Страница:
Луис поднял палец, и этот палец дрожал, когда он говорил.
– Я – верующий человек! Я – человек веры. Я последователь Хуана Диего, которому Дева Мария явилась на Тепеяце в 1531 году и оставила свой образ на его плаще. Я родился 12 декабря, в день праздника Девы Марии Гваделупской, и я посвящаю ей свою жизнь!
Луис дрожал, как загнанный в угол жеребец.
Корал встала. Она, наконец, поняла его. Медленно подняла руки и обвила его шею, чтобы он смог положить голову ей на плечо. На мгновение он ей это позволил, и она чувствовала, как дрожит его тело.
Потом он шагнул назад и сильно ударил ладонями по своей грудной клетке.
– Это тело – храм, в котором обитает моя душа. Я никогда не оскверню его перед Девой Марией!
Она подумала, что если бы Луис не был так зол, он бы заплакал.
– Я не голубой, я дал обет безбрачия. Таким я и останусь.
– Ты всегда хранил невинность?
Корал увидела, как возвращается стальной стержень, и теперь понимала его источник.
– Всегда!
Она открыла холодильник и протянула ему другую бутылку, потом увидела, как слуга бесшумно подмел осколки.
– Расскажи мне о себе, Луис, – сказала Корал и снова села. «Он изящен, как скульптура ягуара, и опасен, как живой, – подумала она. – В душе он отверженный ребенок».
Луис гневно смотрел на нее.
– Америка становится страной латинос.
– Да, в каком-то смысле. Испанская культура вошла в моду.
Он фыркнул.
– Ты хочешь сказать – культура латинос! Это не мода! Это нарастающий прилив, который сметет царство гринго.
Корал уже давно сама думала об этом, но решила рассмеяться.
Луис гордо выпрямился и шагнул к ней.
– К 2125 году здесь будет больше латинос, чем гринго.
Она нахмурилась.
– Мы переходим границу, изо дня в день, и не возвращаемся. В ваших больницах мы рожаем наших младенцев, по три на одного вашего. Все больше нас предпочитает не говорить по-английски. В этом нет нужды. Наши две столицы латинос, Сан-Антонио и Лос-Анджелес, будут такими, как Майами. Те гринго, которые не говорят по-испански, скоро будут там уничтожены. Им придется переехать или жить на пособие для безработных.
Корал решила вызвать его на откровенность.
– Сомневаюсь, позволит ли Техас этому случиться.
– Они не смогут это предотвратить. Радуйтесь, пока можете. Уже к 2050 году вы, белые, станете здесь меньшинством. Мы уже преобразовываем ваш мир. Ты знаешь, что именно в штатах с самым многочисленным электоратом – Техасе, Калифорнии, Нью-Йорке, Иллинойсе – живут латинос? Вскоре только мы будем решать, кто будет президентом.
– Правда? Я бывала в Сан-Антонио, Луис. Встречала американцев мексиканского происхождения. Большая часть не утруждает себя голосованием. Они едва сводят концы с концами и не пытаются ничего захватить, меньше всего – страну. Самые процветающие из них хотят прекратить нелегальную иммиграцию не меньше всех остальных.
– Бывшие мексиканцы составляют восемьдесят пять процентов населения латинос в этой стране, и их число лишь растет.
Корал рассердилась.
– В таком случае нам ничего не грозит. Как ты планируешь это провернуть? – Она вытянула руку в сторону двери. – С помощью таких пеонов, как твой двоюродный брат? В каких временных рамках? Maňana?[14]
Она отметила, что он не дал ей пощечину.
– Ты говоришь, как дура. – Луис улыбнулся. – Те, кто переходит границу нелегально, – национальные герои. День за днем их жертва возвращает то, что когда-то было нашим: Техас, Нуэво Мексико, Сонора, Альта Калифорния.
– Другими словами, весь юго-восток?
– Да, некоторые наши семьи прожили в Америке триста лет, но большинство – всего три месяца, три дня. Знаешь, как это называется?
– Нет, Луис, не знаю.
– La Reconquista.
– Реконкиста?
– Да, возвращение день за днем того, что принадлежало нам.
– Давай скажем прямо. Ты считаешь, что наркобароны пытаются завоевать США?
– Нет! Не они. У них нет души.
– Тогда кто?
– Я, много таких, как я.
Она села.
– Господи Иисусе! Ты действительно считаешь себя Че Геварой или Сапатой[15], или кем-то вроде них. Что с тобой, Луис? Ты никогда таким не был.
Он сел напротив.
– Я всегда был таким. Только не показывал этого.
– Итак, другими словами, ты говоришь, что придет день, когда большинством из нас будут править мексиканцы, а не те, кто правит сейчас? Я хочу сказать, ya ni modo[16].
Луис ощетинился.
– Ya ni modo – мои родители не позволяли произносить это у нас дома. Они учили не сдаваться, учили, что проблемы и неудачи не являются неизбежностью.
– Никаких неудач? Ладно, тогда бывшие мексиканцы будут навязывать свою волю другим?
– Нет! Это поведение гринго, которые топчут сапогами весь мир. Мексиканцы сочувствуют людям, мы ценим семью.
– Да? Поэтому большинство мексиканцев бедны, как мыши, а ничтожная горстка так богата, что не могла бы все потратить, даже если бы пыталась?
– К счастью для Америки, она получает дешевую рабочую силу. Во всяком случае эта страна становится такой же.
Корал скорчила гримасу.
– Есть большая разница между американскими и мексиканскими бедняками.
– У Мексики есть проблемы, но это моя страна. Ты – гринго, и тебе не понять.
Она вздохнула.
– То, что ты говоришь, не имеет смысла, Луис: завоевать тех, кто завоевал ваших завоевателей? Ты выступаешь только от половины своих генов. А как насчет другой половины? А как насчет ваших ацтекских – прости – мексиканских предков? Кто выступает от них?
– Я! – зарычал он. – Ты не найдешь ни одного памятника конкистадору в Мехико, хотя мы говорим на их языке и их кровь течет в наших жилах.
В его героической позе Корал почти видела Монтесуму до прихода испанцев, видела Кортеса на коне, видела Куаутемока во время последнего, обреченного на поражение боя против испанцев после гибели Монтесумы. Противоречия в генах породили поразительного человека.
– После сегодняшнего вечера ты не будешь говорить со мной так. Работай на меня, если хочешь, уходи или приходи, как захочешь, но не говори со мной так. Я не ребенок, чтобы слушать нотации белого человека, к тому же женщины, которую я не понимаю. Ты будешь относиться ко мне с уважением. Это моя правда, хочешь – верь, хочешь – нет. Не важно, что ты думаешь. Этот день придет в конце концов, веришь ты в это или нет. Я намерен ускорить его приход.
– Извини, я не хотела…
– Молчи, mujer blanca[17].
Корал стояла и думала, а Луис властно смотрел на нее и пил пиво, закидывая назад голову.
Она вспоминала, когда последний раз видела Сэма; он стоял на пляже в Италии и махал ей рукой, пока причаливала яхта Брауна. Сэм когда-то был моряком, и он установил местонахождение яхты через спутник. Он сказал, что Мэгги заставила его приехать и извиниться, хотя он бы и сам это сделал. Сэм остался на палубе, потому что обещал встречаться с Корал только при посторонних. Женщина, бегущая со своим пуделем, и два подростка на водных лыжах видели, что произошло, когда он сказал Корал, что сожалеет о том, что изнасиловал ее в то время, когда его личность изменилась из-за травмы. Сидя в кресле на яхте, Корал потеряла самообладание и попыталась избить его до смерти кулаками. Он только хватал ее за руки и повторял, что ему очень жаль. Потом он сошел с яхты и вернулся к Мэгги, к той женщине, которую любил.
Луис сказал:
– Ты слышала о свадьбе?
– О какой свадьбе?
– Сэма Даффи и Мэгги Джонсон. Они вернулись в Нью-Йорк, чтобы пожениться.
Корал заморгала и уставилась на Луиса. Он все же нанес ей удар, только не рукой.
– Откуда ты знаешь?
– За двадцать лет Теомунд нашпиговал это здание жучками. Феликс Росси убрал их, но прежде я услышал об этом. Ее сын, так называемый клон Христа, умер.
– Умер, но как?
– Какой-то глупый местный житель.
– Это ужасно.
– Да, потому что завтра Его преосвященство Эваристо, кардинал Салати, прилетит сюда из Рима. Я мог бы использовать этого мальчишку как козырь в переговорах.
– Луис, ты бы использовал ребенка?
– Я бы не сделал ему ничего плохого, но я бы отдал им мальчика.
Корал заморгала.
– Зачем?
– Бог не так глуп, чтобы позволить одному человеку помешать спасти целый народ. Теперь я должен найти что-то другое, чтобы заинтересовать Салати, раз клон умер. Завтра он будет моим гостем. Я хочу, чтобы ты, и только ты, его развлекала.
– Он был человеком Тео в Ватикане, правильно?
– Да. Я хочу, чтобы он теперь стал моим человеком. Сначала я хочу, чтобы ты выяснила, верит ли его преосвященство в обет безбрачия, которого Бог требует от церковников.
– В большинстве случаев священники хотят, чтобы им надрали задницу перед тем, как они согрешат.
– У меня есть хорошие испанские плетки.
Корал рассмеялась.
– Она носит его ребенка.
– Что?
– Она беременна от Сэма Даффи, – сказал Луис и положил ладонь на плечо Андерс. – Мэгги Джонсон, какая гадость.
Неожиданно Корал пала духом.
– Почему ты ее так назвал?
– Черная Мадонна? Тайная Мадонна? Мать клонированного Иисуса Христа? Эта женщина и ее мальчик были оскорблением Девы Марии Гваделупской. Теперь уже нет, gracias a Dios[18]. Ты мне поможешь?
Она глубоко вздохнула, думая о ребенке Сэма в чреве у Мэгги. Если у Корал когда-нибудь и был шанс с Сэмом, теперь все кончено.
– Почему бы и нет? Какого черта? Ты прав, Луис, я всю жизнь помогала одним ублюдкам топтать других. Ты не можешь быть хуже их. Идет. Только ты будешь платить мне четверть миллиона, понятно?
Он кивнул.
– Я помогу твоему приливу латинос смыть эту гниль. Почему бы и нет, черт побери?
Корал увидела в его глазах восхищение.
– Ты мне всегда нравилась, – произнес он.
Она обняла Луиса, как брата, чувствуя к нему жалость. Он сумасшедший, но он богат, и ей даже нравилось, что он считает себя Сапатой. Может быть, когда-нибудь она узнает, почему он такой безумный, и попытается ему помочь, если он сдержит слово.
Он шепотом отозвался:
– В моих молитвах, Корал, я прошу Деву Марию Гваделупскую только об одном: чтобы свершилась реконкиста, пока я жив. – Его голос сорвался. – Во всем остальном ты можешь мне доверять. Я буду платить тебе и не обижу. Только не предавай меня.
Корал взяла бутылку пива и чокнулась с его бутылкой, стараясь не думать о предстоящей свадьбе.
– Не предам, Луис. Пусть будет реконкиста, милый.
Глава 4
– Я – верующий человек! Я – человек веры. Я последователь Хуана Диего, которому Дева Мария явилась на Тепеяце в 1531 году и оставила свой образ на его плаще. Я родился 12 декабря, в день праздника Девы Марии Гваделупской, и я посвящаю ей свою жизнь!
Луис дрожал, как загнанный в угол жеребец.
Корал встала. Она, наконец, поняла его. Медленно подняла руки и обвила его шею, чтобы он смог положить голову ей на плечо. На мгновение он ей это позволил, и она чувствовала, как дрожит его тело.
Потом он шагнул назад и сильно ударил ладонями по своей грудной клетке.
– Это тело – храм, в котором обитает моя душа. Я никогда не оскверню его перед Девой Марией!
Она подумала, что если бы Луис не был так зол, он бы заплакал.
– Я не голубой, я дал обет безбрачия. Таким я и останусь.
– Ты всегда хранил невинность?
Корал увидела, как возвращается стальной стержень, и теперь понимала его источник.
– Всегда!
Она открыла холодильник и протянула ему другую бутылку, потом увидела, как слуга бесшумно подмел осколки.
– Расскажи мне о себе, Луис, – сказала Корал и снова села. «Он изящен, как скульптура ягуара, и опасен, как живой, – подумала она. – В душе он отверженный ребенок».
Луис гневно смотрел на нее.
– Америка становится страной латинос.
– Да, в каком-то смысле. Испанская культура вошла в моду.
Он фыркнул.
– Ты хочешь сказать – культура латинос! Это не мода! Это нарастающий прилив, который сметет царство гринго.
Корал уже давно сама думала об этом, но решила рассмеяться.
Луис гордо выпрямился и шагнул к ней.
– К 2125 году здесь будет больше латинос, чем гринго.
Она нахмурилась.
– Мы переходим границу, изо дня в день, и не возвращаемся. В ваших больницах мы рожаем наших младенцев, по три на одного вашего. Все больше нас предпочитает не говорить по-английски. В этом нет нужды. Наши две столицы латинос, Сан-Антонио и Лос-Анджелес, будут такими, как Майами. Те гринго, которые не говорят по-испански, скоро будут там уничтожены. Им придется переехать или жить на пособие для безработных.
Корал решила вызвать его на откровенность.
– Сомневаюсь, позволит ли Техас этому случиться.
– Они не смогут это предотвратить. Радуйтесь, пока можете. Уже к 2050 году вы, белые, станете здесь меньшинством. Мы уже преобразовываем ваш мир. Ты знаешь, что именно в штатах с самым многочисленным электоратом – Техасе, Калифорнии, Нью-Йорке, Иллинойсе – живут латинос? Вскоре только мы будем решать, кто будет президентом.
– Правда? Я бывала в Сан-Антонио, Луис. Встречала американцев мексиканского происхождения. Большая часть не утруждает себя голосованием. Они едва сводят концы с концами и не пытаются ничего захватить, меньше всего – страну. Самые процветающие из них хотят прекратить нелегальную иммиграцию не меньше всех остальных.
– Бывшие мексиканцы составляют восемьдесят пять процентов населения латинос в этой стране, и их число лишь растет.
Корал рассердилась.
– В таком случае нам ничего не грозит. Как ты планируешь это провернуть? – Она вытянула руку в сторону двери. – С помощью таких пеонов, как твой двоюродный брат? В каких временных рамках? Maňana?[14]
Она отметила, что он не дал ей пощечину.
– Ты говоришь, как дура. – Луис улыбнулся. – Те, кто переходит границу нелегально, – национальные герои. День за днем их жертва возвращает то, что когда-то было нашим: Техас, Нуэво Мексико, Сонора, Альта Калифорния.
– Другими словами, весь юго-восток?
– Да, некоторые наши семьи прожили в Америке триста лет, но большинство – всего три месяца, три дня. Знаешь, как это называется?
– Нет, Луис, не знаю.
– La Reconquista.
– Реконкиста?
– Да, возвращение день за днем того, что принадлежало нам.
– Давай скажем прямо. Ты считаешь, что наркобароны пытаются завоевать США?
– Нет! Не они. У них нет души.
– Тогда кто?
– Я, много таких, как я.
Она села.
– Господи Иисусе! Ты действительно считаешь себя Че Геварой или Сапатой[15], или кем-то вроде них. Что с тобой, Луис? Ты никогда таким не был.
Он сел напротив.
– Я всегда был таким. Только не показывал этого.
– Итак, другими словами, ты говоришь, что придет день, когда большинством из нас будут править мексиканцы, а не те, кто правит сейчас? Я хочу сказать, ya ni modo[16].
Луис ощетинился.
– Ya ni modo – мои родители не позволяли произносить это у нас дома. Они учили не сдаваться, учили, что проблемы и неудачи не являются неизбежностью.
– Никаких неудач? Ладно, тогда бывшие мексиканцы будут навязывать свою волю другим?
– Нет! Это поведение гринго, которые топчут сапогами весь мир. Мексиканцы сочувствуют людям, мы ценим семью.
– Да? Поэтому большинство мексиканцев бедны, как мыши, а ничтожная горстка так богата, что не могла бы все потратить, даже если бы пыталась?
– К счастью для Америки, она получает дешевую рабочую силу. Во всяком случае эта страна становится такой же.
Корал скорчила гримасу.
– Есть большая разница между американскими и мексиканскими бедняками.
– У Мексики есть проблемы, но это моя страна. Ты – гринго, и тебе не понять.
Она вздохнула.
– То, что ты говоришь, не имеет смысла, Луис: завоевать тех, кто завоевал ваших завоевателей? Ты выступаешь только от половины своих генов. А как насчет другой половины? А как насчет ваших ацтекских – прости – мексиканских предков? Кто выступает от них?
– Я! – зарычал он. – Ты не найдешь ни одного памятника конкистадору в Мехико, хотя мы говорим на их языке и их кровь течет в наших жилах.
В его героической позе Корал почти видела Монтесуму до прихода испанцев, видела Кортеса на коне, видела Куаутемока во время последнего, обреченного на поражение боя против испанцев после гибели Монтесумы. Противоречия в генах породили поразительного человека.
– После сегодняшнего вечера ты не будешь говорить со мной так. Работай на меня, если хочешь, уходи или приходи, как захочешь, но не говори со мной так. Я не ребенок, чтобы слушать нотации белого человека, к тому же женщины, которую я не понимаю. Ты будешь относиться ко мне с уважением. Это моя правда, хочешь – верь, хочешь – нет. Не важно, что ты думаешь. Этот день придет в конце концов, веришь ты в это или нет. Я намерен ускорить его приход.
– Извини, я не хотела…
– Молчи, mujer blanca[17].
Корал стояла и думала, а Луис властно смотрел на нее и пил пиво, закидывая назад голову.
Она вспоминала, когда последний раз видела Сэма; он стоял на пляже в Италии и махал ей рукой, пока причаливала яхта Брауна. Сэм когда-то был моряком, и он установил местонахождение яхты через спутник. Он сказал, что Мэгги заставила его приехать и извиниться, хотя он бы и сам это сделал. Сэм остался на палубе, потому что обещал встречаться с Корал только при посторонних. Женщина, бегущая со своим пуделем, и два подростка на водных лыжах видели, что произошло, когда он сказал Корал, что сожалеет о том, что изнасиловал ее в то время, когда его личность изменилась из-за травмы. Сидя в кресле на яхте, Корал потеряла самообладание и попыталась избить его до смерти кулаками. Он только хватал ее за руки и повторял, что ему очень жаль. Потом он сошел с яхты и вернулся к Мэгги, к той женщине, которую любил.
Луис сказал:
– Ты слышала о свадьбе?
– О какой свадьбе?
– Сэма Даффи и Мэгги Джонсон. Они вернулись в Нью-Йорк, чтобы пожениться.
Корал заморгала и уставилась на Луиса. Он все же нанес ей удар, только не рукой.
– Откуда ты знаешь?
– За двадцать лет Теомунд нашпиговал это здание жучками. Феликс Росси убрал их, но прежде я услышал об этом. Ее сын, так называемый клон Христа, умер.
– Умер, но как?
– Какой-то глупый местный житель.
– Это ужасно.
– Да, потому что завтра Его преосвященство Эваристо, кардинал Салати, прилетит сюда из Рима. Я мог бы использовать этого мальчишку как козырь в переговорах.
– Луис, ты бы использовал ребенка?
– Я бы не сделал ему ничего плохого, но я бы отдал им мальчика.
Корал заморгала.
– Зачем?
– Бог не так глуп, чтобы позволить одному человеку помешать спасти целый народ. Теперь я должен найти что-то другое, чтобы заинтересовать Салати, раз клон умер. Завтра он будет моим гостем. Я хочу, чтобы ты, и только ты, его развлекала.
– Он был человеком Тео в Ватикане, правильно?
– Да. Я хочу, чтобы он теперь стал моим человеком. Сначала я хочу, чтобы ты выяснила, верит ли его преосвященство в обет безбрачия, которого Бог требует от церковников.
– В большинстве случаев священники хотят, чтобы им надрали задницу перед тем, как они согрешат.
– У меня есть хорошие испанские плетки.
Корал рассмеялась.
– Она носит его ребенка.
– Что?
– Она беременна от Сэма Даффи, – сказал Луис и положил ладонь на плечо Андерс. – Мэгги Джонсон, какая гадость.
Неожиданно Корал пала духом.
– Почему ты ее так назвал?
– Черная Мадонна? Тайная Мадонна? Мать клонированного Иисуса Христа? Эта женщина и ее мальчик были оскорблением Девы Марии Гваделупской. Теперь уже нет, gracias a Dios[18]. Ты мне поможешь?
Она глубоко вздохнула, думая о ребенке Сэма в чреве у Мэгги. Если у Корал когда-нибудь и был шанс с Сэмом, теперь все кончено.
– Почему бы и нет? Какого черта? Ты прав, Луис, я всю жизнь помогала одним ублюдкам топтать других. Ты не можешь быть хуже их. Идет. Только ты будешь платить мне четверть миллиона, понятно?
Он кивнул.
– Я помогу твоему приливу латинос смыть эту гниль. Почему бы и нет, черт побери?
Корал увидела в его глазах восхищение.
– Ты мне всегда нравилась, – произнес он.
Она обняла Луиса, как брата, чувствуя к нему жалость. Он сумасшедший, но он богат, и ей даже нравилось, что он считает себя Сапатой. Может быть, когда-нибудь она узнает, почему он такой безумный, и попытается ему помочь, если он сдержит слово.
Он шепотом отозвался:
– В моих молитвах, Корал, я прошу Деву Марию Гваделупскую только об одном: чтобы свершилась реконкиста, пока я жив. – Его голос сорвался. – Во всем остальном ты можешь мне доверять. Я буду платить тебе и не обижу. Только не предавай меня.
Корал взяла бутылку пива и чокнулась с его бутылкой, стараясь не думать о предстоящей свадьбе.
– Не предам, Луис. Пусть будет реконкиста, милый.
Глава 4
– Расскажи мне больше, Шармина. Мне необходимо знать, – сказал Сэм, вливаясь в поток машин и двигаясь на север к Восточному Гарлему и традиционному пуэрто-риканскому кварталу Эль Баррио, который отделяет от остального Гарлема Пятая авеню и парк Маунт-Моррис. Сэм узнал, что оба квартала сейчас меняются. С западной стороны – состоятельные негры, а с восточной стороны – состоятельные белые или азиаты заселяют лучшие особняки девятнадцатого века, постепенно возрождая былую славу Гарлема, фасад за фасадом. Тем временем в Эль Баррио иммигранты, постоянно прибывающие из Мексики, сражаются за давно не знавшие ремонта, заброшенные дома.
Сэм слушал рассказ Шармины о том, что Мэгги перестала посещать своего врача и записалась на прием к акушерке. Эта женщина имела хорошую репутацию, которую ей создали клиентки из мексиканцев. Она была не только partera, но и curandera[19], народная целительница. Когда она не принимала младенцев, то консультировала пациентов в своей «Yerberia», лавке трав и настоек. Именно там находилась Мэгги.
– Спасибо, Шармина, – сказал Сэм и дал отбой.
В молодости, когда он служил на торговом флоте, у него была возможность посетить много подобных заведений, и он высоко ценил народных травников всего мира. Он бы никогда не думал, что Мэгги пойдет к такой целительнице, но у Сэма это не вызывало тревоги. Его тревожило беспокойство Шармины и то, что Мэгги ничего ему не сказала.
Он прибавил скорость, проехал 116-ю улицу и станцию метро «Лексингтон». Следя за тем, нет ли поблизости патрульных полицейских машин, он мчался на восток по главной торговой улице, бульвару Луиса Муньоса Марина. Пуэрто-риканские мясные рестораны проносились мимо, сливаясь в сплошную полосу; в них гремела сальса, музыка, изобретенная здесь.
Сэм добрался до Литтл Пуэбла, полного мексиканских такериас[20] и лавок, торгующих ковбойскими сапогами. Поспешно припарковался у стеклянной витрины магазина с вывеской над входом «Yerberia Guadalupe». Вышел и окинул ее оценивающим взглядом. В левой витрине была выставлен грубый рисунок «La Mаnо Poderosa» – могущественной руки, поддерживающей Святое семейство на небесах. Справа на полумесяце стояла «Virgen de Guadalupe», а под ней ангел. Товары рекламировал написанный от руки список: «Sexopronto, Aguas Espirituales; Libros Misticos; Lectura de Cartas»[21] и тому подобное. Возможно, здесь старались увеличить его потенцию, гадая Мэгги на картах Таро. Это совершенно безобидно.
Внутри вдоль стен тянулись деревянные полки, уставленные кремами, маслами, горшочками с травами. Еще там были статуэтки святых, ацтекских императоров, цветные свечи в высоких стеклянных подсвечниках. Пучки сухих трав свисали с потолка рядом с фигурами скелетов со Дня мертвых, возле них на стене находилась фреска с изображением Тайной вечери. На другой стене висели подписанные портреты: великие целители прошлого, народные святые – Дон Педрито Харамильо, Эль Ниньо Фиденцио и Терезита Урреа, мексиканский аналог матери Терезы. Все они, по слухам, совершали чудесные исцеления.
К своему облегчению он увидел в углу Мэгги; они с целительницей склонились над столом, на котором горела черная свеча. Целительница молилась. Сэму эта картина неожиданно показалась мрачной: целительница, черная свеча, которая предназначалась для отвода зла, Мэгги в траурной одежде…
Он кашлянул, и они подняли глаза. В зеленых глазах Мэгги отразилось удивление. Она быстро прикрыла рукой пластиковый пакет, полный трав. У нее сделалось чужое лицо, и Сэм с удивлением увидел незнакомую ему женщину. Он отогнал эту мысль, пожал плечами.
– Мэгги Кларисса Джонсон, что это ты прячешь?
Женщины переглянулись, потом Мэгги ответила:
– Сэм, откуда ты взялся?
– Я спросил у Шармины, где ты. – Не совсем, конечно, правда, но очень близко. – Для чего эти травы?
– У меня бывают головные боли, вот и все.
Он подошел и поцеловал ее в лоб, почувствовав, что она лжет.
– Ну, мы этого не допустим.
Он с интересом протянул целительнице руку и пожал ее.
– Я – отец-виновник и будущий муж.
Женщина улыбнулась, ее черные волосы каскадом обрамляли привлекательное лицо. Она была одета в темное льняное платье и белый свитер. Дева Мария Гваделупская в синих одеждах стояла на столе рядом с ней, с ее макушки ниспадали красные четки.
– Я – донья Терезита.
– Хорошее имя, – ответил Сэм.
Травы исчезли в сумочке Мэгги, и Сэм пытался понять, что он видит. Он опустил руку и погладил ее живот.
– А как наш младенец?
Он заглянул в глаза целительницы, нет ли в них намека на то, что она – черная целительница, которая может насылать чары – envidia, mal de ojo, salacion, maleficio[22]. Не может этого быть, если Мэгги пришла сюда.
– Рада с вами познакомиться, сеньор Даффи. С ребенком все в порядке.
– Ну, наверное, мы пойдем, до следующей встречи, – сказала Мэгги.
Сэм похлопал ее по плечу, повернулся и стал изучать документы в рамках на стене.
– Полагаю, вы приняли многих младенцев, донья Тереза.
– Во всем Гарлеме и во многих других местах. У меня есть лицензия. – Она указала на сертификат от штата Нью-Йорк. – Безопасные домашние роды в атмосфере любви – вот мой девиз.
– И как долго вы практикуете в Гарлеме?
– Много лет.
– Ну, наверное, мы уже пойдем, – повторила Мэгги.
– Да, девочка моя, – согласился Сэм и взял ее под руку, помогая встать.
На улице он открыл перед ней дверцу «Рейнджровера», и когда она села, сделал вид, будто что-то вспомнил.
– Побудь здесь минутку. Мне хочется самому поблагодарить Терезиту и оставить хорошие чаевые, чтобы она о тебе позаботилась.
– В этом нет необходимости, – возразила Мэгги.
Сэм прикоснулся к подбородку Мэгги и вернулся в лавку. Ему показалось, что целительница ждала его.
Он рассмеялся.
– Не говорите мне, что вы еще и espiritista[23]. Вы медиум?
Донья Терезита протянула ему руку, в которой был другой пластиковый пакет с травами.
– Немного, – сказала она. – Вот, возьмите это. И незаметно замените пакет сеньоры на этот, когда она не видит.
Сэм не взял пакет. Он подошел к ней вплотную, чтобы говорить шепотом.
– И зачем мне это делать, донья Терезита?
Хотя он был для нее незнакомцем, высоким мужчиной, более массивным, Терезита не выглядела испуганной.
– Вы не тот человек, которого описала ваша жена, сеньор. Совсем не тот. Я вижу вашу душу.
У Сэма упало сердце. Что ей сказала Мэгги? Что-то плохое, что Терезита теперь сочла неправдой, или что-то хорошее, в чем она сейчас усомнилась?
– Что в пакете?
– Всего лишь зеленый чай. Он ей не повредит.
Сэм сердито уставился на женщину.
– Тогда что в том пакете, который у нее?
– В основном тимьян.
– Тимьян? Вы имеете в виду приправу тимьян?
– Да. Недавно забеременевшая женщина, если она будет три дня пить чай из него, потеряет ребенка. Очень плохо, что американки отказались от мудрости своих прабабушек. Они позволяют Верховному суду руководить их жизнью.
Сэм подумал, что плохо расслышал. Он чуть не погиб, спасая Мэгги. И к тому же бросил Корал, которая, с точки зрения секса, была его отражением в женщине. Неужели Мэгги игнорировала все это и пытается избавиться от ребенка? Он закрыл глаза, вспоминая насилие, сердце его останавливалось. Она его не простила.
– Она просила вас дать ей эту траву?
– Она встревожена, подавлена горем.
Сэм отвернулся от Терезиты и взглянул на статую Девы Марии Гваделупской, аналога ацтекской матери-богини Тонанцин для мексиканских христиан. У Мэгги была собственная коричневая статуя Мадонны, Мадонны Рокамадурской, из Франции. Сэм не видел ее с тех, как погиб Джесс. Да, он напал на нее, она потеряла сына, но неужели Мэгги готова погубить ребенка?
Он всмотрелся в лицо Терезиты.
– То, что вы говорите, не может быть правдой. Мэгги – глубоко религиозная женщина, и я…
Тереза покачала головой и прикоснулась к его плечу.
– Сеньора охвачена чувствами, с которыми не может бороться. Она не та женщина, которую вы знали раньше.
– Но как она могла подумать…
– Если она будет разговаривать с вами или с другими людьми, если будет заниматься любовью, это может помочь. Вы должны попытаться. Это важно. Она не думает. Только чувствует. Помните об этом, это может вам помочь, сеньор Даффи. Желаю удачи.
Донья Терезита отдала Сэму пластиковый пакет и ушла.
Сэм потрогал пальцами травы. Может ли акушерка-католичка участвовать в аборте? Потом он вспомнил. Под покровом католической религии конкистадоров Мексика сохранила многие древние верования. Католик, верящий в Деву Марию Гваделупскую, и римский католик – не одно и то же.
Он заметил книжную полку и пробежал глазами по внушающим уверенность названиям книг: «Акушерство: нормальные и проблемные беременности», «Акушерство» Варни, четвертое издание, «Холистическое акушерство», книги из серии «Травник мудрой женщины» Сюзан Вид, классическая книга Джетро Клосса «Назад в Эдем» рядом с книгами о лечении травами или remedios caseros[24], которые применяли знахарки, в том числе «Кодекс Бадиано» ацтеков.
Сэм решил выбросить оба пакета и заменить травы в сумочке Мэгги слабым чаем из бакалеи.
Он вышел на бульвар Луиса Муньоса и увидел свою драгоценную Мэгги, сидящую там, где он ее оставил, погруженную в воспоминания или в раздумья; ветерок развевал ее черную вуаль.
Когда Корал подошла к своему дому, швейцар сказал:
– Добрый вечер, мисс Андерс. Хорошо прошла поездка?
– Привет, Крис. Да, хорошо.
Они на мгновение остановились, Крис открыл перед ней дверь, а Корал рассеянно смотрела на золотой галун на его воротнике. Потом она вдруг вспомнила, где в последний раз видела этот воротник. За рулем коричневого «Порше» такого же молочно-шоколадного цвета, как тот, что пропал из гаража этого дома, в тот же день, когда исчезла машина. Совпадение?
– Ты украл тот «Порше», Крис, не так ли? – спросила она, радуясь возможности отвлечься на секунду от своих проблем. Она смотрела на него со смесью неодобрения и восхищения.
– Что? Я не крал! – Он оглянулся.
– Ты украл «Порше», который муж бедной миссис Ли подарил ей перед смертью.
Швейцар вспыхнул, выдав себя.
– Люди не должны слышать, что вы это говорите. Вы ошибаетесь, мисс Андерс.
– Ошибаюсь, да?
– Да, но если я это и сделал, она даже не отъедет на нем от тротуара.
Корал рассмеялась.
– Ты мошенник.
– Как… как прошла ваша поездка, мисс Андерс? – еще раз спросил он.
Она помедлила и посмотрела вдаль.
– Знаешь, моей последней остановкой был Гибралтар. Я там села в вагончик канатной дороги. Просто чтобы посмотреть через пролив на закат, когда ветер поворачивает на запад. Видишь своими глазами, как облако пыли из Африки поднимается вверх и отражает свет.
Корал взяла свои ключи.
– Да, это была замечательная поездка. – Она повернулась к нему и прошептала: – Но настоящий вопрос, Крис, – вернешь ли ты «Порше».
Крис покраснел, как рак.
– Мисс Андерс, я не знаю, почему вы думаете, что я взял…
– Краснеть – это недостаток для вора, Крис. А ты именно вор, и я это знаю. – Она ухмыльнулась. – Я бы тебя сдала, если бы ты не был таким милым и полезным для меня. – Она ткнула пальцем в его грудь. – Но если ты украдешь что-нибудь у меня или у моих друзей, я в ту же минуту донесу на тебя властям штата.
– Мисс Андерс, вы должны знать, как я вами восхищаюсь. Я бы никогда, ни за что…
Корал, улыбаясь, пошла к восточным лифтам, крикнув:
– Постарайся этого не делать.
Она вышла на семнадцатом этаже и прошла в свою квартиру.
– Дома, наконец-то, – произнесла она, входя в прихожую. Ее пол был вымощен полированными плитками, а стены отделаны золочеными плинтусами. Черный стол с желтыми тюльпанами стоял у стены в прихожей под потрясающей картиной, на которой были изображены балетные танцоры – Фонтейн и Нуриев.
Корал прошла в центральную комнату. Справа находилась кухня, отделанная сланцем, хромом и полированным деревом, слева – туалетная комната. Еще два шага, и она оказалась в просторной гостиной, под ногами лежал темно-красный ковер. На одной стене были обои с затейливым узором из золотых, зеленых и коричнево-красных полос. На ней висели портреты других танцоров: Билла «Боджанглеса» Робинсона, Фреда Астера и Джинджер Роджерс, Барышникова. Альков занимал кабинетный рояль.
Эта квартира принадлежала ей, и только ей одной. Ни один мужчина не был здесь – ни Сэм, ни один из ее клиентов.
– Привет, Кэтрин, – сказала она портрету женщины, одетой в стиле тридцатых годов. Медная табличка на раме картины сообщала, что это Кэтрин Данэм, создательница антропологии танца.
Корал внимательно осмотрела несколько маленьких рамок с табличками: сине-красная «Жар-птица» Шагала, фотография Альберта Артура Аллена «Хоровая линия», изображавшая семь обнаженных женщин, повернувших головы налево, снятая во Франции в тридцатых годах.
Это было ее святилище, недоступное мужчинам. Даже Тео его не видел.
Корал прошла в главную спальню с ванной комнатой. Там стояла черная мебель, золотые лампы, а кровать была накрыта желтым атласным покрывалом и в изголовье лежала груда подушек разных размеров.
Она переоделась в леггинсы и просторную белую рубашку. В гостиной она полюбовалась живописным видом на реку Гудзон в обрамлении огней берега Джерси за ней.
Вспоминая свои короткие дни свободы, Корал горько вздохнула. Она отплыла из Рапалло на северном берегу Средиземного моря, в Италии, и, проплыв мимо близкого, но слишком модного Портофино, велела экипажу вести яхту Брауна на юг, к острову Сардиния. Миновав красивый, но слишком многолюдный Калгари на южной оконечности острова, Андерс направилась к Коста Верде, где яхта встала на якорь у Сиву. Она могла плавать на рассвете к берегу обнаженной и бродить по длинному пляжу из золотого песка, никого не встретив. Она проплыла мимо большей части Французской Ривьеры, и приказала бросить якорь возле Перпиньяна, где Сэм догнал ее. На станции, спроектированной Дали, она села в маленький желтый поезд, «Le petit train Jeune», и доехала до Фон-Роме в Пиренеях, чтобы покататься на лыжах после его отъезда. Пока она осматривала развалины Катара и фотографировала фламинго на соленых болотах, на яхту погрузили ящик муската «ривесальтес», который она полюбила.
Сэм слушал рассказ Шармины о том, что Мэгги перестала посещать своего врача и записалась на прием к акушерке. Эта женщина имела хорошую репутацию, которую ей создали клиентки из мексиканцев. Она была не только partera, но и curandera[19], народная целительница. Когда она не принимала младенцев, то консультировала пациентов в своей «Yerberia», лавке трав и настоек. Именно там находилась Мэгги.
– Спасибо, Шармина, – сказал Сэм и дал отбой.
В молодости, когда он служил на торговом флоте, у него была возможность посетить много подобных заведений, и он высоко ценил народных травников всего мира. Он бы никогда не думал, что Мэгги пойдет к такой целительнице, но у Сэма это не вызывало тревоги. Его тревожило беспокойство Шармины и то, что Мэгги ничего ему не сказала.
Он прибавил скорость, проехал 116-ю улицу и станцию метро «Лексингтон». Следя за тем, нет ли поблизости патрульных полицейских машин, он мчался на восток по главной торговой улице, бульвару Луиса Муньоса Марина. Пуэрто-риканские мясные рестораны проносились мимо, сливаясь в сплошную полосу; в них гремела сальса, музыка, изобретенная здесь.
Сэм добрался до Литтл Пуэбла, полного мексиканских такериас[20] и лавок, торгующих ковбойскими сапогами. Поспешно припарковался у стеклянной витрины магазина с вывеской над входом «Yerberia Guadalupe». Вышел и окинул ее оценивающим взглядом. В левой витрине была выставлен грубый рисунок «La Mаnо Poderosa» – могущественной руки, поддерживающей Святое семейство на небесах. Справа на полумесяце стояла «Virgen de Guadalupe», а под ней ангел. Товары рекламировал написанный от руки список: «Sexopronto, Aguas Espirituales; Libros Misticos; Lectura de Cartas»[21] и тому подобное. Возможно, здесь старались увеличить его потенцию, гадая Мэгги на картах Таро. Это совершенно безобидно.
Внутри вдоль стен тянулись деревянные полки, уставленные кремами, маслами, горшочками с травами. Еще там были статуэтки святых, ацтекских императоров, цветные свечи в высоких стеклянных подсвечниках. Пучки сухих трав свисали с потолка рядом с фигурами скелетов со Дня мертвых, возле них на стене находилась фреска с изображением Тайной вечери. На другой стене висели подписанные портреты: великие целители прошлого, народные святые – Дон Педрито Харамильо, Эль Ниньо Фиденцио и Терезита Урреа, мексиканский аналог матери Терезы. Все они, по слухам, совершали чудесные исцеления.
К своему облегчению он увидел в углу Мэгги; они с целительницей склонились над столом, на котором горела черная свеча. Целительница молилась. Сэму эта картина неожиданно показалась мрачной: целительница, черная свеча, которая предназначалась для отвода зла, Мэгги в траурной одежде…
Он кашлянул, и они подняли глаза. В зеленых глазах Мэгги отразилось удивление. Она быстро прикрыла рукой пластиковый пакет, полный трав. У нее сделалось чужое лицо, и Сэм с удивлением увидел незнакомую ему женщину. Он отогнал эту мысль, пожал плечами.
– Мэгги Кларисса Джонсон, что это ты прячешь?
Женщины переглянулись, потом Мэгги ответила:
– Сэм, откуда ты взялся?
– Я спросил у Шармины, где ты. – Не совсем, конечно, правда, но очень близко. – Для чего эти травы?
– У меня бывают головные боли, вот и все.
Он подошел и поцеловал ее в лоб, почувствовав, что она лжет.
– Ну, мы этого не допустим.
Он с интересом протянул целительнице руку и пожал ее.
– Я – отец-виновник и будущий муж.
Женщина улыбнулась, ее черные волосы каскадом обрамляли привлекательное лицо. Она была одета в темное льняное платье и белый свитер. Дева Мария Гваделупская в синих одеждах стояла на столе рядом с ней, с ее макушки ниспадали красные четки.
– Я – донья Терезита.
– Хорошее имя, – ответил Сэм.
Травы исчезли в сумочке Мэгги, и Сэм пытался понять, что он видит. Он опустил руку и погладил ее живот.
– А как наш младенец?
Он заглянул в глаза целительницы, нет ли в них намека на то, что она – черная целительница, которая может насылать чары – envidia, mal de ojo, salacion, maleficio[22]. Не может этого быть, если Мэгги пришла сюда.
– Рада с вами познакомиться, сеньор Даффи. С ребенком все в порядке.
– Ну, наверное, мы пойдем, до следующей встречи, – сказала Мэгги.
Сэм похлопал ее по плечу, повернулся и стал изучать документы в рамках на стене.
– Полагаю, вы приняли многих младенцев, донья Тереза.
– Во всем Гарлеме и во многих других местах. У меня есть лицензия. – Она указала на сертификат от штата Нью-Йорк. – Безопасные домашние роды в атмосфере любви – вот мой девиз.
– И как долго вы практикуете в Гарлеме?
– Много лет.
– Ну, наверное, мы уже пойдем, – повторила Мэгги.
– Да, девочка моя, – согласился Сэм и взял ее под руку, помогая встать.
На улице он открыл перед ней дверцу «Рейнджровера», и когда она села, сделал вид, будто что-то вспомнил.
– Побудь здесь минутку. Мне хочется самому поблагодарить Терезиту и оставить хорошие чаевые, чтобы она о тебе позаботилась.
– В этом нет необходимости, – возразила Мэгги.
Сэм прикоснулся к подбородку Мэгги и вернулся в лавку. Ему показалось, что целительница ждала его.
Он рассмеялся.
– Не говорите мне, что вы еще и espiritista[23]. Вы медиум?
Донья Терезита протянула ему руку, в которой был другой пластиковый пакет с травами.
– Немного, – сказала она. – Вот, возьмите это. И незаметно замените пакет сеньоры на этот, когда она не видит.
Сэм не взял пакет. Он подошел к ней вплотную, чтобы говорить шепотом.
– И зачем мне это делать, донья Терезита?
Хотя он был для нее незнакомцем, высоким мужчиной, более массивным, Терезита не выглядела испуганной.
– Вы не тот человек, которого описала ваша жена, сеньор. Совсем не тот. Я вижу вашу душу.
У Сэма упало сердце. Что ей сказала Мэгги? Что-то плохое, что Терезита теперь сочла неправдой, или что-то хорошее, в чем она сейчас усомнилась?
– Что в пакете?
– Всего лишь зеленый чай. Он ей не повредит.
Сэм сердито уставился на женщину.
– Тогда что в том пакете, который у нее?
– В основном тимьян.
– Тимьян? Вы имеете в виду приправу тимьян?
– Да. Недавно забеременевшая женщина, если она будет три дня пить чай из него, потеряет ребенка. Очень плохо, что американки отказались от мудрости своих прабабушек. Они позволяют Верховному суду руководить их жизнью.
Сэм подумал, что плохо расслышал. Он чуть не погиб, спасая Мэгги. И к тому же бросил Корал, которая, с точки зрения секса, была его отражением в женщине. Неужели Мэгги игнорировала все это и пытается избавиться от ребенка? Он закрыл глаза, вспоминая насилие, сердце его останавливалось. Она его не простила.
– Она просила вас дать ей эту траву?
– Она встревожена, подавлена горем.
Сэм отвернулся от Терезиты и взглянул на статую Девы Марии Гваделупской, аналога ацтекской матери-богини Тонанцин для мексиканских христиан. У Мэгги была собственная коричневая статуя Мадонны, Мадонны Рокамадурской, из Франции. Сэм не видел ее с тех, как погиб Джесс. Да, он напал на нее, она потеряла сына, но неужели Мэгги готова погубить ребенка?
Он всмотрелся в лицо Терезиты.
– То, что вы говорите, не может быть правдой. Мэгги – глубоко религиозная женщина, и я…
Тереза покачала головой и прикоснулась к его плечу.
– Сеньора охвачена чувствами, с которыми не может бороться. Она не та женщина, которую вы знали раньше.
– Но как она могла подумать…
– Если она будет разговаривать с вами или с другими людьми, если будет заниматься любовью, это может помочь. Вы должны попытаться. Это важно. Она не думает. Только чувствует. Помните об этом, это может вам помочь, сеньор Даффи. Желаю удачи.
Донья Терезита отдала Сэму пластиковый пакет и ушла.
Сэм потрогал пальцами травы. Может ли акушерка-католичка участвовать в аборте? Потом он вспомнил. Под покровом католической религии конкистадоров Мексика сохранила многие древние верования. Католик, верящий в Деву Марию Гваделупскую, и римский католик – не одно и то же.
Он заметил книжную полку и пробежал глазами по внушающим уверенность названиям книг: «Акушерство: нормальные и проблемные беременности», «Акушерство» Варни, четвертое издание, «Холистическое акушерство», книги из серии «Травник мудрой женщины» Сюзан Вид, классическая книга Джетро Клосса «Назад в Эдем» рядом с книгами о лечении травами или remedios caseros[24], которые применяли знахарки, в том числе «Кодекс Бадиано» ацтеков.
Сэм решил выбросить оба пакета и заменить травы в сумочке Мэгги слабым чаем из бакалеи.
Он вышел на бульвар Луиса Муньоса и увидел свою драгоценную Мэгги, сидящую там, где он ее оставил, погруженную в воспоминания или в раздумья; ветерок развевал ее черную вуаль.
Когда Корал подошла к своему дому, швейцар сказал:
– Добрый вечер, мисс Андерс. Хорошо прошла поездка?
– Привет, Крис. Да, хорошо.
Они на мгновение остановились, Крис открыл перед ней дверь, а Корал рассеянно смотрела на золотой галун на его воротнике. Потом она вдруг вспомнила, где в последний раз видела этот воротник. За рулем коричневого «Порше» такого же молочно-шоколадного цвета, как тот, что пропал из гаража этого дома, в тот же день, когда исчезла машина. Совпадение?
– Ты украл тот «Порше», Крис, не так ли? – спросила она, радуясь возможности отвлечься на секунду от своих проблем. Она смотрела на него со смесью неодобрения и восхищения.
– Что? Я не крал! – Он оглянулся.
– Ты украл «Порше», который муж бедной миссис Ли подарил ей перед смертью.
Швейцар вспыхнул, выдав себя.
– Люди не должны слышать, что вы это говорите. Вы ошибаетесь, мисс Андерс.
– Ошибаюсь, да?
– Да, но если я это и сделал, она даже не отъедет на нем от тротуара.
Корал рассмеялась.
– Ты мошенник.
– Как… как прошла ваша поездка, мисс Андерс? – еще раз спросил он.
Она помедлила и посмотрела вдаль.
– Знаешь, моей последней остановкой был Гибралтар. Я там села в вагончик канатной дороги. Просто чтобы посмотреть через пролив на закат, когда ветер поворачивает на запад. Видишь своими глазами, как облако пыли из Африки поднимается вверх и отражает свет.
Корал взяла свои ключи.
– Да, это была замечательная поездка. – Она повернулась к нему и прошептала: – Но настоящий вопрос, Крис, – вернешь ли ты «Порше».
Крис покраснел, как рак.
– Мисс Андерс, я не знаю, почему вы думаете, что я взял…
– Краснеть – это недостаток для вора, Крис. А ты именно вор, и я это знаю. – Она ухмыльнулась. – Я бы тебя сдала, если бы ты не был таким милым и полезным для меня. – Она ткнула пальцем в его грудь. – Но если ты украдешь что-нибудь у меня или у моих друзей, я в ту же минуту донесу на тебя властям штата.
– Мисс Андерс, вы должны знать, как я вами восхищаюсь. Я бы никогда, ни за что…
Корал, улыбаясь, пошла к восточным лифтам, крикнув:
– Постарайся этого не делать.
Она вышла на семнадцатом этаже и прошла в свою квартиру.
– Дома, наконец-то, – произнесла она, входя в прихожую. Ее пол был вымощен полированными плитками, а стены отделаны золочеными плинтусами. Черный стол с желтыми тюльпанами стоял у стены в прихожей под потрясающей картиной, на которой были изображены балетные танцоры – Фонтейн и Нуриев.
Корал прошла в центральную комнату. Справа находилась кухня, отделанная сланцем, хромом и полированным деревом, слева – туалетная комната. Еще два шага, и она оказалась в просторной гостиной, под ногами лежал темно-красный ковер. На одной стене были обои с затейливым узором из золотых, зеленых и коричнево-красных полос. На ней висели портреты других танцоров: Билла «Боджанглеса» Робинсона, Фреда Астера и Джинджер Роджерс, Барышникова. Альков занимал кабинетный рояль.
Эта квартира принадлежала ей, и только ей одной. Ни один мужчина не был здесь – ни Сэм, ни один из ее клиентов.
– Привет, Кэтрин, – сказала она портрету женщины, одетой в стиле тридцатых годов. Медная табличка на раме картины сообщала, что это Кэтрин Данэм, создательница антропологии танца.
Корал внимательно осмотрела несколько маленьких рамок с табличками: сине-красная «Жар-птица» Шагала, фотография Альберта Артура Аллена «Хоровая линия», изображавшая семь обнаженных женщин, повернувших головы налево, снятая во Франции в тридцатых годах.
Это было ее святилище, недоступное мужчинам. Даже Тео его не видел.
Корал прошла в главную спальню с ванной комнатой. Там стояла черная мебель, золотые лампы, а кровать была накрыта желтым атласным покрывалом и в изголовье лежала груда подушек разных размеров.
Она переоделась в леггинсы и просторную белую рубашку. В гостиной она полюбовалась живописным видом на реку Гудзон в обрамлении огней берега Джерси за ней.
Вспоминая свои короткие дни свободы, Корал горько вздохнула. Она отплыла из Рапалло на северном берегу Средиземного моря, в Италии, и, проплыв мимо близкого, но слишком модного Портофино, велела экипажу вести яхту Брауна на юг, к острову Сардиния. Миновав красивый, но слишком многолюдный Калгари на южной оконечности острова, Андерс направилась к Коста Верде, где яхта встала на якорь у Сиву. Она могла плавать на рассвете к берегу обнаженной и бродить по длинному пляжу из золотого песка, никого не встретив. Она проплыла мимо большей части Французской Ривьеры, и приказала бросить якорь возле Перпиньяна, где Сэм догнал ее. На станции, спроектированной Дали, она села в маленький желтый поезд, «Le petit train Jeune», и доехала до Фон-Роме в Пиренеях, чтобы покататься на лыжах после его отъезда. Пока она осматривала развалины Катара и фотографировала фламинго на соленых болотах, на яхту погрузили ящик муската «ривесальтес», который она полюбила.