Страница:
А кисть все бегала по пергаменту, засасывая Тессу глубже и глубже, в мир по ту сторону узора. Она опять услышала негромкий звон, напоминавший о прежней ее болезни. Но по черным развевающимся плащам гонцов, как по мосткам, продолжала приближаться к омуту. Тесса вновь запаниковала и на этот раз не смогла совладать с собой. Кожа на голове натянулась туго, точно тетива лука. Она не хотела идти дальше, не хотела видеть, но пальцы не могли остановиться и сами собой выводили новые завитки.
Вспомни Дэверика, сказала она сама себе. Вспомни, что он сделал.
Стиснув зубы, Тесса вызвала в памяти проклятые серые спиральки, которые столько лет мешали ей жить. Двадцать один год над ней издевались, ею манипулировали. А теперь у нее есть шанс узнать, что за этим стояло.
Она может сделать этот последний шаг, и она его сделает.
— Осторожно, мисс. Умоляю вас, не зайдите слишком далеко, — донесся до нее робкий голос Эмита. Но конец фразы Тесса уже не слышала — она снова с головой ушла в свой узор.
Через краски, пергамент, мел она погружалась во что-то безмерно темное, страшное и далекое.
Губы считали кресты и петли, глаза следили за симметричностью рисунка, пальцы сжимали кисть... Тессы Мак-Кэмфри не было больше, она слилась со своим узором. Она словно рассекала волны, продираясь сквозь паутину линий к озеру в центре пейзажа. Дыхание стало прерывистым, как у уставшего от долгого бега человека. Вокруг кричали люди, ржали лошади, бряцало оружие. И над адом битвы господствовал запах гонцов Изгарда Гэризонского.
Тессу охватило странное чувство. Ей показалось, что это место ей знакомо. Она бывала здесь раньше. Она точно попала в свой собственный организм. Она видела темноту своего желудка и осязала мягкость своей кожи. Еще капля краски, еще один крест — и Тесса достигла заветного озера. Она перевела дух и, наклонившись, вгляделась в зеркальную гладь.
Она ничего не увидела — только свое лицо.
Ей следовало бы удивиться. Но Тесса не удивилась. По-видимому, в глубине души она всегда знала правду. Она очутилась не в волшебном мире, созданном искусным магом или ловкими руками фокусника. Она шагнула внутрь себя самой.
Тессу била дрожь. С помощью звона в ушах Дэверик не только вертел ей, как хотел. Он скрывал от нее истинную сущность Тессы Мак-Кэмфри. Он не позволял ей ни на чем сосредоточиваться, слишком глубоко задумываться. Не пускал дальше определенной границы. Целый участок ее мозга был заблокирован намертво.
— Нет! — пробормотала она, не сознавая, что думает вслух. — Нет.
Рука ее бессильно упала на страницу. На непросохших чернилах остались отпечатки пальцев. Что дало Дэверику право вмешиваться в ее жизнь? Что?
— Мисс, мисс! С вами все в порядке? Пожалуйста, поговорите со мной! — Голос Эмита раздавался откуда-то издалека, но все же по его тону Тесса поняла, что наставник ее обеспокоен не на шутку.
Это благотворно подействовало на нее. Тесса немного пришла в себя. Эмит и его мать заботились о ней. Она заботилась о них. Дэверик отобрал у нее что-то очень важное. Но помощник его дал взамен что-то не менее ценное.
— Со мной все хорошо, Эмит. — Голос казался чужим, язык с трудом ворочался во рту.
Эмит положил руку ей на плечо:
— По-моему, на сегодня лучше закончить, мисс. Садитесь-ка к огоньку, передохните.
Тесса покачала головой и снова взялась за кисть. Она должна вернуться в это только что обретенное место. Туда, где сверкали ножи гонцов. Должна понять, зачем ее перенесли в этот мир.
— Подайте мне кроваво-красную краску, Эмит, — попросила она, — узор еще не закончен.
16
Вспомни Дэверика, сказала она сама себе. Вспомни, что он сделал.
Стиснув зубы, Тесса вызвала в памяти проклятые серые спиральки, которые столько лет мешали ей жить. Двадцать один год над ней издевались, ею манипулировали. А теперь у нее есть шанс узнать, что за этим стояло.
Она может сделать этот последний шаг, и она его сделает.
— Осторожно, мисс. Умоляю вас, не зайдите слишком далеко, — донесся до нее робкий голос Эмита. Но конец фразы Тесса уже не слышала — она снова с головой ушла в свой узор.
Через краски, пергамент, мел она погружалась во что-то безмерно темное, страшное и далекое.
Губы считали кресты и петли, глаза следили за симметричностью рисунка, пальцы сжимали кисть... Тессы Мак-Кэмфри не было больше, она слилась со своим узором. Она словно рассекала волны, продираясь сквозь паутину линий к озеру в центре пейзажа. Дыхание стало прерывистым, как у уставшего от долгого бега человека. Вокруг кричали люди, ржали лошади, бряцало оружие. И над адом битвы господствовал запах гонцов Изгарда Гэризонского.
Тессу охватило странное чувство. Ей показалось, что это место ей знакомо. Она бывала здесь раньше. Она точно попала в свой собственный организм. Она видела темноту своего желудка и осязала мягкость своей кожи. Еще капля краски, еще один крест — и Тесса достигла заветного озера. Она перевела дух и, наклонившись, вгляделась в зеркальную гладь.
Она ничего не увидела — только свое лицо.
Ей следовало бы удивиться. Но Тесса не удивилась. По-видимому, в глубине души она всегда знала правду. Она очутилась не в волшебном мире, созданном искусным магом или ловкими руками фокусника. Она шагнула внутрь себя самой.
Тессу била дрожь. С помощью звона в ушах Дэверик не только вертел ей, как хотел. Он скрывал от нее истинную сущность Тессы Мак-Кэмфри. Он не позволял ей ни на чем сосредоточиваться, слишком глубоко задумываться. Не пускал дальше определенной границы. Целый участок ее мозга был заблокирован намертво.
— Нет! — пробормотала она, не сознавая, что думает вслух. — Нет.
Рука ее бессильно упала на страницу. На непросохших чернилах остались отпечатки пальцев. Что дало Дэверику право вмешиваться в ее жизнь? Что?
— Мисс, мисс! С вами все в порядке? Пожалуйста, поговорите со мной! — Голос Эмита раздавался откуда-то издалека, но все же по его тону Тесса поняла, что наставник ее обеспокоен не на шутку.
Это благотворно подействовало на нее. Тесса немного пришла в себя. Эмит и его мать заботились о ней. Она заботилась о них. Дэверик отобрал у нее что-то очень важное. Но помощник его дал взамен что-то не менее ценное.
— Со мной все хорошо, Эмит. — Голос казался чужим, язык с трудом ворочался во рту.
Эмит положил руку ей на плечо:
— По-моему, на сегодня лучше закончить, мисс. Садитесь-ка к огоньку, передохните.
Тесса покачала головой и снова взялась за кисть. Она должна вернуться в это только что обретенное место. Туда, где сверкали ножи гонцов. Должна понять, зачем ее перенесли в этот мир.
— Подайте мне кроваво-красную краску, Эмит, — попросила она, — узор еще не закончен.
16
Гонец смерил Кэмрона взглядом. Из оскаленной звериной пасти стекала слюна. Чудовище шло сгорбившись, раскачиваясь из стороны в сторону. Тонкое лезвие ножа было выставлено вперед, точно пика. Ничего человеческого в нем не было. Нос походил на свиное рыло, вместо щек были глубокие впадины. Оно не моргало. С тех пор как чудовище перевалило через гребень горы, оно ни на секунду — ни спускаясь с крутого склона, ни продираясь сквозь кустарник — не сводило с Кэмрона узких, как щели, горящих желтым огнем глаз.
От него исходил запах полуразложившегося трупа, мочи и фекалий.
Оно успело испачкать свой нож. Кэмрон заметил какое-то темное пятно на конце клинка и застывший жир у рукоятки.
Гонец крикнул что-то низким, скрипучим голосом. Ему ответили, и вскоре Долина Разбитых Камней загудела от их зловещей переклички. Желтые глаза горели голодным огнем. Кэмрон судорожно сглотнул. Фамильный меч Торнов — отличный кривой меч из лучшей стали, дважды прокаленный в пламени, — вдруг показался ему просто легкой, непрочной бамбуковой тросточкой.
Воины окружили своего командира, ожидая приближения врагов. Больше им ничего не оставалось. Все кончено — они позволили заманить себя в ловушку. И вот западня захлопнулась.
Все застилал ядовитый дым от факелов гонцов. У Кэмрона начали слезиться глаза. За спиной у него закашлялся один из рыцарей. Гонцы были всего в нескольких шагах от них. Они не столько шли, сколько разливались по ущелью, темной копошащейся массой заполняя все уголки. Черное кольцо смыкалось вокруг отряда. Кэмрон взглянул в лицо гонцу, который — юноша знал это — должен был убить его. Многое он ожидал увидеть в этом лице, больше похожем на звериную харю. Многое, но не хитрость. Холодное, расчетливое коварство.
Кэмрон содрогнулся. Гонцы — как бы они ни выглядели — на самом деле не звери. Отнюдь нет.
Кэмрон заставил себя унять дрожь. И в этот момент гонцы ринулись в атаку. Они двигались сплошным потоком, точно чудище со множеством голов и одним на всех туловищем.
Кэмрон глубоко вздохнул, набирая побольше воздуха, и, как в воду, кинулся в самую гущу монстров, зарезавших его отца.
Лезвие меча столкнулось с клинком ножа. Сгусток жира на кинжале гонца распался на две половинки. Кэмрон не успел занести меч для следующего удара, как его враг сделал новый выпад. Кэмрон инстинктивно поднял левую руку, чтобы закрыть лицо. Нож стукнулся о металлическую рукавицу и застрял в ней. Конец зазубренного лезвия все же задел запястье Кэмрона. Стиснув зубы, он превозмог боль.
Гонцу хватило доли секунды, чтобы высвободить свой кинжал. Но Кэмрон успел нанести сокрушительный удар. Глаза чудовища широко раскрылись, лязгнули желтые зубы. Обдав Кэмрона зловонным дыханием, чудовище навалилось на него.
Кровь залила руки и лицо Кэмрона. Волосы его зашевелились от ужаса. Ему казалось, что вес собственного тела тянет его к земле, как непосильная ноша. Он видел серую, мертвенного оттенка кожу, чувствовал противоестественный жар тела монстра.
Оно не остановится, пока не умрет.
Кэмрон попытался заслониться мечом, прижав его к груди, как щит. Он слышал хрипы и стоны своих людей. Гонцы шли только вперед. Ни шагу назад. А с гор спускались новые полчища. Развевались плащи, сверкали клинки, глаза метали искры. Казалось, им не будет конца.
Кэмрон вдруг вспомнил о воинах, оставшихся за скалами. Какая участь постигла их? Ответ был слишком ясен. Лучше не думать.
На помощь раненому гонцу пришел другой. Заслонив собой раненого товарища, он атаковал Кэмрона. Из груди его вырывалось низкое утробное урчание, а челюсти шевелились, словно перемалывая чьи-то кости.
Кэмрону пришлось отступить. Быстрыми, почти неуловимыми круговыми движениями меча он создавал вокруг себя невидимый заслон и старался двигаться боком к противникам, чтобы им труднее было попасть в цель. Он не знал, чья кровь заливает глаза — поверженного гонца или же его собственная. Левое запястье точно кипятком жгло. Из пробитой в рукавице дыры тоже капала кровь.
Сквозь ветви деревьев пробивались косые лучи солнца. Кэмрон чувствовал, как оно согревает плечи и затылок. Ветер принес запах горящей травы — и чего-то еще. Кэмрон запретил себе думать, чего именно, запретил отвлекаться от того, что происходило здесь и сейчас.
Длинные тонкие ножи гонцов не могли ни по длине, ни по весу сравниться с широкими мечами рыцарей. Но это не имело значения. Гонцы были проворны и быстроноги — Кэмрону еще не случалось сталкиваться с такими ловкими вездесущими врагами. Легкие кожаные доспехи не мешали им двигаться. Выпады их были стремительны и смертоносны. Они жаждали крови, и ничто не могло остановить их.
Слева от Кэмрона свалился один из его бойцов. Клинок гонца пробил металлический нагрудник рыцаря, и тот рухнул на землю. В окружавшей тело Рифа Хэнистера стене образовалась брешь. Кэмрон увидел, как с полдюжины гонцов кинулись к раненому. На губах их выступила пена, липкие нити слюны свисали с подбородков. Длинные ножи сверкали на солнце. Воин заслонил лицо рукой, но не в его силах было защитить от кромсающих лезвий сами руки, шею, горло.
— Вставай, — прохрипел Кэмрон, — вставай же!
Рыцарь не отзывался.
Я видел, как погибали люди на поле боя, погибали потому только, что слишком тяжелые доспехи не давали им подняться на ноги после первого же падения, всплыли в мозгу Кэмрона слова Райвиса.
Волна гнева обрушилась на Кэмрона. Он бросился вперед, к раненому уже гонцу. Кэмрон ощутил, как меч вонзается в плоть врага, пронзает внутренности. Потом он поудобнее перехватил обмотанную кожаным ремнем рукоятку меча и, держа его наперевес, ударил второго противника в оскаленную морду. Череп чудовища раскололся, из ноздрей хлынула кровь. Кэмрон снова переключил внимание на первого гонца, еще раз перехватил рукоять и изо всей силы вонзил острие в горло врагу. Теперь надо было пробиться к поверженному рыцарю.
Во имя всех богов, он должен помочь ему подняться!
Тело под тяжелыми доспехами заливал горячий пот. Мускулы сжимавшей меч руки ныли от напряжения. Кэмрон видел, что тучи над его отрядом сгущаются все больше. Рыцари постепенно выдыхались. Они уже не проклинали врагов, не делали выпадов, почти не парировали удары. Они только заслонялись мечами вместо щитов и тяжело, со свистом дышали. К щекам приливала кровь, пот заливал глаза. Медленно, шаг за шагом, они отступали; кольцо вокруг тела Рифа Хэнистера сжималось.
Кэмрон рискнул оглянуться на темные полчища гонцов. Эти, наоборот, только начинали расходиться.
Успешно используя все тот же оборонительный маневр, то есть вращая перед собой мечом, Кэмрон добрался наконец до гонцов, напавших на раненого рыцаря. Они успели перерезать ремни, на которых крепились его доспехи, и теперь срывали металлический нагрудник и торопливо, в неудержимом стремлении поскорее вонзить зубы в живую, ничем не защищенную плоть, рвали когтями подбитую ватой нижнюю рубаху.
Шлем рыцаря валялся на земле, а двое гонцов беспрепятственно терзали его голову, уши, горло. Лицо ему до сих пор удавалось защитить, но металлическую рукавицу гонцы давно содрали, и рука превратилась в кровоточащий кусок истерзанного клыками сырого мяса.
Кэмрон кинулся в самую свалку. Красная пелена крови и гнева мешала ему видеть врагов. На месте этого рыцаря мог быть любой из торнских крестьян. Любой из них мог лежать здесь, не в силах подняться и сбросить с себя обезумевших дикарей. Как его отец в ночь своей гибели в замке Бэсс.
Не пытаясь больше защитить бока и спину, Кэмрон без разбору крушил вся и всех вокруг. Меч его снова и снова опускался в гущу копошащихся тел, на сплетенные руки и ноги, сгорбленные плечи, головы... Гонцы — не люди. Они — чудовища и должны быть уничтожены.
Возможно, они наносили ответные удары. Кэмрон ничего не замечал, не чувствовал. Возможно, они перекликались, предупреждая друг друга об опасности. Кэмрон ничего не слышал. Ему надо пробиться к лежащему на земле человеку, вырвать его из мертвой хватки чудовищ. Все остальное не важно. Меч Кэмрона превратился в карающего ангела. Серебрящееся в лучах солнца лезвие стало магической чертой, отделявшей и спасавшей его от свирепых дикарей. И, прокладывая путь сквозь ощетинившиеся клинками ряды врагов, скользя в кровавых лужах, шагая по выпущенным кишкам, он все же прорвался к раненому бойцу и протянул ему руку.
— Вставай, пошли, — прохрипел он. Каждое слово раздирало и без того ободранное горло. — Укройся за моей спиной. Я сделаю для тебя все, что смогу.
И рыцарь ухватился за протянутую руку. Кожа у него была горячая и липкая от крови, но никогда в жизни ни одно прикосновение не казалось Кэмрону таким желанным, не имело такого колоссального значения. Кэмрон рывком поднял раненого на ноги и стал впереди, загораживая его от кинжалов гонцов.
— В круг, скорее в круг, — пробормотал Кэмрон.
Рыцарь не двигался.
Кэмрон с удивлением глянул через плечо туда, где несокрушимым кольцом его бойцы окружили тело юного храбреца, Рифа Хэнистера, первым павшего на поле боя.
Свинцовая рука сжала его сердце. Струйки горячего пота на теле превратились в сосульки.
Никакого кольца там не оказалось. Отряд был уничтожен. Долину заполняли темные полчища гонцов, кровожадных, торжествующих победу. С пронзительными криками они надвигались на Кэмрона — чтобы расправиться и с ним, чтобы убить его.
Голова разрывалась от боли. Ее словно зажали в металлические тиски и надавливали все сильнее и сильнее. Впрочем, на самом деле это была уже не ее голова. Тесса слилась со своим узором, ушла туда, где Кэмрон сражался с врагами среди скал. Она чувствовала запах его пота и вкус его крови во рту. Не на ее виски давила эта непомерная тяжесть, а на его. Не ее желудок скручивали жесточайшие спазмы, а его. Вонь гонцов, их мокрой шерсти и разинутых пастей заполнила комнату. Рука Тессы дрогнула. Впервые за бесконечно долгие часы — или ей только казалось, что прошло столько времени? — рисования и невероятной концентрации всех сил и внимания. Она вдруг ощутила смертельную усталость.
Впрочем, может, она вовсе и не устала. Может, вконец измотан был Кэмрон, а она только почувствовала его состояние как свое собственное.
Она нарисовала себя как одного из участников этой битвы среди осколков огромных валунов, в ущелье, о котором никогда раньше не слышала. Зловоние гонцов и клинки их ножей были частью ее узора. Ее кисть оставляла на пергаменте следы их ног, и с помощью той же кисти она мостила себе дорогу, продираясь сквозь ряды врагов к Кэмрону.
Она нарисовала и самих гонцов, нарисовала чернилами, в состав которых входили уголь, галловая кислота, немного серы и моча. В тусклом свете жировки черные фигурки приобретали желтоватый оттенок. Едкий дым разъедал глаза. Тесса знала, что на самом деле гонцы люди, но изобразила их в виде четвероногих чудовищ с собачьими мордами, когтистыми лапами и толстыми мускулистыми хвостами.
— Четвероногие образины, — так определил их Эмит, и голос его прозвучал до странности напряженно.
Узор получался совсем некрасивым. Нагромождение серых, угольно-черных, темно-красных и мертвенно-синих линий и пятен. Все цвета были какими-то ущербными, безжизненными, не цвета, а скорее блеклые тени на темном фоне. У Тессы пересохло во рту. Во что втянул ее Дэверик? Неужели это она, Тесса Мак-Кэмфри, сидит здесь и малюет эти страшноватенькие картинки?
Ей вдруг ужасно захотелось назад в свой мир, домой.
Тесса вздохнула — дышать было больно, воздух словно царапал ободранное горло. Домой ей не попасть. Даже если с помощью кольца ей удалось бы вернуться в прежнюю жизнь, разве может она оставить Кэмрона и только что спасенного им человека беззащитными и одинокими среди надвигающихся на них гонцов?
В раздумье Тесса вертела в руках кисть. Она начала рисовать, чтобы получить ответ на вопрос: зачем она здесь? Но вместо ответа получила только новые вопросы. Теперь она знала, как попала сюда; она нашла путь, проникла в этот неведомый мир и поняла, что находится он не где-то там, извне, но внутри ее самой, в ее душе. И что теперь? Как она может повлиять на события? Она просто наблюдатель — и не более того. Она не в силах ничего изменить. Во всяком случае, не знает, как это сделать.
Капля пота скатилась по щеке Тессы прямо в рот. Она ощутила на языке неприятный соленый вкус. Тесса вздрогнула. Она все хуже видела Кэмрона, его словно застилало туманом. Только продолжая водить кистью по пергаменту, могла она сохранить связь с тем миром.
— Что мне делать, Эмит? — спросила она, не зная, понимает ли Эмит, о чем идет речь. — Как изменить то, что я вижу на этом узоре?
Судя по едва ощутимому движению воздуха за ее левым плечом, Эмит сокрушенно покачал головой:
— Не знаю, мисс. Не знаю.
Кисть в руках Тессы с треском переломилась. В большой палец воткнулась заноза.
— Должен быть какой-то способ. Думай. Думай!
Эмит тронул ее за плечо:
— Оставьте это. Отложите этот узор, мисс, пока...
— Пока что?! — закричала Тесса. — Пока цела?
С каждой потерянной секундой жизнь Кэмрона и исход битвы ускользали от нее. Тессе казалось, что она предает Кэмрона Торнского. И хотя Эмит продолжал говорить, пытался объяснить, что имел в виду, Тесса бесцеремонно перебила его:
— Мне нужна новая кисть. И краска. Сойдет любая из тех, что еще остались. — Она понимала, что грубо оборвала Эмита, и добавила вместо извинений: — Пойми, Эмит, один человек попал в беду. Он в опасности. Не могу я сейчас бросить этот узор. Просто не могу.
Эмит прокашлялся. Он явно не одобрял замысел Тессы, но все же протянул ей новую кисть. Тесса почувствовала раскаяние — ведь он волновался за нее, не за себя. Но выхода не было. Всю жизнь она старалась ни во что не впутываться, избегала всякой ответственности. Так дальше продолжаться не может. Теперь все по-другому. Она стала другой.
На сей раз она пойдет до конца.
— Только такая осталась, — сказал Эмит, ставя на стол раковину с золотой краской. — Пока вы будете работать, я приготовлю еще.
Тесса кивнула. Она не удивилась, что осталась именно золотая краска: все в этом мире начиналось и кончалось золотом. Она обмакнула кисть в раковину. На этот раз, когда капля краски упала на пергамент, Тесса совершенно явственно услышала шипение — точно масло попало на раскаленную сковороду.
— Что случилось? — раздался над ухом узорщика свистящий шепот Изгарда.
Эдериус вздрогнул: он совсем забыл о короле.
— Ничего, сир, — поспешно отозвался он, поднося левую руку ко лбу. Медленно заживающая ключица снова заныла, заставляя забыть о боли в голове. — Просто спазм, сейчас пройдет.
— Что происходит в Долине Разбитых Камней? — Дыхание Изгарда было как ледяное дуновение у самого уха старого писца. Кончики пальцев короля, как крылышки мотылька, порхали вокруг лица Эдериуса. Узорщик знал, как хочется королю прикоснуться к его коже, знал, как любит властитель Гэризона трогать, осязать то, что считает своей собственностью. Но даже Изгард не осмеливался прерывать работу писца, прошедшего обучение на Острове Посвященных. Даже теперь, хотя вот уже пятьсот лет, как закончился золотой век Острова, истории и слухи о магической силе его обитателей, питая сами себя, по-прежнему внушали людям священный трепет.
Говорили, что в узорах сокрыта таинственная мощь, что порой они смертельно опасны. Рассказывали о людях, сгоревших заживо.
Эдериус улыбнулся — впервые за двадцать один день. Но это была невеселая улыбка. Людям было чего бояться. Эта мощь — не вымысел, она действительно существует. Дело не в красках, не в пергаменте, даже не в узорах, а в самом акте творения. Когда умелая рука проводит линию по чистой странице и чернила впитываются в кожу, разъедая ее, когда писец, овладевший тысячелетним опытом своих предшественников, использует его для создания чего-то нового, тогда невидимые сигналы поступают из этого мира в мир иной. И сила начинает действовать. Те узорщики, что умеют чувствовать ее и владеть ею, могут нарисовать себе оружие, щит, крепость. Могут с помощью волшебных линий и форм вмешиваться в чужие жизни, управлять ими.
Эдериус никогда не спрашивал, откуда берется эта сила. Такими вопросами он перестал задаваться в тот день, когда Изгард настиг Гэмберона на склоне горы к востоку от Сирабеюса и убил его. Это был единственный способ выжить и продолжать жить изо дня в день. Только так можно было существовать, сделав тот выбор, который сделал Эдериус.
Новый спазм заставил его прижать ладони к вискам. Мозг словно кто-то разрывал когтями. От боли Эдериусу казалось, все вокруг двоится, расплывается, принимает странные, причудливые формы. Он посмотрел на лежащий на столе узор, на живую материю, затканную трепещущими, вибрирующими нитями. Что-то не так. Какая-то посторонняя сила вмешалась в его работу. Эдериус ощущал какое-то чуть заметное, но раздражающее подергивание, сотрясение. Эдериус чувствовал на себе тяжелый взгляд Изгарда и потому попытался сделать вид, что все в порядке.
Уловка не подействовала. Ледяное дыхание Изгарда вновь обдало шею и затылок писца.
— В чем дело, Эдериус? Скажи мне, что не так?
Старый узорщик покачал головой:
— Не знаю, сир.
Он стряхнул с кисти капельки серых чернил и погрузил ее в самую черную краску на палитре: размельченный гагат и обсидиан, соединенные со смолой. Блестящие, остроконечные осколки вулканического стекла дополняли густую смесь.
— Никаких ошибок на этот раз, — прошептал Изгард прямо в ухо Эдериусу. Дыхание короля отдавало кислятиной, как свежие и вкусные некогда продукты, протухшие в душной темной комнате. — Слишком долго и тщательно готовилась эта ловушка. Город был разрушен с единственной целью: выманить Кэмрона Торнского и его нового наймита из их логова и заставить принять бой. Я хочу, чтобы оба умерли — оба. Торн получил предупреждение, но предпочел сделать вид, что не заметил его. Это и моя ошибка, не только его. Мне следовало убить мальчишку вместе с отцом, в ту же ночь. А что касается Райвиса Буранского... — Изгард ударил кулаком по столу, — в аду его уже заждались.
Слова Изгарда доносились до Эдериуса откуда-то издалека. Он слышал ненависть в голосе короля, но не более того. Мысли его впитывались в пергамент вместе с красками и чернилами, становились действующими лицами битвы, разыгравшейся далеко на востоке. Изгард все говорил и говорил. Но пока слова и чувства короля соответствовали целям Эдериуса, болтовня не мешала писцу. Пусть говорит. Что-то не так. Его дело — выяснить, что именно, и исправить неполадки, даже если это будет стоить кому-нибудь жизни. Истинный писец должен быть полновластным хозяином своего творения, а не просто смешивать краски и водить кисточкой по пергаменту.
Брок Ломис, рыцарь, которого Кэмрон спас от стаи озверевших гонцов, прикрывал его с тыла. Брок не только поднялся на ноги, он нашел в себе силы поднять меч. Правая его рука беспомощно повисла, но и левой он орудовал так ловко, что ухитрялся держать врагов на почтительном расстоянии.
Просто ощущение, что Брок здесь, рядом, поддерживало Кэмрона, не давало почувствовать себя одиноким и покинутым.
Солнце работало на них. Косые утренние лучи били прямо в морды гонцов. Кэмрон видел золотые отблески в их зрачках и нити слюны между оскаленными клыками. Челюсти чудовищ беспрестанно двигались; красные языки трепетали в разинутых ртах, которые казались слишком маленькими для налезавших друг на друга острых оскаленных зубов.
Кэмрон без остановки махал мечом. Он просто не мог остановиться. Малейшая заминка — и гонцы растерзают его. Они с Броком стояли на небольшом пригорке. Факелы давно погасли, и дым рассеялся. Теперь только зловонное дыхание гонцов портило воздух.
Остальных рыцарей нигде не было видно. Напрасно Кэмрон вглядывался в шевелящуюся темную массу. Но, несмотря ни на что, он не терял надежды. Может быть, кому-нибудь все же удалось выбраться.
То ли из-за слепящего солнца, то ли по другой причине, Кэмрон не знал, но гонцы стали двигаться более вяло. Они перестали лезть напролом, старались уклониться от ударов и колебались прежде, чем ринуться в новую атаку. Даже черты их начали меняться. Глаза больше не горели сумасшедшим огнем, розовые десна и оскаленные зубы теперь были прикрыты губами. Они выглядели почти как люди.
С запада вдруг подул ветерок, и впервые с восхода солнца Кэмрон полной грудью вдохнул свежий воздух. Он рискнул оглянуться через плечо и встретился глазами с Броком Ломисом. Брок не улыбался — до этого было еще далеко, — но его карие глаза больше не были полны страха.
Он тоже почувствовал, что гонцы слабеют.
От него исходил запах полуразложившегося трупа, мочи и фекалий.
Оно успело испачкать свой нож. Кэмрон заметил какое-то темное пятно на конце клинка и застывший жир у рукоятки.
Гонец крикнул что-то низким, скрипучим голосом. Ему ответили, и вскоре Долина Разбитых Камней загудела от их зловещей переклички. Желтые глаза горели голодным огнем. Кэмрон судорожно сглотнул. Фамильный меч Торнов — отличный кривой меч из лучшей стали, дважды прокаленный в пламени, — вдруг показался ему просто легкой, непрочной бамбуковой тросточкой.
Воины окружили своего командира, ожидая приближения врагов. Больше им ничего не оставалось. Все кончено — они позволили заманить себя в ловушку. И вот западня захлопнулась.
Все застилал ядовитый дым от факелов гонцов. У Кэмрона начали слезиться глаза. За спиной у него закашлялся один из рыцарей. Гонцы были всего в нескольких шагах от них. Они не столько шли, сколько разливались по ущелью, темной копошащейся массой заполняя все уголки. Черное кольцо смыкалось вокруг отряда. Кэмрон взглянул в лицо гонцу, который — юноша знал это — должен был убить его. Многое он ожидал увидеть в этом лице, больше похожем на звериную харю. Многое, но не хитрость. Холодное, расчетливое коварство.
Кэмрон содрогнулся. Гонцы — как бы они ни выглядели — на самом деле не звери. Отнюдь нет.
Кэмрон заставил себя унять дрожь. И в этот момент гонцы ринулись в атаку. Они двигались сплошным потоком, точно чудище со множеством голов и одним на всех туловищем.
Кэмрон глубоко вздохнул, набирая побольше воздуха, и, как в воду, кинулся в самую гущу монстров, зарезавших его отца.
Лезвие меча столкнулось с клинком ножа. Сгусток жира на кинжале гонца распался на две половинки. Кэмрон не успел занести меч для следующего удара, как его враг сделал новый выпад. Кэмрон инстинктивно поднял левую руку, чтобы закрыть лицо. Нож стукнулся о металлическую рукавицу и застрял в ней. Конец зазубренного лезвия все же задел запястье Кэмрона. Стиснув зубы, он превозмог боль.
Гонцу хватило доли секунды, чтобы высвободить свой кинжал. Но Кэмрон успел нанести сокрушительный удар. Глаза чудовища широко раскрылись, лязгнули желтые зубы. Обдав Кэмрона зловонным дыханием, чудовище навалилось на него.
Кровь залила руки и лицо Кэмрона. Волосы его зашевелились от ужаса. Ему казалось, что вес собственного тела тянет его к земле, как непосильная ноша. Он видел серую, мертвенного оттенка кожу, чувствовал противоестественный жар тела монстра.
Оно не остановится, пока не умрет.
Кэмрон попытался заслониться мечом, прижав его к груди, как щит. Он слышал хрипы и стоны своих людей. Гонцы шли только вперед. Ни шагу назад. А с гор спускались новые полчища. Развевались плащи, сверкали клинки, глаза метали искры. Казалось, им не будет конца.
Кэмрон вдруг вспомнил о воинах, оставшихся за скалами. Какая участь постигла их? Ответ был слишком ясен. Лучше не думать.
На помощь раненому гонцу пришел другой. Заслонив собой раненого товарища, он атаковал Кэмрона. Из груди его вырывалось низкое утробное урчание, а челюсти шевелились, словно перемалывая чьи-то кости.
Кэмрону пришлось отступить. Быстрыми, почти неуловимыми круговыми движениями меча он создавал вокруг себя невидимый заслон и старался двигаться боком к противникам, чтобы им труднее было попасть в цель. Он не знал, чья кровь заливает глаза — поверженного гонца или же его собственная. Левое запястье точно кипятком жгло. Из пробитой в рукавице дыры тоже капала кровь.
Сквозь ветви деревьев пробивались косые лучи солнца. Кэмрон чувствовал, как оно согревает плечи и затылок. Ветер принес запах горящей травы — и чего-то еще. Кэмрон запретил себе думать, чего именно, запретил отвлекаться от того, что происходило здесь и сейчас.
Длинные тонкие ножи гонцов не могли ни по длине, ни по весу сравниться с широкими мечами рыцарей. Но это не имело значения. Гонцы были проворны и быстроноги — Кэмрону еще не случалось сталкиваться с такими ловкими вездесущими врагами. Легкие кожаные доспехи не мешали им двигаться. Выпады их были стремительны и смертоносны. Они жаждали крови, и ничто не могло остановить их.
Слева от Кэмрона свалился один из его бойцов. Клинок гонца пробил металлический нагрудник рыцаря, и тот рухнул на землю. В окружавшей тело Рифа Хэнистера стене образовалась брешь. Кэмрон увидел, как с полдюжины гонцов кинулись к раненому. На губах их выступила пена, липкие нити слюны свисали с подбородков. Длинные ножи сверкали на солнце. Воин заслонил лицо рукой, но не в его силах было защитить от кромсающих лезвий сами руки, шею, горло.
— Вставай, — прохрипел Кэмрон, — вставай же!
Рыцарь не отзывался.
Я видел, как погибали люди на поле боя, погибали потому только, что слишком тяжелые доспехи не давали им подняться на ноги после первого же падения, всплыли в мозгу Кэмрона слова Райвиса.
Волна гнева обрушилась на Кэмрона. Он бросился вперед, к раненому уже гонцу. Кэмрон ощутил, как меч вонзается в плоть врага, пронзает внутренности. Потом он поудобнее перехватил обмотанную кожаным ремнем рукоятку меча и, держа его наперевес, ударил второго противника в оскаленную морду. Череп чудовища раскололся, из ноздрей хлынула кровь. Кэмрон снова переключил внимание на первого гонца, еще раз перехватил рукоять и изо всей силы вонзил острие в горло врагу. Теперь надо было пробиться к поверженному рыцарю.
Во имя всех богов, он должен помочь ему подняться!
Тело под тяжелыми доспехами заливал горячий пот. Мускулы сжимавшей меч руки ныли от напряжения. Кэмрон видел, что тучи над его отрядом сгущаются все больше. Рыцари постепенно выдыхались. Они уже не проклинали врагов, не делали выпадов, почти не парировали удары. Они только заслонялись мечами вместо щитов и тяжело, со свистом дышали. К щекам приливала кровь, пот заливал глаза. Медленно, шаг за шагом, они отступали; кольцо вокруг тела Рифа Хэнистера сжималось.
Кэмрон рискнул оглянуться на темные полчища гонцов. Эти, наоборот, только начинали расходиться.
Успешно используя все тот же оборонительный маневр, то есть вращая перед собой мечом, Кэмрон добрался наконец до гонцов, напавших на раненого рыцаря. Они успели перерезать ремни, на которых крепились его доспехи, и теперь срывали металлический нагрудник и торопливо, в неудержимом стремлении поскорее вонзить зубы в живую, ничем не защищенную плоть, рвали когтями подбитую ватой нижнюю рубаху.
Шлем рыцаря валялся на земле, а двое гонцов беспрепятственно терзали его голову, уши, горло. Лицо ему до сих пор удавалось защитить, но металлическую рукавицу гонцы давно содрали, и рука превратилась в кровоточащий кусок истерзанного клыками сырого мяса.
Кэмрон кинулся в самую свалку. Красная пелена крови и гнева мешала ему видеть врагов. На месте этого рыцаря мог быть любой из торнских крестьян. Любой из них мог лежать здесь, не в силах подняться и сбросить с себя обезумевших дикарей. Как его отец в ночь своей гибели в замке Бэсс.
Не пытаясь больше защитить бока и спину, Кэмрон без разбору крушил вся и всех вокруг. Меч его снова и снова опускался в гущу копошащихся тел, на сплетенные руки и ноги, сгорбленные плечи, головы... Гонцы — не люди. Они — чудовища и должны быть уничтожены.
Возможно, они наносили ответные удары. Кэмрон ничего не замечал, не чувствовал. Возможно, они перекликались, предупреждая друг друга об опасности. Кэмрон ничего не слышал. Ему надо пробиться к лежащему на земле человеку, вырвать его из мертвой хватки чудовищ. Все остальное не важно. Меч Кэмрона превратился в карающего ангела. Серебрящееся в лучах солнца лезвие стало магической чертой, отделявшей и спасавшей его от свирепых дикарей. И, прокладывая путь сквозь ощетинившиеся клинками ряды врагов, скользя в кровавых лужах, шагая по выпущенным кишкам, он все же прорвался к раненому бойцу и протянул ему руку.
— Вставай, пошли, — прохрипел он. Каждое слово раздирало и без того ободранное горло. — Укройся за моей спиной. Я сделаю для тебя все, что смогу.
И рыцарь ухватился за протянутую руку. Кожа у него была горячая и липкая от крови, но никогда в жизни ни одно прикосновение не казалось Кэмрону таким желанным, не имело такого колоссального значения. Кэмрон рывком поднял раненого на ноги и стал впереди, загораживая его от кинжалов гонцов.
— В круг, скорее в круг, — пробормотал Кэмрон.
Рыцарь не двигался.
Кэмрон с удивлением глянул через плечо туда, где несокрушимым кольцом его бойцы окружили тело юного храбреца, Рифа Хэнистера, первым павшего на поле боя.
Свинцовая рука сжала его сердце. Струйки горячего пота на теле превратились в сосульки.
Никакого кольца там не оказалось. Отряд был уничтожен. Долину заполняли темные полчища гонцов, кровожадных, торжествующих победу. С пронзительными криками они надвигались на Кэмрона — чтобы расправиться и с ним, чтобы убить его.
* * *
Кисть в руке Тессы стала тяжелее гири. Серебряные чернила кончились. Не осталось ни капли ни на кисти, ни в раковине, ни в горшочке, в котором Эмит смешивал красители.Голова разрывалась от боли. Ее словно зажали в металлические тиски и надавливали все сильнее и сильнее. Впрочем, на самом деле это была уже не ее голова. Тесса слилась со своим узором, ушла туда, где Кэмрон сражался с врагами среди скал. Она чувствовала запах его пота и вкус его крови во рту. Не на ее виски давила эта непомерная тяжесть, а на его. Не ее желудок скручивали жесточайшие спазмы, а его. Вонь гонцов, их мокрой шерсти и разинутых пастей заполнила комнату. Рука Тессы дрогнула. Впервые за бесконечно долгие часы — или ей только казалось, что прошло столько времени? — рисования и невероятной концентрации всех сил и внимания. Она вдруг ощутила смертельную усталость.
Впрочем, может, она вовсе и не устала. Может, вконец измотан был Кэмрон, а она только почувствовала его состояние как свое собственное.
Она нарисовала себя как одного из участников этой битвы среди осколков огромных валунов, в ущелье, о котором никогда раньше не слышала. Зловоние гонцов и клинки их ножей были частью ее узора. Ее кисть оставляла на пергаменте следы их ног, и с помощью той же кисти она мостила себе дорогу, продираясь сквозь ряды врагов к Кэмрону.
Она нарисовала и самих гонцов, нарисовала чернилами, в состав которых входили уголь, галловая кислота, немного серы и моча. В тусклом свете жировки черные фигурки приобретали желтоватый оттенок. Едкий дым разъедал глаза. Тесса знала, что на самом деле гонцы люди, но изобразила их в виде четвероногих чудовищ с собачьими мордами, когтистыми лапами и толстыми мускулистыми хвостами.
— Четвероногие образины, — так определил их Эмит, и голос его прозвучал до странности напряженно.
Узор получался совсем некрасивым. Нагромождение серых, угольно-черных, темно-красных и мертвенно-синих линий и пятен. Все цвета были какими-то ущербными, безжизненными, не цвета, а скорее блеклые тени на темном фоне. У Тессы пересохло во рту. Во что втянул ее Дэверик? Неужели это она, Тесса Мак-Кэмфри, сидит здесь и малюет эти страшноватенькие картинки?
Ей вдруг ужасно захотелось назад в свой мир, домой.
Тесса вздохнула — дышать было больно, воздух словно царапал ободранное горло. Домой ей не попасть. Даже если с помощью кольца ей удалось бы вернуться в прежнюю жизнь, разве может она оставить Кэмрона и только что спасенного им человека беззащитными и одинокими среди надвигающихся на них гонцов?
В раздумье Тесса вертела в руках кисть. Она начала рисовать, чтобы получить ответ на вопрос: зачем она здесь? Но вместо ответа получила только новые вопросы. Теперь она знала, как попала сюда; она нашла путь, проникла в этот неведомый мир и поняла, что находится он не где-то там, извне, но внутри ее самой, в ее душе. И что теперь? Как она может повлиять на события? Она просто наблюдатель — и не более того. Она не в силах ничего изменить. Во всяком случае, не знает, как это сделать.
Капля пота скатилась по щеке Тессы прямо в рот. Она ощутила на языке неприятный соленый вкус. Тесса вздрогнула. Она все хуже видела Кэмрона, его словно застилало туманом. Только продолжая водить кистью по пергаменту, могла она сохранить связь с тем миром.
— Что мне делать, Эмит? — спросила она, не зная, понимает ли Эмит, о чем идет речь. — Как изменить то, что я вижу на этом узоре?
Судя по едва ощутимому движению воздуха за ее левым плечом, Эмит сокрушенно покачал головой:
— Не знаю, мисс. Не знаю.
Кисть в руках Тессы с треском переломилась. В большой палец воткнулась заноза.
— Должен быть какой-то способ. Думай. Думай!
Эмит тронул ее за плечо:
— Оставьте это. Отложите этот узор, мисс, пока...
— Пока что?! — закричала Тесса. — Пока цела?
С каждой потерянной секундой жизнь Кэмрона и исход битвы ускользали от нее. Тессе казалось, что она предает Кэмрона Торнского. И хотя Эмит продолжал говорить, пытался объяснить, что имел в виду, Тесса бесцеремонно перебила его:
— Мне нужна новая кисть. И краска. Сойдет любая из тех, что еще остались. — Она понимала, что грубо оборвала Эмита, и добавила вместо извинений: — Пойми, Эмит, один человек попал в беду. Он в опасности. Не могу я сейчас бросить этот узор. Просто не могу.
Эмит прокашлялся. Он явно не одобрял замысел Тессы, но все же протянул ей новую кисть. Тесса почувствовала раскаяние — ведь он волновался за нее, не за себя. Но выхода не было. Всю жизнь она старалась ни во что не впутываться, избегала всякой ответственности. Так дальше продолжаться не может. Теперь все по-другому. Она стала другой.
На сей раз она пойдет до конца.
— Только такая осталась, — сказал Эмит, ставя на стол раковину с золотой краской. — Пока вы будете работать, я приготовлю еще.
Тесса кивнула. Она не удивилась, что осталась именно золотая краска: все в этом мире начиналось и кончалось золотом. Она обмакнула кисть в раковину. На этот раз, когда капля краски упала на пергамент, Тесса совершенно явственно услышала шипение — точно масло попало на раскаленную сковороду.
* * *
Кисть Эдериуса застыла в воздухе, на полпути к листу пергамента. Боль обручем сжала лоб. В глазах потемнело. Капля чернил упала на страницу, и по узору расплылась безобразная клякса.— Что случилось? — раздался над ухом узорщика свистящий шепот Изгарда.
Эдериус вздрогнул: он совсем забыл о короле.
— Ничего, сир, — поспешно отозвался он, поднося левую руку ко лбу. Медленно заживающая ключица снова заныла, заставляя забыть о боли в голове. — Просто спазм, сейчас пройдет.
— Что происходит в Долине Разбитых Камней? — Дыхание Изгарда было как ледяное дуновение у самого уха старого писца. Кончики пальцев короля, как крылышки мотылька, порхали вокруг лица Эдериуса. Узорщик знал, как хочется королю прикоснуться к его коже, знал, как любит властитель Гэризона трогать, осязать то, что считает своей собственностью. Но даже Изгард не осмеливался прерывать работу писца, прошедшего обучение на Острове Посвященных. Даже теперь, хотя вот уже пятьсот лет, как закончился золотой век Острова, истории и слухи о магической силе его обитателей, питая сами себя, по-прежнему внушали людям священный трепет.
Говорили, что в узорах сокрыта таинственная мощь, что порой они смертельно опасны. Рассказывали о людях, сгоревших заживо.
Эдериус улыбнулся — впервые за двадцать один день. Но это была невеселая улыбка. Людям было чего бояться. Эта мощь — не вымысел, она действительно существует. Дело не в красках, не в пергаменте, даже не в узорах, а в самом акте творения. Когда умелая рука проводит линию по чистой странице и чернила впитываются в кожу, разъедая ее, когда писец, овладевший тысячелетним опытом своих предшественников, использует его для создания чего-то нового, тогда невидимые сигналы поступают из этого мира в мир иной. И сила начинает действовать. Те узорщики, что умеют чувствовать ее и владеть ею, могут нарисовать себе оружие, щит, крепость. Могут с помощью волшебных линий и форм вмешиваться в чужие жизни, управлять ими.
Эдериус никогда не спрашивал, откуда берется эта сила. Такими вопросами он перестал задаваться в тот день, когда Изгард настиг Гэмберона на склоне горы к востоку от Сирабеюса и убил его. Это был единственный способ выжить и продолжать жить изо дня в день. Только так можно было существовать, сделав тот выбор, который сделал Эдериус.
Новый спазм заставил его прижать ладони к вискам. Мозг словно кто-то разрывал когтями. От боли Эдериусу казалось, все вокруг двоится, расплывается, принимает странные, причудливые формы. Он посмотрел на лежащий на столе узор, на живую материю, затканную трепещущими, вибрирующими нитями. Что-то не так. Какая-то посторонняя сила вмешалась в его работу. Эдериус ощущал какое-то чуть заметное, но раздражающее подергивание, сотрясение. Эдериус чувствовал на себе тяжелый взгляд Изгарда и потому попытался сделать вид, что все в порядке.
Уловка не подействовала. Ледяное дыхание Изгарда вновь обдало шею и затылок писца.
— В чем дело, Эдериус? Скажи мне, что не так?
Старый узорщик покачал головой:
— Не знаю, сир.
Он стряхнул с кисти капельки серых чернил и погрузил ее в самую черную краску на палитре: размельченный гагат и обсидиан, соединенные со смолой. Блестящие, остроконечные осколки вулканического стекла дополняли густую смесь.
— Никаких ошибок на этот раз, — прошептал Изгард прямо в ухо Эдериусу. Дыхание короля отдавало кислятиной, как свежие и вкусные некогда продукты, протухшие в душной темной комнате. — Слишком долго и тщательно готовилась эта ловушка. Город был разрушен с единственной целью: выманить Кэмрона Торнского и его нового наймита из их логова и заставить принять бой. Я хочу, чтобы оба умерли — оба. Торн получил предупреждение, но предпочел сделать вид, что не заметил его. Это и моя ошибка, не только его. Мне следовало убить мальчишку вместе с отцом, в ту же ночь. А что касается Райвиса Буранского... — Изгард ударил кулаком по столу, — в аду его уже заждались.
Слова Изгарда доносились до Эдериуса откуда-то издалека. Он слышал ненависть в голосе короля, но не более того. Мысли его впитывались в пергамент вместе с красками и чернилами, становились действующими лицами битвы, разыгравшейся далеко на востоке. Изгард все говорил и говорил. Но пока слова и чувства короля соответствовали целям Эдериуса, болтовня не мешала писцу. Пусть говорит. Что-то не так. Его дело — выяснить, что именно, и исправить неполадки, даже если это будет стоить кому-нибудь жизни. Истинный писец должен быть полновластным хозяином своего творения, а не просто смешивать краски и водить кисточкой по пергаменту.
* * *
Кэмрон истекал кровью. Грудь его так вздымалась, что металлический панцирь, казалось, вот-вот лопнет. Ручейки пота сбегали по шее вниз, под тяжелые доспехи и там превращались в пар. Израненные руки, ноги, тело жгло как огнем. При каждом вздохе горячий воздух опалял измученные легкие. Рукоятка меча прилипла к измазанной кровью ладони, и никогда еще Кэмрон не держал оружие столь уверенно, никогда удары его не были столь точны и метки.Брок Ломис, рыцарь, которого Кэмрон спас от стаи озверевших гонцов, прикрывал его с тыла. Брок не только поднялся на ноги, он нашел в себе силы поднять меч. Правая его рука беспомощно повисла, но и левой он орудовал так ловко, что ухитрялся держать врагов на почтительном расстоянии.
Просто ощущение, что Брок здесь, рядом, поддерживало Кэмрона, не давало почувствовать себя одиноким и покинутым.
Солнце работало на них. Косые утренние лучи били прямо в морды гонцов. Кэмрон видел золотые отблески в их зрачках и нити слюны между оскаленными клыками. Челюсти чудовищ беспрестанно двигались; красные языки трепетали в разинутых ртах, которые казались слишком маленькими для налезавших друг на друга острых оскаленных зубов.
Кэмрон без остановки махал мечом. Он просто не мог остановиться. Малейшая заминка — и гонцы растерзают его. Они с Броком стояли на небольшом пригорке. Факелы давно погасли, и дым рассеялся. Теперь только зловонное дыхание гонцов портило воздух.
Остальных рыцарей нигде не было видно. Напрасно Кэмрон вглядывался в шевелящуюся темную массу. Но, несмотря ни на что, он не терял надежды. Может быть, кому-нибудь все же удалось выбраться.
То ли из-за слепящего солнца, то ли по другой причине, Кэмрон не знал, но гонцы стали двигаться более вяло. Они перестали лезть напролом, старались уклониться от ударов и колебались прежде, чем ринуться в новую атаку. Даже черты их начали меняться. Глаза больше не горели сумасшедшим огнем, розовые десна и оскаленные зубы теперь были прикрыты губами. Они выглядели почти как люди.
С запада вдруг подул ветерок, и впервые с восхода солнца Кэмрон полной грудью вдохнул свежий воздух. Он рискнул оглянуться через плечо и встретился глазами с Броком Ломисом. Брок не улыбался — до этого было еще далеко, — но его карие глаза больше не были полны страха.
Он тоже почувствовал, что гонцы слабеют.