«КРАХ КОНТОРЫ БАЙМАКОВА…»

Крах конторы Баймакова,
Баймакова и Лури,
В лад созрели оба кова,
Два банкрутства – будет три!
Будет три, и пять, и восемь,
Будет очень много крахов
И на лето, и под осень,
И уж пишет критик Страхов
В трех статьях о спиритизме,
Из которых две излишних,
О всеобщем ерундизме^[22]
И о гривенниках лишних.^[23]

«ДОРОГО СТОЯТ ДЕТИШКИ…»

Дорого стоят детишки,
Анна Григорьевна, да,
Лиля да оба мальчишки —
Вот она наша беда!

«НЕ РАЗБОЙНИЧАЙ, ФЕДУЛ…»

Не разбойничай, Федул,
Не кричи во всю ты глотку
Ты хоть губы и надул,
Да не пьян, не пьешь же водку.
Не визжи и ты, Лилюк,
Будь хорошенькой девчонкой,
Будь ты общий всем нам друг,
А не злющей собачонкой.
Не сердись и ты мама…

Комментарии
(И. Д. Якубович, Е. И. Кийко, И. А. Битюгова)

СТИХОТВОРЕНИЯ И СТИХОТВОРНЫЕ НАБРОСКИ

   Отдел открывают три стихотворения, написанные в 1854–1855 гг. в традиционном одическом жанре. Ими Достоевский, только что отбывший четырехлетний срок каторги в Омском остроге и после этого в соответствии с вынесенным ему по делу петрашевцев приговором проходивший солдатскую службу в Семипалатинске, пытался привлечь внимание правительства к своей судьбе, чтобы добиться хотя бы некоторого облегчения своей участи. Позднее Достоевский никогда не вспоминал об этих стихах, вызванных страстным желанием вернуться к литературной деятельности при почти полном отсутствии надежд на это до вступления на престол Александра I, вернувшего из Сибири декабристов и петрашевцев.
   Иной характер имеют стихотворные замыслы и наброски 60-70-х годов.
   Как свидетельствуют дошедшие до нас рукописи позднего Достоевского, дневник жены писателя и воспоминания его племянницы M A Ивановой, Достоевский любил импровизировать шуточные стихи. Публицистический же элемент, присущий таланту Достоевского, постоянная оглядка писателя в процессе обдумывания своих произведений на текущую злобу дня, на литературных друзей и врагов получили выражение наряду с его повествовательным художественным творчеством и публицистикой в полемических набросках стихотворного характера – пародиях и эпиграммах, которыми испещрены страницы его записных тетрадей.
   Не имея самостоятельного художественного значения (и несоизмеримые в этом смысле с основным творчеством Достоевского – повествователя и романиста), его стихотворные шутки, пародии и эпиграммы интересны как своеобразная лаборатория, из которой впоследствии вышли генетически подготовленные ими гротескно-иронические «абсурдные» стихи капитана Лебядкина в «Бесах».
   Некоторые наброски-пародии, эпиграммы, три рукописные редакции незавершенного стихотворного фельетона «Борьба нигилизма с честностью (Офицер и нигилистка)» (1864–1874) расширяют наше представление о Достоевском карикатуристе, сатирике, полемисте. Стихотворные послания к жене и детям – биографический источник, ценный при обрисовке быта семьи Достоевских в 70-х годах.

НА ЕВРОПЕЙСКИЕ СОБЫТИЯ В 1854 ГОДУ

   Стихотворение написано в апреле 1854 г. в Семипалатинске, куда, после отбытия четырехлетнего срока каторги Достоевский прибыл в марте 1854 г для прохождения солдатской службы в 7 Сибирском линейном батальоне. Оно было представлено 1 мая 1854 г. командиром батальона полковником Беликовым в Штаб отдельного Симбирского корпуса с ходатайством автора «о дозволении поместить оное в «С.-Петербургских ведомостях». В свою очередь, начальник штаба генерал-лейтенант Яковлев 26 июня 1854 г. препроводил стихотворение управляющему III отделением е. и. в. канцелярии Л. В. Дубельту. Разрешения от III отделения на печатание не последовало. Автограф стихотворения так и остался в деле III отделения «Об инженер-поручике Федоре Достоевском»
   Создавая стихи, Достоевский преследовал прежде всего цель убедить правительственные сферы в своей благонадежности и сделать попытку напечататься. Они написаны в связи с обострившимся конфликтом между Россией, с одной стороны, и Англией и Францией – с другой, после того как Англия и Франция объявили России войну. 11 апреля 1854 г. в России был обнародован официальный манифест о войне. Непосредственным поводом к войне послужил спор с Турцией о «святых местах» в Иерусалиме и нежелание Англии и Франции поддержать в этом споре Россию. Газеты регулярно освещали ход событий, в частности «С.-Петербургские ведомости» имели постоянную рубрику «Восстание христиан на Востоке». Как установил Л. П. Гроссман, разрабатывая в стихотворении «На европейские события в 1854 году» тему Восточной войны, Достоевский перенес в него ряд образов, общих для патриотической поэзии 1854 г.^[24] Таковы стихотворения Ф. Глинки «Ура» (Сев. пчела. 1854. 4 янв. № 2), Н. Арбузова «Врагам России» (Там же 1 янв. № 25), Н. Леваршева «Святая брань» (Там же. 8 марта. № 54). Позднее Достоевский благосклонно отзывался о поэме А. Н. Майкова «Клермонский собор» из его сборника «1854-й год» (СПб., 1854), говоря о своем патриотическом воодушевлении в эпоху Крымской войны и о роли России «в нравственном» освобождении славян (XXVIII, кн. 1, 208). Несомненно, что писатель был захвачен общим патриотическим воодушевлением, которое переживали широкие слои русского общества; возможно, что именно в это время сложилось его убеждение об особой роли России в борьбе за освобождение славянских народов от турецкого владычества, которое позднее, в 1876–1877 гг., получило свое выражение на страницах его «Дневника писателя». Можно отметить также, что Достоевский обсуждал с братом возможность хлопот об его переводе на Кавказ (XXVIII, кн. 1, 173).
   В своем стихотворении Достоевский вспоминал политическую ситуацию в Европе в 1831–1832 гг., русско-польский конфликт, о котором писал и Пушкин («Клеветникам России»). Мысли о славянско-русском единстве, гордость при воспоминаниях о событиях 1812 г. сближают оба эти произведения.^[25] Желание Достоевского подражать оде «Клеветникам России» особенно очевидно во второй половине стихотворения. Обращаясь по примеру Пушкина к западным дипломатам и журналистам, он отвечает здесь на обвинения, вызванные восточной политикой тогдашней России («Писали вы, что начал ссору русский…»).^[26]
   Поэты-славянофилы в первые месяцы после начала военных действий были склонны рассматривать войну как испытание, нужное России для ее возрождения, и вместе с тем как средство для освобождения славянских народов из-под власти Турции и для будущего торжества православного Востока над католическим Западом.^[27]
   Вскоре отношение большей части славянофилов к войне изменилось: под влиянием поражений и сдачи Севастополя в их среде, как и во всем русском обществе, резко усилилось недовольство военной политикой Николая I.

НА ПЕРВОЕ ИЮЛЯ 1855 ГОДА

   Стихотворение написано в конце июня 1855 г. ко дню рождения вдовствующей императрицы Александры Федоровны (1798–1860). В связи со смертью в феврале 1855 г. Николая I у Достоевского, по свидетельству А. Е. Врангеля, «воскресла надежда на перемену […] участи– на амнистию».^[28] В марте 1855 г. в ознаменование начала царствования Александра II был обнародован «высочайший манифест», дававший право на производство Достоевского в унтер-офицерский чин.^[29] В начале июля 1855 г. в Семипалатинск с ревизией прибыл генерал-губернатор Западной Сибири и командующий отдельным Сибирским корпусом генерал Г. X. Гасфорт. По воспоминаниям А. Е. Врангеля, он на обеде у Гасфорта говорил с ним о Достоевском и просил представить императрице стихи «На первое июля 1855 года». Гасфорт отказал ему, добавив: «За бывших врагов правительства никогда я хлопотать не буду; если же в Петербурге сами вспомнят, то противодействовать я не буду».^[30] В июле 1855 г. А. Е. Врангель переслал стихотворение в Петербург, и оно через принца П. Г. Ольденбургского было передано императрице.^[31] В сентябре в Военное министерство поступило ходатайство от Г. X. Гасфорта от 13 августа о производстве писателя в унтер-офицеры, к ходатайству было приложено стихотворение «На первое июля 1855 года».^[32] 27 октября 1855 г. Инспекторский департамент Военного министерства «испрашивает» разрешение у военного министра на производство Достоевского в унтер-офицерский чин и запрашивает: «повелено ли будет» прилагаемые стихи «представить императрице Александре Федоровне».^[33] На этом представлении 18 ноября 1855 г. появилась резолюция военного министра князя Долгорукова «Всемилостивейше повелено: рядового Достоевского произвести в унтер-офицеры», строки доклада, касающиеся стихов, зачеркнуты рукою Долгорукова.^[34]
   Осенью в Петербурге среди литераторов распространились слухи о написании Достоевским верноподданнических стихов,^[35] что вызвало возмущение в радикально настроенных кругах. В конце 1855 г. в «Современнике» появился фельетон И. И. Панаева «Литературные кумиры, дилетанты и проч.», где Достоевский был обрисован в карикатурных тонах.^[36]
   О несовершенстве стихов откровенно писал брату M. M. Достоевский: «Читал твои стихи и нашел их очень плохими. Стихи не твоя специальность».^[37]
   Стихотворение «На первое июля 1855 года» написано в жанре философских од и элегий: Достоевскому могли служить образцами ода Г. Р. Державина на смерть графини Румянцевой (1791), его же стихотворение «На кончину графа Орлова» (1796), элегия В. А. Жуковского «На кончину ее величества королевы Виртембергской» (1819). В соответствии с образцами Достоевский, восхваляя Россию, прославлял ее будущее, которое связывал с предстоящими политическими переменами. Однако акцент в стихотворении лежит не столько на событиях, переживаемых Россией, сколько на личной судьбе автора: Достоевский напоминает императрице о Себе, призывая простить его и других подобных ему «отверженцев» перед лицом постигших ее и всю Русь испытаний.

[НА КОРОНАЦИЮ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ МИРА]

Стихотворение написано весной 1856 г., когда Достоевский начал хлопоты о производстве в прапорщики в связи с «высокоторжественным днем коронации государя императора». Кроме того, в ходатайстве Достоевского, переданном генералом Э. И. Тотлебеном военному министру Н. О. Сухозанету 2-му, присутствовала просьба «дозволить ему литературные занятия с правом печатания, на узаконенных основаниях» (см.: XXVIII, кн. 1, 471). А. Е. Врангель извещал писателя о ходе хлопот. В письме от 23 мая 1856 г Достоевский писал Врангелю: «О, дай бог, чтоб моя судьба поскорее устроилась. Вы мне пишете прислать что-нибудь. Посылаю стихи на коронацию и заключение мира. Хороши ли, дурны ли, но я послал здесь по начальству с просьбою позволить напечатать […] Просить же официально (прошением) позволения печатать, не представив в то же время сочинения, по-моему, неловко. Потому я начал с стихотворения. Прочтите его, перепишите и постарайтесь, чтоб оно дошло к монарху» XXVIII, кн. 1, 232). Далее Достоевский обсуждает с Врангелем возможность передачи стихотворения официальным путем, через Г. X. Гасфорта, который едет в Петербург. Писарская копия стихотворения «На коронацию и заключение мира» была приложена к письму Г. X. Гасфорта к Н. О. Сухозанету от 2 июня 1856 г. Как следует из документов Военного министерства, хлопоты Тотлебена и Гасфорта были успешными лишь частично: «его величество, согласившись на производство Достоевского в прапорщики, приказал учредить за ним секретное наблюдение впредь до совершенного удостоверения в его благонадежности и затем уже ходатайствовать о дозволении ему печатать свои литературные труды».^[38] Стихотворение Достоевского было принято «к сведению» (XXVIII, кн. 1, 472), но так и осталось ненапечатанным в делах военного ведомства.

ШУТОЧНЫЕ СТИХИ, ПАРОДИИ, ЭПИГРАММЫ

ЭПИГРАММА НА БАВАРСКОГО ПОЛКОВНИКА

Датируется серединой 1864 г., так как записана рядом с набросками к «Крокодилу» (см. наст. изд. Т. 4). Эпиграмма задумана как пародия на стихи, печатавшиеся в 1860-х годах в газете А. А. Краевского «Голос». Ее текст находится в тетради среди ряда других полемических заметок, направленных против этой газеты. По-видимому, «автор» эпиграммы был задуман как тип «русского за границей», который «теряет употребление русского языка и русских мыслей».^[39]

[ОПИСЫВАТЬ ВСЕ СПЛОШЬ ОДНИХ ПОПОВ…]

Эпиграмма на Н. С. Лескова написана в 1873–1874 гг., в пору завершения им или публикации романа «Захудалый род. Хроника князей Протозановых…» (Рус. вести. 1874. № 7, 8 и 10), упомянутого Достоевским в третьей строке («теперь ты пишешь в захудалом роде»).

[БОРЬБА НИГИЛИЗМА С ЧЕСТНОСТЬЮ (ОФИЦЕР И НИГИЛИСТКА)]

   Датируется 1864–1873 гг. В середине 1864 г. Достоевский записал в тетради название будущего произведения, характеристику его героини – «нигилистки» и наметил некоторые детали. Две записи – каламбур, основанный на игре слов «Росс – рос», и эпизод, обозначенный словами «Голенькая ножка», – получат развитие в позднейших более развернутых разработках этого сюжета, относящихся – первая ко второй половине 1864 – началу 1865 г., а вторая – к последним месяцам 1873 г. Приписанная героине попытка восстать против «родительской власти» и «наказать ее гласностью», направив корреспонденцию в газету «Волос» (в «Голос» А. А. Краевского), объединяет заметки с рассказом «Крокодил», в черновиках и в основном тексте которого также содержатся выпады против «Голоса» и его издателя. Предварительные наброски к «Крокодилу» свидетельствуют, что Достоевский собирался включить стихи об офицере и нигилистке в состав рассказа. После иронического определения понятия «нигилизм», сущность которого, по словам одних, будто бы состоит «в стрижении женских волос», а по мнению других – «в отрицании всего существующего», в планах «Крокодила» следует запись: «Достал стишки: «Офицер и нигилистка». – С учением соглашаюсь» (V, 326). Возможно, что и в проекте «Главы 3» (с описанием встречи друга проглоченного чиновника с его женою и ее «увлечения» этим другом) под названием «стихи на нигилистов» мыслились те же «стишки». Одно время предполагалось, что нигилистка будет фигурировать в рассказе как особый персонаж: она явится к крокодилу, чтобы обсудить с чиновником вопросы женской эмансипации и вопрос о боге. Среди черновых заметок к «Крокодилу» есть следующая: «Если у гусей нет теток, стало быть, тетки – предрассудок» (V, 327). Смысл этой сентенции проясняется при сопоставлении с соответствующими стихотворными строками «Офицера и нигилистки».
   Как и «Крокодил», фельетон «Офицер и нигилистка» вплетается в полемику, которую вели журналы братьев Достоевских «Время», а позднее «Эпоха» с различными общественно-литературными течениями русской журналистики тех лет, в том числе с «Современником» и «Русским словом».
   В начале следующего 1865 г. в «Эпохе» Достоевский намеревался продолжить начатую на страницах журнала полемику, но работа над фельетоном не была доведена им до конца, а вскоре прекратилось издание «Эпохи».
   О своем замысле Достоевский вспомнил вновь во второй половине 1873 или в начале 1874 г., в пору участия в «Гражданине». В те годы в связи с открытием высших женских курсов в Петербурге и Москве вновь возрос интерес к женскому вопросу. Под редакцией Г. Е. Благосветлова с 1866 г. начал выходить журнал «Дело», продолжавший традиции «Русского слова» и также популяризировавший труды по естествознанию и физиологии Т. Г. Гексли, Я. Молешотта, М. Фарадея, Д. Тиндаля, А. Баркера и др. О Ч.Дарвине и его учении в конце 60-x-начале 70-х годов в «Деле» неоднократно писал известный публицист В. О. Португалов. Журнал часто помещал и «хронику женского дела» – тема, которая получила специальное развитие в статьях Благосветлова «На что нам нужны женщины?» (Дело. 1869. № 7), «Женский труд и вознаграждение его» (Дело. 1870. № 2), в серии статей С. С. Шашкова «Исторические судьбы женщины» (Дело. 1869. № 9-12; 1871. № 1–4), в работе А. П. Щапова «Положение женщины в России по допетровскому воззрению» (Дело. 1873. № 4, 6) и т. д. «Гражданин» вступил в полемику с демократической журналистикой по этим вопросам еще до прихода в него Достоевского. В статьях В. В. Мещерского (Гражданин. 1872. № 9, 10 и 31) отстаивался тезис о том, что «женщина призвана быть второю, нераздельною от мужчины, половиною человека, в неразрывном с ним единении осуществляющею свое назначение в обществе: рождать и воспитывать детей».^[40] Позиция Достоевского, судя по «Двум заметкам редактора» в № 27 «Гражданина» за 1873 г., предисловию к статье Л. Ю. Кохновой и корреспонденции «Наши студентки» в № 13 и 22 «Гражданина» за тот же год, была иной. В первой из названных заметок по крайней мере отстаивается тезис, согласно которому «всеобщее образование женщины внесет новую, великую интеллигентную и нравственную силу в судьбы общества и человечества».^[41]
   Новая редакция фельетона возникла в середине 1873 г. и предназначалась для «Последней странички» «Гражданина», но не появилась в ней.

[КРАХ КОНТОРЫ БАЙМАКОВА…]

   Два варианта этого стихотворного наброска датируются декабрем 1876 г. Поводом к их написанию послужило банкротство двух петербургских банкирских контор Баймакова и Лури, происшедшее в конце 1876 г., в частности, о несостоятельности «Товарищества на вере Ф. П. Баймаков и К⁰» сообщалось в «Биржевых ведомостях» от 4 декабря 1876 г. (№ 335). В той же тетради, в которую занесен второй вариант стихов, содержится непосредственный отклик Достоевского на указанное событие, помеченный 5 декабря. О прожектерстве Ф. М. Баймакова (1831–1907), бывшего в 1875–1877 гг. арендатором «С.-Петербургских ведомостей», писал в декабре 1876 г. во «Внутреннем обозрении» «Отечественных записок» и Г. З. Елисеев, отмечая, что Баймаков, не имея «никаких собственных капиталов», «спокойно и светло смотрел в будущее, не верил возможности своего крушения», ибо «не допускал и мысли, чтобы правительство могло попустить рушиться его учреждению», и «смотрел на себя […] не как на биржевого афериста, спекулянта и игрока, а как на благодетеля для людей с маленькими капиталами» (Отеч. зап 1876 № 12. С. 256).
   Как «знаменья времени» наряду с «крахом» Баймакова и Лури в стихах упоминается увлечение спиритизмом, которое охватило широкие круги русского общества в середине 1870-х годов и было подкреплено авторитетами профессоров Петербургского университета – зоолога Н. П. Вагнера и известного химика А. М. Бутлерова. В январском, мартовском и апрельском выпусках «Дневника писателя» за 1876 г. Достоевский уделил внимание спиритизму Успех спиритизма автор «Дневника» объяснял тем, что в силу охватившего русское общество «беспокойства» «метаний», «искания» нравственной опоры, «каждая самая беспутная даже идейка, если только в ней предчувствуется хоть малейшая надежда что-нибудь разрешить, может надеяться на несомненный успех».
   В стихах упомянуты полемические статьи H. H. Страхова, опубликованные под общим названием «Три письма о спиритизме» в № 41–42, 43 и 44 «Гражданина» за 1876 г. от 15, 22 и 29 ноября (перепеч. в кн.: Страхов Н. О вечных истинах (Мой спор о спиритизме). СПб., 1887)

[ДОРОГО СТОЯТ ДЕТИШКИ…]

Шуточное стихотворение 1876–1877 гг., обращенное к жене писателя А. Г. Достоевской.

[НЕ РАЗБОЙНИЧАЙ, ФЕДУЛ…]

Шуточные стихи обращены к сыну, дочери и жене, записаны на обороте второго листа почтовой бумаги. На первой странице того же листа – записи, связанные с романом «Братья Карамазовы» и предназначавшиеся для письма от 2 декабря 1879 г. к издателю «Русского вестника». Этим временем, вероятно, следует датировать и данные стихи.

На горизонте показывается тень как бы Андрея Краевского.[21]

Занавес опускается