Страница:
– У пленников изможденный вид, – заметила я. Мне было жаль вражеских солдат, хоть они и воевали против нас. Они были все в крови и шли понурив голову. На удушающей полуденной жаре их тела блестели от пота.
– Погоди, когда эти трусы поработают с месяц на моих рудниках, они еще пожалеют, что не погибли в бою.
Это сказал мой муж, который ни разу не сражался в бою, подумала я, а вслух предположила:
– Возможно, их застали врасплох.
– На войне врасплох не застают, женщина. Видишь врага. Нападаешь на него. И убиваешь. Хотя откуда тебе это знать? Ты только в деревьях разбираешься.
Я не стала отвечать. Вместо этого устремила взгляд на процессию, высматривая своих родных. Почти на всех воинах в колонне были шлемы, да и лицо каждого из них было покрыто копотью, поэтому разглядеть кого-то из знакомых было непросто. За пленниками двигался нескончаемый поток пехотинцев. Следом шли боевые слоны, сотни слонов. Они тащили пушки и телеги с трофеями, мешками с зерном и ранеными. На шее каждого слона сидел тщедушный человечек – махаут[14]. В руке он держал палку с крюком на конце, которым он цеплял слона за уши, так управляя животным.
В какой-то миг я с испугом подумала, что пропустила родных, но потом увидела царские знамена, возвещающие о присутствии императора. Барабаня пальцами по седлу, я с нетерпением ждала приближения отца. Он, как всегда, возвращался с войны верхом на одном из наших самых крупных боевых слонов, которые обычно, помимо махаута, несли на себе еще и помост. Отец восседал на подушках под богато украшенным зонтом. К ноге его был прислонен инкрустированный золотом мушкет.
Перед слоном отца и за ним на белых жеребцах ехали мои братья. Их кони были в красочных доспехах из кожи и металла. На каждого было накинуто яркое кожаное покрывало со вставками из меди, серебра и золота, поверх которого крепилось седло. Головы лошадей защищали раскрашенные железные маски.
Я помахала братьям. Дара выехал из колонны и направил коня в мою сторону. Толпа, состоявшая главным образом из крестьян в грязных лохмотьях, расступалась перед его рослым жеребцом. Мой брат бросил монетки нескольким нищим, снял шлем и вытер со лба пот. Дара выглядел несуразно в своей двухслойной кольчуге из стальной сетки и железной чешуи, которая могла выдержать почти любой, даже самый мощный удар. Острые серебряные шипы торчали из его доспехов.
Как и требовали приличия, Дара обменялся любезностями с моим мужем. Они немного поговорили о войне. Должно быть, желая выразить мне свою любовь, Дара наклонился в мою сторону, но, видя, что Кхондамир наблюдает за нами, только улыбнулся:
– Рад видеть тебя, Джаханара.
Мне хотелось дотронуться до брата, но я не шевельнулась, зная, что иначе прогневлю мужа.
– Я скучала по тебе, – отозвалась я. Раздосадованная тем, что не могу обнять брата, я продолжала барабанить пальцами по седлу. – А где мама?
– Где-то в арьергарде. Она хотела ехать верхом, но отец не позволил. Велел, чтоб она отдыхала в паланкине. Срок у нее уже большой. – Дара хитро подмигнул мне, ибо мы оба знали, что отец по-настоящему ничего не мог потребовать от своей жены.
– Можно с ней повидаться? И с тобой?
Мой брат широко улыбнулся. В сравнении с желтыми зубами Кхондамира зубы Дары казались неестественно белыми.
– Завтра в честь победы отец устраивает камаргах[15] в верховьях реки. Приезжай туда, проведем день в шатре.
– Вы не будете участвовать в погоне? – Кхондамир не скрывал изумления, потому что камаргах был у нас самым популярным видом охоты.
Дара пожал плечами:
– Убивать загнанных животных для меня не самое любимое занятие.
– Многим воинам, – заметил Кхондамир, – нравится загонять зверя. И мне тоже.
– Вот и охотьтесь. А я тем временем пообщаюсь с вашей очаровательной женой.
Кхондамир хмыкнул так, будто я была уродиной. Дара напрягся. Мой муж и впрямь сейчас оскорбил меня, или ему это только показалось? Я надеялась, что брат заступится за меня, но он попрощался с нами и поспешил занять свое место в колонне рядом со слоном, на котором сидел отец. Армия входила в Агру, и Кхондамир, заметив, что многие вельможи отправились в свои лавки или по домам, развернул своего коня. Я последовала за мужем, с волнением предвкушая встречу с теми, кого я любила.
За ужином я с трудом сдерживала свое возбуждение, и ночью, когда мой муж запихнул в меня свою мерзость, сумела вытеснить его из сознания. После я спала мало, с нетерпением ожидая наступления нового дня. Мне хотелось потрогать живот мамы, послушать о том, как процветает империя. Теперь я стольких радостей была лишена в жизни.
На рассвете я приготовила Кхондамиру завтрак. Он встал рано, поел без аппетита и поспешил к своему коню. Слуги пойдут пешком, а вот мне предоставили приличную лошадь. Одеяла и провизия были уложены в притороченные к седлам мешки, и мы тронулись в путь, пустив лошадей рысью. Кхондамир вооружился большим луком и мечом, мушкета при нем не было. На такой охоте редко использовались ружья, потому что они не позволяли мужчинам в полной мере продемонстрировать свое мастерство охотников – ведь убить животное выстрелом из ружья проще простого.
Путешествие вдоль реки не было отмечено происшествиями. Мой муж на ходу ел жареную утку и пил арак из бурдюка. Арак – крепкий напиток, его делают из сброженного риса, мелассы и пальмового сока. Однажды я попробовала его, и у меня было такое чувство, что я глотнула жидкий огонь. А Кхондамир пил арак с наслаждением. Иногда целый день или, по крайней мере, до тех пор, пока не надругается надо мной или пока не обделается и не свалится без чувств.
Всю дорогу мы ехали молча. Мой муж не обращал на меня внимания, и я тоже с ним не заговаривала. Однажды он все же повернулся ко мне и раздраженно проговорил:
– Мало-мальски достойная жена хотя бы справилась у мужа о его самочувствии.
– И как ты себя чувствуешь, мой господин, в такой чудесный день? – елейным голосом произнесла я.
Швырнув в мою сторону недоеденную утиную ножку, Кхондамир хлестнул коня, и тот поскакал вперед. Я потрепала по холке свою лошадь и замурлыкала себе под нос. Я знала много песен и сейчас тихо напевала их одну за другой. Под нами проплывала земля. Равнодушное солнце поднималось к зениту. Река становилась уже и быстрей. Деревьев здесь было больше, чем в Агре, они торчали из земли, словно непослушные волосы. Вокруг колыхалась густая степная трава, в которой прятались дикие животные. Высоко в небе я увидела трех ястребов, парящих в воздушных потоках.
Когда мы наконец добрались до императорского лагеря, солнце уже стояло высоко. Я сразу же обратила внимание на большой забор, которым был обнесен лагерь. Забор был сооружен из жердей в рост человека; жерди стояли вертикально и были связаны между собой, образуя круг. Яйцо можно было сварить быстрее, чем пересечь эту арену из конца в конец. В середине находилось еще одно, более плотное круглое деревянное ограждение, в центре которого был установлен шатер.
Во время загонной охоты тысячи солдат брали в кольцо большой участок местности и, стуча в барабаны, начинали медленно сближаться, сгоняя напуганных животных к деревянному ограждению, в котором были оставлены большие проемы. Как только звери забегали в загон, проемы закрывали, и животные оказывались в западне. Затем начиналась охота.
Я несколько раз наблюдала камаргах и должна признаться, что это зрелище не по мне. Мужчины пускали в оленей стрелы, гепарды преследовали более мелкую добычу. В зависимости от размера ограждения, охота могла длиться до самого вечера, а то и несколько дней.
Нынешнее ограждение было относительно небольшим. Значит, отец не хотел долго находиться за городом. У него были более насущные дела, ведь с севера и с юга империи угрожал враг. К тому же отец не очень любил охоту. Сейчас он устроил камаргах лишь для того, чтобы порадовать своих приближенных и офицеров нашей армии. Ведь большинство мужчин обожали охоту.
Дара, как и индусы, верил в переселение душ, поэтому никогда не принимал участия в подобных развлечениях, – как знать, вдруг загнанная лисица окажется кем-то из его предков? Я разделяла отвращение брата к охоте и не стыдилась того, что он, возможно, будет единственным мужчиной в шатре. Пожелав мужу удачи, я спешилась и поспешила скрыться от солнца в тени шатра.
Дара уже был там, сидел на подушке, изучал санскрит, жуя жареные шарики сыра из козьего молока. Немногие мусульмане могли читать на санскрите, и мой брат решил в совершенстве овладеть этим древнеиндийским языком. Мама отдыхала рядом с Дарой. Живот у нее уже был размером с арбуз. Я сняла сандалии и, осторожно ступая между блюдами с едой и сосудами с напитками, пробралась к ней.
– Ой, какая ты большая, – сказала я, кладя ладонь на ее упругий живот.
Мама крепко меня обняла. От нее пахло мускусом.
– Я так соскучилась по тебе, Джаханара.
Мои глаза наполнились слезами, но я постаралась сохранить самообладание.
– Почему тебя так долго не было? – спросила я, вдруг вспомнив весь ужас минувших недель. Чтобы не расплакаться, я прикусила губу. – Ты нужна не только отцу. – Я понимала, что веду себя как ребенок, но моя любовь к маме была сродни тигренку, постоянно требующему мяса, а она оставила меня как раз в такое время, когда я особенно в ней нуждалась.
– Что случилось?
– Замужество, мама. Я вышла замуж.
– Ну и что? – подал голос Дара. Он задал свой вопрос тихо, чтобы не привлечь внимания других женщин, находившихся в шатре.
– А то, дорогой братец, что некоторые люди не столь благородны, какими они тебе представляются, – прошептала я. – И не всем так везет в браке, как тебе. – Я обожала Дару, но порой его наивность придавала мне смелости. – Если б Аллах не сделал тебя мужчиной, возможно, ты на многое смотрел бы иначе.
Дара отложил книгу:
– Кхондамир плохо с тобой обращается? Вчера он мне показался вполне достойным человеком. Он...
– Прекрати, прошу тебя, – сказала я, не желая объяснять ему то, что и так было очевидно.
Мама сжала мою руку:
– Теперь мы дома, Джаханара. И мне жаль, очень жаль, что ты несчастна в браке. Чем тебе помочь?
Мама была бесконечно сильной женщиной, и, услышав ее слова, я села прямо, вдруг испугавшись, что она может счесть меня слабой. Да, я была обижена на родителей за то, что они отдали меня в жены Кхондамиру, но не хотела, чтобы мама думала, будто свое счастье я ставлю превыше долга. Маму, как и меня, выдали замуж без ее согласия, и если я хотела заслужить ее одобрение, то мне следовало скрывать свою боль. Слуги поставили перед нами чаши с водой, ароматизированной лимоном.
– Расскажи, – попросила я, – как было на юге? Как малыш?
– Бьется, как обезьянка. – Мама улыбнулась, потом влажной салфеткой отерла мой лоб и поправила на моей шее нитку жемчуга.
– Больно?
– Нет. Но ощущение странное, хотя я вынашиваю не первого ребенка.
Мама проявляла неподдельный интерес к политике, что не было свойственно женщинам, но, как и всякой женщине – я это точно знала, – ей нравилось становиться матерью. Интересно, смогу ли я быть такой, как она? Достанет ли у меня воли, чтобы быть любящей матерью и женщиной, к которой мужчины относятся с уважением? Да и вообще возможно ли, чтобы женщина, не являющаяся женой императора, сумела добиться такого авторитета?
– Битва была жестокая, – произнесла мама, выводя меня из раздумий. – Я наблюдала со скалы. – Она взглянула на Дару, и я почувствовала, как между ними что-то промелькнуло.
– Что произошло? – спросила я у брата.
Его глаза, обычно такие ясные, затуманились от волнения.
– Я... – начал он и умолк.
Мама опустила голову, и Дара продолжал:
– Я впервые убил человека.
Я не знала, что сказать, ибо Дара человеческую жизнь ценил гораздо больше, чем многие люди его круга.
– О, Дара... – растерянно сказала я.
– Мой мушкет пробил в нем дыру.
– Мне так жаль, очень жаль.
– Мне тоже. Я жалею его, и потрясен тем, что увидел.
– А что ты увидел?
– Нашего брата.
– Аурангзеба?
Дара взял себя в руки, и слова полились из него потоком, будто он уже не мог их сдерживать.
– Он был в первых рядах, с армией. Пыль стояла столбом. Грохот. Слоны ревели от ужаса, а пушки... пушки не умолкали. – Дара потер лоб. – Я едва соображал, Джаханара. Но видел, как Аурангзеб повел за собой солдат. Они шли за ним на смерть. И умирали. Но они прорвали фронт вражеской армии и хлынули в эту брешь, поскальзываясь на крови, падая и не поднимаясь...
– Позже расскажешь, если...
– Ты бы видела его, – продолжал брат, не дав мне высказаться. – Одним ударом меча он сразил сразу двух человек, а в следующее мгновение, потому что наступило время молитвы, опустил свое оружие и повернулся в сторону Мекки. – Дара в изумлении покачал головой. – Вокруг сверкают клинки, беснуются боевые слоны. А ему хоть бы что. Абсолютно спокоен. Помолился и вновь с яростью бросился в бой. Когда враг отступил, Аурангзеб приказал обезглавить погибших и сложил огромную кучу из этих... трофеев.
– Жестоко, я знаю, – сказала мама. – Но солдаты полюбили его за это, и наши враги бежали.
– Да, они его полюбили, – медленно произнес Дара, словно ему непонятно было такое отношение. – Они скандировали его имя и благодарили Аллаха за то, что Аурангзеб с ними. Понимаешь, он ведет в бой только мусульман. Индусов ко мне отправляет. И они охотно идут.
– А отец что думает о таком разделении? – спросила я, прислушиваясь к отдаленному бою барабанов.
– Отец, – отвечал Дара, – хочет, чтобы мы по-прежнему жили в мире с нашими индийскими друзьями. Но Аурангзеба не пытается приструнить.
– И правильно делает, – заметила мама. – Сила отца в его сыновьях. Художники и политики обожают тебя, солдаты – Аурангзеба. Все честь честью.
Я редко не соглашалась с мамой, но сейчас была не согласна, ибо мощь нашей империи зиждилась на армии. Но я даже не пыталась возразить маме.
– Ты правильно поступил, что убил того воина, Дара, – сказала я. – Иначе он убил бы тебя.
Мой брат поблагодарил меня. Он повернулся к западу, и его губы зашевелились в беззвучной молитве. Барабаны били все громче, яростнее. Их бой завораживал. Поднявшись, я выглянула из шатра и увидела зверей, вбегающих в загон. Сначала появились несколько газелей, потом тигр, антилопы, зайцы. Вскоре два десятка животных метались по огороженному кругу. Они все бежали в одном и том же направлении, двигаясь по кругу слева от меня. Ворота закрылись, всадники заулюлюкали, охота началась. Мой муж, вероятно испугавшись, как бы его не затоптали, вел коня в стороне от всех, пуская стрелы в обезумевших животных. Я видела, что ни одна из его стрел не достигает цели.
Мои братья и отец были в числе немногих пеших охотников. Шах и Мурад вместе преследовали кабана, поражая стрелами его окровавленные бока. Отец следовал за ними. Он держал лук наготове, но стрелять не спешил. Аурангзеб находился в самом центре побоища. Его туника была забрызгана кровью, он без устали рубил кривым мечом, и животные одно за другим падали перед ним. Я увидела, как на него прыгнул тигр, но Аурангзеб, будто кобра, сделал резкий выпад вперед и клинком рассек шею зверю. Мертвый тигр повалился на него.
Эта кровавая резня вызвала у меня тошноту. Я села и склонила голову на мамин живот. Мне казалось, я слышу биение сердца младенца, но, возможно, это было эхо барабанного боя.
– Волнуешься? – спросила я маму.
Она пристегнула к моему покрывалу золотую брошь:
– Немного, хотя уже стольких детей родила. Я хочу, чтобы ты была со мной, Джаханара.
Я перестала теребить полу своего халата:
– Ты попросишь моего мужа, чтоб он меня отпустил?
– Конечно. Только судя по тому, что ты о нем рассказываешь, вряд ли он меня послушает. И тогда мне придется оскорбить этого глупца. – Мама поморщилась, и я поняла, что она с удовольствием укажет Кхондамиру на его недостатки. – Ничего, твой отец с ним разберется, – заключила она. – И где бы я ни находилась, ты будешь со мной.
– Правда?
Мама чмокнула меня в щеку:
– Если ты будешь рядом, я легче перенесу боль.
Я обняла маму. Если б я знала, сколько боли ей суждено вынести, я ни за что бы не разомкнула объятий.
Поскольку мама была уже на сносях, я тоже отправилась в Бурханпур. Мой муж, на мое удивление, не очень-то противился моему отъезду. Подозреваю, он был даже рад. В мое отсутствие он мог вволю наслаждаться своими «фруктами», не опасаясь, что я испорчу им веселье. При мне любовницы Кхондамира зачастую смущались, так как в большинстве своем это были благородные юные куртизанки, которым совсем не хотелось нанести оскорбление дочери императора.
Бурханпур – мерзкое место. Этот город почти постоянно находился в зоне военных действий, и его жители вели себя соответственно. Мы остановились за пределами Бурханпура, устроив лагерь посреди бескрайних пшеничных полей. Отец, как и его предшественники, всегда руководил военными действиями из походной столицы. В этом городе, состоящем из неисчислимого множества шатров, проживали сотни тысяч мужчин и женщин. Походная столица представляла собой невообразимый комплекс базаров, больниц, мечетей и храмов; здесь даже был гарем. Помимо огромного количества солдат, на покрытых сеном улицах походной столицы было полно всякого люда – священников, наложниц, торговцев, кузнецов, поваров, художников, всевозможных распорядителей. На окраине во временных конюшнях размещались десятки тысяч слонов, верблюдов и лошадей.
Чтобы пройти этот город из конца в конец, нужно было потратить половину утра. Что интересно, после того как будет дан отпор деканцам, столица будет свернута, погружена на телеги, запряженные быками, и возвращена в Агру. А когда придет пора следующей важной битвы – в пустыне Тар или в Бенгалии, – город вновь перевезут к месту сражения и возведут точно таким же образом, как и в Бурханпуре.
В центре походной столицы находился императорский шатер, самое большое из переносных жилищ в Хиндустане. Этот шатер можно было принять за дворец. Его красные стены высотой были со стоящего на задних ногах слона и образовывали похожее на коробку сооружение, имевшее двести шагов в длину и ширину. Шатер был оборудован всеми удобствами, какие только есть на свете.
Меня поселили вместе с родителями. Отец целыми днями в соседнем шатре разрабатывал тактику и стратегию кампании со своими офицерами, а мы с мамой слушали отдаленный шум сражений, сидя на кашемировых коврах и шелковых подушках. Конечно, было бы приятней, если бы мой слух услаждал щебет птиц, потому что звуки войны вселяли в меня тревогу. Днем беспрерывно грохотали пушки. По ночам спать не давали крики раненых, и мы, вздрагивая, молились до самого рассвета.
В императорском шатре слуги жгли сандаловые благовония, чтобы заглушить тяжелые запахи лагеря. Но это не помогало. Когда бы полы шатра ни распахнулись, вместе с входящим – кто бы ни был этот человек – в наше жилище проникало и зловоние. Тяжелый дух сырого сена, немытых солдатских тел и костров, на которых готовилась пища, смешивался со смрадом гниющей плоти. В лазаретах вокруг нас болели и умирали сотни мужчин. В уходе нуждались десятки раненых слонов и лошадей. Слоны представляли особую ценность для нашей армии, и на их лечение денег не жалели.
Бурханпур с его видами, звуками и запахами был не самым лучшим местом для рождения ребенка. Со дня нашего прибытия в район военных действий мы с мамой только и делали, что молились об окончании войны. Но бойня продолжалась, и только жизнь, зревшая в маме, скрашивала нашу печаль.
На второй неделе нашего пребывания в Бурханпуре ребенок начал вести себя все более беспокойно. Когда у мамы отошли воды, немедленно призвали личного врача императора, который всегда сопровождал отца в военных походах. Рядом с мамой находились я, отец и три повитухи. Обычно мужья не присутствуют при родах, но отец никогда не упускал случая посмотреть, как появляются на свет его дети. Однажды он сказал мне, что это самые счастливые мгновения в его жизни.
Ночь, прохладная и ветреная, была благоприятна для родов. За парусиновыми стенами шатра набирала силу буря, лил сильный дождь. Грохот орудий в кои-то веки превратился в воспоминания.
Мама полулежала на одеялах; под голову и под спину ей подложили подушки. Врач пощупал, как бьется ее сердце, и велел принести чистые простыни. Подле него стояла серебряная чаша с горячей водой, над которой поднимался пар, на куске ткани были разложены металлические инструменты. Один из них был похож на сдвоенные большие ложки. Я несколько раз видела, как рожала мама, и сейчас не сильно волновалась. Она мучилась, но казалась сияющей, как никогда. На мой взгляд, без своих драгоценностей она выглядела еще прекрасней, я ей так и сказала.
– Порой, – тихо призналась она мне, – я ненавижу эти драгоценности. Но бриллианты олицетворяют власть, а без власти я ничего не стою.
Мне никогда не сравниться с ней, подумала я тогда. Мне не суждено быть такой очаровательной, как она. Меня никогда не будут любить так сильно, как ее.
Я поцеловала маму и взяла за руку отца. Мы опустились на колени у ложа мамы, наклонились к ней. Почувствовав первый приступ схваток, сопровождающий родовые схватки, она тихо застонала.
– Начинается, – сказала мама. Несмотря на прохладу, ее лоб покрылся испариной. Когда врач досчитал до двухсот девяноста пяти, ее тело выгнулось от боли. Второй приступ был сильнее, чем первый.
Свечи мерцали в продуваемом насквозь помещении. Врач потрогал мамин живот. Старый хромой человек с длинной бородой, опускавшейся ему на грудь, он принимал роды много раз, – больше, чем можно было насчитать клещей на теле буйвола, – но ребенок императора, должно быть, его чем-то встревожил, ибо чувствовалось, что врач обеспокоен.
– Как мы его назовем? – спросил отец, убирая волосы с маминого лица.
– Его?
– Девочки так яростно не бьются. Да и живот у тебя, любовь моя, никогда еще не был такой большой.
– Мы... – Боль снова пронзила все существо мамы. Она прикусила губу, потом стала дышать глубоко, пытаясь овладеть собой. – Мы назовем его в честь художника, – проговорила она. – А то у нас в стране все сплошь имена воинов и императоров.
Врач подал маме чашку чая:
– Выпейте это, моя госпожа. Вам станет легче.
Мама поблагодарила его. Чай, наверно, оказался горьким, потому что она поморщилась.
– Это яд? – спросила мама, силясь улыбнуться.
– Он убивает только боль.
Ночь шла на убыль, а схватки все продолжались. Интервалы между ними сокращались. Мама металась, из ее глаз лились слезы.
– Как бы я хотел избавить тебя от страданий, – тихо произнес отец. – Забрать твою боль и глубоко в себе ее похоронить.
Я спросила, вытирая маме лоб:
– Первые роды были самые мучительные?
– Если бы, – выдавила мама и вновь застонала от боли. Отец напрягся. Думаю, он физически ощущал ее муки. Мама сказала, что ей нужно что-нибудь зажать в зубах. Я дала ей полотенце. Схватки участились. Ее тихие охи переросли в стоны, стоны сменились криками.
– Ты видишь его? – нетерпеливо спросил отец.
Грянул гром.
– Да, ножку, – ответил врач. – Идет ножками вперед.
Отец побелел. Мне эти слова врача ни о чем не говорили, и я призналась в своем невежестве.
– Это значит, – с беспокойством в голосе объяснил врач, – что ребенок стремится остаться в утробе. Он еще не готов появиться на свет.
Мама закричала, и я стиснула ее руку.
– Он идет, мама, идет. – Обращаясь к маме, я молилась про себя, прося Аллаха облегчить ее страдания.
– Да, – подтвердил отец. – И когда он родится, я всю ночь буду обнимать вас обоих.
Мама попыталась что-то сказать, но из ее груди вырвался лишь стон. Слезы струились по ее щекам. Было видно, что она страшно мучается.
– Про... прошу, – пробормотала она.
– Неужели ты ничего не можешь ей дать? – вдруг спросил отец, посмотрев на врача, и свирепость, прозвучавшая в его голосе, напугала меня.
Старый врач колебался.
– Это опасно, мой повелитель. Но я дам еще немного.
Он влил маме в рот совсем немного чая. Я увидела, что она до крови искусала свой язык. Ее лицо, всегда такое ясное, искажала гримаса боли. Я перевела взгляд на врача. Тот вытащил из-под мамы окровавленное полотенце.
– Тужьтесь сильнее, моя госпожа, – настойчивым тоном произнес он. – Старайтесь.
– Дикая боль, – выдохнула мама.
– Тужьтесь, моя госпожа. Тужьтесь сильнее!
Мама закричала, заметалась. Мы с отцом стали ее держать. Повитухи принесли свежей воды.
– Великий Аллах, – взмолился отец, – пусть это скорее закончится, и я выстрою для тебя прекрасную мечеть. Буду кормить и одевать твоих бедняков.
– Погоди, когда эти трусы поработают с месяц на моих рудниках, они еще пожалеют, что не погибли в бою.
Это сказал мой муж, который ни разу не сражался в бою, подумала я, а вслух предположила:
– Возможно, их застали врасплох.
– На войне врасплох не застают, женщина. Видишь врага. Нападаешь на него. И убиваешь. Хотя откуда тебе это знать? Ты только в деревьях разбираешься.
Я не стала отвечать. Вместо этого устремила взгляд на процессию, высматривая своих родных. Почти на всех воинах в колонне были шлемы, да и лицо каждого из них было покрыто копотью, поэтому разглядеть кого-то из знакомых было непросто. За пленниками двигался нескончаемый поток пехотинцев. Следом шли боевые слоны, сотни слонов. Они тащили пушки и телеги с трофеями, мешками с зерном и ранеными. На шее каждого слона сидел тщедушный человечек – махаут[14]. В руке он держал палку с крюком на конце, которым он цеплял слона за уши, так управляя животным.
В какой-то миг я с испугом подумала, что пропустила родных, но потом увидела царские знамена, возвещающие о присутствии императора. Барабаня пальцами по седлу, я с нетерпением ждала приближения отца. Он, как всегда, возвращался с войны верхом на одном из наших самых крупных боевых слонов, которые обычно, помимо махаута, несли на себе еще и помост. Отец восседал на подушках под богато украшенным зонтом. К ноге его был прислонен инкрустированный золотом мушкет.
Перед слоном отца и за ним на белых жеребцах ехали мои братья. Их кони были в красочных доспехах из кожи и металла. На каждого было накинуто яркое кожаное покрывало со вставками из меди, серебра и золота, поверх которого крепилось седло. Головы лошадей защищали раскрашенные железные маски.
Я помахала братьям. Дара выехал из колонны и направил коня в мою сторону. Толпа, состоявшая главным образом из крестьян в грязных лохмотьях, расступалась перед его рослым жеребцом. Мой брат бросил монетки нескольким нищим, снял шлем и вытер со лба пот. Дара выглядел несуразно в своей двухслойной кольчуге из стальной сетки и железной чешуи, которая могла выдержать почти любой, даже самый мощный удар. Острые серебряные шипы торчали из его доспехов.
Как и требовали приличия, Дара обменялся любезностями с моим мужем. Они немного поговорили о войне. Должно быть, желая выразить мне свою любовь, Дара наклонился в мою сторону, но, видя, что Кхондамир наблюдает за нами, только улыбнулся:
– Рад видеть тебя, Джаханара.
Мне хотелось дотронуться до брата, но я не шевельнулась, зная, что иначе прогневлю мужа.
– Я скучала по тебе, – отозвалась я. Раздосадованная тем, что не могу обнять брата, я продолжала барабанить пальцами по седлу. – А где мама?
– Где-то в арьергарде. Она хотела ехать верхом, но отец не позволил. Велел, чтоб она отдыхала в паланкине. Срок у нее уже большой. – Дара хитро подмигнул мне, ибо мы оба знали, что отец по-настоящему ничего не мог потребовать от своей жены.
– Можно с ней повидаться? И с тобой?
Мой брат широко улыбнулся. В сравнении с желтыми зубами Кхондамира зубы Дары казались неестественно белыми.
– Завтра в честь победы отец устраивает камаргах[15] в верховьях реки. Приезжай туда, проведем день в шатре.
– Вы не будете участвовать в погоне? – Кхондамир не скрывал изумления, потому что камаргах был у нас самым популярным видом охоты.
Дара пожал плечами:
– Убивать загнанных животных для меня не самое любимое занятие.
– Многим воинам, – заметил Кхондамир, – нравится загонять зверя. И мне тоже.
– Вот и охотьтесь. А я тем временем пообщаюсь с вашей очаровательной женой.
Кхондамир хмыкнул так, будто я была уродиной. Дара напрягся. Мой муж и впрямь сейчас оскорбил меня, или ему это только показалось? Я надеялась, что брат заступится за меня, но он попрощался с нами и поспешил занять свое место в колонне рядом со слоном, на котором сидел отец. Армия входила в Агру, и Кхондамир, заметив, что многие вельможи отправились в свои лавки или по домам, развернул своего коня. Я последовала за мужем, с волнением предвкушая встречу с теми, кого я любила.
За ужином я с трудом сдерживала свое возбуждение, и ночью, когда мой муж запихнул в меня свою мерзость, сумела вытеснить его из сознания. После я спала мало, с нетерпением ожидая наступления нового дня. Мне хотелось потрогать живот мамы, послушать о том, как процветает империя. Теперь я стольких радостей была лишена в жизни.
На рассвете я приготовила Кхондамиру завтрак. Он встал рано, поел без аппетита и поспешил к своему коню. Слуги пойдут пешком, а вот мне предоставили приличную лошадь. Одеяла и провизия были уложены в притороченные к седлам мешки, и мы тронулись в путь, пустив лошадей рысью. Кхондамир вооружился большим луком и мечом, мушкета при нем не было. На такой охоте редко использовались ружья, потому что они не позволяли мужчинам в полной мере продемонстрировать свое мастерство охотников – ведь убить животное выстрелом из ружья проще простого.
Путешествие вдоль реки не было отмечено происшествиями. Мой муж на ходу ел жареную утку и пил арак из бурдюка. Арак – крепкий напиток, его делают из сброженного риса, мелассы и пальмового сока. Однажды я попробовала его, и у меня было такое чувство, что я глотнула жидкий огонь. А Кхондамир пил арак с наслаждением. Иногда целый день или, по крайней мере, до тех пор, пока не надругается надо мной или пока не обделается и не свалится без чувств.
Всю дорогу мы ехали молча. Мой муж не обращал на меня внимания, и я тоже с ним не заговаривала. Однажды он все же повернулся ко мне и раздраженно проговорил:
– Мало-мальски достойная жена хотя бы справилась у мужа о его самочувствии.
– И как ты себя чувствуешь, мой господин, в такой чудесный день? – елейным голосом произнесла я.
Швырнув в мою сторону недоеденную утиную ножку, Кхондамир хлестнул коня, и тот поскакал вперед. Я потрепала по холке свою лошадь и замурлыкала себе под нос. Я знала много песен и сейчас тихо напевала их одну за другой. Под нами проплывала земля. Равнодушное солнце поднималось к зениту. Река становилась уже и быстрей. Деревьев здесь было больше, чем в Агре, они торчали из земли, словно непослушные волосы. Вокруг колыхалась густая степная трава, в которой прятались дикие животные. Высоко в небе я увидела трех ястребов, парящих в воздушных потоках.
Когда мы наконец добрались до императорского лагеря, солнце уже стояло высоко. Я сразу же обратила внимание на большой забор, которым был обнесен лагерь. Забор был сооружен из жердей в рост человека; жерди стояли вертикально и были связаны между собой, образуя круг. Яйцо можно было сварить быстрее, чем пересечь эту арену из конца в конец. В середине находилось еще одно, более плотное круглое деревянное ограждение, в центре которого был установлен шатер.
Во время загонной охоты тысячи солдат брали в кольцо большой участок местности и, стуча в барабаны, начинали медленно сближаться, сгоняя напуганных животных к деревянному ограждению, в котором были оставлены большие проемы. Как только звери забегали в загон, проемы закрывали, и животные оказывались в западне. Затем начиналась охота.
Я несколько раз наблюдала камаргах и должна признаться, что это зрелище не по мне. Мужчины пускали в оленей стрелы, гепарды преследовали более мелкую добычу. В зависимости от размера ограждения, охота могла длиться до самого вечера, а то и несколько дней.
Нынешнее ограждение было относительно небольшим. Значит, отец не хотел долго находиться за городом. У него были более насущные дела, ведь с севера и с юга империи угрожал враг. К тому же отец не очень любил охоту. Сейчас он устроил камаргах лишь для того, чтобы порадовать своих приближенных и офицеров нашей армии. Ведь большинство мужчин обожали охоту.
Дара, как и индусы, верил в переселение душ, поэтому никогда не принимал участия в подобных развлечениях, – как знать, вдруг загнанная лисица окажется кем-то из его предков? Я разделяла отвращение брата к охоте и не стыдилась того, что он, возможно, будет единственным мужчиной в шатре. Пожелав мужу удачи, я спешилась и поспешила скрыться от солнца в тени шатра.
Дара уже был там, сидел на подушке, изучал санскрит, жуя жареные шарики сыра из козьего молока. Немногие мусульмане могли читать на санскрите, и мой брат решил в совершенстве овладеть этим древнеиндийским языком. Мама отдыхала рядом с Дарой. Живот у нее уже был размером с арбуз. Я сняла сандалии и, осторожно ступая между блюдами с едой и сосудами с напитками, пробралась к ней.
– Ой, какая ты большая, – сказала я, кладя ладонь на ее упругий живот.
Мама крепко меня обняла. От нее пахло мускусом.
– Я так соскучилась по тебе, Джаханара.
Мои глаза наполнились слезами, но я постаралась сохранить самообладание.
– Почему тебя так долго не было? – спросила я, вдруг вспомнив весь ужас минувших недель. Чтобы не расплакаться, я прикусила губу. – Ты нужна не только отцу. – Я понимала, что веду себя как ребенок, но моя любовь к маме была сродни тигренку, постоянно требующему мяса, а она оставила меня как раз в такое время, когда я особенно в ней нуждалась.
– Что случилось?
– Замужество, мама. Я вышла замуж.
– Ну и что? – подал голос Дара. Он задал свой вопрос тихо, чтобы не привлечь внимания других женщин, находившихся в шатре.
– А то, дорогой братец, что некоторые люди не столь благородны, какими они тебе представляются, – прошептала я. – И не всем так везет в браке, как тебе. – Я обожала Дару, но порой его наивность придавала мне смелости. – Если б Аллах не сделал тебя мужчиной, возможно, ты на многое смотрел бы иначе.
Дара отложил книгу:
– Кхондамир плохо с тобой обращается? Вчера он мне показался вполне достойным человеком. Он...
– Прекрати, прошу тебя, – сказала я, не желая объяснять ему то, что и так было очевидно.
Мама сжала мою руку:
– Теперь мы дома, Джаханара. И мне жаль, очень жаль, что ты несчастна в браке. Чем тебе помочь?
Мама была бесконечно сильной женщиной, и, услышав ее слова, я села прямо, вдруг испугавшись, что она может счесть меня слабой. Да, я была обижена на родителей за то, что они отдали меня в жены Кхондамиру, но не хотела, чтобы мама думала, будто свое счастье я ставлю превыше долга. Маму, как и меня, выдали замуж без ее согласия, и если я хотела заслужить ее одобрение, то мне следовало скрывать свою боль. Слуги поставили перед нами чаши с водой, ароматизированной лимоном.
– Расскажи, – попросила я, – как было на юге? Как малыш?
– Бьется, как обезьянка. – Мама улыбнулась, потом влажной салфеткой отерла мой лоб и поправила на моей шее нитку жемчуга.
– Больно?
– Нет. Но ощущение странное, хотя я вынашиваю не первого ребенка.
Мама проявляла неподдельный интерес к политике, что не было свойственно женщинам, но, как и всякой женщине – я это точно знала, – ей нравилось становиться матерью. Интересно, смогу ли я быть такой, как она? Достанет ли у меня воли, чтобы быть любящей матерью и женщиной, к которой мужчины относятся с уважением? Да и вообще возможно ли, чтобы женщина, не являющаяся женой императора, сумела добиться такого авторитета?
– Битва была жестокая, – произнесла мама, выводя меня из раздумий. – Я наблюдала со скалы. – Она взглянула на Дару, и я почувствовала, как между ними что-то промелькнуло.
– Что произошло? – спросила я у брата.
Его глаза, обычно такие ясные, затуманились от волнения.
– Я... – начал он и умолк.
Мама опустила голову, и Дара продолжал:
– Я впервые убил человека.
Я не знала, что сказать, ибо Дара человеческую жизнь ценил гораздо больше, чем многие люди его круга.
– О, Дара... – растерянно сказала я.
– Мой мушкет пробил в нем дыру.
– Мне так жаль, очень жаль.
– Мне тоже. Я жалею его, и потрясен тем, что увидел.
– А что ты увидел?
– Нашего брата.
– Аурангзеба?
Дара взял себя в руки, и слова полились из него потоком, будто он уже не мог их сдерживать.
– Он был в первых рядах, с армией. Пыль стояла столбом. Грохот. Слоны ревели от ужаса, а пушки... пушки не умолкали. – Дара потер лоб. – Я едва соображал, Джаханара. Но видел, как Аурангзеб повел за собой солдат. Они шли за ним на смерть. И умирали. Но они прорвали фронт вражеской армии и хлынули в эту брешь, поскальзываясь на крови, падая и не поднимаясь...
– Позже расскажешь, если...
– Ты бы видела его, – продолжал брат, не дав мне высказаться. – Одним ударом меча он сразил сразу двух человек, а в следующее мгновение, потому что наступило время молитвы, опустил свое оружие и повернулся в сторону Мекки. – Дара в изумлении покачал головой. – Вокруг сверкают клинки, беснуются боевые слоны. А ему хоть бы что. Абсолютно спокоен. Помолился и вновь с яростью бросился в бой. Когда враг отступил, Аурангзеб приказал обезглавить погибших и сложил огромную кучу из этих... трофеев.
– Жестоко, я знаю, – сказала мама. – Но солдаты полюбили его за это, и наши враги бежали.
– Да, они его полюбили, – медленно произнес Дара, словно ему непонятно было такое отношение. – Они скандировали его имя и благодарили Аллаха за то, что Аурангзеб с ними. Понимаешь, он ведет в бой только мусульман. Индусов ко мне отправляет. И они охотно идут.
– А отец что думает о таком разделении? – спросила я, прислушиваясь к отдаленному бою барабанов.
– Отец, – отвечал Дара, – хочет, чтобы мы по-прежнему жили в мире с нашими индийскими друзьями. Но Аурангзеба не пытается приструнить.
– И правильно делает, – заметила мама. – Сила отца в его сыновьях. Художники и политики обожают тебя, солдаты – Аурангзеба. Все честь честью.
Я редко не соглашалась с мамой, но сейчас была не согласна, ибо мощь нашей империи зиждилась на армии. Но я даже не пыталась возразить маме.
– Ты правильно поступил, что убил того воина, Дара, – сказала я. – Иначе он убил бы тебя.
Мой брат поблагодарил меня. Он повернулся к западу, и его губы зашевелились в беззвучной молитве. Барабаны били все громче, яростнее. Их бой завораживал. Поднявшись, я выглянула из шатра и увидела зверей, вбегающих в загон. Сначала появились несколько газелей, потом тигр, антилопы, зайцы. Вскоре два десятка животных метались по огороженному кругу. Они все бежали в одном и том же направлении, двигаясь по кругу слева от меня. Ворота закрылись, всадники заулюлюкали, охота началась. Мой муж, вероятно испугавшись, как бы его не затоптали, вел коня в стороне от всех, пуская стрелы в обезумевших животных. Я видела, что ни одна из его стрел не достигает цели.
Мои братья и отец были в числе немногих пеших охотников. Шах и Мурад вместе преследовали кабана, поражая стрелами его окровавленные бока. Отец следовал за ними. Он держал лук наготове, но стрелять не спешил. Аурангзеб находился в самом центре побоища. Его туника была забрызгана кровью, он без устали рубил кривым мечом, и животные одно за другим падали перед ним. Я увидела, как на него прыгнул тигр, но Аурангзеб, будто кобра, сделал резкий выпад вперед и клинком рассек шею зверю. Мертвый тигр повалился на него.
Эта кровавая резня вызвала у меня тошноту. Я села и склонила голову на мамин живот. Мне казалось, я слышу биение сердца младенца, но, возможно, это было эхо барабанного боя.
– Волнуешься? – спросила я маму.
Она пристегнула к моему покрывалу золотую брошь:
– Немного, хотя уже стольких детей родила. Я хочу, чтобы ты была со мной, Джаханара.
Я перестала теребить полу своего халата:
– Ты попросишь моего мужа, чтоб он меня отпустил?
– Конечно. Только судя по тому, что ты о нем рассказываешь, вряд ли он меня послушает. И тогда мне придется оскорбить этого глупца. – Мама поморщилась, и я поняла, что она с удовольствием укажет Кхондамиру на его недостатки. – Ничего, твой отец с ним разберется, – заключила она. – И где бы я ни находилась, ты будешь со мной.
– Правда?
Мама чмокнула меня в щеку:
– Если ты будешь рядом, я легче перенесу боль.
Я обняла маму. Если б я знала, сколько боли ей суждено вынести, я ни за что бы не разомкнула объятий.
* * *
РЕБЕНОК родился в сезон дождей. Мама сопровождала отца и его советников в Бурханпур[16], грязное местечко в верхней части Декана. Наши враги стремились отомстить за свое поражение, и поэтому наша армия двинулась на юг, чтобы защитить интересы империи. Я пыталась уговорить маму отказаться от путешествия, но она настояла на своем. Мои родители редко разлучались, и, сколь бы ни разумно было мое предложение, для них было немыслимо, чтобы мама оставалась в Красном форте, пока отец воюет на юге.Поскольку мама была уже на сносях, я тоже отправилась в Бурханпур. Мой муж, на мое удивление, не очень-то противился моему отъезду. Подозреваю, он был даже рад. В мое отсутствие он мог вволю наслаждаться своими «фруктами», не опасаясь, что я испорчу им веселье. При мне любовницы Кхондамира зачастую смущались, так как в большинстве своем это были благородные юные куртизанки, которым совсем не хотелось нанести оскорбление дочери императора.
Бурханпур – мерзкое место. Этот город почти постоянно находился в зоне военных действий, и его жители вели себя соответственно. Мы остановились за пределами Бурханпура, устроив лагерь посреди бескрайних пшеничных полей. Отец, как и его предшественники, всегда руководил военными действиями из походной столицы. В этом городе, состоящем из неисчислимого множества шатров, проживали сотни тысяч мужчин и женщин. Походная столица представляла собой невообразимый комплекс базаров, больниц, мечетей и храмов; здесь даже был гарем. Помимо огромного количества солдат, на покрытых сеном улицах походной столицы было полно всякого люда – священников, наложниц, торговцев, кузнецов, поваров, художников, всевозможных распорядителей. На окраине во временных конюшнях размещались десятки тысяч слонов, верблюдов и лошадей.
Чтобы пройти этот город из конца в конец, нужно было потратить половину утра. Что интересно, после того как будет дан отпор деканцам, столица будет свернута, погружена на телеги, запряженные быками, и возвращена в Агру. А когда придет пора следующей важной битвы – в пустыне Тар или в Бенгалии, – город вновь перевезут к месту сражения и возведут точно таким же образом, как и в Бурханпуре.
В центре походной столицы находился императорский шатер, самое большое из переносных жилищ в Хиндустане. Этот шатер можно было принять за дворец. Его красные стены высотой были со стоящего на задних ногах слона и образовывали похожее на коробку сооружение, имевшее двести шагов в длину и ширину. Шатер был оборудован всеми удобствами, какие только есть на свете.
Меня поселили вместе с родителями. Отец целыми днями в соседнем шатре разрабатывал тактику и стратегию кампании со своими офицерами, а мы с мамой слушали отдаленный шум сражений, сидя на кашемировых коврах и шелковых подушках. Конечно, было бы приятней, если бы мой слух услаждал щебет птиц, потому что звуки войны вселяли в меня тревогу. Днем беспрерывно грохотали пушки. По ночам спать не давали крики раненых, и мы, вздрагивая, молились до самого рассвета.
В императорском шатре слуги жгли сандаловые благовония, чтобы заглушить тяжелые запахи лагеря. Но это не помогало. Когда бы полы шатра ни распахнулись, вместе с входящим – кто бы ни был этот человек – в наше жилище проникало и зловоние. Тяжелый дух сырого сена, немытых солдатских тел и костров, на которых готовилась пища, смешивался со смрадом гниющей плоти. В лазаретах вокруг нас болели и умирали сотни мужчин. В уходе нуждались десятки раненых слонов и лошадей. Слоны представляли особую ценность для нашей армии, и на их лечение денег не жалели.
Бурханпур с его видами, звуками и запахами был не самым лучшим местом для рождения ребенка. Со дня нашего прибытия в район военных действий мы с мамой только и делали, что молились об окончании войны. Но бойня продолжалась, и только жизнь, зревшая в маме, скрашивала нашу печаль.
На второй неделе нашего пребывания в Бурханпуре ребенок начал вести себя все более беспокойно. Когда у мамы отошли воды, немедленно призвали личного врача императора, который всегда сопровождал отца в военных походах. Рядом с мамой находились я, отец и три повитухи. Обычно мужья не присутствуют при родах, но отец никогда не упускал случая посмотреть, как появляются на свет его дети. Однажды он сказал мне, что это самые счастливые мгновения в его жизни.
Ночь, прохладная и ветреная, была благоприятна для родов. За парусиновыми стенами шатра набирала силу буря, лил сильный дождь. Грохот орудий в кои-то веки превратился в воспоминания.
Мама полулежала на одеялах; под голову и под спину ей подложили подушки. Врач пощупал, как бьется ее сердце, и велел принести чистые простыни. Подле него стояла серебряная чаша с горячей водой, над которой поднимался пар, на куске ткани были разложены металлические инструменты. Один из них был похож на сдвоенные большие ложки. Я несколько раз видела, как рожала мама, и сейчас не сильно волновалась. Она мучилась, но казалась сияющей, как никогда. На мой взгляд, без своих драгоценностей она выглядела еще прекрасней, я ей так и сказала.
– Порой, – тихо призналась она мне, – я ненавижу эти драгоценности. Но бриллианты олицетворяют власть, а без власти я ничего не стою.
Мне никогда не сравниться с ней, подумала я тогда. Мне не суждено быть такой очаровательной, как она. Меня никогда не будут любить так сильно, как ее.
Я поцеловала маму и взяла за руку отца. Мы опустились на колени у ложа мамы, наклонились к ней. Почувствовав первый приступ схваток, сопровождающий родовые схватки, она тихо застонала.
– Начинается, – сказала мама. Несмотря на прохладу, ее лоб покрылся испариной. Когда врач досчитал до двухсот девяноста пяти, ее тело выгнулось от боли. Второй приступ был сильнее, чем первый.
Свечи мерцали в продуваемом насквозь помещении. Врач потрогал мамин живот. Старый хромой человек с длинной бородой, опускавшейся ему на грудь, он принимал роды много раз, – больше, чем можно было насчитать клещей на теле буйвола, – но ребенок императора, должно быть, его чем-то встревожил, ибо чувствовалось, что врач обеспокоен.
– Как мы его назовем? – спросил отец, убирая волосы с маминого лица.
– Его?
– Девочки так яростно не бьются. Да и живот у тебя, любовь моя, никогда еще не был такой большой.
– Мы... – Боль снова пронзила все существо мамы. Она прикусила губу, потом стала дышать глубоко, пытаясь овладеть собой. – Мы назовем его в честь художника, – проговорила она. – А то у нас в стране все сплошь имена воинов и императоров.
Врач подал маме чашку чая:
– Выпейте это, моя госпожа. Вам станет легче.
Мама поблагодарила его. Чай, наверно, оказался горьким, потому что она поморщилась.
– Это яд? – спросила мама, силясь улыбнуться.
– Он убивает только боль.
Ночь шла на убыль, а схватки все продолжались. Интервалы между ними сокращались. Мама металась, из ее глаз лились слезы.
– Как бы я хотел избавить тебя от страданий, – тихо произнес отец. – Забрать твою боль и глубоко в себе ее похоронить.
Я спросила, вытирая маме лоб:
– Первые роды были самые мучительные?
– Если бы, – выдавила мама и вновь застонала от боли. Отец напрягся. Думаю, он физически ощущал ее муки. Мама сказала, что ей нужно что-нибудь зажать в зубах. Я дала ей полотенце. Схватки участились. Ее тихие охи переросли в стоны, стоны сменились криками.
– Ты видишь его? – нетерпеливо спросил отец.
Грянул гром.
– Да, ножку, – ответил врач. – Идет ножками вперед.
Отец побелел. Мне эти слова врача ни о чем не говорили, и я призналась в своем невежестве.
– Это значит, – с беспокойством в голосе объяснил врач, – что ребенок стремится остаться в утробе. Он еще не готов появиться на свет.
Мама закричала, и я стиснула ее руку.
– Он идет, мама, идет. – Обращаясь к маме, я молилась про себя, прося Аллаха облегчить ее страдания.
– Да, – подтвердил отец. – И когда он родится, я всю ночь буду обнимать вас обоих.
Мама попыталась что-то сказать, но из ее груди вырвался лишь стон. Слезы струились по ее щекам. Было видно, что она страшно мучается.
– Про... прошу, – пробормотала она.
– Неужели ты ничего не можешь ей дать? – вдруг спросил отец, посмотрев на врача, и свирепость, прозвучавшая в его голосе, напугала меня.
Старый врач колебался.
– Это опасно, мой повелитель. Но я дам еще немного.
Он влил маме в рот совсем немного чая. Я увидела, что она до крови искусала свой язык. Ее лицо, всегда такое ясное, искажала гримаса боли. Я перевела взгляд на врача. Тот вытащил из-под мамы окровавленное полотенце.
– Тужьтесь сильнее, моя госпожа, – настойчивым тоном произнес он. – Старайтесь.
– Дикая боль, – выдохнула мама.
– Тужьтесь, моя госпожа. Тужьтесь сильнее!
Мама закричала, заметалась. Мы с отцом стали ее держать. Повитухи принесли свежей воды.
– Великий Аллах, – взмолился отец, – пусть это скорее закончится, и я выстрою для тебя прекрасную мечеть. Буду кормить и одевать твоих бедняков.