Неудачи и недостатки выявились особенно наглядно в сенатском Комитете по расследованиям, проводившем слушания, открытые для прессы и публики. Сенатор-демократ от штата Миссури Гарри С. Трумэн отнесся в высшей степени критически к программе роста оборонного производства, отчасти из-за того, что ему не удалось выбить оборонные контракты для малого бизнеса в своем штате. Переизбравшись в 1940 году на второй срок, он объехал незаметно места расположения воинских частей, провел опросы исполнителей заказов, рабочих и чиновников. Обнаружив проволочки и махинации, вернулся в Вашингтон, полный решимости провести расследование с целью разоблачить провалы в программе без того, чтобы состязаться с проведенными ранее расследованиями сенатских комитетов, которые Трумэн считал, как знаток американской истории, посягательством на права исполнительной власти.
Администрация поначалу отнеслась к инициативе Трумэна сдержанно. Его расследование, полагали, поставит власти, как минимум, в неловкое положение. Хотя расследование проводил человек Рузвельта, такая акция способствовала бы росту претензий сената на контроль над программой развития оборонной промышленности. Трумэн считался тогда (ему 57 лет) политиком местного масштаба, с весьма скромными достижениями. Более беспокоило Белый дом другое расследование, проводившееся конгрессменом из палаты представителей Юджином Коком от штата Джорджия, противником «нового курса». При содействии Бирнса решили: Трумэн должен опередить этого конгрессмена. Рузвельт не имел ничего против – не помешает иметь еще один источник информации о положении дел в оборонных отраслях; ведь он обсуждал уже с руководством министерства обороны предложение создать небольшую организацию, призванную подготовить отчет на основе конкретных фактов.
Специальную комиссию сената по расследованию хода реализации оборонной программы утвердили без возражений 16 сенаторов; правда, Бирнс урезал ассигнования на ее деятельность на 15 тысяч долларов, и его поддержали только Трумэн, 4 демократа и 2 республиканца. Вскоре члены комиссии углубились в изучение мероприятий администрации в оборонной сфере. Их работа получала огласку в газетах под броскими заголовками. Под влиянием работы комиссии правительственные чиновники признали с поразительной искренностью, что программе не хватает широты кругозора, графики не выдерживаются, население страны не подготавливается к жизни в условиях мобилизационной экономики. На одном из этапов работы комиссии ее представитель Том Коннэли готов был даже потребовать проведения заседаний в закрытом режиме:
– Мы просто расписываемся перед всем миром в том, что… у нас царит хаос.
Снова в стране начали раздаваться обвинения в неспособности президента к твердому руководству. С американцами, утверждал Уолтер Липпман, обращаются так, как они этого заслуживают. «В отношении к ним отсутствуют серьезность, прямота, ответственность и достоинство. К людям подходят с позиций лукавства, неискренности, снисходительности и раздражения». Фрэнк Кент из «Балтимор сан» отмечал, что в отношениях между гражданами отсутствует здоровое начало именно потому, что его нет в отношениях между лидерами. Дэвиду Лилиенталу во время прибытия в Вашингтон из Ноксвилла, где он руководил Управлением долины реки Теннесси, кто-то напомнил о начале 1933 года – долгих часах бездействия, возбуждении и замешательстве, переживаниях в связи с некомпетентностью. «Но есть разница между тем временем и этим, – записал он в дневнике. – Тогда были смелые инициативы руководства, волнующие призывы. Нынешним действиям не хватает свежести и энергии того времени…»
Как относился президент к подобным упрекам? Вероятно, чувствовал, что понимает особенности своего времени лучше, чем его критики. Они просто не в состоянии оценить ту сеть ограничений, в которой он находился. Взывать к небесам с просьбами дать тебе силу и решительность недостаточно. Перед президентом стояла задача вовлечь миллионы избирателей, тысячи общественных деятелей и сотни политиков в Вашингтоне в водоворот событий, исход которых зависел как от каждодневных крайностей политики, так и временами от перелома в общественном мнении и принятия верного решения. Ключевая категория здесь – политики. В середине лета президент испытал на Капитолийском холме нечто похожее на последний шанс спасения от пресса. Это вызвало острые споры в расколотой администрации, которой он пытался руководить, и было чревато опасностью увязнуть в этих спорах.
Закон 1940 года о выборочном призыве на военную службу, вступивший в силу в разгар выборной кампании, заключал в себе определенный политический компромисс – ограничение службы новобранцев двенадцатью месяцами. К началу лета 1941 года перед Рузвельтом и руководством министерства обороны стояла перспектива распада армии в предстоящий критический период времени. Президенту не хотелось вновь возбуждать дебаты о призыве. Он понимал, какие неприятности это повлечет: военные станут обвинять его в нарушении данного им торжественного обещания, вновь поднимут крик изоляционисты, а паникующие конгрессмены могут провалить все нововведения. Его сторонники в конгрессе, Рэйберн и Маккормик, настроены пессимистически относительно прохождения в законодательном собрании мер по увеличению срока военной службы. Опросы общественного мнения свидетельствовали о том, что население разделилось почти поровну в отношении к этому вопросу. Президент позволил Стимсону и Маршаллу взять инициативу на себя. По их требованию он обратился в конгресс с настоятельной просьбой одобрить законопроект об увеличении срока военной службы.
События приобрели оборот более опасный, чем предполагал Рузвельт. Хэм Фиш усмотрел в этой мере и часть чудовищного заговора с целью вовлечь страну в войну. Активизировались филиалы комитета «Америка прежде всего». За подписью сенатора Уилера выпущен миллион почтовых открыток антивоенного содержания. Это побудило Стимсона обвинить Уилера в совершении поступка, близкого к государственной измене, за что позже министру пришлось извиниться. После согласия администрации на ряд компромиссов – включая продление срока службы до восемнадцати месяцев вместо неограниченного – законопроект прошел в сенате без затруднений. Однако в палате представителей он принят большинством всего в один голос – 203 против 202. Ренегаты объявились в каждой секции трехпартийной коалиции Рузвельта.
Армию спас всего один голос. Эпизод наводил на печальные размышления. Ни Белый дом, ни министерство обороны не смогли провести в конгрессе работу по привлечению его представителей на свою сторону квалифицированно. Палата представителей сплошь забита трусами, даже сторонники увеличения срока военной службы стремились тем или иным способом переложить ответственность за законопроект на президента. Призывники, открыто осуждая своего Верховного главнокомандующего и председателя Комитета начальников штабов, начали выводить на стенах общественных туалетов надписи: «Прокатим конгресс на выборах в октябре». Представители администрации отмечали, что на Капитолийском холме не только существует оппозиция политике Белого дома, но также глубокая личная неприязнь к ней и самому Рузвельту.
Даже среди высокопоставленных представителей администрации крепло убеждение, что президент не обеспечивает ясного, эффективного и целеустремленного руководства.
Если вашингтонские властные структуры в целом еще не отреагировали на кризисную ситуацию в мире, то в «обычной администрации» почти в буквальном смысле господствовал невоенный стиль деятельности. Даже Белый дом был вынужден следовать привычкам и процедурам, сложившимся за пятнадцать десятилетий президентской рутины. Глава государства открыл первый бейсбольный турнир 1941 года и наблюдал за тем, как «Янки», тоже следовавшие традициям, выигрывают у «Сенаторов». Выступил с эмоциональной речью перед тысячами людей, собравшимися на лужайке Белого дома по случаю ежегодного верчения пасхальных яиц. Приветствовал обычные делегации гостей, награждал обычными медалями и оказывал разного рода почести, несмотря на попытки Папы Уотсона сократить число подобных церемоний. Принимал обычные почести, всерьез и по протоколу; был вынужден принять в подарок гориллу от вооруженных сил «Свободной Франции» в Африке, участвовал в церемонии избрания Фалы президентом лающих собак Англии. Ему угрожали смертью, что тоже необычно.
Подобно всем высокопоставленным представителям исполнительной власти, президент тратил много времени на добывание денег и поиск нужных людей. Весной 1941 года заоблачные расходы на оборону вызвали сильное напряжение налоговой структуры, сложившейся в мирное время. Эти расходы увеличились вдвое и даже втрое по сравнению с предыдущими месяцами. Росло беспокойство относительно равномерности распределения в обществе бремени кризиса. Представитель министерства финансов сообщил Комитету палаты представителей по путям и способам изыскания денежных средств, что одна компания, имевшая оборонные заказы на 70 миллионов долларов, платила налоги по состоянию на 1940 год, хотя ее прибыль возросла в 30 раз по сравнению с этим годом.
Президент неоднократно менял свою точку зрения на налоговую реформу в зависимости от показаний политического термометра. И Моргентау, и упомянутый комитет палаты представителей поддерживали положение, предусматривавшее заполнение супругами единой налоговой декларации, чтобы покончить со злоупотреблением в отношении существовавшего на тот момент законодательства со стороны состоятельных налогоплательщиков в таких штатах, как Калифорния, где было распространено совместное пользование собственностью мужем и женой. Однако Рэйберн считал это «чертовски опасным… Все замужние работающие женщины, все католические священники и приверженцы епископальной церкви возражали против этого. Рузвельт рекомендовал министерству финансов не настаивать на этом положении по политическим соображениям, но требовал ужесточить налогообложение сверхприбылей и удивил налоговую службу требованием взимать налоги с личного дохода, превышающего 100 тысяч долларов в год, на 99,5 или на 100 процентов.
– Ну и что? – говорил президент. – Никто из нас и не мечтает иметь доход сто тысяч долларов в год, и много ли людей декларируют такие доходы?
Однако Рузвельт не настаивал и на конфискациях. В любом случае государство нуждалось в увеличении доходов. Летом дефицит бюджета приблизился к беспрецедентной цифре 14 миллиардов долларов. Потребовав весной увеличения суммы налоговых сборов на 3,5 миллиарда долларов, в конце июля Рузвельт рекомендовал включить в число налогоплательщиков лиц с более низкими доходами, ранее освобожденных от налогов. Эта мера имела целью не только увеличить сбор налогов в государственный бюджет, но также дать почувствовать налогоплательщикам с низкими доходами, что они тоже вносят вклад в оборонные усилия страны.
В эти месяцы на долю Рузвельта выпал жребий сделать наиболее важные и наиболее удачные назначения. Первого июля Чарлз Эванс Хьюз, который в свои 79 лет все еще выглядел как воплощение председателя Верховного суда, ушел в отставку. Ему, очевидно, должен был наследовать 49-летний министр юстиции Джексон, испытанный сторонник «нового курса», друг президента, отличный адвокат, искусный посредник и переговорщик. Однако пресса и организованные адвокатские круги отдавали предпочтение одному из судей Верховного суда – 69-летнему Харлану Стоуну, независимо мыслящему, умеренному либералу, который помог высшей судебной инстанции освободиться после 1930 года от застарелого консерватизма и перейти к признанию федеральной власти как важного фактора государственной жизни.
Несколько недель общество жило ожиданием, кому достанется место председателя Верховного суда – Джексону, Стоуну или какой-нибудь темной лошадке. «Мы все считаем, что верховным судьей должны быть вы, – писал Стоуну известный адвокат, – но кто может сказать, какой выбор сделает Ф.Д.Р.? У него ведь нет ни малейшего представления о том, каким должен быть судья. Все считают, что он выберет…» Президент посовещался со своим другом Феликсом Франкфуртером, все еще остававшимся главным юридическим консультантом «нового курса». Тот указал на обстоятельство, которое Рузвельту было очевидно и ранее: назначение Стоуна, республиканца, повысит имидж президента как беспристрастного лидера в период испытаний. Президент колебался недолго, а возможно, колебаний и вовсе не было, – он отдавал освобожденное Стоуном место Джексону и делал его наиболее вероятным преемником нового верховного судьи.
Назначение Стоуна заслужило одобрение со стороны разных политических и общественных кругов. Оно «так ясно, определенно и, безусловно, справедливо, – говорил Арчибалд Маклейш, – оно прозвучало на весь мир как нужное слово, высказанное в нужное время».
Не все назначения президента оказались такими легкими и уместными. Оборонные усилия породили острую потребность в изобретательных исполнителях, которые могли эффективно вести дело, не поддаваясь корыстным влияниям. В апреле президент предложил создать в системе государственной гражданской службы дополнительно 85 тысяч мест. Эта мера вызвала одобрение в кругах, выступавших за совершенствование деятельности правительства, но продемонстрировала и слабость исполнительной власти, поскольку государственная гражданская служба, освободившаяся от коррупции и уязвимости перед лоббизмом, стала также укрытием для чиновников-рутинеров, отличавшихся отсутствием инициативы и воображения в условиях развития оборонного потенциала, а следовательно, прикрытием для деятельности «обычной администрации».
Рузвельт продолжал колебаться при осуществлении политических назначений. Он считал необходимым проведение оборонными ведомствами надпартийной политики. Но на него оказывали сильное давление в самом Белом доме – даже его помощники и секретари, включая Мисси Лехэнд и Грейс Талли, – с целью исключить назначение в оборонном секторе республиканских политиков с подмоченной репутацией или их помощников на гражданские должности. Президент писал Джесси Джоунсу, которого сторонники «нового курса» считали наиболее злостным нарушителем устоявшейся практики, что не возражает против принятия в некоторые оборонные ведомства «десятков людей, ненавидящих администрацию и сопротивляющихся в течение ряда лет всем конструктивным переменам». Но в наиболее ответственных ведомствах «честно говоря… нам следует иметь людей, – писал президент, – которые будут работать на нас, верят нам, а не просто отделываются пустыми словами о преданности делу… Как вы думаете?». Джоунс хранил молчание.
Однако в обстановке правления «обычной администрации», правления в тревожный период середины 1941 года, президент резко порвал с традицией. Этот разрыв повлиял в некоторой степени на образ жизни американцев в последующие годы. Весной 1941 года дискриминация в оборонных отраслях и, что особенно поразительно, в финансируемых федеральным правительством программах обучения и найма рабочей силы толкала негритянских лидеров на новый виток воинственности. В апреле Национальный негритянский совет потребовал от президента отменить своим указом дискриминационные меры во всех федеральных учреждениях. Встречи У. Уайта и близких к нему лидеров черных с Хиллмэном и рядом других руководителей оборонной программы произвели на свет лишь обещания администрации кое-что предпринять. Но негры добивались четкой программы действий против дискриминации. В качестве крайней меры давления на правительство воинственный глава Братства проводников спальных вагонов Филипп. А. Рэндолф предложил провести марш на Вашингтон, если администрация не введет жесткие меры против дискриминации. Эту идею подхватили Уайт, Лестер Грэнгер из городской лиги и другие негритянские руководители. Организаторы марша угрожали привести в Вашингтон 1 июля десятки тысяч черных.
Отношение Рузвельта к правам негров заключало в себе сложный комплекс из личного сочувствия, социального патернализма, политической чувствительности к радикальной формулировке этих прав и расизму в конгрессе, а также оценки практического значения этой проблемы для реализации оборонной программы. В течение нескольких лет Элеонора Рузвельт пыталась добиться некоторого взаимопонимания между негритянскими лидерами и ее супругом, а также его администрацией. Еще в 1935 году она пробовала убедить Стива Эрли, что Уильям Уайт вовсе не был оскорбительно вызывающим и грубым, пусть он и одержим борьбой за принятие закона против суда Линча; ведь «если бы я была цветной, – говорила она, – то, полагаю, страдала бы той же одержимостью» – комплекс мученичества типичен для национальных меньшинств, равно как «вероятно, и комплекс неполноценности». Политика администрации в этом вопросе, если она вообще была когда-либо сформулирована, заключалась в реализации принципа – разделение, но равенство в вооруженных силах, на гражданской службе и в оборонных отраслях путем увещевания боссов предприятий. Но разделением часто подрывалось равенство. Поведение Рузвельта обескураживало воинственные группировки черных и борцов за права человека. Он неохотно шел на контакты с беспокойными негритянскими лидерами, снова и снова проповедовал в письмах в негритянские организации принцип «равных возможностей». В предвыборной кампании 1940 года он взял перед лидерами чернокожих американцев более определенные обязательства, чем прежде. Теперь борцы за гражданские права требовали от него как соблюдения своих принципов, так и выполнения своих обещаний.
Он с тревогой следил за растущими приготовлениями к маршу, угрожавшему бесцеремонно разрушить имидж национального единства, который президент заботливо создавал. Когда прямое, но негласное давление на чернокожих лидеров не дало результатов, президент выступил с обращением к ним через супругу. «У меня сильное впечатление, что вы совершаете роковую ошибку, – писала Элеонора Рузвельт Рэндолфу за три недели до даты запланированного марша. – Боюсь, что марш повернет вспять прогрессивные тенденции, которые наметились по крайней мере в армии, увеличения возможностей и уменьшения сегрегации». В нынешний напряженный период, продолжала Элеонора, инцидент может возбудить в конгрессе «даже более резкую оппозицию со стороны определенных групп, чем в прошлом». Когда-то крестовые походы приносили успех, но их время прошло.
Ясно, что это послание исходило от президента, так же как и от первой леди. И все же Рэндолф не соглашался отступить, пока не будет издан президентский указ против расовой дискриминации. Рузвельт попытался сделать все возможное на пути компромисса: он встречался с Рэндолфом и Уайтом, а также с боссами оборонных предприятий, приказал Управлению по промышленному производству подходить к решению расовых проблем «оперативно и продуктивно». Он мобилизовал все свои способности убеждать и примирять. Президент по-прежнему решительно возражал против марша. Что произойдет, если маршами на Вашингтон пойдут ирландцы и евреи, задавал он вопрос на встречах и сам на него отвечал: американцы отвергнут их как акты насилия.
И все же президент стал уступать. В конце июня, когда марш еще стоял в повестке дня, он организовал встречу миссис Рузвельт, Обри Уильямса, главы Национальной молодежной администрации, и мэра Ла Гардиа с негритянскими лидерами Нью-Йорка. Участники встречи вскоре зашли в тупик. Рэндолф и Уайт пригрозили организовать также марш на мэрию.
– За что? Что я сделал? – возмутился мэр.
Однако на встрече обговорили проект президентского указа, и президент его одобрил. Почти в самый последний момент марш отменили.
Президентский указ № 8802, изданный 25 июня 1941 года, столь мягок, что напоминает обращение понтифика. Работодателям и профсоюзам вменяется в обязанность «обеспечить полное и равноправное участие в производственной деятельности оборонных отраслей всех рабочих без дискриминации по признакам расы, веры, цвета кожи и национального происхождения». Контракты с предприятиями оборонной промышленности включат это положение. Федеральные учреждения, ответственные за программы профессионально-технического обучения, обязываются реализовывать их без всякой дискриминации. При Управлении по промышленному производству создается Комитет по справедливому найму на работу, правда без реальных полномочий. Указ, признанный впоследствии исторической вехой грандиозной внутренней битвы в стране, негритянские лидеры встретили со смешанными чувствами, а большая пресса – со сдержанным любопытством. Комитет, которому президент предоставил скромные денежные средства, неторопливо заработал. Однако это только начало.
На следующее утро яхта с трепещущим на вершине мачты президентским стягом, бросившая якорь у Саут-Дартмута, штат Массачусетс, на виду у толпы в несколько сот человек, собравшихся на берегу, приняла на борт норвежскую принцессу Марту и ее двух дочерей, шведского принца Карла с окружением и отплыла в залив Баззардс, где президент и его августейшие гости рыбачили с кормы яхты. Улов оказался приличным Вечером «Потомак» вернулся в Саут-Дартмут, президент встал за руль моторной лодки «Крис-Крафт», чтобы высадить гостей у яхт-клуба. На другой день «Потомак», со все еще развевающимся президентским стягом, проследовала на север через канал мыса Код, где зеваки, разинув рот от удивления, наблюдали крупные фигуры президента и его приближенных, сидящих на второй палубе.
Но они видели не президента. Еще раньше, поздним вечером, «Потомак» примчался в тихие воды у западной оконечности острова Мартас-Виньярд, где в вечерней мгле ожидали 7 военных кораблей. Рано утром следующего дня президента и его команду переместили на борт тяжелого крейсера «Августа». Его военные эксперты были уже на корабле. Вскоре «Августа» двигалась на всех парах на восток, мимо плавучего маяка у Нантукетской банки, затем повернула на север. Командир корабля адмирал Эрнст Дж. Кинг принял все меры предосторожности. Впереди по обоим бортам «Августы» шли эсминцы, а перед носом крейсера двигался трал. Недавно установленный радар нащупывал путь в тумане. Через два дня небольшой флот приблизился к побережью Ньюфаундленда и вскоре вошел в небольшой залив бухты Арджентии, обрамленный низкими холмами, которые покрывали тощие сосны и кусты. Здесь ожидал американцев Уинстон Черчилль, прибывший на военном корабле «Принц Уэльский».
Произошла встреча, которую президент и премьер-министр долго ждали, – встреча, которой они были вынуждены дожидаться из-за бурных событий 1940-го и 1941 годов. Опытные политики, они ее тщательно продумали. Чтобы напустить побольше туману и избежать ненужных страхов и ожиданий у себя на родине, Рузвельт настоял на строгой секретности встречи. Даже Грейс Талли не имела представления о поездке президента. Из-за принятых мер предосторожности времени для подготовки встречи почти не осталось, не определили повестку дня. Военачальников уведомили о ней тоже в последний момент. Сын президента Франклин получил приказ явиться на «Августу» к главнокомандующему так неожиданно, что терялся в догадках, не получит ли взбучку от адмирала Кинга. Столь же был озадачен Эллиотт Рузвельт, вызванный из места расположения своей эскадрильи. Черчилль предпочел бы более открытую встречу. Он хотел заявлений о большом значении англо-американского единства, обсуждения важных вопросов, планирования конкретных мероприятий, принятия далеко идущих обязательств. Рузвельт просто желал встретиться с Черчиллем, познакомиться с ним поближе, обменяться идеями и информацией, продемонстрировать моральное единство.
Ранним утром 9 августа огромная махина линкора «Принц Уэльский», все еще носившая на корпусе следы недавнего морского боя с «Бисмарком», вышла из низко стелившегося тумана и бросила якорь. Вскоре Черчилль взбирался по трапу на «Августу», в то время как президент ожидал его, держась за руку стоящего рядом Эллиотта, а оркестр играл национальный гимн.
– Наконец-то мы встретились, – произнес Рузвельт.
Премьер-министр вручил президенту письмо от английского короля. Сопровождавшие лидеров лица были представлены друг другу. Вскоре все оставили главных участников встречи наедине, за исключением Гопкинса, который прибыл на «Принце Уэльском» вместе с Черчиллем. После ленча к ним присоединился Эллиотт. Оба лидера в это время глубоко погрузились в обсуждение проблем ленд-лиза, дипломатии и американского общественного мнения. Вечером, после того как президент и премьер-министр отобедали жареными цыплятами, омлетом со шпинатом и шоколадным мороженым в кают-компании «Августы», Черчилль по предложению Рузвельта дал свой захватывающий обзор военной обстановки.
Администрация поначалу отнеслась к инициативе Трумэна сдержанно. Его расследование, полагали, поставит власти, как минимум, в неловкое положение. Хотя расследование проводил человек Рузвельта, такая акция способствовала бы росту претензий сената на контроль над программой развития оборонной промышленности. Трумэн считался тогда (ему 57 лет) политиком местного масштаба, с весьма скромными достижениями. Более беспокоило Белый дом другое расследование, проводившееся конгрессменом из палаты представителей Юджином Коком от штата Джорджия, противником «нового курса». При содействии Бирнса решили: Трумэн должен опередить этого конгрессмена. Рузвельт не имел ничего против – не помешает иметь еще один источник информации о положении дел в оборонных отраслях; ведь он обсуждал уже с руководством министерства обороны предложение создать небольшую организацию, призванную подготовить отчет на основе конкретных фактов.
Специальную комиссию сената по расследованию хода реализации оборонной программы утвердили без возражений 16 сенаторов; правда, Бирнс урезал ассигнования на ее деятельность на 15 тысяч долларов, и его поддержали только Трумэн, 4 демократа и 2 республиканца. Вскоре члены комиссии углубились в изучение мероприятий администрации в оборонной сфере. Их работа получала огласку в газетах под броскими заголовками. Под влиянием работы комиссии правительственные чиновники признали с поразительной искренностью, что программе не хватает широты кругозора, графики не выдерживаются, население страны не подготавливается к жизни в условиях мобилизационной экономики. На одном из этапов работы комиссии ее представитель Том Коннэли готов был даже потребовать проведения заседаний в закрытом режиме:
– Мы просто расписываемся перед всем миром в том, что… у нас царит хаос.
Снова в стране начали раздаваться обвинения в неспособности президента к твердому руководству. С американцами, утверждал Уолтер Липпман, обращаются так, как они этого заслуживают. «В отношении к ним отсутствуют серьезность, прямота, ответственность и достоинство. К людям подходят с позиций лукавства, неискренности, снисходительности и раздражения». Фрэнк Кент из «Балтимор сан» отмечал, что в отношениях между гражданами отсутствует здоровое начало именно потому, что его нет в отношениях между лидерами. Дэвиду Лилиенталу во время прибытия в Вашингтон из Ноксвилла, где он руководил Управлением долины реки Теннесси, кто-то напомнил о начале 1933 года – долгих часах бездействия, возбуждении и замешательстве, переживаниях в связи с некомпетентностью. «Но есть разница между тем временем и этим, – записал он в дневнике. – Тогда были смелые инициативы руководства, волнующие призывы. Нынешним действиям не хватает свежести и энергии того времени…»
Как относился президент к подобным упрекам? Вероятно, чувствовал, что понимает особенности своего времени лучше, чем его критики. Они просто не в состоянии оценить ту сеть ограничений, в которой он находился. Взывать к небесам с просьбами дать тебе силу и решительность недостаточно. Перед президентом стояла задача вовлечь миллионы избирателей, тысячи общественных деятелей и сотни политиков в Вашингтоне в водоворот событий, исход которых зависел как от каждодневных крайностей политики, так и временами от перелома в общественном мнении и принятия верного решения. Ключевая категория здесь – политики. В середине лета президент испытал на Капитолийском холме нечто похожее на последний шанс спасения от пресса. Это вызвало острые споры в расколотой администрации, которой он пытался руководить, и было чревато опасностью увязнуть в этих спорах.
Закон 1940 года о выборочном призыве на военную службу, вступивший в силу в разгар выборной кампании, заключал в себе определенный политический компромисс – ограничение службы новобранцев двенадцатью месяцами. К началу лета 1941 года перед Рузвельтом и руководством министерства обороны стояла перспектива распада армии в предстоящий критический период времени. Президенту не хотелось вновь возбуждать дебаты о призыве. Он понимал, какие неприятности это повлечет: военные станут обвинять его в нарушении данного им торжественного обещания, вновь поднимут крик изоляционисты, а паникующие конгрессмены могут провалить все нововведения. Его сторонники в конгрессе, Рэйберн и Маккормик, настроены пессимистически относительно прохождения в законодательном собрании мер по увеличению срока военной службы. Опросы общественного мнения свидетельствовали о том, что население разделилось почти поровну в отношении к этому вопросу. Президент позволил Стимсону и Маршаллу взять инициативу на себя. По их требованию он обратился в конгресс с настоятельной просьбой одобрить законопроект об увеличении срока военной службы.
События приобрели оборот более опасный, чем предполагал Рузвельт. Хэм Фиш усмотрел в этой мере и часть чудовищного заговора с целью вовлечь страну в войну. Активизировались филиалы комитета «Америка прежде всего». За подписью сенатора Уилера выпущен миллион почтовых открыток антивоенного содержания. Это побудило Стимсона обвинить Уилера в совершении поступка, близкого к государственной измене, за что позже министру пришлось извиниться. После согласия администрации на ряд компромиссов – включая продление срока службы до восемнадцати месяцев вместо неограниченного – законопроект прошел в сенате без затруднений. Однако в палате представителей он принят большинством всего в один голос – 203 против 202. Ренегаты объявились в каждой секции трехпартийной коалиции Рузвельта.
Армию спас всего один голос. Эпизод наводил на печальные размышления. Ни Белый дом, ни министерство обороны не смогли провести в конгрессе работу по привлечению его представителей на свою сторону квалифицированно. Палата представителей сплошь забита трусами, даже сторонники увеличения срока военной службы стремились тем или иным способом переложить ответственность за законопроект на президента. Призывники, открыто осуждая своего Верховного главнокомандующего и председателя Комитета начальников штабов, начали выводить на стенах общественных туалетов надписи: «Прокатим конгресс на выборах в октябре». Представители администрации отмечали, что на Капитолийском холме не только существует оппозиция политике Белого дома, но также глубокая личная неприязнь к ней и самому Рузвельту.
Даже среди высокопоставленных представителей администрации крепло убеждение, что президент не обеспечивает ясного, эффективного и целеустремленного руководства.
Если вашингтонские властные структуры в целом еще не отреагировали на кризисную ситуацию в мире, то в «обычной администрации» почти в буквальном смысле господствовал невоенный стиль деятельности. Даже Белый дом был вынужден следовать привычкам и процедурам, сложившимся за пятнадцать десятилетий президентской рутины. Глава государства открыл первый бейсбольный турнир 1941 года и наблюдал за тем, как «Янки», тоже следовавшие традициям, выигрывают у «Сенаторов». Выступил с эмоциональной речью перед тысячами людей, собравшимися на лужайке Белого дома по случаю ежегодного верчения пасхальных яиц. Приветствовал обычные делегации гостей, награждал обычными медалями и оказывал разного рода почести, несмотря на попытки Папы Уотсона сократить число подобных церемоний. Принимал обычные почести, всерьез и по протоколу; был вынужден принять в подарок гориллу от вооруженных сил «Свободной Франции» в Африке, участвовал в церемонии избрания Фалы президентом лающих собак Англии. Ему угрожали смертью, что тоже необычно.
Подобно всем высокопоставленным представителям исполнительной власти, президент тратил много времени на добывание денег и поиск нужных людей. Весной 1941 года заоблачные расходы на оборону вызвали сильное напряжение налоговой структуры, сложившейся в мирное время. Эти расходы увеличились вдвое и даже втрое по сравнению с предыдущими месяцами. Росло беспокойство относительно равномерности распределения в обществе бремени кризиса. Представитель министерства финансов сообщил Комитету палаты представителей по путям и способам изыскания денежных средств, что одна компания, имевшая оборонные заказы на 70 миллионов долларов, платила налоги по состоянию на 1940 год, хотя ее прибыль возросла в 30 раз по сравнению с этим годом.
Президент неоднократно менял свою точку зрения на налоговую реформу в зависимости от показаний политического термометра. И Моргентау, и упомянутый комитет палаты представителей поддерживали положение, предусматривавшее заполнение супругами единой налоговой декларации, чтобы покончить со злоупотреблением в отношении существовавшего на тот момент законодательства со стороны состоятельных налогоплательщиков в таких штатах, как Калифорния, где было распространено совместное пользование собственностью мужем и женой. Однако Рэйберн считал это «чертовски опасным… Все замужние работающие женщины, все католические священники и приверженцы епископальной церкви возражали против этого. Рузвельт рекомендовал министерству финансов не настаивать на этом положении по политическим соображениям, но требовал ужесточить налогообложение сверхприбылей и удивил налоговую службу требованием взимать налоги с личного дохода, превышающего 100 тысяч долларов в год, на 99,5 или на 100 процентов.
– Ну и что? – говорил президент. – Никто из нас и не мечтает иметь доход сто тысяч долларов в год, и много ли людей декларируют такие доходы?
Однако Рузвельт не настаивал и на конфискациях. В любом случае государство нуждалось в увеличении доходов. Летом дефицит бюджета приблизился к беспрецедентной цифре 14 миллиардов долларов. Потребовав весной увеличения суммы налоговых сборов на 3,5 миллиарда долларов, в конце июля Рузвельт рекомендовал включить в число налогоплательщиков лиц с более низкими доходами, ранее освобожденных от налогов. Эта мера имела целью не только увеличить сбор налогов в государственный бюджет, но также дать почувствовать налогоплательщикам с низкими доходами, что они тоже вносят вклад в оборонные усилия страны.
В эти месяцы на долю Рузвельта выпал жребий сделать наиболее важные и наиболее удачные назначения. Первого июля Чарлз Эванс Хьюз, который в свои 79 лет все еще выглядел как воплощение председателя Верховного суда, ушел в отставку. Ему, очевидно, должен был наследовать 49-летний министр юстиции Джексон, испытанный сторонник «нового курса», друг президента, отличный адвокат, искусный посредник и переговорщик. Однако пресса и организованные адвокатские круги отдавали предпочтение одному из судей Верховного суда – 69-летнему Харлану Стоуну, независимо мыслящему, умеренному либералу, который помог высшей судебной инстанции освободиться после 1930 года от застарелого консерватизма и перейти к признанию федеральной власти как важного фактора государственной жизни.
Несколько недель общество жило ожиданием, кому достанется место председателя Верховного суда – Джексону, Стоуну или какой-нибудь темной лошадке. «Мы все считаем, что верховным судьей должны быть вы, – писал Стоуну известный адвокат, – но кто может сказать, какой выбор сделает Ф.Д.Р.? У него ведь нет ни малейшего представления о том, каким должен быть судья. Все считают, что он выберет…» Президент посовещался со своим другом Феликсом Франкфуртером, все еще остававшимся главным юридическим консультантом «нового курса». Тот указал на обстоятельство, которое Рузвельту было очевидно и ранее: назначение Стоуна, республиканца, повысит имидж президента как беспристрастного лидера в период испытаний. Президент колебался недолго, а возможно, колебаний и вовсе не было, – он отдавал освобожденное Стоуном место Джексону и делал его наиболее вероятным преемником нового верховного судьи.
Назначение Стоуна заслужило одобрение со стороны разных политических и общественных кругов. Оно «так ясно, определенно и, безусловно, справедливо, – говорил Арчибалд Маклейш, – оно прозвучало на весь мир как нужное слово, высказанное в нужное время».
Не все назначения президента оказались такими легкими и уместными. Оборонные усилия породили острую потребность в изобретательных исполнителях, которые могли эффективно вести дело, не поддаваясь корыстным влияниям. В апреле президент предложил создать в системе государственной гражданской службы дополнительно 85 тысяч мест. Эта мера вызвала одобрение в кругах, выступавших за совершенствование деятельности правительства, но продемонстрировала и слабость исполнительной власти, поскольку государственная гражданская служба, освободившаяся от коррупции и уязвимости перед лоббизмом, стала также укрытием для чиновников-рутинеров, отличавшихся отсутствием инициативы и воображения в условиях развития оборонного потенциала, а следовательно, прикрытием для деятельности «обычной администрации».
Рузвельт продолжал колебаться при осуществлении политических назначений. Он считал необходимым проведение оборонными ведомствами надпартийной политики. Но на него оказывали сильное давление в самом Белом доме – даже его помощники и секретари, включая Мисси Лехэнд и Грейс Талли, – с целью исключить назначение в оборонном секторе республиканских политиков с подмоченной репутацией или их помощников на гражданские должности. Президент писал Джесси Джоунсу, которого сторонники «нового курса» считали наиболее злостным нарушителем устоявшейся практики, что не возражает против принятия в некоторые оборонные ведомства «десятков людей, ненавидящих администрацию и сопротивляющихся в течение ряда лет всем конструктивным переменам». Но в наиболее ответственных ведомствах «честно говоря… нам следует иметь людей, – писал президент, – которые будут работать на нас, верят нам, а не просто отделываются пустыми словами о преданности делу… Как вы думаете?». Джоунс хранил молчание.
Однако в обстановке правления «обычной администрации», правления в тревожный период середины 1941 года, президент резко порвал с традицией. Этот разрыв повлиял в некоторой степени на образ жизни американцев в последующие годы. Весной 1941 года дискриминация в оборонных отраслях и, что особенно поразительно, в финансируемых федеральным правительством программах обучения и найма рабочей силы толкала негритянских лидеров на новый виток воинственности. В апреле Национальный негритянский совет потребовал от президента отменить своим указом дискриминационные меры во всех федеральных учреждениях. Встречи У. Уайта и близких к нему лидеров черных с Хиллмэном и рядом других руководителей оборонной программы произвели на свет лишь обещания администрации кое-что предпринять. Но негры добивались четкой программы действий против дискриминации. В качестве крайней меры давления на правительство воинственный глава Братства проводников спальных вагонов Филипп. А. Рэндолф предложил провести марш на Вашингтон, если администрация не введет жесткие меры против дискриминации. Эту идею подхватили Уайт, Лестер Грэнгер из городской лиги и другие негритянские руководители. Организаторы марша угрожали привести в Вашингтон 1 июля десятки тысяч черных.
Отношение Рузвельта к правам негров заключало в себе сложный комплекс из личного сочувствия, социального патернализма, политической чувствительности к радикальной формулировке этих прав и расизму в конгрессе, а также оценки практического значения этой проблемы для реализации оборонной программы. В течение нескольких лет Элеонора Рузвельт пыталась добиться некоторого взаимопонимания между негритянскими лидерами и ее супругом, а также его администрацией. Еще в 1935 году она пробовала убедить Стива Эрли, что Уильям Уайт вовсе не был оскорбительно вызывающим и грубым, пусть он и одержим борьбой за принятие закона против суда Линча; ведь «если бы я была цветной, – говорила она, – то, полагаю, страдала бы той же одержимостью» – комплекс мученичества типичен для национальных меньшинств, равно как «вероятно, и комплекс неполноценности». Политика администрации в этом вопросе, если она вообще была когда-либо сформулирована, заключалась в реализации принципа – разделение, но равенство в вооруженных силах, на гражданской службе и в оборонных отраслях путем увещевания боссов предприятий. Но разделением часто подрывалось равенство. Поведение Рузвельта обескураживало воинственные группировки черных и борцов за права человека. Он неохотно шел на контакты с беспокойными негритянскими лидерами, снова и снова проповедовал в письмах в негритянские организации принцип «равных возможностей». В предвыборной кампании 1940 года он взял перед лидерами чернокожих американцев более определенные обязательства, чем прежде. Теперь борцы за гражданские права требовали от него как соблюдения своих принципов, так и выполнения своих обещаний.
Он с тревогой следил за растущими приготовлениями к маршу, угрожавшему бесцеремонно разрушить имидж национального единства, который президент заботливо создавал. Когда прямое, но негласное давление на чернокожих лидеров не дало результатов, президент выступил с обращением к ним через супругу. «У меня сильное впечатление, что вы совершаете роковую ошибку, – писала Элеонора Рузвельт Рэндолфу за три недели до даты запланированного марша. – Боюсь, что марш повернет вспять прогрессивные тенденции, которые наметились по крайней мере в армии, увеличения возможностей и уменьшения сегрегации». В нынешний напряженный период, продолжала Элеонора, инцидент может возбудить в конгрессе «даже более резкую оппозицию со стороны определенных групп, чем в прошлом». Когда-то крестовые походы приносили успех, но их время прошло.
Ясно, что это послание исходило от президента, так же как и от первой леди. И все же Рэндолф не соглашался отступить, пока не будет издан президентский указ против расовой дискриминации. Рузвельт попытался сделать все возможное на пути компромисса: он встречался с Рэндолфом и Уайтом, а также с боссами оборонных предприятий, приказал Управлению по промышленному производству подходить к решению расовых проблем «оперативно и продуктивно». Он мобилизовал все свои способности убеждать и примирять. Президент по-прежнему решительно возражал против марша. Что произойдет, если маршами на Вашингтон пойдут ирландцы и евреи, задавал он вопрос на встречах и сам на него отвечал: американцы отвергнут их как акты насилия.
И все же президент стал уступать. В конце июня, когда марш еще стоял в повестке дня, он организовал встречу миссис Рузвельт, Обри Уильямса, главы Национальной молодежной администрации, и мэра Ла Гардиа с негритянскими лидерами Нью-Йорка. Участники встречи вскоре зашли в тупик. Рэндолф и Уайт пригрозили организовать также марш на мэрию.
– За что? Что я сделал? – возмутился мэр.
Однако на встрече обговорили проект президентского указа, и президент его одобрил. Почти в самый последний момент марш отменили.
Президентский указ № 8802, изданный 25 июня 1941 года, столь мягок, что напоминает обращение понтифика. Работодателям и профсоюзам вменяется в обязанность «обеспечить полное и равноправное участие в производственной деятельности оборонных отраслей всех рабочих без дискриминации по признакам расы, веры, цвета кожи и национального происхождения». Контракты с предприятиями оборонной промышленности включат это положение. Федеральные учреждения, ответственные за программы профессионально-технического обучения, обязываются реализовывать их без всякой дискриминации. При Управлении по промышленному производству создается Комитет по справедливому найму на работу, правда без реальных полномочий. Указ, признанный впоследствии исторической вехой грандиозной внутренней битвы в стране, негритянские лидеры встретили со смешанными чувствами, а большая пресса – со сдержанным любопытством. Комитет, которому президент предоставил скромные денежные средства, неторопливо заработал. Однако это только начало.
ВСТРЕЧА В АРДЖЕНТИИ
Третьего августа 1941 года, поздним воскресным утром, президентский поезд выполз из душного Вашингтона и направился на север. Франклин Рузвельт с небольшой группой приятелей поехали покататься на лодках и порыбачить. В конце дня президентская компания прибыла в Нью-Лондон, штат Коннектикут. Там Верховного главнокомандующего вооруженными силами страны переправили на борт его яхты «Потомак», и в зареве вечерней зари она направилась в длинный залив Лонг-Айленда.На следующее утро яхта с трепещущим на вершине мачты президентским стягом, бросившая якорь у Саут-Дартмута, штат Массачусетс, на виду у толпы в несколько сот человек, собравшихся на берегу, приняла на борт норвежскую принцессу Марту и ее двух дочерей, шведского принца Карла с окружением и отплыла в залив Баззардс, где президент и его августейшие гости рыбачили с кормы яхты. Улов оказался приличным Вечером «Потомак» вернулся в Саут-Дартмут, президент встал за руль моторной лодки «Крис-Крафт», чтобы высадить гостей у яхт-клуба. На другой день «Потомак», со все еще развевающимся президентским стягом, проследовала на север через канал мыса Код, где зеваки, разинув рот от удивления, наблюдали крупные фигуры президента и его приближенных, сидящих на второй палубе.
Но они видели не президента. Еще раньше, поздним вечером, «Потомак» примчался в тихие воды у западной оконечности острова Мартас-Виньярд, где в вечерней мгле ожидали 7 военных кораблей. Рано утром следующего дня президента и его команду переместили на борт тяжелого крейсера «Августа». Его военные эксперты были уже на корабле. Вскоре «Августа» двигалась на всех парах на восток, мимо плавучего маяка у Нантукетской банки, затем повернула на север. Командир корабля адмирал Эрнст Дж. Кинг принял все меры предосторожности. Впереди по обоим бортам «Августы» шли эсминцы, а перед носом крейсера двигался трал. Недавно установленный радар нащупывал путь в тумане. Через два дня небольшой флот приблизился к побережью Ньюфаундленда и вскоре вошел в небольшой залив бухты Арджентии, обрамленный низкими холмами, которые покрывали тощие сосны и кусты. Здесь ожидал американцев Уинстон Черчилль, прибывший на военном корабле «Принц Уэльский».
Произошла встреча, которую президент и премьер-министр долго ждали, – встреча, которой они были вынуждены дожидаться из-за бурных событий 1940-го и 1941 годов. Опытные политики, они ее тщательно продумали. Чтобы напустить побольше туману и избежать ненужных страхов и ожиданий у себя на родине, Рузвельт настоял на строгой секретности встречи. Даже Грейс Талли не имела представления о поездке президента. Из-за принятых мер предосторожности времени для подготовки встречи почти не осталось, не определили повестку дня. Военачальников уведомили о ней тоже в последний момент. Сын президента Франклин получил приказ явиться на «Августу» к главнокомандующему так неожиданно, что терялся в догадках, не получит ли взбучку от адмирала Кинга. Столь же был озадачен Эллиотт Рузвельт, вызванный из места расположения своей эскадрильи. Черчилль предпочел бы более открытую встречу. Он хотел заявлений о большом значении англо-американского единства, обсуждения важных вопросов, планирования конкретных мероприятий, принятия далеко идущих обязательств. Рузвельт просто желал встретиться с Черчиллем, познакомиться с ним поближе, обменяться идеями и информацией, продемонстрировать моральное единство.
Ранним утром 9 августа огромная махина линкора «Принц Уэльский», все еще носившая на корпусе следы недавнего морского боя с «Бисмарком», вышла из низко стелившегося тумана и бросила якорь. Вскоре Черчилль взбирался по трапу на «Августу», в то время как президент ожидал его, держась за руку стоящего рядом Эллиотта, а оркестр играл национальный гимн.
– Наконец-то мы встретились, – произнес Рузвельт.
Премьер-министр вручил президенту письмо от английского короля. Сопровождавшие лидеров лица были представлены друг другу. Вскоре все оставили главных участников встречи наедине, за исключением Гопкинса, который прибыл на «Принце Уэльском» вместе с Черчиллем. После ленча к ним присоединился Эллиотт. Оба лидера в это время глубоко погрузились в обсуждение проблем ленд-лиза, дипломатии и американского общественного мнения. Вечером, после того как президент и премьер-министр отобедали жареными цыплятами, омлетом со шпинатом и шоколадным мороженым в кают-компании «Августы», Черчилль по предложению Рузвельта дал свой захватывающий обзор военной обстановки.