Дюран Джелли. Раб

достичь ее слуха, он был слишком низок для нее. И вот - на тебе.
Додумался. Придумал способ. Сообразительный раб попался. Взял - и
выкрал ее. Интересно, как? Керх пристрастно расспрашивал врача - тот
не заметил, чтобы Ксантив применял к Илоне силу. Не трогал он ее.
Тогда как ему удалось похитить ее? И не побоялся ведь оставить в
городе без присмотра, не ждал, что убежит. Может быть, она по
собственному желанию удрала с ним? А в дороге поссорились, она
захотела вернуться. И злится сейчас не на похищение, а на ссору, на
своеволие его. И смерти его требует из опасения, что ее участие в
побеге раскроется.
Нет, это еще хуже. Раб соблазнил царевну, царевна убежала с рабом.
А смысл? Он скоро должен был получить свободу, и если бы ей так
хотелось замуж за него, то она настояла бы на своем. Но ведь она сама
добилась, чтобы он остался рабом... Черт разберет этих женщин. Нет,
если верить здравому смыслу, то она не могла бежать - зачем, когда
отец и так ни в чем ей не отказывал? Значит, это все-таки оскорбление,
которое можно смыть только... Чем его можно смыть? А нужно ли его
чем-то смывать?
Вот это и было самым ужасным. Как Керх ни старался, праведный гнев
не появлялся. И причина была, и долг обязывал, а не было зла. Жалость
- да. Простодушный парень, влюбился в красавицу, никак не мог понять,
почему они не имеют права на взаимную любовь. Никак не мог понять,
почему раб не может любить царевну, и чем рабы и царевны отличаются от
обычных мужчин и женщин. Да ничем, только названием, это Керх и сам
знал. Поэтому жалел парня и тут же злился на себя, ругал за непрошеную
слабость.
Грохнул кулаком по столу - Женкай и бровью не повел. Керх тяжело
вздохнул:
- О-ох... Ты почему только один стакан принес?
- А ты этот еще не разбил. Или ты намерен сразу из двух стаканов
пить? - ехидно осведомился Женкай.
- Ты как с царем разговариваешь.., - лениво сказал Керх.
- По-человечески.
- А раболепие где?
- В тронном зале. Послушай, Керх, лести ты можешь вдоволь
наслушаться от остальных. А так, как я, с тобой никто не поговорит.
Керх не сомневался в этом. Женкай был единственным его другом, ему
ничего не было нужно от царя, и, как следствие, он царя не боялся. Они
выросли вместе, они всегда были друзьями. Женкай был начисто лишен
зависти, поэтому разница в положении его никогда не смущала. И чины
ему не были нужны, он всегда от них отказывался. Ему нравилось быть
управителем, и он был им. Ему можно было пожаловаться, доверить тайну,
излить душу - он не был способен на предательство. Керх сам понимал -
ему невероятно повезло, что у него, царя, есть настоящий друг.
- Никто, никто... Ты в трезвенники подался, что ли? Хочешь, чтобы я
один напился?
Женкай молча извлек из-под стола еще один стаканчик, наполнил его
душистым вином. Ну вот, теперь можно поговорить откровенно.
- Как там этот раб? - спросил Керх якобы равнодушно.
- Хуже, чем твоя дочь. И врача не нужно, чтобы заметить лихорадку.
Бредит, мечется. Я уж думал яда ему в воду подсыпать, пока он ничего
не соображает.
- Зачем?
- Помрет без мучений. Ты ж его на костер пошлешь. А так - не
придется ему проходить через публичную смерть, да и быстро все
будет... Ты думал когда-нибудь, каково это - своей смертью веселить
толпу?
- Зачем мне это?
- Напрасно не думал. Пригодилось бы. По-другому на жизнь взглянул
бы.
Керх не к месту вспомнил о своем долге и предпринял еще одну
бесплодную попытку разозлиться или хотя бы притвориться злым.
- Я не понимаю, ты кому сочувствуешь? Моя дочь, моя честь
оскорблена, а ты рабу хочешь легкую смерть устроить! Ну-у...
Женкай посмотрел на него не то с осуждением, не то с сожалением.
- Керх, давай в-открытую. Я был в тюрьме, я видел его. Он в бреду
думает, что разговаривает с ней. И жаль, ты не слышал, как он
разговаривает. Он стихи слагает, и какие! Все твои придворные поэты за
сто лет не додумаются до таких эпитетов... Не мог он ее оскорбить. Он
любит ее. Просто любит, и если кто и виноват в этой истории, то не он.
- А кто?
- Да кто угодно! Я тебе говорил, что не надо позволять им
сближаться? Я тебе говорил, что он нужен ей вовсе не для охраны? Или
ты думал, что она не посмотрит на него только потому, что он раб? Еще
как посмотрит. Ей это на руку было, что он раб - она что хотела, то и
заставила его делать, он бы ей слова против не мог сказать, даже если
бы не был влюблен, - Женкай отпил вина. - Пока он занимался твоими
младшими детьми, все было хорошо. И дети его любили, и он не пытался
воспользоваться детскими привязанностями, и ничему дурному он их не
учил. Но стоило Илоне его приметить, все пошло кувырком. А ты идешь на
поводу у собственной дочери, а сейчас притворяешься, что почти год
ничего не видел.
- А что я должен был видеть? - насторожился Керх.
Неужели эта грязная история началась гораздо раньше?
- Что? Да то, по поводу чего все поварихи судачили: что царевна
будет делать, если любовь даст свои плоды?
Керх побагровел.
- Как ты смеешь...
- А что - я? Что здесь особенного? Тебе можно иметь детей от рабынь,
а ей - нельзя? Пойди, скажи ей, что ты что-то запрещаешь ей делать! Да
она выгонит тебя из своих покоев! А теперь сам посуди: все до единой
матери твоих детей получили свободу, а Ксантив за то же самое - за
любовь царственной особы - пойдет на костер. Справедлив ли ты, царь?
- Он бежал. И силой увлек ее за собой.
- Ты уверен в этом? - поддел его Женкай. - А я - нет. Как не уверен
в том, что он ее соблазнил, а не наоборот.
- Это слишком смело, - угрожающе сказал Керх. - Женкай, знай меру.
- Меру? - не унимался тот. - Хорошо. Как ты мне объяснишь, чем могла
разозлить царевну неприметная рабыня Олака? Почему Илона ненавидела ее
настолько, что заставила продать девчонку в другое имение? А Олака
хотела замуж за Ксантива, и мне об этом говорила. А два года назад, ты
помнишь, как она требовала смерти для молодого подхалима? Якобы он
украл у нее какую-то безделушку. Конечно, я парня спровадил с глаз
долой, но перед этим узнал, за что ему такая немилость, хотя перед
этим он был в явном фаворе у царевны. И что ты думаешь? Все было
просто: он влюбился в служанку, будучи любовником царевны. И не надо
ужасаться - твоей дочери не пять лет, и трудно требовать от нее
наивности хотя бы потому, что ты сам не очень-то стараешься скрыть от
нее свои утехи с рабынями.
- Речь не о ней, - буркнул Керх. - Речь о беглом рабе.
- Хорошо. Пусть будет по-твоему. Год назад в моем присутствии и в
присутствии Лакидоса ты поставил свою печать на свитке, где обещал ему
свободу. И он об этом знал. А за два дня до его побега твоя дочь со
смехом сообщает тебе, что она подменила свитки, и ты боишься поставить
ее на место! И Ксантив, опять же, об этой перемене знает. И чему ты
удивляешься?
- Он мой раб. Что хочу, то и делаю с ним. Хочу - верну свободу,
хочу - в последний момент передумаю и в рудники отправлю. Хочу - на
костер пошлю. Просто так, без всякого повода, потому что мне так
захотелось, - с нарочитым безразличием сказал Керх, больше для того,
чтобы убедить в этом себя.
- Ну, не совсем без повода. Твоя дочь поразвлекалась, кто-то должен
платить за веселье. Чем не повод? - ядовито сказал Женкай.
- Послушай, он же раб! Он раб, он не человек, он.., - Керх запнулся,
подбирая слова.
Женкай придвинулся поближе, доверительно сказал:
- Совершенно верно. И то же самое можно сказать о каждом из нас.
Керх, мы об этом говорили год назад. Его можно называть скотом,
сколько твоей душе угодно, но он никогда не станет им. Именно этим он
и выделялся из толпы. Его можно было оскорбить, но его нельзя было
поставить на колени. Он мог быть твоим самым надежным другом,
повернись судьба другим боком. Посвети звезды иначе - и ты считал бы
честью отдать ему свою дочь. Он не раб. Поверь, у меня глаз
наметанный, я людей насквозь вижу. На иного глянешь - весь в золоте,
лицо надменное, гордость из ушей капает, а в душе - раб. Так и тянет
заставить такого ползать у своих ног. А этот - свободен больше, чем ты
или я.
- Хватит его защищать! - возмутился Керх и тут же отвернулся, подпер
кулаком массивную голову. - Налей вина,что ли... Все бы ничего, да
Матрах много кричит. Тоже мне, вояка - его убить проще, чем комара, а
туда же лезет. Невестина честь его, видите ли, волнует. Войной мне в
запале грозил, будто он отец, а я - похититель. Моя дочь - мне и
расхлебывать всю эту кашу, она еще не его жена, это наше
внутрисемейное дело, и защитников ее чести хватает без него. Так нет -
он требует возмездия! Нет, конечно, покарать наглеца - мой долг, я не
спорю. Ну, приговорил я его к костру... Матрах потребовал - в один
голос с моей дочерью - чтобы казнь свершилась до свадьбы, а не после.
Мол, это очистит Илону от унижения. Вот и будет - утром казнь, вечером
свадьба.
- Твой долг, - кивнул Женкай, но в его голосе под вежливостью
скрывалось скорее осуждение, чем согласие. - Ты поступил строго по
букве закона.
- Да, закон.., - Керх внезапно разъярился, опять грохнул по столу,
вскочил, уронив дубовую скамью, тяжело заходил по комнате. - Да,
закон! Закон гласит, что посягнувший на царскую честь должен быть
публично сожжен на костре! Вина неоспорима, закон справедлив, а
приговор неверен! - немного успокоившись, Керх поставил на место
скамью, уселся, выпил стаканчик вина, задумчиво произнес: - Двадцать
лет ношу корону, сотни приговоров вынес, но такого не было никогда.
Душа у меня болит, когда вспоминаю об этом. Больно мне, ох, как
больно... Веришь? Хуже, чем я себя приговорил бы, хуже, чем своего
сына. Как легко было, когда хотел отпустить его - год назад - как
мальчишкой снова стал. Смотрел он мне в глаза тогда, и странное
чувство было, как озарение. А теперь - все правильно, а сердце ноет,
когда думаю, что он умрет. Не хочу я этого, вот что.
- Так куда проще - возьми да отпусти его! Ты царь, ты не обязан
отчитываться, что и почему ты делаешь, сам полчаса назад говорил.
- Нет, - Керх горестно покачал головой. - В том-то и дело, что
обязан. На самом деле обязан объяснять все мои поступки, оправдывать
все свои действия. Я не могу делать то, что хочу. А тут еще Матрах...
Стар я стал, наверное, уже боюсь не то, что войны - даже угрозы ее.
Матрах ведь старая опытная крыса, он может все повернуть так, будто я
хотел отдать ему опозоренную дочь, решив, что большего он не достоин.
- А у тебя с хитростью всегда нелады были, - протянул Женкай. - Есть
у меня одна идея. Простая и ты вроде бы в стороне оказываешься. Нужен
мне пяток сильных рабов и твоя печать, чтобы дать им свободу - потом.
Одного из них под видом страшного разбойника подсадим в тюрьму поближе
к Ксантиву. Оставшиеся устроят налет на тюрьму, выручат своего
сообщника, заодно выпустят Ксантива и всех, кто там в тюрьме будет -
чтобы никаких подозрений не было. Тебе же все равно преступников
освобождать надо - ты же амнистию по случаю свадьбы объявишь,
правильно? И все довольны - ты свой долг выполнил, приговорив его, я
свой долг выполню, оказав тебе помощь, зять к тебе не придерется и
Ксантив в живых останется. Как?
У Керха заблестели глаза.

Ксантив сидел на полу в углу сырой камеры. За толстыми решетками
маленького окошка виднелось ночное небо. Тихо... Обычно по ночам
тюрьма наполнялась стонами и руганью заключенных, но сейчас их не
было. Он остался один.
Он мог бы уйти. Но куда? Куда ему идти? Он мог бы бежать из страны,
в Энканосе приютили бы его. И лихие разбойники всегда были бы рады
ему, решись он примкнуть к ним. Жизнь продолжалась бы, но куда бы он
смог убежать от себя? Его воспоминания... Память жгла его.
В один миг он потерял все, чем жил. Он ни во что не верил, ничего
не хотел. Много несправедливости было в его жизни, было предательство,
но ничто не могло сломать его. И только Илона...
Он любил ее, она была для него выше всего, даже Богов. Если бы он
был жрецом, он бы возвел храм в честь новой богини Илоны, богини
счастья, и был бы самым ревностным последователем ее культа. Она была
его религией, его дыханием, она забрала его всего - и ушла, разрушив
его веру. Он понял, что любил не царевну Илону, а неуловимый образ,
фею с ее лицом и именем. Царевна Илона была мелочным, капризным,
надменным и пустым существом, чья прекрасная головка была создана лишь
для того, чтобы носить корону. Она никогда ни о чем не задумывалась,
она не могла существовать вне дворцовых стен. Она никогда не любила
Ксантива, она видела в нем красивое молодое тело, которое доставляло
ей удовольствие. Как пошло, как цинично это было, но это была правда -
она тешила свое изнеженное тело, говорила при этом красивые слова,
потому что кто-то сказал ей, что это необходимо. Но за этой похотью,
за словами ничего не стояло.
И была другая Илона - богиня. Утонченная, вся сотканная из любви,
неземная - та, которую он любил. И вся разница между ними могла быть
выражена несколькими словами - царевна была живой, а богиню он
придумал. Он целовал богиню, но отвечала ему царевна. Почти год он жил
только ей, и все это время был так слеп, что не пожелал увидеть
разницу между мечтой и земной женщиной. Да, богиню погубил бы брак со
старым царем, но царевна получит именно то, что хочет. Она себя не
обманывает, и трагедия разыгралась для одного Ксантива.
Он насильно вырвал царевну из привычной ей среды - и она отомстила
ему. Тюремные стены никак не давили на него, но она сделала гораздо
хуже. Царевна опорочила, сбросила с пьедестала богиню, разрушила его
идеал, отняла смысл его жизни. Она убила его душу. "Такая любовь
заслуживает того, чтобы умереть за нее", - как-то сказала Илона. Он и
умрет - его ждал костер. Хотя, костер был все время - его душа
сгорала, и сейчас уже нечему было болеть внутри. Он умрет, это
неизбежно... Илона часто говорила, что готова пойти на костер - но на
гибельный помост взойдет он.
Ничего другого ему не осталось. Люди никогда не поймут, почему он
не стремился спасти свою жизнь. Кто-то скажет, что горе сломало его,
что это слабость. Кому-то покажется, что он был слишком горд для того,
чтобы бежать, показывать свой страх перед смертью. Нет. Он не боялся
смерти, и это не было слабостью. Его богиня умерла, она сгорела под
лучами палящего солнца, пока его везли в клетке, будто дикого зверя.
Они не могли жить раздельно, и если была мертва его мечта, он должен
был уйти вслед за ней. Можно унизить человека, можно предать его, но
нельзя отрекаться от любви.
Он не мог предать ее. Никто не видел, как умирала богиня - весь
позор публичной смерти ляжет на его плечи. Он не смог спасти любовь -
так своей смертью он избавит ее от последнего унижения, от поругания.
Он освятит ее, заплатив своей кровью за право других любить и быть
любимыми. Ведь любовь - это религия, и, как у любой веры, у нее есть
алтарь. Она постоянно требует жертв. Если один, испугавшись,
отрекается, его место должен занять другой - сгореть, чтобы любовь
жила...

Керх не мог спать; тоска душила его, не помогали ни вино, ни
участие Женкая. Так хорошо все было придумано, а Ксантив не захотел
уходить. Что удержало его в тюрьме? На что он надеется? Хочет увидеть
прощальные слезы Илоны? Дурак, мальчишка, она же черства, как дерево
изголовья ее кровати. Почему он не ушел? Что он хотел сказать этим
поступком?
Задумчиво почесав в бороде, царь обернулся и обмер. Он был далеко
не робкого десятка, хоть и жаловался Женкаю на недостаток смелости. Но
увиденное потрясло его. Дверь его спальни была надежно заперта им
самим, у единственного окна он стоял и мог поклясться, что в спальню
даже птица не залетала.
Тем не менее, у него были непрошеные гости. Двое молодых мужчин в
белых тогах, без оружия и регалий власти. Даже узких обручей,
скрепляющих волосы, обычных для жрецов, на них не было, а в их глазах
светился такой тонкий ум, что они могли быть только жрецами. Оба
носили длинные, ниже плеч, волосы, один был черноволосым, волосы
другого были светлыми. И одинаковые, неправдоподобно одинаковые
лица...
Они очень удобно устроились на низких скамьях, стоявших у дальней
стены. Сидели вольготно, будто это было их законное место. Когда к
Керху вернулся дар речи, он поинтересовался:
- Я не сплю? И, вроде бы, я не пьян...
- Нет, - спокойно согласился светловолосый. - Мы вполне реальны,
хотя явились без приглашения.
- И что вы здесь делаете?
- Ждем, пока царь обратит на нас внимание.
- Давно ждете?
Разговор был явно дурацким, как и вся ситуация. Посреди ночи в
запертой спальне царя появляются гости... Сняв засов с двери, Керх
пинком разбудил слугу, спавшего на пороге. Как же он не заметил
гостей? Впрочем, если они прошли сквозь запертую дверь, то перешагнуть
через спящего человека им труда не составило. Слуга был послан за
Женкаем.
Несколько минут прошло, и в спальне появились орехи, фрукты, вино в
глиняном кувшине и стаканчики. Увидев незнакомцев, сонный Женкай
мгновенно изменился в лице и разрешение не присутствовать в спальне во
время беседы воспринял, как милость.
Гости пригубили вино, переглянулись.
- Хорошее вино, - сказал светловолосый.
- Отрава, - ответил другой. - Но надо отдать должное: на редкость
вкусная отрава.
Керх чувствовал себя беспомощным младенцем. Он начал понимать, кем
были загадочные гости, но не представлял себе, зачем они пришли.
- Мы не представились, - заметил черноволосый. - Мое имя Ивэл, его
зовут Гранд.
Керх кивнул, как будто все понял. Но что-то он не слышал, чтобы
Боги носили такие имена.
- Вы не люди? - спросил он на всякий случай.
- Нет, - сказал Ивэл, ничуть не удивившись такому глупому вопросу.
Видимо, их часто об этом спрашивали. - Мы кажемся такими же, но мы не
люди.
- И вы обладаете властью вершить судьбы людей? - полувопросительно,
полуутвердительно продолжал Керх.
- Весьма распространенная ошибка. Большинство верующих склонно так
думать и вместе с этим убеждением перекладывать ответственность за
себя на нас. Нет, Керх, мы вершим ваши судьбы лишь в той степени, в
какой родители вершат судьбы детей. Мы помогали людям, пока они мало
отличались от зверей, но сейчас человек вполне способен сам подумать о
себе.
- А если человек ошибается? - с надеждой спросил Керх.
- Он должен сам исправить свою ошибку, - сказал Гранд. - Тем более,
если он видит ее.
- Но бывают ошибки, которые могут исправить только Боги.
- Зачастую у человека не хватает смелости, хотя возможности имеются.
Но я согласен с тобой: редко, но бывают непоправимые ошибки, - ответил
Гранд. - Иногда и мы их не можем исправить, мы не всесильны. И мы тоже
иногда ошибаемся.
- Нет, мою ошибку Боги исправить могут, - совсем убито сказал Керх.
- Что вы хотите? Я сделаю все - только вмешайтесь. Я сделал все,
чтобы спасти его, но он не хочет жить. А я не хочу, чтобы он умирал!
Вам ведь ничего не стоит спасти его...
- Да, - кивнул Гранд. - Нам нетрудно это сделать. Но будет ли это
справедливо? Мы можем в мгновение ока превратить этот мир в рай или в
развалины. А люди? Люди не поймут этого. Они не поймут, за что им
досталось благодеяние или беда, потому что они не заслужили ни того,
ни другого. Керх, человек бывает счастлив только тогда, когда своими
руками построил здание своего счастья. По-настоящему ценится только то
богатство - богатство чувств, ума или кошелька - которое заработал
сам. Дорог только тот подарок, который заслужен. Ты не будешь
счастлив, если мы исправим твою оплошность. Ты успокоишься - на время
- потом сознание, что ты был несправедлив, вернется и будет грызть
тебя по-прежнему. Ты должен сделать все сам.
- Но как? Матрах...
- Зачем мы будем тебе что-то говорить? Ты сам все знаешь, -
загадочно улыбнулся Ивэл. - Мы ничего не делаем за людей, мы иногда
подсказываем, иногда предостерегаем. Тебе не нужны подсказки, ты
знаешь ответ. Единственное, чего тебе недостает - решимости.
Да. Он был прав. Они оба были правы - да и как могли быть неправы
Боги? Ксантив мог не захотеть бежать, но он не сможет сам запалить
костер. И костер не загорится сам по себе - он, Керх, должен дать
знак. Но он может дать и другой знак - остановить казнь... Он может
дождаться, пока упрямого Ксантива выведут на помост - и публично
отказаться от мести за оскорбление, которого не было. И мотивы легко
объяснимы: царь не хочет портить праздник, царь не упускает случая
показать себя милостивым перед народом. Матрах будет возмущен, но ведь
Матрах - не главный здесь. И внутренние дела страны не имеют к нему
никакого отношения; не указывает же ему Керх, как управлять страной.
- Но, может быть, хоть вы объясните, кто такой Ксантив? - царь
заметно повеселел. - Кто он - ангел, пророк, полубог? Что в нем
особенного, если вы заботитесь о нем? Откуда это имя?
- Он человек, хотя имя его, действительно, людям не дается. У
каждого человека есть два имени, - объяснял Гранд. - Имя его души, и
имя его тела - временного пристанища души. У Ксантива имя только одно
- имя его души. Заботимся мы о нем потому, что у его души особая
миссия. Совершив страшное преступление, его душа была наказана. Он
прошел череду перевоплощений, подошел конец сроку, отведенному на
искупление. Он обычный человек, обладающий особым даром - будить
уснувшие души других. Это и произошло с тобой - Ксантив разбудил твою
душу, спавшую под маской черствого правителя. Поэтому тебе так больно
- ты вновь начал чувствовать. Собственно говоря, в этом и есть миссия
Ксантива.
- И что дальше? - нетерпеливо спросил Керх. - Я должен буду
построить новый храм, отказаться от трона?
Богов очень насмешили его выводы. Отсмеявшись, Гранд сказал:
- Ничего этого не надо. Впрочем, если тебе захочется, ты можешь
что-нибудь построить. Храм, дворец, галерею - что угодно. Поступай
так, как велит тебе твоя душа, не перешагивай через нее. Помни об этом
всегда. А Ксантиву передай: любовь - алтарь, но не надо понимать
буквально призыв отдать ей жизнь. Посвятить себя и умереть за нее -
разные вещи. Любви не нужна кровь.
Они поднялись, подошли к двери. На пороге Ивэл обернулся:
- Да, Керх, я хотел бы предостеречь тебя: не доверяй ни дочери, ни
ее жениху. Опасайся их.
Они вышли - как нормальные люди, через дверь, Керх еще некоторое
время слышал звуки их шагов по каменному полу коридора. Не исчезли
бесследно, не растворились в воздухе, не прошли сквозь стену.
Все-таки они существуют. Не такие, какими их описывали жрецы, но
они существуют. Он был почти счастлив, сделав это открытие: хотя они
сказали, что не хотят вмешиваться, они не допустят, чтобы произошло
несчастье. Ведь они тоже не безразличны к судьбе Ксантива.
Впервые после возвращения дочери под родной кров Керх спал
спокойно, как ребенок.
* * *
Ксантив, ухватившись за прутья решетки, смотрел в небо. Вот он и
настал, первый день лета. И последний день его жизни. Такой короткой -
всего двадцать шесть лет сравнялось ему этой весной.
Он знал, что на городской площади три дня назад возвели помост,
завалили его хворостом... Дождей не было, и сухие ветви, а за ними
доски помоста вспыхнут, как прошлогодние стебли тростника. Его ждала
долгая мучительная боль, он старался не думать об этом. Но против воли
он все чаще возвращался к мысли, что напрасно не бежал вместе с
разбойниками.
Прошедшего не воротишь, сожаление было бесполезно. Он знал, что
сумеет сохранить достоинство в любых испытаниях. Он знал, что его
ждет. Он не боялся смерти, но... Как обидно было умирать таким
молодым! Отказываясь бежать, он думал, что останется таким равнодушным
к себе до конца, но дни летели, и с каждым днем все более властно
заявляло о себе его жизнелюбие. Он легко мирился с мыслью о смерти в
бою, когда нет времени для раздумий и колебаний, но его ждала совсем
другая смерть. Вновь и вновь он стискивал зубы, думая - последний
день, и стараясь забыть об этом, отвлечься от этой мысли.
Тюремщики не смотрели ему в глаза. Царь Керх одарил его милостью -
он вернул ему свободу, но для Ксантива это значило не так много - свои
последние шаги он пройдет без цепей, но и только. По закону свободный
человек мог быть помилован, но Ксантив знал, что его казнят.
Он не торопился, съедая свой последний нехитрый завтрак. Свободный
человек мог рассчитывать на мелкие поблажки, и он воспользовался ими.
Он сбрил щетину, покрывшую его щеки за дни, проведенные в тюрьме, он
потребовал чистую одежду. Он не оттягивал время казни, но и не
стремился прожить эти часы побыстрее.
Солнечные лучи были, пожалуй, чуть поласковее, чем обычно в эти
утренние часы. Ксантив шел по середине улицы между двумя солдатами, и
каждый шаг болезненным звоном отдавался в ушах. Еще четверо солдат
расталкивали толпу, сбежавшуюся поглазеть на казнимого.
Ксантив шел, высоко подняв голову. Ему нечего было стыдиться, он
умирал за то, что для других людей иногда проходит незамеченным.
Тысячи мужчин любят тысячи женщин, но он один умирает за это... Жизнь
кипела в каждой клеточке молодого тела, сильное сердце билось ровно и
немного чаще, чем следовало бы, будто отмеривая последние шаги.
Сколько их осталось? Две сотни? Сотня?
Улица повернула, солнце ударило ему в глаза. Когда слепящий диск
будет в зените, Ксантива уже не станет, и ветер развеет черный дым с
отвратительным запахом... Площадь. Море голов, и над ними будто парит
помост... Горы хвороста, в центре - толстое бревно с крюком, к
которому прикуют его руки. Вот и конец его пути.
Ни один мускул не дрогнул в его лице. Зеваки с жадным любопытством
тянули к нему головы, пытаясь разглядеть признаки малодушия или, что
еще забавнее, слепого животного ужаса. Но Ксантив шел так спокойно,
будто на помост предстояло взойти не ему. И только в синих глазах
застыла боль - страшная боль, которую далеко не всякому дано пережить.
Все ближе были шаткие ступеньки лестницы. Толпа раздалась, осталось
два десятка шагов. И Ксантив почувствовал, что выдержка изменяет
ему... Перехватило дыхание, он на секунду закрыл глаза, опустил
голову, предательская дрожь поползла от коленей все выше, захватывая
все тело... Захотелось закричать - зажмурившись, чтобы не видеть
помост для собственной казни... Прыгнуть в толпу, вырываться до
последнего, сойти с ума от бессилия, чтобы не понимать
происходящего... Еще немного, и для него погаснет солнце, он уже
никогда не откроет глаза, не вдохнет полной грудью. Его не станет...