Еще три года назад он, Вигмар из усадьбы Серый Кабан, не мог и во сне увидеть, что будет стоять на поле битвы напротив знатного и могущественного конунга фьяллей, как равный перед равным. Но тролли бы подрали это равенство – равенство в праве убивать и быть убитым! Вигмар сын Хроара никогда не был честолюбив и твердо держался правила: сам живи как хочешь, другим не мешай. Но когда пришли люди, собиравшиеся мешать ему жить как он хочет, Вигмар Лисица отдал бы все свои пятнадцать жизней до одной за простое человеческое право на жизнь и свободу. И те, кто стоял за его спиной и думал, как он, делали его сильнее конунгов и великанов.
– Я тебя знаю, бродяга! – крикнул ему Гримкель. – Тебя позапрошлой осенью объявили вне закона на тинге Острого мыса! Ты – убийца и преступник! А ты, Ингвид, не лучших людей выбрал себе в товарищи!
– Я – Ингвид сын Борга, по прозвищу Синеглазый, – сказал Ингвид конунгу фьяллей, будто не слышал этой речи. – Я вижу рядом с тобой, Торбранд конунг, моего родича Гримкеля. Те люди, что собрали войско для этой битвы, не признают его своим конунгом. Ты не получишь с нас дани.
– Твои люди смогут обобрать наши трупы, – крикнул Вигмар, с вызовом глядя в лицо Торбранду конунгу. – Только сначала нас придется убить, а это будет нелегко!
– Как ты смеешь, Ингвид, не признавать законно избранного конунга! – крикнул Гримкель Черная Борода. Он кипятился, как честный человек при виде жульничества и беспорядка. – Меня назвали конунгом на тинге Острого мыса, и ты был при этом! Тогда ты не возражал! А ведь мы с тобой в родстве! Ты не слишком красиво поступаешь, предавая родича!
Ингвид посмотрел на него с изумлением. У него не укладывалось в голове, как можно говорить о некрасивых поступках после того позора, которому подвергся сам.
– Я рад, что муж моей сестры Халькель Бычий Глаз погиб и не увидел твоего позора, Гримкель. Отдавший меч врагу – не мужчина и не конунг, – вполне спокойно произнес Ингвид и перевел взгляд на Торбранда. – Я говорю с тобой, Торбранд конунг. Тебе лучше уйти. Ты не будешь собирать дани с Медного Леса. Все, с кого можно что-то взять, умрут сегодня в битве, но не подчинятся тебе. Подумай, не лучше ли тебе удержать твоих людей от кровопролития. А там, на Остром мысу и прочих землях, населенных трусами, можешь править по своей воле.
– Я не уйду, пока не получу того, что мне нужно, – спокойно ответил Торбранд. Он пришел сюда для битвы и не собирался поворачивать назад. – Я не думаю, что твое войско сможет достойно противостоять мне.
– Он набрал в войско одних троллей! – презрительно крикнул Асвальд. – Посмотрим, хорошо ли они будут биться! Скоро подожмут хвосты!
– Тролли здорово кусаются! – ответил ему Вигмар. – И как бы тебе, знатный ярл, к вечеру не остаться без носа!
– Мы с тобой еще встретимся! – с видом подчеркнутого дружелюбия пожелал Асвальд.
– Надеюсь! – задорно ответил Вигмар.
А в мыслях у него стучало: «Великий Один! Сведи меня с этим, зеленоглазым. Только не с ним, не с Эрнольвом. Только не с ним!»
– Мы сказали все, что можно, – произнес Ингвид Синеглазый. – Дальше пусть говорит наше оружие, и Один отдаст победу достойному.
Торбранд конунг поднял копье; лавина фьяллей у него за спиной дрогнула и устремилась вперед, догоняя конунга. Войско квиттов позади Ингвида и Вигмара, не дожидаясь знака, так же стремительно потекло на них. Две волны боевых кличей взмыли над полем, смешиваясь, заглушая друг друга и превращаясь в неясный шум. Два копья, как молнии, метнулись друг другу навстречу; Вигмар резким движением пригнулся, пропуская копье Торбранда у себя над головой, и оно исчезло в гуще квиттов.
Брошенное им самим Поющее Жало гулко ударило в щит, мгновенно подставленный Арне Черенком, но тут же Арне вскрикнул и повалился под ноги Торбранду. Поющее Жало всегда находит жертву: острие вошло ему в горло под самой челюстью. Обгоняя передних и обтекая мертвого, фьялли бежали на врага; передние ряды смешались, резкий грохот разом сшибленных клинков обрушился, как гром.
С хриплым злобным криком Хродмар ярл ухватился за древко квиттинского копья, без почтения к мертвому товарищу стряхнул тело и метнул копье обратно. Он метил в Ингвида, но не сумел проследить полет: копье в воздухе ярко сверкнуло, ослепляя золотым блеском. И тут же Хродмар охнул, на этот раз изумленно и яростно: рыжий наглец держал свое копье в руке, обратив его острие в сторону фьяллей. Само оно, что ли, прыгнуло к нему в руки? «Один бросил копье против вражеской рати…»
…Молодая стройная женщина с красивым, но бледным и осунувшимся лицом шла через двор усадьбы Медвежья Долина, что в Аскефьорде, держа в руках маленький горшочек масла. Вдруг она остановилась, подняла взгляд на стену хозяйского дома перед собой, и ее зрачки стали такими огромными, что скрыли серо-голубое сияние и сделали глаза похожими на две черные пропасти. Постояв несколько мгновений неподвижно, женщина вдруг охнула и выронила горшок из рук. Он глухо ударился о подтаявшую землю. А женщина медленно подняла руки к лицу, коснулась кончиками пальцев щеки возле рта, точно не знала, что ей делать. Лицо ее наполнялось ужасом; перед устремленным в пустоту взглядом разворачивались видения. На нее навалилось огромное, жуткое облако: над самой головой гремели клинки, острая сталь свистела перед лицом, и чувство смертельной опасности, нестерпимое, ранящее, нарастало с каждым мгновением. Гулкое и болезненное чувство потери, худшее, чем страх смерти, пронзило все ее существо. Невидимый меч отрубил половину ее самой, и в огромную рану со свистом хлынули все ветры вселенной. Тянуло бежать куда-то, кричать, что-то сделать, отвести беды – но куда бежать, на стену дома?
Ингвильда дочь Фрейвида отчаянно и пронзительно закричала, закрыла лицо руками и упала на колени. Со всех сторон к ней бежали люди, кто-то из работников пытался ее поднять, женщины отталкивали его, истошные голоса кликали фру Стейнвёр. Стейнвёр, со сбившимся покрывалом, старалась приподнять Ингвильду и звала ее, но та, никого не замечая, все кричала и кричала, склоняясь головой к мерзлой земле двора.
Кари ярл, прибежавший со всеми, поднял Ингвильду на руки и понес в дом. Покрывало упало с ее головы, светлые волосы распустились и волочились по земле, и женщины толкали друг друга, чтобы на них не наступить. Фру Стейнвёр, бледная и дрожащая, сейчас растеряла всю свою самодовольную деловитость и лишь потрясала сжатыми кулаками, истерически выкрикивая:
– Это Хродмар! Хродмар! Что с ним? Что?
Ясновидение – большое несчастье.
…Хродмар ярл потерял меч, застрявший во вражьем щите, но зато успел вырвать из чего-то трупа секиру; в обычный день она была бы ему тяжеловата, но сейчас, в запале битвы, вполне годилась. Обеими руками держась за длинную рукоять, Хродмар рубил стремительно и неудержимо, не успевая, казалось, даже дышать. Ремешок с косы потерялся, и волосы с правой стороны распустились; розовое от шрамов лицо исказилось, голубые глаза горели, из маленькой ранки над левой бровью по виску тянулся кровавый ручеек. Тяжелая секира так стремительно поднималась и опускалась, что ему не требовалось щита: мелькание стали создавало вокруг Хродмара непроницаемое пространство.
Воинов Ингвида было не больше, чем фьяллей и Гримкелевых квиттов, вместе взятых, но битва шла неровно: волна сражения катилась то к перевалу, то снова в глубь долины. Земля между скалами бурлила и кипела человеческим движением, мелькали тела, искаженные лица, руки с зажатым оружием, цветные пятна щитов, блики шлемов, острые клинки, точно сама земля поросла вдруг разящей сталью.
Хродмар почти не помнил себя: им завладевало безумие берсерка, которому он никогда раньше не был подвержен. Ярл смутно осознавал, что с ним происходит; в нем оставалось только одно стремление – убивать, косить, сминать, рубить эту темную вражескую толпу, чтобы очистить от нее землю. За гулом крови в ушах Хродмар почти не слышал ничего другого.
Но вдруг лязг и крик битвы пронзил, как клинок, мощный и острый свист, который услышали все. В нем звучало что-то сокрушающее, точно некий стальной дух несся над полем верхом на остром копье. Хродмар мельком глянул вверх и застыл.
Прямо на него по воздуху мчалась на сером коне с огненными глазами дева в сверкающей кольчуге. Ее лицо было строго и притом сосредоточенно; без злобы или ненависти, как охотник перед зверем, она подняла копье, деловито нацелив сверкающее каленой синью острие на Хродмара. Он едва успел осознать свое виденье, как что-то сильно толкнуло его сзади в плечо; от острой горячей боли потемнело в глазах, и Хродмар повалился в гущу дерущихся лицом вниз. Валькирия промчалась над тем местом, где он упал, и свист ее копья резал фьяллей, как серп режет колосья.
Хёрдис Колдунья, стоя на вершине скалы, тоже видела, как в небесной вышине открылись синие облачные ворота и из них вырвались на серых конях девять валькирий. Старшая впереди, потом три, потом пять, они как сетью накрыли поле битвы своим строем. Волосы их вились туманными облаками над серыми гривами облачных коней; при взгляде на них глаза болели, зрение двоилось: мигни, и покажется, что это просто серые тучи мчатся на зимнем ветру. С диким визгом, потрясая копьями, Девы Сумерек мчались над полем битвы, неся смерть фьяллям. Так рассудил Владыка Ратей. Отливающие синевой копья мелькали и рвали воздух, а Хёрдис визжала, захваченная их неистовым полетом. Ее раздирали ликующее торжество и жгучая зависть.
Ах, как хотела она быть такой же сильной и свободной! Как хотела она мчаться на диком коне ветра, качаться на волнах ужаса и боли, скользить над отчаянием жизни и смерти, нести победу, нести гибель, править и творить волю судьбы! Ее руки сжимались в кулаки, точно держали сверкающее копье молний, синее, как грозовая туча, с бликами небесного огня на клинке! Кровь ее кипела, каменные оковы дрожали, сердце билось горячо и тяжело, едва не лопаясь. Но Хёрдис была счастлива, счастлива как никогда в жизни: перед ней летел на гребне битвы образ свободы.
А битва кипела, не утихая: мечи людей делали свое дело, сшибаясь, звеня, накаляясь и скользя по живой горячей крови. Фьяллей было много, еще слишком много! Хёрдис не видела того, кто был ей нужен. Дрожащими руками она вынула из-за пазухи горсть холодных округлых камешков и бросила их с горы вниз, в долину битвы. Она кричала что-то, но ветер от пляски валькирий, грохот железа и крики людей заглушали и рвали заклинание на клочья. Только эхом отдавалось где-то между небом и горами:
…неволей иль волей —
будешь ты мой!
мой! мой…
Там, где падали камешки, в первые мгновения никто их не замечал; но внезапно среди отчаянного копошения человеческих тел взметнулась темная гора. По долине прокатился рык, похожий на грохот далекой лавины. Люди, фьялли и квитты вперемешку, с криками подались в стороны; кто-то не смог двинуться и кричал, придавленный страшной тяжестью. В гуще битвы здесь и там вставали громадные звери, похожие на медведей, и их гладкие бока отливали твердым каменным блеском. Чудовищные создания квиттинской ведьмы разворачивались, давя всех вокруг себя, и каждый, кого они касались лапами или боками, тут же превращался в камень. Каждый медведь в первые же мгновения оказался в середине россыпи валунов, только что бывших людьми. Видя это, люди роняли оружие и бежали прочь, метались между медведями, давя и вслепую рубя друг друга.
Гельд Подкидыш едва дышал, измученный непривычным напряжением и ужасом. Он захлебывался среди бесчисленных смертей, кипевших вокруг него; казалось, что горячая кровь липким потоками окатывает все тело и струится вниз, к земле, но не впитывается, а поднимается, заливает его и грозит утопить. Горячие брызги сохли на лице и стягивали кожу; он почти не соображал, что происходит вокруг, и каждый миг ждал, что «все это кончится», что его убьют и он перестанет все это видеть. Он забыл бояться, забыл, с кем бьется и за что: нет и не может быть смысла в таком огромном убийстве людей людьми. Это мир Хель, это кошмарный сон: не может быть правдой этот ужас, где льется кровь из зияющих, кошмарно-свежих красных ран, где выпучиваются глаза умирающих, раздаются хриплые крики, клинки скользят по клинкам с противным визгом и живые люди каждый миг превращаются в кровавые обрубки…
Когда кто-то упал к нему на спину, Гельд обернулся почти невольно, сам не зная, как удержался на ногах. И замер: перед ним шевелилась какая-то живая гора. До сознания докатился рев, который уже какое-то время улавливал слух, и Гельд опешил, не в силах сообразить, что это. Грубо вырубленная морда с разинутой пастью, полной черных зубов, широченные лапы, похожие на куски коричневого кремня… Морок! Тяжелая, как валун, лапа летела на него, и Гельд, не помня себя, отчаянно рубанул по ней мечом.
Серый клинок работы тролля из Дымной горы звонко ударил о лапу, сверкнула багровая маленькая молния, как и должно быть при ударе огнива о кремень. Чудовищный медведь замер, окаменев окончательно. «Меч тролля», столкнувшись с другим колдовством, оказался сильнее, поскольку нес в себе силу сразу двух земель.
– Меч троллей! – хрипло крикнули кто-то. – Он бьет этих… Бьет их!
– Мечи троллей! Мечи троллей! – закричали вокруг.
Но мало кто понял, что же произошло: многим слышалось просто «тролли», и это слово увеличивало смятение. Конечно, это тролли, горные каменные духи, пришли губить их!
Захваченные ужасом, фьялли катились к перевалу, уже не пытаясь сопротивляться, стремясь лишь взобраться на гору и уйти из долины битвы. Но одна из Ингвидовых дружин – Донгельд Меднолобый со своими людьми – прорвалась-таки к перевалу, сметя Арнвида Сосновую Иглу, и фьялли, едва взобравшись на вершину, натыкались на клинки неприятеля. И каждый раз, когда «мечи троллей» сшибались с серыми мечами квиттов, над головами бьющихся вспыхивали маленькие молнии и рассыпались живыми исками, жгущими лица и руки.
Когда перед Торбрандом конунгом вдруг выросло из-под земли каменное чудовище, он не утратил самообладания: помня о квиттинской ведьме, он все время ждал чего-то подобного. Громада двигалась прямо на него, давя и круша всех вокруг, и лучшие клинки, попав под каменную лапу, ломались со звонким натужным треском.
– Уходи! Отходи, конунг! – вопили перед ним хирдманы, поскольку сражаться с этой махиной означало бессмысленно погибнуть.
Торбранд шагнул назад, но давка не позволяла даже отступить. А чудовище приближалось угрожающе быстро – никогда не подумаешь, что камень может так быстро бегать! Под его тяжестью трещали клинки и кости, в воздухе висели отчаянные, жуткие, дикие вопли, от которых закладывало уши и даже глаза против воли жмурились: человеческое существо не может вынести подобного ужаса. Марвин Бормотун метнулся навстречу медведю в последнем отчаянном порыве прикрыть конунга и упал; Торбранд не успел отвести от него глаз и увидел, как тело воина мгновенно превратилось в вытянутый валун.
И вдруг Хёрдис заметила его. Тот, кого она ждала, заблестел и засверкал среди поредевшей человеческой толпы, как та заветная песчинка на дне деревянного лотка; она плохо помнила лицо Торбранда, но сейчас узнала, точно его высокая худощавая фигура была окружена особым светом. Это он!
От восторженного нетерпения Хёрдис подпрыгнула и завизжала, как настоящий тролль. Ее руки тянулись вперед, точно она хотела прямо сейчас, с горы, схватить свою добычу. Но тут же фигура Торбранда скрылась от ее глаз: его заслонил громадный каменный медведь. Чудовище!
– Стой! – взвизгнула Хёрдис. Еще не хватало! – Назад!
Она соскочила с камня, на котором стояла, и устремилась вниз по склону, на ходу собирая обрывки слов, чтобы задержать медведя. И вдруг остановилась. Ее руки и ноги застыли, как опутанные цепями. Хёрдис сжала зубы, напряглась, будто пробуя разорвать невидимые путы, и завыла от бессильной ярости: это он! Свальнир, наблюдавший за битвой и за ней самой издалека, вмешался. Мерзкое чудовище не хочет, чтобы она поймала Торбранда, понимает, чем ему это грозит! Хёрдис готова была умереть на месте от отчаяния: сейчас каменный медведь раздавит Торбранда, и все ее труды пропадут даром! Все пропало!
Она глянула вперед и вздрогнула: над полем метнулся синеватый вихрь. Перед каменным медведем встала фигура женщины в черной кольчуге, с густой волной черных волос и пронзительно-синими глазами на прекрасном и гневном лице. Валькирия держала в одной руке щит, прикрывая Торбранда, а в другой меч с черным клинком, одетым пламенными отсветами. Эта не из тех девяти сумеречных воительниц, сестер Вальдоны. Эта из грозовых дев. Регинлейв! Та единственная, которой позволено действовать против решения Одина, но только для спасения конунга фьяллей. Еще три века назад она выговорила себе у Отца Битв это право. Конунги Фьялленланда менялись, но Регинлейв свято выполняла давний обет.
Хёрдис не сводила с нее глаз: воинственная красота Девы Гроз поражала настолько, что на какое-то время колдунья забыла даже о Торбранде. Вот бы и ей быть такой: невыразимо прекрасной, статной, сильной, а главное – свободной! Свободной, как вихрь, от земных забот, от каменного великана, от тоски и одиночества, от течения лет… От жизни, если иначе нельзя! Проходят века, а Регинлейв остается молодой и прекрасной, и так же проводит время между пирами в Валхалле и упоением битв. А она, Хёрдис… Она, рожденная дочерью рабыни, живет теперь женой великана – тролли бы побрали такую жизнь! На земле нет выхода. Только в небе – где живет Регинлейв…
Очнувшись, Хёрдис внезапно обнаружила, что невидимые оковы Свальнира ее больше не держат. Но и конунга фьяллей было уже не видно: под прикрытием щита Регинлейв, равно непроницаемого для каменных чудовищ и человеческих клинков, он отступил к перевалу. Там его заметили, и битва у самого перевала закипела с новой силой: квитты стремились захватить или поразить вражеского вождя, а фьялли при виде своего конунга воспрянули духом и преисполнились решимости прорваться.
Фьяллей оставалось еще не так мало, и, собравшись и воодушевившись, они сумели-таки подняться на перевал, оттеснив назад Донгельда Меднолобого. Дружина Гримкеля, который вообще не отходил от перевала и вел бой «с краешку», теперь решительно помогла союзникам, поскольку речь шла об общем спасении. Отбиваясь, фьялли поднимались по серым ступеням: квитты сначала преследовали их, но потом отстали. Войска Ингвида и Вигмара остались в Пестрой долине, и поле битвы следовало считать за ними.
Глава 6
Наступила ночь, но в Аскефьорде почти никто не спал. Слухи о том, что случилось с Ингвильдой, летним пожаром разлетелись по всем усадьбам и везде вызвали всплески плача и отчаяния. Все знали, что жена Хродмара ярла – ясновидящая. Перенесенная в дом, она не сказала ни слова и то принималась рыдать и вскрикивать, то затихала, пустым взглядом глядя в стену. Ее горестные видения означали только одно: с ее мужем случилась беда. Значит, войско пошло в битву! А уж если плохо пришлось Хродмару ярлу, любимцу конунга и воплощению удачи всего войска, то другим не на что надеяться.
Все усадьбы, проводившие в поход своих мужчин, с ужасом ждали полуночи. Ждала и усадьба Дымная Гора. Стуре-Одд держал на коленях свой мешочек с рунами, но не решался раскидывать их на участь Сёльви и Слагви. А Сольвейг, молча сидя перед очагом, думала об Асвальде. Что сделалось с ним в этой далекой битве? Если он погибнет… Напрасным окажутся все его мечты и надежды, он умрет, так и не успев доказать конунгу и всему свету, чего стоит… И даже если он погибнет как герой и Один посадит его на почетное место… Неужели он жил лишь ради того, чтобы стяжать посмертную славу? Сольвейг хорошо знала мнение мужчин на этот счет, но в душе не соглашалась. Женское существо живет ради жизни и жизнь считает венцом и смыслом вселенной. Неужели он погибнет – молодой, умный, гордый, по-своему красивый и по-своему хороший уже потому, что она любила его? Она видела перед собой его остроносое лицо с зелеными глазами, и видела добрым и мягким – таким, каким его не видел никто, кроме нее. «Я – его хорошее сердце», – вспоминала она свои собственные слова, которыми отвечала на вопрос родичей, почему выбрала именно неуживчивого и обидчивого Асвальда сына Кольбейна. Он любил в ней живое выражение всего хорошего, что скрыто жило в нем самом. Так как же ей было не ответить на его любовь?
«Я – его сердце…» Разве может сердце жить без тела, а тело без сердца? Он не вернется, и жизнь ее остановится, замрет. Она будет ждать вот так вот вечно, вечно… И дорога ее судьбы уйдет в туманную бесконечность. Она вечно будет сидеть у огня с прялкой, как норна, для которой ничего никогда не меняется. Темнота сгущалась, и надежда неуклонно гасла вместе со светом дня. Тьма, как смерть, обступала со всех сторон.
Незадолго до полуночи Сольвейг встала, набросила накидку и вышла из дома. У нее не было сил сидеть и мириться с тьмой, овладевающей миром.
Она так хорошо знала дорогу к Дымной горе, что ноги легко находили тропку даже в полной темноте. Сольвейг шла, не чувствуя под собой ног, ее несло какое-то смутное чувство: смесь страха, надежды и нелепого убеждения, что она может что-то исправить, если придет сюда. Сидеть дома возле огня казалось преступлением. Она, как младшая из вещих норн, должна быть здесь, где род человеческий узнает свою судьбу.
Сольвейг остановилась под елями, именно там, где ее отец не так давно ждал тролля. Сегодня никакой жертвы нет, но тролль выйдет. Непременно выйдет. Сегодня ему есть что сказать.
Земля под ногами стала слегка подрагивать. Внутри горы послышался стук камней: тролль открывал свои «ворота», расчищая путь наружу. Камни с грохотом сыпались вниз по склону, из пещеры доносилось невнятное гудение: тролль начал свою песню.
Вот он выбрался наружу – огромный, неразличимый в темноте, сам как подвижная глыба темноты. Гудение стихло: тролль заметил человека и приглядывается. Сейчас он обрадуется, что слушатель есть так близко, и во все горло запоет песню смерти, перечисляя тех, кто никогда не вернется домой. Хродмар ярл, Модольв ярл, Торбранд конунг, Арне Черенок, Марвин Бормотун, Хьёрлейв Изморозь, Гельд Подкидыш, Сёльви и Слагви Хранители Железной Головы, Эрнольв Одноглазый, Арнвид Сосновая Игла, Исбьёрн сын Стейнара, Гейрбранд Галка, Арне Стрела, Грани Заплатка, Тормод Кудрявый, Торлейв сын Гуннара, Снеколль Китовое Ребро… Перечню мертвых не будет конца, и каждое имя – удар копьем в чье-то сердце, во множество сердец, потому что каждый, кто дышит на земле, множеством нитей связан со всеми вокруг. И каждый, кто любил или не любил его, с его уходом потеряет частичку себя. А кто-то – невосполнимо большую, важнейшую часть… Асвальд сын Кольбейна…
Неожиданно для самой себя Сольвейг шагнула вперед, к горе, протянула к троллю руки ладонями вперед и вскрикнула:
– Нет! Молчи! Молчи! Я запрещаю тебе! Молчи, не называй его! Никого не называй! Не надо! Молчи! Молчи!
В голосе ее зазвенели слезы, на последних словах они хлынули по щекам. Тролль озадаченно смотрел на нее, его единственный глаз сверкал во мраке голубоватым блеском. Потом тролль попятился назад, шагнул в пещеру. И исчез. Ему приказала сила, которой он не понимал, но которая была сильнее его.
Над Пестрой долиной тоже царила тьма. Всю землю покрывали тела, во мраке ночи так похожие на валуны. Множество их было рассеяно там и тут, целыми россыпями или поодиночке – следы трудов каменных медведей. Сами медведи, семь огромных каменных глыб, застыли в разных местах долины, там, где их застало заклятье Хёрдис. Она остановила их, когда фьялли поднялись на перевал.
Квитты Ингвида отошли от места битвы и расположились станом в соседней долине – там горели их костры. До наступления сумерек Ингвид приказал осмотреть все поле и подобрать раненых – как своих, так и противников. Вигмар Лисица не возражал и даже сам принимал участие, с особенным вниманием осматривая всех оставшихся на поле фьяллей. Себе под нос он бормотал, что с этими гадами нечего нянчиться, но сам помогал поднимать и переносить тех, кто нуждался в помощи. После того как в битву вмешались валькирии и даже квиттинская ведьма с ее каменными чудовищами, в сердце Вигмара пробудилось сочувствие человека к людям. И тайное облегчение – он не нашел того, кого так боялся найти, – тоже сделало его мягче. Пусть уж живут, козлиноголовые, если копья валькирий и колдовство ведьмы оставило им жизнь!
Мертвые тела лежали неподвижно, и над полем битвы двигалась во тьме лишь одна фигура. Это была женщина в длинном темном плаще и с распущенными волосами; в одной руке она держала острый нож, а в другой – маленький кожаный мешочек. Казалось, сама Хель пришла забрать предназначенное ей. Бродя меж трупами, она то и дело наклонялась, всматривалась в лица, изредка прикасалась к остывшим телам. Хёрдис Колдунья искала новое сердце для своего волка. Сам Жадный рыскал где-то рядом, и ни один его сородич из ближних лесов не смел приблизиться к приготовленному угощению, пока не насытится скакун квиттинской ведьмы.
За перевалом тоже горели костры. Собрав остатки войска, Торбранд конунг насчитал не больше двух третей. Все четверо его телохранителей погибли. Но сам он остался невредим, чему был обязан щиту Регинлейв. Она не подвела его, подтвердила, как мудро он поступил, отказавшись от невесты. Явись он сюда мужем или женихом Эренгерды дочери Кольбейна, Регинлейв и не подумала бы трудиться, а далекая невеста не прикрыла бы его щитом.