У лечебников - частность, у администраторов - обобщение.
В идеале прекрасно сочетание лечебной и административной работы, прекрасно взаимопонимание, взаимопомощь, взаимовыручка. А в жизни? Сколько людей - столько характеров. Сколько больных - столько болезней. Пойди совмести, угадай, предвидь. Тут нужен ум, такт, дальновидность, культура. А дело не стоит на месте. Люди идут. Никогда не знаешь, что подбросит тебе жизнь в следующую минуту...
Обычно профессор Горбачевский ладил с администраторами. Он на своей шкуре испытал, что такое организовывать и обеспечивать: в годы войны совмещал административную должность с лечебной работой. Более того, он иной раз помогал руководству своим именем, своим авторитетом, своим умением находить общий язык с разными людьми. А если сам не вмешивался, то позволял пользоваться своей фамилией. Администраторы с того и начинали некоторые важные разговоры:
- Вот есть у нас профессор Горбачевский. Быть может, слышали? Тот самый... Так вот для его клиники, для него лично совершенно необходимо, и притом срочно...
И получали под это имя, как под гарантированный вексель, аппаратуру, лекарства, деньги, оборудование.
Олег Дмитриевич даже гордился тем, что его имя служит своеобразным паролем и приносит пользу родному институту. Разумеется, эту гордость он не выказывал на людях, со временем и сам привык к ее ощущению и удивлялся, если не улавливал упоминания своей фамилии по какому-либо полезному, положительному поводу.
Из уважения к его персоне администраторы чаще всего не приглашали его к себе, не отвлекали от дел, а сами приходили в кабинет профессора. Принимая эти знаки внимания, он обычно отвечал на них любезностью и доброжелательством. Все это сильно действовало на сотрудников, на прикомандированных, на студентов, па всех, кто находился в эти минуты в его кабинете или в приемной. Еще бы! К нему само начальство приходит.
Не частый случай!
И этому приходу Олег Дмитриевич тоже не придал значения, хотя он и вывел его из обычного, ровного состояния. Явился главный врач клинической больницы доцент Гати.
Олег Дмитриевич встретил его улыбкой, не той, что относилась ко всем, а особой, добродушно-насмешливой, адресованной только доценту Гати, а еще точнее - его комичной, примечательной внешности. Был доцент Гати весь пухлый, как закормленный ребенок, гладкий, лоснящийся, с тройным подбородком. По поводу его внешности без конца острили товарищи, называя его то "с запасом", то "гофрированный", разыгрывали его и потешались над ним, наперед зная, что он не обидится, а посмеется над шуткой вместе со всеми. Однако что касается службы, тут доцент Гати был неумолим, исполнителен и настойчив до предела. Прилипнет по какому-нибудь вопросу и не отстанет, пока не добьется своего.
- Здравствуйте, голубчик, здравствуйте, - первым поздоровался Олег Дмитриевич, сразу же смекнув, по какому делу явился главный врач.
Доцент Гати почтительно пожал руку Олегу Дмитриевичу, сел в предложенное ему кресло и еще долго отпыхивался, все не начиная разговора, делая вид, что слишком задохнулся" поднимаясь по лестнице.
- Да-а, - наконец выдохнул он, показывая, что И трудно ему, и не рад говорить, а надо, служба требует. - Быть может, не указывать этот случай?
- Непорядочно, - тотчас откликнулся Олег Дмитриевич.
- Но он же нам всю картину, так сказать, портит!
- Мы имеем дело не с куклами,-возразил Олег Дмитриевич.
- Это, та-сказать... - заволновался доцент Гати. "
Но мы уже написали, и к совещанию подготовлен материал. А тут, та-сказать, сук, на котором сидим ..
- Непорядочно, - повторил Олег Дмитриевич.
Доцент Гати вынул аккуратно сложенный платок, промокнул им лицо, все три подбородка по очереди
- Прямо и не знаю, что, та-сказать, делать. Вопрос большой, в масштабе не только города: в клинике нет смертности. И вот, та-сказать, причины: отличная диагностика и глубокое прогнозирование.
Олег Дмитриевич с пониманием покивал головой, но не поддержал предложения главврача.
- И тут, та-сказать, как назло, как раз накануне совещания...
- К сожалению, такова наша профессия, голубчик, - Олег Дмитриевич развел руками.
Он долго смотрел в глаза главврача. Тот даже прослезился, опять полез за платком. Но взгляд Авторитета выдержал.
Доцент Гати еще посидел, попыхтел, усвоил для себя^ что со стороны Авторитета поддержки нет, но и осуждения не будет, почтительно откланялся и ушел.
Появилась Нина Семеновна, и очень некстати. Она увидела лицо Олега Дмитриевича таким, каким его ийкогда раньше не видела; напряженным и недовольным.
Это длилось всего какое-то мгновение, а затем выражение изменилось, лицо приняло привычный вид. Олег Дмитриевич одарил ее своей очаровательной улыбкой, но, словно по инерции, повторил свой жест, развел руками!
- К сожалению, мы имеем дело не с куклами. - Но тотчас спохватился: - Что у вас?
- Относительно мальчика Прозорова. Все подготовлено.
- Прелестно, голубушка, прелестно... Вот в понедельник... на пятиминутке и решим.
Нина Семеновна несколько удивилась, потому что знала, что все в клинике определяет не пятиминутка, а Олег Дмитриевич, но ничего не сказала, извинилась и пошла делать свои дела,
Такое случается только во сне или в сказке. Выходя из трамвая, Вера Михайловна буквально столкнулась с доктором из Медвежьего.
- Ой!-воскликнула она.
- Здравствуйте,-поспешно отозвался он, также удивленный этой встречей.
- Владимир Васильевич?-произнесла она, все еще не веря, что это именно он, их доктор, со своими очками, со своим острым носиком.
- Да, да... Я на усовершенствовании и по поводу диссертации...
- А мы е Сереженькой... Помните? Он в клинике Горбачевского.
- Зайду... В самое ближайшее время.
Подходил следующий трамвай. Владимир Васильевич, видимо, торопился, неловко откланялся и повторил!
- Непременно зайду... Извините...
Эта неожиданная встреча взбодрила Веру Михайловну, придала ей силы и уверенности. Сегодня она снова ехала к своей однофамилице, 3. И. Зацепиной. И все еще колебалась, решая, надо ли ей навещать Зинаиду Ильиничну. Быть может, той эта. встреча будет не особенно приятна? Быть может, ей отдохнуть в выходной хочется, а тут нежданный гость?
"Ведь здесь не деревня, не наши Выселки, где к каждому зайди в любое время, и он рад будет, - здесь все по-другому.. ."
Самой Вере Михайловне хотелось этой встречи. Она ждала и боялась ее. Это была хоть какая-то надежда разыскать родственников.
"Но хотят ли того же другие, вот эта Зацепина Зинаида Ильинична? Та ли это, кого я ищу?"
Встреча с Владимиром Васильевичем все решила.
Вера Михайловна увидела в ней доброе предзнаменование. Сомнения исчезли.
"Все обойдется, - внушала она себе.-Я не одна тут.
Да и Зинаида Ильинична человек же, В крайнем случае извинюсь и не стану задерживать. Я только спрошу и все. Спрошу и все",-повторяла она себе.
Дорогу Вера Михайловна уже знала. Время было дневное. Она быстро отыскала нужный дом. Вошла в подъезд. Остановилась у двери, на которой висели таблички с фамилиями, и нажала звонок 3. И. Зацепиной.
Дверь распахнул лохматый высокий парень и оглядел Веру Михайловну пустыми глазами. Он что-то жевал и молчал. И хотя парень годился в ученики Вере Михайловне, его нагловатый вид смутил ее, она спросила поспешно:
- Можно Зинаиду Ильиничну?
Парень, не переставая жевать, ткнул пальцем во вторую дверь от входа, повернулся и пошел, покачивая бедрами, как кокетливая девица.
Вера Михайловна подошла к указанной двери, осторожно вздохнула и постучала.
- Сейчас, сейчас, - послышался грубый голос, и через несколько секунд в дверях показалась немолодая женщина с бигудями на голове.
Вере Михайловне бросилось в глаза ее худое лицо с тяжелой челюстью и с добрыми, будто от другого лица, мягкими карими глазами.
- Вы Зацепина? - с ходу спросила Вера Михайловна.
- Ну, - подтвердила Зинаида Ильинична.
- И я Зацепина.
Зинаида Ильинична отступила в сторонку, пропуская Веру Михайловну в комнату.
- Меня еще маленькой... своих ищу... эвакуирована в сорок втором, выпалила Вера Михайловна и осеклась, сама удивляясь тому, как она коряво и неудачно это проговорила.
Но Зинаида Ильинична, как видно, не заметила этой корявости, а напротив, как-то сразу чутко восприняла ее слова, пододвинула Вере Михайловне стул, сама села напротив.
- Так я говорю, - уже более сдержанно продолжала Вера Михайловна, - как в сорок втором меня отсюда эвакуировали, так я и потеряла связь... О маме написали: "Умерла от голода, похоронена на Пискаревском".
Она заметила, что у хозяйки заслезился один глаз.
Это было странно. Правый смотрел нормально, а левый слезился.
Зинаида Ильинична поспешно встала, взяла с тумбочки папиросы, спички, пепельницу.
- Курите?
- Нет, спасибо, - отказалась Вера Михайловна.
Зинаида Ильинична затянулась, выпустила в сторону дым и спросила:
- Вы не Антонины Ивановны дочка?
- Нет. Маму звали Маргарита Васильевна. Я Зацепина по отцу.
- По отцу? - переспросила Зинаида Ильинична.
Она напряженно думала.
- Может, Захара Ильича? - осторожно спросила Зинаида Ильинична.
- Нет, - полушепотом, так же осторожно ответила Вера Михайловна. Моего папу звали Михаилом. Михаил Петрович.
- Михаил Петрович, - повторила Зинаида Ильинична, щуря слезившийся глаз. - Да что же это я?! - спохватилась она. - Раздевайтесь. Чай пить будем.
Она настояла, чтобы Вера Михайловна разделась, усадила ее к столу, сунула в руки свежую газету и выбежала на кухню. Вера Михайловна читать не стала, принялась разглядывать комнату. В ней было много вещей, и потому она казалась тесноватой. Чуть ли не треть ее занимала широкая кровать с подушками с двух сторон, а посредине-кукла на маленькой подушечке. Кукла была приодета, причесана, но, судя по всему, дети здесь не жили. Жила одна хозяйка. Еще бросилось в глаза обилие цветов. Они стояли у стен и на окнах в глиняных, обернутых цветной бумагой горшочках. А на самом видном месте висел портрет ребенка, написанный плохо, и было неясно, кто изображен на нем, мальчик или де- вочка.
Зато другое для Веры Михайловны уже стало ясно:
она была убеждена, что Зацепина-то Зацепина, да не та. Но это требовалось выяснить окончательно, да и уходить сейчас было неловко, тем более что хозяйка принимает ее душевно, вот бегает, накрывает на стол. Высокая, некрасивая, в бигудях, она выглядела нескладно, и в этой нескладности и суетливости было что-то трогательное. Вера Михайловна даже спросила:
- Может, помочь?
- Что вы, я мигом.
Она расставила чашки, вазу с фруктами, вазочки с печеньями и вареньями,*внесла большой чайник и окинула стол внимательным взглядом.
- Извините, выпить нечего.
- Это и ни к чему. И так все отлично, - одобрила Вера Михайловна и сама удивилась своим словам:
"Я как на уроке. Высший балл ставлю".
Некоторое время они молчали, старательно пили чаи, не решаясь продолжить начатый при встрече разговор.
- Значит, однофамилица? - наконец проговорила Зинаида Ильинична.
- Выходит, так, - согласилась Вера Михайловна.
- Все равно приятно, - мягким голосом произнесла Зинаида Ильинична.
- И мне тоже.
- А вы вареньица, земляничного, клюквенного, сливового?
- Я уже. Спасибо, спасибо.
Зинаида Ильинична улыбнулась, показывая крупные пожелтевшие от курения зубы.
- А сюда приехали в отпуск или по делу?
- Да сын у меня... Больной он...
- Да что же это такое на нас, на Зацепиных! - воскликнула Зинаида Ильинична, и голос у нее дрогнул, и второй глаз заслезился.
Она поспешно ладошкой, как ребенок, утерла слезы, торопливо закурила и, справившись с волнением, объяснила:
- Мой Ванечка, - она указала на тусклый порт.
рет.-Так же, как и вы... Через Ладогу отправились, и... концов нет...
- Искать надо, - посочувствовала Вера Михайловна.
- Искала. До сих пор ищу.
- Может, фамилия другая? Может, усыновили?
Зинаида Ильинична рывком притушила папиросу.
- А вот об этом... И то верно... Благодарю вас.
Еще немного посидели, и Вера Михайловна стала прощаться.
- Сереженька-то ждет. Сегодня воскресенье, впускают пораньше.
- Да, да, - согласилась Зинаида Ильинична. - Чего бы ему?..
Зинаида Ильинична взяла с туалетного столика мохч натую собачонку^ протянула Вере Михайловне,
- Ну что вы...
- Нет, нет. Не обижайте.
Попрощались тепло, даже обнялись.
- Заходите. Всегда рада буду.
Уже на лестнице Зинаида Ильинична крикнула:
- Адрес! Свой адрес скажите!
Вера Михайловна назвала адрес Федора Кузьмича, помахала Зинаиде Ильиничне рукой и ушла с хорошим чувством на душе, будто и в самом деле у родственников побывала.
Еще издали Вера Михайловна увидела большие глаза сына. Он сидел в конце коридорчика, в игрушечном уголке, чуть в сторонке от других детей, но не играл, а то и дело посматривал на дверь, ожидал ее. Он даже не обрадовался подарку Зинаиды Ильиничны - пушистой собачке, а тотчас, как только Вера Михайловна поцело~ вала его, обхватил ее за шею и зашептал в самое ухо:
- Мам, а меня профессор смотрел. Одного меня только.
Он был переполнен этой новостью, как будто сознавал и понимал ее значение.
- Так это ж хорошо, Сереженька, хорошо,-успокоила Вера Михайловна и увлекла его подальше от детишек, в их уголок среди цветов, за телевизором.
Она и сама почувствовала, как у нее задрожало сердце от этой новости.
- Ну-ка, ну-ка, расскажи. Когда он тебя смотрел?
- Да утром же. У себя в кабинете, - с гордостью добавил Сережа. Посмотрел и конфетку дал. Во, - и он достал из кармашка конфету "Белочка".
- Ешь, ешь,-она прижала его к себе, ощущая, как дробно стучит его сердечко.
Сережа занялся конфетой, потом дареной собачкой, а Вера Михайловна все думала, что бы мог означать этот внезапный осмотр профессора, В конце концов она решила, что он мог означать только одно: близость операции.
- Мам, - спросил Сережа, - а меня тоже будут замораживать? А это вовсе и не холодно. Вася рассказывал.
Она поразилась.его понятливости, точнее, его пониманию того, что предстоит. Вообще, все эти долгие месяцы, с тех пор как была обнаружена его болезнь, она удивлялась его стойкости, терпению и мужеству, - он ведь никогда не сробел, не заплакал, не напугался. Он ведь что-то ощущал и чувствовал, хотя бы боль, хотя бы необычность обстановки, но никогда не возражал, не противился, а шел, делал, терпел, потому что понимал, что все это необходимо. Вот и сейчас понимает. Все, все понимает.
"Милый ты мой глупыш. Мужчина ты мой, - мысленно обращалась Вера Михайловна к сыну. - Ты и не представляешь, что тебя ожидает. Замораживают не просто так, а для того, чтобы сердце резать... Но, может, и повезет. Может, и обойдется. Одна надежда.
Другой у нас нет, сыночек..."
Ее охватило такое волнение, что она не смогла больше сидеть, отвела Сережу к ребятишкам и направилась к сестре. Но та сказала:
- Это Клава водила. А она уже сменилась.
"Значит, и в самом деле Сережу смотрел сам профессор, смотрел в необычный день, в воскресенье, смотрел один, с утра, - быть может, специально приехал, чтобы посмотреть его..."
"Ну что ж, ну что ж, - твердила Вера Михайловна. - Вот оно и наступает. Может, и будет наш Сереженька жить долго. Может, и исправят все его проклятые пороки".
Нежно попрощавшись с сыном, Вера Михайловна бросилась на главпочтамт.
"Никитушка!-писала она.-Кажется, приближается тот самый день, которого мы так долго добивались.
Сегодня нашего сыночка смотрел профессор (пришел в выходной специально). Видно, дело идет к операции.
Точнее, она вот-вот будет".
Перо писало плохо. Вера Михайловна поменяла ручку.
"Страшно и боязно,-продолжала она. - А что, как... И рука-то не поднимается написать плохое. Но деться-то нам некуда. Надежда единственная. Невозможно ведь смотреть, как он угасать будет. А сейчас Сереженька выглядит славненько. И такой умница, нисколько не трусит. Рассуждает, как мужчина, разумненько...
Побывала я сегодня у Зацепиной, той, о которой уже писала тебе. Оказалась однофамилицей. Но женщина славная, тоже блокадница, у нее свое горе - ребенка потеряла..."
Вера Михайловна долго думала, как закончить письмо, и наконец приписала: "Об операции я телеграмму пошлю. Ты на почту захаживай".
Она уже сложила листок, но снова развернула его, дописала на уголке: "Ты не беспокойся, Никитушка".
Вера Михайловна не могла оставаться одна. Поехала на квартиру. Рассказала старикам о своей новости.
- Решили, значит,-отозвался Федор Кузьмич.- Они, доктора, нынче зря под нож класть не будут.
- Да и ладно. Да и пора. Да и сколько ждать можно,-оживилась Марья Михайловна.-А что так-то говорить? За чайком и потолкуем.
Они пили чай, смотрели на Веру Михайловну добрыми глазами, желали ей и ее сыну удачи. От всего этого Вере Михайловне было тепло и уютно. Как-то само собой вспомнилось, рассказала:
- У нас сейчас уже спать ложатся. Разница-то, поди, три часа. У нас тишина. Только собаки взлаивают. У нас тоже есть собачка. Пальма. Дружок Сереженьки. Так он к ней привязался, что на прощанье расплакался даже.
А ведь никогда не ревел. Слезинки не видели. А тут навзрыд: с Пальмой забыл попрощаться. С ребятишками ему трудно было. Вот он и играл с собакой.
Старики понимающе качали головами, сочувственно вздыхали.
- Может, еще поиграет. Может, операция хорошо кончится,-не очень уверенно сказала Вера Михайловна.
- Да уж конечно. Да и не думай о другом, - поддакивали старики.
- Есть ведь и удачи. Я сама видела таких детишек.
- Ив газетах о том пишут, - вторили старики.
- Раз уж решили, это не зря.
- Может, и пройдет.
- Пройдет, пройдет.
В эту ночь Вере Михайловне снились родные Выселки, Прово-поле, степные колокольчики и бегущий среди них Сереженька. Он бежит, а за ним - Пальма.
Все это утро и половину дня Вера Михайловна, кажется, только и делала, что смотрела на часы. Ей не терпелось поехать в клинику, встретиться с лечащим врачом, узнать, что ожидает Сереженьку. Уж кто-кто, а Нина Семеновна, конечно, знает, что означает вчерашний осмотр профессора.
Хотя было еще обеденное время, Вера Михайловна не утерпела, пришла в клинику. На лестнице столкнулась с Ниной Семеновной. Та кивнула и как-то скороговоркой произнесла:
- Зайдите к Олегу Дмитриевичу.
Сердце Веры Михайловны подскочило к самому горлу. Она невольно остановилась, вдохнула полной грудью и отошла к окну, чтобы успокоиться. И тут из-за туч пробился луч солнца и осветил ее так ярко, что пришлось зажмуриться. Она закрыла глаза и улыбнулась.
Живя в этом городе, она как будто забыла о солнце.
Оно почти не выглядывало - или она не замечала?
А тут прорвалось, как добрая весточка.
"Да, да,-уверяла она себя. - Сейчас он мне скажет об операции..."
Вера Михайловна тряхнула головой, поправила волосы и решительным шагом направилась к профессору.
В приемной ее встретила вопросительным взглядом секретарша Евгения Яковлевна, которую в шутку все звали "госпожа инструкция".
- Олег Дмитриевич просил зайти. Мне Нина Семеновна сказала, - объяснила свое появление Вера Михайловна.
"Госпожа инструкция" молча прошла в кабинет профессора, молча возвратилась и приоткрыла дверь, что означало:входите.
- Здравствуйте, голубушка, - приветствовал Веру Михайловну Олег Дмитриевич, поднимаясь из-за стола. - Присаживайтесь, пожалуйста. Вот сюда, поближе.
Он обдал ее своей улыбкой и продолжал еще более любезно:
- Как ваше самочувствие? Истомились в ожидании?
Тоскуете по родным местам?
- Что делать, надо, - только и успела ответить Вера Михайловна.
- Ничего. Скоро поедете. Координаты ваши нам известны. При необходимости организуем вызов. Надеюсь, вас отпустят с работы?
Теперь сердце Веры Михайловны провалилось, она ощущала это почти физически. Сама она еще ничего не осознавала, не разобралась в словах профессора, но сердцем почувствовала подвох.
- Надеюсь, и конфликта с главврачом не повторится. Вызов у вас на руках будет.
Он остановился, еще ярче улыбнулся.
- Вы меня понимаете, Вера Михайловна?
- Понимаю, - чуть слышно ответила она.
У нее было странное состояние. Кажется, такое уже было когда-то. Она не помнит-это было давно,-как провалилась под лед во время эвакуации через Ладогу, то есть сам факт этот помнит, а свои ощущения - нет, Сейчас ей показалось, что тогда она чувствовала себя вот так же: все онемело, замерло дыхание, не шевель"
нуть ни рукой, ни ногой. И не крикнуть, не позвать на помощь.
- Я понимаю, вы ожидали другого решения и приехали за другим, - не убирая улыбки, продолжал Олег Дмитриевич.-Но... Мы вот тут... Как раз сегодня обсудили и... всем коллективом решили не оперировать.
Он сделал паузу, ожидая вопроса или возражения, но Вера Михайловна ничего не сказала, только смотрела на него широко открытыми, изумленными глазами.
- В данное время, - говорил Олег Дмитриевич, - состояние нашей науки... - видимо, он, глядя на нее, тоже начал испытывать чувство душевного неудобства, осекся и поправил сам себя:- Наша наука находится пока что в таком состоянии, что не может дать гарантии... Все человечество ему сейчас не поможет... Не в силах помочь.
Вера Михайловна все молчала. Она не могла самостоятельно выбраться из своего теперешнего состояния - ощущения ледяной воды в миг внезапного провала под лед. Тогда ее вытащили чьи-то сильные руки.
- Ну зачем же, голубушка, - как через стенку, слышала Вера Михайловна, - зачем вам терять его сейчас?
Так он хоть поживет несколько лет...
"Он... Сережа... - вспыхнуло в ее сознании. -Я должна его увидеть, Я должна к нему пойти. Я обязана сама выбраться из этого ледяного оцепенения".
Вера Михайловна глотнула широко открытым ртом воздух, потом куда-то провалилась. Потом уловила острый запах нашатыря, различила белые халаты вокруг себя.
Вся внутренне сжавшись, будто и в самом деле выныривая со дна, она поднялась.
- Нет, нет, - послышалось издалека.
- Я пойду... Ничего... Я пойду... - прошептали ее губы.
Она еще нашла в себе силы, повернула голову, произнесла в пространство:
- Извините...
В сопровождении сестры она вышла в коридор, постояла у окна, жмуря глаза, чтобы не видеть солнца.
Сейчас оно только слепило ее, только сильнее высвечивало ее горе, ее безнадежность.
Через день Сережу выписывали из клиники профессора Горбачевского. Вера Михайловна привезла его на квартиру с помощью Федора Кузьмича.
Она плохо помнит момент прощания с клиникой.
В память врезалось лишь два эпизода. Нина Семеновна - уже когда они были одеты-обняла ее и шепнула: "А вы к Крылову... К профессору Крылову, слышите?" Потом откуда-то появилось знакомое лицо - в очках, с острым носиком, - лицо доктора из Медвежьего.
Появилось и исчезло. Но она точно знает, что оно было.
Доктор что-то спрашивал, но Вера Михайловна отвернулась и закусила губу, чтобы не расплакаться. С той поры в минуты сильного волнения она стала закусывать губы.
Они приехали на квартиру, пообедали. Хозяева суетились, не зная, как лучше принять их. Хозяйка угоща-ла Сережу его любимыми оладушками. Он ел и все пододвигал тарелку маме. А Вере Михайловне кусок не лез в горло.
- Спасибо, Сереженька. Спасибо, милый,-она прилагала огромные усилия, чтобы не разрыдаться при нем.
Но он, как видно, уловил ее настроение, все чаще смотрел на нее своими взрослыми глазами.
- Ты ешь, сыночек. У меня голова болит,
- И вовсе нет, - сказал он, но не объяснил своей догадки, точно знал, что это будет тяжело слышать маме.
- Ты сейчас поешь и спать ляжешь,-проговорила Вера Михайловна, не в силах больше выдерживать его взгляд.-Тебя Марья Михайловна уложит.
- Мою бабулю тоже Марьей зовут,-сообщил Сережа.
- Да вот и хорошо. Да вот и ладно. Ешь, ешь.
Оставив сына на попечении стариков, Вера Михайловна выскочила из дома. Очутившись на пустой лестничной площадке, она прежде всего дала волю слезам. Наревевшись досыта, она тщательно утерла лицо и вышла на улицу. Машинально села в автобус, машинально доехала до главного почтамта, но перед входом остановилась.
"Зачем? Зачем их-то тревожить? Пусть поживут в спокойствии до моего приезда".
Потом она очутилась на набережной у Медного всадника и долго смотрела на него, не понимая, отчего это вдруг сегодня на нем белая попона? Наконец догадалась: это изморозь. И все вокруг-стены и крыши домов, колонны и купол Исаакия, решетка и ветви деревьев - все покрыто изморозью, все как бы уже укутано зимой.
Разгадав для себя эту загадку, Вера Михайловна медленно пошла вдоль Невы. Тихая, чуть колеблющаяся вода успокаивала и наводила на мысл,и.
Больше всего на Веру Михайловну подействовало то, как неожиданно произошло крушение всех ее надежд.
Последних надежд.
"Ведь обнадеживали... Демонстрировали... Делали вид... Больше месяца держали..."
Она вспомнила слова профессора: "Все человечество не сможет помочь". И на миг представила человечество - много людей, море, океан людей - и своего Сережу, капельку, песчинку.
"И все они бессильны?! - ужаснулась она". И представила Олега Дмитриевича, его сбивчивый голос. - Значит, не могут. И это уже окончательно".
Она остановилась и прикрыла лицо руками.
"И пошто мне такое?"
В идеале прекрасно сочетание лечебной и административной работы, прекрасно взаимопонимание, взаимопомощь, взаимовыручка. А в жизни? Сколько людей - столько характеров. Сколько больных - столько болезней. Пойди совмести, угадай, предвидь. Тут нужен ум, такт, дальновидность, культура. А дело не стоит на месте. Люди идут. Никогда не знаешь, что подбросит тебе жизнь в следующую минуту...
Обычно профессор Горбачевский ладил с администраторами. Он на своей шкуре испытал, что такое организовывать и обеспечивать: в годы войны совмещал административную должность с лечебной работой. Более того, он иной раз помогал руководству своим именем, своим авторитетом, своим умением находить общий язык с разными людьми. А если сам не вмешивался, то позволял пользоваться своей фамилией. Администраторы с того и начинали некоторые важные разговоры:
- Вот есть у нас профессор Горбачевский. Быть может, слышали? Тот самый... Так вот для его клиники, для него лично совершенно необходимо, и притом срочно...
И получали под это имя, как под гарантированный вексель, аппаратуру, лекарства, деньги, оборудование.
Олег Дмитриевич даже гордился тем, что его имя служит своеобразным паролем и приносит пользу родному институту. Разумеется, эту гордость он не выказывал на людях, со временем и сам привык к ее ощущению и удивлялся, если не улавливал упоминания своей фамилии по какому-либо полезному, положительному поводу.
Из уважения к его персоне администраторы чаще всего не приглашали его к себе, не отвлекали от дел, а сами приходили в кабинет профессора. Принимая эти знаки внимания, он обычно отвечал на них любезностью и доброжелательством. Все это сильно действовало на сотрудников, на прикомандированных, на студентов, па всех, кто находился в эти минуты в его кабинете или в приемной. Еще бы! К нему само начальство приходит.
Не частый случай!
И этому приходу Олег Дмитриевич тоже не придал значения, хотя он и вывел его из обычного, ровного состояния. Явился главный врач клинической больницы доцент Гати.
Олег Дмитриевич встретил его улыбкой, не той, что относилась ко всем, а особой, добродушно-насмешливой, адресованной только доценту Гати, а еще точнее - его комичной, примечательной внешности. Был доцент Гати весь пухлый, как закормленный ребенок, гладкий, лоснящийся, с тройным подбородком. По поводу его внешности без конца острили товарищи, называя его то "с запасом", то "гофрированный", разыгрывали его и потешались над ним, наперед зная, что он не обидится, а посмеется над шуткой вместе со всеми. Однако что касается службы, тут доцент Гати был неумолим, исполнителен и настойчив до предела. Прилипнет по какому-нибудь вопросу и не отстанет, пока не добьется своего.
- Здравствуйте, голубчик, здравствуйте, - первым поздоровался Олег Дмитриевич, сразу же смекнув, по какому делу явился главный врач.
Доцент Гати почтительно пожал руку Олегу Дмитриевичу, сел в предложенное ему кресло и еще долго отпыхивался, все не начиная разговора, делая вид, что слишком задохнулся" поднимаясь по лестнице.
- Да-а, - наконец выдохнул он, показывая, что И трудно ему, и не рад говорить, а надо, служба требует. - Быть может, не указывать этот случай?
- Непорядочно, - тотчас откликнулся Олег Дмитриевич.
- Но он же нам всю картину, так сказать, портит!
- Мы имеем дело не с куклами,-возразил Олег Дмитриевич.
- Это, та-сказать... - заволновался доцент Гати. "
Но мы уже написали, и к совещанию подготовлен материал. А тут, та-сказать, сук, на котором сидим ..
- Непорядочно, - повторил Олег Дмитриевич.
Доцент Гати вынул аккуратно сложенный платок, промокнул им лицо, все три подбородка по очереди
- Прямо и не знаю, что, та-сказать, делать. Вопрос большой, в масштабе не только города: в клинике нет смертности. И вот, та-сказать, причины: отличная диагностика и глубокое прогнозирование.
Олег Дмитриевич с пониманием покивал головой, но не поддержал предложения главврача.
- И тут, та-сказать, как назло, как раз накануне совещания...
- К сожалению, такова наша профессия, голубчик, - Олег Дмитриевич развел руками.
Он долго смотрел в глаза главврача. Тот даже прослезился, опять полез за платком. Но взгляд Авторитета выдержал.
Доцент Гати еще посидел, попыхтел, усвоил для себя^ что со стороны Авторитета поддержки нет, но и осуждения не будет, почтительно откланялся и ушел.
Появилась Нина Семеновна, и очень некстати. Она увидела лицо Олега Дмитриевича таким, каким его ийкогда раньше не видела; напряженным и недовольным.
Это длилось всего какое-то мгновение, а затем выражение изменилось, лицо приняло привычный вид. Олег Дмитриевич одарил ее своей очаровательной улыбкой, но, словно по инерции, повторил свой жест, развел руками!
- К сожалению, мы имеем дело не с куклами. - Но тотчас спохватился: - Что у вас?
- Относительно мальчика Прозорова. Все подготовлено.
- Прелестно, голубушка, прелестно... Вот в понедельник... на пятиминутке и решим.
Нина Семеновна несколько удивилась, потому что знала, что все в клинике определяет не пятиминутка, а Олег Дмитриевич, но ничего не сказала, извинилась и пошла делать свои дела,
Такое случается только во сне или в сказке. Выходя из трамвая, Вера Михайловна буквально столкнулась с доктором из Медвежьего.
- Ой!-воскликнула она.
- Здравствуйте,-поспешно отозвался он, также удивленный этой встречей.
- Владимир Васильевич?-произнесла она, все еще не веря, что это именно он, их доктор, со своими очками, со своим острым носиком.
- Да, да... Я на усовершенствовании и по поводу диссертации...
- А мы е Сереженькой... Помните? Он в клинике Горбачевского.
- Зайду... В самое ближайшее время.
Подходил следующий трамвай. Владимир Васильевич, видимо, торопился, неловко откланялся и повторил!
- Непременно зайду... Извините...
Эта неожиданная встреча взбодрила Веру Михайловну, придала ей силы и уверенности. Сегодня она снова ехала к своей однофамилице, 3. И. Зацепиной. И все еще колебалась, решая, надо ли ей навещать Зинаиду Ильиничну. Быть может, той эта. встреча будет не особенно приятна? Быть может, ей отдохнуть в выходной хочется, а тут нежданный гость?
"Ведь здесь не деревня, не наши Выселки, где к каждому зайди в любое время, и он рад будет, - здесь все по-другому.. ."
Самой Вере Михайловне хотелось этой встречи. Она ждала и боялась ее. Это была хоть какая-то надежда разыскать родственников.
"Но хотят ли того же другие, вот эта Зацепина Зинаида Ильинична? Та ли это, кого я ищу?"
Встреча с Владимиром Васильевичем все решила.
Вера Михайловна увидела в ней доброе предзнаменование. Сомнения исчезли.
"Все обойдется, - внушала она себе.-Я не одна тут.
Да и Зинаида Ильинична человек же, В крайнем случае извинюсь и не стану задерживать. Я только спрошу и все. Спрошу и все",-повторяла она себе.
Дорогу Вера Михайловна уже знала. Время было дневное. Она быстро отыскала нужный дом. Вошла в подъезд. Остановилась у двери, на которой висели таблички с фамилиями, и нажала звонок 3. И. Зацепиной.
Дверь распахнул лохматый высокий парень и оглядел Веру Михайловну пустыми глазами. Он что-то жевал и молчал. И хотя парень годился в ученики Вере Михайловне, его нагловатый вид смутил ее, она спросила поспешно:
- Можно Зинаиду Ильиничну?
Парень, не переставая жевать, ткнул пальцем во вторую дверь от входа, повернулся и пошел, покачивая бедрами, как кокетливая девица.
Вера Михайловна подошла к указанной двери, осторожно вздохнула и постучала.
- Сейчас, сейчас, - послышался грубый голос, и через несколько секунд в дверях показалась немолодая женщина с бигудями на голове.
Вере Михайловне бросилось в глаза ее худое лицо с тяжелой челюстью и с добрыми, будто от другого лица, мягкими карими глазами.
- Вы Зацепина? - с ходу спросила Вера Михайловна.
- Ну, - подтвердила Зинаида Ильинична.
- И я Зацепина.
Зинаида Ильинична отступила в сторонку, пропуская Веру Михайловну в комнату.
- Меня еще маленькой... своих ищу... эвакуирована в сорок втором, выпалила Вера Михайловна и осеклась, сама удивляясь тому, как она коряво и неудачно это проговорила.
Но Зинаида Ильинична, как видно, не заметила этой корявости, а напротив, как-то сразу чутко восприняла ее слова, пододвинула Вере Михайловне стул, сама села напротив.
- Так я говорю, - уже более сдержанно продолжала Вера Михайловна, - как в сорок втором меня отсюда эвакуировали, так я и потеряла связь... О маме написали: "Умерла от голода, похоронена на Пискаревском".
Она заметила, что у хозяйки заслезился один глаз.
Это было странно. Правый смотрел нормально, а левый слезился.
Зинаида Ильинична поспешно встала, взяла с тумбочки папиросы, спички, пепельницу.
- Курите?
- Нет, спасибо, - отказалась Вера Михайловна.
Зинаида Ильинична затянулась, выпустила в сторону дым и спросила:
- Вы не Антонины Ивановны дочка?
- Нет. Маму звали Маргарита Васильевна. Я Зацепина по отцу.
- По отцу? - переспросила Зинаида Ильинична.
Она напряженно думала.
- Может, Захара Ильича? - осторожно спросила Зинаида Ильинична.
- Нет, - полушепотом, так же осторожно ответила Вера Михайловна. Моего папу звали Михаилом. Михаил Петрович.
- Михаил Петрович, - повторила Зинаида Ильинична, щуря слезившийся глаз. - Да что же это я?! - спохватилась она. - Раздевайтесь. Чай пить будем.
Она настояла, чтобы Вера Михайловна разделась, усадила ее к столу, сунула в руки свежую газету и выбежала на кухню. Вера Михайловна читать не стала, принялась разглядывать комнату. В ней было много вещей, и потому она казалась тесноватой. Чуть ли не треть ее занимала широкая кровать с подушками с двух сторон, а посредине-кукла на маленькой подушечке. Кукла была приодета, причесана, но, судя по всему, дети здесь не жили. Жила одна хозяйка. Еще бросилось в глаза обилие цветов. Они стояли у стен и на окнах в глиняных, обернутых цветной бумагой горшочках. А на самом видном месте висел портрет ребенка, написанный плохо, и было неясно, кто изображен на нем, мальчик или де- вочка.
Зато другое для Веры Михайловны уже стало ясно:
она была убеждена, что Зацепина-то Зацепина, да не та. Но это требовалось выяснить окончательно, да и уходить сейчас было неловко, тем более что хозяйка принимает ее душевно, вот бегает, накрывает на стол. Высокая, некрасивая, в бигудях, она выглядела нескладно, и в этой нескладности и суетливости было что-то трогательное. Вера Михайловна даже спросила:
- Может, помочь?
- Что вы, я мигом.
Она расставила чашки, вазу с фруктами, вазочки с печеньями и вареньями,*внесла большой чайник и окинула стол внимательным взглядом.
- Извините, выпить нечего.
- Это и ни к чему. И так все отлично, - одобрила Вера Михайловна и сама удивилась своим словам:
"Я как на уроке. Высший балл ставлю".
Некоторое время они молчали, старательно пили чаи, не решаясь продолжить начатый при встрече разговор.
- Значит, однофамилица? - наконец проговорила Зинаида Ильинична.
- Выходит, так, - согласилась Вера Михайловна.
- Все равно приятно, - мягким голосом произнесла Зинаида Ильинична.
- И мне тоже.
- А вы вареньица, земляничного, клюквенного, сливового?
- Я уже. Спасибо, спасибо.
Зинаида Ильинична улыбнулась, показывая крупные пожелтевшие от курения зубы.
- А сюда приехали в отпуск или по делу?
- Да сын у меня... Больной он...
- Да что же это такое на нас, на Зацепиных! - воскликнула Зинаида Ильинична, и голос у нее дрогнул, и второй глаз заслезился.
Она поспешно ладошкой, как ребенок, утерла слезы, торопливо закурила и, справившись с волнением, объяснила:
- Мой Ванечка, - она указала на тусклый порт.
рет.-Так же, как и вы... Через Ладогу отправились, и... концов нет...
- Искать надо, - посочувствовала Вера Михайловна.
- Искала. До сих пор ищу.
- Может, фамилия другая? Может, усыновили?
Зинаида Ильинична рывком притушила папиросу.
- А вот об этом... И то верно... Благодарю вас.
Еще немного посидели, и Вера Михайловна стала прощаться.
- Сереженька-то ждет. Сегодня воскресенье, впускают пораньше.
- Да, да, - согласилась Зинаида Ильинична. - Чего бы ему?..
Зинаида Ильинична взяла с туалетного столика мохч натую собачонку^ протянула Вере Михайловне,
- Ну что вы...
- Нет, нет. Не обижайте.
Попрощались тепло, даже обнялись.
- Заходите. Всегда рада буду.
Уже на лестнице Зинаида Ильинична крикнула:
- Адрес! Свой адрес скажите!
Вера Михайловна назвала адрес Федора Кузьмича, помахала Зинаиде Ильиничне рукой и ушла с хорошим чувством на душе, будто и в самом деле у родственников побывала.
Еще издали Вера Михайловна увидела большие глаза сына. Он сидел в конце коридорчика, в игрушечном уголке, чуть в сторонке от других детей, но не играл, а то и дело посматривал на дверь, ожидал ее. Он даже не обрадовался подарку Зинаиды Ильиничны - пушистой собачке, а тотчас, как только Вера Михайловна поцело~ вала его, обхватил ее за шею и зашептал в самое ухо:
- Мам, а меня профессор смотрел. Одного меня только.
Он был переполнен этой новостью, как будто сознавал и понимал ее значение.
- Так это ж хорошо, Сереженька, хорошо,-успокоила Вера Михайловна и увлекла его подальше от детишек, в их уголок среди цветов, за телевизором.
Она и сама почувствовала, как у нее задрожало сердце от этой новости.
- Ну-ка, ну-ка, расскажи. Когда он тебя смотрел?
- Да утром же. У себя в кабинете, - с гордостью добавил Сережа. Посмотрел и конфетку дал. Во, - и он достал из кармашка конфету "Белочка".
- Ешь, ешь,-она прижала его к себе, ощущая, как дробно стучит его сердечко.
Сережа занялся конфетой, потом дареной собачкой, а Вера Михайловна все думала, что бы мог означать этот внезапный осмотр профессора, В конце концов она решила, что он мог означать только одно: близость операции.
- Мам, - спросил Сережа, - а меня тоже будут замораживать? А это вовсе и не холодно. Вася рассказывал.
Она поразилась.его понятливости, точнее, его пониманию того, что предстоит. Вообще, все эти долгие месяцы, с тех пор как была обнаружена его болезнь, она удивлялась его стойкости, терпению и мужеству, - он ведь никогда не сробел, не заплакал, не напугался. Он ведь что-то ощущал и чувствовал, хотя бы боль, хотя бы необычность обстановки, но никогда не возражал, не противился, а шел, делал, терпел, потому что понимал, что все это необходимо. Вот и сейчас понимает. Все, все понимает.
"Милый ты мой глупыш. Мужчина ты мой, - мысленно обращалась Вера Михайловна к сыну. - Ты и не представляешь, что тебя ожидает. Замораживают не просто так, а для того, чтобы сердце резать... Но, может, и повезет. Может, и обойдется. Одна надежда.
Другой у нас нет, сыночек..."
Ее охватило такое волнение, что она не смогла больше сидеть, отвела Сережу к ребятишкам и направилась к сестре. Но та сказала:
- Это Клава водила. А она уже сменилась.
"Значит, и в самом деле Сережу смотрел сам профессор, смотрел в необычный день, в воскресенье, смотрел один, с утра, - быть может, специально приехал, чтобы посмотреть его..."
"Ну что ж, ну что ж, - твердила Вера Михайловна. - Вот оно и наступает. Может, и будет наш Сереженька жить долго. Может, и исправят все его проклятые пороки".
Нежно попрощавшись с сыном, Вера Михайловна бросилась на главпочтамт.
"Никитушка!-писала она.-Кажется, приближается тот самый день, которого мы так долго добивались.
Сегодня нашего сыночка смотрел профессор (пришел в выходной специально). Видно, дело идет к операции.
Точнее, она вот-вот будет".
Перо писало плохо. Вера Михайловна поменяла ручку.
"Страшно и боязно,-продолжала она. - А что, как... И рука-то не поднимается написать плохое. Но деться-то нам некуда. Надежда единственная. Невозможно ведь смотреть, как он угасать будет. А сейчас Сереженька выглядит славненько. И такой умница, нисколько не трусит. Рассуждает, как мужчина, разумненько...
Побывала я сегодня у Зацепиной, той, о которой уже писала тебе. Оказалась однофамилицей. Но женщина славная, тоже блокадница, у нее свое горе - ребенка потеряла..."
Вера Михайловна долго думала, как закончить письмо, и наконец приписала: "Об операции я телеграмму пошлю. Ты на почту захаживай".
Она уже сложила листок, но снова развернула его, дописала на уголке: "Ты не беспокойся, Никитушка".
Вера Михайловна не могла оставаться одна. Поехала на квартиру. Рассказала старикам о своей новости.
- Решили, значит,-отозвался Федор Кузьмич.- Они, доктора, нынче зря под нож класть не будут.
- Да и ладно. Да и пора. Да и сколько ждать можно,-оживилась Марья Михайловна.-А что так-то говорить? За чайком и потолкуем.
Они пили чай, смотрели на Веру Михайловну добрыми глазами, желали ей и ее сыну удачи. От всего этого Вере Михайловне было тепло и уютно. Как-то само собой вспомнилось, рассказала:
- У нас сейчас уже спать ложатся. Разница-то, поди, три часа. У нас тишина. Только собаки взлаивают. У нас тоже есть собачка. Пальма. Дружок Сереженьки. Так он к ней привязался, что на прощанье расплакался даже.
А ведь никогда не ревел. Слезинки не видели. А тут навзрыд: с Пальмой забыл попрощаться. С ребятишками ему трудно было. Вот он и играл с собакой.
Старики понимающе качали головами, сочувственно вздыхали.
- Может, еще поиграет. Может, операция хорошо кончится,-не очень уверенно сказала Вера Михайловна.
- Да уж конечно. Да и не думай о другом, - поддакивали старики.
- Есть ведь и удачи. Я сама видела таких детишек.
- Ив газетах о том пишут, - вторили старики.
- Раз уж решили, это не зря.
- Может, и пройдет.
- Пройдет, пройдет.
В эту ночь Вере Михайловне снились родные Выселки, Прово-поле, степные колокольчики и бегущий среди них Сереженька. Он бежит, а за ним - Пальма.
Все это утро и половину дня Вера Михайловна, кажется, только и делала, что смотрела на часы. Ей не терпелось поехать в клинику, встретиться с лечащим врачом, узнать, что ожидает Сереженьку. Уж кто-кто, а Нина Семеновна, конечно, знает, что означает вчерашний осмотр профессора.
Хотя было еще обеденное время, Вера Михайловна не утерпела, пришла в клинику. На лестнице столкнулась с Ниной Семеновной. Та кивнула и как-то скороговоркой произнесла:
- Зайдите к Олегу Дмитриевичу.
Сердце Веры Михайловны подскочило к самому горлу. Она невольно остановилась, вдохнула полной грудью и отошла к окну, чтобы успокоиться. И тут из-за туч пробился луч солнца и осветил ее так ярко, что пришлось зажмуриться. Она закрыла глаза и улыбнулась.
Живя в этом городе, она как будто забыла о солнце.
Оно почти не выглядывало - или она не замечала?
А тут прорвалось, как добрая весточка.
"Да, да,-уверяла она себя. - Сейчас он мне скажет об операции..."
Вера Михайловна тряхнула головой, поправила волосы и решительным шагом направилась к профессору.
В приемной ее встретила вопросительным взглядом секретарша Евгения Яковлевна, которую в шутку все звали "госпожа инструкция".
- Олег Дмитриевич просил зайти. Мне Нина Семеновна сказала, - объяснила свое появление Вера Михайловна.
"Госпожа инструкция" молча прошла в кабинет профессора, молча возвратилась и приоткрыла дверь, что означало:входите.
- Здравствуйте, голубушка, - приветствовал Веру Михайловну Олег Дмитриевич, поднимаясь из-за стола. - Присаживайтесь, пожалуйста. Вот сюда, поближе.
Он обдал ее своей улыбкой и продолжал еще более любезно:
- Как ваше самочувствие? Истомились в ожидании?
Тоскуете по родным местам?
- Что делать, надо, - только и успела ответить Вера Михайловна.
- Ничего. Скоро поедете. Координаты ваши нам известны. При необходимости организуем вызов. Надеюсь, вас отпустят с работы?
Теперь сердце Веры Михайловны провалилось, она ощущала это почти физически. Сама она еще ничего не осознавала, не разобралась в словах профессора, но сердцем почувствовала подвох.
- Надеюсь, и конфликта с главврачом не повторится. Вызов у вас на руках будет.
Он остановился, еще ярче улыбнулся.
- Вы меня понимаете, Вера Михайловна?
- Понимаю, - чуть слышно ответила она.
У нее было странное состояние. Кажется, такое уже было когда-то. Она не помнит-это было давно,-как провалилась под лед во время эвакуации через Ладогу, то есть сам факт этот помнит, а свои ощущения - нет, Сейчас ей показалось, что тогда она чувствовала себя вот так же: все онемело, замерло дыхание, не шевель"
нуть ни рукой, ни ногой. И не крикнуть, не позвать на помощь.
- Я понимаю, вы ожидали другого решения и приехали за другим, - не убирая улыбки, продолжал Олег Дмитриевич.-Но... Мы вот тут... Как раз сегодня обсудили и... всем коллективом решили не оперировать.
Он сделал паузу, ожидая вопроса или возражения, но Вера Михайловна ничего не сказала, только смотрела на него широко открытыми, изумленными глазами.
- В данное время, - говорил Олег Дмитриевич, - состояние нашей науки... - видимо, он, глядя на нее, тоже начал испытывать чувство душевного неудобства, осекся и поправил сам себя:- Наша наука находится пока что в таком состоянии, что не может дать гарантии... Все человечество ему сейчас не поможет... Не в силах помочь.
Вера Михайловна все молчала. Она не могла самостоятельно выбраться из своего теперешнего состояния - ощущения ледяной воды в миг внезапного провала под лед. Тогда ее вытащили чьи-то сильные руки.
- Ну зачем же, голубушка, - как через стенку, слышала Вера Михайловна, - зачем вам терять его сейчас?
Так он хоть поживет несколько лет...
"Он... Сережа... - вспыхнуло в ее сознании. -Я должна его увидеть, Я должна к нему пойти. Я обязана сама выбраться из этого ледяного оцепенения".
Вера Михайловна глотнула широко открытым ртом воздух, потом куда-то провалилась. Потом уловила острый запах нашатыря, различила белые халаты вокруг себя.
Вся внутренне сжавшись, будто и в самом деле выныривая со дна, она поднялась.
- Нет, нет, - послышалось издалека.
- Я пойду... Ничего... Я пойду... - прошептали ее губы.
Она еще нашла в себе силы, повернула голову, произнесла в пространство:
- Извините...
В сопровождении сестры она вышла в коридор, постояла у окна, жмуря глаза, чтобы не видеть солнца.
Сейчас оно только слепило ее, только сильнее высвечивало ее горе, ее безнадежность.
Через день Сережу выписывали из клиники профессора Горбачевского. Вера Михайловна привезла его на квартиру с помощью Федора Кузьмича.
Она плохо помнит момент прощания с клиникой.
В память врезалось лишь два эпизода. Нина Семеновна - уже когда они были одеты-обняла ее и шепнула: "А вы к Крылову... К профессору Крылову, слышите?" Потом откуда-то появилось знакомое лицо - в очках, с острым носиком, - лицо доктора из Медвежьего.
Появилось и исчезло. Но она точно знает, что оно было.
Доктор что-то спрашивал, но Вера Михайловна отвернулась и закусила губу, чтобы не расплакаться. С той поры в минуты сильного волнения она стала закусывать губы.
Они приехали на квартиру, пообедали. Хозяева суетились, не зная, как лучше принять их. Хозяйка угоща-ла Сережу его любимыми оладушками. Он ел и все пододвигал тарелку маме. А Вере Михайловне кусок не лез в горло.
- Спасибо, Сереженька. Спасибо, милый,-она прилагала огромные усилия, чтобы не разрыдаться при нем.
Но он, как видно, уловил ее настроение, все чаще смотрел на нее своими взрослыми глазами.
- Ты ешь, сыночек. У меня голова болит,
- И вовсе нет, - сказал он, но не объяснил своей догадки, точно знал, что это будет тяжело слышать маме.
- Ты сейчас поешь и спать ляжешь,-проговорила Вера Михайловна, не в силах больше выдерживать его взгляд.-Тебя Марья Михайловна уложит.
- Мою бабулю тоже Марьей зовут,-сообщил Сережа.
- Да вот и хорошо. Да вот и ладно. Ешь, ешь.
Оставив сына на попечении стариков, Вера Михайловна выскочила из дома. Очутившись на пустой лестничной площадке, она прежде всего дала волю слезам. Наревевшись досыта, она тщательно утерла лицо и вышла на улицу. Машинально села в автобус, машинально доехала до главного почтамта, но перед входом остановилась.
"Зачем? Зачем их-то тревожить? Пусть поживут в спокойствии до моего приезда".
Потом она очутилась на набережной у Медного всадника и долго смотрела на него, не понимая, отчего это вдруг сегодня на нем белая попона? Наконец догадалась: это изморозь. И все вокруг-стены и крыши домов, колонны и купол Исаакия, решетка и ветви деревьев - все покрыто изморозью, все как бы уже укутано зимой.
Разгадав для себя эту загадку, Вера Михайловна медленно пошла вдоль Невы. Тихая, чуть колеблющаяся вода успокаивала и наводила на мысл,и.
Больше всего на Веру Михайловну подействовало то, как неожиданно произошло крушение всех ее надежд.
Последних надежд.
"Ведь обнадеживали... Демонстрировали... Делали вид... Больше месяца держали..."
Она вспомнила слова профессора: "Все человечество не сможет помочь". И на миг представила человечество - много людей, море, океан людей - и своего Сережу, капельку, песчинку.
"И все они бессильны?! - ужаснулась она". И представила Олега Дмитриевича, его сбивчивый голос. - Значит, не могут. И это уже окончательно".
Она остановилась и прикрыла лицо руками.
"И пошто мне такое?"