Дорман Моисей. И было утро, и был вечер

   - Я понял и не обижаюсь.
   - А можно узнать, как вас зовут?
   - Зовут Моисей, а по-еврейски, на языке идиш - Мойше.
   - Очень приятно. Как моего дедушку. Можно мне называть вас, как его пан Михал? Я знаю, кто был Моисей, потому что читала Библию. Старый Завет.
   Она произносит мое имя мягко и получается - "Михав".
   - Если вы будете говорить мне "пан", то я вынужден буду обращаться к вам: "паненка", а не просто Ева. А "Ева" звучит очень красиво, как музыка!
   - Згодне (согласна). Hex бэндже так: вы - Михав, а я - Эва.
   Захотелось очень сказануть: "Как жаль, что я не Адам!" Но я промолчал.
   - А вы, пан... Вы, Михав, за день стали лучше говорить по-польски.
   - Эх, если бы прожить здесь хотя бы месяц! Как легко стало бы мне говорить!
   А сейчас не легко?
   Мне интересно говорить по-польски, но трудно находить нужные слова. Я мало знаю. Многого я просто не в состоянии сказать вам.
   Очень хочется обнять Еву. Внутренний голос побуждает меня сейчас же сказать: "Ева, ты прекрасна!" Но я сдерживаюсь и только прошу:
   - Говорите, Ева, мне очень приятно слушать вас. Очень.
   А что сказать, Михав?
   - Что-нибудь. Ну, скажите слова вашего гимна. Лучше спойте. Медленно, чтобы я понял. Пожалуйста, Ева. Прошэ.
   К моему удивлению, она не отказывается, не жеманится, а сразу с готовностью начинает тихонько напевать. Поет, как и говорит, очень мягко, не фальшивит. Я напрягаюсь, чтобы запомнить слова и вникнуть в смысл. Меня страшно тянет к Еве, и я сажусь рядом, почти касаюсь ее плеча...
   От нее исходит необыкновенно приятный аромат, остро напоминающий о давно утраченном, но еще не забытом домашнем уюте и чистоте... А Ева медленно поет:
   Еще Польска не сгинела,
   Доке мы жиеме.
   Цо нам опца пшемоц взенла,
   Шаблем одбежэме.
   Марш-марш, Домбровски,
   3 земи Влоськи до Польски!
   За твоим пшеводем
   Злончим сен з народэм.
   Пшейдем Висле, пшейдем Варте
   Бэнджем поляками...
   Столько лет прошло, вся жизнь пролетела, прошумела, а я до сих пор помню эти слова и ощущаю очарование ее голоса. Ни до того вечера, ни потом мне не приходилось слышать или читать польский гимн. Пишу эти слова по памяти и, вероятно, со многими ошибками. Но именно так мне тогда послышалось от Евы и так запомнилось...
   Рядом ее лицо - строгое, одухотворенное. Она кончила петь, а я все смотрю в ее глаза и не могу оторваться.
   - Почему вы так смотрите на меня, Михав?
   - Мне очень понравилось, как вы поете. И вообще... А что такое земля Влоская?
   - Влохи - это итальчно. Италия, да?
   - А Домбровский? Не тот ли, кто организовал в Италии польский легион? Он участвовал во Французской революции?
   - А вы слышали о нашем Домбровском?
   - Читал в какой-то книге из серии "Жизнь замечательных людей". Есть такие книги.
   - Наш гимн вам понравился? Сначала это была военная песня.
   - Гимн понравился. А пели вы так красиво, что я запомнил все.
   - Не может быть! Я не верю!
   - Я запомнил, Ева, каждое твое слово. Мне кажется, что мы знакомы с тобой всю жизнь. А гимн могу повторить, если хочешь.
   - Хочу, - говорит она задорно, не возражая против моего "ты, Ева".
   И я повторяю почти правильно. Да, в молодые годы память у меня была цепкая: запоминал быстро, надежно, надолго, а кое-что, оказывается, навсегда.
   Только я успел убедить Еву в высоких качествах своей памяти, возвратились ее родители. Ева тут же сообщила им, что "пан с одного раза выучил наш гимн". Отец, однако, к этой новости отнесся сдержанно, ни удивления, ни восхищения не выразил, а пробурчал что-то вроде: "Что же, интересно. Бывает". А потом добавил:
   - Гимн выразительный, эмоциональный. Все поняли? Понравился?
   - Да. Не все ясно. Зачем вам переходить Вислу, Варту? Вам нужны еще земли на Западе и Востоке?
   - Это естественное желание объединить в едином государстве всех поляков на тех землях, где они живут с древности. Какие-то юмористы сочинили шуточный гимн:
   Еще Польска не сгинела,
   Доке курка в гарнку.
   То есть: "Не сгинет Польша, пока имеем курицу в горшке". В мире много людей, которым, по существу, от жизни нужно одно: чтобы их хорошо кормили. Если их сносно кормят, они вполне счастливы. И любую власть одобряют. Не задумываясь. Ваш Пушкин правильно написал про "мирные народы".
   Что он Пушкина признал, - хорошо, но опять вступать в дискуссию не хочется.
   Ева радостна и возбуждена. Она разъясняет родителям, что мы не полиция, а простые солдаты-артиллеристы, что на рукаве у меня не скрещенные кости,
   а пушки. Хозяева переглядываются и, мне кажется, объяснениями дочери удоилетворены.
   Громко стучат в дверь, и сразу входит Никитин. Он отзывает меня и тихо Говорит:
   - Комбат, вас к телефону. Должно быть, Макуха.
   Я несколько секунд стою молча, возвращаю себя к "реальной действительности:
   - Дзинкуе, панове. До видзенья!
   % % %
   Штаб не спит, там работают. Расслабляться нельзя, война продолжается. Беру у телефониста трубку. Макухин спрашивает, как дела. Отвечаю, что личный состав и матчасть в порядке, ЧП - нет.
   - Высылаю тебе нового командира взвода, слышишь? Записываю у себя -первый взвод. Правильно?
   - Так точно, первый!
   - И Зайкова. Он уже здесь. Пришли кого-нибудь проводить.
   - Есть! Высылаю.
   Не успеваю выкурить цигарку, как Никитин приводит первое пополнение. Ле|йтенант на вид немного постарше меня, высокий, с русым чубчиком, с приятным открытым лицом. На нем хорошо подогнанная шинель и новая шапка.
   Рядом - Зайков, приземистый крепыш в своем неизменном промасленном бушлате.
   - Лейтенант Волосов прибыл для дальнейшего прохождения службы!
   Он по правилам отдает честь, а в левой руке держит вещмешок. Солдаты внимательно наблюдают за нами. Я подаю руку:
   - Располагайтесь. Поужинаете, а потом поговорим о делах.
   - Я уже ужинал. Так что - готов.
   На меня весело смотрит старый знакомец - Зайков:
   - Здравия желаю, комбат!
   Я тоже радостно улыбаюсь ему и жму руку:
   - Молодец, что к нам вернулся! Очень хорошо. Тебя как раз и недоставало.
   - Потянуло обратно. Вроде как в свой экипаж. Домой, что ли.
   - А как твоя рука? Крутить баранку сможешь?
   - А то! Ну! Зажило, как на собаке. А у вас, ну, у нас то есть, что нового?
   - У нас, знаешь, новости бывают каждый день. Твоего командира орудия Малькова убило. Уже больше месяца прошло. Ночью немцы просочились. Разрывной пулей. Разворотило. До санбата не довезли. В общем, плохая новость. Вот...
   Мальков был командиром орудия не хуже Батурина, но другой человек: добрый, хотя и строгий, твердый. Чем-то напоминал молодого Никитина. Солдаты ему доверяли, уважали и, больше того, любили. Своих и чужих солдат он называл "милок":
   - Ты, милок, повеселее поворачивайся, - говорил он, - не могилу копаешь, - орудийную площадку. Пошире, пошире давай, чтоб пушку развернуть можно! Так! Молодец!
   Малькова на батарее все так и звали "Милок". Теперь Милка нет...
   - Вот, - заканчиваю я, - живы будем - не умрем. Пойдешь в первый взвод к лейтенанту Волосову. Устраивайся здесь. А завтра разберемся. Утро вечера мудренее.
   "Пойдемте, покурим",- приглашаю я обоих взводных, и мы выходим во двор. Выясняю, что Волосов из госпиталя, до ранения воевал в гаубичном полку, хорошо знает 122-миллиметровую систему, но и с нашей немного знаком. Вести огонь по танкам ему пришлось лишь дважды. Поэтому у нас он должен кое к чему присмотреться, привыкнуть. Чувствую, что небольшой первоначальный инструктаж ему нужен:
   - Работа у нас простая, но требует навыка и сноровки.
   Я с увлечением рассказываю об особенностях прямой наводки: от выбора огневых позиций до определения упреждений при стрельбе по движущимся танкам. Ведь я окончил специальное училище противотанковой артиллерии и помню, как этому учили нас.
   - Хорошая вводная. Пригодится, - говорит Волосов. У ворот возникли три плохо различимые фигуры:
   - Эй, славяне, это не хозяйство Сапунова?
   Мы подходим, и я вижу капитана и двух солдат.
   - Вы из артполка? Или бронебойщики? Кузнецовские, что ли? - спрашивает капитан. - Что, лейтенант, своих не узнаешь?
   - Я всех капитанов не знаю. Кто вы?
   - Мы из сапуновского хозяйства. Только подошли. По карте - наш район вроде. Выходит, стрелковый полк нашей дивизии весь день протопал. Бедная пехота! Ну, завтра наш городок будет забит войсками.
   - Да, товарищ капитан, мы кузнецовские. Пойдемте, покажем, где штаб Кузнецова. Это рядом. Там все и выясните.
   Мы провожаем пехотинцев к штабу, вызываем дежурного и возвращаемся в свой дом. В нашей комнате стало тесней, накурено и шумно. Зайков громко балагурит о госпитальной жизни. Кириллов в углу режется в подкидного с телефонистами.
   Я снимаю полушубок и шапку, выхожу в прихожую и замечаю, что дверь на хозяйскую половину приоткрыта. Подхожу ближе - за дверью стоит Ева и делает мне знаки рукой: "Иди сюда!"
   - Мне нужно поговорить с вами. Можно? Выхожу и плотно закрываю за собой дверь.
   - Что случилось, Ева?
   - Пойдемте в комнату, а то здесь все слышно.
   Ева печальна. Она как-то сникла, говорит тихо:
   - Я хотела попрощаться, Михал.
   - Почему? Мы не уезжаем еще.
   Уезжает, оказывается, она. Родители хотят отправить ее к тетке за сто
   километров отсюда. Там нет солдат, и всем будет спокойнее.
   - А ты? Ты согласна ехать, Ева?
   Мне становится не по себе. Так неожиданно все рушится. Гибнет надежда.
   - Не надо уезжать. Успокой родителей. Наши солдаты никого не обидят. Все будет в порядке. Правда. Поговори с ними еще.
   Едва касаясь, глажу Еву по голове. Чувствую под рукой мягкие шелковые волосы. А она испуганно смотрит в мои глаза. Беру ее за руку. Меня пронизывает ток, исходящий из ее нежной теплой ладони.
   - Останься, Ева. Мы не поговорили. Я не успел сказать... Не хочу потерять тебя!
   - Меня ждут родители. Я хочу остаться дома, но не знаю, смогу ли уговорить их.
   - Ну, если так, то прощай! Будь счастлива. Ты замечательная девушка. Я всегда буду помнить тебя, Ева. Я никогда не забуду.
   Я целую ее в щеку. Она не противится, наоборот, мягко сжимает мою руку, удерживая еще немного около себя, и быстро уходит.
   Все происходит так быстро, что я не успеваю осознать случившегося. Боли нет. Ощущаю даже радость и душевный подъем от того, что небезразличен Еве. До войны я был слишком молод, ничего не успел достичь, даже девушки у меня не было. Ева - первая, оказавшая мне такие знаки внимания. С ней легко и радостно. И такая красавица. Мне везет - судьба подарила чудо. Не каждому выпадает. До меня доходит, что Ева - это и есть моя первая любовь! Все так мимолетно! Прекрасная сказка закончилась, едва начавшись.
   Но я не хочу терять тебя, Ева! Если бы не война, нашел бы выход. А так... Предназначенная мне девушка оказывается в Польше. Завтра мы уйдем куда-то, а она останется здесь. Я не могу увезти ее, потому что у меня ничего нет: ни положения, ни отчего дома, ни свободы выбора... Вообще, я не принадлежу себе. А
   кому? Государству? Я просто исполнитель предуказанного долга, и он, этот долг, для меня важнее счастья. Что же делать?
   Прежде всего - взять себя в руки.
   Выхожу во двор, закуриваю. Хожу взад-вперед от крыльца к пушке. Не могу ничего придумать. Завтра она уедет, исчезнет из моей жизни, как сон. Но ведь это не сон. Я только что целовал ее. Она, прижавшись, искала во мне опору. Если я ничего не придумаю, то потеряю ее, и жизнь станет темна и безрадостна. Не прощу себе этого.
   Взять бы Еву на руки и убежать, уехать, улететь куда-нибудь далеко, где нет войны, где я свободен... На необитаемый остров... Мне ничего больше не нужно...
   Я сошел с ума. Какая требовательность! Все нужно сразу: Еву, мир, дом -все и немедленно. Так в жизни не бывает. Все добывается тяжелым трудом и в упорной борьбе... Как жесток этот прекрасный мир!
   Довольно. Нельзя падать духом. Оставлю Еве большое послание. Пока идет война, буду писать ей письма. А после победы вернусь, и мы все решим. Легко сказать писать. Не станет наша полевая почта доставлять письма иностранцам. А как Ева будет отправлять мне свои письма? Цензура не пропустит. Они там решат, что это шпионская связь. Какая такая переписка может быть у офицера Красной Армии с иностранцами? Как бы Еву не подвести под статью...
   Ничего лучшего придумать не могу. Буду писать, чтобы не потерять, удержать. Это все, что мне остается. Пусть Ева ждет, пока я не вернусь к ней после войны. Обязательно вернусь, чего бы это ни стоило.
   Эх, не успел я ни о чем договориться с ней, не подумал, потерял голову. Дурак легкомысленный! Все же не может быть, чтобы она уехала, не поговорив еще со мной!
   Возвращаюсь в дом растерянный и подавленный. Ночью меня мучают кошмары.
   % % %
   До рассвета меня вызывают в штаб. Макухин - какой старательный - уже успел составить расписание занятий и вызвал командиров батарей на инструктаж. Расписание очень насыщенно: матчасть, тактическая и огневая подготовка, инженерная подготовка (оборудование огневых позиций и укрытий), личное оружие, первая медицинская самопомощь и помощь в бою и, естественно, политзанятие. Есть примечания: политзанятие будет общее для всего рядового и сержантского состава и проведет его лично замполит, а занятие по медподготовке проведет наш фельдшер Женя. Расписание не на один день. Возможно, постоим еще. Хорошо бы.
   Возвращаюсь в раздумье. Меня встречает Никитин:
   - Комбат, пойдемте на кухню. Суп еще не остыл. И чай есть. Завтракаю, потом беседую с Волосовым и Пирьей о предстоящих занятиях, а в голове другое: надо сейчас же выяснить, что с Евой.
   Иду на хозяйскую сторону. В их комнате никого нет. Неужели ее уже увезли? Выхожу в коридор, к лестнице. Стою в нерешительности, собираюсь с мыслями. Надо подниматься. Наверху хлопает дверь. Спускается хозяин.
   - Дзень добры! - здороваюсь я.
   Он холодно отвечает и вопросительно смотрит на меня. Как можно спокойнее прошу его позвать Еву. На два слова. Он молчит, видимо, колеблется: отшить меня или выполнить просьбу? Потом молча поворачивается и очень медленно возвращается наверх.
   Через минуту на лестницу выскакивает Ева. Увидела меня, заулыбалась. До чего хороша! Бегом спускается ко мне, смотрит в глаза. На лице - немой вопрос, и я отвечаю:
   - Ева, мы еще остаемся.
   - Иле дни?
   - Сегодня и завтра. Может быть, еще. А ты не уедешь? Останешься?
   - 3ocтанусь, зостанусь, Михав!
   Оказывается, она уговорила-таки родителей отложить отъезд. Такая радость! Камень с плеч свалился. Я не скрываю радости, улыбаюсь во весь рот, и она протягивает мне руки. Хочу обнять и прижать ее к себе. Она наклоняется, и я ощущаю ее тепло. Наверху скрипит дверь. Ева выпрямляется и убегает.
   Ко мне спускается пан Богдан и вежливо, по-светски спрашивает:
   - Цо новэго, пан офицер? Цо сен так замыслили?
   Есть над чем задуматься. Сам сообразит, о чем думаю. Отвечаю вопросом на вопрос:
   - Мы очень надоели вам, пан Богдан?
   Против нас, оказывается, у него ничего нет. Но в доме шумно, неудобно. Уж очень много постояльцев. И в соседних домах появились солдаты. Много...
   - Потерпите немного. Мы скоро уйдем, но, учтите, придут другие солдаты.
   - А вы сегодня не уезжаете? Я думал... - не выдерживает хозяин.
   - Все может быть. Как прикажут, - притворяюсь я, выхожу на крыльцо и
   закуриваю.
   ...Звонит Макухин: дает батарее старшину - старшего сержанта Алимова из
   растаявшей роты ПТР и заодно приказывает отправить в его распоряжение Ковалева, - он немедленно приступит к исполнению новых обязанностей повара, кашевара.
   Старший сержант Алимов был одно время командиром отделения ПТР, затем помкомвзвода. Он был заметной, неординарной личностью, довольно часто попадался мне на глаза, и кое-что о нем я знаю. Веселый, разбитной, нахальный, говорят - не трус, в армии давно, с 1940 года, а у нас в дивизионе - с прошлой зимы. Макухин правильно рассудил: старшина из Алимова получится хороший. Через месяц его повысят в звании, и все станет на свое место. Хорошо. И еще я рад за Ковалева. Он заслужил.
   Подзываю Пирью:
   - Володя, у нас забирают Ковалева. Сейчас отправим его в штаб, к Макухину.
   - А почему? Он же наводчик! Зачем отдавать?
   - Получили новую кухню, а повара нет. Наводчика дадут, а - нет, сами обучим. Пока Кириллова или новичка поставим. Пойми: Ковалев всю дорогу мечтал поваром стать. Надо человека обрадовать. Все. Передай приказ Батурину и зови сюда Ковалева.
   В прихожей тем временем солдаты громко смеются, разыгрывают Бадей-кина.
   - Ты, парень, отпиши своей мамане, пусть барсучьего жира пришлет тебе и меду побольше. Очень помогает по утрам натирать. Попробуешь - спасибо скажешь. Спроси у Кириллова, он натирал. Ха-ха-ха.
   - Буде вам охальничать, - вяло отбивается Бадейкин.
   В комнату входит Ковалев, и я сообщаю ему о новом назначении. Он, конечно, рад, и мне приятно видеть эту радость. Жму ему руку:
   - До свиданья, Ковалев. Жаль отпускать, но так будет справедливо. Приступай к новой службе и покажи, что ты настоящий специалист, шеф-повар!
   - До свидания, комбат. Спасибо вам. Я понимаю. До свидания и вам, лейтенант. Разрешите идти?
   Ковалев уходит улыбающийся, удовлетворенный: получил наконец работу по душе, да и шансы возросли. Маловероятно, чтобы новую кухню разнесло шальным снарядом, как старую. А из прихожей уже доносятся громкие солдатские напутствия:
   - Что, Коваль, добился своего? Вода камень точит.
   - Не бузите. Все законно. Настрелялся Коваль, и будет. Теперь пусть другие. А ты, давай, стряпай щи да кашу - пищу нашу!
   - Нас не забувай: гущэ та солодшэ налывай! Навары нам сьогодни борщу доброго.
   - Вот увидите, братцы, он на нашей кухне недолго просидит. Присмотрит себе большого генерала, что рубать любит. Только мы и видели Коваля. Попомните.
   - Побыстрей собирайся и мотай отсюда, а то начальники передумают, -возьмут Никитина. Он тоже умеет стряпать. Получше иной бабы.
   - Бывай здоров! Бери ноги в руки и чеши в штаб. Без задержки, а то... Помнишь Забродина? Так что не тяни кота за хвост, беги.
   ...Забродина взяли в армию в 1942 году с Челябинского военного завода. Недавно его отозвали обратно на завод как специалиста-сварщика по танкам. Жена выхлопотала. Год бегала по начальникам. Добралась до самого главного генерала-конструктора танков. Добилась для мужа вызова на завод. У Забродина уже лежали в кармане все документы на демобилизацию. Нужно было "рвать когти", а ему захотелось еще получить новые сапоги. Побежал на вещевой склад, а по дороге - тяжело ранило. До санбата не довезли - умер. Жадность сгубила. Упустил дорогое время.
   Сквозь смех и гам слышу, как хлопает входная дверь и кто-то по-командирски зычно и бесцеремонно произносит:
   - Пачиму шум слышу, а драки нет?!
   Смех и разговоры стихают.
   - Здорово, орлы батарейцы!
   - Смотри, Алим к нам заявился.
   - Пачиму нэ привэтствуете начальство, как паложэно? Кто здес старший по званию? Пачиму нэ рапартуеш? Чтоб болшэ нэ слышал: "Алим! Алим!" Всэм панятно? Павтарять нэ буду! Зарубитэ сэбэ на насу!
   - А как тебя звать-величать? Товарищ генерал?
   - Тэпэр я ваш старшина! Запомнитэ всэ. А тэбэ, Кырылов, если будэш так разгаваривать с начальством, пасажу на губу. Заруби сэбэ эта!
   - Вот не было печали, так черти накачали. А ты посади меня. Хочу посидеть. Отдохнуть от вас, от начальников.
   - Я тэбэ спэрва заставлю глубокий яма выкопать и пасажу в эту яму. И часового паставлю. Пусть строго ахраняет тэбя, чтоб из ямы к бабам нэ убэжал. И будэш ты палучать у мэня в дэнь адын сухар и адын стакан халодный вада. Ясно тэбэ?
   - Тада Кириллов к бабам не убежит. Зачем часовой?
   - Ты, Кырылов, будеш падхадить ка мнэ строевым шагом за дэсять мэтров! Панятно, орлы? Старайтесь у мэня, вынэсу благадарность!
   - Рад стараться - готов умереть!
   - Атвэчаешь нэправильна. Но будэш стараться, палучиш увольнение в го
   род. В кино пайдеш, дэвачку вазмеш, марожено купиш, шашлик. Панятно
   сказал? Атвэчайте!
   - Служу советскому народу, старшине и помкомвзводу!
   - Маладэц! Правильна, дарагой! Комбат гдэ сидит?
   - Там, в комнате. Давай, строевым! За десять метров! Шагом, марш!
   - Прэкратить разговорчики в строю! - смеется Алимов. - Ха-ха-ха!
   Короткий стук, дверь сразу открывается, и предстает Алимов. Он подносит
   руку в виску и бодро по форме докладывает. Улыбается во весь рот, как старому знакомому. Под черными усами сверкают ровные белые зубы.
   - Выйдем, старшина, покурим, поговорим.
   Выясняется, что свои обязанности он понимает правильно: поддержание порядка и снабжение батареи всем необходимым. Предупреждаю, что, хотя старшине приходится часто отлучаться, я должен всегда знать, где он и что делает.
   - Яснинько. Эта само собой. Будит у нас на батарее флотский парядок. Нэ беспакойтесь, комбат.
   - А сейчас присмотри поблизости дом для пополнения, для первого взвода. С людьми познакомься. Командир первого взвода - человек новый. Нужно помочь ему с устройством пополнения. И о бане поинтересуйся. Ясно?
   - Все яснинько. Будет сделано! Можно идти?
   Началась суета. Прибыли пушки, а вслед за ними - пополнение. Поступила команда: "Всему личному составу, кроме наряда, то есть кроме часовых и телефонистов, прибыть к штабу на общее построение".
   Мы, "старики", строимся на площади перед штабом, а лицом к нам - на расстоянии двадцати шагов - новички. Их больше. Построением и всей церемонией руководит замполит. Ему нравятся подобные торжества. Замполит у нас не кадровый военный, а бывший гражданский партработник районного звена из Кировской области. Свое замполитское дело он знает, выступать перед людьми любит. Говорит толково, красиво и слегка патетично, не опускаясь до серой обыденности. Сначала замполит здоровается со "стариками":
   - Здравствуйте, гвардейцы!
   - Здрав жлам, тащ ктан! - довольно дружно и бодро отвечаем мы.
   - Здравствуйте, солдаты, сержанты и офицеры пополнения!
   Эти отвечают вяло и вразнобой. Смотрю на стоящих перед нами людей. Они очень разные. Есть среди них повоевавшие, но больше молоденьких новобранцев. Последние видны невооруженным глазом: промерзли, посинели,
   согнулись, шинели топорщутся горбом на спинах, подпоясаны небрежно,
   неумело, многие в обмотках.
   Замполит поздравляет новичков с прибытием и держит короткую речь о том, что они отныне будут служить в славной десантной дивизии, в гвардейском противотанковом дивизионе, станут истребителями танков и разной другой фашистской нечисти. Он говорит, что дивизион имеет отличное оружие и мощные быстроходные тягачи. Это совсем не то, что старая артиллерия на конной тяге. "Но главное, - продолжает он, - у нас прекрасные бойцы и командиры, знающие свое дело и испытанные во многих боях". Мы рады принять их, новичков, в свою дружную фронтовую семью. А им, нашим новым товарищам, нужно приложить все силы, чтобы оправдать доверие командования и всего советского народа, которые ждут от нас честного исполнения долга по разгрому ненавистного врага. Еще немного, и мы ворвемся в логово фашистского зверя и уничтожим его в собственной берлоге. Таковы заключительные слова речи.
   Замполит произносит здравицу в честь Родины и Верховного
   главнокомандующего, после чего следует не очень строгое "Ура!".
   Начальник штаба объявляет часовой перерыв и сообщает, что с сегодняшнего дня мы снова будем получать горячую пищу из своей дивизионной кухни. Пока во дворе штаба кормят пополнение, Макухин распределяет новоприбывших по батареям.
   Я отправляю Никитина для присмотра за домом в качестве дневального по батарее, а сам погружаюсь в многочисленные дела.
   Все понеслось-поехало по накатанной дорожке. Без задержки начались занятия и приведение материальной части в порядок. Мы "зацепили" пушки и выехали за город. Батарея разделилась повзводно, и офицеры - Волосов и Пирья - приступили к выполнению "учебного плана".
   В мою батарею попало пять артиллеристов, а взамен Ковалева Макухин дал опытного наводчика, бывшего учителя из Узбекистана Хайруллу Керимбекова.
   ...Потом мы с ним подружились. Я храню его карточку с трогательной надписью и приглашением в гости, в город Чимкент...
   Занятия продолжаются. Я, как положено комбату, перехожу от расчета к расчету, наблюдаю, делаю замечания, даю советы. Поначалу дело не ладится. Солдаты не вникают в суть, отвлекаются, думают о чем-то своем, постороннем. Однако постепенно удается увлечь их. Я и сам увлекаюсь, чувствую себя на месте. Проходит немного времени, и все втягиваются в работу, разогреваются, начинают проявлять интерес к делу, поворачиваются живее. К концу дня уже заметны кое-какие достижения. Главное - исчезли равнодушие и
   растерянность. Чужие поначалу люди стали присматриваться и привыкать друг к другу.
   В морозном воздухе раздаются привычные команды: "К бою!", "Танки справа!", "Танки слева!", "Танки на батарее!", "Прицел десять!", "Бронебойным!", "Огонь!"...
   Новичкам предстоит многому научиться, ко многому привыкнуть: к физическим и душевным перегрузкам, к состоянию постоянной готовности - к прямой наводке.
   Все наладится, свой долг мы выполним.
   Ближе к вечеру прибывает кухня, и жизнерадостный Ковалев с шутками-прибаутками кормит нас перловым супом и пшенной кашей с мясом. Обедаем
   по-походному - на станинах пушек и у тягачей.
   Поступает новый приказ: "Получить в боепитании полбыка!" "Бык", точнее, БК - боевой комплект, - то есть полагающийся на каждое орудие набор снарядов для боя. Посылаю в боепитание два тягача и Батурина с двумя солдатами.
   Быстро, незаметно проходит этот день, наполненный нужными делами и непрерывным движением. Хороший день. Я сказал бы даже - приятный день. Потому что приятно видеть плоды трудов своих - рождение новой батареи.