Страница:
— Вы слышали что-нибудь о Кэйрю и Ролинсоне?
— Я слышал о Кэйрю.
— Да, оба они были английскими исследователями, которые явились сюда, чтобы объяснить нам, бедным африканцам, где находятся озера и реки, о которых мы и без того знали. Но дело не в этом. В 1824 году они приплыли в Бупанду, совершенно не имея представления о существовании друг друга и с совершенно различными целями. В марте они случайно встретились на пути к Бонголе. В то время они были единственными европейцами в Экваториальной Африке. Философ Юнг называл это синхронностью. Мы изучали Юнга в университете; и, по моему мнению, этот человек был шарлатаном. Пойдемте выпьем.
Он положил Уилсону руку на плечо, и они двинулись на другую сторону сквера.
9
10
11
12
13
— Я слышал о Кэйрю.
— Да, оба они были английскими исследователями, которые явились сюда, чтобы объяснить нам, бедным африканцам, где находятся озера и реки, о которых мы и без того знали. Но дело не в этом. В 1824 году они приплыли в Бупанду, совершенно не имея представления о существовании друг друга и с совершенно различными целями. В марте они случайно встретились на пути к Бонголе. В то время они были единственными европейцами в Экваториальной Африке. Философ Юнг называл это синхронностью. Мы изучали Юнга в университете; и, по моему мнению, этот человек был шарлатаном. Пойдемте выпьем.
Он положил Уилсону руку на плечо, и они двинулись на другую сторону сквера.
9
Отель «Звезда Африки» когда-то слыл самым изысканным отелем между Кейптауном и Фесом. Теперь от него мало что осталось. Король Эдуард VII останавливался здесь, будучи принцем Уэльским, его примеру последовал Стэнли, разыскивавший Ливингстона, а потом, значительно позднее, — Элизабет Тейлор и Ричард Бартон, это уже во время съемок «Клеопатры». Верхние этажи смотрели пустыми глазницами окон на проспект 16 июля 1960 года. Знаменитая веранда прогнулась под тяжестью мешков с песком, а тяжелые катушки проволоки и термиты подточили ее колонны.
Но каким-то чудом не пострадал бар «Колониальная комната». Уилсон чуть не вскрикнул от удивления, когда шагнул за тяжелый бархатный занавес из замусоренного холла в плюшевый полумрак зала. Официанты в белых пиджаках и при бабочках разносили напитки между лакированными столиками и выгородками, обитыми кожей, под негромкий говор, звон бокалов и постукивание льдинок в стаканах. Вентиляторы с широкими лопастями, расположенные на потолке, с характерным ленивым шуршанием разгоняли горячий воздух. Бар являл собой поразительную фантазию из древесины красных тропических пород и резных статуэток туземцев, крокодилов и змей с серебряными глазами. Над полкой с набором бутылок на мохнатой от пыли веревке висел парадный портрет королевы Виктории. Европейские бизнесмены в костюмах, выдержанных в легких тонах, общались с партийными деятелями и чернокожими военнослужащими. Дым от сигар клубами поднимался к потолку из гофрированной жести.
— Нам придется получить у метрдотеля пиджаки и галстуки, — сказал Тулж. — Таковы правила. Без пиджака и галстука в заведение не пускают.
Несколько минут спустя, надев яркие фланелевые куртки и галстуки семидесятых годов, они заняли выгородку около стойки.
— Шикарное место, — сказал Уилсон. — Это все равно что пить, находясь в машине времени.
— Да, — ответил Тулж. — Тут на какое-то время забываешь о войне. Фактически это единственное, что осталось в нашей бедной стране от цивилизации. Мой отец служил здесь официантом до провозглашения независимости. Тогда сюда не пускали черных. В 1954 году Секуху устроил здесь сидячую демонстрацию против расовой дискриминации. В шестидесятых годах он приходил сюда в белом смокинге и при черном галстуке точно в восемь часов вечера каждую среду выпить рюмку джина с биттером и продолжал это делать даже после того, как запретил в стране все западное. Сохранив «Колониальную комнату» в первозданном виде, мы выражаем уважение этому великому человеку.
Тулж подал знак официанту, тот сразу подошел к ним и пожал Тулжу руку.
— Это мой шурин Ранжи, — пояснил Тулж. Ранжи пожал руку и Уилсону. Это был бупу с красноватым цветом лица и залысинами на голове.
— Предлагаю джин и биттер, — сказал Тулж.
— А вы сами это будете пить? — поинтересовался Уилсон.
— Как всегда.
— Звучит убедительно.
Ранжи пошел к стойке. Тулж сначала посмотрел ему вслед, потом показал на портрет Виктории, едва различимый в сигарном дыму:
— Там, в лесу, люди думают, что старая королева все еще жива. Они называют ее «ну Ванлази», что означает «Великая мать». По их мнению, она помогает при рождении детей и охраняет домашний очаг вместе с бузу, богиней родовых схваток. Я, как человек образованный, отвергаю религиозные предрассудки, но скажу вам честно: Викторианская эпоха — это великий период в нашей истории. В то время был построен канал Мпванза, соединивший озеро Бупу с морем. Через джунгли было проложено множество дорог, в том числе и чугунка. Мы до сих пор всем этим пользуемся. Кроме того, у нас появились больницы. Лучшие бупу обучались за казенный счет в школах при религиозных миссиях, а затем в Кембридже, они становились хорошими руководителями. Мой дед был одним из таких людей. Да, страну эксплуатировали, вывозили алмазы, древесину, олово, медь, но взамен мы получили великое благо. Мы получили Закон, который принес нам благословенный мир. Все это кануло в прошлое. Сейчас мы топим друг друга в собственной крови.
Ранжи принес джин и биттер на помятом серебряном подносе. Некоторое время Тулж и Уилсон пили молча. Уилсон наблюдал за людьми у стойки. Виктория пристально взирала на них, словно сама цивилизация. На какой-то момент Уилсону почудилось, что определенность существует, что порядок — нечто большее, чем иллюзии, хотя Крикет и говорила по-другому.
Тулж вздохнул и нагнулся вперед. Глаза у него мерцали непомерной усталостью.
— Я расскажу вам, что происходило со мной после тех самых петушиных боев в вашей стране — помните? Когда вы спасли меня от расправы толпы. Мы с братом убежали в лес, оттуда на шоссе, соединяющее два штата, и двинулись пешком в город. Наш поход продолжался несколько часов под необычно яркими звездами. В пути мои страхи рассеялись, и я впервые за многие годы серьезно задумался. Я понял, что мне будет грозить опасность, даже если я закроюсь на замок в собственной спальне до тех пор, пока продолжается наша гражданская война, пока остается в живых хоть один анду. Сельские жители здесь у нас говорят: в год Льва самое безопасное место — это быть рядом со львами. Я решил вернуться на родину и принять участие в патриотической борьбе таких же, как я, бупу.
Я продал свое имущество, сел на самолет, летевший в Бужумболу, пешком пересек границу и присоединился к ПФБ, который вел бои в джунглях восточнее Семе. Я воевал пять месяцев и стал свидетелем множества бессмысленных убийств. Однажды (у меня сердце обливается кровью, когда я вспоминаю об этом случае) мы вошли в деревню анду, полную женщин и детей. Мы забрали детей, чтобы сделать из них рабов, а женщин изнасиловали и убили. Я никогда не забуду, как мой товарищ обезглавил еще живую шестнадцатилетнюю девушку, вырвал у нее сердце, съел, а потом сексуально надругался над ее кровоточащим телом. Может быть, я стал слишком чувствителен в Америке, но, по-моему, от подобных ритуалов следует напрочь отказаться. Я испытал такой ужас, что решил найти некий средний путь для бупу и анду. Но прежде чем я продолжу рассказ, мистер Уилсон, я хотел бы получить от вас ответ на важные для меня вопросы.
— О'кей, — согласился Уилсон.
Тулж достал из кармана пачку египетских сигарет. В ней оставалось две штуки. Он предложил одну Уилсону, тот отказался. Тулж прикурил и положил погашенную спичку в керамическую пепельницу, по краю которой шла надпись золотыми буквами «Звезда Африки». Когда он вновь посмотрел на Уилсона, у него были глаза человека, принявшего серьезное решение.
— Как вы оказались среди этих порочных людей?
— Рыжеволосая женщина. Я последовал за ней через Атлантику. Это длинная история. Теперь она моя жена.
— А, женщина, — произнес Тулж так, словно что-то понял.
— В общих чертах.
Тулж на секунду задумался.
— Вы участвуете в операциях, связанных с работорговлей в моей стране?
— Не по собственной воле.
— Но вы пользуетесь доверием людей, которые участвуют?
— Более или менее.
— Но вы не с ними, вы уверены?..
— Я постараюсь выразиться предельно ясно, — ответил Уилсон. — Мне кажется, я всегда знал, что мир — весьма дурное место, но до недавнего времени я вел осторожную жизнь эгоиста, я старался не видеть зло, внушал себе, что оно не существует. И я по-прежнему не верю в то, что зло является естественным состоянием множества людей на Земле. Не исключено, что я глупый оптимист. Пират Пейдж и его шайка творят зло по отношению ко всем. Если я могу каким-либо образом помешать им, я сделаю это даже ценой своей жизни. — Он несколько смутился от выспренности своих слов, но именно их он и хотел произнести. Значительность сказанного вызвала у него легкое покалывание в пальцах ног.
— Очень хорошо, — с удовлетворением сказал Тулж. — В таком случае это не слепой случай, а Божественное провидение свело нас во второй раз. Мои друзья полагают, что эта война имеет коммерческую подоплеку. Верхушки бупу и анду наживаются, продавая в рабство соплеменников бизнесменам из промышленно развитых стран. Мои друзья убеждены: если мы перестанем торговать людьми, то война прекратится. И я с ними согласен.
— Кто такие ваши друзья?
Тулж потряс головой:
— Сначала скажите, поможете ли нам?
Уилсон бросил взгляд на королеву Викторию, висевшую над стойкой, и расправил плечи:
— Сигаретка у вас, надеюсь, еще осталась?
Но каким-то чудом не пострадал бар «Колониальная комната». Уилсон чуть не вскрикнул от удивления, когда шагнул за тяжелый бархатный занавес из замусоренного холла в плюшевый полумрак зала. Официанты в белых пиджаках и при бабочках разносили напитки между лакированными столиками и выгородками, обитыми кожей, под негромкий говор, звон бокалов и постукивание льдинок в стаканах. Вентиляторы с широкими лопастями, расположенные на потолке, с характерным ленивым шуршанием разгоняли горячий воздух. Бар являл собой поразительную фантазию из древесины красных тропических пород и резных статуэток туземцев, крокодилов и змей с серебряными глазами. Над полкой с набором бутылок на мохнатой от пыли веревке висел парадный портрет королевы Виктории. Европейские бизнесмены в костюмах, выдержанных в легких тонах, общались с партийными деятелями и чернокожими военнослужащими. Дым от сигар клубами поднимался к потолку из гофрированной жести.
— Нам придется получить у метрдотеля пиджаки и галстуки, — сказал Тулж. — Таковы правила. Без пиджака и галстука в заведение не пускают.
Несколько минут спустя, надев яркие фланелевые куртки и галстуки семидесятых годов, они заняли выгородку около стойки.
— Шикарное место, — сказал Уилсон. — Это все равно что пить, находясь в машине времени.
— Да, — ответил Тулж. — Тут на какое-то время забываешь о войне. Фактически это единственное, что осталось в нашей бедной стране от цивилизации. Мой отец служил здесь официантом до провозглашения независимости. Тогда сюда не пускали черных. В 1954 году Секуху устроил здесь сидячую демонстрацию против расовой дискриминации. В шестидесятых годах он приходил сюда в белом смокинге и при черном галстуке точно в восемь часов вечера каждую среду выпить рюмку джина с биттером и продолжал это делать даже после того, как запретил в стране все западное. Сохранив «Колониальную комнату» в первозданном виде, мы выражаем уважение этому великому человеку.
Тулж подал знак официанту, тот сразу подошел к ним и пожал Тулжу руку.
— Это мой шурин Ранжи, — пояснил Тулж. Ранжи пожал руку и Уилсону. Это был бупу с красноватым цветом лица и залысинами на голове.
— Предлагаю джин и биттер, — сказал Тулж.
— А вы сами это будете пить? — поинтересовался Уилсон.
— Как всегда.
— Звучит убедительно.
Ранжи пошел к стойке. Тулж сначала посмотрел ему вслед, потом показал на портрет Виктории, едва различимый в сигарном дыму:
— Там, в лесу, люди думают, что старая королева все еще жива. Они называют ее «ну Ванлази», что означает «Великая мать». По их мнению, она помогает при рождении детей и охраняет домашний очаг вместе с бузу, богиней родовых схваток. Я, как человек образованный, отвергаю религиозные предрассудки, но скажу вам честно: Викторианская эпоха — это великий период в нашей истории. В то время был построен канал Мпванза, соединивший озеро Бупу с морем. Через джунгли было проложено множество дорог, в том числе и чугунка. Мы до сих пор всем этим пользуемся. Кроме того, у нас появились больницы. Лучшие бупу обучались за казенный счет в школах при религиозных миссиях, а затем в Кембридже, они становились хорошими руководителями. Мой дед был одним из таких людей. Да, страну эксплуатировали, вывозили алмазы, древесину, олово, медь, но взамен мы получили великое благо. Мы получили Закон, который принес нам благословенный мир. Все это кануло в прошлое. Сейчас мы топим друг друга в собственной крови.
Ранжи принес джин и биттер на помятом серебряном подносе. Некоторое время Тулж и Уилсон пили молча. Уилсон наблюдал за людьми у стойки. Виктория пристально взирала на них, словно сама цивилизация. На какой-то момент Уилсону почудилось, что определенность существует, что порядок — нечто большее, чем иллюзии, хотя Крикет и говорила по-другому.
Тулж вздохнул и нагнулся вперед. Глаза у него мерцали непомерной усталостью.
— Я расскажу вам, что происходило со мной после тех самых петушиных боев в вашей стране — помните? Когда вы спасли меня от расправы толпы. Мы с братом убежали в лес, оттуда на шоссе, соединяющее два штата, и двинулись пешком в город. Наш поход продолжался несколько часов под необычно яркими звездами. В пути мои страхи рассеялись, и я впервые за многие годы серьезно задумался. Я понял, что мне будет грозить опасность, даже если я закроюсь на замок в собственной спальне до тех пор, пока продолжается наша гражданская война, пока остается в живых хоть один анду. Сельские жители здесь у нас говорят: в год Льва самое безопасное место — это быть рядом со львами. Я решил вернуться на родину и принять участие в патриотической борьбе таких же, как я, бупу.
Я продал свое имущество, сел на самолет, летевший в Бужумболу, пешком пересек границу и присоединился к ПФБ, который вел бои в джунглях восточнее Семе. Я воевал пять месяцев и стал свидетелем множества бессмысленных убийств. Однажды (у меня сердце обливается кровью, когда я вспоминаю об этом случае) мы вошли в деревню анду, полную женщин и детей. Мы забрали детей, чтобы сделать из них рабов, а женщин изнасиловали и убили. Я никогда не забуду, как мой товарищ обезглавил еще живую шестнадцатилетнюю девушку, вырвал у нее сердце, съел, а потом сексуально надругался над ее кровоточащим телом. Может быть, я стал слишком чувствителен в Америке, но, по-моему, от подобных ритуалов следует напрочь отказаться. Я испытал такой ужас, что решил найти некий средний путь для бупу и анду. Но прежде чем я продолжу рассказ, мистер Уилсон, я хотел бы получить от вас ответ на важные для меня вопросы.
— О'кей, — согласился Уилсон.
Тулж достал из кармана пачку египетских сигарет. В ней оставалось две штуки. Он предложил одну Уилсону, тот отказался. Тулж прикурил и положил погашенную спичку в керамическую пепельницу, по краю которой шла надпись золотыми буквами «Звезда Африки». Когда он вновь посмотрел на Уилсона, у него были глаза человека, принявшего серьезное решение.
— Как вы оказались среди этих порочных людей?
— Рыжеволосая женщина. Я последовал за ней через Атлантику. Это длинная история. Теперь она моя жена.
— А, женщина, — произнес Тулж так, словно что-то понял.
— В общих чертах.
Тулж на секунду задумался.
— Вы участвуете в операциях, связанных с работорговлей в моей стране?
— Не по собственной воле.
— Но вы пользуетесь доверием людей, которые участвуют?
— Более или менее.
— Но вы не с ними, вы уверены?..
— Я постараюсь выразиться предельно ясно, — ответил Уилсон. — Мне кажется, я всегда знал, что мир — весьма дурное место, но до недавнего времени я вел осторожную жизнь эгоиста, я старался не видеть зло, внушал себе, что оно не существует. И я по-прежнему не верю в то, что зло является естественным состоянием множества людей на Земле. Не исключено, что я глупый оптимист. Пират Пейдж и его шайка творят зло по отношению ко всем. Если я могу каким-либо образом помешать им, я сделаю это даже ценой своей жизни. — Он несколько смутился от выспренности своих слов, но именно их он и хотел произнести. Значительность сказанного вызвала у него легкое покалывание в пальцах ног.
— Очень хорошо, — с удовлетворением сказал Тулж. — В таком случае это не слепой случай, а Божественное провидение свело нас во второй раз. Мои друзья полагают, что эта война имеет коммерческую подоплеку. Верхушки бупу и анду наживаются, продавая в рабство соплеменников бизнесменам из промышленно развитых стран. Мои друзья убеждены: если мы перестанем торговать людьми, то война прекратится. И я с ними согласен.
— Кто такие ваши друзья?
Тулж потряс головой:
— Сначала скажите, поможете ли нам?
Уилсон бросил взгляд на королеву Викторию, висевшую над стойкой, и расправил плечи:
— Сигаретка у вас, надеюсь, еще осталась?
10
Река Мвтутси, протекающая сквозь зеленую мглу джунглей, была похожа на ручеек засыхающей крови. Из густых крон деревьев, росших по ее берегам, внимательно смотрели птицы самых экстравагантных расцветок и обезьяны с пушистыми белыми хвостами. Тишину нарушали лишь постукивания двигателей. Молчали даже москиты. Это были самые тихие джунгли из всех, где ему довелось бывать. Они напоминали зеленый храм, посвященный диковинному божеству бессмысленной плодовитости и неожиданной смерти. Мимо «Ужаса» проплывали трупы солдат, обглоданные крокодилами. Останки слегка покачивались на волнах, направляясь к морю.
В двадцати милях от заброшенного пункта заготовки леса в Улунди река разделялась веером на заросшие лилиями протоки между многочисленных покрытых грязью островков. Яхта медленно преодолевала трясину. Система гидролокации давала сбои из-за близости джунглей, и Пейдж был вынужден прибегнуть к старому приему промера глубины с помощью лески и свинцового грузила. Уилсон уселся на носу яхты и провел целых два дня, опуская и поднимая нейлоновую леску. Он ничего не имел против такого вида службы. Это позволяло не общаться с экипажем и предаваться размышлениям. Большую часть путешествия яхту сопровождал древесный сорокопут с черными крыльями и длинным хвостом. Он располагался то на гакаборте, то на кормовом леере и, подобно другим птицам, которых Уилсон здесь видел, не издавал ни единого звука.
— На месте африканца я бы подумал, что эта птица является для нас предвестником беды, чем-то вроде злого духа, — сказал Шлюбер, подойдя к Уилсону и закуривая. Волосы песочного цвета шевелились под легким ветерком, в глазах отражалась зелень джунглей.
Он перегнулся через леер, наблюдая, как сорокопут, облетев корабль, скрывается в деревьях.
— Вы заметили, эта чертова птица путешествует с нами от Улунди?
— Да, — ответил Уилсон. — Но вы, ребята, должно быть, обладаете крепким иммунитетом к неудачам.
— Что вы имеете в виду?
— Сколько раз уже плавали за рабами? — Уилсон опустил в черную воду и поднял леску. — Семнадцать с половиной футов, — крикнул он в сторону кормы.
— Да, да, — ответила Крикет из штурманской рубки.
— Мы пиратствуем шесть лет, — сказал Шлюбер. — В среднем три операции в год, значит, нынешняя — восемнадцатая или двадцатая по счету.
— Подозреваю, если бы неудача, судьба или Фемида, называйте как угодно, захотела настичь вас, то это случилось бы после третьей или четвертой операции. По моим прикидкам, можете спать спокойно.
— Вы не понимаете, — возразил Шлюбер. — Эта операция отличается от предыдущих. Раньше мы никогда не проникали внутрь страны. Честно говоря, у меня поджилки трясутся. Старый «Шторм кар» слишком велик для плавания по рекам. Эта посудина — в самый раз, она доплывет до озера Цуванга, забытого Богом, и, надо сказать, вполне заслуженно. А до этого мы зайдем в Кемал, или Брас, или в любую другую из полудюжины факторий, размещенных вдоль берега реки выше Ригалы, и заберем груз у местных оптовиков. Перекупщики совсем обнаглели, наценки иногда достигают двухсот десяти процентов за голову. Капитан Пейдж решил избавиться от каких бы то ни было посредников. Мы идем к святому источнику, друг мой. Дело рискованное, если вы спросите меня, но и потенциальный доход чрезвычайно велик.
Уилсон опустил груз на несколько футов, и свинец прошуршал по борту. Черный сорокопут пролетел над носом.
— «Ужас» возьмет на борт рабов? — спросил спокойно Уилсон.
— Именно так, — ответил Шлюбер. Дым от его сигареты облачком повис в плотном воздухе.
Уилсон сделал над собой усилие, чтобы не сорваться:
— И сколько человек вы сможете поместить в трюм? Двадцать? Тридцать? Похоже, игра не стоит свеч.
Шлюбер бросил окурок в черную воду.
— В данном случае речь идет не о людях в полном смысле этого слова. Иво — скорее животные. Маленькие негодяи даже не умеют говорить по-человечески, они издают какие-то щелкающие звуки вроде бурундуков.
Уилсон вспомнил дикие, пустые глаза женщин иво в Ригале и содрогнулся.
— Так сколько же вы сумеете затолкать в трюм? — услышал он собственный голос.
Мутная вода Мвтутси с легким шипением обтекала корпус корабля.
— От восьмидесяти до ста. — Шлюбер пожал плечами.
Уилсон стремительно подвинулся к немцу и процедил сквозь зубы:
— Вы, паршивые сукины дети!
Шлюбер сделал шаг назад и покачал головой:
— Я знаю, что вы думаете. Но вынужден вас огорчить. По сравнению с тем, что я уже видел, трюм, набитый невольниками, не производит на меня впечатления.
— Что может быть хуже работорговли?
— Как-нибудь я расскажу вам историю моей жизни, — сказал Шлюбер, — а пока ограничусь следующим. У меня была хорошая работа в одной из лучших франкфуртских фирм, занимающихся анализом хозяйственной деятельности, хорошенькая подружка, почти новый «Порше-911» и милая квартирка. В конце недели мы с друзьями играли в футбол и потребляли добротную немецкую пищу в приличных ресторанах. Мы пили пиво и время от времени покуривали травку. И я бросил это не без сожаления. Я был мертв. Потому что цивилизация, одаривая благами, ими же и убивала нас. Ставка нулевая. А здесь, — он указал на джунгли, — я по крайней мере чувствую, как бьется мое сердце.
Уилсон отвернулся и начал поднимать грузило, демонстрируя несгибаемой спиной презрение к собеседнику. Шлюбер, не зная, что предпринять, выругался и удалился в октаэдр. Впрочем, по правде говоря, Уилсон слишком хорошо понял немца. Он в свое время испытал такую же скуку. Она взвинтила ему нервы, вырвала его из ласковых объятий Андреа, из комфортабельной, хотя и бедной квартиры, где он беззаботно прожил восемь лет, и бросила в глубь африканского континента в компании самых отвратительных людей в мире.
Несколько секунд спустя по правому борту ровная гладь воды Мвтутси забурлила, и Уилсон заметил мутный взгляд доисторического глаза и покрытый твердой кожей бок. Это всплыл и снова ушел под воду крокодил. Пугающая тишина джунглей восстановилась.
В двадцати милях от заброшенного пункта заготовки леса в Улунди река разделялась веером на заросшие лилиями протоки между многочисленных покрытых грязью островков. Яхта медленно преодолевала трясину. Система гидролокации давала сбои из-за близости джунглей, и Пейдж был вынужден прибегнуть к старому приему промера глубины с помощью лески и свинцового грузила. Уилсон уселся на носу яхты и провел целых два дня, опуская и поднимая нейлоновую леску. Он ничего не имел против такого вида службы. Это позволяло не общаться с экипажем и предаваться размышлениям. Большую часть путешествия яхту сопровождал древесный сорокопут с черными крыльями и длинным хвостом. Он располагался то на гакаборте, то на кормовом леере и, подобно другим птицам, которых Уилсон здесь видел, не издавал ни единого звука.
— На месте африканца я бы подумал, что эта птица является для нас предвестником беды, чем-то вроде злого духа, — сказал Шлюбер, подойдя к Уилсону и закуривая. Волосы песочного цвета шевелились под легким ветерком, в глазах отражалась зелень джунглей.
Он перегнулся через леер, наблюдая, как сорокопут, облетев корабль, скрывается в деревьях.
— Вы заметили, эта чертова птица путешествует с нами от Улунди?
— Да, — ответил Уилсон. — Но вы, ребята, должно быть, обладаете крепким иммунитетом к неудачам.
— Что вы имеете в виду?
— Сколько раз уже плавали за рабами? — Уилсон опустил в черную воду и поднял леску. — Семнадцать с половиной футов, — крикнул он в сторону кормы.
— Да, да, — ответила Крикет из штурманской рубки.
— Мы пиратствуем шесть лет, — сказал Шлюбер. — В среднем три операции в год, значит, нынешняя — восемнадцатая или двадцатая по счету.
— Подозреваю, если бы неудача, судьба или Фемида, называйте как угодно, захотела настичь вас, то это случилось бы после третьей или четвертой операции. По моим прикидкам, можете спать спокойно.
— Вы не понимаете, — возразил Шлюбер. — Эта операция отличается от предыдущих. Раньше мы никогда не проникали внутрь страны. Честно говоря, у меня поджилки трясутся. Старый «Шторм кар» слишком велик для плавания по рекам. Эта посудина — в самый раз, она доплывет до озера Цуванга, забытого Богом, и, надо сказать, вполне заслуженно. А до этого мы зайдем в Кемал, или Брас, или в любую другую из полудюжины факторий, размещенных вдоль берега реки выше Ригалы, и заберем груз у местных оптовиков. Перекупщики совсем обнаглели, наценки иногда достигают двухсот десяти процентов за голову. Капитан Пейдж решил избавиться от каких бы то ни было посредников. Мы идем к святому источнику, друг мой. Дело рискованное, если вы спросите меня, но и потенциальный доход чрезвычайно велик.
Уилсон опустил груз на несколько футов, и свинец прошуршал по борту. Черный сорокопут пролетел над носом.
— «Ужас» возьмет на борт рабов? — спросил спокойно Уилсон.
— Именно так, — ответил Шлюбер. Дым от его сигареты облачком повис в плотном воздухе.
Уилсон сделал над собой усилие, чтобы не сорваться:
— И сколько человек вы сможете поместить в трюм? Двадцать? Тридцать? Похоже, игра не стоит свеч.
Шлюбер бросил окурок в черную воду.
— В данном случае речь идет не о людях в полном смысле этого слова. Иво — скорее животные. Маленькие негодяи даже не умеют говорить по-человечески, они издают какие-то щелкающие звуки вроде бурундуков.
Уилсон вспомнил дикие, пустые глаза женщин иво в Ригале и содрогнулся.
— Так сколько же вы сумеете затолкать в трюм? — услышал он собственный голос.
Мутная вода Мвтутси с легким шипением обтекала корпус корабля.
— От восьмидесяти до ста. — Шлюбер пожал плечами.
Уилсон стремительно подвинулся к немцу и процедил сквозь зубы:
— Вы, паршивые сукины дети!
Шлюбер сделал шаг назад и покачал головой:
— Я знаю, что вы думаете. Но вынужден вас огорчить. По сравнению с тем, что я уже видел, трюм, набитый невольниками, не производит на меня впечатления.
— Что может быть хуже работорговли?
— Как-нибудь я расскажу вам историю моей жизни, — сказал Шлюбер, — а пока ограничусь следующим. У меня была хорошая работа в одной из лучших франкфуртских фирм, занимающихся анализом хозяйственной деятельности, хорошенькая подружка, почти новый «Порше-911» и милая квартирка. В конце недели мы с друзьями играли в футбол и потребляли добротную немецкую пищу в приличных ресторанах. Мы пили пиво и время от времени покуривали травку. И я бросил это не без сожаления. Я был мертв. Потому что цивилизация, одаривая благами, ими же и убивала нас. Ставка нулевая. А здесь, — он указал на джунгли, — я по крайней мере чувствую, как бьется мое сердце.
Уилсон отвернулся и начал поднимать грузило, демонстрируя несгибаемой спиной презрение к собеседнику. Шлюбер, не зная, что предпринять, выругался и удалился в октаэдр. Впрочем, по правде говоря, Уилсон слишком хорошо понял немца. Он в свое время испытал такую же скуку. Она взвинтила ему нервы, вырвала его из ласковых объятий Андреа, из комфортабельной, хотя и бедной квартиры, где он беззаботно прожил восемь лет, и бросила в глубь африканского континента в компании самых отвратительных людей в мире.
Несколько секунд спустя по правому борту ровная гладь воды Мвтутси забурлила, и Уилсон заметил мутный взгляд доисторического глаза и покрытый твердой кожей бок. Это всплыл и снова ушел под воду крокодил. Пугающая тишина джунглей восстановилась.
11
Утреннее солнце осветило унылый ландшафт. Джунгли и болота Улунди остались в ночи. Река текла мимо обуглившейся земли с покореженной боевой техникой. Черная безжизненная местность уходила в грязную даль. Вода воняла жженой резиной.
— Это дело рук анду, — прокомментировал обстановку Пейдж. — Около пяти лет назад они обработали площадь шириной в тридцать миль дефолиартами, оставшимися после вьетнамской войны. Этим анду сразу остановили продвижение бупу в направлении Семе. Операцию задумал и осуществил генерал Атуре из АПП. Это был хитрый негодяй, мать его так. «Единственной целью войны, — сказал он мне однажды, — является победа. Кого интересует прочий результат?»
Уилсон смотрел на берег поверх броневых листов, окружавших штурманскую рубку. Кое-где вопросительными знаками торчали кости.
— Сколько времени уйдет на то, чтобы деревья и трава снова выросли?
Пират рассмеялся, оскалив по-волчьи зубы:
— Римляне посыпали окрестности Карфагена солью, чтобы там больше ничего и никогда не росло. И эта территория останется безжизненной по крайней мере еще тысячу лет.
В полдень они проплыли мимо покинутой деревни бупу, за ней снова начались джунгли. Река сузилась до двадцати ярдов. Заросли были настолько густы, что закрывали небо.
— Следите за джунглями, — сказал Пейдж. Уилсон расценил его слова как приказ, пошел к оружейной комнате и взял бинокль.
— Ничего страшного, — успокоил капитан. — Это просто для удовлетворения вашего любопытства.
Уилсон с глупым видом полчаса смотрел в сторону правого берега, пока не увидел огоньки между деревьями.
— Иво, — ответил пират на вопрос Уилсона. — Примитивная мелюзга поклоняется свету.
— Вы имеете в виду солнце?
— Нет. Они поклоняются свету, точнее, электрическим фонарикам. Никто не знает почему. Возможно, потому, что в глубине джунглей, где они живут, чертовски темно. Они собственную мать готовы продать за пяток фонариков, за пару — любимую бабушку. Знаете, что мы везем в трюме?
— Нет.
— Десять ящиков дешевых фонариков с Тайваня. Батарейки отказывают через пару недель. Для иво фонарики — все равно что наркотик. Они все время хотят больше и больше света.
За час до наступления темноты рядом с «Ужасом» появился иво в маленькой, не больше кухонной раковины, лодке, выдолбленной из цельного куска дерева. В волосах у него торчали длинные черные перья, потускневшие от грязи. Грудь и руки пересекали белые полосы, такой же краской были обведены глаза. На шее на куске шпагата висел красный пластиковый фонарик. Иво поднес его к подбородку и несколько раз включил и выключил. На фоне зеленой мглы высвеченное лицо напоминало череп. Иво щелкал фонариком до тех пор, пока течение не унесло его от корабля.
— Это дело рук анду, — прокомментировал обстановку Пейдж. — Около пяти лет назад они обработали площадь шириной в тридцать миль дефолиартами, оставшимися после вьетнамской войны. Этим анду сразу остановили продвижение бупу в направлении Семе. Операцию задумал и осуществил генерал Атуре из АПП. Это был хитрый негодяй, мать его так. «Единственной целью войны, — сказал он мне однажды, — является победа. Кого интересует прочий результат?»
Уилсон смотрел на берег поверх броневых листов, окружавших штурманскую рубку. Кое-где вопросительными знаками торчали кости.
— Сколько времени уйдет на то, чтобы деревья и трава снова выросли?
Пират рассмеялся, оскалив по-волчьи зубы:
— Римляне посыпали окрестности Карфагена солью, чтобы там больше ничего и никогда не росло. И эта территория останется безжизненной по крайней мере еще тысячу лет.
В полдень они проплыли мимо покинутой деревни бупу, за ней снова начались джунгли. Река сузилась до двадцати ярдов. Заросли были настолько густы, что закрывали небо.
— Следите за джунглями, — сказал Пейдж. Уилсон расценил его слова как приказ, пошел к оружейной комнате и взял бинокль.
— Ничего страшного, — успокоил капитан. — Это просто для удовлетворения вашего любопытства.
Уилсон с глупым видом полчаса смотрел в сторону правого берега, пока не увидел огоньки между деревьями.
— Иво, — ответил пират на вопрос Уилсона. — Примитивная мелюзга поклоняется свету.
— Вы имеете в виду солнце?
— Нет. Они поклоняются свету, точнее, электрическим фонарикам. Никто не знает почему. Возможно, потому, что в глубине джунглей, где они живут, чертовски темно. Они собственную мать готовы продать за пяток фонариков, за пару — любимую бабушку. Знаете, что мы везем в трюме?
— Нет.
— Десять ящиков дешевых фонариков с Тайваня. Батарейки отказывают через пару недель. Для иво фонарики — все равно что наркотик. Они все время хотят больше и больше света.
За час до наступления темноты рядом с «Ужасом» появился иво в маленькой, не больше кухонной раковины, лодке, выдолбленной из цельного куска дерева. В волосах у него торчали длинные черные перья, потускневшие от грязи. Грудь и руки пересекали белые полосы, такой же краской были обведены глаза. На шее на куске шпагата висел красный пластиковый фонарик. Иво поднес его к подбородку и несколько раз включил и выключил. На фоне зеленой мглы высвеченное лицо напоминало череп. Иво щелкал фонариком до тех пор, пока течение не унесло его от корабля.
12
Озеро Цуванга в послеполуденном солнце сверкало сусальным золотом. Острый пик горы Мосумбава виднелся над ближайшими холмами, дул прохладный ветерок. Стоя на носу яхты, Уилсон наполнял грудь свежим воздухом, смотрел, как ветер шевелит заросли рогоза И как над ними кружатся ярко-красные птицы. По поверхности озера пробегала легкая зыбь. Летающие рыбки, выскакивая из воды, были похожи на россыпь серебряных монеток. Уилсон видел пеликанов и бакланов, ныряющих за рыбой или ссорящихся между собой, грациозно покачиваясь на волнах. В туманной дали желтел парус рыбацкой лодки бупу, которая направлялась к берегу.
Озеро было знаменито не только своей красотой, но и мрачной историей. Мало кто из белых людей, посетив его, оставался в трезвом уме и твердой памяти. И это за 150 лет исследования Африки европейцами. Уилсон читал в «Нэшнл джиографик» статью об открытии Цуванги. Сэр Олвин Кэйрю искал исток Нигера, бывший в то время великой географической загадкой, в 1830 году. После полутора лет, проведенных в Центральной Африке, еле живой и голодный, Кэйрю добрался до залитых солнцем берегов Цуванги. Это событие как он потом писал, было чем-то вроде светлого пробуждения от темных ужасов джунглей.
«Кэйрю прав, — думал Уилсон, — свет здесь и вправду радует глаз». Однако час спустя он почувствовал присутствие чего-то тревожного, непонятного. Вызывающий беспокойство оттенок туманил голубизну солнечного неба над палубой. Красота, царившая вокруг, не нуждалась в человеческом созерцании. Озеро просто дышало отчужденностью. Пристально вглядываясь в голубые воды, Уилсон понимал, что случилось с Кэйрю, — избыток света свел его с ума. Во вторую свою экспедицию на английском барке «Александер Поуп» он взял, помимо обычного снаряжения, сто пятьдесят почтовых голубей. Две преданные птицы, достигнув британской прибрежной фактории в Вильямспорте, доставили неразборчивые послания о гигантских змеях, лилипутах и бабочках величиной с детского воздушного змея. После этого Кэйрю исчез навсегда.
В 1882 году на базаре в Бонголе чиновник Западноафриканской компании выменял у вождя бупу на охотничий нож английское издание комедий Гольдони в кожаном переплете. С удивлением он спросил у вождя, откуда у него этот томик. Вождь ответил, что давным-давно, когда еще был жив его дед, белый человек подарил эту книгу племени иво и нырнул в озеро, чтобы жить среди рыб. На форзаце книги темнели слова, написанные, похоже, кровью: «Бойся восходящего».
Небо окрасилось в лавандовый цвет, гора и волны сделались неописуемо красивыми. И Уилсон подумал, что кости великого Кэйрю, возможно, сейчас покоятся как раз под килем. Отмытые добела холодными течениями, они лежат среди безымянных моллюсков и странных анемонов, кости англичанина, поглощенного Африкой.
Озеро было знаменито не только своей красотой, но и мрачной историей. Мало кто из белых людей, посетив его, оставался в трезвом уме и твердой памяти. И это за 150 лет исследования Африки европейцами. Уилсон читал в «Нэшнл джиографик» статью об открытии Цуванги. Сэр Олвин Кэйрю искал исток Нигера, бывший в то время великой географической загадкой, в 1830 году. После полутора лет, проведенных в Центральной Африке, еле живой и голодный, Кэйрю добрался до залитых солнцем берегов Цуванги. Это событие как он потом писал, было чем-то вроде светлого пробуждения от темных ужасов джунглей.
«Кэйрю прав, — думал Уилсон, — свет здесь и вправду радует глаз». Однако час спустя он почувствовал присутствие чего-то тревожного, непонятного. Вызывающий беспокойство оттенок туманил голубизну солнечного неба над палубой. Красота, царившая вокруг, не нуждалась в человеческом созерцании. Озеро просто дышало отчужденностью. Пристально вглядываясь в голубые воды, Уилсон понимал, что случилось с Кэйрю, — избыток света свел его с ума. Во вторую свою экспедицию на английском барке «Александер Поуп» он взял, помимо обычного снаряжения, сто пятьдесят почтовых голубей. Две преданные птицы, достигнув британской прибрежной фактории в Вильямспорте, доставили неразборчивые послания о гигантских змеях, лилипутах и бабочках величиной с детского воздушного змея. После этого Кэйрю исчез навсегда.
В 1882 году на базаре в Бонголе чиновник Западноафриканской компании выменял у вождя бупу на охотничий нож английское издание комедий Гольдони в кожаном переплете. С удивлением он спросил у вождя, откуда у него этот томик. Вождь ответил, что давным-давно, когда еще был жив его дед, белый человек подарил эту книгу племени иво и нырнул в озеро, чтобы жить среди рыб. На форзаце книги темнели слова, написанные, похоже, кровью: «Бойся восходящего».
Небо окрасилось в лавандовый цвет, гора и волны сделались неописуемо красивыми. И Уилсон подумал, что кости великого Кэйрю, возможно, сейчас покоятся как раз под килем. Отмытые добела холодными течениями, они лежат среди безымянных моллюсков и странных анемонов, кости англичанина, поглощенного Африкой.
13
«Ужас» на малом ходу вошел в небольшую бухту в западной части озера. Вдоль воды на участке длиной примерно в полмили зазубринами на ровном месте возвышались строения. В сумеречном освещении Уилсон различил военные палатки и сборные дома из гофрированной жести рядом с традиционными конусообразными хижинами бупу из просмоленного тростника. В северной части деревни, на насыпном холме, стояли клетки высотой около четырех футов, обнесенные забором, и колья, увенчанные человеческими головами. Ветер гнал тучи москитов и трупных мух.
— Это единственная база бупу в стране иво «Мгонго эпо» — «Место слез», — сказала Крикет.
Уилсон принял информацию молча.
— Существует, по-видимому, двести кланов иво, которые ведут постоянные междоусобные войны. Я знаю, ты хочешь сказать: воюют и продают друг друга в рабство по нашей вине, им нужны фонарики, которые лежат у нас в трюме. Ну так вот, иво занимаются самоистреблением с незапамятных времен и будут продолжать делать это, когда мы уйдем.
Крикет начала пластами сдирать с запястья обгоревшую кожу. Нос облез и покраснел раньше: средство против загара кончилось еще в Ригале. Она сняла солнцезащитные очки. От глаз, обведенных белыми кругами, разбегались морщинки, которые свидетельствовали о каких-то переживаниях.
— Мне все это так же не нравится, как и тебе, — сказала Крикет. — Но нам придется на некоторое время смириться с этим.
— Ты все время говоришь мне об этом.
— Два года такой жизни, и мы — в Париже. Попытайся думать о нем в течение ближайших дней.
— Да, но через сколько трупов придется перешагнуть, прежде чем мы окажемся на Елисейских полях?
Крикет отвернулась и ничего не ответила.
«Ужас» слегка накренился вправо, когда Мустафа спускал на воду моторную лодку и перелезал через борт. Вместе с ним в лодку сели Пейдж и Шлюбер. Взревел двигатель мощностью в семьдесят лошадиных сил.
— Мы едем в деревню! — прокричал Пейдж, перекрывая монотонное рычание двигателя. Потом он недовольно махнул рукой, Мустафа прибавил газу, и они заскользили назад к тому месту, где у кормового леера стояли Уилсон и Крикет. Пейдж из резиновой лодки смерил их оценивающим взглядом. — Ситуация может оказаться не совсем обычной, и пусть твой муж знает это, — сообщил пират, смотря в глаза Уилсону.
— О'кей, папа, — сказала Крикет.
— Никакой привередливости, никаких разговоров о чертовой нравственности среднего класса, никаких бабских истерик. Понял, гражданин?
Уилсон, помолчав, ответил:
— Пошел ты на хрен, старик.
У Пейджа отвисла челюсть.
— Мустафа, — только и произнес он. Африканец снова прибавил газу, и лодка, задрав нос, помчалась к берегу.
Уилсон следил за тем, как они удалялись. На каменистом берегу в наступающей темноте их поджидали несколько негров.
Час спустя Крикет, Уилсон и Нгуен собрались в рубке, чтобы поужинать холодными закусками. Цифровые приборы на навигационном пульте светились веселыми рождественскими огнями. Уилсон съел бутерброд с сыром и помидором, а также оставшийся от обеда луковый суп с картошкой. Крикет ограничилась салатом и рисовыми пирожками с медом. Вьетнамец умял, орудуя деревянной ложкой, холодную фасоль «фава». Опершись о гакаборт, он смотрел на них, подобно филину, замыслившему недоброе. На коротких радиоволнах сквозь звонкие помехи иногда пробивалась морзянка.
— Капитан Амундсен мог читать телеграфный код, как газету, — сказал Уилсон, думая о своем.
— Забудь об Амундсене, — прошептала Крикет. — Сейчас главное в нашей жизни — не оглядываться в прошлое.
— Капитан Амундсен умереть, — резюмировал Нгуен. — Стать добыча акулы.
— Мне бы хотелось, чтобы все произошло наоборот, — ответил Уилсон. — Чтобы твоя задница стала добычей акул.
— Я не знать, сколько ты оставаться жить, придурок. Это место для тебя не годится. Я чувствовать, как в воздухе витать несчастье. Может быть, именно здесь твоя удача покидать тебя. — Кок тихо хихикнул, почти детский смех повис в темноте.
— Нут, — Крикет показала на кока пальцем, — мне надоело твое дерьмо.
С берега донесся пронзительный крик, за ним людской гам.
Все трое повернулись в сторону деревни, которая сейчас, в начале ночи, просматривалась как смешение огня и дыма костров.
— Они начали, — спокойно сказала Крикет, пряча лицо в тени. — Я не хочу слышать то, что там происходит. Запустите двигатели, мистер Нгуен. На рассвете мы вернемся обратно.
Кок, помешкав в нерешительности, пожал плечами и взялся за рукоятки управления. Вскоре послышался успокаивающий гул работающих двигателей. Крикет отвела корабль примерно на милю к середине озера. Заглушив моторы, она бросила якорь в темную воду, но дна он не достиг: озеро Цуванга — одно из глубочайших в мире. Якорь повис в холодной пучине, словно в космосе. «Ужас» дал крен на правый борт, что было заметно на черном фоне горы Мосумбава.
— Это единственная база бупу в стране иво «Мгонго эпо» — «Место слез», — сказала Крикет.
Уилсон принял информацию молча.
— Существует, по-видимому, двести кланов иво, которые ведут постоянные междоусобные войны. Я знаю, ты хочешь сказать: воюют и продают друг друга в рабство по нашей вине, им нужны фонарики, которые лежат у нас в трюме. Ну так вот, иво занимаются самоистреблением с незапамятных времен и будут продолжать делать это, когда мы уйдем.
Крикет начала пластами сдирать с запястья обгоревшую кожу. Нос облез и покраснел раньше: средство против загара кончилось еще в Ригале. Она сняла солнцезащитные очки. От глаз, обведенных белыми кругами, разбегались морщинки, которые свидетельствовали о каких-то переживаниях.
— Мне все это так же не нравится, как и тебе, — сказала Крикет. — Но нам придется на некоторое время смириться с этим.
— Ты все время говоришь мне об этом.
— Два года такой жизни, и мы — в Париже. Попытайся думать о нем в течение ближайших дней.
— Да, но через сколько трупов придется перешагнуть, прежде чем мы окажемся на Елисейских полях?
Крикет отвернулась и ничего не ответила.
«Ужас» слегка накренился вправо, когда Мустафа спускал на воду моторную лодку и перелезал через борт. Вместе с ним в лодку сели Пейдж и Шлюбер. Взревел двигатель мощностью в семьдесят лошадиных сил.
— Мы едем в деревню! — прокричал Пейдж, перекрывая монотонное рычание двигателя. Потом он недовольно махнул рукой, Мустафа прибавил газу, и они заскользили назад к тому месту, где у кормового леера стояли Уилсон и Крикет. Пейдж из резиновой лодки смерил их оценивающим взглядом. — Ситуация может оказаться не совсем обычной, и пусть твой муж знает это, — сообщил пират, смотря в глаза Уилсону.
— О'кей, папа, — сказала Крикет.
— Никакой привередливости, никаких разговоров о чертовой нравственности среднего класса, никаких бабских истерик. Понял, гражданин?
Уилсон, помолчав, ответил:
— Пошел ты на хрен, старик.
У Пейджа отвисла челюсть.
— Мустафа, — только и произнес он. Африканец снова прибавил газу, и лодка, задрав нос, помчалась к берегу.
Уилсон следил за тем, как они удалялись. На каменистом берегу в наступающей темноте их поджидали несколько негров.
Час спустя Крикет, Уилсон и Нгуен собрались в рубке, чтобы поужинать холодными закусками. Цифровые приборы на навигационном пульте светились веселыми рождественскими огнями. Уилсон съел бутерброд с сыром и помидором, а также оставшийся от обеда луковый суп с картошкой. Крикет ограничилась салатом и рисовыми пирожками с медом. Вьетнамец умял, орудуя деревянной ложкой, холодную фасоль «фава». Опершись о гакаборт, он смотрел на них, подобно филину, замыслившему недоброе. На коротких радиоволнах сквозь звонкие помехи иногда пробивалась морзянка.
— Капитан Амундсен мог читать телеграфный код, как газету, — сказал Уилсон, думая о своем.
— Забудь об Амундсене, — прошептала Крикет. — Сейчас главное в нашей жизни — не оглядываться в прошлое.
— Капитан Амундсен умереть, — резюмировал Нгуен. — Стать добыча акулы.
— Мне бы хотелось, чтобы все произошло наоборот, — ответил Уилсон. — Чтобы твоя задница стала добычей акул.
— Я не знать, сколько ты оставаться жить, придурок. Это место для тебя не годится. Я чувствовать, как в воздухе витать несчастье. Может быть, именно здесь твоя удача покидать тебя. — Кок тихо хихикнул, почти детский смех повис в темноте.
— Нут, — Крикет показала на кока пальцем, — мне надоело твое дерьмо.
С берега донесся пронзительный крик, за ним людской гам.
Все трое повернулись в сторону деревни, которая сейчас, в начале ночи, просматривалась как смешение огня и дыма костров.
— Они начали, — спокойно сказала Крикет, пряча лицо в тени. — Я не хочу слышать то, что там происходит. Запустите двигатели, мистер Нгуен. На рассвете мы вернемся обратно.
Кок, помешкав в нерешительности, пожал плечами и взялся за рукоятки управления. Вскоре послышался успокаивающий гул работающих двигателей. Крикет отвела корабль примерно на милю к середине озера. Заглушив моторы, она бросила якорь в темную воду, но дна он не достиг: озеро Цуванга — одно из глубочайших в мире. Якорь повис в холодной пучине, словно в космосе. «Ужас» дал крен на правый борт, что было заметно на черном фоне горы Мосумбава.