Страница:
– Идите сюда. Постарайтесь не промочить ноги.
Вокруг нее были только камыши, вода и небо. Поскользнувшись на сырой земле, она ухватилась за его руку. Впереди шел юноша со светлыми волосами. В ботинках Шейлы хлюпала вода. Они направлялись к какой-то машине, которая была спрятана в тени деревьев. Это было что-то вроде фургона. Рядом с машиной стоял мужчина, которого Шейла еще ни разу не видела. Он открыл дверцу. Первым забравшись в фургон, Ник повернулся к Шейле и подал ей руку. Светловолосый юноша сел рядом с водителем, и, тронувшись, фургон начал взбираться на холм. Наконец они выехали на дорогу. Шейла выпрямилась и стукнулась головой о полку, закрепленную на стенке. Раздался странный грохот.
– Сидите спокойно, – сказал Ник. – Я не хочу, чтобы все продукты посыпались нам на голову.
– Продукты?
Это было первое слово, которое она произнесла за всю дорогу от острова. Он чиркнул зажигалкой, и она увидела, что между ними и водителем установлена перегородка. Весь салон фургона был заставлен полками, на которых лежали буханки хлеба, пирожные, пирожки и прочие кондитерские изделия, а также консервы.
– Ешьте, – сказал Ник. – Сегодня у вас уже не будет такой возможности.
Он протянул руку, взял с полки буханку и разломил ее пополам. Ник погасил зажигалку, и все опять погрузилось в кромешный мрак. «Я так же беспомощна, – подумала она, – как если бы меня везли в гробу на катафалке».
– Где вы украли этот фургон? – спросила она.
– Украл? А зачем мне его красть? Мы одолжили его у булочника из Маллдонаха. Он сам сидит за рулем. Возьмите сыра. И хлебните вот этого. – Он поднес к ее губам фляжку. Чистый спирт обжег ей горло, но, закашлявшись, она почувствовала, как по телу разливается приятное тепло и сердце наполняется отвагой.
– У вас наверняка промокли ноги. Снимите ботинки. Сверните жакет и положите себе под голову. И. давайте переходить к делу.
– К какому делу?
– Ну, до границы еще около тридцати шести миль. Дорога здесь ровная. Я предлагаю снять с вас скальп.
Она сидела в купе спального вагона, направляясь в школу-интернат, расположенную на севере Англии. Поезд тронулся, и стоявший на платформе отец помахал ей вслед.
– Не уходи! – крикнула она. – Не оставляй меня!
Купе растворилось, превратившись в театральную гримерную. Шейла в костюме Цезарио из «Двенадцатой ночи» стояла перед зеркалом. Спальный вагон и театральная гримерная исчезли…
Она резко села, стукнувшись о полку. Ника рядом не было. Фургон стоял на месте. Что-то разбудило ее, вытащило из какого-то странного забытья – должно быть, лопнуло колесо.
В фургоне была такая тьма, что она не могла разглядеть циферблат часов. Время не существовало. «Все дело в химических процессах, происходящих в нашем организме, – сказала она себе. – В нашей оболочке. Она либо исчезает, либо нет. Оболочки двух людей либо проникают друг в друга, растворяются и обновляются, либо ничего не происходит, как если бы вилку воткнули в испорченную розетку, или стреляли бы холостыми патронами, или ввинтили бы перегоревшие пробки. Когда с человеком происходит то, что было со мной сегодня вечером, молнии начинают расщеплять небо, леса тонут в огне, наступает конец света. Пусть я проживу до девяноста девяти лет, выйду замуж за хорошего человека, рожу пятнадцать детей, завоюю все театральные призы и Оскары – но больше никогда в жизни небо не будет раскалываться над моей головой и гореть в огне. И ведь это на самом деле происходило…»
Дверь фургона открылась, и Шейлу обдало холодным воздухом. На нее с улыбкой смотрел светловолосый юноша.
– Капитан говорит, что вам нравятся фейерверки. Идите посмотрите. Великолепное зрелище.
Она вылезла из фургона и, протирая глаза, последовала за ним. Машина стояла возле канавы, за которой простиралось поле, разделенное на две части небольшой речкой. Вдали она различила смутные очертания какого-то строения – должно быть, там, за поворотом, ферма. У самого горизонта она увидела оранжевое зарево – как будто солнце, всего несколько часов назад скрывшееся за холмами на западе Боллифейна, решило взойти на севере и нарушить мерное течение времени. Взметавшиеся к небу языки пламени исчезали в густом черном дыме. Ник и водитель стояли возле машины и смотрели в небо. Из радио на приборном щитке раздавался приглушенный голос.
– Что это? – спросила Шейла. – Что произошло?
К ней повернулся водитель, мужчина средних лет с морщинистым лицом. Он улыбался.
– Это горит Армах или, надеюсь, лучшая его часть. Но с собором ничего не случится. Св. Патрик будет стоять среди дымящихся развалин.
Светловолосый юноша склонился к радио. Выпрямившись, он тронул Ника за рукав.
– Первый взрыв в Омахе прошел удачно, сэр, – сказал он. – Через три минуты должно прийти сообщение из Страбана. Из Эннискиллена – через пять.
– Отлично, – ответил Ник. – Поехали.
Он подсадил Шейлу в фургон и сел рядом с ней. Фургон тронулся с места, развернулся и покатил по дороге.
– Как же я раньше не понимала этого, – проговорила Шейла. – Мне следовало бы догадаться. Но вы одурачили меня своими каменными пирамидами, которые используете для прикрытия.
– Это не прикрытие. Это страсть копаться в земле. Но мне также нравится устраивать взрывы.
Он налил спирт в колпачок от фляжки и предложил ей, но она покачала головой.
– Вы убийца. Там же сотни совершенно беззащитных людей – женщин и детей, – которые мирно спали в своих кроватях, когда произошел взрыв и начался пожар. Ведь они сгорят.
– Ничего они не сгорят, – ответил он. – Они выскочат на улицы и будут аплодировать. Не верьте Мерфи. Он живет в мире мечты. Город не пострадал. Ну, снесло пару складов, может, затронуло казармы.
– Но ведь мальчик говорил и о других городах?
– Это всего лишь фейерверки. Зато производит ошеломительный эффект.
Теперь, вспоминая последний разговор с отцом, она все поняла. Он правильно рассудил. Долг важнее дружбы. Верность своей стране – на первом месте. Неудивительно, что они перестали обмениваться рождественскими открытками.
Ник взял с полки яблоко.
– Значит… – проговорил он, – вы актриса, которая подает большие надежды.
– Слишком громко сказано.
– Ну, не надо, не скромничайте. Вы далеко пойдете. Вам удалось одурачить меня почти так же ловко, как мне вас. И не думайте, что вам удалось скормить мне эту сказочку про приятеля, у которого куча знакомых среди моряков. Как зовут вашего парня?
– Не скажу. Хоть убейте.
Слава Богу, что она назвалась Дженнифер Блэр. Имя Шейлы Моней не дало бы ей ни единого шанса хоть что-нибудь выяснить.
– Ну ладно, – проговорил он, – неважно. Все эти события – дело прошлого.
– Следовательно, эти даты действительно имеют для вас какое-то значение?
– И даже очень большое, но в те дни мы были всего лишь любителями. Пятое июня 1951-го – нападение на казармы в Эбринггоне, в графстве Дерри. Большой успех. Двадцать пятое июня 1953-го – офицерский учебный корпус школы в Фелстеде, Эссекс. Хорошая получилась потасовка. Двенадцатое июня 1954-го – казармы в Гоухе, Армах. Ничего особенного не добились, но им пошло на пользу. Семнадцатое октября 1954-го – казармы в Омахе. У нас появилось пополнение. Двадцать четвертое апреля 1955-го – военно-воздушная база ВМФ в Эглингтоне, Дерри. Гм… Никаких комментариев. Тринадцатое августа 1955-го – склад в Арборфилде, Беркшир. Сначала все шло успешно, но потом нам здорово намяли бока. После этой операции мы долго зализывали раны.
В одной из опер Пуччини есть ария со словами: «О мой любимый отец». В этом месте Шейла всегда плакала. «Как бы то ни было, дорогой мой, – подумала она, – где бы ты ни был, не осуждай меня за то, что я сделала и на что, возможно, решусь еще раз до наступления рассвета. Это был единственный способ выполнить твое последнее пожелание, хотя, уверена, ты не одобряешь меня. Ведь у тебя всегда были высокие идеалы, а у меня – никаких. Все, что произошло в те годы, меня не касается. У меня более простая и понятная проблема. Я попалась, меня поймал на крючок твой сверстник».
– Политика оставляет меня равнодушной, – сказала она. – Не понимаю, зачем бросать бомбы и портить людям жизнь? Вы надеетесь на объединение Ирландии?
– Да, – ответил он, – мы все на это надеемся. И это обязательно произойдет, хотя для многих из нас тогда настанут скучные времена. Возьмите, к примеру, Мерфи. Ну что интересного в том, чтобы колесить по окрестным деревушкам в своем фургоне с булочками и в девять часов укладываться спать. Но участие в боевых действиях возвращает ему молодость. Если в объединенной Ирландии его будет ждать только его фургон с булочками, он скончается еще до того, как ему исполнится семьдесят. На прошлой неделе, когда он прибыл на остров для инструктажа, я сказал ему: «Джонни слишком мал». Джонни, его сын, сидит сейчас рядом с ним. «Джонни слишком мал, – сказал я. – Может, не стоит рисковать его жизнью?» «Причем тут риск, – ответил мне Мерфи, – это единственный способ уберечь мальчика от беды, особенно сейчас, когда в мире такая обстановка».
– Вы все помешанные, – сказала Шейла. – Я буду чувствовать себя в большей безопасности, когда мы окажемся по вашу сторону границы.
– По мою сторону границы? – переспросил он. – Но мы не пересекали границу. За кого вы меня принимаете? Было время, когда я совершал необдуманные поступки, но сейчас мне и в голову не придет разъезжать в фургоне по вражеской территории. Мне хотелось, чтобы вы немного развлеклись, вот и все. В настоящее время я всего лишь консультант. «Посоветуйтесь с капитаном Барри, – говорит кто-либо из них, – у него могут быть дельные предложения». И я прерываю раскопки и сочинение статей по истории и сажусь к радиоприемнику. И в эти минуты я чувствую себя молодым и полным сил, как Мерфи. – Он взял с полки несколько буханок и положил их себе под голову. – Так удобнее. Шея не провисает. Однажды я занимался любовью с одной девушкой на сваленных грудой ручных гранатах, но тогда я был намного моложе. А девушка так ни о чем и не догадалась: думала, что это куча репы.
«О, нет, – подумала Шейла. – Не надо. Я еще не готова. Сражение закончилось твоей победой, и я хочу покоя. Единственное, о чем я мечтаю, – это сидеть вот так, положив ноги ему на колени и прислонившись к его плечу. Чувствовать себя в полной безопасности».
– Не надо, – проговорила она.
– Почему? Выдохлись?
– Нет. Просто я еще в состоянии шока. Я еще долго буду тлеть, как ваши казармы в Армахе. Между прочим, у меня есть все права, чтобы считать своей родиной протестантский север. Там родился мой дед.
– Серьезно? Этим-то все и объясняется. Нас с вами связывают отношения любви и ненависти. Так всегда было у тех народов, которые разделяла общая граница. Влечение и антагонизм одновременно. Очень своеобразные отношения.
– Осмелюсь заметить, что вы правы.
– Естественно, я прав. Когда я попал в аварию и лишился глаза, я получил множество писем с выражением сочувствия от тех, кто, живя по другую сторону границы, с радостью воспринял бы известие о моей кончине.
– И долго вы находились в госпитале?
– Шесть недель. Достаточно долго, чтобы все обдумать. И составить план.
«Пора, – подумала она. – Очень удобный момент. Только осторожно, следи за каждым своим шагом».
– Фотография, – сказала она, – та фотография, которая стоит на вашем письменном столе. Это подделка, не так ли?
Он рассмеялся.
– Надо быть действительно хорошей актрисой, чтобы заметить обман. Эта фотография относится к тем временам, когда я занимался розыгрышами. Каждый раз, когда я смотрю на нее, я улыбаюсь – поэтому я и держу ее на своем столе. Я никогда не был женат и выдумал эту сказку только ради вас.
– Расскажите мне об этом.
Он устроился поудобнее.
– На самом деле женихом был Джек Моней, мой близкий друг. На днях я увидел сообщение о его смерти и очень расстроился. Мы уже много лет с ним не общались. Однако я был шафером на его свадьбе. Когда они прислали мне эту фотографию, я все переклеил, снял копию и отправил ее Джеку. Он страшно хохотал, но Пэм, его жене, это не понравилось. Она пришла в бешенство. Он сказал мне, что она разорвала мой снимок и выбросила куски в мусорное ведро. «Так и было, – подумала Шейла, – наверняка так и было. Голову даю на отсечение – она даже не улыбнулась».
– Однако мне все-таки удалось отомстить ей, – продолжал он, поправив буханку под головой. – Однажды вечером я заявился к ним в дом. Они меня не ждали. Джек был на каком-то официальном приеме. Пэм приняла меня крайне нелюбезно, поэтому я приготовил нам очень крепкий мартини, а потом у нас началась свалка на диване. Сначала она хихикала, потом превратилась в статую. Я раскидал всю мебель – у дома был такой вид, как будто по нему прошелся ураган, – подхватил ее на руки, отнес в спальню и трахнул. Добавлю, что она не сопротивлялась. К утру она уже обо всем забыла.
Шейла облокотилась на его плечо и уставилась в крышу фургона.
– Я так и знала, – проговорила она.
– Что?
– Что ваше поколение было способно на отвратительные поступки. Вы поступали более мерзко, чем мы. В доме вашего ближайшего друга. Меня тошнит от этого.
– Какое удивительное заявление, – изумленно сказал он. – Но ведь никто ничего не узнал. Что вы взъерепенились? Я был предан Джеку Монею, хотя вскоре после этого, но совсем по другой причине он навсегда лишил меня шанса получить повышение. Он сделал все, что от него зависело. Полагаю, он считал, что я буду вставлять палки в колеса этому тихоходу под названием «морская разведка». И он был абсолютно прав.
«Теперь я уже ничего не могу рассказать ему. Мне остается либо как побитой собаке вернуться в Англию и принять свое поражение, либо не возвращаться вовсе. Он обманул моего отца, обманул мать (так ей и надо), обманул Англию, за которую воевал столько лет, опорочил свой мундир, свое звание и уже двадцать лет пытается отхватить еще кусок земли для своей страны. А меня это не волнует. Пусть себе спорят. Пусть хоть раздерут друг друга в клочья. Пусть весь мир катится в преисподнюю. Когда я приеду в Лондон, я напишу ему письмо, в котором выражу свою благодарность за гостеприимство и под словами „Спасибо за поездку“ подпишусь именем Шейлы Моней. А может… а может, я встану перед ним на четвереньки и завиляю хвостом, как его собака, которая следует за ним по пятам и вскакивает к нему на колени, и буду умолять его, чтобы он разрешил мне остаться с ним навсегда…»
– Через несколько дней я начинаю репетировать роль Виолы, – сказала она. – «Дочь моего отца любила так…»
– Вы великолепно сыграете эту роль. Особенно Цезарио. Но тайна эта, словно червь в бутоне, будет точить румянец на ваших щеках. Может, вы будете «безмолвно таять от печали черной», однако я в этом сомневаюсь, и при этой мысли меня охватывает смертельная тоска.
Мерфи развернулся, и на них посыпались буханки. Сколько еще ехать до озера Торра? Пусть дорога будет бесконечной.
– Дело в том, – сказала она, – что я не хочу возвращаться домой. Дом потерял для меня всякое значение. Да и Театральная группа со своей «Двенадцатой ночью» меня ни капли не волнует. У вас может быть свой собственный Цезарио.
– Естественно.
– Нет… Я хочу сказать, что я собираюсь бросить сцену, сжечь за собой мосты и, забыв, о том, что я англичанка, устраивать вместе с вами взрывы.
– Что, хотите стать отшельницей?
– Да, очень.
– Глупости. Через пять дней у вас челюсть будет сводить от скуки.
– Не будет… Не будет…
– Я думаю о том, что всего через несколько дней вам зааплодирует весь театр. Вы правильно сделали, что решили сыграть Виолу-Цезарио. Вот как я поступлю: к премьере я пришлю вам не цветы, а мою повязку. Вы повесите ее в своей гримерной как талисман.
«Я хочу слишком многого, – подумала она. – Я хочу всего. Я хочу, чтобы мне принадлежали и день, и ночь, я хочу, чтобы молнии расщепляли небо и чтобы наступил конец света, я хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой – и так до бесконечности. Аминь». Кто-то сказал ей, что нельзя говорить мужчине о своей любви к нему: он тут же вышвырнет тебя из своей постели. Возможно, Ник и выкинет ее из фургона Мерфи.
– В глубине души, – проговорила она, – я мечтаю о спокойной, мирной жизни. И чтобы вы были рядом. Я люблю вас. Думаю, я любила вас всю жизнь, не сознавая этого.
– О! – сказал он. – Кто у нас тут стонет?
Фургон остановился. Ник открыл дверь. В проеме показался Мерфи, морщинистое лицо которого расплылось в улыбке.
– Надеюсь, я вел машину осторожно и вас не очень трясло, – сказал он. – Капитану известно, что не все проселочные дороги в хорошем состоянии. Главное, чтобы молодой даме поездка понравилась.
Ник спрыгнул на дорогу. Мерфи протянул руку и помог Шейле выйти.
– Всегда будем рады вам, моя дорогая, приезжайте в любое время. Именно эти слова я говорю английским туристам, когда они заезжают к нам. Мы здесь ведем более активный образ жизни, чем те, кто обитает на острове.
Шейла огляделась вокруг, ожидая, что увидит озеро и ведущую к нему ухабистую дорогу, в конце которой они оставили Майкла с катером. Но вместо этого она обнаружила, что стоит на улице Боллифейна. Фургон был припаркован возле «Килмор Армз». Она повернулась к Нику, в ее глазах был немой вопрос. Мерфи уже стучал в дверь гостиницы.
– Мы сделали небольшой крюк, но ничего страшного, – сказал Ник. – По крайней мере, для меня. Надеюсь, и для вас. Прощание должно быть кратким и доставлять удовольствие, вы согласны? А вот и Доэрти, идите. А мне пора возвращаться на базу.
Ей стало жутко от своего одиночества. Этого не может быть. Не может же он так запросто попрощаться с ней: посреди улицы, когда рядом стоят Мерфи и его сын, а от двери гостиницы за ними наблюдает Доэрти?
– Мои вещи, – проговорила она. – Мой чемодан. Все осталось на острове, в спальне.
– Вовсе нет, – ответил Ник. – В соответствии с планом «С», пока мы были на увеселительной прогулке возле границы, их переправили в «Килмор Армз».
Забыв о гордости, она с отчаянием пыталась протянуть время.
– Почему? – спросила она. – Почему?
– Потому что так надо, Цезарио. «Я погублю тебя, ягненок хрупкий, мстя своему прожорливому сердцу» – я немного перефразировал.
Он подтолкнул ее к двери гостиницы.
– Присмотри за мисс Блэр, Тим. Все прошло хорошо. Мисс Блэр – единственный пострадавший.
Он ушел, дверь за ним закрылась. Господин Доэрти сочувственно взглянул на нее.
– Капитан очень энергичный человек. Он всегда такой. Я знаю, каково быть в его обществе: он никого не оставляет в покое. Я поставил термос с горячим молоком возле вашей кровати.
Он повел Шейлу вверх по лестнице и распахнул дверь в ее номер, который она покинула всего две ночи назад. Ее чемодан лежал на стуле. Сумка и карты – на туалетном столике. Как будто она и не уезжала отсюда.
– Вашу машину помыли и залили бензин, – продолжал он. – Она стоит в гараже у моего друга. Завтра утром он ее пригонит. И я не возьму с вас никакой платы. Капитан сам все уладит. Ложитесь в кровать и спите спокойно.
«Спите спокойно…» Ей предстоит долгая тоскливая ночь. «Поспеши ко мне, смерть, поспеши и в дубовом гробу успокой». Она распахнула окно и выглянула на улицу. Опущенные шторы, закрытые окна. Черный с белым кот мяучит в канаве. Ни озера, ни лунного света.
«Твоя беда, Джинни, в том, что ты никогда не повзрослеешь. Ты живешь в вымышленном мире, в мире мечты. Поэтому ты и выбрала театр. – Ей слышался снисходительный и твердый голос отца. – Однажды, – добавил он, – тебе придется пережить сильное потрясение».
Утро было дождливым, туманным, хмурым. «Лучше пусть льет дождь, – подумала она, – чем светит солнце, как это было вчера. Лучше ехать во взятом напрокат „остине“ с работающими „дворниками“ и надеяться, что случится авария и меня, потерявшую сознание, отвезут в больницу. И он будет вынужден приехать». Ник стоит на коленях возле ее кровати и держит ее за руку. «Я виноват. Я не должен был отпускать тебя».
В столовой ее ждала маленькая горничная. Яичница с ветчиной. Чайник с чаем. Кот, вылезший из канавы, урчал у ее ног. А вдруг сейчас зазвонит телефон и передадут сообщение с острова: «Задействован план „Д“. Лодка ждет вас». Возможно, что-нибудь произойдет, если она подольше послоняется по холлу. Появится Мерфи со своим фургоном, или почтмейстер О'Рейлли принесет ей записку. Ее вещи вынесли в холл, возле гостиницы ее ждал «остин». Господин Доэрти стоял возле двери, чтобы пожелать ей счастливого пути.
– Надеюсь, вы не лишите меня удовольствия еще раз принимать вас в Боллифейне, – сказал он. – Вы получите истинное наслаждение от рыбной ловли.
Подъехав к указателю, она остановила машину и начала спускаться по размытой дождем тропинке. Кто знает, вдруг там ее ждет лодка. Она остановилась и взглянула на озеро. Оно было скрыто густым туманом. Шейла с трудом разглядела очертания острова. Из камышей вылетела цапля и взмыла над водой. «Я могла бы раздеться и поплыть, – подумала она. – Измученная, я добралась бы до берега, шатаясь, прошла бы через лес и рухнула бы на ступеньках веранды. „Боб! Иди скорее сюда! Это мисс Блэр. Она, кажется, умирает…“
Повернувшись, она направилась к дороге и села в машину. Завела двигатель. Перед глазами замелькали «дворники».
«Когда я был глуп и мал – И дождь, и град, и ветер, – Я всех смешил и развлекал, А дождь лил каждый вечер».
Когда она подъехала к дублинскому аэропорту, все еще шел дождь. Сначала нужно вернуть машину, а потом заказать билет на ближайший рейс до Лондона. Ей не пришлось долго ждать: до отлета оставалось полчаса. Она сидела в накопителе и неотрывно наблюдала за дверью, ведущей в зал регистрации, все еще надеясь, что случится чудо, дверь откроется, и она увидит долговязую фигуру с повязкой на глазу. Он пройдет мимо представителей службы безопасности аэропорта и направится к ней. «Больше никаких розыгрышей. Это был последний. Поехали на Лэм Айленд».
Объявили ее рейс, и Шейла двинулась к выходу, продолжая глазами искать Ника среди своих попутчиков. Выйдя на летное поле, она оглянулась и посмотрела на провожающих, которые махали руками. Какой-то высокий мужчина в плаще держал в руке платок. Нет, ошибка – мужчина поднял ребенка… Мужчины в плащах снимали шляпы, клали на полки свои портфели, и одним из них мог бы оказаться – но не оказался – Ник. «А вдруг, – подумала она, застегивая ремень безопасности, – из-за переднего сиденья или через проход протянется рука, и она узнает перстень с печатью, который он носит на мизинце? А что, если мужчина на переднем сиденье – ей была видна его лысеющая макушка – внезапно обернется, и она увидит черную повязку? Он посмотрит в ее сторону и улыбнется».
– Прошу прощения.
Мимо нее, наступая ей на ноги, пробирался опоздавший пассажир. Он сел рядом с ней. Она подняла на него глаза. Мятая черная шляпа, потное бледное лицо, окурок сигары во рту. Где-то есть женщина, которая любит эту отвратительную скотину. Шейлу чуть не вывернуло. Мужчина принялся разворачивать газету, толкая ее при этом локтем. В глаза бросился заголовок: «Взрывы на границе. Сколько будет еще?»
Ее охватило теплое чувство удовлетворения. «Множество, – подумала она, – и пусть им сопутствует удача. Я видела их, я была там. Я участвовала в спектакле. А этот идиот рядом со мной ничего не знает».
Лондонский аэропорт. Таможня. «Вы были в отпуске, надолго ездили?» Ей почудилось или таможенник на самом деле внимательно оглядел ее? Он проверил ее чемодан и перешел к следующему пассажиру.
Автобус медленно тащился к вокзалу, мимо неслись автомобили. Над головой ревели самолеты, увозившие людей из Лондона. Возле переходов в ожидании, когда загорится зеленый свет, стояли мужчины и женщины с изможденными лицами. У Шейлы было такое ощущение, будто она возвращается в школу. Да, ей не придется проталкиваться через толпу хихикающих приятелей к доске объявлений в продуваемом всеми ветрами вестибюле – но стенд, который она будет внимательно изучать, очень похож на школьную доску объявлений, и расположен он рядом с выходом на сцену. Ей не придется восклицать: «Неужели в этом семестре мне суждено жить в комнате с Кэти Метьюз? Кошмар, у меня нет слов», – а потом выдавливать из себя фальшивую улыбку и говорить: «Привет, Кэти, да, великолепно провела время», – но в расположенной под лестницей обшарпанной комнатенке, которую все называют гримерной, ей придется встретиться с доводящей ее до бешенства Ольгой Бретт, которая, вертясь перед зеркалом и подкрашивая губы чужой помадой, скажет, растягивая слова: «Привет, дорогая, ты опоздала на репетицию, Эдам рвет на себе волосы. Нет, серьезно…»
Нет смысла звонить домой с вокзала и просить госпожу Уоррен, жену садовника, приготовить ей постель. Она потеряла всякий интерес к дому, без отца он пуст. Наверняка его вещи не трогали, книги так и лежат возле кровати. Это уже воспоминание, тень – они не принадлежат настоящему, в котором она живет. Лучше прямиком ехать на квартиру, подобно собаке, которая стремится в свою конуру, на подстилку, не тронутую руками хозяина.
В понедельник утром Шейла не опоздала на репетицию – она пришла раньше.
– Есть для меня письма?
– Да, мисс Блэр, почтовая открытка.
Только открытка? Она взяла ее. Мать писала с мыса Эйль.
«Погода великолепная. Чувствую себя намного лучше, отдохнувшей. Надеюсь, и ты отдохнула, дорогая, и хорошо провела время. Не утомляй себя репетициями. Тетя Белла шлет тебе привет, а также Регги и Мей Хиллборо, у которых яхта в Монте-Карло. Твоя любящая мама».
Вокруг нее были только камыши, вода и небо. Поскользнувшись на сырой земле, она ухватилась за его руку. Впереди шел юноша со светлыми волосами. В ботинках Шейлы хлюпала вода. Они направлялись к какой-то машине, которая была спрятана в тени деревьев. Это было что-то вроде фургона. Рядом с машиной стоял мужчина, которого Шейла еще ни разу не видела. Он открыл дверцу. Первым забравшись в фургон, Ник повернулся к Шейле и подал ей руку. Светловолосый юноша сел рядом с водителем, и, тронувшись, фургон начал взбираться на холм. Наконец они выехали на дорогу. Шейла выпрямилась и стукнулась головой о полку, закрепленную на стенке. Раздался странный грохот.
– Сидите спокойно, – сказал Ник. – Я не хочу, чтобы все продукты посыпались нам на голову.
– Продукты?
Это было первое слово, которое она произнесла за всю дорогу от острова. Он чиркнул зажигалкой, и она увидела, что между ними и водителем установлена перегородка. Весь салон фургона был заставлен полками, на которых лежали буханки хлеба, пирожные, пирожки и прочие кондитерские изделия, а также консервы.
– Ешьте, – сказал Ник. – Сегодня у вас уже не будет такой возможности.
Он протянул руку, взял с полки буханку и разломил ее пополам. Ник погасил зажигалку, и все опять погрузилось в кромешный мрак. «Я так же беспомощна, – подумала она, – как если бы меня везли в гробу на катафалке».
– Где вы украли этот фургон? – спросила она.
– Украл? А зачем мне его красть? Мы одолжили его у булочника из Маллдонаха. Он сам сидит за рулем. Возьмите сыра. И хлебните вот этого. – Он поднес к ее губам фляжку. Чистый спирт обжег ей горло, но, закашлявшись, она почувствовала, как по телу разливается приятное тепло и сердце наполняется отвагой.
– У вас наверняка промокли ноги. Снимите ботинки. Сверните жакет и положите себе под голову. И. давайте переходить к делу.
– К какому делу?
– Ну, до границы еще около тридцати шести миль. Дорога здесь ровная. Я предлагаю снять с вас скальп.
Она сидела в купе спального вагона, направляясь в школу-интернат, расположенную на севере Англии. Поезд тронулся, и стоявший на платформе отец помахал ей вслед.
– Не уходи! – крикнула она. – Не оставляй меня!
Купе растворилось, превратившись в театральную гримерную. Шейла в костюме Цезарио из «Двенадцатой ночи» стояла перед зеркалом. Спальный вагон и театральная гримерная исчезли…
Она резко села, стукнувшись о полку. Ника рядом не было. Фургон стоял на месте. Что-то разбудило ее, вытащило из какого-то странного забытья – должно быть, лопнуло колесо.
В фургоне была такая тьма, что она не могла разглядеть циферблат часов. Время не существовало. «Все дело в химических процессах, происходящих в нашем организме, – сказала она себе. – В нашей оболочке. Она либо исчезает, либо нет. Оболочки двух людей либо проникают друг в друга, растворяются и обновляются, либо ничего не происходит, как если бы вилку воткнули в испорченную розетку, или стреляли бы холостыми патронами, или ввинтили бы перегоревшие пробки. Когда с человеком происходит то, что было со мной сегодня вечером, молнии начинают расщеплять небо, леса тонут в огне, наступает конец света. Пусть я проживу до девяноста девяти лет, выйду замуж за хорошего человека, рожу пятнадцать детей, завоюю все театральные призы и Оскары – но больше никогда в жизни небо не будет раскалываться над моей головой и гореть в огне. И ведь это на самом деле происходило…»
Дверь фургона открылась, и Шейлу обдало холодным воздухом. На нее с улыбкой смотрел светловолосый юноша.
– Капитан говорит, что вам нравятся фейерверки. Идите посмотрите. Великолепное зрелище.
Она вылезла из фургона и, протирая глаза, последовала за ним. Машина стояла возле канавы, за которой простиралось поле, разделенное на две части небольшой речкой. Вдали она различила смутные очертания какого-то строения – должно быть, там, за поворотом, ферма. У самого горизонта она увидела оранжевое зарево – как будто солнце, всего несколько часов назад скрывшееся за холмами на западе Боллифейна, решило взойти на севере и нарушить мерное течение времени. Взметавшиеся к небу языки пламени исчезали в густом черном дыме. Ник и водитель стояли возле машины и смотрели в небо. Из радио на приборном щитке раздавался приглушенный голос.
– Что это? – спросила Шейла. – Что произошло?
К ней повернулся водитель, мужчина средних лет с морщинистым лицом. Он улыбался.
– Это горит Армах или, надеюсь, лучшая его часть. Но с собором ничего не случится. Св. Патрик будет стоять среди дымящихся развалин.
Светловолосый юноша склонился к радио. Выпрямившись, он тронул Ника за рукав.
– Первый взрыв в Омахе прошел удачно, сэр, – сказал он. – Через три минуты должно прийти сообщение из Страбана. Из Эннискиллена – через пять.
– Отлично, – ответил Ник. – Поехали.
Он подсадил Шейлу в фургон и сел рядом с ней. Фургон тронулся с места, развернулся и покатил по дороге.
– Как же я раньше не понимала этого, – проговорила Шейла. – Мне следовало бы догадаться. Но вы одурачили меня своими каменными пирамидами, которые используете для прикрытия.
– Это не прикрытие. Это страсть копаться в земле. Но мне также нравится устраивать взрывы.
Он налил спирт в колпачок от фляжки и предложил ей, но она покачала головой.
– Вы убийца. Там же сотни совершенно беззащитных людей – женщин и детей, – которые мирно спали в своих кроватях, когда произошел взрыв и начался пожар. Ведь они сгорят.
– Ничего они не сгорят, – ответил он. – Они выскочат на улицы и будут аплодировать. Не верьте Мерфи. Он живет в мире мечты. Город не пострадал. Ну, снесло пару складов, может, затронуло казармы.
– Но ведь мальчик говорил и о других городах?
– Это всего лишь фейерверки. Зато производит ошеломительный эффект.
Теперь, вспоминая последний разговор с отцом, она все поняла. Он правильно рассудил. Долг важнее дружбы. Верность своей стране – на первом месте. Неудивительно, что они перестали обмениваться рождественскими открытками.
Ник взял с полки яблоко.
– Значит… – проговорил он, – вы актриса, которая подает большие надежды.
– Слишком громко сказано.
– Ну, не надо, не скромничайте. Вы далеко пойдете. Вам удалось одурачить меня почти так же ловко, как мне вас. И не думайте, что вам удалось скормить мне эту сказочку про приятеля, у которого куча знакомых среди моряков. Как зовут вашего парня?
– Не скажу. Хоть убейте.
Слава Богу, что она назвалась Дженнифер Блэр. Имя Шейлы Моней не дало бы ей ни единого шанса хоть что-нибудь выяснить.
– Ну ладно, – проговорил он, – неважно. Все эти события – дело прошлого.
– Следовательно, эти даты действительно имеют для вас какое-то значение?
– И даже очень большое, но в те дни мы были всего лишь любителями. Пятое июня 1951-го – нападение на казармы в Эбринггоне, в графстве Дерри. Большой успех. Двадцать пятое июня 1953-го – офицерский учебный корпус школы в Фелстеде, Эссекс. Хорошая получилась потасовка. Двенадцатое июня 1954-го – казармы в Гоухе, Армах. Ничего особенного не добились, но им пошло на пользу. Семнадцатое октября 1954-го – казармы в Омахе. У нас появилось пополнение. Двадцать четвертое апреля 1955-го – военно-воздушная база ВМФ в Эглингтоне, Дерри. Гм… Никаких комментариев. Тринадцатое августа 1955-го – склад в Арборфилде, Беркшир. Сначала все шло успешно, но потом нам здорово намяли бока. После этой операции мы долго зализывали раны.
В одной из опер Пуччини есть ария со словами: «О мой любимый отец». В этом месте Шейла всегда плакала. «Как бы то ни было, дорогой мой, – подумала она, – где бы ты ни был, не осуждай меня за то, что я сделала и на что, возможно, решусь еще раз до наступления рассвета. Это был единственный способ выполнить твое последнее пожелание, хотя, уверена, ты не одобряешь меня. Ведь у тебя всегда были высокие идеалы, а у меня – никаких. Все, что произошло в те годы, меня не касается. У меня более простая и понятная проблема. Я попалась, меня поймал на крючок твой сверстник».
– Политика оставляет меня равнодушной, – сказала она. – Не понимаю, зачем бросать бомбы и портить людям жизнь? Вы надеетесь на объединение Ирландии?
– Да, – ответил он, – мы все на это надеемся. И это обязательно произойдет, хотя для многих из нас тогда настанут скучные времена. Возьмите, к примеру, Мерфи. Ну что интересного в том, чтобы колесить по окрестным деревушкам в своем фургоне с булочками и в девять часов укладываться спать. Но участие в боевых действиях возвращает ему молодость. Если в объединенной Ирландии его будет ждать только его фургон с булочками, он скончается еще до того, как ему исполнится семьдесят. На прошлой неделе, когда он прибыл на остров для инструктажа, я сказал ему: «Джонни слишком мал». Джонни, его сын, сидит сейчас рядом с ним. «Джонни слишком мал, – сказал я. – Может, не стоит рисковать его жизнью?» «Причем тут риск, – ответил мне Мерфи, – это единственный способ уберечь мальчика от беды, особенно сейчас, когда в мире такая обстановка».
– Вы все помешанные, – сказала Шейла. – Я буду чувствовать себя в большей безопасности, когда мы окажемся по вашу сторону границы.
– По мою сторону границы? – переспросил он. – Но мы не пересекали границу. За кого вы меня принимаете? Было время, когда я совершал необдуманные поступки, но сейчас мне и в голову не придет разъезжать в фургоне по вражеской территории. Мне хотелось, чтобы вы немного развлеклись, вот и все. В настоящее время я всего лишь консультант. «Посоветуйтесь с капитаном Барри, – говорит кто-либо из них, – у него могут быть дельные предложения». И я прерываю раскопки и сочинение статей по истории и сажусь к радиоприемнику. И в эти минуты я чувствую себя молодым и полным сил, как Мерфи. – Он взял с полки несколько буханок и положил их себе под голову. – Так удобнее. Шея не провисает. Однажды я занимался любовью с одной девушкой на сваленных грудой ручных гранатах, но тогда я был намного моложе. А девушка так ни о чем и не догадалась: думала, что это куча репы.
«О, нет, – подумала Шейла. – Не надо. Я еще не готова. Сражение закончилось твоей победой, и я хочу покоя. Единственное, о чем я мечтаю, – это сидеть вот так, положив ноги ему на колени и прислонившись к его плечу. Чувствовать себя в полной безопасности».
– Не надо, – проговорила она.
– Почему? Выдохлись?
– Нет. Просто я еще в состоянии шока. Я еще долго буду тлеть, как ваши казармы в Армахе. Между прочим, у меня есть все права, чтобы считать своей родиной протестантский север. Там родился мой дед.
– Серьезно? Этим-то все и объясняется. Нас с вами связывают отношения любви и ненависти. Так всегда было у тех народов, которые разделяла общая граница. Влечение и антагонизм одновременно. Очень своеобразные отношения.
– Осмелюсь заметить, что вы правы.
– Естественно, я прав. Когда я попал в аварию и лишился глаза, я получил множество писем с выражением сочувствия от тех, кто, живя по другую сторону границы, с радостью воспринял бы известие о моей кончине.
– И долго вы находились в госпитале?
– Шесть недель. Достаточно долго, чтобы все обдумать. И составить план.
«Пора, – подумала она. – Очень удобный момент. Только осторожно, следи за каждым своим шагом».
– Фотография, – сказала она, – та фотография, которая стоит на вашем письменном столе. Это подделка, не так ли?
Он рассмеялся.
– Надо быть действительно хорошей актрисой, чтобы заметить обман. Эта фотография относится к тем временам, когда я занимался розыгрышами. Каждый раз, когда я смотрю на нее, я улыбаюсь – поэтому я и держу ее на своем столе. Я никогда не был женат и выдумал эту сказку только ради вас.
– Расскажите мне об этом.
Он устроился поудобнее.
– На самом деле женихом был Джек Моней, мой близкий друг. На днях я увидел сообщение о его смерти и очень расстроился. Мы уже много лет с ним не общались. Однако я был шафером на его свадьбе. Когда они прислали мне эту фотографию, я все переклеил, снял копию и отправил ее Джеку. Он страшно хохотал, но Пэм, его жене, это не понравилось. Она пришла в бешенство. Он сказал мне, что она разорвала мой снимок и выбросила куски в мусорное ведро. «Так и было, – подумала Шейла, – наверняка так и было. Голову даю на отсечение – она даже не улыбнулась».
– Однако мне все-таки удалось отомстить ей, – продолжал он, поправив буханку под головой. – Однажды вечером я заявился к ним в дом. Они меня не ждали. Джек был на каком-то официальном приеме. Пэм приняла меня крайне нелюбезно, поэтому я приготовил нам очень крепкий мартини, а потом у нас началась свалка на диване. Сначала она хихикала, потом превратилась в статую. Я раскидал всю мебель – у дома был такой вид, как будто по нему прошелся ураган, – подхватил ее на руки, отнес в спальню и трахнул. Добавлю, что она не сопротивлялась. К утру она уже обо всем забыла.
Шейла облокотилась на его плечо и уставилась в крышу фургона.
– Я так и знала, – проговорила она.
– Что?
– Что ваше поколение было способно на отвратительные поступки. Вы поступали более мерзко, чем мы. В доме вашего ближайшего друга. Меня тошнит от этого.
– Какое удивительное заявление, – изумленно сказал он. – Но ведь никто ничего не узнал. Что вы взъерепенились? Я был предан Джеку Монею, хотя вскоре после этого, но совсем по другой причине он навсегда лишил меня шанса получить повышение. Он сделал все, что от него зависело. Полагаю, он считал, что я буду вставлять палки в колеса этому тихоходу под названием «морская разведка». И он был абсолютно прав.
«Теперь я уже ничего не могу рассказать ему. Мне остается либо как побитой собаке вернуться в Англию и принять свое поражение, либо не возвращаться вовсе. Он обманул моего отца, обманул мать (так ей и надо), обманул Англию, за которую воевал столько лет, опорочил свой мундир, свое звание и уже двадцать лет пытается отхватить еще кусок земли для своей страны. А меня это не волнует. Пусть себе спорят. Пусть хоть раздерут друг друга в клочья. Пусть весь мир катится в преисподнюю. Когда я приеду в Лондон, я напишу ему письмо, в котором выражу свою благодарность за гостеприимство и под словами „Спасибо за поездку“ подпишусь именем Шейлы Моней. А может… а может, я встану перед ним на четвереньки и завиляю хвостом, как его собака, которая следует за ним по пятам и вскакивает к нему на колени, и буду умолять его, чтобы он разрешил мне остаться с ним навсегда…»
– Через несколько дней я начинаю репетировать роль Виолы, – сказала она. – «Дочь моего отца любила так…»
– Вы великолепно сыграете эту роль. Особенно Цезарио. Но тайна эта, словно червь в бутоне, будет точить румянец на ваших щеках. Может, вы будете «безмолвно таять от печали черной», однако я в этом сомневаюсь, и при этой мысли меня охватывает смертельная тоска.
Мерфи развернулся, и на них посыпались буханки. Сколько еще ехать до озера Торра? Пусть дорога будет бесконечной.
– Дело в том, – сказала она, – что я не хочу возвращаться домой. Дом потерял для меня всякое значение. Да и Театральная группа со своей «Двенадцатой ночью» меня ни капли не волнует. У вас может быть свой собственный Цезарио.
– Естественно.
– Нет… Я хочу сказать, что я собираюсь бросить сцену, сжечь за собой мосты и, забыв, о том, что я англичанка, устраивать вместе с вами взрывы.
– Что, хотите стать отшельницей?
– Да, очень.
– Глупости. Через пять дней у вас челюсть будет сводить от скуки.
– Не будет… Не будет…
– Я думаю о том, что всего через несколько дней вам зааплодирует весь театр. Вы правильно сделали, что решили сыграть Виолу-Цезарио. Вот как я поступлю: к премьере я пришлю вам не цветы, а мою повязку. Вы повесите ее в своей гримерной как талисман.
«Я хочу слишком многого, – подумала она. – Я хочу всего. Я хочу, чтобы мне принадлежали и день, и ночь, я хочу, чтобы молнии расщепляли небо и чтобы наступил конец света, я хочу засыпать и просыпаться рядом с тобой – и так до бесконечности. Аминь». Кто-то сказал ей, что нельзя говорить мужчине о своей любви к нему: он тут же вышвырнет тебя из своей постели. Возможно, Ник и выкинет ее из фургона Мерфи.
– В глубине души, – проговорила она, – я мечтаю о спокойной, мирной жизни. И чтобы вы были рядом. Я люблю вас. Думаю, я любила вас всю жизнь, не сознавая этого.
– О! – сказал он. – Кто у нас тут стонет?
Фургон остановился. Ник открыл дверь. В проеме показался Мерфи, морщинистое лицо которого расплылось в улыбке.
– Надеюсь, я вел машину осторожно и вас не очень трясло, – сказал он. – Капитану известно, что не все проселочные дороги в хорошем состоянии. Главное, чтобы молодой даме поездка понравилась.
Ник спрыгнул на дорогу. Мерфи протянул руку и помог Шейле выйти.
– Всегда будем рады вам, моя дорогая, приезжайте в любое время. Именно эти слова я говорю английским туристам, когда они заезжают к нам. Мы здесь ведем более активный образ жизни, чем те, кто обитает на острове.
Шейла огляделась вокруг, ожидая, что увидит озеро и ведущую к нему ухабистую дорогу, в конце которой они оставили Майкла с катером. Но вместо этого она обнаружила, что стоит на улице Боллифейна. Фургон был припаркован возле «Килмор Армз». Она повернулась к Нику, в ее глазах был немой вопрос. Мерфи уже стучал в дверь гостиницы.
– Мы сделали небольшой крюк, но ничего страшного, – сказал Ник. – По крайней мере, для меня. Надеюсь, и для вас. Прощание должно быть кратким и доставлять удовольствие, вы согласны? А вот и Доэрти, идите. А мне пора возвращаться на базу.
Ей стало жутко от своего одиночества. Этого не может быть. Не может же он так запросто попрощаться с ней: посреди улицы, когда рядом стоят Мерфи и его сын, а от двери гостиницы за ними наблюдает Доэрти?
– Мои вещи, – проговорила она. – Мой чемодан. Все осталось на острове, в спальне.
– Вовсе нет, – ответил Ник. – В соответствии с планом «С», пока мы были на увеселительной прогулке возле границы, их переправили в «Килмор Армз».
Забыв о гордости, она с отчаянием пыталась протянуть время.
– Почему? – спросила она. – Почему?
– Потому что так надо, Цезарио. «Я погублю тебя, ягненок хрупкий, мстя своему прожорливому сердцу» – я немного перефразировал.
Он подтолкнул ее к двери гостиницы.
– Присмотри за мисс Блэр, Тим. Все прошло хорошо. Мисс Блэр – единственный пострадавший.
Он ушел, дверь за ним закрылась. Господин Доэрти сочувственно взглянул на нее.
– Капитан очень энергичный человек. Он всегда такой. Я знаю, каково быть в его обществе: он никого не оставляет в покое. Я поставил термос с горячим молоком возле вашей кровати.
Он повел Шейлу вверх по лестнице и распахнул дверь в ее номер, который она покинула всего две ночи назад. Ее чемодан лежал на стуле. Сумка и карты – на туалетном столике. Как будто она и не уезжала отсюда.
– Вашу машину помыли и залили бензин, – продолжал он. – Она стоит в гараже у моего друга. Завтра утром он ее пригонит. И я не возьму с вас никакой платы. Капитан сам все уладит. Ложитесь в кровать и спите спокойно.
«Спите спокойно…» Ей предстоит долгая тоскливая ночь. «Поспеши ко мне, смерть, поспеши и в дубовом гробу успокой». Она распахнула окно и выглянула на улицу. Опущенные шторы, закрытые окна. Черный с белым кот мяучит в канаве. Ни озера, ни лунного света.
«Твоя беда, Джинни, в том, что ты никогда не повзрослеешь. Ты живешь в вымышленном мире, в мире мечты. Поэтому ты и выбрала театр. – Ей слышался снисходительный и твердый голос отца. – Однажды, – добавил он, – тебе придется пережить сильное потрясение».
Утро было дождливым, туманным, хмурым. «Лучше пусть льет дождь, – подумала она, – чем светит солнце, как это было вчера. Лучше ехать во взятом напрокат „остине“ с работающими „дворниками“ и надеяться, что случится авария и меня, потерявшую сознание, отвезут в больницу. И он будет вынужден приехать». Ник стоит на коленях возле ее кровати и держит ее за руку. «Я виноват. Я не должен был отпускать тебя».
В столовой ее ждала маленькая горничная. Яичница с ветчиной. Чайник с чаем. Кот, вылезший из канавы, урчал у ее ног. А вдруг сейчас зазвонит телефон и передадут сообщение с острова: «Задействован план „Д“. Лодка ждет вас». Возможно, что-нибудь произойдет, если она подольше послоняется по холлу. Появится Мерфи со своим фургоном, или почтмейстер О'Рейлли принесет ей записку. Ее вещи вынесли в холл, возле гостиницы ее ждал «остин». Господин Доэрти стоял возле двери, чтобы пожелать ей счастливого пути.
– Надеюсь, вы не лишите меня удовольствия еще раз принимать вас в Боллифейне, – сказал он. – Вы получите истинное наслаждение от рыбной ловли.
Подъехав к указателю, она остановила машину и начала спускаться по размытой дождем тропинке. Кто знает, вдруг там ее ждет лодка. Она остановилась и взглянула на озеро. Оно было скрыто густым туманом. Шейла с трудом разглядела очертания острова. Из камышей вылетела цапля и взмыла над водой. «Я могла бы раздеться и поплыть, – подумала она. – Измученная, я добралась бы до берега, шатаясь, прошла бы через лес и рухнула бы на ступеньках веранды. „Боб! Иди скорее сюда! Это мисс Блэр. Она, кажется, умирает…“
Повернувшись, она направилась к дороге и села в машину. Завела двигатель. Перед глазами замелькали «дворники».
«Когда я был глуп и мал – И дождь, и град, и ветер, – Я всех смешил и развлекал, А дождь лил каждый вечер».
Когда она подъехала к дублинскому аэропорту, все еще шел дождь. Сначала нужно вернуть машину, а потом заказать билет на ближайший рейс до Лондона. Ей не пришлось долго ждать: до отлета оставалось полчаса. Она сидела в накопителе и неотрывно наблюдала за дверью, ведущей в зал регистрации, все еще надеясь, что случится чудо, дверь откроется, и она увидит долговязую фигуру с повязкой на глазу. Он пройдет мимо представителей службы безопасности аэропорта и направится к ней. «Больше никаких розыгрышей. Это был последний. Поехали на Лэм Айленд».
Объявили ее рейс, и Шейла двинулась к выходу, продолжая глазами искать Ника среди своих попутчиков. Выйдя на летное поле, она оглянулась и посмотрела на провожающих, которые махали руками. Какой-то высокий мужчина в плаще держал в руке платок. Нет, ошибка – мужчина поднял ребенка… Мужчины в плащах снимали шляпы, клали на полки свои портфели, и одним из них мог бы оказаться – но не оказался – Ник. «А вдруг, – подумала она, застегивая ремень безопасности, – из-за переднего сиденья или через проход протянется рука, и она узнает перстень с печатью, который он носит на мизинце? А что, если мужчина на переднем сиденье – ей была видна его лысеющая макушка – внезапно обернется, и она увидит черную повязку? Он посмотрит в ее сторону и улыбнется».
– Прошу прощения.
Мимо нее, наступая ей на ноги, пробирался опоздавший пассажир. Он сел рядом с ней. Она подняла на него глаза. Мятая черная шляпа, потное бледное лицо, окурок сигары во рту. Где-то есть женщина, которая любит эту отвратительную скотину. Шейлу чуть не вывернуло. Мужчина принялся разворачивать газету, толкая ее при этом локтем. В глаза бросился заголовок: «Взрывы на границе. Сколько будет еще?»
Ее охватило теплое чувство удовлетворения. «Множество, – подумала она, – и пусть им сопутствует удача. Я видела их, я была там. Я участвовала в спектакле. А этот идиот рядом со мной ничего не знает».
Лондонский аэропорт. Таможня. «Вы были в отпуске, надолго ездили?» Ей почудилось или таможенник на самом деле внимательно оглядел ее? Он проверил ее чемодан и перешел к следующему пассажиру.
Автобус медленно тащился к вокзалу, мимо неслись автомобили. Над головой ревели самолеты, увозившие людей из Лондона. Возле переходов в ожидании, когда загорится зеленый свет, стояли мужчины и женщины с изможденными лицами. У Шейлы было такое ощущение, будто она возвращается в школу. Да, ей не придется проталкиваться через толпу хихикающих приятелей к доске объявлений в продуваемом всеми ветрами вестибюле – но стенд, который она будет внимательно изучать, очень похож на школьную доску объявлений, и расположен он рядом с выходом на сцену. Ей не придется восклицать: «Неужели в этом семестре мне суждено жить в комнате с Кэти Метьюз? Кошмар, у меня нет слов», – а потом выдавливать из себя фальшивую улыбку и говорить: «Привет, Кэти, да, великолепно провела время», – но в расположенной под лестницей обшарпанной комнатенке, которую все называют гримерной, ей придется встретиться с доводящей ее до бешенства Ольгой Бретт, которая, вертясь перед зеркалом и подкрашивая губы чужой помадой, скажет, растягивая слова: «Привет, дорогая, ты опоздала на репетицию, Эдам рвет на себе волосы. Нет, серьезно…»
Нет смысла звонить домой с вокзала и просить госпожу Уоррен, жену садовника, приготовить ей постель. Она потеряла всякий интерес к дому, без отца он пуст. Наверняка его вещи не трогали, книги так и лежат возле кровати. Это уже воспоминание, тень – они не принадлежат настоящему, в котором она живет. Лучше прямиком ехать на квартиру, подобно собаке, которая стремится в свою конуру, на подстилку, не тронутую руками хозяина.
В понедельник утром Шейла не опоздала на репетицию – она пришла раньше.
– Есть для меня письма?
– Да, мисс Блэр, почтовая открытка.
Только открытка? Она взяла ее. Мать писала с мыса Эйль.
«Погода великолепная. Чувствую себя намного лучше, отдохнувшей. Надеюсь, и ты отдохнула, дорогая, и хорошо провела время. Не утомляй себя репетициями. Тетя Белла шлет тебе привет, а также Регги и Мей Хиллборо, у которых яхта в Монте-Карло. Твоя любящая мама».