Страница:
Сопротивление Майгдин продлилось чуть дольше, чем у Аллиандре, до тех пор, пока пара дюжих айильцев не высвободили руку Шайдо из мертвой хватки ее челюстей. Чтобы разжать челюсти Майгдин, и в самом деле потребовалось двое мужчин. К удивлению Фэйли, вместо того, чтобы отвесить Майгдин хорошую затрещину, укушенный смахнул кровь с руки и рассмеялся! Тем не менее, Майгдин это не спасло. В один миг горничную Фэйли уложили лицом в снег рядышком с королевой. От прикосновения холодного снега обе охнули и принялись извиваться, но продлилось это недолго. Из-за деревьев вышли двое Шайдо, одна Дева и один мужчина, на ходу тяжелыми поясными ножами очищая длинные прутья от сучков. А потом они подошли к лежавшим на снегу женщинам, наступили каждой ногой между лопаток, затем, подсунув под связанные локти кулаки, приподняли их, и на белых бедрах начали расцветать алые рубцы.
Поначалу обе женщины продолжали сопротивляться, корчась в крепкой хватке айильцев. Но борьба имела еще меньше смысла, чем раньше. Выше пояса они не могли даже пошевелиться. Аллиандре все верещала, что они не смеют так с нею поступать, – для королевы вполне объяснимо, хотя и глупо при таких обстоятельствах. Еще как смеют – она же чувствует это на собственной шкуре. Как ни удивительно, Майгдин пронзительно кричала то же самое Можно подумать, она не горничная леди, а ее королевское величество. Фэйли-то знала, что Лини, бывало, поучала Майгдин розгой, и никаких шутовских воплей и в помине не было. Так или иначе, протесты ни к чему не привели. Методичная порка продолжалась, пока обе не завыли невнятно, дрыгая ногами, и еще некоторое время – в назидание. Когда Аллиандре с Майгдин, как и остальных пленниц, вскинули на плечи, они повисли, обмякнув, всхлипывая, забыв про всякое сопротивление.
Сочувствия Фэйли не испытывала По ее мнению, эти дуры заслужили каждый удар. Чем дольше они, замерзшие и с изрезанными в кровь ногами, находятся на морозе без одежды, тем меньше надежды дожить до побега. Шайдо придется отвести их в какое-нибудь укрытие, а Аллиандре с Майгдин только задерживают всех, и хотя задержка вышла не больше, чем на четверть часа, жизнь от смерти могут отделять всего какие-то минуты. Кроме того, даже айильцы чуточку да утратят бдительность, когда окажутся в укрытии и разведут огонь. А пленницы, раз их несут, могут передохнуть. Они должны быть готовы к бегству в любой момент, когда представится возможность.
С пленницами на плечах Шайдо своим размеренным шагом двинулись дальше. Вообще-то казалось, что через лес они идут даже быстрее прежнего. Фэйли слегка качало, жесткий кожаный футляр с луком бил ее по боку, и вскоре она почувствовала дурноту. Каждый шаг Ролана отзывался в животе толчком. Фэйли осторожно попыталась сменить позу, чтобы ее поменьше било и толкало.
– Не дергайся, а то свалишься, – проворчал Ролан, похлопав ее по бедру, словно успокаивая лошадь.
Приподняв голову, Фэйли хмуро посмотрела назад, на Аллиандре. Она мало что увидела, и эта малость была исполосована алыми рубцами от верхней части бедер почти до колен. Если подумать, небольшая задержка и десяток рубцов, может, и небольшая плата за то, чтобы укусить того олуха, который несет ее, как мешок с зерном. Нет, лучше не за руку укусить. Лучше в горло вцепиться.
Смелые мысли – и бестолковые. Да просто глупые. Фэйли понимала, что, даже болтаясь на плече айильца, должна бороться с холодом. В каком-то отношении, начала она соображать, хуже, когда тебя несут. Пока она шла, ей хоть приходилось стараться держаться прямо, напрягать мышцы, а теперь, с наступлением вечера, с надвигающимися сумерками, мерное раскачивание на плече Ролана попросту убаюкивало. Нет. Это холод притуплял разум. Замедлял ток крови. Она должна бороться с холодом, иначе умрет
Она ритмично сжимала и разжимала пальцы, напрягала и расслабляла мышцы связанных рук и ног, разгоняя кровь. Фэйли думала о Перрине, о его твердых намерениях и планах, как поступить с Масимой, и о том, как ей убедить его, если он заартачится. Она мысленно вела спор, который непременно случится, когда он узнает, что Фэйли использовала ЧаФэйли в качестве соглядатаев, обдумывала, как встретит гнев Перрина и отведет его. Это настоящее искусство – направить гнев мужа в нужном тебе направлении, и она научилась ему у непревзойденного знатока, у своей матери. Это будет превосходный спор. А потом последует великолепное примирение.
Мысль о примирении заставила Фэйли забыть о работе мускулов, поэтому она сосредоточилась на споре и на планах. Но холод все равно притуплял разум. Порой она теряла нить рассуждений, после чего, встряхнув головой, начинала размышлять заново. Немного помогали призывы Ролана лежать спокойно; чтобы не уснуть, она сосредотачивалась на его голосе. Помогали даже сопровождавшие его ворчание шлепки по заду – ей не хотелось себе в этом признаваться, но каждый шлепок был потрясением и вырывал ее из дремы. Немного погодя Фэйли принялась ерзать, едва не сползая с плеча и напрашиваясь на шлепки посильнее. Все, что угодно, только бы бодрствовать. Она не могла сказать, сколько прошло времени, но ерзать вскоре устала, и Ролан больше не ворчал, не говоря уж о шлепках. О Свет, она же не прочь, чтобы он лупил по ней, как по барабану!
А. почему мне, Света ради, этого хочется? – отупело подумала Фэйли, и каким-то меркнущим краем сознания поняла, что проиграла битву. Ночь как будто стала темнее. Она даже не различала света луны на снегу. Однако чувствовала, что скользит, скользит все быстрее и быстрее в еще более густую тьму. Безмолвно завывая, она провалилась в мрак оцепенения.
Пришел сон. Она сидела на коленях у Перрина, а он так крепко обнимал ее, что она едва могла вздохнуть; рядом в широком, сложенном из камней камине гудело пламя. Курчавая борода Перрина царапала ей щеки, и он больно покусывал ее за ухо. Вдруг сквозь комнату пронесся вихрь, задув огонь в камине, словно пламя свечи. И Перрин обратился в дым, унесенный порывом ветра. Одна в кромешном мраке, она боролась с ветром, но ветер крутил, вертел ее, пока у нее настолько не закружилась голова, что она не знала, где верх, где низ. Одна, кружащаяся без конца в ледяном мраке, понимающая, что больше никогда не найдет Перрина.
Она бежала по замерзшему лесу, спотыкаясь в сугробах и снежных наносах, падая, вновь вставая, чтобы продолжить панический бег, жадно хватала ртом воздух, такой холодный, что горло резало как осколками стекла. Вокруг на стылых ветвях искрились сосульки, и морозный ветер пронизывал лишенный листвы лес. Перрин очень сердит, и ей нужно убраться подальше. Почему-то ей не удавалось припомнить, о чем был спор, только каким-то образом она по-настоящему рассердила своего прекрасного волка; в такие моменты обычно начинают бить посуду и бросать друг в друга что под руку подвернется. Только вот Перрин не стал делать ничего такого. Он собрался разложить ее на колене, как это уже было однажды, давным-давно. Тогда почему она убегает? Они же могут помириться. И, конечно же, она отплатит ему за унижение. Ведь раза два она, сама того не желая, и вправду пускала ему кровь метко нацеленным кувшином и миской и знала, что он ей зла не причинит. Но еще она знала, что должна бежать и бежать, иначе погибнет.
Если он меня поймает, мрачно подумала она, так хотя бы какой-то части моего тела будет жарко. И она засмеялась, а мертвенно-белая местность кружилась вокруг нее, и она поняла, что и сама вскоре будет мертва.
Чудовищных размеров костер возник над нею – громадная куча толстых бревен, охваченная ревущим пламенем. Она была нага. Ей было холодно, очень холодно. И она, как бы близко ни придвигалась к огню, чувствовала, что кости ее промерзли насквозь, а плоть готова разлететься от малейшего удара. Она подходила все ближе и ближе. Жар пламени нарастал, пока она не отшатнулась, но под кожей все равно ощущался жгучий холод. Еще ближе. О Свет, как горячо, чересчур горячо! А внутри холодно. Ближе. Ее опалило пламенем, от боли она закричала, но внутри по-прежнему был лед. Ближе. Еще ближе. Сейчас она умрет. Фэйли завопила, но вокруг царили тишина и холод.
Был день, но на небе сгрудились свинцовые тучи. Снег падал и падал, ветер кружил между стволов крупные снежинки. Ветер не был сильным, но лизал ледяными языками. На ветвях нарастали белые гряды, а потом обрушивались под собственной тяжестью и под порывами ветра, осыпая землю тяжелыми хлопьями. Голод тупыми зубами терзал живот. Очень высокий костлявый человек в белом шерстяном капюшоне, затенявшем лицо, что-то сунул ей в рот. Краешек большой глиняной кружки. Глаза его были удивительно зелеными, точно два изумруда в окружении морщин и шрамов. Он стоял на коленях рядом с ней, на большом коричневом шерстяном одеяле, а ее наготу закрывало другое одеяло, в серую полоску. Вкус горячего чая, щедро сдобренного медом, буквально взорвался на языке, и она обеими руками, пусть и слабыми, схватила жилистое запястье мужчины – вдруг тот решит убрать кружку. Зубы стучали по кружке, но она с жадностью глотала исходившую паром сладкую жидкость.
– Не торопись! Расплескивать нельзя, – смиренно произнес зеленоглазый. Смирение не вязалось с его яростным лицом и мрачным голосом. – Они оскорбили твою честь. Но ты – из мокрых земель, так что, наверное, для тебя это неважно.
Медленно до Фэйли доходило, что происходящее не сон. Мысль явилась тонкой струйкой теней, которые таяли, когда она пыталась их удержать. Этот рослый мужчина в белом был гай'шайн. Ее привязь и путы исчезли. Зеленоглазый высвободил руку из ее слабых пальцев, но только для того, чтобы нацедить темную струйку из висящего у плеча кожаного меха. От кружки поднялся пар, в воздухе разлился аромат чая.
Отчаянно дрожа, чуть не падая, Фэйли закуталась в полосатое одеяло. Ноги горели огнем. Попытайся она встать, наверняка не устоит. Но вставать и не хотелось. Сидя на корточках, Фэйли могла укрыться одеялом до пят, но если встать, ноги наверняка откроются до колен, а то и выше. И думала Фэйли в первую очередь о тепле, а не о приличиях, хотя и такая мысль приходила ей в голову. Клыки голода стали острее, ее продолжала бить дрожь. Она промерзла до мозга костей, а горячий чай превратился в воспоминание. Мускулы превратились в недельной давности окаменевший пудинг. Ей хотелось смотреть только на наполнявшуюся кружку, но она заставила себя оглянуться на своих спутниц.
Все были здесь, Майгдин, Аллиандре и остальные. Пленницы устало сидели на разложенных в ряд одеялах и дрожали под другими одеялами, уже присыпанными снежком. Перед каждой стоял на коленях гай'шайн с округлым мехом и кружкой или чашкой в руке, и даже Байн и Чиад пили, как умирающие от жажды. Кто-то смыл кровь с лица Байн, но вид у обеих Дев был измотанный и жалкий, совсем не такой, как раньше. Начиная с Аллиандре и кончая Ласиль, спутницы Фэйли выглядели так, словно – как там выражался Перрин? – их протащили через свиль задом наперед. Но все живы – и это главное. Бежать могут только живые.
Ролан и другие алгай'д'сисвай, ведшие пленников, собрались тесной группкой у дальнего от Фэйли конца ряда одеял. Пять мужчин и три женщины, снег доходил Девам почти до колена. Черные вуали болтались на груди, айильцы безразлично наблюдали за пленниками и гай'шайн. Фэйли бросила на них мимолетный хмурый взгляд, пытаясь поймать ускользавшую мысль. Ах, да, конечно. Где остальные? Побег будет легче, если остальные почему-то ушли. И было еще что-то, какой-то смутный вопрос, который ей не удавалось сформулировать.
Вдруг Фэйли увидела то, что находилось позади восьми айильцев, и тут же получила ответ на оформившийся наконец вопрос. Откуда взялись гай'шайн? В сотне шагов, за редколесьем, за пеленой снегопада, тек непрерывный поток людей и вьючных животных, фургонов и телег. Нет, не поток. Текла полноводная река айильцев. Вместо полутора сотен Шайдо глазам Фэйли предстал целый клан. Казалось невероятным, что такое множество людей, оставшись незамеченным, миновало Абилу на расстоянии в один-два дня пути, пусть даже за городской чертой и царила анархия, однако доказательство тому явилось взору Фэйли со всей очевидностью. Она почувствовала, как внутри все оборвалось. Бежать, может быть, и удастся, но она в удачный побег уже не верила.
– Чем они оскорбили меня? – судорожно спросила Фэйли, затем захлопнула рот, чтобы не болтать попусту. И открыла его только тогда, когда гаишайн снова поднес к ее губам кружку. Она глотнула драгоценного тепла, поперхнулась и заставила себя не торопиться. Сладость столь обильно добавленного меда в другое время показалась бы чрезмерной, но сейчас мед немного приглушал голод.
– Вы, мокроземцы, ничего не знаете, – без капли сомнения в голосе сказал айилец со шрамами. – Гаишайн не положено ни во что одевать, кроме надлежащего одеяния. Но они побоялись, что вы замерзнете насмерть, а завернуть вас было не во что, у них только куртки. Вас назвали слабыми, опозорили, но у мокроземцев вообще нет стыда. Ролан и многие другие – Мера дин, но Эфалин и остальные должны были бы знать лучше. Напрасно Эфалин разрешила укрыть вас одеялами.
Опозорили? Куда вернее – привели в ярость. Не желая отворачиваться от благословенной кружки, Фэйли скосила глаза на мощного гиганта, который нес ее, как мешок с зерном, и при этом безжалостно шлепал. Смутно она припомнила, что вроде как радовалась шлепкам. Но не могла же она и в самом деле им радоваться! Конечно, это невозможно! С виду Ролан не походил на человека, который то шел, то бежал с ношей большую часть дня и всю ночь. Судя по пару изо рта, дышал он вполне спокойно. Мерадин ? Кажется, на Древнем Наречии это означает Безродные, но подобное толкование ни о чем ей не говорило, хотя в голосе гай'шайн послышалась презрительная нотка. Надо будет спросить у Байн и Чиад и надеяться, что это не одна из тем, которые айильцы не обсуждают с уроженцами мокрых земель, даже с друзьями-мокроземцами. Для побега пригодится любая кроха знания.
Значит, им пришлось завернуть пленников, чтобы те не замерзли? Славно, стало быть, замерзнуть никому не грозит, разве что Ролану и прочим. Что ж, может, сделать ему маленькую поблажку? Совсем маленькую. Допустим, она отрежет ему только уши. Если будет такая возможность, когда вокруг тысячи Шайдо. Тысячи? Да Шайдо сотни тысяч, и десятки тысяч из них – алгаи'д 'сисвай. Рассердившись на себя, Фэйли боролась с отчаянием. Она должна бежать; они все должны бежать, и уши его она унесет с собой!
– Ладно, Ролан у меня получит, что заслужил, – пробормотала Фэйли, когда гай'шайн забрал у нее кружку, чтобы наполнить вновь. Глаза у него сузились, он с подозрением покосился на девушку. Она заторопилась: – Как ты сказал, я – из мокрых земель. Как и большинство из нас. Мы не следуем джиитох. А по вашим обычаям нас вообще нельзя сделать гаишайн. Разве не так? – Испещренное шрамами лицо ничуть не изменилось, разве что дрогнуло веко. Мелькнула смутная мысль, что она зря суется в воду, не зная броду, но заледенелые мысли не сумели удержать язык. – Что, если Шайдо решат нарушить и другие обычаи? И не отпустят тебя, когда минет срок?
– Шайдо нарушили много обычаев, – миролюбиво сказал айилец, – но я не нарушу. Мне еще больше полугода носить белое. До тех пор я буду служить, как требует обычай. Если ты так разговорилась, может, чая больше не надо?
Фэйли неловко выхватила у него кружку. Он приподнял брови, и она со всей возможной быстротой одной рукой поправила одеяло. Щеки ее пылали. Он-то точно знал, что смотрит на женщину. О Свет, она неуклюжа, как слепой вол! Ей нужно подумать, сосредоточиться. Единственное оставшееся у нее оружие – ее мозги. А сейчас они все равно что промерзший сыр. Сделав большой глоток горячего сладкого чая, Фэйли стала думать, не окажется ли в каком-то отношении преимуществом, что они окружены тысячами Шайдо. Однако в голову ничего не приходило. Вообще ничего.
Поначалу обе женщины продолжали сопротивляться, корчась в крепкой хватке айильцев. Но борьба имела еще меньше смысла, чем раньше. Выше пояса они не могли даже пошевелиться. Аллиандре все верещала, что они не смеют так с нею поступать, – для королевы вполне объяснимо, хотя и глупо при таких обстоятельствах. Еще как смеют – она же чувствует это на собственной шкуре. Как ни удивительно, Майгдин пронзительно кричала то же самое Можно подумать, она не горничная леди, а ее королевское величество. Фэйли-то знала, что Лини, бывало, поучала Майгдин розгой, и никаких шутовских воплей и в помине не было. Так или иначе, протесты ни к чему не привели. Методичная порка продолжалась, пока обе не завыли невнятно, дрыгая ногами, и еще некоторое время – в назидание. Когда Аллиандре с Майгдин, как и остальных пленниц, вскинули на плечи, они повисли, обмякнув, всхлипывая, забыв про всякое сопротивление.
Сочувствия Фэйли не испытывала По ее мнению, эти дуры заслужили каждый удар. Чем дольше они, замерзшие и с изрезанными в кровь ногами, находятся на морозе без одежды, тем меньше надежды дожить до побега. Шайдо придется отвести их в какое-нибудь укрытие, а Аллиандре с Майгдин только задерживают всех, и хотя задержка вышла не больше, чем на четверть часа, жизнь от смерти могут отделять всего какие-то минуты. Кроме того, даже айильцы чуточку да утратят бдительность, когда окажутся в укрытии и разведут огонь. А пленницы, раз их несут, могут передохнуть. Они должны быть готовы к бегству в любой момент, когда представится возможность.
С пленницами на плечах Шайдо своим размеренным шагом двинулись дальше. Вообще-то казалось, что через лес они идут даже быстрее прежнего. Фэйли слегка качало, жесткий кожаный футляр с луком бил ее по боку, и вскоре она почувствовала дурноту. Каждый шаг Ролана отзывался в животе толчком. Фэйли осторожно попыталась сменить позу, чтобы ее поменьше било и толкало.
– Не дергайся, а то свалишься, – проворчал Ролан, похлопав ее по бедру, словно успокаивая лошадь.
Приподняв голову, Фэйли хмуро посмотрела назад, на Аллиандре. Она мало что увидела, и эта малость была исполосована алыми рубцами от верхней части бедер почти до колен. Если подумать, небольшая задержка и десяток рубцов, может, и небольшая плата за то, чтобы укусить того олуха, который несет ее, как мешок с зерном. Нет, лучше не за руку укусить. Лучше в горло вцепиться.
Смелые мысли – и бестолковые. Да просто глупые. Фэйли понимала, что, даже болтаясь на плече айильца, должна бороться с холодом. В каком-то отношении, начала она соображать, хуже, когда тебя несут. Пока она шла, ей хоть приходилось стараться держаться прямо, напрягать мышцы, а теперь, с наступлением вечера, с надвигающимися сумерками, мерное раскачивание на плече Ролана попросту убаюкивало. Нет. Это холод притуплял разум. Замедлял ток крови. Она должна бороться с холодом, иначе умрет
Она ритмично сжимала и разжимала пальцы, напрягала и расслабляла мышцы связанных рук и ног, разгоняя кровь. Фэйли думала о Перрине, о его твердых намерениях и планах, как поступить с Масимой, и о том, как ей убедить его, если он заартачится. Она мысленно вела спор, который непременно случится, когда он узнает, что Фэйли использовала ЧаФэйли в качестве соглядатаев, обдумывала, как встретит гнев Перрина и отведет его. Это настоящее искусство – направить гнев мужа в нужном тебе направлении, и она научилась ему у непревзойденного знатока, у своей матери. Это будет превосходный спор. А потом последует великолепное примирение.
Мысль о примирении заставила Фэйли забыть о работе мускулов, поэтому она сосредоточилась на споре и на планах. Но холод все равно притуплял разум. Порой она теряла нить рассуждений, после чего, встряхнув головой, начинала размышлять заново. Немного помогали призывы Ролана лежать спокойно; чтобы не уснуть, она сосредотачивалась на его голосе. Помогали даже сопровождавшие его ворчание шлепки по заду – ей не хотелось себе в этом признаваться, но каждый шлепок был потрясением и вырывал ее из дремы. Немного погодя Фэйли принялась ерзать, едва не сползая с плеча и напрашиваясь на шлепки посильнее. Все, что угодно, только бы бодрствовать. Она не могла сказать, сколько прошло времени, но ерзать вскоре устала, и Ролан больше не ворчал, не говоря уж о шлепках. О Свет, она же не прочь, чтобы он лупил по ней, как по барабану!
А. почему мне, Света ради, этого хочется? – отупело подумала Фэйли, и каким-то меркнущим краем сознания поняла, что проиграла битву. Ночь как будто стала темнее. Она даже не различала света луны на снегу. Однако чувствовала, что скользит, скользит все быстрее и быстрее в еще более густую тьму. Безмолвно завывая, она провалилась в мрак оцепенения.
Пришел сон. Она сидела на коленях у Перрина, а он так крепко обнимал ее, что она едва могла вздохнуть; рядом в широком, сложенном из камней камине гудело пламя. Курчавая борода Перрина царапала ей щеки, и он больно покусывал ее за ухо. Вдруг сквозь комнату пронесся вихрь, задув огонь в камине, словно пламя свечи. И Перрин обратился в дым, унесенный порывом ветра. Одна в кромешном мраке, она боролась с ветром, но ветер крутил, вертел ее, пока у нее настолько не закружилась голова, что она не знала, где верх, где низ. Одна, кружащаяся без конца в ледяном мраке, понимающая, что больше никогда не найдет Перрина.
Она бежала по замерзшему лесу, спотыкаясь в сугробах и снежных наносах, падая, вновь вставая, чтобы продолжить панический бег, жадно хватала ртом воздух, такой холодный, что горло резало как осколками стекла. Вокруг на стылых ветвях искрились сосульки, и морозный ветер пронизывал лишенный листвы лес. Перрин очень сердит, и ей нужно убраться подальше. Почему-то ей не удавалось припомнить, о чем был спор, только каким-то образом она по-настоящему рассердила своего прекрасного волка; в такие моменты обычно начинают бить посуду и бросать друг в друга что под руку подвернется. Только вот Перрин не стал делать ничего такого. Он собрался разложить ее на колене, как это уже было однажды, давным-давно. Тогда почему она убегает? Они же могут помириться. И, конечно же, она отплатит ему за унижение. Ведь раза два она, сама того не желая, и вправду пускала ему кровь метко нацеленным кувшином и миской и знала, что он ей зла не причинит. Но еще она знала, что должна бежать и бежать, иначе погибнет.
Если он меня поймает, мрачно подумала она, так хотя бы какой-то части моего тела будет жарко. И она засмеялась, а мертвенно-белая местность кружилась вокруг нее, и она поняла, что и сама вскоре будет мертва.
Чудовищных размеров костер возник над нею – громадная куча толстых бревен, охваченная ревущим пламенем. Она была нага. Ей было холодно, очень холодно. И она, как бы близко ни придвигалась к огню, чувствовала, что кости ее промерзли насквозь, а плоть готова разлететься от малейшего удара. Она подходила все ближе и ближе. Жар пламени нарастал, пока она не отшатнулась, но под кожей все равно ощущался жгучий холод. Еще ближе. О Свет, как горячо, чересчур горячо! А внутри холодно. Ближе. Ее опалило пламенем, от боли она закричала, но внутри по-прежнему был лед. Ближе. Еще ближе. Сейчас она умрет. Фэйли завопила, но вокруг царили тишина и холод.
Был день, но на небе сгрудились свинцовые тучи. Снег падал и падал, ветер кружил между стволов крупные снежинки. Ветер не был сильным, но лизал ледяными языками. На ветвях нарастали белые гряды, а потом обрушивались под собственной тяжестью и под порывами ветра, осыпая землю тяжелыми хлопьями. Голод тупыми зубами терзал живот. Очень высокий костлявый человек в белом шерстяном капюшоне, затенявшем лицо, что-то сунул ей в рот. Краешек большой глиняной кружки. Глаза его были удивительно зелеными, точно два изумруда в окружении морщин и шрамов. Он стоял на коленях рядом с ней, на большом коричневом шерстяном одеяле, а ее наготу закрывало другое одеяло, в серую полоску. Вкус горячего чая, щедро сдобренного медом, буквально взорвался на языке, и она обеими руками, пусть и слабыми, схватила жилистое запястье мужчины – вдруг тот решит убрать кружку. Зубы стучали по кружке, но она с жадностью глотала исходившую паром сладкую жидкость.
– Не торопись! Расплескивать нельзя, – смиренно произнес зеленоглазый. Смирение не вязалось с его яростным лицом и мрачным голосом. – Они оскорбили твою честь. Но ты – из мокрых земель, так что, наверное, для тебя это неважно.
Медленно до Фэйли доходило, что происходящее не сон. Мысль явилась тонкой струйкой теней, которые таяли, когда она пыталась их удержать. Этот рослый мужчина в белом был гай'шайн. Ее привязь и путы исчезли. Зеленоглазый высвободил руку из ее слабых пальцев, но только для того, чтобы нацедить темную струйку из висящего у плеча кожаного меха. От кружки поднялся пар, в воздухе разлился аромат чая.
Отчаянно дрожа, чуть не падая, Фэйли закуталась в полосатое одеяло. Ноги горели огнем. Попытайся она встать, наверняка не устоит. Но вставать и не хотелось. Сидя на корточках, Фэйли могла укрыться одеялом до пят, но если встать, ноги наверняка откроются до колен, а то и выше. И думала Фэйли в первую очередь о тепле, а не о приличиях, хотя и такая мысль приходила ей в голову. Клыки голода стали острее, ее продолжала бить дрожь. Она промерзла до мозга костей, а горячий чай превратился в воспоминание. Мускулы превратились в недельной давности окаменевший пудинг. Ей хотелось смотреть только на наполнявшуюся кружку, но она заставила себя оглянуться на своих спутниц.
Все были здесь, Майгдин, Аллиандре и остальные. Пленницы устало сидели на разложенных в ряд одеялах и дрожали под другими одеялами, уже присыпанными снежком. Перед каждой стоял на коленях гай'шайн с округлым мехом и кружкой или чашкой в руке, и даже Байн и Чиад пили, как умирающие от жажды. Кто-то смыл кровь с лица Байн, но вид у обеих Дев был измотанный и жалкий, совсем не такой, как раньше. Начиная с Аллиандре и кончая Ласиль, спутницы Фэйли выглядели так, словно – как там выражался Перрин? – их протащили через свиль задом наперед. Но все живы – и это главное. Бежать могут только живые.
Ролан и другие алгай'д'сисвай, ведшие пленников, собрались тесной группкой у дальнего от Фэйли конца ряда одеял. Пять мужчин и три женщины, снег доходил Девам почти до колена. Черные вуали болтались на груди, айильцы безразлично наблюдали за пленниками и гай'шайн. Фэйли бросила на них мимолетный хмурый взгляд, пытаясь поймать ускользавшую мысль. Ах, да, конечно. Где остальные? Побег будет легче, если остальные почему-то ушли. И было еще что-то, какой-то смутный вопрос, который ей не удавалось сформулировать.
Вдруг Фэйли увидела то, что находилось позади восьми айильцев, и тут же получила ответ на оформившийся наконец вопрос. Откуда взялись гай'шайн? В сотне шагов, за редколесьем, за пеленой снегопада, тек непрерывный поток людей и вьючных животных, фургонов и телег. Нет, не поток. Текла полноводная река айильцев. Вместо полутора сотен Шайдо глазам Фэйли предстал целый клан. Казалось невероятным, что такое множество людей, оставшись незамеченным, миновало Абилу на расстоянии в один-два дня пути, пусть даже за городской чертой и царила анархия, однако доказательство тому явилось взору Фэйли со всей очевидностью. Она почувствовала, как внутри все оборвалось. Бежать, может быть, и удастся, но она в удачный побег уже не верила.
– Чем они оскорбили меня? – судорожно спросила Фэйли, затем захлопнула рот, чтобы не болтать попусту. И открыла его только тогда, когда гаишайн снова поднес к ее губам кружку. Она глотнула драгоценного тепла, поперхнулась и заставила себя не торопиться. Сладость столь обильно добавленного меда в другое время показалась бы чрезмерной, но сейчас мед немного приглушал голод.
– Вы, мокроземцы, ничего не знаете, – без капли сомнения в голосе сказал айилец со шрамами. – Гаишайн не положено ни во что одевать, кроме надлежащего одеяния. Но они побоялись, что вы замерзнете насмерть, а завернуть вас было не во что, у них только куртки. Вас назвали слабыми, опозорили, но у мокроземцев вообще нет стыда. Ролан и многие другие – Мера дин, но Эфалин и остальные должны были бы знать лучше. Напрасно Эфалин разрешила укрыть вас одеялами.
Опозорили? Куда вернее – привели в ярость. Не желая отворачиваться от благословенной кружки, Фэйли скосила глаза на мощного гиганта, который нес ее, как мешок с зерном, и при этом безжалостно шлепал. Смутно она припомнила, что вроде как радовалась шлепкам. Но не могла же она и в самом деле им радоваться! Конечно, это невозможно! С виду Ролан не походил на человека, который то шел, то бежал с ношей большую часть дня и всю ночь. Судя по пару изо рта, дышал он вполне спокойно. Мерадин ? Кажется, на Древнем Наречии это означает Безродные, но подобное толкование ни о чем ей не говорило, хотя в голосе гай'шайн послышалась презрительная нотка. Надо будет спросить у Байн и Чиад и надеяться, что это не одна из тем, которые айильцы не обсуждают с уроженцами мокрых земель, даже с друзьями-мокроземцами. Для побега пригодится любая кроха знания.
Значит, им пришлось завернуть пленников, чтобы те не замерзли? Славно, стало быть, замерзнуть никому не грозит, разве что Ролану и прочим. Что ж, может, сделать ему маленькую поблажку? Совсем маленькую. Допустим, она отрежет ему только уши. Если будет такая возможность, когда вокруг тысячи Шайдо. Тысячи? Да Шайдо сотни тысяч, и десятки тысяч из них – алгаи'д 'сисвай. Рассердившись на себя, Фэйли боролась с отчаянием. Она должна бежать; они все должны бежать, и уши его она унесет с собой!
– Ладно, Ролан у меня получит, что заслужил, – пробормотала Фэйли, когда гай'шайн забрал у нее кружку, чтобы наполнить вновь. Глаза у него сузились, он с подозрением покосился на девушку. Она заторопилась: – Как ты сказал, я – из мокрых земель. Как и большинство из нас. Мы не следуем джиитох. А по вашим обычаям нас вообще нельзя сделать гаишайн. Разве не так? – Испещренное шрамами лицо ничуть не изменилось, разве что дрогнуло веко. Мелькнула смутная мысль, что она зря суется в воду, не зная броду, но заледенелые мысли не сумели удержать язык. – Что, если Шайдо решат нарушить и другие обычаи? И не отпустят тебя, когда минет срок?
– Шайдо нарушили много обычаев, – миролюбиво сказал айилец, – но я не нарушу. Мне еще больше полугода носить белое. До тех пор я буду служить, как требует обычай. Если ты так разговорилась, может, чая больше не надо?
Фэйли неловко выхватила у него кружку. Он приподнял брови, и она со всей возможной быстротой одной рукой поправила одеяло. Щеки ее пылали. Он-то точно знал, что смотрит на женщину. О Свет, она неуклюжа, как слепой вол! Ей нужно подумать, сосредоточиться. Единственное оставшееся у нее оружие – ее мозги. А сейчас они все равно что промерзший сыр. Сделав большой глоток горячего сладкого чая, Фэйли стала думать, не окажется ли в каком-то отношении преимуществом, что они окружены тысячами Шайдо. Однако в голову ничего не приходило. Вообще ничего.
ГЛАВА 4
ПРЕДЛОЖЕНИЯ
– Что у нас тут? – раздался женский голос.
Фэйли подняла взгляд и замерла. Всякие мысли о горячем чае разом оставили ее. Из снежной круговерти появились две айилки в сопровождении женщины-гай'шайн, которая была много ниже их. И хотя обе проваливались в устлавшее землю белое покрывало глубже чем по щиколотку, они ухитрялись шагать широко и уверенно. Гай'шайн же то и дело спотыкалась, семенила, стараясь не отстать от айилок, к тому же ей на плечо опиралась одна из них – та, чья голова была обмотана темно-серой шалью Все три заинтересовали Фэйли Женщина в белом держалась смиренно, опустив голову, руки она, как и положено гай'шайн, прятала в широких рукавах, но ее облачение было сшито из плотного шелка. Украшения были запрещены для гай'шайн, однако ее талию стягивал широкий, искусной работы пояс из золота и огневиков. Фэйли успела разглядеть и такой же ошейник, охватывавший почти всю шею. Мало кто, за исключением королевских особ, мог позволить себе подобную роскошь. Очень странная гай'шайн, однако внимание Фэйли привлекли другие. Что-то подсказывало ей, что это – Хранительницы Мудрости. Они просто-таки излучали властность; эти женщины привыкли отдавать приказы и привыкли к повиновению других. Да и внешность их сразу бросалась в глаза. Женщина, что подталкивала гай'шайн, напоминала голубоглазую орлицу, и была она, как и большинство Айил, в добрый спан ростом. А вторая оказалась выше Перрина самое меньшее на пол-ладони. Но крупной ее было не назвать. Светлые, желтовато-песочные волосы, прикрытые широкой темной косынкой, ниспадали до пояса, а на плечах небрежно лежала коричневая шаль, открывая взорам полную грудь в глубоком разрезе светлой блузки. Как только она не мерзнет, ведь чуть ли не полгруди на мороз выставила? А все эти тяжелые костяные и золотые ожерелья на морозе наверняка превратились в ледяные!
Женщины остановились перед пленниками, и та, что походила на орлицу, неодобрительно нахмурилась, глядя на Шайдо рядом, и сделала короткий жест рукой. Другой рукой она почему-то по-прежнему крепко сжимала плечо гай'шайн. Три Девы немедленно развернулись и заторопились к походной колонне Шайдо. И один из мужчин сразу побежал туда же, но Ролан и остальные сначала обменялись мрачными взглядами и только потом последовали за ними. Возможно, эти взгляды означали что-то, а возможно, и ничего не означали. Фэйли вдруг поняла, что чувствует человек, угодивший в водоворот и хватающийся за соломинку.
– У нас тут еще гай'шайн для Севанны, – задумчиво произнесла невероятно высокая женщина. Ее строгое лицо вряд ли кто-то мог назвать привлекательным, но по сравнению с другой Хранительницей Мудрости она казалась самой сердечностью. – Севанна будет довольна только тогда, Терава, когда весь мир будет гай'шайн. Ну, лично я против такого возражать не стану, – со смехом закончила она.
Орлиноглазая Хранительница не засмеялась. Лицо ее оставалось каменным, как и голос.
– Сомерин, у Севанны и так слишком много гай'шайн. У нас слишком много гаишайн. Из-за них мы еле плетемся, когда нужно бежать. – Ее твердый как сталь взор резанул по пленникам.
Когда взгляд Теравы упал на Фэйли, девушка вздрогнула и поспешно уткнулась лицом в кружку. Она никогда раньше не видела Теравы, но по одному взгляду могла судить, что это за женщина, – готовая безжалостно сломить всякого, кто скажет слово поперек, и видящая в любом случайном взоре брошенный ей вызов. От таких хорошего ждать не приходится, будь то глупый лорд при дворе или прохожий на дороге, а уж если этакая орлица имеет свой интерес, то побег превращается в крайне трудное мероприятие. Но все равно Фэйли уголком глаза следила за нею. С таким ощущением, будто следила за полосатой гадюкой, свернувшейся, блестя чешуей, в футе от лица.
Будь покорной, думала Фэйли. Я смиренно стою на коленях и ни о чем не думаю, только пью чай. Не стоит на меня дважды смотреть, ты, холодноглазая ведьма. Оставалось надеяться, что другие поняли то же, что и она.
Поняли все, кроме Аллиандре. Она попыталась подняться на опухших ногах, покачнулась и, скривившись, вновь опустилась на колени. И все равно Аллиандре выпрямилась, гордо вскинув голову, красное полосатое оделяло лежало у нее на плечах точно тонкая шелковая шаль поверх великолепного платья Эффект несколько портили голые ноги и растрепавшиеся на ветру волосы, однако она являла собой вознесенную на пьедестал надменность.
– Я – Аллиандре Марита Кигарин, королева Гэалдана, – громко провозгласила она; так королева могла бы обратиться к бродягам или грабителям – С вашей стороны будет благоразумно обращаться со мной и моими спутниками хорошо и примерно наказать тех, кто столь жестоко обошелся с нами. За нас вы можете получить большой выкуп, больший, чем вы способны себе представить, и будете помилованы за свои преступления. Пока не получен выкуп, я и моя госпожа, мой сеньор, требуем для себя пристойного стола и ночлега. Это же касается и ее горничной. Остальные удовольствуются более скромным, но отнюдь не дурным обращением. Я не заплачу выкупа, если поступят плохо хотя бы с самой последней служанкой моей госпожи.
Фэйли чуть не застонала. Неужели эта идиотка полагает, что эти люди – обыкновенные разбойники? Но застонать она просто не успела.
– Это правда, Галина? Она – королева из мокрых земель?
Возле пленников, выехав откуда-то сзади, появилась еще одна женщина. Ее высокий вороной мерин тихо ступал по снегу. Фэйли подумала, что это тоже айилка, но до конца уверена не была. Так как женщина сидела верхом, то наверняка сказать было трудно, но, кажется, ростом она с Фэйли, что нечасто встречается среди Айил, и вот еще эти зеленые глаза на загорелом лице... И все-таки... На первый взгляд, ее широкие темные юбки очень походили на те, что носят айилки, правда, сшиты они для езды верхом и вроде бы шелковые... Айильскими были и кремовая блузка, и видневшиеся из-под юбки-штанов красные сапожки. Ее длинные золотистые волосы придерживала широкая косынка, расшитая красным шелком, а на голове красовалась золотая диадема в палец толщиной, отделанная огневиками. Если украшения Хранительниц Мудрости были из золота и поделочной кости, то у всадницы грудь в вырезе, немногим уступавшую груди Сомерин, наполовину скрывали низки крупных жемчужин и ожерелья из изумрудов, сапфиров и рубинов И вырез у блузки был не меньше, чем у Сомерин. Браслеты, взбиравшиеся чуть ли не до локтей, также отличались от браслетов Хранительниц Мудрости. Айильцы колец не носили, но у незнакомки на каждом пальце сверкали самоцветы. Вместо темной шали плечи всадницы облегал ярко-красный плащ, подбитый белым мехом и отороченный золотой вышивкой. Плащ слегка трепало на ветру. Однако сидела она в седле по-айильски неловко.
– И еще ее госпожа? – Она запнулась на явно незнакомом слове. – Ее сеньор? То есть королева ей дала клятву верности? Тогда это поистине могущественная женщина. Отвечай, Галина!
Облаченная в шелк гаишайн сгорбилась и заискивающе улыбнулась всаднице.
– Да, Севанна, женщина, которой королева клянется в верности, поистине обладает могуществом, – с готовностью подтвердила она. – Я о таком никогда не слыхала. Однако, по-моему, она именно та, за кого себя выдает. Однажды я видела Аллиандре, несколько лет назад, и девочка, которую я помню, вполне могла вырасти в эту женщину. И она была коронована королевой Гэалдана. Что она делает в Амадиции, я не знаю. И Белоплащники, и Роэдран схватили бы ее в тот же миг, как...
– Хватит, Лина, – оборвала ее Терава. Ее рука сильнее сжала плечо Галины. – Ты же знаешь, я не люблю, когда языком болтают.
Гаишайн дернулась, как от удара, и захлопнула рот. Скорчившись, она улыбнулась Тераве, глядя на нее с еще более заискивающим и жалким видом, чем на Севанну. Она заломила руки, и на ее пальце блеснуло золото. Но в глазах еще и гнев полыхнул В темных глазах. Явно не айильских. Терава будто и не заметила раболепия Галины – собаке скомандовали: «К ноге!» – и та послушно исполнила требуемое, чего же большего? Все ее внимание было приковано к Севанне. Сомерин искоса глянула на гай'шайн, кривя губы от отвращения, но потом прикрыла грудь шалью и тоже воззрилась на Севанну. По лицам Айил мало что можно прочитать, однако было очевидно: Севанна ей не по нутру и в то же время она Севанну побаивается.
Поверх кружки Фэйли тоже смотрела на женщину на коне – примерно с такими же чувствами она смотрела бы на Логайна или на Мазрима Таима Имя Севанны, как и их имена, было словно на небосводе написано – кровью и огнем. От ее бесчинств Кайриэн оправится нескоро, хорошо, если лет через десять, и кровавые волны докатились до Андора и Тира и еще дальше. Перрин винил во всем человека по имени Куладин, но Фэйли достаточно наслышалась об этой женщине и у нее сложилось свое, не слишком далекое от истины, мнение о том, кто стоял за всей той историей. И никто не оспаривал, что бойня у Колодцев Дюмай – всецело на совести Севанны. Фэйли согласна была оставить Ролану его уши, лишь бы забрать назад скоропалительно-дурацкое заявление Аллиандре.
Кричаще разодетая Севанна медленно поехала вдоль ряда стоявших на коленях женщин, ее жесткие зеленые глаза были холодны, как у Теравы. Скрип снега под копытами вороного звучал неожиданно громко.
– Кто из вас горничная? – Странный вопрос. Майгдин помешкала, сжав челюсти, а потом подняла руку, выпростав ее из-под одеяла. Севанна задумчиво кивнула. – И кто та самая... ее сеньор?
Фэйли подумала, что Севанна так или иначе, но узнает правду и таиться смысла нет. Без всякого желания она подняла руку. И ее охватила дрожь, причем не от холода. На нее обратила свой пристальный – и жестокий – взгляд Терава. И наблюдала она теперь и за Севанной, и за теми, кого та назвала.
Фэйли подняла взгляд и замерла. Всякие мысли о горячем чае разом оставили ее. Из снежной круговерти появились две айилки в сопровождении женщины-гай'шайн, которая была много ниже их. И хотя обе проваливались в устлавшее землю белое покрывало глубже чем по щиколотку, они ухитрялись шагать широко и уверенно. Гай'шайн же то и дело спотыкалась, семенила, стараясь не отстать от айилок, к тому же ей на плечо опиралась одна из них – та, чья голова была обмотана темно-серой шалью Все три заинтересовали Фэйли Женщина в белом держалась смиренно, опустив голову, руки она, как и положено гай'шайн, прятала в широких рукавах, но ее облачение было сшито из плотного шелка. Украшения были запрещены для гай'шайн, однако ее талию стягивал широкий, искусной работы пояс из золота и огневиков. Фэйли успела разглядеть и такой же ошейник, охватывавший почти всю шею. Мало кто, за исключением королевских особ, мог позволить себе подобную роскошь. Очень странная гай'шайн, однако внимание Фэйли привлекли другие. Что-то подсказывало ей, что это – Хранительницы Мудрости. Они просто-таки излучали властность; эти женщины привыкли отдавать приказы и привыкли к повиновению других. Да и внешность их сразу бросалась в глаза. Женщина, что подталкивала гай'шайн, напоминала голубоглазую орлицу, и была она, как и большинство Айил, в добрый спан ростом. А вторая оказалась выше Перрина самое меньшее на пол-ладони. Но крупной ее было не назвать. Светлые, желтовато-песочные волосы, прикрытые широкой темной косынкой, ниспадали до пояса, а на плечах небрежно лежала коричневая шаль, открывая взорам полную грудь в глубоком разрезе светлой блузки. Как только она не мерзнет, ведь чуть ли не полгруди на мороз выставила? А все эти тяжелые костяные и золотые ожерелья на морозе наверняка превратились в ледяные!
Женщины остановились перед пленниками, и та, что походила на орлицу, неодобрительно нахмурилась, глядя на Шайдо рядом, и сделала короткий жест рукой. Другой рукой она почему-то по-прежнему крепко сжимала плечо гай'шайн. Три Девы немедленно развернулись и заторопились к походной колонне Шайдо. И один из мужчин сразу побежал туда же, но Ролан и остальные сначала обменялись мрачными взглядами и только потом последовали за ними. Возможно, эти взгляды означали что-то, а возможно, и ничего не означали. Фэйли вдруг поняла, что чувствует человек, угодивший в водоворот и хватающийся за соломинку.
– У нас тут еще гай'шайн для Севанны, – задумчиво произнесла невероятно высокая женщина. Ее строгое лицо вряд ли кто-то мог назвать привлекательным, но по сравнению с другой Хранительницей Мудрости она казалась самой сердечностью. – Севанна будет довольна только тогда, Терава, когда весь мир будет гай'шайн. Ну, лично я против такого возражать не стану, – со смехом закончила она.
Орлиноглазая Хранительница не засмеялась. Лицо ее оставалось каменным, как и голос.
– Сомерин, у Севанны и так слишком много гай'шайн. У нас слишком много гаишайн. Из-за них мы еле плетемся, когда нужно бежать. – Ее твердый как сталь взор резанул по пленникам.
Когда взгляд Теравы упал на Фэйли, девушка вздрогнула и поспешно уткнулась лицом в кружку. Она никогда раньше не видела Теравы, но по одному взгляду могла судить, что это за женщина, – готовая безжалостно сломить всякого, кто скажет слово поперек, и видящая в любом случайном взоре брошенный ей вызов. От таких хорошего ждать не приходится, будь то глупый лорд при дворе или прохожий на дороге, а уж если этакая орлица имеет свой интерес, то побег превращается в крайне трудное мероприятие. Но все равно Фэйли уголком глаза следила за нею. С таким ощущением, будто следила за полосатой гадюкой, свернувшейся, блестя чешуей, в футе от лица.
Будь покорной, думала Фэйли. Я смиренно стою на коленях и ни о чем не думаю, только пью чай. Не стоит на меня дважды смотреть, ты, холодноглазая ведьма. Оставалось надеяться, что другие поняли то же, что и она.
Поняли все, кроме Аллиандре. Она попыталась подняться на опухших ногах, покачнулась и, скривившись, вновь опустилась на колени. И все равно Аллиандре выпрямилась, гордо вскинув голову, красное полосатое оделяло лежало у нее на плечах точно тонкая шелковая шаль поверх великолепного платья Эффект несколько портили голые ноги и растрепавшиеся на ветру волосы, однако она являла собой вознесенную на пьедестал надменность.
– Я – Аллиандре Марита Кигарин, королева Гэалдана, – громко провозгласила она; так королева могла бы обратиться к бродягам или грабителям – С вашей стороны будет благоразумно обращаться со мной и моими спутниками хорошо и примерно наказать тех, кто столь жестоко обошелся с нами. За нас вы можете получить большой выкуп, больший, чем вы способны себе представить, и будете помилованы за свои преступления. Пока не получен выкуп, я и моя госпожа, мой сеньор, требуем для себя пристойного стола и ночлега. Это же касается и ее горничной. Остальные удовольствуются более скромным, но отнюдь не дурным обращением. Я не заплачу выкупа, если поступят плохо хотя бы с самой последней служанкой моей госпожи.
Фэйли чуть не застонала. Неужели эта идиотка полагает, что эти люди – обыкновенные разбойники? Но застонать она просто не успела.
– Это правда, Галина? Она – королева из мокрых земель?
Возле пленников, выехав откуда-то сзади, появилась еще одна женщина. Ее высокий вороной мерин тихо ступал по снегу. Фэйли подумала, что это тоже айилка, но до конца уверена не была. Так как женщина сидела верхом, то наверняка сказать было трудно, но, кажется, ростом она с Фэйли, что нечасто встречается среди Айил, и вот еще эти зеленые глаза на загорелом лице... И все-таки... На первый взгляд, ее широкие темные юбки очень походили на те, что носят айилки, правда, сшиты они для езды верхом и вроде бы шелковые... Айильскими были и кремовая блузка, и видневшиеся из-под юбки-штанов красные сапожки. Ее длинные золотистые волосы придерживала широкая косынка, расшитая красным шелком, а на голове красовалась золотая диадема в палец толщиной, отделанная огневиками. Если украшения Хранительниц Мудрости были из золота и поделочной кости, то у всадницы грудь в вырезе, немногим уступавшую груди Сомерин, наполовину скрывали низки крупных жемчужин и ожерелья из изумрудов, сапфиров и рубинов И вырез у блузки был не меньше, чем у Сомерин. Браслеты, взбиравшиеся чуть ли не до локтей, также отличались от браслетов Хранительниц Мудрости. Айильцы колец не носили, но у незнакомки на каждом пальце сверкали самоцветы. Вместо темной шали плечи всадницы облегал ярко-красный плащ, подбитый белым мехом и отороченный золотой вышивкой. Плащ слегка трепало на ветру. Однако сидела она в седле по-айильски неловко.
– И еще ее госпожа? – Она запнулась на явно незнакомом слове. – Ее сеньор? То есть королева ей дала клятву верности? Тогда это поистине могущественная женщина. Отвечай, Галина!
Облаченная в шелк гаишайн сгорбилась и заискивающе улыбнулась всаднице.
– Да, Севанна, женщина, которой королева клянется в верности, поистине обладает могуществом, – с готовностью подтвердила она. – Я о таком никогда не слыхала. Однако, по-моему, она именно та, за кого себя выдает. Однажды я видела Аллиандре, несколько лет назад, и девочка, которую я помню, вполне могла вырасти в эту женщину. И она была коронована королевой Гэалдана. Что она делает в Амадиции, я не знаю. И Белоплащники, и Роэдран схватили бы ее в тот же миг, как...
– Хватит, Лина, – оборвала ее Терава. Ее рука сильнее сжала плечо Галины. – Ты же знаешь, я не люблю, когда языком болтают.
Гаишайн дернулась, как от удара, и захлопнула рот. Скорчившись, она улыбнулась Тераве, глядя на нее с еще более заискивающим и жалким видом, чем на Севанну. Она заломила руки, и на ее пальце блеснуло золото. Но в глазах еще и гнев полыхнул В темных глазах. Явно не айильских. Терава будто и не заметила раболепия Галины – собаке скомандовали: «К ноге!» – и та послушно исполнила требуемое, чего же большего? Все ее внимание было приковано к Севанне. Сомерин искоса глянула на гай'шайн, кривя губы от отвращения, но потом прикрыла грудь шалью и тоже воззрилась на Севанну. По лицам Айил мало что можно прочитать, однако было очевидно: Севанна ей не по нутру и в то же время она Севанну побаивается.
Поверх кружки Фэйли тоже смотрела на женщину на коне – примерно с такими же чувствами она смотрела бы на Логайна или на Мазрима Таима Имя Севанны, как и их имена, было словно на небосводе написано – кровью и огнем. От ее бесчинств Кайриэн оправится нескоро, хорошо, если лет через десять, и кровавые волны докатились до Андора и Тира и еще дальше. Перрин винил во всем человека по имени Куладин, но Фэйли достаточно наслышалась об этой женщине и у нее сложилось свое, не слишком далекое от истины, мнение о том, кто стоял за всей той историей. И никто не оспаривал, что бойня у Колодцев Дюмай – всецело на совести Севанны. Фэйли согласна была оставить Ролану его уши, лишь бы забрать назад скоропалительно-дурацкое заявление Аллиандре.
Кричаще разодетая Севанна медленно поехала вдоль ряда стоявших на коленях женщин, ее жесткие зеленые глаза были холодны, как у Теравы. Скрип снега под копытами вороного звучал неожиданно громко.
– Кто из вас горничная? – Странный вопрос. Майгдин помешкала, сжав челюсти, а потом подняла руку, выпростав ее из-под одеяла. Севанна задумчиво кивнула. – И кто та самая... ее сеньор?
Фэйли подумала, что Севанна так или иначе, но узнает правду и таиться смысла нет. Без всякого желания она подняла руку. И ее охватила дрожь, причем не от холода. На нее обратила свой пристальный – и жестокий – взгляд Терава. И наблюдала она теперь и за Севанной, и за теми, кого та назвала.