– Значит, отказалась от союза? – с сомнением повторил князь Вершина. Он не мог так сразу поверить в эти значительные перемены, обещавшие и ему сложно предсказуемые последствия. – Княгиня Избрана Велеборовна, стало быть… Ну, дела!
– Вот ты и думай, князь Вершина! – сказал Доброслав. – Вы и думайте, угряне! – Он оглядел удивленные, озадаченные, встревоженные лица, окружавшие его со всех сторон. – Что это за князь такой – баба, вдова! Нет у вас больше князя, кривичи угрянские! Сами теперь думайте, как дальше жить! И чтобы с такой долей не пропасть, не лучше ли вам будет иных товарищей себе поискать? Там, где у власти крепкие мужи стоят, а не глупые бабы! Ведь вы вятичам не чужие. И на Угре немало вятичей уже живет, и сам ты, князь Вершина, с нашими князьями и волхвами в родстве.
Он обернулся и глянул на Лютомера, к которому это главным образом относилось. Когда-то в молодости князь Вершина привез себе с Оки знатную жену – волхву Семиладу, через детей которой, Лютомера и Лютаву, князь Вершина состоял в родстве с оковскими князьями. Но если князь Вершина надеялся благодаря этому родству избежать посягательств оковских князей на его земли, то те, в свою очередь, надеялись, что родича будет легче прибрать к рукам. Впрочем, дети Семилады состояли с нынешними князьями вятичей в родстве седьмой степени, то есть кровным оно уже не считалось и даже позволяло новые браки.
– Погоди! – Князь Вершина с досадой махнул рукой. – Ты уж очень спешишь, Доброславе. Прямо сейчас тебе все подай! Молодой еще, успеешь! Соберем сперва народ, объявим твои новости. Пусть люди думают.
– Ну, пусть думают, – согласился Доброслав. – Только я, если ты позволишь, сам с угрянами говорить буду.
– Захотят тебя послушать – поговоришь. Ну, отдыхай покуда. Бабы вам поесть собирают, – Остряха, глянь, не готово там?
– Не затягивай, князь Вершина. Мне долго отдыхать некогда. Пока я ездил, не началось бы у нас опять… Ничего с Оки не слышно?
– Никого не было у нас с той стороны покуда. Хазар опасаешься?
Доброслав не ответил, но и так все понимали, что их, проклятых. Уже не первый век русские племена – донские лебедяне, воронежские поборичи, днепровские поляне, бережане, гнездиловичи, ярковичи, жившие ближе к далеким теплым морям, вели почти непрекращающуюся войну с Хазарским каганатом, одной из самых могучих держав, известных славянам. Шесть-семь лет назад три могучих русских племени – с верхнего Дона, верхней Оки и Днепровского Левобережья – мы наконец объединились и провозгласили свою державу, Русский каганат. Объединенными усилиями они не только давали отпор хазарам, но и причиняли им немалый урон, вторгались во вражеские земли, из-за чего хазары были вынуждены просить помощи у Византии. Но, несмотря на успехи, русам дорого обходились эти войны. Русские князья – Святомер оковский, Ярослав киевский, носивший титул кагана русов, Воемир донской – постоянно искали союзников.
Князь Вершина предложил гостям выбор: разместиться по одному – по двое в жилищах Ратиславичей, где сколько найдется места, или раскинуть шатры на луговине, и Доброслав выбрал второе – в конце весны в печах уже не имелось необходимости. Приезжие принялись устраиваться на отдых, а князь разослал гонцов по ближайшим вервям. В честь такого важного события, как смерть смоленского князя, предстояло созвать старейшин со всей Угры и притоков, и вече могло состояться не ранее чем дней через десять. Доброславу эта задержка причиняла большую досаду, но он понимал, что иначе нельзя. По мере расселения славянских племен, уходивших вдоль рек все дальше и дальше от древних прародин, созывать общеплеменные веча даже малых племен становилось затруднительно, но настолько важный вопрос, как смена светлого князя, мир или война, обсуждать можно было только так. А сам князь Вершина даже радовался задержке, которая давала ему возможность все обдумать и предварительно обсудить с родичами.
Первоначальный совет собрался сам собой – Ратиславичи вовсе не расходились, проводив Доброслава, а тут же принялись обсуждать новости. Ради важности дела князь Вершина даже послал за сыновьями, чтобы не пересказывать им потом, а также за старшей жрицей, своей сестрой Молигневой, которая, хоть и баба, могла иной раз подать дельный совет. Вслед за ней пришла и княгиня Володара – самая молодая из его жен и самая знатная, взятая из смоленских земель и родившая Вершине троих младших сыновей, старшему из которых сейчас было пять лет.
Трое его старших сыновей все родились от разных матерей и совершенно друг на друга не походили. Лютомер, первенец, своей сединой в русых волосах, затягивающим взглядом и неуловимым отпечатком дикости, дыханием Леса, которое сквозило во всем его облике, внушал трепет даже родичам, но именно его слово, слово наследника, главы бойников и просто умного человека, весило немало. Девятнадцатилетний Хвалислав, сын хвалиски Замилы, молчал, опасаясь ляпнуть какую-нибудь глупость; будучи горячим и честолюбивым, он пока не имел того боевого опыта, что был у Лютомера, и сейчас с замиранием сердца ждал, не выпадет ли и ему наконец случай отличиться в ратном поле.
Третий сын, Борослав, Вершине приходился, строго говоря, не сыном, а племянником – он родился от младшего Вершининого брата, Радовита, умершего двенадцать лет назад. Вершина тогда взял братову вдову к себе – не маяться же ей одной, когда в роду мужиков хватает! – и ее самая младшая дочь, Золотава, родилась от него. Но благодаря этому семнадцатилетний Борята стал считаться княжеским сыном и занимал место рядом с Хвалисом, впереди прочих двоюродных братьев.
– Неужели правда, что князь Велебор умер? – толковали Ратиславичи. – Понятное дело, года голодные прошли, и не он один… Да, от Марены, как говорится, нету коренья!
Князя Велебора на Угре видели, может быть, два раза, – обходя полюдьем свои владения, так далеко на восток он почти не заезжал, довольствуясь теми дарами, которые князь Вершина присылал ему на Днепр. Он был хорош уже тем, что не вмешивался в угрянские дела и войска с Угры требовал всего два раза. Ожидаемые перемены могли быть только к худшему, раз уж на Днепре завелся новый князь, да еще, чудно сказать, женщина!
– Она – единственная дочь княгини Дубравки, внучка Гневомилы! – вспоминала Молигнева. – Род хороший, и женщины в нем все были мудрые!
– Да ладно, мудрые! – отвечал ей волхв Велерог. – Ведь она сама два раза здесь была – когда ее замуж за Рудомера оковского везли и когда она потом от вятичей назад восвояси бежала. Сама она, конечно, дева бойкая и собой красивая, но не волхва! Не дали ей боги мудрости, не призвали к служению. Только и может, что на большие праздники возле жертвенника стоять. Ни воевать ей, ни с богами говорить – нет, не выйдет толку!
– А ведь если и впрямь Велебор умер, а на стол смоляне девку посадили, то нам под девкой жить не годится! – говорил тем временем Богомер, не дожидаясь, пока служители богов разберутся, как там у новой смоленской княгини по их части. – С ума они, смоляне, сошли, что ли? Девку! Мужики, что ли, перевелись у них?
– Может, неправда? – усомнился старейшина рода Мешковичей, по имени Немига. Мешковичи жили близко – их дети играли с юными Ратиславичами, их женщины ходили к ратиславльским шить и болтать, поэтому все новости перелетали туда-сюда мгновенно. К тому же Немига женил своего старшего сына на дочери Богомера и заседал в здешней братчине на полных правах свата.
– Нет, не будет Доброслав в таком деле лгать. – Князь Вершина покачал головой. – Видно, совсем худые дела у смолян. Может, у них война какая, всех мужиков княжьего рода перебили?
– У них война, а мы и не знаем? – не поверил Толигнев, кормилец Хвалислава. – Кабы война, прислали бы к нам за ратниками. Помнишь, тогда князь Велебор с полотеским князем Столпомиром воевал, мы тут тоже войско собирали.
– Эх, молодые мы с тобой еще были, Толига, брат ты мой! – Вершина усмехнулся и даже взъерошил свои русые кудри под шапкой, и сейчас еще густые и красивые, несмотря на седину. – Молодые, неженатые!
– Ладно, старое вспоминать. – Богомер с суровым видом разгладил усы, похоже, скрывая усмешку. Как раз из того похода он привез свою первую жену. – Раз такие дела, надо и нам к смолянам посольство собирать, новой княгине в верности клясться и дары приносить.
– Эй, эй, погоди! – переполошился Толигнев. – Осади назад! Уже он и дары принес, и в верности поклялся! А я, может, не хочу? Мы, может, не желаем бабе кланяться! Ты-то, княже, что скажешь?
– Людей соберем, спросим, – уклончиво ответил Вершина. – А спешить и впрямь некуда. Они там девку на княжий стол посадили – нас не спросили, хотим мы, угряне, такую княгиню иметь или не хотим. А раз не спросили, то теперь и мы сами за себя решаем, как нам дальше жить.
– Это ты правильно сказал! – одобрил Толига и повеселел.
– В самом деле, что ли, с хазарами воевать задумал? – почти испугался сват Годила, брат второй княжьей жены, Любовидовны.
– Зачем сразу с хазарами?
– А как же еще? Между смолянами и вятичами мы одни не проживем, – либо под руку смоленского князя, либо вятичского идти надо. А идти под вятичей – с хазарами воевать. Доброслав, вон, уже сказал. Да и без него понятно. Может, эта княгиня новая и не станет в наши дела лезть, так и пусть ее… Правильно Богоня говорит. Надо дары собирать да послов на Днепр снаряжать…
– Не надо никаких послов! – закричали разом Толигнев и Немига. Махнув рукой в сторону свата, Толига добился тишины, вскочил на ноги и торопливо заговорил: – А другие-то кривичские князья обрадуются, что ли, что на Днепре баба в князьях? И полотеский князь, и плесковский, и изборские соколы, и дешнянский, какие там есть еще, сейчас все на смолян войной пойдут, будут землю ничейную к рукам прибирать. А с кого она, Велеборовна, войска потребует? С нас, вестимо! Так что не с хазарами, так с кривичами воевать придется! А с кривичами мы воевать не будем! Мы сами кривического корня, от общего деда род ведем, и я со своей кровью воевать не стану! Велес и чуры нас за такое дело проклянут!
Отцы кричали и спорили долго; женщины, слушая под дверью, ловили долетающие обрывки голосов. Пока что ничего не прояснилось, и сам князь Вершина по большей части молчал. Это был неглупый человек, в меру отважный, в меру осторожный. Племени угрян предстояло принять важное решение, и отсидеться в своих лесах явно не получится.
– А я вот еще что думаю, – заметил Велерог. – Раз мы теперь не под рукой смоленского князя, а вроде как сами по себе, князь вятичский-то не придет нас воевать? Вятичи-то вон где – рукой подать! Увидят случай всю Угру в свои руки забрать – куда мы без Смоленска? Или хотите вместо Велеборова рода светлому князю Святке кланяться и дань платить?
– Да ему бы свое удержать, Святке-то! – напомнил Толига. – С Дону хазары повадились к нему ходить, а там ведь самый хлеб! Не леса, как у нас, где пока себе хоть с убрус пашню раскорчуешь, все жилы надорвешь! Там чистое место, как скатерь, знай паши! А земля какая! Купцы рассказывали. Не то что у нас. Они, придонские, хлебом этим живут да еще торгуют. А хазары их с тех земель вытесняют. Вот они и просят помощи.
– А пусть-ка выкусят! – воскликнул Годила. – Чтобы мы, угряне, свою кровь проливали, для них, оковских, земли отвоевывали! А пусть выкусят! Нам до тех земель далеко, нам все равно там не пахать. Мы уж тут как-нибудь управимся. Хоть ты и говоришь, Толига, пашню тяжело корчевать, зато своя она, пашня, никакие хазары-булгары сюда не придут ее топтать. А эти там, на Дону, пусть сами справляются. Я и знать-то не знаю, что там за Дон такой и где он есть.
– Зато торговать через Дон с другими землями южными можно, – заметил Вышень, нынешний глава одной из младших ветвей Ратиславичей. Он был довольно ловок в торговых делах и неоднократно ездил по поручению Вершины продавать излишки дани. – Наши меха на Дон возить, на Волгу и за Хвалынское море – лучше ничего не придумаешь.
– Да и там хазары пошлины дерут, дальше Дона ведь не пускают. – Богомер махнул рукой: – Ну его, Дон этот. Тут Годила правильно говорит. Не нужны нам степи донские, а коли князю Святке нужны, пусть сам воюет.
– Так ведь он без войска и хлеба не даст, – напомнил Дерюга, глава рода Коростеличей, жившего в ближайшем соседстве. Он тоже прибежал в Ратиславль предупредить о вятичах и успел сразу после них, с самым небольшим опозданием.
– Обойдемся! – Богомер махнул рукой. – Всего-то ничего потерпеть осталось.
– Сплюнь! – перепугался Немига и торопливо постучал по деревянной лавке. – Хвали хлеб в закромах! До жатвы еще вон сколько – мало ли что!
– У тебя, старейшина, еще есть чем терпеть, – обиженно заметил Дерюга. – А мы чуть ли не с новогодья кору да белокрылку едим. Вот не присудил ты нам, княже, тогда Кривой лужок в зарод…
– Да что вам с того лужка, там коровы все траву выели, не взойдет там ничего! – опять принялся утешать его Годила.
– По се поры не померли, стало быть, до жатвы доживете, – отрезал Богомер. – Или ты, дед, воевать хочешь? Внуки лишние есть?
Дерюга обиженно отвернулся – воевать он не хотел, и возразить ему было нечего.
– Ладно, подумаем еще, – решил князь. – А то сами передеретесь, куда там хазарам! Да смотрите, гостя не злите мне пока. Чтобы он и сам не злился, и батьку своего, если что, успокоил. Надо ведь еще и о том помнить – а ну как князь Святко от хазар отобьется, а зимой на нас пойдет?
– До зимы приготовимся, – веско пообещал Богомер, который и сам уже об этом подумал. – Сперва решить надо, что со смолянами делать. А с вятичами разберемся как-нибудь.
Князь Вершина распустил родичей, люди разошлись из братчины по своим делам, а Лютомер с бойниками отправился восвояси. Парни возбужденно обсуждали новости – в случае той или иной войны именно им предстоит идти в бой в первых рядах.
Возле самого Ратиславля они встретили Галицу, которая только теперь возвращалась из леса. Она улыбнулась Лютомеру, но он, к ее тайной досаде, ничего не заметил. Да и с какой радости он, старший сын и наследник князя, будет замечать улыбки какой-то вдовы-холопки из домашней челяди Вершины? С тем же успехом ему могла бы улыбаться какая-нибудь коза.
В Варге Лютомер собирался первым делом рассказать обо всем сестре, но дома ее не нашел.
– Приходила, уж как вы ушли, Немигина дочь, – доложил Хортогость. – Наша с ней и убежала. Да тут они где-нибудь, на бережку. Покличьте, или я вон Гуляйку пошлю. Далеко-то не уйдут.
– Я сам найду. – Лютомер кивнул.
Куда могла пойти его сестра, он очень хорошо представлял. А не знал бы – нашел бы по следу. Даже в обычном человеческом облике сын Велеса сохранял многие звериные качества – быстроту, осторожность, неутомимость, тонкий слух и острый нюх. А уж свою родную сестру, с которой они сжились за последние шесть лет ближе некуда, он нашел бы даже в чужом лесу, не то что в своем, где хоть с каждым деревом здоровайся.
Когда утром явилась Галица, Лютава еще только встала и расчесывала волосы, поэтому даже не успела толком понять, что случилось и куда вдруг сорвался брат вместе со всей дружиной. Правда, Хортогость пересказал ей речи Галицы, но Лютава все равно недоумевала и очень обрадовалась, когда в дверь опять постучали. Притом постучали именно к ней – она жила отдельно от всех, в маленькой полуземлянке на самом краю поляны. Выскочив наружу, Лютава увидела Далянку.
Отец Далянки был главой Мешковичей – одного из многочисленных и богатых родов, жившего неподалеку от Ратиславля. Его род по старой памяти считался голядским, но еще лет сто назад они научились у пришельцев-славян ковать железные наральники и распахивать пашню. Благодаря многочисленным бракам с кривичами они и между собой стали говорить по-славянски, и из всех Мешковичей голядскую речь помнила теперь только старая бабка Шваруса. Бабка же дала внучке имя Дайле, которое соседи и родичи быстро переделали в Далянку. Девушка словно взяла все лучшее, что могли ей дать оба народа: высокие скулы подчеркивали прелесть больших темно-голубых глаз, а золотистые волосы обрисовывали продолговатое лицо мягким сиянием. Нрава Далянка была покладистого и приветливого, со всеми дружила и ничуть не гордилась своей красотой.
Лютава заметно уступала подруге красотой, но это ее нисколько не огорчало. Старшая дочь князя Вершины, единственная родная сестра Лютомера, очень походила на брата: высокая, худощавая, узкобедрая, с продолговатым лицом, широким ртом и узкими, немного близко посаженными серыми глазами. Кожа у нее была смугловатой, и летний загар прилипал к ней накрепко, не сходя даже за долгую зиму. Вот волосами она могла гордиться: русые, длиной до колен, густые, мягкие и слегка волнистые, истинно как у берегини. В двенадцать лет, после первого взрослого посвящения, она оставила отчий дом и с благословения матери ушла жить в Варгу, к своему брату Лютомеру и его побратимам-бойникам. В этом тоже проявился след древнего обычая: среди бойников должна находиться одна-единственная женщина, жрица Марены, которая в древности являлась и наставницей, и сестрой, и женой всем побратимам. Последнему парни, конечно, очень бы обрадовались: общества женщин им здесь не хватало, а в Лютаву некоторые из них были прочно, хотя и тайно влюблены и не променяли бы ее ни на какую другую девушку. Но вот тут их ждало разочарование: на ней лежал какой-то зарок, не позволявший ей свободно распоряжаться своей любовью.
– Ох ты, кто пожаловал! – При виде подруги Лютава обрадовалась. – Что ты прибежала с утра пораньше? Или вас уже грабят лиходеи речные?
– Какие лиходеи? – Далянка удивилась. – Случилось что-то?
– А ты не слышала?
– Нет.
– К нам чуть ли не на рассвете Галица прискакала. Трещала, что по реке идет ладья, а в ладье молодцы чужие, незнакомые. Да все при оружии. Ну, мы-то не сильно испугались, а по реке народ, боюсь, всполошится.
– Я не знаю, у нас не было никого. – Далянка покачала головой. – Выйди, поговорить хочу.
– Пойдем. Хортога, я к реке схожу! – крикнула Лютава, чтобы ее не искали, и вышла.
Две девушки пошли через светлую рощу – солнце уже заливало вершины берез, но внизу была прохладная, приятная полутьма. Волки, как известно, любят устраивать свои логова на болотах, выбирая сухое местечко среди топей, поэтому и обиталище «волчьего братства» полагалось устраивать в похожих местах. Но людям на болоте не жизнь – сырость, комарье, – поэтому первые угрянские бойники облюбовали место между Угрой и ручьем, который с тех пор стал называться Волчьим. Кругом вода – значит вроде как на острове, поэтому обиталище угрянских «волков», кроме собственно Варги, звали в волости еще Волчьим островом.
Пройдя через рощу и покинутую пять лет назад лядину Переломичей, девушки вышли к берегу Угры. Из-за кустов доносился заунывный голос пастушьего рожка, – судя по тому, как он то начинал гудеть, то умолкал и начинал снова то же самое, это старший пастушонок обучал младшего. Там пасли все те же Переломичи, отвоевав у Коростеличей право на прибрежную луговину, которую те хотели прошлый год распахать. К князю Вершине приходили судиться, а как добром дело не решили, то старейшины обоих родов выставили бойцов на божий суд. Хорошо, что по таким делам бьются без оружия, так что все кончилось вывихнутой рукой коростельского мужика Навара, а торжествующие Переломичи и дальше пасут там своих коровенок.
На полянке росла старая береза с искривленным стволом, на который можно было сесть, как на скамью. Там устроилась Далянка, а Лютава сразу подошла к берегу и села, подобрав подол рубахи и спустив босые ноги в воду. Купаться пока не пришла пора, но солнце припекало уже так, что хотелось освежиться. От реки тянуло прохладой, темные в тени струи колыхали длинные зеленые стебли водяных трав. Над водой зависла стрекоза с синим тельцем и прозрачными крылышками. Лютава глубоко вздохнула, словно пыталась втянуть в грудь всю прелесть этого мира, полного сил и свежести в конце весны, когда каждая травинка налита благодетельной силой Ярилы и стремится жить, жить, жить…
– Ты чего третьего дня не приходила, мы на лугу собирались? – спросила она, обернувшись.
– Да бабка Шваруса посадила нас всех горшки лепить! – Далянка улыбнулась. – Говорит, побили все, а по весне под молоко нужно. Знаешь, у Рушавки так ловко получаться стало! Лучше всех!
– А вчера?
– А вчера к нам Галица заходила, даже ночевать оставалась. Заболтала, я и не заметила, как время прошло.
– А, вот откуда ее несло, непутевую! – Лютава усмехнулась. – Я уже подумала: какого лешего она с утра пораньше в такой дали от дома рыщет?
– Да ты слушай. Говорила, куму зашла проведать к Овсяничам, да замешкалась, вот к нам под вечер и забрела. Тоже, дескать, проведать. Замила ей велела вызнать, как мы поживаем и все ли у нас благополучно.
– С чего это Замилке вдруг о вас беспокоиться? – Лютава пожала плечами. – Может, хочет чего? Может, думает твоих старших задобрить ради своего галчонка ненаглядного?
Галчонком старшие женщины по старой памяти называли княжича Хвалислава, который с детства выделялся своими черными волосами и темными глазами среди ратиславльских детишек, и многие переняли у них это прозвище.
– Это еще что! – Далянка вздохнула. – Если бы просто задобрить! Нет, она правда у Овсяничей была, пирогов принесла, с яйцами, какие Журавиха печет. Дескать, Замиле послали. Меня тоже угощала. Только ты знаешь… Как я того пирога поела, так и чую… – Она запнулась.
– Что? – Лютава повернула голову и посмотрела на нее.
– Ну, не знаю, как и сказать. Что-то такое чую… Будто мурашки по всему телу бегут, и беспокойство какое-то такое… То ли голодна я, то ли хочу чего-то, а чего – не пойму. Внутри все шевелится, то ли бежать хочется куда-то… Ну, не знаю. А ночью…
– Что – ночью?
Лютава встала и подошла к ней, внимательно оглядывая подругу. Теперь она заметила, что Далянка какая-то не такая – что-то неуловимо странное появилось в выражении ее всегда ясного и приветливого лица с чуть приподнятыми, как будто в улыбке, уголками губ – какая-то тревога, неуверенность, глубокое внутреннее удивление. Тонким нюхом кудесницы Лютава уловила запах ворожбы и дальше слушала, не сводя с Далянки внимательного острого взгляда.
– А ночью снится мне… Ну… Хвалис снится. И таким красавцем кажется, словно лучше и на свете нет. Будто обнимает он меня, слова разные говорит… А я слушаю, и так хорошо мне… Аж вспотела во сне. Вертелась, Рушавку разбудила. И как проснулась – все о нем думаю. Вот и думаю – с чего бы это?
Далянка вопросительно посмотрела на Лютаву. Второй из княжеских сыновей никогда ей не нравился, и внезапно вспыхнувшие чувства удивили в первую очередь ее саму. А привычка советоваться с Лютавой у нее была давняя – на два года старше, дочь волхвы и внучка волхвы, покровительница Варги, Лютава казалась ей сильной и мудрой, как сама богиня Марена.
– Ну-ка, погоди…
Для такого простого дела Лютаве не требовалось особых приготовлений. Она прикрыла лицо руками, чтобы не мешал свет Явного мира, и тихо забормотала под нос:
– Мара-Марена, матушка гневна, темные ночи, звездные очи, горе вздымала кощные чары…
В таких случая совершенно все равно, что говорить. Заговор только настраивает сознание на восприятие Навного мира, открывает «навное окно», а слова у каждого свои – главное, чтобы они помогали и настраивали именно тебя. Росомана, волхва из рода Гореничей, вообще стучится в свое «навное окно» при помощи колыбельной песенки, под которую ее когда-то качала старая волхва Плескава, ее прабабка, – с детства Росомана привыкала, что под эти слова сознание «уплывает», и пользовалась ими всю жизнь.
Призыв к Марене, божественной покровительнице Лютавы, сразу возымел действие: перед глазами потемнело, по коже побежали мурашки, а потом она словно затвердела, как каменная, – это дух обнаружил свою иную, по сравнению с телом, природу. Внутренний взор устремился вперед – и в самом сердце Далянки Лютава увидела темное пятнышко. Оно было живое и шевелилось, высасывая из души теплую силу и вкладывая взамен чужую волю.
Лютава издала короткий злобный рык, как настоящая волчица, – так ее разгневала чья-то попытка завладеть Далянкиной душой. С диким воплем она прыгнула вперед – сама Далянка от неожиданности и испуга отшатнулась и упала на траву.
Черный комочек выскочил из сердца и растаял.
Лютава постояла, приходя в себя – в прямом смысле. По коже опять побежали мурашки, как будто она «отсидела» все тело разом. Она отняла ладони от лица, зажмурилась – яркий свет весеннего дня резанул по глазам. Далянка сидела на траве и в ужасе смотрела на нее.
– Не ушиблась? – Лютава подошла и протянула руку: – Давай подниму.
– Не-ет… – Далянка уцепилась за ее сильную загорелую руку и поднялась. – Дура я… Уж сколько раз видела, а каждый раз так страшно…
– Страшно было вчера, – сердито ответила Лютава. – Она ведь, дрянь такая, тебе подсадку подсадила, приворожить к Хвалису пыталась. Ну, я им дам! Вот ведь придумала! Ну очень хочет Замилка Хвалиса на тебе женить. Не добром, так приворотом. Да их убить мало!
– Ну что ты – ведь он тебе брат!
– Леший ему брат!
– Да если бы хоть леший! У него же тут родни никого, только через князя Вершину. А мать – пленница, бывшая роба. У Люта, у Боряты, у младших ваших всех родня знатная. А у Хвалиса никого! По матери ни рода, ни племени. Вот он и хочет хоть как-нибудь корень пустить, хоть через жену.