Страница:
— Сударь, Бога ради! Сударь, вы ничего не знаете! Сознайтесь, что вы ничего не знаете!
— Я ничего не знаю! — с горькой иронией воскликнул Филипп. — Как же я мог бы ничего не знать, если я прятался в густом кустарнике за дверью в купальни Аполлона, когда вы оттуда вышли, подавая руку королеве?
Шарни сделал два шага, как смертельно раненный, который ищет подле себя опоры.
Но он преодолел эту слабость.
— Вот что, сударь! — обратился он к Филиппу. — Даже после того, что вы мне сейчас сказали, я прошу у вас, у вас, руки мадмуазель де Таверне. Если бы я был таким расчетливым негодяем, как вы это заподозрили, если бы я женился ради самого себя, я был бы таким подлецом, что побоялся бы человека, в руках которого тайна моя и тайна королевы. Но королеву необходимо спасти, сударь. Это необходимо! Знаете ли вы, почему королева погибнет, если этот брак не состоится?.. Дело в том, что не далее, как сегодня утром, в то время, как арестовали господина де Роана, король застал меня на коленях перед королевой…
— Боже мой!
— ..а королева, которую допрашивал ревнивый король, ответила, что я преклонил колени, дабы просить у нее руки вашей сестры. Вот почему, сударь, если я не женюсь на вашей сестре, королева погибла. Теперь понимаете?..
Два звука прервали речь Оливье: то были вздох и крик. Один звук донесся из будуара, другой — из маленькой гостиной.
Оливье побежал на вздох. В будуаре он увидел одетую в белое, как невеста, Андре де Таверне. Она все слышала и упала в обморок.
Филипп побежал на крик в маленькую гостиную. Он обнаружил там тело барона де Таверне, все надежды которого рассыпались в прах после того, как он узнал, что королева любит Шарни.
Сраженный апоплексическим ударом, барон испустил последний вздох.
Предсказание Калиостро сбылось.
У Филиппа глаза распухли, сердце готово было выскочить из груди, но все-таки он нашел в себе силы, чтобы заговорить и дать ответ де Шарни:
— Господин барон де Таверне только что скончался. После его смерти главой семьи становлюсь я. Если мадмуазель де Таверне останется в живых, я выдам ее за вас.
Шарни посмотрел на труп барона с ужасом, на тело Андре — с отчаянием. Филипп обеими руками рвал на себе волосы. Он послал к небу такой вопль, который должен был растрогать сердце Бога на Его вечном престоле.
— Граф де Шарни! — успокоив бурю в душе, заговорил Филипп. — От имени моей сестры, которая меня не слышит, я беру следующее обязательство: она отдаст свое счастье королеве, я же, быть может, когда-нибудь буду столь счастлив, что отдам за нее жизнь. Прощайте, господин де Шарни, прощайте, мой зять!
Поклонившись Оливье, который не знал, как ему уйти, не пройдя мимо одной из жертв, Филипп поднял Андре на руки и принялся согревать ее. Таким образом, путь графу был открыт, и он исчез в будуаре.
Глава 29. ВСЛЕД ЗА ДРАКОНОМ — ГАДЮКА
Глава 30. О ТОМ, КАК СЛУЧИЛОСЬ, ЧТО НА ДЕ БОСИРА, ПОЛАГАВШЕГО, ЧТО ОН ОХОТИТСЯ НА ЗАЙЦА, ОХОТИЛИСЬ АГЕНТЫ ДЕ КРОНА
Глава 31. ГОЛУБКИ ПОПАЛИ В КЛЕТКУ
Глава 32. БИБЛИОТЕКА КОРОЛЕВЫ
— Я ничего не знаю! — с горькой иронией воскликнул Филипп. — Как же я мог бы ничего не знать, если я прятался в густом кустарнике за дверью в купальни Аполлона, когда вы оттуда вышли, подавая руку королеве?
Шарни сделал два шага, как смертельно раненный, который ищет подле себя опоры.
Но он преодолел эту слабость.
— Вот что, сударь! — обратился он к Филиппу. — Даже после того, что вы мне сейчас сказали, я прошу у вас, у вас, руки мадмуазель де Таверне. Если бы я был таким расчетливым негодяем, как вы это заподозрили, если бы я женился ради самого себя, я был бы таким подлецом, что побоялся бы человека, в руках которого тайна моя и тайна королевы. Но королеву необходимо спасти, сударь. Это необходимо! Знаете ли вы, почему королева погибнет, если этот брак не состоится?.. Дело в том, что не далее, как сегодня утром, в то время, как арестовали господина де Роана, король застал меня на коленях перед королевой…
— Боже мой!
— ..а королева, которую допрашивал ревнивый король, ответила, что я преклонил колени, дабы просить у нее руки вашей сестры. Вот почему, сударь, если я не женюсь на вашей сестре, королева погибла. Теперь понимаете?..
Два звука прервали речь Оливье: то были вздох и крик. Один звук донесся из будуара, другой — из маленькой гостиной.
Оливье побежал на вздох. В будуаре он увидел одетую в белое, как невеста, Андре де Таверне. Она все слышала и упала в обморок.
Филипп побежал на крик в маленькую гостиную. Он обнаружил там тело барона де Таверне, все надежды которого рассыпались в прах после того, как он узнал, что королева любит Шарни.
Сраженный апоплексическим ударом, барон испустил последний вздох.
Предсказание Калиостро сбылось.
У Филиппа глаза распухли, сердце готово было выскочить из груди, но все-таки он нашел в себе силы, чтобы заговорить и дать ответ де Шарни:
— Господин барон де Таверне только что скончался. После его смерти главой семьи становлюсь я. Если мадмуазель де Таверне останется в живых, я выдам ее за вас.
Шарни посмотрел на труп барона с ужасом, на тело Андре — с отчаянием. Филипп обеими руками рвал на себе волосы. Он послал к небу такой вопль, который должен был растрогать сердце Бога на Его вечном престоле.
— Граф де Шарни! — успокоив бурю в душе, заговорил Филипп. — От имени моей сестры, которая меня не слышит, я беру следующее обязательство: она отдаст свое счастье королеве, я же, быть может, когда-нибудь буду столь счастлив, что отдам за нее жизнь. Прощайте, господин де Шарни, прощайте, мой зять!
Поклонившись Оливье, который не знал, как ему уйти, не пройдя мимо одной из жертв, Филипп поднял Андре на руки и принялся согревать ее. Таким образом, путь графу был открыт, и он исчез в будуаре.
Глава 29. ВСЛЕД ЗА ДРАКОНОМ — ГАДЮКА
Настало время вернуться к тем действующим лицам нашей истории, которых необходимость, интрига, равно как и последовательность исторических событий, отодвинули на второй план.
Олива, подчиняясь наказу Жанны, готовилась к бегству, когда Босира, извещенного анонимным письмом, Босира, затаившего дыхание после появления Николь, препроводили к ней в объятия, и он увез ее из дома Калиостро, в то время как Рето де Вилет напрасно поджидал ее на улице Руа-Доре.
Дабы разыскать счастливых любовников, в открытии убежища которых был так глубоко заинтересован де Крон, графиня де ла Мотт, которая чувствовала себя обманутой, отправила на поиски всех своих тайных агентов.
Невозможно описать, в каком тревожном состоянии была она всякий раз, когда ее посланцы возвращались и докладывали, что поиски ничего не дали.
В это самое время она, затаившись, получала приказ за приказом ехать к королеве и ответить за свое поведение в деле с ожерельем.
Ночною порой, закрыв лицо вуалью, она уехала в Бар-Сюр-Об где у нее было пристанище. Приехала она туда проселочными дорогами, так, что никто ее не узнал. Здесь у нее было время рассмотреть свое положение в его истинном свете.
Таким образом она выиграла несколько дней. Она была наедине с самой собой. У нее нашлось время, а вместе с временем нашлись и силы, чтобы с помощью прочных внутренних оборонительных сооружений защитить свое здание лжи.
Король и королева, которые ее разыскивали, узнали о ее водворении в Бар-Сюр-Об только когда она уже была готова вести войну. Они послали за ней нарочного. И тут-то она и узнала, что кардинал в тюрьме.
Узнав об аресте кардинала и о шуме, который подняла Мария-Антуанетта, она начала все хладнокровно обдумывать.
— Королева сожгла свои корабли, — рассуждала она. — Повернуть вспять она не может. Отказавшись заключить полюбовное соглашение с кардиналом и заплатить ювелирам, она сыграла на квит или дуплетом note 45. Это доказывает, что она считала без меня и что она и не подозревает о том, какие силы находятся в моем распоряжении.
Курьер, которому поручили отвезти ее ко двору, хотел препроводить ее непосредственно к королю, но Жанна, чье хитроумие уже известно читателю, спросила:
— Сударь! Ведь вы любите королеву, не правда ли?
— Неужели вы сомневаетесь в этом, ваше сиятельство? — отпарировал курьер.
— В таком случае, заклинаю вас вашей преданной любовью и уважением, которое вы питаете к королеве, препроводить меня сначала к государыне.
Курьер, весь сотканный из клеветнических представлений, отравлявших версальский воздух, поверил, что он в самом деле окажет королеве услугу, если приведет графиню де ла Мотт к ней прежде, чем покажет ее королю.
Пусть читатель вообразит себе высокомерие, гордость, надменность королевы, очутившейся лицом к лицу с этим демоном, которого она еще не знала, но которого подозревала в вероломном вмешательстве в ее дела.
Пусть читатель представит себе Марию-Антуанетту — вдову, еще безутешно оплакивавшую свою любовь, которая погибла от скандала, Марию-Антуанетту, уничтоженную оскорбительным обвинением, которое она не могла опровергнуть, пусть представит себе читатель, как она, столько выстрадавшая, готовится поставить ногу на голову змеи, которая ее укусила!
Величайшее презрение, едва сдерживаемый гнев, ненависть женщины к женщине, ощущение несравненного преимущества своего положения — вот то оружие, которое было в руках у обеих противниц. Королева начала с того, что приказала войти, как свидетельницам, двум своим женщинам, и они вошли молча, опустив глаза и сделав медленный, торжественный реверанс. Сердце, полное тайн, голова, полная замыслов, отчаяние как высшая движущая сила — таково было еще одно оружие. При виде этих двух женщин графиня де ла Мотт подумала: «Отлично! Этих двух свидетельниц сейчас выпроводят из комнаты».
— Ах, это вы, сударыня! — воскликнула королева. — Наконец-то! Наконец-то вас разыскали!
— Ах, Боже мой! Как вы со мной строги, ваше величество! Я вся дрожу!
— Это еще не все, — резко сказала королева. — Известно ли вам, что господин де Роан в Бастилии?
— Мне об этом сказали, ваше величество.
— И вы, конечно, догадываетесь, почему?
Жанна пристально посмотрела на королеву и, повернувшись к женщинам, присутствие которые, каралось, мешало ей, ответила:
— Мне ничего не известно, ваше величество — Однако вы знаете то, что вы же сами говорили мне об ожерелье?
— О брильянтовом ожерелье? Да, ваше величество.
— И о том, что вы, от имени кардинала, предложили мне соглашение об уплате за это ожерелье?
— Это правда, ваше величество.
— Согласилась я или отказалась?
— Отказались, ваше величество.
— А-а! — произнесла королева с удовлетворением, смешанным с удивлением.
— Вы, ваше величество, даже дали мне задаток в двести пятьдесят тысяч ливров, — прибавила Жанна.
— Так… А дальше?
— А дальше вы, ваше величество, не смогли платить, потому что господин де Калон отказал вам в выдаче денег, и вы отослали футляр ювелирам Бемеру и Босанжу.
— С кем же я его отослала?
— Со мной.
— И что же вы сделали?
— Я… — медленно произнесла Жанна, почувствовавшая всю значительность слов, которые она сейчас должна была вымолвить, — я отдала брильянты господину кардиналу.
— Господину кардиналу?! — воскликнула королева. — А зачем, скажите на милость, вы отдали их кардиналу вместо того, чтобы доставить их ювелирам?
— Потому, что господин де Роан интересовался этим делом, это было угодно вашему величеству, и я оскорбила бы его, если бы не предоставила ему возможность завершить это дело самому.
— Но как же случилось, что вы получили у ювелиров расписку?
— Эту расписку отдал мне господин де Роан.
— Ну, а мое письмо, которое, как говорят, вы передали ювелирам — оно-то каким образом оказалось у вас?
— Меня просил передать его господин де Роан.
— Значит, тут везде и всюду замешан господин де Роан! — воскликнула королева.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше величество, и в чем замешан господин де Роан, — с рассеянным видом заметила Жанна.
— Я говорю, что расписка ювелиров, которую передали или переслали мне через вас, подделана!
— Подделана! — простодушно повторила Жанна. — Ах, ваше величество!
— Я говорю, что, по слухам, подписанное мною так называемое письмо о том, что я согласна принять ожерелье, подделано!
— О! — воскликнула Жанна, по видимости еще более изумленная, чем при первом известии.
— Я говорю, наконец, — продолжала королева, — что вам нужна очная ставка с господином де Роаном, чтобы вы разъяснили нам эту историю!
— Очная ставка? — повторила Жанна. — Но почему же, ваше величество, мне необходима очная ставка с господином кардиналом?
— Он сам просил об этом.
— Он?
— Он всюду вас разыскивал.
— Не может быть, ваше величество!
— Он утверждал, что хотел доказать вам, что вы его обманули.
— О, если так, ваше величество, то я тоже прошу очной ставки!
— Ставка состоится, можете не сомневаться… Итак, вы отрицаете, что вам известно, где находится ожерелье?
— Откуда же это может быть мне известно?
— Вы отрицаете, что помогали господину кардиналу в некоторых интригах?
— Ваше величество! Вы имеете полное право подвергнуть меня опале, но оскорблять меня — ни малейшего. Я — Валу а!
— Господин кардинал в присутствии короля поддержал клевету — он надеется подвести под нее серьезные основания.
— Ничего не понимаю!
— Кардинал заявил, что он писал мне.
Жанна посмотрела королеве в лицо и промолчала.
— Вы меня слышите? — спросила королева.
— Слышу, ваше величество.
— И что же вы ответите?
— Я отвечу, когда будет очная ставка с господином кардиналом.
— Но до тех пор помогите нам, если вы знаете истину!
— Истина заключается в том, что ваше величество унижает меня без причины и обижает без основания.
— Это не ответ!
— Здесь я другого не дам. Жанна снова посмотрела на женщин.
Королева поняла, но не уступила. Желание узнать правду не могло не взять в ней верх над ложным стыдом. В недомолвках Жанны, в ее поведении, смиренном и наглом одновременно, сквозила уверенность, проистекавшая из обладания какой-то тайной. И, быть может, эту тайну королева могла бы купить с помощью кротости.
Она отвергла этот способ как недостойный ее.
— Сегодня вечером вы ляжете спать в Бастилии, графиня де ла Мотт!
— Пусть будет так, ваше величество. Но прежде, чем лечь спать, я, по моему обыкновению, помолюсь Богу, дабы Он сохранил честь и счастье вашего величества, — отвечала обвиняемая.
Королева в ярости поднялась и прошла в соседнюю комнату, толкнув двери изо всех сил.
«Победив дракона, — сказала себе она, — я тем более сумею раздавить гадюку!»
«Я вижу ее игру насквозь, — подумала Жанна, — и полагаю, что выиграла».
Олива, подчиняясь наказу Жанны, готовилась к бегству, когда Босира, извещенного анонимным письмом, Босира, затаившего дыхание после появления Николь, препроводили к ней в объятия, и он увез ее из дома Калиостро, в то время как Рето де Вилет напрасно поджидал ее на улице Руа-Доре.
Дабы разыскать счастливых любовников, в открытии убежища которых был так глубоко заинтересован де Крон, графиня де ла Мотт, которая чувствовала себя обманутой, отправила на поиски всех своих тайных агентов.
Невозможно описать, в каком тревожном состоянии была она всякий раз, когда ее посланцы возвращались и докладывали, что поиски ничего не дали.
В это самое время она, затаившись, получала приказ за приказом ехать к королеве и ответить за свое поведение в деле с ожерельем.
Ночною порой, закрыв лицо вуалью, она уехала в Бар-Сюр-Об где у нее было пристанище. Приехала она туда проселочными дорогами, так, что никто ее не узнал. Здесь у нее было время рассмотреть свое положение в его истинном свете.
Таким образом она выиграла несколько дней. Она была наедине с самой собой. У нее нашлось время, а вместе с временем нашлись и силы, чтобы с помощью прочных внутренних оборонительных сооружений защитить свое здание лжи.
Король и королева, которые ее разыскивали, узнали о ее водворении в Бар-Сюр-Об только когда она уже была готова вести войну. Они послали за ней нарочного. И тут-то она и узнала, что кардинал в тюрьме.
Узнав об аресте кардинала и о шуме, который подняла Мария-Антуанетта, она начала все хладнокровно обдумывать.
— Королева сожгла свои корабли, — рассуждала она. — Повернуть вспять она не может. Отказавшись заключить полюбовное соглашение с кардиналом и заплатить ювелирам, она сыграла на квит или дуплетом note 45. Это доказывает, что она считала без меня и что она и не подозревает о том, какие силы находятся в моем распоряжении.
Курьер, которому поручили отвезти ее ко двору, хотел препроводить ее непосредственно к королю, но Жанна, чье хитроумие уже известно читателю, спросила:
— Сударь! Ведь вы любите королеву, не правда ли?
— Неужели вы сомневаетесь в этом, ваше сиятельство? — отпарировал курьер.
— В таком случае, заклинаю вас вашей преданной любовью и уважением, которое вы питаете к королеве, препроводить меня сначала к государыне.
Курьер, весь сотканный из клеветнических представлений, отравлявших версальский воздух, поверил, что он в самом деле окажет королеве услугу, если приведет графиню де ла Мотт к ней прежде, чем покажет ее королю.
Пусть читатель вообразит себе высокомерие, гордость, надменность королевы, очутившейся лицом к лицу с этим демоном, которого она еще не знала, но которого подозревала в вероломном вмешательстве в ее дела.
Пусть читатель представит себе Марию-Антуанетту — вдову, еще безутешно оплакивавшую свою любовь, которая погибла от скандала, Марию-Антуанетту, уничтоженную оскорбительным обвинением, которое она не могла опровергнуть, пусть представит себе читатель, как она, столько выстрадавшая, готовится поставить ногу на голову змеи, которая ее укусила!
Величайшее презрение, едва сдерживаемый гнев, ненависть женщины к женщине, ощущение несравненного преимущества своего положения — вот то оружие, которое было в руках у обеих противниц. Королева начала с того, что приказала войти, как свидетельницам, двум своим женщинам, и они вошли молча, опустив глаза и сделав медленный, торжественный реверанс. Сердце, полное тайн, голова, полная замыслов, отчаяние как высшая движущая сила — таково было еще одно оружие. При виде этих двух женщин графиня де ла Мотт подумала: «Отлично! Этих двух свидетельниц сейчас выпроводят из комнаты».
— Ах, это вы, сударыня! — воскликнула королева. — Наконец-то! Наконец-то вас разыскали!
— Ах, Боже мой! Как вы со мной строги, ваше величество! Я вся дрожу!
— Это еще не все, — резко сказала королева. — Известно ли вам, что господин де Роан в Бастилии?
— Мне об этом сказали, ваше величество.
— И вы, конечно, догадываетесь, почему?
Жанна пристально посмотрела на королеву и, повернувшись к женщинам, присутствие которые, каралось, мешало ей, ответила:
— Мне ничего не известно, ваше величество — Однако вы знаете то, что вы же сами говорили мне об ожерелье?
— О брильянтовом ожерелье? Да, ваше величество.
— И о том, что вы, от имени кардинала, предложили мне соглашение об уплате за это ожерелье?
— Это правда, ваше величество.
— Согласилась я или отказалась?
— Отказались, ваше величество.
— А-а! — произнесла королева с удовлетворением, смешанным с удивлением.
— Вы, ваше величество, даже дали мне задаток в двести пятьдесят тысяч ливров, — прибавила Жанна.
— Так… А дальше?
— А дальше вы, ваше величество, не смогли платить, потому что господин де Калон отказал вам в выдаче денег, и вы отослали футляр ювелирам Бемеру и Босанжу.
— С кем же я его отослала?
— Со мной.
— И что же вы сделали?
— Я… — медленно произнесла Жанна, почувствовавшая всю значительность слов, которые она сейчас должна была вымолвить, — я отдала брильянты господину кардиналу.
— Господину кардиналу?! — воскликнула королева. — А зачем, скажите на милость, вы отдали их кардиналу вместо того, чтобы доставить их ювелирам?
— Потому, что господин де Роан интересовался этим делом, это было угодно вашему величеству, и я оскорбила бы его, если бы не предоставила ему возможность завершить это дело самому.
— Но как же случилось, что вы получили у ювелиров расписку?
— Эту расписку отдал мне господин де Роан.
— Ну, а мое письмо, которое, как говорят, вы передали ювелирам — оно-то каким образом оказалось у вас?
— Меня просил передать его господин де Роан.
— Значит, тут везде и всюду замешан господин де Роан! — воскликнула королева.
— Я не понимаю, о чем вы говорите, ваше величество, и в чем замешан господин де Роан, — с рассеянным видом заметила Жанна.
— Я говорю, что расписка ювелиров, которую передали или переслали мне через вас, подделана!
— Подделана! — простодушно повторила Жанна. — Ах, ваше величество!
— Я говорю, что, по слухам, подписанное мною так называемое письмо о том, что я согласна принять ожерелье, подделано!
— О! — воскликнула Жанна, по видимости еще более изумленная, чем при первом известии.
— Я говорю, наконец, — продолжала королева, — что вам нужна очная ставка с господином де Роаном, чтобы вы разъяснили нам эту историю!
— Очная ставка? — повторила Жанна. — Но почему же, ваше величество, мне необходима очная ставка с господином кардиналом?
— Он сам просил об этом.
— Он?
— Он всюду вас разыскивал.
— Не может быть, ваше величество!
— Он утверждал, что хотел доказать вам, что вы его обманули.
— О, если так, ваше величество, то я тоже прошу очной ставки!
— Ставка состоится, можете не сомневаться… Итак, вы отрицаете, что вам известно, где находится ожерелье?
— Откуда же это может быть мне известно?
— Вы отрицаете, что помогали господину кардиналу в некоторых интригах?
— Ваше величество! Вы имеете полное право подвергнуть меня опале, но оскорблять меня — ни малейшего. Я — Валу а!
— Господин кардинал в присутствии короля поддержал клевету — он надеется подвести под нее серьезные основания.
— Ничего не понимаю!
— Кардинал заявил, что он писал мне.
Жанна посмотрела королеве в лицо и промолчала.
— Вы меня слышите? — спросила королева.
— Слышу, ваше величество.
— И что же вы ответите?
— Я отвечу, когда будет очная ставка с господином кардиналом.
— Но до тех пор помогите нам, если вы знаете истину!
— Истина заключается в том, что ваше величество унижает меня без причины и обижает без основания.
— Это не ответ!
— Здесь я другого не дам. Жанна снова посмотрела на женщин.
Королева поняла, но не уступила. Желание узнать правду не могло не взять в ней верх над ложным стыдом. В недомолвках Жанны, в ее поведении, смиренном и наглом одновременно, сквозила уверенность, проистекавшая из обладания какой-то тайной. И, быть может, эту тайну королева могла бы купить с помощью кротости.
Она отвергла этот способ как недостойный ее.
— Сегодня вечером вы ляжете спать в Бастилии, графиня де ла Мотт!
— Пусть будет так, ваше величество. Но прежде, чем лечь спать, я, по моему обыкновению, помолюсь Богу, дабы Он сохранил честь и счастье вашего величества, — отвечала обвиняемая.
Королева в ярости поднялась и прошла в соседнюю комнату, толкнув двери изо всех сил.
«Победив дракона, — сказала себе она, — я тем более сумею раздавить гадюку!»
«Я вижу ее игру насквозь, — подумала Жанна, — и полагаю, что выиграла».
Глава 30. О ТОМ, КАК СЛУЧИЛОСЬ, ЧТО НА ДЕ БОСИРА, ПОЛАГАВШЕГО, ЧТО ОН ОХОТИТСЯ НА ЗАЙЦА, ОХОТИЛИСЬ АГЕНТЫ ДЕ КРОНА
Графиня де ла Мотт, как того хотела королева, была заключена в тюрьму.
Никакое иное удовлетворение не было бы приятнее королю, который инстинктивно ненавидел эту женщину. Процесс по делу об ожерелье он расследовал с той яростью, какая может охватить разоренных купцов, которые надеются выкрутиться, обвиняемых, которые хотят отвести от себя обвинения, и популярных судей, в чьих руках честь и жизнь королевы, не говоря уже об их самолюбии и их пристрастиях.
С того момента, как де Роан был заключен в тюрьму, он настоятельно требовал очной ставки с графиней де ла Мотт. Его требование было удовлетворено. Принц жил в Бастилии как знатный вельможа в доме, который он снял. За исключением свободы, все его просьбы исполнялись.
Его разговор с графиней де ла Мотт сопровождался примечательным обстоятельством. Графиня, которой разрешали говорить тихо всякий раз, как речь заходила о королеве, сумела сказать кардиналу:
— Удалите отсюда всех, и я дам разъяснения, которых вы просите.
Де Роан пожелал остаться с ней наедине и расспросить ее шепотом.
В этом ему отказали и оставили его адвоката, чтобы с графиней поговорил он.
Насчет ожерелья графиня ответила, что ей неизвестно, какова его судьба, но что ей вполне могли бы его дать.
Адвокат вскрикнул, ошеломленный наглостью этой женщины, а она спросила, не стоит ли миллиона услуга, которую она оказала королеве и кардиналу.
Адвокат передал эти слова кардиналу. Кардинал побледнел и опустил голову — он понял, что угодил в ловушку страшного птицелова.
Но если сам он уже думал только о том, как бы приглушить слух об этом деле, слух, который губил королеву, то его враги и друзья подстрекали его не прерывать военных действий.
Ему приводили довод, что честь его под угрозой, что речь идет о краже, что без приговора парламента невиновность его доказана не будет.
А дабы доказать невиновность, необходимо было доказать, что между кардиналом и королевой существуют известные отношения и, следовательно, доказать, что преступление совершила она.
В ответ на это соображение Жанна заявила, что ни за что не станет обвинять ни королеву, ни кардинала, но что если будут настойчиво возлагать на нее ответственность за судьбу ожерелья, она сделает то, чего делать не хотела, другими словами, она докажет, что королеве и кардиналу выгодно обвинить ее во лжи.
Когда об этом сообщили кардиналу, он выказал все свое презрение к этой женщине, стремившейся принести его в жертву. Он прибавил, что до некоторой степени позиция Жанны ему понятна, но что ему совершенно непонятна позиция королевы.
Эти слова, о которых доложили и которые разъяснили Марии-Антуанетте, разгневали и возмутили ее. Она потребовала, чтобы особый допрос был посвящен таинственной стороне этого дела. И тут обнаружился величайший вред этих ночных свиданий, который при ярком дневном свете увеличивали клеветники и сплетники.
Несчастная королева оказалась под угрозой. Жанна утверждала, что не понимает, о чем ей говорят, причем утверждала это в присутствии людей королевы, но при людях кардинала она была не столь сдержанна и без конца повторяла:
— Пусть меня оставят в покое, в противном случае я заговорю.
Эти намеренные умолчания, эта скромность делали из нее героиню и так запутывали следствие, что самые отважные и придирчивые взломщики папок с личными делами трепетали, справляясь с документами. Ни один судебный следователь не осмеливался вести допросы графини.
Был ли кардинал слабее? Чистосердечнее? Рассказал ли он какому-нибудь Другу о том, что он называл своей тайной любовью? Этого мы не знаем, но верить этому не должны, ибо сердце у кардинала было благородное и беззаветно преданное. Но как бы порядочен в своем молчании он ни был, слух о его разговоре с королевой распространился. Все, о чем знали или видели Шарни и Филипп, все эти таинственные похождения, непонятные для всякого, будь то претендующий на обладание разгадкой, как брат короля, или соперники в любви, как Филипп и Шарни, вся тайна этой любви, так страшно оклеветанной и такой целомудренной, испарилась, как аромат, и, растворившись в атмосфере пошлости, утратила свое необыкновенное первозданное благоухание, Нашла ли королева горячих защитников, нашел ли де Роан ревностных борцов?
Вопрос заключался уже не в том, украла или не украла королева брильянтовое ожерелье.
Вопрос этот был позорен сам по себе, но это было еще далеко не все.
Вопрос заключался вот в чем: была ли королева вынуждена допустить кражу ожерелья кем-то, кто проник в тайну ее любви и супружеской измены?
Вот каким образом графиня де ла Мотт сумела избегнуть трудностей. Вот каким образом королева была поставлена в положение, из которого не было другого выхода, кроме бесчестия.
Она не дала погубить себя, она решила бороться; ее поддержал король.
Королева, согласившаяся на разбирательство по обвинению в слабости, нарушающей супружескую верность, обрушила на Жанну убийственное обвинение в мошенничестве и краже.
Все говорило не в пользу графини: ее прошлое, ее былая нищета, ее странное возвышение. Дворянство не желало примириться с этой случайной принцессой, народ не мог за нее вступиться: народ инстинктивно ненавидит авантюристов и не прощает им даже успеха.
Жанна поняла, что сбилась с пути, что королева, выдержавшая обвинение и не поддавшаяся боязни скандала, тем самым обязывает кардинала последовать ее примеру и что две порядочности в конце концов поймут одна Другую.
Дела находились в таком состоянии, когда произошел новый эпизод, изменивший положение вещей Де Босир и мадмуазель Олива счастливо и богато жили под кровом загородного дома, как вдруг, в один прекрасный день хозяин, оставивший хозяйку дома и отправившийся на охоту, неожиданно очутился в обществе двух агентов, которых де Крон разослал по всей Франции, дабы найти развязку интриги.
Агенты искали также и Оливу, а нашли Босира. Таковы обычные капризы охоты.
— Босир! Угостите нас завтраком у себя дома, — сказал самый проворный агент.
Босир первым вошел в дом под лай дворовых собак. Агенты последовали за ним с величайшими церемониями.
Никакое иное удовлетворение не было бы приятнее королю, который инстинктивно ненавидел эту женщину. Процесс по делу об ожерелье он расследовал с той яростью, какая может охватить разоренных купцов, которые надеются выкрутиться, обвиняемых, которые хотят отвести от себя обвинения, и популярных судей, в чьих руках честь и жизнь королевы, не говоря уже об их самолюбии и их пристрастиях.
С того момента, как де Роан был заключен в тюрьму, он настоятельно требовал очной ставки с графиней де ла Мотт. Его требование было удовлетворено. Принц жил в Бастилии как знатный вельможа в доме, который он снял. За исключением свободы, все его просьбы исполнялись.
Его разговор с графиней де ла Мотт сопровождался примечательным обстоятельством. Графиня, которой разрешали говорить тихо всякий раз, как речь заходила о королеве, сумела сказать кардиналу:
— Удалите отсюда всех, и я дам разъяснения, которых вы просите.
Де Роан пожелал остаться с ней наедине и расспросить ее шепотом.
В этом ему отказали и оставили его адвоката, чтобы с графиней поговорил он.
Насчет ожерелья графиня ответила, что ей неизвестно, какова его судьба, но что ей вполне могли бы его дать.
Адвокат вскрикнул, ошеломленный наглостью этой женщины, а она спросила, не стоит ли миллиона услуга, которую она оказала королеве и кардиналу.
Адвокат передал эти слова кардиналу. Кардинал побледнел и опустил голову — он понял, что угодил в ловушку страшного птицелова.
Но если сам он уже думал только о том, как бы приглушить слух об этом деле, слух, который губил королеву, то его враги и друзья подстрекали его не прерывать военных действий.
Ему приводили довод, что честь его под угрозой, что речь идет о краже, что без приговора парламента невиновность его доказана не будет.
А дабы доказать невиновность, необходимо было доказать, что между кардиналом и королевой существуют известные отношения и, следовательно, доказать, что преступление совершила она.
В ответ на это соображение Жанна заявила, что ни за что не станет обвинять ни королеву, ни кардинала, но что если будут настойчиво возлагать на нее ответственность за судьбу ожерелья, она сделает то, чего делать не хотела, другими словами, она докажет, что королеве и кардиналу выгодно обвинить ее во лжи.
Когда об этом сообщили кардиналу, он выказал все свое презрение к этой женщине, стремившейся принести его в жертву. Он прибавил, что до некоторой степени позиция Жанны ему понятна, но что ему совершенно непонятна позиция королевы.
Эти слова, о которых доложили и которые разъяснили Марии-Антуанетте, разгневали и возмутили ее. Она потребовала, чтобы особый допрос был посвящен таинственной стороне этого дела. И тут обнаружился величайший вред этих ночных свиданий, который при ярком дневном свете увеличивали клеветники и сплетники.
Несчастная королева оказалась под угрозой. Жанна утверждала, что не понимает, о чем ей говорят, причем утверждала это в присутствии людей королевы, но при людях кардинала она была не столь сдержанна и без конца повторяла:
— Пусть меня оставят в покое, в противном случае я заговорю.
Эти намеренные умолчания, эта скромность делали из нее героиню и так запутывали следствие, что самые отважные и придирчивые взломщики папок с личными делами трепетали, справляясь с документами. Ни один судебный следователь не осмеливался вести допросы графини.
Был ли кардинал слабее? Чистосердечнее? Рассказал ли он какому-нибудь Другу о том, что он называл своей тайной любовью? Этого мы не знаем, но верить этому не должны, ибо сердце у кардинала было благородное и беззаветно преданное. Но как бы порядочен в своем молчании он ни был, слух о его разговоре с королевой распространился. Все, о чем знали или видели Шарни и Филипп, все эти таинственные похождения, непонятные для всякого, будь то претендующий на обладание разгадкой, как брат короля, или соперники в любви, как Филипп и Шарни, вся тайна этой любви, так страшно оклеветанной и такой целомудренной, испарилась, как аромат, и, растворившись в атмосфере пошлости, утратила свое необыкновенное первозданное благоухание, Нашла ли королева горячих защитников, нашел ли де Роан ревностных борцов?
Вопрос заключался уже не в том, украла или не украла королева брильянтовое ожерелье.
Вопрос этот был позорен сам по себе, но это было еще далеко не все.
Вопрос заключался вот в чем: была ли королева вынуждена допустить кражу ожерелья кем-то, кто проник в тайну ее любви и супружеской измены?
Вот каким образом графиня де ла Мотт сумела избегнуть трудностей. Вот каким образом королева была поставлена в положение, из которого не было другого выхода, кроме бесчестия.
Она не дала погубить себя, она решила бороться; ее поддержал король.
Королева, согласившаяся на разбирательство по обвинению в слабости, нарушающей супружескую верность, обрушила на Жанну убийственное обвинение в мошенничестве и краже.
Все говорило не в пользу графини: ее прошлое, ее былая нищета, ее странное возвышение. Дворянство не желало примириться с этой случайной принцессой, народ не мог за нее вступиться: народ инстинктивно ненавидит авантюристов и не прощает им даже успеха.
Жанна поняла, что сбилась с пути, что королева, выдержавшая обвинение и не поддавшаяся боязни скандала, тем самым обязывает кардинала последовать ее примеру и что две порядочности в конце концов поймут одна Другую.
Дела находились в таком состоянии, когда произошел новый эпизод, изменивший положение вещей Де Босир и мадмуазель Олива счастливо и богато жили под кровом загородного дома, как вдруг, в один прекрасный день хозяин, оставивший хозяйку дома и отправившийся на охоту, неожиданно очутился в обществе двух агентов, которых де Крон разослал по всей Франции, дабы найти развязку интриги.
Агенты искали также и Оливу, а нашли Босира. Таковы обычные капризы охоты.
— Босир! Угостите нас завтраком у себя дома, — сказал самый проворный агент.
Босир первым вошел в дом под лай дворовых собак. Агенты последовали за ним с величайшими церемониями.
Глава 31. ГОЛУБКИ ПОПАЛИ В КЛЕТКУ
Когда Босир входил во двор, он хотел наделать много шуму и таким образом предупредить Оливу, чтобы та была настороже. Решительно ничего не знавший о деле с ожерельем, Босир знал достаточно много о деле с балом в Опере и о деле с чаном Месмера, чтобы рискнуть показать Оливу незнакомцам.
Он поступил осмотрительно, ибо молодая женщина, расположившаяся на софе в маленькой гостиной и читавшая фривольный роман, услышала лай собак, посмотрела во двор и увидела Босира с незнакомыми людьми. Это-то и не позволило ей, вопреки обыкновению, броситься к нему навстречу.
Но у этих господ были привычки понятых, привычки укоренившиеся, привычки, с которыми люди расстаются нелегко. Эти господа не могли выпустить добычу, коль скоро она им досталась. Так хорошая охотничья собака отпускает раненую куропатку только для того, чтобы передать ее охотнику.
— К делу! — крикнул первый агент. — Почему это вы прячете вашу жену?
— Послушайте, господа! Вы взяли слишком высокий тон! — возразил Босир.
— Мы хотим видеть твою жену, — отвечал сбир по прозвищу Расчет.
— А я говорю вам, что выставлю вас за дверь! — во всю мочь закричал Босир, вне себя от их бесцеремонности.
Босир, в надежде, что испугал их мощным ударом, устремился к лестнице не как человек, который бежит за луидорами, а как человек, который пришел в неистовство и который бежит за оружием. Сбиры, верные своему обычаю, помчались за Босиром и обрушили на него свои здоровенные кулаки.
Босир закричал, дверь отворилась, и на пороге комнаты, на втором этаже, появилась взволнованная, растерянная женщина.
Увидев ее, сбиры отпустили Босира и теперь закричали они, но это был крик радостный, крик торжествующий, это был крик безудержного ликования.
Они узнали ту, что была так похожа на королеву Французскую.
Расчет подошел к мадмуазель Оливе и, приняв в соображение это сходство, заговорил с ней не слишком вежливым тоном:
— Я вас арестую.
— Арестуете?! — вскричал Босир. — Но за что же?
— Потому что такой приказ дал сам господин де Крон, — отпарировал другой агент.
Молния, упавшая между любовниками, напугала бы их меньше, чем это заявление.
— Идемте, — сказал Расчет. — Здесь у вас должна быть какая-нибудь двуколка, ну, что-нибудь на колесах. Прикажите заложить карету для этой дамы. Право же, вы должны сделать это для нее.
— А так как мы славные ребята, — подхватил Другой агент, — то мы вас не обидим. Вас мы тоже увезем для виду, но где-нибудь в пути мы отвернемся, вы спрыгнете на землю, а мы заметим это, только когда вы опередите нас на тысячу шагов. Неплохо придумано, а?
Босир на это ответил так:
— Куда поедет она, туда поеду и я. Я никогда не покину ее в этой жизни.
— Ив будущей тоже! — прибавила оледеневшая от ужаса Олива.
— Что ж, тем лучше! — рассудил Расчет. — Чем больше арестованных доставят господину де Крону, тем это будет для него приятнее.
Четверть часа спустя двуколка Босира выехала со двора, увозя пленных любовников и их стражников.
Он поступил осмотрительно, ибо молодая женщина, расположившаяся на софе в маленькой гостиной и читавшая фривольный роман, услышала лай собак, посмотрела во двор и увидела Босира с незнакомыми людьми. Это-то и не позволило ей, вопреки обыкновению, броситься к нему навстречу.
Но у этих господ были привычки понятых, привычки укоренившиеся, привычки, с которыми люди расстаются нелегко. Эти господа не могли выпустить добычу, коль скоро она им досталась. Так хорошая охотничья собака отпускает раненую куропатку только для того, чтобы передать ее охотнику.
— К делу! — крикнул первый агент. — Почему это вы прячете вашу жену?
— Послушайте, господа! Вы взяли слишком высокий тон! — возразил Босир.
— Мы хотим видеть твою жену, — отвечал сбир по прозвищу Расчет.
— А я говорю вам, что выставлю вас за дверь! — во всю мочь закричал Босир, вне себя от их бесцеремонности.
Босир, в надежде, что испугал их мощным ударом, устремился к лестнице не как человек, который бежит за луидорами, а как человек, который пришел в неистовство и который бежит за оружием. Сбиры, верные своему обычаю, помчались за Босиром и обрушили на него свои здоровенные кулаки.
Босир закричал, дверь отворилась, и на пороге комнаты, на втором этаже, появилась взволнованная, растерянная женщина.
Увидев ее, сбиры отпустили Босира и теперь закричали они, но это был крик радостный, крик торжествующий, это был крик безудержного ликования.
Они узнали ту, что была так похожа на королеву Французскую.
Расчет подошел к мадмуазель Оливе и, приняв в соображение это сходство, заговорил с ней не слишком вежливым тоном:
— Я вас арестую.
— Арестуете?! — вскричал Босир. — Но за что же?
— Потому что такой приказ дал сам господин де Крон, — отпарировал другой агент.
Молния, упавшая между любовниками, напугала бы их меньше, чем это заявление.
— Идемте, — сказал Расчет. — Здесь у вас должна быть какая-нибудь двуколка, ну, что-нибудь на колесах. Прикажите заложить карету для этой дамы. Право же, вы должны сделать это для нее.
— А так как мы славные ребята, — подхватил Другой агент, — то мы вас не обидим. Вас мы тоже увезем для виду, но где-нибудь в пути мы отвернемся, вы спрыгнете на землю, а мы заметим это, только когда вы опередите нас на тысячу шагов. Неплохо придумано, а?
Босир на это ответил так:
— Куда поедет она, туда поеду и я. Я никогда не покину ее в этой жизни.
— Ив будущей тоже! — прибавила оледеневшая от ужаса Олива.
— Что ж, тем лучше! — рассудил Расчет. — Чем больше арестованных доставят господину де Крону, тем это будет для него приятнее.
Четверть часа спустя двуколка Босира выехала со двора, увозя пленных любовников и их стражников.
Глава 32. БИБЛИОТЕКА КОРОЛЕВЫ
Читатель может судить, как подействовала эта поимка на господина де Крона.
Он был принят королевой, которой он предварительно послал просьбу об аудиенции в Трианоне.
Королева, в течение целого месяца отнюдь не пренебрегавшая тем, что доходило до нее из полиции, немедленно исполнила просьбу министра.
— Ваше величество! — поцеловав ей руку, заговорил представитель власти. — Нет ли у вас в Трианоне такой залы, где вы могли бы, оставаясь невидимой, видеть то, что происходит?
— У меня есть библиотека, — отвечала королева. — За стенными шкафами, в моей гостиной для закуски, я приказывала устраивать приемные дни, и, полдничая, я иногда забавлялась вместе с ее высочеством принцессой де Ламбаль или с мадмуазель де Таверне, когда она еще была со мной, глядя на смешные гримасы аббата Вермона note 46, когда ему случалось наткнуться на памфлет, где шла речь о нем.
Десять минут спустя трепещущая королева подглядывала из-за шкафов.
Она увидела, как в библиотеку вошла фигура, закутанная в покрывало. Старший слуга снял его, и эта фигура заставила королеву вскрикнуть от ужаса: она узнала, кто это. Это была Олива в одном из самых любимых платьев Марии-Антуанетты.
Это была Мария-Антуанетта собственной персоной, только вместо крови императоров в жилах ее струилась плебейская жидкая кровь, а тело ее было источником всех наслаждений господина Босира.
Королева подумала, что видит себя в зеркале; она пожирала глазами это видение.
— Что скажет ваше величество о таком сходстве? — заговорил г-н де Крон, наслаждавшийся эффектом, который он произвел.
— Скажу... скажу... сударь… — пролепетала потерявшая голову королева.
«Ах, Оливье! — подумала она. — Почему вас нет здесь?!»
— Что угодно вашему величеству?
— Ничего, сударь, ничего... разве только, чтобы об этом узнал король…
— И чтобы это увидел граф Прованский, не так ли, ваше величество?
— О, благодарю вас, господин де Крон! Благодарю вас! Но что сделают с этой женщиной?
— А именно этой женщине приписывают все, что произошло? — осведомился де Крон.
— У вас в руках, несомненно, все нити заговора?
— Почти все, ваше величество.
— А господин де Роан?..
— Господин де Роан еще ничего не знает.
— О! — воскликнула королева, пряча лицо в ладонях. — Я вижу, что в этой женщине причина всех заблуждений кардинала.
— Пусть так, сударыня, но если это заблуждение господина де Роана, то это преступление другого лица!
— Ищите его хорошенько, сударь, честь французского королевского дома в ваших руках!
— Поверьте, ваше величество, что она помещена надежно, — отвечал де Крон.
— А как идет следствие? — спросила королева.
— Подвигается. Все все отрицают, но я жду удобного времени, чтобы пустить в ход то вещественное доказательство, которое находится в вашей библиотеке.
— А графиня де ла Мотт?
— Она не знает, что я разыскал эту девицу, и обвиняет господина Калиостро: он, мол, до такой степени заморочил голову кардиналу, что тот потерял рассудок.
— А господин Калиостро?
— Господин Калиостро, которого я приказал допросить, обещал прийти ко мне сегодня утром.
— Это опасный человек.
— Это человек, который будет нам полезен. Укушенный такой гадюкой, как графиня де ла Мотт, он проглотит яд и даст нам противоядие.
— Вы надеетесь раскрыть заговор?
— Я в этом уверен.
— Но каким же образом? Сударь! Скажите мне все, что может меня успокоить.
— Вот каков ход моих рассуждений: графиня де ла Мотт жила на улице Сен-Клод…
— Я знаю, знаю, — покраснев, сказала королева.
— А господин Калиостро живет как раз напротив нее.
— Так вы предполагаете…
— ..что существовала какая-то тайна то ли для одного, то ли для другого из соседей, и тайна эта должна принадлежать и тому, и другому… Но простите, сударыня, подходит время, когда я жду в Париже господина Калиостро. Я ни за что на свете не согласился бы отсрочить наши объяснения.
Он был принят королевой, которой он предварительно послал просьбу об аудиенции в Трианоне.
Королева, в течение целого месяца отнюдь не пренебрегавшая тем, что доходило до нее из полиции, немедленно исполнила просьбу министра.
— Ваше величество! — поцеловав ей руку, заговорил представитель власти. — Нет ли у вас в Трианоне такой залы, где вы могли бы, оставаясь невидимой, видеть то, что происходит?
— У меня есть библиотека, — отвечала королева. — За стенными шкафами, в моей гостиной для закуски, я приказывала устраивать приемные дни, и, полдничая, я иногда забавлялась вместе с ее высочеством принцессой де Ламбаль или с мадмуазель де Таверне, когда она еще была со мной, глядя на смешные гримасы аббата Вермона note 46, когда ему случалось наткнуться на памфлет, где шла речь о нем.
Десять минут спустя трепещущая королева подглядывала из-за шкафов.
Она увидела, как в библиотеку вошла фигура, закутанная в покрывало. Старший слуга снял его, и эта фигура заставила королеву вскрикнуть от ужаса: она узнала, кто это. Это была Олива в одном из самых любимых платьев Марии-Антуанетты.
Это была Мария-Антуанетта собственной персоной, только вместо крови императоров в жилах ее струилась плебейская жидкая кровь, а тело ее было источником всех наслаждений господина Босира.
Королева подумала, что видит себя в зеркале; она пожирала глазами это видение.
— Что скажет ваше величество о таком сходстве? — заговорил г-н де Крон, наслаждавшийся эффектом, который он произвел.
— Скажу... скажу... сударь… — пролепетала потерявшая голову королева.
«Ах, Оливье! — подумала она. — Почему вас нет здесь?!»
— Что угодно вашему величеству?
— Ничего, сударь, ничего... разве только, чтобы об этом узнал король…
— И чтобы это увидел граф Прованский, не так ли, ваше величество?
— О, благодарю вас, господин де Крон! Благодарю вас! Но что сделают с этой женщиной?
— А именно этой женщине приписывают все, что произошло? — осведомился де Крон.
— У вас в руках, несомненно, все нити заговора?
— Почти все, ваше величество.
— А господин де Роан?..
— Господин де Роан еще ничего не знает.
— О! — воскликнула королева, пряча лицо в ладонях. — Я вижу, что в этой женщине причина всех заблуждений кардинала.
— Пусть так, сударыня, но если это заблуждение господина де Роана, то это преступление другого лица!
— Ищите его хорошенько, сударь, честь французского королевского дома в ваших руках!
— Поверьте, ваше величество, что она помещена надежно, — отвечал де Крон.
— А как идет следствие? — спросила королева.
— Подвигается. Все все отрицают, но я жду удобного времени, чтобы пустить в ход то вещественное доказательство, которое находится в вашей библиотеке.
— А графиня де ла Мотт?
— Она не знает, что я разыскал эту девицу, и обвиняет господина Калиостро: он, мол, до такой степени заморочил голову кардиналу, что тот потерял рассудок.
— А господин Калиостро?
— Господин Калиостро, которого я приказал допросить, обещал прийти ко мне сегодня утром.
— Это опасный человек.
— Это человек, который будет нам полезен. Укушенный такой гадюкой, как графиня де ла Мотт, он проглотит яд и даст нам противоядие.
— Вы надеетесь раскрыть заговор?
— Я в этом уверен.
— Но каким же образом? Сударь! Скажите мне все, что может меня успокоить.
— Вот каков ход моих рассуждений: графиня де ла Мотт жила на улице Сен-Клод…
— Я знаю, знаю, — покраснев, сказала королева.
— А господин Калиостро живет как раз напротив нее.
— Так вы предполагаете…
— ..что существовала какая-то тайна то ли для одного, то ли для другого из соседей, и тайна эта должна принадлежать и тому, и другому… Но простите, сударыня, подходит время, когда я жду в Париже господина Калиостро. Я ни за что на свете не согласился бы отсрочить наши объяснения.