И она без чьей-либо помощи встала и окинула все вокруг себя одним из тех пронзительных взглядов, которые, казалось, возгорались, как пламя.
   Она ничего не увидела.
   Она прислушалась, но ничего не уловила.
   Подле нее не было никого, кроме ее врагов.
   — Где я умру? — спросила она.
   — На том берегу, — ответил палач.
   Он посадил ее в лодку, и, когда он сам занес туда ногу, Атос протянул ему мешок с золотом.
   — Возьмите, — сказал он, — вот вам плата за исполнение приговора. Пусть все знают, что мы действуем как судьи.
   — Хорошо, — ответил палач. — А теперь пусть эта женщина тоже знает, что я исполняю не свое ремесло, а свой долг.
   И он швырнул золото в реку.
   Лодка отчалила и поплыла к левому берегу Лиса, увозя преступницу и палача. Все прочие остались на правом берегу и опустились на колени.
   Лодка медленно скользила вдоль каната для парома, озаряемая отражением бледного облака, нависавшего над водой. Видно было, как она пристала к другому берегу; фигуры палача и миледи черными силуэтами вырисовывались на фоне багрового кеба.
   Во время переправы миледи удалось распутать веревку, которой были связаны ее ноги; когда лодка достигла берега, миледи легким движением прыгнула на землю и пустилась бежать.
   Но земля была влажная; поднявшись на откос, миледи поскользнулась и упала на колени.
   Суеверная мысль поразила ее: она решила, что небо отказывает ей в помощи, и застыла в том положении, в каком была, склонив голову и сложив руки.
   Тогда с другого берега увидели, как палач медленно поднял обе руки; в лунном свете блеснуло лезвие его широкого меча, и руки опустились; послышался свист меча и крик жертвы, затем обезглавленное тело повалилось под ударом.
    Палач медленно поднял обе руки, в лунном свете блеснуло лезвие его широкого меча.
 
   Палач отстегнул свой красный плащ, разостлал его на земле, положил на него тело, бросил туда же голову, связал плащ концами, взвалил его на плечо и опять вошел в лодку.
   Выехав на середину Лиса, он остановил лодку и, подняв над рекой свою ношу, крикнул громким голосом:
   — Да свершится правосудие божие!
   И он опустил труп в глубину вод, которые тотчас сомкнулись над ним…
   Три дня спустя четыре мушкетера вернулись в Париж; они не просрочили своего отпуска и в тот же вечер сделали обычный визит г-ну де Тревилю.
   — Ну что, господа, — спросил их храбрый капитан, — хорошо вы веселились, пока были в отлучке?
   — Бесподобно! — ответил Атос за себя и за товарищей.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

   Шестого числа следующего месяца король, исполняя данное им кардиналу обещание вернуться в Ла-Рошель, выехал из столицы, совершенно ошеломленный облетевшим всех известием, что Бекингэм убит.
   Хотя королева была предупреждена, что человеку, которого она так любила, угрожает опасность, тем не менее, когда ей сообщили о его смерти, она не хотела этому верить; она даже неосторожно воскликнула:
   — Это неправда! Он совсем недавно прислал мне письмо.
   Но на следующий день ей все же пришлось поверить роковому известию: Ла Порт, который, как и все отъезжающие, был задержан в Англии по приказу короля Карла I, приехал и привез последний, предсмертный подарок, посланный Бекингэмом королеве.
   Радость короля была очень велика, он и не старался скрыть ее и даже умышленно дал ей волю в присутствии королевы. Людовик XIII, как все слабохарактерные люди, не отличался великодушием.
   Но вскоре король вновь стал скучен и угрюм: чело его было не из тех, что надолго проясняются; он чувствовал, что, вернувшись в лагерь, опять попадет в рабство. И все-таки он возвращался туда.
   Кардинал был для него зачаровывающей змеей, а сам он — птицей, которая порхает с ветки на ветку, но не может ускользнуть от змеи.
   Поэтому возвращение в Ла-Рошель было очень унылым. Особенно наши четыре друга вызывали удивление своих товарищей: они ехали все рядом, понурив голову и мрачно глядя перед собой. Только Атос время от времени поднимал величавое чело, глаза его вспыхивали огнем, на губах мелькала горькая усмешка, а затем он снова, подобно своим товарищам, впадал в задумчивость.
   После приезда в какой-нибудь город, проводив короля до отведенного ему для ночлега помещения, друзья тотчас удалялись к себе или шли в расположенный на отшибе кабачок, где они, однако, не играли в кости и не пили, а только шепотом разговаривали между собой, зорко оглядываясь, не подслушивает ли их кто-нибудь.
   Однажды, когда король сделал в пути привал, желая поохотиться, а четыре друга, вместо того чтобы примкнуть к охотникам, удалились, по своему обыкновению, в трактир на проезжей дороге, какой-то человек, прискакавший во весь опор из Ла-Рошели, остановил коня у дверей этого трактира, желая выпить стакан вина, заглянул в комнату, где сидели за столом четыре мушкетера, и закричал:
   — Эй, господин д'Артаньян! Не вас ли я там вижу?
   Д'Артаньян поднял голову и издал радостное восклицание. Это был тот самый человек, которого он называл своим призраком, это был незнакомец из Менга, с улицы Могильщиков и из Арраса.
   Д'Артаньян выхватил шпагу и кинулся к двери. Но на этот раз незнакомец не обратился в бегство, а соскочил с коня и пошел навстречу д'Артаньяну.
   — А, наконец-то я вас нашел, милостивый государь! — сказал юноша. — На этот раз вы от меня не скроетесь.
   — Это вовсе не входит в мои намерения — на этот раз я сам искал вас. Именем короля я вас арестую! Я требую, чтобы вы отдали мне вашу шпагу, милостивый государь. Не вздумайте сопротивляться: предупреждаю вас, дело идет о вашей жизни.
   — Кто же вы такой? — спросил д'Артаньян, опуская шпагу, но еще не отдавая ее.
   — Я — шевалье де Рошфор, — ответил незнакомец, — конюший господина кардинала де Ришелье. Я получил приказание доставить вас к его высокопреосвященству.
   — Мы возвращаемся к его высокопреосвященству, господин шевалье, — вмешался Атос и подошел поближе, — и, разумеется, вы поверите слову господина д'Артаньяна, что он отправится прямо в Ла-Рошель.
   — Я должен передать его в руки стражи, которая доставит его в лагерь.
   — Мы будем служить ему стражей, милостивый государь, даю вам слово дворянина. Но даю вам также мое слово, — прибавил Атос, нахмурив брови, — что господин д'Артаньян не уедет без нас.
   Шевалье де Рошфор оглянулся и увидел, что Портос и Арамис стали между ним и дверью; он понял, что он всецело во власти этих четырех человек.
   — Господа, — обратился он к ним, — если господин д'Артаньян согласен отдать мне шпагу и даст, как и вы, слово, я удовлетворюсь вашим обещанием, отвезти господина д'Артаньяна в ставку господина кардинала.
   — Даю вам слово, милостивый государь, — сказал д'Артаньян, — и вот вам моя шпага.
   — Для меня это тем более кстати, — прибавил Рошфор, — что мне нужно ехать дальше.
   — Если для того, чтобы встретиться с миледи, — холодно заметил Атос, — то это бесполезно: вы ее больше не увидите.
   — А что с ней сталось? — с живостью спросил Рошфор.
   — Возвращайтесь в лагерь, там вы это узнаете.
   Рошфор на мгновение задумался, а затем, так как они находились всего на расстоянии одного дня пути от Сюржера, куда кардинал должен был выехать навстречу королю, он решил последовать совету Атоса и вернуться вместе с мушкетерами. К тому же его возвращение давало ему то преимущество, что он мог сам надзирать за арестованным.
   Все снова тронулись в путь.
   На следующий день в три часа пополудни, они приехали в Сюржер. Кардинал поджидал там Людовика XIII. Министр и король обменялись многочисленными любезностями и поздравили друг друга со счастливым случаем, избавившим Францию от упорного врага, который поднимал на нее всю Европу. После этого кардинал, предупрежденный Рошфором о том, что д'Артаньян арестован, и желавший поскорее увидеть его, простился с королем и пригласил его на следующий день осмотреть вновь сооруженную плотину.
   Вернувшись вечером в свою ставку у Каменного моста, кардинал увидел у дверей того дома, где он жил, д'Артаньяна без шпаги и с ним трех вооруженных мушкетеров.
   На этот раз, так как сила была на его стороне, он сурово посмотрел на них и движением руки и взглядом приказал д'Артаньяну следовать за ним.
   Д'Артаньян повиновался.
   — Мы подождем тебя, д'Артаньян, — сказал Атос достаточно громко, чтобы кардинал услышал его.
   Его высокопреосвященство нахмурил брови и приостановился, но затем, не сказав ни слова, прошел в дом.
   Д'Артаньян вошел вслед за кардиналом, а за дверью остались на страже его друзья.
   Кардинал отправился прямо в комнату, служившую ему кабинетом, и подал знак Рошфору ввести к нему молодого мушкетера.
   Рошфор исполнил его приказание и удалился.
   Д'Артаньян остался наедине с кардиналом; это было его второе свидание с Ришелье, и, как д'Артаньян признавался впоследствии, он был твердо убежден, что оно окажется последним.
   Ришелье остался стоять, прислонясь к камину; находившийся в комнате стол отделял его от д'Артаньяна.
   — Милостивый государь, — начал кардинал, — вы арестованы по моему приказанию.
   — Мне сказали это, монсеньер.
   — А знаете ли вы, за что?
   — Нет, монсеньер. Ведь единственная вещь, за которую я бы мог быть арестован, еще неизвестна вашему высокопреосвященству.
   Ришелье пристально посмотрел на юношу:
   — Вот как! Что это значит?
   — Если монсеньеру будет угодно сказать мне прежде, какие преступления вменяются мне в вину, я расскажу затем поступки, которые ясовершил на деле.
   — Вам вменяются в вину преступления, за которые снимали голову людям познатнее вас, милостивый государь! — ответил Ришелье.
   — Какие же, монсеньер? — спросил д'Артаньян со спокойствием, удивившим самого кардинала.
   — Вас обвиняют в том, что вы переписывались с врагами государства, обвиняют в том, что вы выведали государственные тайны, в том, что вы пытались расстроить планы вашего военачальника.
   — А кто меня обвиняет в этом, монсеньер? — сказал д'Артаньян, догадываясь, что это дело рук миледи. — Женщина, заклейменная государственным правосудием, женщина, вышедшая замуж за одного человека во Франции и за другого в Англии, женщина, отравившая своего второго мужа и покушавшаяся отравить меня!
   — Что вы рассказываете, милостивый государь! — с удивлением воскликнул кардинал. — О какой женщине вы говорите это?
   — О леди Винтер, — ответил д'Артаньян. — Да, о леди Винтер, все преступления которой были, очевидно, неизвестны вашему высокопреосвященству, когда вы почтили ее своим доверием.
   — Если леди Винтер совершила те преступления, о которых вы говорите, милостивый государь, то она будет наказана.
   — Она уже наказана, монсеньер.
   — А кто же наказал ее?
   — Мы.
   — Она в тюрьме?
   — Она умерла.
   — Умерла? — повторил кардинал, не веря своим ушам. — Умерла? Так вы сказали?
   — Три раза пыталась она убить меня, и я простил ей, но она умертвила женщину, которую я любил. Тогда мои друзья и я изловили ее, судили и приговорили к смерти.
   Д'Артаньян рассказал про отравление г-жи Бонасье в Бетюнском монастыре кармелиток, про суд в уединенном домике, про казнь на берегу Лиса. Дрожь пробежала по телу кардинала — а ему редко случалось содрогаться.
   Но вдруг, словно под влиянием какой-то невысказанной мысли, лицо кардинала, до тех пор мрачное, мало-помалу прояснилось и приняло наконец совершенно безмятежное выражение.
   — Итак, — заговорил он кротким голосом, противоречившим его суровым словам, — вы присвоили себе права судей, не подумав о том, что те, кто не уполномочен наказывать и тем не менее наказывает, являются убийцами.
   — Монсеньер, клянусь вам, что у меня ни на минуту не была намерения оправдываться перед вами! Я готов понести то наказание, какое вашему высокопреосвященству угодно будет наложить на меня. Я слишком мало дорожу жизнью, чтобы бояться смерти.
   — Да, я знаю, вы храбрый человек, — сказал кардинал почти ласковым голосом. — Могу вам поэтому заранее сказать, что вас будут судить и даже приговорят к наказанию.
   — Другой человек мог бы ответить вашему высоко преосвященству, что его помилование у него в кармане, а я только скажу вам: приказывайте, монсеньер, я готов ко всему.
   — Ваше помилование? — удивился Ришелье.
   — Да, монсеньер, — ответил д'Артаньян.
   — А кем оно подписано? Королем?
   Кардинал произнес эти слова с особым оттенком презрения.
   — Нет, вашим высокопреосвященством.
   — Мною? Вы что, с ума сошли?
   — Вы, конечно, узнаете свою руку, монсеньер.
   Д'Артаньян подал его высокопреосвященству драгоценную бумагу, которую Атос отнял у миледи и отдал д'Артаньяну, чтобы она служила ему охранным листом.
   Кардинал взял бумагу и медленно, делая ударение на каждом слове, прочитал:
   «То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства.
   5 августа 1628 года.
    Ришелье ».
   Прочитав эти две строчки, кардинал погрузился в глубокую задумчивость, но не вернул бумагу д'Артаньяну.
   «Он обдумывает, какой смертью казнить меня, — мысленно решил д'Артаньян. — Но, клянусь, он увидит, как умирает дворянин!»
   Молодой мушкетер был в отличном расположении духа и готовился геройски перейти в иной мир.
   Ришелье в раздумье свертывал и снова разворачивал в руках бумагу. Наконец он поднял голову, устремил свой орлиный взгляд на умное, открытое и благородное лицо д'Артаньяна, прочел на этом лице, еще хранившем следы слез, все страдания, перенесенные им за последний месяц, и в третий или четвертый раз мысленно представил себе, какие большие надежды подает этот юноша, которому всего двадцать один год, и как успешно мог бы воспользоваться его энергией, его умом и мужеством мудрый повелитель.
   С другой стороны, преступления, могущество и адский гений миледи не раз ужасали его. Он испытывал какую-то затаенную радость при мысли, что навсегда избавился от этой опасной сообщницы.
   Кардинал медленно разорвал бумагу, так великодушно возвращенную д'Артаньяном.
   «Я погиб!» — подумал д'Артаньян.
   Он низко склонился перед кардиналом, как бы говоря:
   «Господи, да будет воля твоя!»
   Кардинал подошел к столу и, не присаживаясь, написал несколько строк на пергаменте, две трети которого были уже заполнены; затем он приложил свою печать.
   «Это мой приговор, — решил про себя д'Артаньян. — Кардинал избавляет меня от скучного заточения в Бастилии и от всех проволочек судебного разбирательства. Это еще очень любезно с его стороны».
   — Возьмите! — сказал кардинал юноше. — Я взял у вас один открытый лист и взамен даю другой. На этой грамоте не проставлено имя, впишите его сами.
   Д'Артаньян нерешительно взял бумагу и взглянул на нее. Это был указ о производстве в чин лейтенанта мушкетеров. Д'Артаньян упал к ногам кардинала.
   — Монсеньер, — сказал он, — моя жизнь принадлежит вам, располагайте ею отныне! Но я не заслуживаю той милости, какую вы мне оказываете: у меня есть три друга, имеющие больше заслуг и более достойные…
   — Вы славный малый, д'Артаньян, — перебил его кардинал и дружески похлопал по плечу, довольный тем, что ему удалось покорить эту строптивую натуру. — Располагайте этой грамотой, как вам заблагорассудится. Только помните, что, хотя имя и не вписано, я даю ее вам.
   — Я этого никогда не забуду! — ответил д'Артаньян. — Ваше высокопреосвященство может быть в этом уверены.
   Кардинал обернулся и громко произнес:
   — Рошфор!
   Кавалер, который, вероятно, стоял за дверью, тотчас вошел.
   — Рошфор, — сказал кардинал, — перед вами господин д'Артаньян. Я принимаю его в число моих друзей, а потому поцелуйтесь оба и ведите себя благоразумно, если хотите сберечь ваши головы.
   Рошфор и д'Артаньян, едва прикасаясь губами, поцеловались; кардинал стоял тут же и не спускал с них бдительных глаз.
   Они вместе вышли из комнаты.
   — Мы еще увидимся, не так ли, милостивый государь?
   — Когда вам будет угодно, — подтвердил д'Артаньян.
   — Случай не замедлит представиться, — ответил Рошфор.
   — Что такое? — спросил Ришелье, открывая дверь.
   Молодые люди тотчас улыбнулись друг другу, обменялись рукопожатиями и поклонились его высокопреосвященству.
   — Мы уже стали терять терпение, — сказал Атос.
   — Вот и я, друзья мои! — ответил д'Артаньян. — Я не только свободен, но и попал в милость.
   — Вы нам расскажете все?
   — Сегодня же вечером.
   Действительно, в тот же вечер д'Артаньян отправился к Атосу и застал его за бутылкой испанского вина — занятие, которому Атос неукоснительно предавался каждый день.
   Д'Артаньян рассказал ему все, что произошло между ним и кардиналом, и, вынув из кармана грамоту, сказал:
   — Возьмите, любезный Атос, она принадлежит вам по праву.
   Атос улыбнулся своей ласковой и очаровательной улыбкой.
   — Друг мой, для Атоса этого слишком много, для графа де Ла Фер — слишком мало, — ответил он. — Оставьте себе эту грамоту, она ваша. Вы купили ее, увы, дорогой ценой!
   Д'Артаньян вышел от Атоса и вошел в комнату Портоса.
   Он застал его перед зеркалом; облачившись в великолепный, богато расшитый камзол, Портос любовался собой.
   — А, это вы, любезный друг! — приветствовал он д'Артаньяна. — Как вы находите, к лицу мне это платье?
   — Как нельзя лучше, — ответил д'Артаньян. — Но я пришел предложить вам другое платье, которое будет вам еще больше к лицу.
   — Какое же это?
   — Мундир лейтенанта мушкетеров.
   Д'Артаньян рассказал Портосу о своем свидании с кардиналом и, вынув из кармана грамоту, сказал:
   — Возьмите, любезный друг, впишите ваше имя и будьте мне хорошим начальником.
   Портос взглянул на грамоту и, к великому удивлению д'Артаньяна, отдал ее обратно.
   — Да, это было бы для меня очень лестно, — сказал он, — но мне недолго пришлось бы пользоваться этой милостью. Во время нашей поездки в Бетюн скончался супруг моей герцогини, а потому сундук покойного просится ко мне в руки, и я, любезный друг, женюсь на вдове. Вот видите, я примерял мой свадебный наряд. Оставьте чин лейтенанта себе, друг мой, оставьте!
   И он возвратил грамоту д'Артаньяну.
   Юноша пошел к Арамису.
   Он застал его перед аналоем; Арамис стоял на коленях, низко склонив голову над раскрытым молитвенником.
   Д'Артаньян рассказал ему о своем свидании с кардиналом и, в третий раз вынув из кармана грамоту, проговорил:
   — Вы наш друг, наш светоч, наш незримый покровитель! Примите эту грамоту. Вы, как никто другой, заслужили ее вашей мудростью и вашими советами, неизменно приводившими нас к удаче.
   — Увы, любезный друг! — вздохнул Арамис. — Наши последние похождения окончательно отвратили меня от мирской жизни и от военного звания. На этот раз я принял бесповоротное решение: по окончании осады я вступаю в братство лазаристов. Оставьте себе эту грамоту, д'Артаньян: военная служба как нельзя более подходит вам. Вы будете храбрым и предприимчивым военачальником.
   Д’Артаньян, со слезами признательности на глазах и с радостью во взоре, вернулся к Атосу и по-прежнему застал его за столом; Атос рассматривал на свет лампы последний стакан малаги.
   — Ну вот, и они тоже отказались! — сказал д'Артаньян.
   — Да потому, милый друг, что никто не заслуживает этого больше вас.
   Он взял перо, вписал имя д'Артаньяна и подал ему грамоту.
   — Итак, у меня не будет больше друзей, — сказал юноша, — и, увы, не останется ничего больше, кроме горестных воспоминаний!
   Он поник головой, и две крупные слезы скатились по его щекам.
   — Вы молоды, — ответил Атос, — и ваши горестные воспоминания еще успеют смениться отрадными.

ЭПИЛОГ

   Ла-Рошель, не получая помощи английского флота и войск, обещанных Бекингэмом, сдалась после годичной осады. Двадцать восьмого октября 1628 года была подписана капитуляция.
   Король совершил свой въезд в Париж 23 декабря того же года. Ему устроили торжественную встречу, точно он возвращался после победы над врагом, а не над французами. Он въехал через увитую цветами и зеленью аркаду, сооруженную в предместье Сен-Жак.
   Д'Артаньян принял пожалованный ему чин лейтенанта. Портос оставил службу и женился в следующем году на г-же Кокнар: в вожделенном сундуке оказалось восемьсот тысяч ливров.
   Мушкетон стал щеголять в великолепной ливрее и достиг величайшего удовлетворения, о каком он мечтал всю жизнь: начал ездить на запятках раззолоченной кареты.
   Арамис, совершив поездку в Лотарингию, внезапно исчез и перестал писать своим друзьям. Впоследствии стало известно через г-жу де Шеврез, рассказавшую об этом двум-трем своим любовникам, что он принял монашество в одном из монастырей Нанси.
   Базен стал послушником.
   Атос служил мушкетером под начальством д'Артаньяна до 1631 года, когда, после поездки в Турень, он тоже оставил службу под тем предлогом, что получил небольшое наследство в Русильоне.
   Гримо последовал за Атосом.
   Д'Артаньян три раза дрался на дуэли с Рошфором и все три раза его ранил.
   — В четвертый раз я, вероятно, убью вас, — сказал он, протягивая Рошфору руку, чтобы помочь ему встать.
   — В таком случае, будет лучше для вас и для меня, если мы на этом покончим, — ответил раненый. — Черт побери, я к вам больше расположен, чем вы думаете! Ведь еще после нашей первой встречи я бы мог добиться того, чтобы вам отрубили голову: мне стоило только сказать слово кардиналу.
   Они поцеловались, но на этот раз уже от чистого сердца и без всяких задних мыслей.
   Планше получил при содействии Рошфора чин сержанта гвардии.
   Г-н Бонасье жил очень спокойно, ничего не ведая о том, что сталось с его женой, и нимало о ней не тревожась. Однажды он имел неосторожность напомнить о себе кардиналу; кардинал велел ему ответить, что он позаботится о том, чтобы отныне г-н Бонасье никогда ни в чем не нуждался.
   Действительно, г-н Бонасье, выйдя на следующий день в семь часов вечера из дому с намерением отправиться в Лувр, больше уже не вернулся на улицу Могильщиков; по мнению людей, по-видимому хорошо осведомленных, он получил стол и квартиру в одном из королевских замков от щедрот его высокопреосвященства.

ТРЕСКУНОВ М
«Три мушкетера» Александра ДЮМА

I
   Александр Дюма-отец (называемый так в отличие от своего сына, тоже писателя Александра Дюма) родился в 1802 году в маленьком городке Виллер-Котре, расположенном близ Парижа. Отец его был генералом, сражавшимся в рядах республиканской армии; дед писателя, маркиз Дави де Ля Пайетри, был богатым колониальным помещиком, женившимся на своей рабыне-негритянке.
   Генерал Дюма, будучи убежденным республиканцем, впал в немилость при Наполеоне и вышел в отставку. Он умер в 1806 году, оставив свою семью совершенно необеспеченной.
   После нескольких лет обучения в местной школе Дюма мальчиком принужден был начать трудовую жизнь в качестве писца у нотариуса в Виллер-Котре. Усердное чтение восполнило его скудное образование, и оно же, очевидно, заронило в его сердце мечту о литературной славе. В 1823 году Дюма переселяется в Париж, где при содействии друзей отца ему удается получить скромную должность в канцелярии герцога Орлеанского. После трех лет упорного труда и усиленного чтения произведений Шекспира, Мольера, Гёте, Шиллера, Вальтера Скотта Дюма начинает свой писательский путь небольшим сборником рассказов «Современные новеллы» (1825), не отличающимся особыми литературными достоинствами.
   Крупный успех писателя в ближайшие после этого годы определило то, что Дюма примкнул к либерально-романтическому движению в литературе. В 1828 году в салоне Виктора Гюго — «штаб-квартире романтизма» — собрались рьяные приверженцы нового направления во французской литературе: Альфред де Виньи, Сент-Бев, Эмиль Дешан, Альфред де Мюссе. Среди этой группы романтиков мы встречаем и Александра Дюма.
   В то время на смену старым эстетическим принципам классицизма пришли новые литературные формы и новые сюжеты, соответствовавшие новому этапу общественного развития Франции. Прогрессивное течение романтизма выражало собою оппозицию передового французского общества феодально-дворянской реакции времен Реставрации.
   К 1823 году романтическая литература во Франции завоевала прочные позиции; во многих жанрах поэты-романтики сумели создать выдающиеся произведения, и, как бы консервативная критика ни была враждебно настроена по отношению к романтикам, из истории французской литературы нельзя было исключить романов мадам де Сталь, поэзии Гюго, драматургии молодого Мериме. Однако к тому времени романтики еще не создали значительных драматических произведений, которые удовлетворяли бы сценическим требованиям. Создание романтической драмы было поэтому очередной творческой задачей группы писателей, возглавляемой Виктором Гюго; надо было завоевать подмостки французского театра, до тех пор безраздельно принадлежавшие драматургам-классикам. В этой весьма важной для судеб французского романтизма борьбе видная роль выпала на долю молодого писателя Александра Дюма, которому удалось поставить на сцене театра Французской Комедии 11 февраля 1829 года свою первую романтическую драму — «Генрих III и его двор».
   Общественно-политическое значение этой драмы Дюма состояло в том, что она обличала кровавые преступления французского королевского двора XVI века; ее идейная направленность была антимонархической и антиклерикальной, что вполне соответствовало происходившей тогда подготовке буржуазной революции 1830 года и борьбе против Бурбонов.