном Даньке, ему хотелось заниматься с ней любовью в пасхальную волшебную ночь, когда все наконец-то стало хорошо. – Я его пристрою в частную школу здесь, в Москве. Мы будем его забирать на выходные и приезжать на неделе.
– А так можно?
– Можно как угодно, – сказал ее муж. – Было бы желание.
В понедельник Тата допоздна просидела на работе, демонстрируя Павлу Петровичу служебное рвение. Макс сказал, что тоже приедет поздно, и поэтому она не спешила.
Сочинение по рассказу Чехова «Студент» так и осталось ненаписанным, и Тёме вкатили двойку. Тюпа после субботнего шоколада весь покрылся красными пятнами, ныл, скулил и чесался. Бабушка по телефону устроила ей головомойку на предмет собак, крадущих золото и бриллианты.
Таких собак, по мнению бабушки, нужно отправлять на живодерню.
И муж приедет только к ночи!
Чем не жизнь?..
Тем не менее, когда она подъехала к дому, оказалось, что его машина уже стоит, и, обрадованная, Тата побежала к дому.
Странно, но Ляля не выскочила на веранду, чтобы выразить обычное ликование по поводу ее приезда.
Когда Тата тихонько вошла в дом, оказалось, что все они, Максим, Тёма, Тюпа и Ляля, почему-то стоят посредине гостиной и смотрят куда-то вверх.
Тата подошла и тоже стала смотреть.
Они смотрели на люстру, которая низвергалась с высоты второго этажа, лилась, как хрустальный водопад, и огоньки дрожали внутри ее, и брызгали на стены волшебным светом.
А может, и не брызгали, просто у Таты глаза отчего-то налились слезами.
Она взяла мужа за руку, и он оглянулся.
– Макс, – тихонько спросила Тата, – где ты ее взял?!
– Купил.
– Она же уже была продана!
Он пожал плечами.
– Не бывает ничего невозможного, – сказал он. – Особенно на пасхальной неделе!..
Анна и Сергей Литвиновы. Жертва рекламы
– Не ешь, бабушка.
– И салат не досолен!
– Возьмите соль и посолите, Владимир!
– Лерка, у нас на плите что-то горит!
– А! Выключи, я забыла под сковородкой газ погасить.
Наступил некий тайм-аут. Дети возились на втором этаже, оттуда доносились их вопли и тяжелые прыжки Ляли, как будто там учили бегемота прыгать с тумбы на тумбу. Взрослые чинно ели и беседовали о том, какая холодная нынче Пасха, и весны теперь стали не те, и продукты опять подорожали, а муку для куличей следует брать только французскую, потому что у нашей помол нехорош.
Тата жевала и думала об Олеге и о том, как она сегодня гуляла по Ордынке.
И еще она думала о люстре, которая низвергалась с потолка и доставала почти до пола, как сверкающий хрустальный водопад, и о том, что эта люстра наверняка была свидетельницей удивительных событий.
Еще она прикидывала, рассказать Лере о том, что она была почти что «на свидании», или не рассказывать.
Рассказать очень хотелось.
Но тут выдвинулась бабушка. Она выдвинулась во фланг, развернула знамена, пришпорила скакуна и понеслась.
– Тата, где твой муж? Я же тебя спрашивала, будет ли он на Пасху дома, и ты сказала, что непременно будет!
Глаза Шуры зажглись любопытством, а лысина дяди Володи порозовела от удовольствия. Надвигался скандал или, по крайней мере, теплое семейное разбирательство, а что может быть интересней?..
– Бабушка, я ничего такого не говорила! Он улетел на Север и вряд ли успеет вернуться к воскресенью.
– Как?! На Новый год он тоже не успел вернуться!
– Ты все забыла! На Новый год как раз успел.
– Но прилетел тридцать первого числа, а улетел второго или третьего! Я ничего не забываю, потому что принимаю капли для головы.
– Он занят, бабушка, – быстро сказала Лера. – Ты же знаешь, какие у него дела.
– Я знаю, что у него есть семья и дети, – величественно возразила бабушка и вставила пахитоску в мундштучок.
Тата подскочила и подала ей пепельницу. Мать смотрела несчастными глазами – ей не хотелось, чтоб в семье были проблемы, которые она никогда не умела решать, и жалко было Тату.
– У него семья, дети, а он пропадает непонятно где! – продолжала бабушка. – Мальчики совершенно отбились от рук.
– Никто не отбился.
– И собака делает все, что хочет! Еще, боже избави, ты начнешь на свидания похаживать!
Тата уже начала «похаживать», но знать об этом никому не полагалось.
– Я думаю, – вступила Шура, – что они разводятся. Так всегда бывает. Семья всегда узнает последней.
– Типун тебе на язык, Александра! Если они разведутся, дети умрут с голоду.
– Никто не умрет!
– Тата, не обращай внимания. Налей мне лучше чаю.
– Мама, не переживай.
– Вы и вправду разводитесь?
– Конечно, нет! – воскликнула Тата, но как-то не слишком уверенно, и ей показалось, что все за столом услышали эту неуверенность в ее голосе. – То есть я думаю, что мы не разводимся.
– А что думает на этот счет твой муж?
Тата не знала, что именно он думает.
Если б им удалось поговорить, наверное, она бы знала, но телефон у него все время выключен, а когда он прилетает в Москву, ему недосуг разговаривать с Татой.
Так уж получилось.
– Н-да, – протянул дядя Володя и пробарабанил пальцами по столу какой-то марш. – Разводы катастрофически сказываются на детях. Ка-таст-ро-фически!
– Катастрофически, – подтвердила Шура, которая никогда в жизни не разводилась.
– Мальчикам особенно нужны дисциплина и послушание. Только дисциплина и только послушание! Если, конечно, мы хотим вырастить мужчин, а не этих современных… хлюпиков. Мой сын Арсений в этом смысле подает самые радужные надежды.
– В смысле дисциплины и послушания? – уточнила Лера. Она чай не пила, таскала из тарелки овощи и салатные листья. Сейчас она жевала петрушку, которая свешивалась у нее изо рта, как у ослика Иа.
Может, именно из-за петрушки всем показалось, что она дразнит розового дядю Володю.
Дядя Володя из розового перелился в красный цвет и отчеканил, глядя поверх Лериной головы:
– Именно в этом смысле, дорогая! Вас с Сергеем это также должно волновать, потому что вы воспитываете девочек, будущих матерей!
– Ну, отцов-то вы уже воспитали, как мы все поняли!
– Арсений – это моя гордость. Даниил гораздо, гораздо более расхлябанный молодой человек. Его захлестнула среда и эта невыносимая компьютерная культура! Он играет в игры!
– Это нормально, – сказал Лерин муж. – Если только он не делает этого сутками.
– Я отвожу ему для занятий на компьютере ровно сорок пять минут. – Дядя Володя окинул родственников победительным взглядом – вот какой хороший и внимательный родитель. – За это время он может сыграть несколько прекрасных партий в шахматы на специальном шахматном сайте! А он играет в войну!.. И мне пришлось принять радикальные меры. Я лишил его компьютера.
– Как?!
– Он же взрослый, – жалобно сказала Тата. – Ему же… сколько? Пятнадцать? Или уже шестнадцать? Как можно лишить его компьютера? Он же не Тюпка!
– Гос-споди, ты все называешь своих детей этими собачьими именами?
– Шурочка, позволь мне закончить. Никакого компьютера. Никаких стрелялок. Ничего такого, что развращает молодого человека.
На лестнице произошло какое-то шевеление, и Тата, задрав голову, посмотрела вверх. По балкону второго этажа, куда выходили двери спален, кто-то прошел и остановился на площадке.
Тата подумала, что детям давно пора спать, и тут же забыла об этом.
– Даниил заканчивает десятый класс и поедет доучиваться в Воронеж.
Лера перестала жевать петрушку.
– Зачем?!
– Моя сестра заведует там школой-интернатом. Даниил, как зарекомендовавший себя не с лучшей стороны, будет там учиться дисциплине и самостоятельности.
– Сдали бы вы его в Москве в интернат, – сказал Сергей и поднялся из-за стола. – Чего в Воронеж-то тащить!
– Ты не понимаешь. Там он будет под присмотром, и потом, чем дальше от Москвы, тем меньше соблазнов!
– Компьютер и в Африке компьютер, не то что в Воронеже! Или вы думаете, что компьютеров нет именно в Воронеже, что ли?! – с досадой перебил Сергей.
Казалось, он хочет сказать что-то такое, чего говорить ни в коем случае нельзя, особенно за семейным столом, и сдерживается только из соображений политкорректности.
А может, потому, что Лера из-под стола показывает ему кулак.
– Да, – сказала мать. – Бедолага. Мальчишки в этом возрасте такие… трепетные. Им так нужны мама с папой, а вовсе не интернат.
– Дорогая, – перебила бабушка. – Я уверена, что родителям виднее. Кроме того, Владимир совершенно прав относительно дисциплины. Она необходима.
Тата думала, что, если бы так получилось и ее муж вдруг сию минуту приехал домой, все моментально встало бы на свои места.
Все ее родственники слушались его, как солдаты своего полкового командира. Впрочем, его трудно не слушаться.
– Все понятно, – подытожила Лера. – Мы воспитываем своих детей неправильно. Мы не отправляем их в Воронеж к сестре нашего дорогого Владимира. Тата, я пойду разбирать постели, а ты убираешь со стола. Дорогие родственники, спокойной ночи, у нас еще куличи!
Однако угомонить всех удалось только к полуночи.
Тата месила плотное, пахнущее сдобой и ванилью тесто, думала о муже, люстре и Ордынке, когда Лера, позевывая, спустилась сверху.
– Пойдем покурим?
– Подожди, я так не могу бросить. Иначе оно опадет!
Лера заглянула в ведро, над которым трудилась Тата. Готовить она никогда не умела и не любила, зато очень любила поесть.
– М-м, как пахнет! Как в детстве! Помнишь, в булочной продавали куличи и они назывались «Кекс весенний»? Из идеологических соображений?
Тата засмеялась.
– Помню.
– А помнишь, бабушка нам говорила, чтоб мы в школе ни в коем случае не рассказывали, что у нас дома пекут куличи? Мы же были пионерками!
– И комсомолками! – подхватила Тата.
Тесто, пухлое, самодовольное, словно улыбалось ей, и Тата улыбалась в ответ.
– Что, вы на самом деле разводитесь?
– Лерка!
– Ну что?
– Никто не разводится. Пока.
– Что значит – пока?
Тата перестала месить тесто, которое сразу перестало улыбаться.
– Я не знаю, – сказала Тата задумчиво. – Что-то случилось, наверное. Мы никак не можем поговорить, понимаешь?
– Нет, не понимаю. Может, он влюбился?
Тата неохотно пожала плечами.
– Мне кажется, если б он влюбился, я бы знала.
– Тогда, может, ты влюбилась?
Чтобы не смотреть на Леру, Тата посмотрела на тесто, которое теперь хмурилось.
Пасхальное тесто не должно хмуриться. Оно должно только улыбаться! Весь смысл куличей в том, что их нужно готовить… с любовью.
Никакого другого смысла нет.
– Я не знаю, – сказала Тата задумчиво. – Правда, пойдем на крыльцо.
– А твое драгоценное тесто?
– В присутствии куличей, – объявила Тата, – нельзя говорить на скользкие темы!
Лерка фыркнула:
– А что, у нас уже скользкие темы? Или ты, как дядя Володя, считаешь скользкой любую тему, отличную от шахмат?
На веранде было сумрачно и сыро, свет из окна прямоугольниками ложился на широкие доски и на оседающие потемневшие сугробы. Неожиданно потеплело, и влажный ветер казался совсем весенним.
Лера плюхнулась в качалку и вытянула ноги.
– Господи, как хорошо-то! Твой муж – великий человек!
– Почему? – рассеянно спросила Тата.
– Потому что с его деньгами он бы мог тут отгрохать виллу с колоннами и портиками! А он оставил дом столетней давности, только улучшил немного.
Тата вдруг рассердилась:
– Разве он мог вместо этого дома забабахать колонны и портики?! Кем бы он был после этого?
– Татка, что с тобой?
– Я не знаю.
– Ты влюбилась?
Сосны вздыхали, и тяжелые капли падали на крышу со смачным весенним звуком.
– Вроде бы нет. Но я так устала! Лера, я тут неожиданно обнаружила, что я замужем почти двадцать лет. Двадцать!
– Ну и что?
– Ты знаешь моего мужа, – с ожесточением сказала Тата. – Он работает день и ночь. Ему совершенно наплевать на то, что со мной происходит. Он меня не видит и не слышит иногда месяцами!..
– С чего ты взяла, что ему наплевать? С того, что он не подает тебе кофе в постель? Или не гуляет с тобой вокруг Патриарших прудов? Так он никогда не гулял, насколько я знаю! Он даже, когда за тобой ухаживал, не гулял и не подавал! И двадцать лет спустя тебя это взволновало?!
– Да нет, – чувствуя себя очень глупо, перебила Тата. – Просто мне хочется чего-то… радостного, необыкновенного, понимаешь? Ну, например, чтобы он взял и приехал вот… завтра! Или подарил мне что-нибудь необычайное! Например, вологодские валенки. Он недавно был в Вологде. Знаешь, какой это потрясающий подарок – вологодские валенки? Я просила его привезти, а он забыл.
– И подарил тебе на Восьмое марта, – подхватила Лера, – очередной бриллиант!
Тата кивнула.
– Ужасное горе, – подытожила Лера. – И кофе в постель ни разу не подал, и валенки не купил. Скотина.
– Ты что? Смеешься?
– Татка, – убежденно сказала Лера, – как бы это тебе объяснить… Есть мужчины, совершенно непригодные для оказания галантных услуг дамам. Ну, то есть непригодные решительно! Твой муж как раз такой. Он никогда не станет усыпать твою постель лепестками белых роз и гулять с тобой под дождем не станет тоже! Он работает день и ночь, такую семью содержит! Может, мама с бабушкой позволяют себе не помнить, а я-то точно знаю, на чьи денежки наша бабушка лежит в лучших клиниках, а наша мама посещает музеи Венеции! И кто дал денег на машину Шуре с Володей. И кто Сережу моего на работу устраивал! Твой муж не может одновременно петь, декламировать тебе из Петрарки и заниматься всеми этими делами!
Они помолчали.
Ветер шумел в верхушках темных деревьев, и Тата, зажмурившись изо всех сил, представляла себе, что вот сейчас откроются ворота, и на участок вползет машина, и он выйдет, немного усталый, небритый, так хорошо и знакомо пахнущий, сядет в качалку и скажет: «Не мог же я в самом деле не приехать на Пасху!»
Что-то стукнуло, проскрипело, и Тата открыла глаза.
– Что это?
– Где?
– Какой-то шум.
Лера прислушалась.
– У тебя галлюцинации.
– Нет у меня галлюцинаций! Там кто-то ходит!
Лера выбралась из качалки, подошла к перилам веранды и приставила руку козырьком ко лбу, на манер капитана на мостике океанского лайнера.
– Никого нет! – объявила она, повернулась, подтянулась на руках и уселась на перила. – И все-таки скажи мне, зачем ты с ним поссорилась? Ведь такого быть не может, чтобы он с тобой поссорился!
Тата пожала плечами. Хорошо, что темно, и только прямоугольники желтого домашнего света лежат на сугробах.
Хорошо, что темно, иначе Лерка бы точно увидела, что она покраснела.
– Я сегодня… на свидание ходила.
– С кем?!
– Так, ни с кем.
– Одна то есть ходила?
– Лера! Он из нашего офиса, очень симпатичный. Он пригласил меня в какой-то антикварный магазин, и мы там рассматривали люстру.
Лера помолчала, а потом сказала:
– Прекрасно.
Голос у нее был расстроенный.
Семья сестры казалась ей незыблемой и надежной, самой настоящей, словно сделанной из чего-то очень прочного, ну, хоть из гранита.
И как бы скучно это ни звучало, в этом был смысл и главная сила – они есть, они вместе, они никогда не расстанутся, потому что это невозможно.
И точка.
А тут такие перемены!.. Да еще какие-то люстры и кавалеры из офиса!
Они вернулись в дом, и Тата опять принялась за куличи, а Лера, ничем ей не помогая, все смотрела и смотрела в окно.
Утром и произошло событие, взбудоражившее весь дом.
Из бабушкиной спальни пропал бриллиантовый прабабушкин крест.
Бабушка совершенно точно помнила, что вечером он был с ней – она никогда его не носила ввиду его исключительной тяжести, – но никогда и не расставалась. Крест висел на нефритовых четках, которые бабушка почти не выпускала из рук, и все помнили, что за столом четки и крест лежали рядом с бабушкиной тарелкой.
Перерыли все, даже ковры снимали – крест как в воду канул!
Все было забыто: Пасха, куличи, которые, накрытые кружевными салфеточками, бодро и торжественно сияли на буфете. Дети ползали под столами, двигали диваны, залезали под кресла. Им нравилось ползать и залезать, они думали, что это игра такая, а тучи все сгущались и сгущались, и Тата чувствовала, что гром вот-вот грянет.
Он и грянул.
Бабушка объявила, что крест у нее стащили как раз дети! – и нужен обыск.
Этого никто не ожидал.
Тёма со злыми слезами на глазах заорал, что, если его в этом доме считают вором, он немедленно поступит в суворовское училище, и ноги его здесь не будет, и вообще, где папа?!
Даниил меланхолично пожал плечами и сказал, что его могут обыскивать сколько угодно – он не берет чужих вещей.
Девчонки, перепугавшись за Тёму, на всякий случай заревели тоже, а Тюпа спросил, что такое обыск.
Он ел морковку и смотрел телевизор, включенный на спортивном канале.
У матери был перепуганный и несчастный вид. Лера грызла ногти, а Шура держалась за виски – пребывала в ужасе.
– Бабушка, – сказала Тата твердо, – мы не станем обыскивать детей. Наверное, мы просто плохо искали. Просто нужно поискать еще.
– Это очень дурной знак, – бабушка раздула ноздри. Голова у нее тряслась, она даже свои пахитоски не курила. – Особенно накануне Пасхи! Куда мог пропасть крест, да еще такой огромный, да еще с бриллиантами?! Если его стащили, ноги моей не будет в этом доме!
Тату вдруг осенила мысль, куда именно крест мог пропасть.
– Бабушка, а ты снотворное на ночь принимала?
– Ну конечно! А что такое?
– Ничего, – задумчиво сказала Тата. – Ничего. Лера, дай детям супу. Я… сейчас.
Она поднялась на второй этаж, обошла галерею, на которую выходили двери всех спален, и заглянула по очереди в каждую.
Потом спустилась вниз – дети сидели за столом, Лера громко и деловито командовала напряженным, звенящим голосом. Тата не пошла через столовую, а кругом, к той двери, которая выходила не на веранду, а в сад.
Этой дверью пользовались в основном летом, и еще ее муж любил выйти покурить именно на эту сторону дома. Но мужа не было, а возле двери стояли ботинки.
Одни-единственные ботинки.
Все было ясно.
– Мне нужно на чердак за пасхальной скатертью, – сказала Тата отрывисто, вернувшись в столовую. – Что бы там ни было, а Пасха на носу! Даня, пойдем, ты поможешь мне дверь открыть.
Меланхоличный Даниил покорно потащился за ней – дисциплина и послушание самое главное, – и совершенно несчастный Тёма проводил их глазами.
На чердаке было холодно и пахло сухими цветами и пылью. Огромный, темного дерева буфет, в котором Тата держала вещи «дальнего пользования» – елочные игрушки, пасхальные и новогодние скатерти, надувного тигра, с которым Тюпа летом любил плавать в бассейне, – стоял в самом дальнем углу.
Тата пошла к буфету, а Даниил остался на пороге.
Его меланхоличность как рукой сняло, он озирался даже, пожалуй, с интересом.
– Как тут у вас… красиво, – сказал он, когда Тата вытащила скатерть.
– Здесь много старых интересных вещей, – согласилась Тата. – Зачем ты взял крест, Даня? Ты же понимал, что бабушка его хватится! Причем очень быстро! Зачем?
Даниил попятился, стал отступать к двери и, пожалуй, сбежал бы, если бы Тата проворно не схватила его за руку.
– Тише, – сказала она и приложила палец к губам, – тише, тише!..
– Я не брал! – Рука у него была совершенно мокрой. – Я ничего не брал, правда!
– Даня, – Тата посмотрела в его перепуганные глаза. – Я знаю.
– Ты не можешь знать! Ты ничего не видела!
– Я не видела, но знаю. Вчера ты выходил на площадку, чтобы взять книжку, да? У нас на втором этаже книжные полки. Ты выходил и услышал, как твой отец говорит про Воронеж.
– Ты меня не видела!
– Не видела, – согласилась Тата. – Но я заходила к тебе в комнату. У тебя на подушке лежит детектив. А детективы у нас стоят только на галерее, куда выходят двери из спален.
– Ну и что? Подумаешь, детектив!
– Даня. Послушай меня. Ты взял книжку, услышал, что говорят взрослые, и решил сбежать, да? Для этого ты решил раздобыть денег. Ты дождался, пока все лягут, зашел к бабушке в комнату и взял у нее с ночного столика крест. Только ты не стал его прятать в доме. Ты знал, что в столовой мы с Лерой, ты нас слышал. Ты подождал, пока мы уйдем курить, спустился и вышел с другой стороны дома, где дверь в сад. Я слышала, как она открывалась.
– Я не брал!
– Возле той двери стоят твои ботинки. Они совершенно мокрые. Ты лазал в них по снегу и позабыл перетащить их к другой двери. Так?
Он тяжело дышал, и глаза у него были полуприкрыты, как у больной птицы.
– Я не поеду в интернат в Воронеж. – Он тяжело сглотнул. – Ни за что, никогда! Пусть он делает со мной все, что хочет! Пусть до смерти забьет, только я не поеду!
– Куда ты дел крест?
– Спрятал.
– Где?
Он посопел еще немного, а потом сказал с отчаянием:
– На яблоне! Там такая развилка и вроде дупло! Ты теперь меня выдашь, да?
Тата подумала немного.
– Нам надо спускаться, – сказала она. – Мы и так торчим тут слишком долго. И еще надо сообразить, как его вернуть, этот крест, чтоб никто не догадался!
– Ты меня не выдашь?!
– Приедет мой муж, и он точно придумает, как тебе помочь. Я обещаю, Даня. Ни в какой интернат в Воронеже ты не поедешь!
Он смотрел на Тату, не отрывая глаз.
– А… что можно придумать?
– Я не знаю. Но он всегда что-нибудь придумывает! Ты сейчас тихонько выйдешь из дому, заберешь крест из дупла и оставишь в кармане своей куртки. Я его оттуда возьму.
– Бабушка сказала, что она будет всех обыскивать!
– Не будет, – уверенно заявила Тата. – Мы успеем раньше.
Как заговорщики, они спустились вниз, где продолжались поиски и разбирательства, и Даня тихонько выскользнул в садовую дверь. Тата проводила его глазами.
Когда он вернулся и незаметно кивнул ей, она подмигнула Лере, которая вопросительно подняла брови, забрала Лялю и ушла с ней в мужнин кабинет.
А потом получилось вот как.
Потом из кабинета выскочила счастливая обласканная Ляля. На могучей шее, перевязанной розовой пасхальной ленточкой, у нее болтался бабушкин крест, вспыхивая четырьмя огромными бриллиантами.
Она подбежала к бабушке, взгромоздила на ее стул передние лапы – бабушка отшатнулась – и нежно лизнула ее в лицо.
– Батюшки-светы, крест! Крест нашелся!
И в эту же секунду со второго этажа скатился Тёма.
Он несся по лестнице и орал во все горло:
– Папа приехал!
– Как я рада, что ты приехал, Макс.
– Как я мог не приехать к тебе на Пасху?!
– Ты не отвечал на мои звонки.
В темноте он повернулся и серьезно посмотрел на нее.
– На самом деле ты не хотела меня слышать. Ты звонила просто так, потому что полагается звонить мужу, когда он в командировке. Я так не могу.
– Я так тоже не могу. – Тата ногтем чертила на его груди узоры, и там, где она чертила, шерстка вставала дыбом.
Ей это очень нравилось.
– Я думала, что ты меня разлюбил.
– Я дал тебе время отдохнуть от себя.
– Ты меня чуть было не упустил.
Он поморщился. Она не видела его лица, но точно знала, что он поморщился.
– Я не могу тебя упустить. Все это глупости, Тата. Я точно знаю, что есть единственная женщина, созданная для меня. И я для тебя единственный мужчина.
Она засмеялась и укусила его за живот.
– Да-а, единственный мужчина! А я, между прочим, на свидание ходила! Романтическое.
Он вдруг напрягся.
– Ты хочешь, чтобы я тебя ревновал?
– Ага.
– Ну тогда рассказывай.
– Если я тебе расскажу, – и Тата опять его укусила, просто так, от счастья, – ты перестанешь меня ревновать.
И тут же все рассказала – про Ордынку, про весну, про люстру. И про мимозы на Восьмое марта, и про приглашение на кофе.
– Да, – выслушав, сказал ее муж. – Плохо мое дело.
– Плохо, – согласилась Тата. Полежала молча и добавила жалобно: – Я так тебя люблю, Макс. Это просто ужас.
– И я тебя люблю так, что просто ужас.
– Ты не уезжай больше так далеко и так надолго.
– Не буду, – пообещал он, и они неожиданно много раз быстро поцеловались. – Не буду.
– Тебе нужно еще придумать, что делать с Данькой. Он такой несчастный, бедолага! Представляешь, крест украл, решил сбежать!
– Да чего там думать, – сказал Макс. Ему не хотелось разговаривать о несчастном Даньке, ему хотелось заниматься с ней любовью в пасхальную волшебную ночь, когда все наконец-то стало хорошо. – Я его пристрою в частную школу здесь, в Москве. Мы будем его забирать на выходные и приезжать на неделе.
– А так можно?
– Можно как угодно, – сказал ее муж. – Было бы желание.
В понедельник Тата допоздна просидела на работе, демонстрируя Павлу Петровичу служебное рвение. Макс сказал, что тоже приедет поздно, и поэтому она не спешила.
Сочинение по рассказу Чехова «Студент» так и осталось ненаписанным, и Тёме вкатили двойку. Тюпа после субботнего шоколада весь покрылся красными пятнами, ныл, скулил и чесался. Бабушка по телефону устроила ей головомойку на предмет собак, крадущих золото и бриллианты.
Таких собак, по мнению бабушки, нужно отправлять на живодерню.
И муж приедет только к ночи!
Чем не жизнь?..
Тем не менее, когда она подъехала к дому, оказалось, что его машина уже стоит, и, обрадованная, Тата побежала к дому.
Странно, но Ляля не выскочила на веранду, чтобы выразить обычное ликование по поводу ее приезда.
Когда Тата тихонько вошла в дом, оказалось, что все они, Максим, Тёма, Тюпа и Ляля, почему-то стоят посредине гостиной и смотрят куда-то вверх.
Тата подошла и тоже стала смотреть.
Они смотрели на люстру, которая низвергалась с высоты второго этажа, лилась, как хрустальный водопад, и огоньки дрожали внутри ее, и брызгали на стены волшебным светом.
А может, и не брызгали, просто у Таты глаза отчего-то налились слезами.
Она взяла мужа за руку, и он оглянулся.
– Макс, – тихонько спросила Тата, – где ты ее взял?!
– Купил.
– Она же уже была продана!
Он пожал плечами.
– Не бывает ничего невозможного, – сказал он. – Особенно на пасхальной неделе!..
Анна и Сергей Литвиновы. Жертва рекламы
– Татьяна! К шефу!
Садовникова скривилась. Когда ранним и чрезвычайно хмурым весенним утром вызывает сам Брюс Маккаген, дела плохи. Вряд ли американский босс хочет зарплату повысить. В лучшем случае – сорвет на ней, творческом директоре, собственное плохое настроение. А если совсем уж устал от дикой России и несусветных пробок, может и оштрафовать. Ни за что. Для профилактики. Повод всегда найдется.
Но начальник – фантастика! – встретил Таню с улыбкой. Не поленился седалище от кожаного кресла оторвать. И даже кофе предложил.
Татьяна насторожилась еще больше.
А Маккаген, сверкая фальшивыми американскими зубами, радостно произнес:
– Таня! Лично вам, как творческому директору, я хочу поручить ответственный и чрезвычайно, просто исключительно интересный проект!
Еще подозрительней. За исключительно интересные проекты сотрудники обычно дерутся – а тут он сам в руки плывет. Да еще с лучезарной начальственной улыбкой.
Садовникова скривилась. Когда ранним и чрезвычайно хмурым весенним утром вызывает сам Брюс Маккаген, дела плохи. Вряд ли американский босс хочет зарплату повысить. В лучшем случае – сорвет на ней, творческом директоре, собственное плохое настроение. А если совсем уж устал от дикой России и несусветных пробок, может и оштрафовать. Ни за что. Для профилактики. Повод всегда найдется.
Но начальник – фантастика! – встретил Таню с улыбкой. Не поленился седалище от кожаного кресла оторвать. И даже кофе предложил.
Татьяна насторожилась еще больше.
А Маккаген, сверкая фальшивыми американскими зубами, радостно произнес:
– Таня! Лично вам, как творческому директору, я хочу поручить ответственный и чрезвычайно, просто исключительно интересный проект!
Еще подозрительней. За исключительно интересные проекты сотрудники обычно дерутся – а тут он сам в руки плывет. Да еще с лучезарной начальственной улыбкой.