Страница:
Таков был Иерусалим к началу нашего повествования, то есть к 13 дню месяца нисана, соответствующему теперешнему 29 марта.
Было восемь часов вечера 10.
По случаю Пасхи город выглядел необычно. Сюда собрались иудеи со всех концов Палестины, чтобы отпраздновать торжество заклания агнца. С ними притекли бродячие торговцы, что всюду следуют за толпой, скоморохи, живущие от излишков больших скоплений народа, цыгане, подбирающие крохи на путях караванов и паломников. А потому население увеличивалось на добрую сотню тысяч человек. Пришельцы размещались у знакомых, раз в год уделявших им место у очага и за столом, или же в харчевнях и караван-сараях, куда они являлись с прислугой, мулами и верблюдами. А те, у кого не было ни радушных знакомых, ни денег на постой, разбивали палатки, обычно на Дровяном рынке в Предместье либо на Большой площади и на площади перед Древней купальней в Нижнем городе. Наконец, те, кто не смог обеспечить себя никакой крышей над головой, обосновывались на ипподроме, под перистилем театра или же на склонах горы Акра, а то еще в величественной кипарисовой роще, раскинувшейся от царских давилен до башни Силоамской, часть которой за два года до того обрушилась, убив насмерть восемнадцать человек и более или менее сильно поранив большое число бедняков из предместья Офел.
Трудно даже вообразить, каким движением, шумом и людским гомоном наполнен город три пасхальных дня. В продолжение их не выполнялись обычные распоряжения городской стражи: по вечерам улицы не перегораживали цепями, на ночь не замыкали внутригородских и внешних ворот, дабы люди свободно ходили из одной части города в другую. Теперь можно было войти в Иерусалим или выйти из него без окрика часовых, которые, кстати, не слишком заботились о своих обязанностях, ибо ослабление бдительности становилось одним из необходимых условий главного празднества, годовщины вызволения народа иудейского из египетского плена и обретения свободы.
А потому нет ничего удивительного в том, что часовой у ворот Источника не обратил никакого внимания на двух человек в широких бурых плащах. Одному из них было лет тридцать — тридцать пять, другому — пятьдесят пять — шестьдесят. У молодого были прекрасные голубые глаза, светлые волосы и едва наметившаяся бородка на тонком лице; у пожилого — седеющая курчавая шевелюра, клочковатая борода, нос крючком и горящий, почти угрюмый взгляд. Двое прошли в ворота, тотчас свернули направо и через другие, внутренние ворота вошли в град Давидов. Там они, внимательно оглядывая всех встречных, прошли вдоль кипарисовой рощи, о которой мы уже упоминали, оставили по левую руку дворец Анана, тестя Каиафы (каждый год один из этих двоих попеременно заступал на место первосвященника). Затем спутники отклонились вправо, все так же вглядываясь в прохожих, прошли между углом крепости и зданием, называвшимся Домом храбрых, где некогда жили телохранители Давида, и, наконец, видимо, нашли того, кого искали. То был человек, только что зачерпнувший воду из Сионской купальни и собиравшийся уйти с кувшином на плече.
Человек этот, по виду слуга, заметив, что они направились прямо к нему, остановился.
— Не обращай внимания на нас, друг мой, — произнес тот, что помоложе, — и иди, куда шел, а мы последуем за тобой.
— Но, чтобы следовать за мной, — удивился служитель, — надо ведь знать, куда я иду!
— Мы знаем: ты идешь к своему хозяину, а у нас к нему поручение от нашего.
В голосе говорившего было столько мягкой решительности, что человек с кувшином, более не противясь, поступил так, как ему советовали.
Шагов через сто они подошли к весьма красивому дому, расположенному между дворцом первосвященника Каиафы и местом, где под четырехугольным шатром после возвращения из пустыни хранился ковчег Завета.
Слуга открыл дверь дома и отступил, пропуская незнакомцев.
Они остановились в передней, ожидая, пока об их приходе предупредят хозяина. Минут через пять тот появился перед ними. После того как они приветствовали друг друга по еврейскому обычаю, более молодой из пришедших, которому его молчаливый спутник, видимо, доверил вести переговоры, произнес:
— Брат, меня зовут Иоанн, сын Зеведеев, а тот, кого ты видишь рядом со мной — Петр, сын Ионин. Мы ученики Иисуса Назареянина; около полудня учитель расстался с нами в Вифании, сказав: «Войдите вечером в Иерусалим через ворота Источника, поднимитесь к Сиону, идите прямо, не сворачивая, пока не встретите человека с кувшином на плече; следуйте за ним и войдите в тот дом, куда он придет, а хозяину дома скажите: „Иисус из Назарета обращает к тебе вопрос: „Мое время близко; где комната, в которой бы мне есть пасху с учениками моими?“ И он покажет вам горницу большую, устланную; там приготовьте“„. В должный час мы вышли из селения, вошли в Иерусалим через указанные нам ворота, стали подниматься к Сиону, встретили твоего служителя, который как раз зачерпнул воду кувшином и поставил его на плечо; мы последовали за ним к тебе и спрашиваем от имени пославшего нас: «Где Иисус из Назарета будет справлять Пасху в этом году?“
Тот, к кому молодой человек обратился с речью, почтительно поклонился и ответил:
— Вам незачем говорить, кто вы, ибо я вас знаю: именно в моем доме в Вифании Иисус из Назарета справлял предыдущую Пасху и объявил о гибели Иоанна Крестителя. Меня зовут Илий, я двоюродный брат Захарии из Хеврона. Предугадав желание Иисуса из Назарета, я снял для него дом у фарисея Никодима и у Иосифа Аримафейского. Пойдемте, я вам его покажу, и вы сами выберете подходящее место для празднества.
И, взяв факел, освещавший прихожую, он вышел с ними во двор. В его дальнем конце возвышалось здание, нижние камни которого выдавали древность постройки, восходящей ко временам Вавилона и Ниневии.
Действительно, некогда этот дом был своего рода цирком, где в мирное время упражнялись во владении копьем и мечом военачальники Давида, которых называли тогда сильными мужами Израилевыми. Стены цирка видывали этих людей, принадлежавших к уже исчезнувшей породе гигантов, казалось рожденных от любовных утех ангелов с земными девами. И было их всегда тридцать, какой бы урон ни несли они от вражеских мечей. К этим циклопическим камням, исторгнутым из земного лона, прислонялись перевести дух после мужественных игрищ неутомимые воители:
Иесваал, Елеазар, Шамма, Иесваал, сын Ахамани, в одном бою поразивший восемьсот филистимлян и ранивший триста; Елеазар, сын Додо, покинутый всеми при Фасдамиме, бившийся, не отступая ни шагу, так долго, что десница его устала нести гибель врагам, засохшая кровь намертво приклеила к руке меч, а иудеи, отбежавшие в ужасе на целое льё, успели устыдиться, вернуться на поле боя и в который раз принести победу Израилю; Шамма, сын Are, что по пути из одного города в другой попал в засаду и, убив четыре сотни воинов, окруживших его, спокойно продолжил путь! Именно там боролись атлеты, в чьих объятиях находили смерть великаны, подобные Голиафу и Сафу: Ванея, сын Иодая, который, умирая от жажды в пустыне Моав, спустился в ров с водой, где пили лев и львица, и, не имея терпения подождать, пока они уйдут, убил их и вдоволь напился, припав к источнику меж двух мертвых зверей; Авесса, сын Саруин, вышедший с палкой против египтянина в пять локтей ростом и вооруженного копьем, один железный наконечник которого весил тридцать фунтов; он отнял копье, чтобы им же пригвоздить врага к пальме, пробив ее насквозь; наконец, Ионафан, сын Сафая, в сражении у Гефа убивший воина из потомков рефаимов, шести локтей росту, о шести пальцах на руках и ногах, соглашавшегося помериться силой не менее чем с десятью противниками сразу! Трое этих храбрых, однажды услышав, как Давид, утомленный жарким боем, вскричал: «Кто напоит меня водою из колодезя Вифлеемского, что у ворот?» — устремились сквозь стан филистимлян к источнику, наполнили чаши и, держа их в левой руке, а в правой — меч, вернулись, сражаясь, покрытые ранами, но не пролив ни капли, — столь велика была их ловкость, крепость членов и твердость духа. Давид, удивленный и растроганный их доблестью и преданностью, воскликнул: «Стану ли я пить кровь мужей сих, полагавших души свои! Ибо с опасностью собственной жизни они принесли воду!» — и свершил возлияние во славу Господа. Увы! Сильные мужи Израилевы лежали в могилах. Время — могучий воитель, заставляющий преклонить колена самых несгибаемых, — повергнув их, не пощадило и стен. Вот уже два или три столетия новые поколения проходили мимо этих камней, напоминающих руины второго Вавилона. Наконец однажды Никодим и Иосиф Аримафейский приобрели землю и развалины. Из обломков они на старом фундаменте выстроили новый дом и сдавали его чужестранцам, устроив там большую залу для трапезы. Камней им хватило еще на три дома, а из больших глыб, непригодных для новых построек, кажущихся (в сравнении с прошлыми) обиталищами пигмеев, они высекали надгробия, колонны и резные каменные украшения для стен, продавая их затем с большой выгодой.
Именно Никодиму, который, отдыхая от обязанностей мужа совета, развлекался резьбой по камню, и пришла в голову мысль о подобном предприятии; оно оказалось успешным и обогатило сотоварищей.
С того дня как Илия, снимавшего этот дом у Никодима, предупредили, что Иисус Назареянин желает справлять у него Пасху, он приказал всем слугам чистить двор. С помощью каменотесов Никодима и Иосифа Аримафейского они руками и рычагами выворотили из земли и откатили к стенам большие глыбы, прежде загромождавшие двор, и теперь стало легко добираться до прихожей.
Сейчас Илий прежде всего провел Петра и Иоанна в эту прихожую, а затем поднялся с ними на второй этаж, чтобы показать место, приготовленное для вечери.
Широкие полотнища поделили залу на три части, озаряемые светильниками, что свешивались с потолка; это придавало ей сходство с храмом, где, пройдя притвор, попадаешь в святилище, за которым угадывается Святая Святых.
Выкрашенные белой краской или побеленные известью стены были на треть высоты обиты циновками, какие еще сегодня можно встретить в большинстве арабских домов, если их хозяева достаточно состоятельны, чтобы позволить себе подобный расход. Вдоль циновок на медных вешалках висели необходимые для празднества одежды.
В срединной части залы выделялся белоснежной скатертью стол с тринадцатью приборами.
В двух других выгороженных комнатах у стен лежали свернутые вместе тюфяки и покрывала, припасенные на случай если сотрапезники пожелали бы провести в доме остаток ночи после вкушения пасхального агнца.
Еще два стола были приготовлены на первом и третьем этажах, в залах, устроенных наподобие этой, но Илий привел посланцев Иисуса прямо к тому, что предназначался для назареянина и его двенадцати учеников.
Петр и Иоанн тотчас согласились с его выбором, тем более что место весьма походило на то, что описывал им их учитель. Они велели Илию завершить приготовления к Пасхе, а сами отправились: Иоанн — за чашей, которую Иисус велел ему взять в доме у Древних ворот, а Петр — на Бычачий рынок за пасхальным агнцем.
Илию же поручили подняться с факелом на террасу, дабы дать знать, что в доме ожидают Иисуса и его спутников.
Об этом сигнале заранее условились с учителем, который по дороге из Вифании должен был подняться на Масличную гору, откуда весь Иерусалим виден как на ладони.
Петр и Иоанн по лестнице в четырнадцать ступеней, называемой Ступенями Сиона, спустились в Нижний город и еще не дошли до театра, как, оглянувшись, заметили на выступе террасы пламя факела, поднимавшееся к небесам.
Стояла тихая, ясная погода. В легком восточном ветерке, освежавшем воздух, уже чувствовалась мягкость сирийской весны. Легкая облачная дымка на голубом небе умеряла и утренние лучи солнца и вечернее сияние лунного света. На лозах холмов Ен-Гадди и смоковницах Силоамской долины появилась свежая зелень; кроны олив в Гефсимании стали ярче, а мирт, теребинт и рожковое дерево покрылись молодыми сочными побегами. Цветущий миндаль усыпал склоны горы Сион хлопьями розового снега, сквозь который проглядывали крупные непахучие фиалки, подобные тем, что растут на Родосе и по берегам Эврота. И не соловьи и малиновки, а горлицы, единственные птицы Священного города, уже принялись нежно ворковать среди кипарисовых рощ Сиона, в кронах сикомор, пальм и сосен сада Ирода.
А значит, ничто не помешает Иисусу разглядеть на доме трапезы горящий факел, пламя которого чуть отклоняется под восточным ветром, как бы указывая людям, что и свет благодати прольется с востока на запад.
При виде этого пламени путник, сидевший под купой пальм в четверти льё от Иерусалима, между Виффагией и Голубиным камнем, внезапно умолк, а затем обратился к кучке мужчин и женщин, внимавших ему, со словами:
— Час настал… Идемте!
II. ЕВАНГЕЛИЕ ДЕТСТВА
Было восемь часов вечера 10.
По случаю Пасхи город выглядел необычно. Сюда собрались иудеи со всех концов Палестины, чтобы отпраздновать торжество заклания агнца. С ними притекли бродячие торговцы, что всюду следуют за толпой, скоморохи, живущие от излишков больших скоплений народа, цыгане, подбирающие крохи на путях караванов и паломников. А потому население увеличивалось на добрую сотню тысяч человек. Пришельцы размещались у знакомых, раз в год уделявших им место у очага и за столом, или же в харчевнях и караван-сараях, куда они являлись с прислугой, мулами и верблюдами. А те, у кого не было ни радушных знакомых, ни денег на постой, разбивали палатки, обычно на Дровяном рынке в Предместье либо на Большой площади и на площади перед Древней купальней в Нижнем городе. Наконец, те, кто не смог обеспечить себя никакой крышей над головой, обосновывались на ипподроме, под перистилем театра или же на склонах горы Акра, а то еще в величественной кипарисовой роще, раскинувшейся от царских давилен до башни Силоамской, часть которой за два года до того обрушилась, убив насмерть восемнадцать человек и более или менее сильно поранив большое число бедняков из предместья Офел.
Трудно даже вообразить, каким движением, шумом и людским гомоном наполнен город три пасхальных дня. В продолжение их не выполнялись обычные распоряжения городской стражи: по вечерам улицы не перегораживали цепями, на ночь не замыкали внутригородских и внешних ворот, дабы люди свободно ходили из одной части города в другую. Теперь можно было войти в Иерусалим или выйти из него без окрика часовых, которые, кстати, не слишком заботились о своих обязанностях, ибо ослабление бдительности становилось одним из необходимых условий главного празднества, годовщины вызволения народа иудейского из египетского плена и обретения свободы.
А потому нет ничего удивительного в том, что часовой у ворот Источника не обратил никакого внимания на двух человек в широких бурых плащах. Одному из них было лет тридцать — тридцать пять, другому — пятьдесят пять — шестьдесят. У молодого были прекрасные голубые глаза, светлые волосы и едва наметившаяся бородка на тонком лице; у пожилого — седеющая курчавая шевелюра, клочковатая борода, нос крючком и горящий, почти угрюмый взгляд. Двое прошли в ворота, тотчас свернули направо и через другие, внутренние ворота вошли в град Давидов. Там они, внимательно оглядывая всех встречных, прошли вдоль кипарисовой рощи, о которой мы уже упоминали, оставили по левую руку дворец Анана, тестя Каиафы (каждый год один из этих двоих попеременно заступал на место первосвященника). Затем спутники отклонились вправо, все так же вглядываясь в прохожих, прошли между углом крепости и зданием, называвшимся Домом храбрых, где некогда жили телохранители Давида, и, наконец, видимо, нашли того, кого искали. То был человек, только что зачерпнувший воду из Сионской купальни и собиравшийся уйти с кувшином на плече.
Человек этот, по виду слуга, заметив, что они направились прямо к нему, остановился.
— Не обращай внимания на нас, друг мой, — произнес тот, что помоложе, — и иди, куда шел, а мы последуем за тобой.
— Но, чтобы следовать за мной, — удивился служитель, — надо ведь знать, куда я иду!
— Мы знаем: ты идешь к своему хозяину, а у нас к нему поручение от нашего.
В голосе говорившего было столько мягкой решительности, что человек с кувшином, более не противясь, поступил так, как ему советовали.
Шагов через сто они подошли к весьма красивому дому, расположенному между дворцом первосвященника Каиафы и местом, где под четырехугольным шатром после возвращения из пустыни хранился ковчег Завета.
Слуга открыл дверь дома и отступил, пропуская незнакомцев.
Они остановились в передней, ожидая, пока об их приходе предупредят хозяина. Минут через пять тот появился перед ними. После того как они приветствовали друг друга по еврейскому обычаю, более молодой из пришедших, которому его молчаливый спутник, видимо, доверил вести переговоры, произнес:
— Брат, меня зовут Иоанн, сын Зеведеев, а тот, кого ты видишь рядом со мной — Петр, сын Ионин. Мы ученики Иисуса Назареянина; около полудня учитель расстался с нами в Вифании, сказав: «Войдите вечером в Иерусалим через ворота Источника, поднимитесь к Сиону, идите прямо, не сворачивая, пока не встретите человека с кувшином на плече; следуйте за ним и войдите в тот дом, куда он придет, а хозяину дома скажите: „Иисус из Назарета обращает к тебе вопрос: „Мое время близко; где комната, в которой бы мне есть пасху с учениками моими?“ И он покажет вам горницу большую, устланную; там приготовьте“„. В должный час мы вышли из селения, вошли в Иерусалим через указанные нам ворота, стали подниматься к Сиону, встретили твоего служителя, который как раз зачерпнул воду кувшином и поставил его на плечо; мы последовали за ним к тебе и спрашиваем от имени пославшего нас: «Где Иисус из Назарета будет справлять Пасху в этом году?“
Тот, к кому молодой человек обратился с речью, почтительно поклонился и ответил:
— Вам незачем говорить, кто вы, ибо я вас знаю: именно в моем доме в Вифании Иисус из Назарета справлял предыдущую Пасху и объявил о гибели Иоанна Крестителя. Меня зовут Илий, я двоюродный брат Захарии из Хеврона. Предугадав желание Иисуса из Назарета, я снял для него дом у фарисея Никодима и у Иосифа Аримафейского. Пойдемте, я вам его покажу, и вы сами выберете подходящее место для празднества.
И, взяв факел, освещавший прихожую, он вышел с ними во двор. В его дальнем конце возвышалось здание, нижние камни которого выдавали древность постройки, восходящей ко временам Вавилона и Ниневии.
Действительно, некогда этот дом был своего рода цирком, где в мирное время упражнялись во владении копьем и мечом военачальники Давида, которых называли тогда сильными мужами Израилевыми. Стены цирка видывали этих людей, принадлежавших к уже исчезнувшей породе гигантов, казалось рожденных от любовных утех ангелов с земными девами. И было их всегда тридцать, какой бы урон ни несли они от вражеских мечей. К этим циклопическим камням, исторгнутым из земного лона, прислонялись перевести дух после мужественных игрищ неутомимые воители:
Иесваал, Елеазар, Шамма, Иесваал, сын Ахамани, в одном бою поразивший восемьсот филистимлян и ранивший триста; Елеазар, сын Додо, покинутый всеми при Фасдамиме, бившийся, не отступая ни шагу, так долго, что десница его устала нести гибель врагам, засохшая кровь намертво приклеила к руке меч, а иудеи, отбежавшие в ужасе на целое льё, успели устыдиться, вернуться на поле боя и в который раз принести победу Израилю; Шамма, сын Are, что по пути из одного города в другой попал в засаду и, убив четыре сотни воинов, окруживших его, спокойно продолжил путь! Именно там боролись атлеты, в чьих объятиях находили смерть великаны, подобные Голиафу и Сафу: Ванея, сын Иодая, который, умирая от жажды в пустыне Моав, спустился в ров с водой, где пили лев и львица, и, не имея терпения подождать, пока они уйдут, убил их и вдоволь напился, припав к источнику меж двух мертвых зверей; Авесса, сын Саруин, вышедший с палкой против египтянина в пять локтей ростом и вооруженного копьем, один железный наконечник которого весил тридцать фунтов; он отнял копье, чтобы им же пригвоздить врага к пальме, пробив ее насквозь; наконец, Ионафан, сын Сафая, в сражении у Гефа убивший воина из потомков рефаимов, шести локтей росту, о шести пальцах на руках и ногах, соглашавшегося помериться силой не менее чем с десятью противниками сразу! Трое этих храбрых, однажды услышав, как Давид, утомленный жарким боем, вскричал: «Кто напоит меня водою из колодезя Вифлеемского, что у ворот?» — устремились сквозь стан филистимлян к источнику, наполнили чаши и, держа их в левой руке, а в правой — меч, вернулись, сражаясь, покрытые ранами, но не пролив ни капли, — столь велика была их ловкость, крепость членов и твердость духа. Давид, удивленный и растроганный их доблестью и преданностью, воскликнул: «Стану ли я пить кровь мужей сих, полагавших души свои! Ибо с опасностью собственной жизни они принесли воду!» — и свершил возлияние во славу Господа. Увы! Сильные мужи Израилевы лежали в могилах. Время — могучий воитель, заставляющий преклонить колена самых несгибаемых, — повергнув их, не пощадило и стен. Вот уже два или три столетия новые поколения проходили мимо этих камней, напоминающих руины второго Вавилона. Наконец однажды Никодим и Иосиф Аримафейский приобрели землю и развалины. Из обломков они на старом фундаменте выстроили новый дом и сдавали его чужестранцам, устроив там большую залу для трапезы. Камней им хватило еще на три дома, а из больших глыб, непригодных для новых построек, кажущихся (в сравнении с прошлыми) обиталищами пигмеев, они высекали надгробия, колонны и резные каменные украшения для стен, продавая их затем с большой выгодой.
Именно Никодиму, который, отдыхая от обязанностей мужа совета, развлекался резьбой по камню, и пришла в голову мысль о подобном предприятии; оно оказалось успешным и обогатило сотоварищей.
С того дня как Илия, снимавшего этот дом у Никодима, предупредили, что Иисус Назареянин желает справлять у него Пасху, он приказал всем слугам чистить двор. С помощью каменотесов Никодима и Иосифа Аримафейского они руками и рычагами выворотили из земли и откатили к стенам большие глыбы, прежде загромождавшие двор, и теперь стало легко добираться до прихожей.
Сейчас Илий прежде всего провел Петра и Иоанна в эту прихожую, а затем поднялся с ними на второй этаж, чтобы показать место, приготовленное для вечери.
Широкие полотнища поделили залу на три части, озаряемые светильниками, что свешивались с потолка; это придавало ей сходство с храмом, где, пройдя притвор, попадаешь в святилище, за которым угадывается Святая Святых.
Выкрашенные белой краской или побеленные известью стены были на треть высоты обиты циновками, какие еще сегодня можно встретить в большинстве арабских домов, если их хозяева достаточно состоятельны, чтобы позволить себе подобный расход. Вдоль циновок на медных вешалках висели необходимые для празднества одежды.
В срединной части залы выделялся белоснежной скатертью стол с тринадцатью приборами.
В двух других выгороженных комнатах у стен лежали свернутые вместе тюфяки и покрывала, припасенные на случай если сотрапезники пожелали бы провести в доме остаток ночи после вкушения пасхального агнца.
Еще два стола были приготовлены на первом и третьем этажах, в залах, устроенных наподобие этой, но Илий привел посланцев Иисуса прямо к тому, что предназначался для назареянина и его двенадцати учеников.
Петр и Иоанн тотчас согласились с его выбором, тем более что место весьма походило на то, что описывал им их учитель. Они велели Илию завершить приготовления к Пасхе, а сами отправились: Иоанн — за чашей, которую Иисус велел ему взять в доме у Древних ворот, а Петр — на Бычачий рынок за пасхальным агнцем.
Илию же поручили подняться с факелом на террасу, дабы дать знать, что в доме ожидают Иисуса и его спутников.
Об этом сигнале заранее условились с учителем, который по дороге из Вифании должен был подняться на Масличную гору, откуда весь Иерусалим виден как на ладони.
Петр и Иоанн по лестнице в четырнадцать ступеней, называемой Ступенями Сиона, спустились в Нижний город и еще не дошли до театра, как, оглянувшись, заметили на выступе террасы пламя факела, поднимавшееся к небесам.
Стояла тихая, ясная погода. В легком восточном ветерке, освежавшем воздух, уже чувствовалась мягкость сирийской весны. Легкая облачная дымка на голубом небе умеряла и утренние лучи солнца и вечернее сияние лунного света. На лозах холмов Ен-Гадди и смоковницах Силоамской долины появилась свежая зелень; кроны олив в Гефсимании стали ярче, а мирт, теребинт и рожковое дерево покрылись молодыми сочными побегами. Цветущий миндаль усыпал склоны горы Сион хлопьями розового снега, сквозь который проглядывали крупные непахучие фиалки, подобные тем, что растут на Родосе и по берегам Эврота. И не соловьи и малиновки, а горлицы, единственные птицы Священного города, уже принялись нежно ворковать среди кипарисовых рощ Сиона, в кронах сикомор, пальм и сосен сада Ирода.
А значит, ничто не помешает Иисусу разглядеть на доме трапезы горящий факел, пламя которого чуть отклоняется под восточным ветром, как бы указывая людям, что и свет благодати прольется с востока на запад.
При виде этого пламени путник, сидевший под купой пальм в четверти льё от Иерусалима, между Виффагией и Голубиным камнем, внезапно умолк, а затем обратился к кучке мужчин и женщин, внимавших ему, со словами:
— Час настал… Идемте!
II. ЕВАНГЕЛИЕ ДЕТСТВА
То был молодой галилеянин, учитель Иисус из Назарета.
В нынешнее маловерное время да будет нам позволено рассказать о Христе так, как если бы никто до нас о нем не говорил, обратиться к Священной истории, словно ее еще никто не написал. Увы! Как мало глаз скользило по ее письменам и в памяти скольких она уже изгладилась!
Для тех, кто не подозревал о божественном происхождении Иисуса из Назарета, он представал человеком тридцати-тридцати трех лет, чуть выше среднего роста и очень худым, как большинство тех, кто посвящал себя роду человеческому, раздумывал о нем и страдал ради него.
У него было удлиненное бледное лицо, голубые глаза, прямой нос, прекрасно очерченные губы, тронутые мягкой, немного печальной улыбкой; белокурые волосы, по обычаю галилеян разделенные надвое пробором, мягкими волнами ниспадали на плечи; наконец — отливающая легкой рыжиной, будто хранящая золотистый отсвет восточного солнца бородка еще более удлиняла лицо, черты которого одухотворенно светились, выдавая склонность назареянина к созерцательности.
Одет он был — и никто его не видел в ином облачении — в красный, не шитый, а сплошь тканный сверху донизу хитон, живописными складками ниспадавший вдоль тела. Длинные широкие рукава оставляли видимыми лишь кисти рук необычайной тонкости и белизны. Поверх хитона был наброшен лазурно-голубого цвета плащ, в который он кутался с бесподобной простотой и грацией. На ногах он носил сандалии с завязками над щиколоткой, а постоянно вскинутую голову держал непокрытой, лишь в самые жаркие часы дня накидывая на нее свой голубой плащ.
От всей его фигуры веяло чем-то неуловимым, сливающим в себе благоухание и свет. Словно таинственная печать отмечала в нем сверхъестественное существо, на миг появившееся среди людей и в человеческом облике.
Его божественную природу, скрытую в земной оболочке, лучше всех угадывали дети и женщины, благодаря более нежному и тонкому устройству чувств легче поддающиеся магнетическому влиянию натур, одаренных свыше. И действительно, стоило Иисусу появиться, как все дети, вплоть до самых несмышленых малышей, тотчас сбегались, простирая к нему руки. Когда он шел по улицам Иерусалима, Капернаума или Самарии, даже если держался обочины, почти все встречные женщины, не ведая почему, склонялись при виде его: какая-то тайная сила заставляла их преклонить колена.
Конечно, о молодом учителе из Галилеи — как обычно называли Христа — слагалось множество легенд и волшебных историй, повестей о чудесах. Куда бы он ни направлял свои стопы, молва опережала его, сопутствовала и тянулась ему вослед подобно легиону ангелов, разбрасывающих цветы на его пути и усыпающих розами следы его ног, во мнении толпы наделяя его почти божественной властью.
Говорили, что его всеблаженная родительница — а уже тогда мать Иисуса почитали всеблаженной, — так вот, поговаривали, что родительница его происходит из царского рода Давида, сына Иессея.
Говорили, что Иоаким и Анна, ее отец и мать, прожив в Назарете двадцать лет бездетно, дали обет: если родится у них желанный плод супружества, посвятить его служению Господу. И родилась у них дочь, получившая сладчайшее имя Мариам, что значит «морская звезда».
Это имя и носила та, кого мы привыкли называть Марией.
И вот во исполнение обета юная Мария, которой суждено было нести в себе будущее мира, была отдана родителями в храм и воспитывалась среди своих сверстниц, читала священные книги, пряла лен, ткала облачения для левитов — все это вплоть до достижения четырнадцатилетнего возраста, когда храмовых воспитанниц возвращают их родителям. Однако, когда ей исполнилось четырнадцать, Мария отказалась покидать святое место, говоря, что, давая обет, родители посвятили Господу и душу, и тело ее. Первосвященник, затруднявшийся оставить ее, вопреки обычаю, при храме, воззвал к Всевышнему, и на него снизошло откровение: девушка должна была получить супруга из рук первосвященника, дабы сбылось предсказание Исайи: «Се, дева во чреве приимет и родит сына, и произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень».
Избранником оказался Иосиф, старец из дома Давидова. Его имя и имя Марии были выгравированы на брачных скрижалях в торжественном собрании, а затем супруги, так и не разделив брачного ложа, расстались: он отправился в Вифлеем, она — в Назарет.
При этом, едва молодая девственница вернулась в отчий дом, с ней, по рассказам, приключилось вот что.
Однажды, когда она преклонила колена и оставалась в молениях с вечера до поздней ночи, ее веки смежились, голова опустилась на соединенные в молитве руки, и вокруг нее, почудилось ей, разлилось как бы благоухание, а комнату наполнил столь сильный свет, что она различила его, не открывая глаз.
Подняв голову, она огляделась и увидела ангела Господня. С огненным ореолом вокруг чела и лилией в руке он слетел на облаке, еще хранящем золотистый отблеск заката.
Этот божественный вестник осветил и наполнил ароматами комнату Девы. Любой иной на месте Марии испугался бы. Но она уже не единожды видела ангелов в сновидениях и потому, вместо того чтобы ужаснуться, улыбнулась и — если не губами, то в мыслях — вопросила:
— Прекрасный ангел Господень, что привело тебя ко мне?
И он, улыбнувшись ей в ответ и прочтя ее мысли, отвечал:
— Радуйся, благодатная! Господь с тобою; благословенна ты между женами.
Она хотела ответить, но смутилась, и слова не пришли ей на язык. То, что в слабости своей она стала прикосновенна ангельской силе, растревожило и даже едва не устрашило ее. Но, вновь угадав ее мысли, он продолжал:
— Не бойся, Мария, ибо ты обрела благодать у Бога, избрав его единственным своим супругом. Ничто не оскорбит твоей непорочности, но ты зачнешь во чреве и родишь сына. Он будет велик, о благословенная, и наречется сыном Всевышнего, и будет царствовать от моря до моря, от впадения рек до неведомых земель. Рожденному на земле, ему уготован престол небесный, и даст ему Господь Бог престол Давида, отца его. И будет царствовать над домом Иакова вовеки, и царству его не будет конца. И останется царем над царями, господином над повелителями во веки веков!
Ничего не ответив, девушка покраснела, поскольку о том, что пришло ей на ум, она не осмелилась сказать ангелу; а думала она вот о чем: «Как же, оставаясь в девичестве, я смогу стать матерью?»
Но ангел снова улыбнулся, продолжая читать в ее мыслях:
— Не надо полагать, о всеблаженная Мария, что ты зачнешь путем человеческим. Нет, ты понесешь и вскормишь дитя, оставшись девственницей, ибо Дух Святой найдет на тебя и сила Всевышнего осенит тебя. Вот почему твой ребенок станет святым: ведь только он будет зачат и рожден без греха, и это позволит назвать его сыном Божьим.
Тогда только юная Мария, возведя очи горе и воздев руки к небесам, произнесла те единственные слова, в которых отдала всю себя святому таинству:
— Се, раба Господня; да будет мне по слову твоему. Ангел отошел от нее, свет погас, а сама она впала словно в полудрему, в некое блаженное воодушевление. И очнулась матерью.
В то же время ангел явился и Иосифу в Вифлееме, предупредив: хотя его жена и понесла сына Божьего во чреве, но осталась чистой и незапятнанной.
А вот что еще рассказывали.
В 369 году эры Александра вышел эдикт императора Цезаря Августа, приказывающий сделать перепись всем жителям империи и предписывающий всякому мужу отправиться с женой и детьми в место, где он родился, и там объявиться переписчикам.
Поэтому Иосиф, после явления ангела переселившийся к жене в Назарет, вынужден был отправиться вместе с ней в Вифлеем. Но по дороге у Марии начались схватки, она вошла в пещеру, служившую яслями для скота, а Иосиф поспешил за помощью в Иерусалим.
Очутившись в пещере, Непорочная Дева поискала, на что облокотиться. Она увидела старую засохшую пальму, ствол которой пробил свод, а корни прочно ушли в землю, и села, прислонившись к ней спиною.
А Иосиф тем временем шел в Иерусалим за повитухой, но вдруг ноги его словно бы приросли к земле: что-то необычайное творилось в природе.
Прежде всего он глянул вверх. Небо потемнело, и птицы застыли в воздухе.
Он опустил глаза и огляделся окрест.
Справа от него сидели землекопы и ели; но странное дело: тот, кто тянулся к блюду, замер с протянутой рукой, жевавший остался с приоткрытым ртом, подносивший пищу к губам продолжал держать кусок у лица — и все они уставились в небо.
Слева паслось стадо овец, но и они перестали жевать, а пастырь, поднявший посох, чтобы ударами вывести их из оцепенения, так и стоял, оцепенев сам, с поднятой палкой.
Прямо перед ним тек ручей, куда пришли пить козы с козлом, но вода не текла, а пригнувшиеся к ней животные не пили.
И луна остановила свой бег, и земля уже не вращалась.
Ведь в этот миг Мария произвела на свет Спасителя, и все сущее замерло в нетерпеливом ожидании этого чуда!
Потом во всей природе разнесся какой-то вздох облегчения и жизнь пошла своим чередом.
Спаситель родился!
В эту же минуту некая женщина спустилась с горы и направилась прямо к Иосифу.
— Ты не меня ищешь? — спросила она.
— Я разыскиваю кого-нибудь, кто бы помог моей жене Марии разродиться.
— Тогда, — произнесла незнакомка, — веди меня. Зовут меня Гелома, я повитуха.
И они направили свои шаги к пещере.
Там было благоуханно и светло без каких-либо следов огня или светильника. Они увидели Марию с младенцем, сосавшим ее грудь.
А засохшая пальма оделась зеленью; молодые побеги выросли из ствола, и гигантские листья давали желанную тень.
Иосиф и повитуха, изумленные, остановились у входа в пещеру. И старуха спросила у Марии:
— Женщина, это ты мать ребенка?
— Да, — ответила Мария.
— Ну, тогда ты не походишь на остальных дочерей Евы.
— А сын мой, — произнесла Мария, — не похож ни на одного из младенцев, как и его мать — на всех прочих женщин.
— Когда же ожила старая пальма? — недоумевала повитуха.
— В минуту разрешения от бремени, — ответила Мария, — я обхватила ствол руками, и это произошло.
Тут настал черед заговорить Иосифу. Старец провозгласил:
— Твое дитя, Мария, это действительно Мессия, обещанный нам Писанием. И зваться он будет Иисусом, что значит «Спаситель».
Если бы Иосиф еще в чем-то сомневался, то через полчаса и тень сомнения исчезла бы: у входа в пещеру остановились три пастуха, и на вопрос, что за причина привела их, один из троих возвестил:
— Зовут нас Мисраил, Стефаний и Кириак, мы пасли в горах овец, но вдруг со звезды спустился ангел небесный и повелел: «Ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, который есть Христос Господь. И вот вам знак: вы найдете младенца в пеленах, лежащего в яслях. Идите и поклонитесь ему». — «А в какую сторону нам идти?» — спросили мы, убоявшись страхом великим. — «Следуйте за этой звездой, — ответил он. — Она приведет вас». И звезда двинулась сюда, а мы пошли за ней, собирая цветы по дороге… Вот мы и пришли. Где же Спаситель? Мы хотим поклониться ему.
И Богородица показала им младенца, лежащего в яслях; они рассыпали вокруг него цветы и воздали ему хвалу.
Час спустя у входа в пещеру появились трое знатных волхвов с целой свитой служителей, принесших дары, с мулами и верблюдами, нагруженными драгоценными тканями, благовониями и курениями.
Иосиф спросил, что им угодно от него, а они отвечали:
— Мы трое волхвов с Востока, зовут нас Гаспар, Мельхиор и Валтасар. С месяц назад нам явилась звезда и некий голос возвестил нам: «Следуйте за этой звездой, она приведет вас к колыбели Спасителя, обещанного миру Зороастром». И мы пустились в путь, а проходя через Иерусалим, посетили царя Ирода Великого и сказали ему: «Мы пришли с Востока поклониться царю иудеев, который только что родился. Где же он?» — «Я ничего не ведаю, — отвечал Ирод. — А разве у вас нет проводника?» — «Есть!» — сказали мы и указали на звезду. «Так идите за ней! — приказал царь, — и не забудьте на обратном пути сообщить мне, где этот царь Иудейский, чтобы я тоже мог ему поклониться». Вот мы и здесь. Где же Спаситель, которому мы должны воздать почести?
Тогда Непорочная Дева взяла на руки младенца и вынесла к ним. Волхвы пали на колени и целовали его руки и ноги и поклонялись ему, как до них пастухи, а затем, подобно пастырям стад, осыпавшим его полевыми цветами, они уставили все место вокруг него серебряными и золотыми кубками, кадильницами, треножниками и чашами.
В нынешнее маловерное время да будет нам позволено рассказать о Христе так, как если бы никто до нас о нем не говорил, обратиться к Священной истории, словно ее еще никто не написал. Увы! Как мало глаз скользило по ее письменам и в памяти скольких она уже изгладилась!
Для тех, кто не подозревал о божественном происхождении Иисуса из Назарета, он представал человеком тридцати-тридцати трех лет, чуть выше среднего роста и очень худым, как большинство тех, кто посвящал себя роду человеческому, раздумывал о нем и страдал ради него.
У него было удлиненное бледное лицо, голубые глаза, прямой нос, прекрасно очерченные губы, тронутые мягкой, немного печальной улыбкой; белокурые волосы, по обычаю галилеян разделенные надвое пробором, мягкими волнами ниспадали на плечи; наконец — отливающая легкой рыжиной, будто хранящая золотистый отсвет восточного солнца бородка еще более удлиняла лицо, черты которого одухотворенно светились, выдавая склонность назареянина к созерцательности.
Одет он был — и никто его не видел в ином облачении — в красный, не шитый, а сплошь тканный сверху донизу хитон, живописными складками ниспадавший вдоль тела. Длинные широкие рукава оставляли видимыми лишь кисти рук необычайной тонкости и белизны. Поверх хитона был наброшен лазурно-голубого цвета плащ, в который он кутался с бесподобной простотой и грацией. На ногах он носил сандалии с завязками над щиколоткой, а постоянно вскинутую голову держал непокрытой, лишь в самые жаркие часы дня накидывая на нее свой голубой плащ.
От всей его фигуры веяло чем-то неуловимым, сливающим в себе благоухание и свет. Словно таинственная печать отмечала в нем сверхъестественное существо, на миг появившееся среди людей и в человеческом облике.
Его божественную природу, скрытую в земной оболочке, лучше всех угадывали дети и женщины, благодаря более нежному и тонкому устройству чувств легче поддающиеся магнетическому влиянию натур, одаренных свыше. И действительно, стоило Иисусу появиться, как все дети, вплоть до самых несмышленых малышей, тотчас сбегались, простирая к нему руки. Когда он шел по улицам Иерусалима, Капернаума или Самарии, даже если держался обочины, почти все встречные женщины, не ведая почему, склонялись при виде его: какая-то тайная сила заставляла их преклонить колена.
Конечно, о молодом учителе из Галилеи — как обычно называли Христа — слагалось множество легенд и волшебных историй, повестей о чудесах. Куда бы он ни направлял свои стопы, молва опережала его, сопутствовала и тянулась ему вослед подобно легиону ангелов, разбрасывающих цветы на его пути и усыпающих розами следы его ног, во мнении толпы наделяя его почти божественной властью.
Говорили, что его всеблаженная родительница — а уже тогда мать Иисуса почитали всеблаженной, — так вот, поговаривали, что родительница его происходит из царского рода Давида, сына Иессея.
Говорили, что Иоаким и Анна, ее отец и мать, прожив в Назарете двадцать лет бездетно, дали обет: если родится у них желанный плод супружества, посвятить его служению Господу. И родилась у них дочь, получившая сладчайшее имя Мариам, что значит «морская звезда».
Это имя и носила та, кого мы привыкли называть Марией.
И вот во исполнение обета юная Мария, которой суждено было нести в себе будущее мира, была отдана родителями в храм и воспитывалась среди своих сверстниц, читала священные книги, пряла лен, ткала облачения для левитов — все это вплоть до достижения четырнадцатилетнего возраста, когда храмовых воспитанниц возвращают их родителям. Однако, когда ей исполнилось четырнадцать, Мария отказалась покидать святое место, говоря, что, давая обет, родители посвятили Господу и душу, и тело ее. Первосвященник, затруднявшийся оставить ее, вопреки обычаю, при храме, воззвал к Всевышнему, и на него снизошло откровение: девушка должна была получить супруга из рук первосвященника, дабы сбылось предсказание Исайи: «Се, дева во чреве приимет и родит сына, и произойдет отрасль от корня Иессеева, и ветвь произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень».
Избранником оказался Иосиф, старец из дома Давидова. Его имя и имя Марии были выгравированы на брачных скрижалях в торжественном собрании, а затем супруги, так и не разделив брачного ложа, расстались: он отправился в Вифлеем, она — в Назарет.
При этом, едва молодая девственница вернулась в отчий дом, с ней, по рассказам, приключилось вот что.
Однажды, когда она преклонила колена и оставалась в молениях с вечера до поздней ночи, ее веки смежились, голова опустилась на соединенные в молитве руки, и вокруг нее, почудилось ей, разлилось как бы благоухание, а комнату наполнил столь сильный свет, что она различила его, не открывая глаз.
Подняв голову, она огляделась и увидела ангела Господня. С огненным ореолом вокруг чела и лилией в руке он слетел на облаке, еще хранящем золотистый отблеск заката.
Этот божественный вестник осветил и наполнил ароматами комнату Девы. Любой иной на месте Марии испугался бы. Но она уже не единожды видела ангелов в сновидениях и потому, вместо того чтобы ужаснуться, улыбнулась и — если не губами, то в мыслях — вопросила:
— Прекрасный ангел Господень, что привело тебя ко мне?
И он, улыбнувшись ей в ответ и прочтя ее мысли, отвечал:
— Радуйся, благодатная! Господь с тобою; благословенна ты между женами.
Она хотела ответить, но смутилась, и слова не пришли ей на язык. То, что в слабости своей она стала прикосновенна ангельской силе, растревожило и даже едва не устрашило ее. Но, вновь угадав ее мысли, он продолжал:
— Не бойся, Мария, ибо ты обрела благодать у Бога, избрав его единственным своим супругом. Ничто не оскорбит твоей непорочности, но ты зачнешь во чреве и родишь сына. Он будет велик, о благословенная, и наречется сыном Всевышнего, и будет царствовать от моря до моря, от впадения рек до неведомых земель. Рожденному на земле, ему уготован престол небесный, и даст ему Господь Бог престол Давида, отца его. И будет царствовать над домом Иакова вовеки, и царству его не будет конца. И останется царем над царями, господином над повелителями во веки веков!
Ничего не ответив, девушка покраснела, поскольку о том, что пришло ей на ум, она не осмелилась сказать ангелу; а думала она вот о чем: «Как же, оставаясь в девичестве, я смогу стать матерью?»
Но ангел снова улыбнулся, продолжая читать в ее мыслях:
— Не надо полагать, о всеблаженная Мария, что ты зачнешь путем человеческим. Нет, ты понесешь и вскормишь дитя, оставшись девственницей, ибо Дух Святой найдет на тебя и сила Всевышнего осенит тебя. Вот почему твой ребенок станет святым: ведь только он будет зачат и рожден без греха, и это позволит назвать его сыном Божьим.
Тогда только юная Мария, возведя очи горе и воздев руки к небесам, произнесла те единственные слова, в которых отдала всю себя святому таинству:
— Се, раба Господня; да будет мне по слову твоему. Ангел отошел от нее, свет погас, а сама она впала словно в полудрему, в некое блаженное воодушевление. И очнулась матерью.
В то же время ангел явился и Иосифу в Вифлееме, предупредив: хотя его жена и понесла сына Божьего во чреве, но осталась чистой и незапятнанной.
А вот что еще рассказывали.
В 369 году эры Александра вышел эдикт императора Цезаря Августа, приказывающий сделать перепись всем жителям империи и предписывающий всякому мужу отправиться с женой и детьми в место, где он родился, и там объявиться переписчикам.
Поэтому Иосиф, после явления ангела переселившийся к жене в Назарет, вынужден был отправиться вместе с ней в Вифлеем. Но по дороге у Марии начались схватки, она вошла в пещеру, служившую яслями для скота, а Иосиф поспешил за помощью в Иерусалим.
Очутившись в пещере, Непорочная Дева поискала, на что облокотиться. Она увидела старую засохшую пальму, ствол которой пробил свод, а корни прочно ушли в землю, и села, прислонившись к ней спиною.
А Иосиф тем временем шел в Иерусалим за повитухой, но вдруг ноги его словно бы приросли к земле: что-то необычайное творилось в природе.
Прежде всего он глянул вверх. Небо потемнело, и птицы застыли в воздухе.
Он опустил глаза и огляделся окрест.
Справа от него сидели землекопы и ели; но странное дело: тот, кто тянулся к блюду, замер с протянутой рукой, жевавший остался с приоткрытым ртом, подносивший пищу к губам продолжал держать кусок у лица — и все они уставились в небо.
Слева паслось стадо овец, но и они перестали жевать, а пастырь, поднявший посох, чтобы ударами вывести их из оцепенения, так и стоял, оцепенев сам, с поднятой палкой.
Прямо перед ним тек ручей, куда пришли пить козы с козлом, но вода не текла, а пригнувшиеся к ней животные не пили.
И луна остановила свой бег, и земля уже не вращалась.
Ведь в этот миг Мария произвела на свет Спасителя, и все сущее замерло в нетерпеливом ожидании этого чуда!
Потом во всей природе разнесся какой-то вздох облегчения и жизнь пошла своим чередом.
Спаситель родился!
В эту же минуту некая женщина спустилась с горы и направилась прямо к Иосифу.
— Ты не меня ищешь? — спросила она.
— Я разыскиваю кого-нибудь, кто бы помог моей жене Марии разродиться.
— Тогда, — произнесла незнакомка, — веди меня. Зовут меня Гелома, я повитуха.
И они направили свои шаги к пещере.
Там было благоуханно и светло без каких-либо следов огня или светильника. Они увидели Марию с младенцем, сосавшим ее грудь.
А засохшая пальма оделась зеленью; молодые побеги выросли из ствола, и гигантские листья давали желанную тень.
Иосиф и повитуха, изумленные, остановились у входа в пещеру. И старуха спросила у Марии:
— Женщина, это ты мать ребенка?
— Да, — ответила Мария.
— Ну, тогда ты не походишь на остальных дочерей Евы.
— А сын мой, — произнесла Мария, — не похож ни на одного из младенцев, как и его мать — на всех прочих женщин.
— Когда же ожила старая пальма? — недоумевала повитуха.
— В минуту разрешения от бремени, — ответила Мария, — я обхватила ствол руками, и это произошло.
Тут настал черед заговорить Иосифу. Старец провозгласил:
— Твое дитя, Мария, это действительно Мессия, обещанный нам Писанием. И зваться он будет Иисусом, что значит «Спаситель».
Если бы Иосиф еще в чем-то сомневался, то через полчаса и тень сомнения исчезла бы: у входа в пещеру остановились три пастуха, и на вопрос, что за причина привела их, один из троих возвестил:
— Зовут нас Мисраил, Стефаний и Кириак, мы пасли в горах овец, но вдруг со звезды спустился ангел небесный и повелел: «Ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, который есть Христос Господь. И вот вам знак: вы найдете младенца в пеленах, лежащего в яслях. Идите и поклонитесь ему». — «А в какую сторону нам идти?» — спросили мы, убоявшись страхом великим. — «Следуйте за этой звездой, — ответил он. — Она приведет вас». И звезда двинулась сюда, а мы пошли за ней, собирая цветы по дороге… Вот мы и пришли. Где же Спаситель? Мы хотим поклониться ему.
И Богородица показала им младенца, лежащего в яслях; они рассыпали вокруг него цветы и воздали ему хвалу.
Час спустя у входа в пещеру появились трое знатных волхвов с целой свитой служителей, принесших дары, с мулами и верблюдами, нагруженными драгоценными тканями, благовониями и курениями.
Иосиф спросил, что им угодно от него, а они отвечали:
— Мы трое волхвов с Востока, зовут нас Гаспар, Мельхиор и Валтасар. С месяц назад нам явилась звезда и некий голос возвестил нам: «Следуйте за этой звездой, она приведет вас к колыбели Спасителя, обещанного миру Зороастром». И мы пустились в путь, а проходя через Иерусалим, посетили царя Ирода Великого и сказали ему: «Мы пришли с Востока поклониться царю иудеев, который только что родился. Где же он?» — «Я ничего не ведаю, — отвечал Ирод. — А разве у вас нет проводника?» — «Есть!» — сказали мы и указали на звезду. «Так идите за ней! — приказал царь, — и не забудьте на обратном пути сообщить мне, где этот царь Иудейский, чтобы я тоже мог ему поклониться». Вот мы и здесь. Где же Спаситель, которому мы должны воздать почести?
Тогда Непорочная Дева взяла на руки младенца и вынесла к ним. Волхвы пали на колени и целовали его руки и ноги и поклонялись ему, как до них пастухи, а затем, подобно пастырям стад, осыпавшим его полевыми цветами, они уставили все место вокруг него серебряными и золотыми кубками, кадильницами, треножниками и чашами.