Страница:
Его взгляд казался лихорадочным, мутным. Явно не понимая, где и с кем находится, незнакомец вдруг потянулся к плечу Джулианны, все еще сжимая ее запястье.
Он вздрогнул, тяжело дыша, но его взгляд не поколебался. В глубине его глаз замерцал странный свет, и она невольно затаила дыхание.
Мужчина медленно расплылся в улыбке:
– Надин…
И его сильная, крепкая рука скользнула по ее плечу к шее. Прежде чем Джулианна смогла запротестовать или спросить незнакомца, что он делает, тот увлек ее вниз, приближая ее лицо к своему.
Ошеломленная, Джулианна вдруг осознала, что он собирается поцеловать ее!
Улыбка красавца француза была бесконечно обольстительной, самоуверенной и многообещающей. А потом его губы прильнули к ее устам.
Джулианна едва не задохнулась, но даже не попыталась отпрянуть от раненого. Вместо этого она замерла, позволяя ему возмутительную вольность, чувствуя, как бьется сердце и напрягается тело. Страстное желание охватило ее, неудержимо нарастая.
Это было желание, которого она никогда прежде не чувствовала.
А потом Джулианна поняла, что он перестал ее целовать. Она тяжело дышала рядом с его неподвижным ртом. Остро, каждой клеточкой, ощущала огонь, бушевавший в ее собственном теле. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять: незнакомец снова потерял сознание.
Не в силах оправиться от потрясения, Джулианна выпрямилась на кровати. Мысли путались, лихорадочно метались в голове. Он поцеловал ее! Но он охвачен жаром, он бредил. Он не понимал, что делает!
Неужели это все равно имело какое-то значение?..
Этот мужчина поцеловал ее, и она ответила на поцелуй – от неожиданности, ведь и подумать не могла, что нечто подобное возможно.
А еще он был офицером французской армии – героем революции.
Джулианна взглянула на своего подопечного.
– Кто бы вы ни были, вы не умрете – я не допущу этого, – твердо пообещала она.
Несчастный лежал недвижимо, так что вполне мог быть уже мертвым.
Глава 2
Он вздрогнул, тяжело дыша, но его взгляд не поколебался. В глубине его глаз замерцал странный свет, и она невольно затаила дыхание.
Мужчина медленно расплылся в улыбке:
– Надин…
И его сильная, крепкая рука скользнула по ее плечу к шее. Прежде чем Джулианна смогла запротестовать или спросить незнакомца, что он делает, тот увлек ее вниз, приближая ее лицо к своему.
Ошеломленная, Джулианна вдруг осознала, что он собирается поцеловать ее!
Улыбка красавца француза была бесконечно обольстительной, самоуверенной и многообещающей. А потом его губы прильнули к ее устам.
Джулианна едва не задохнулась, но даже не попыталась отпрянуть от раненого. Вместо этого она замерла, позволяя ему возмутительную вольность, чувствуя, как бьется сердце и напрягается тело. Страстное желание охватило ее, неудержимо нарастая.
Это было желание, которого она никогда прежде не чувствовала.
А потом Джулианна поняла, что он перестал ее целовать. Она тяжело дышала рядом с его неподвижным ртом. Остро, каждой клеточкой, ощущала огонь, бушевавший в ее собственном теле. Ей потребовалось какое-то время, чтобы понять: незнакомец снова потерял сознание.
Не в силах оправиться от потрясения, Джулианна выпрямилась на кровати. Мысли путались, лихорадочно метались в голове. Он поцеловал ее! Но он охвачен жаром, он бредил. Он не понимал, что делает!
Неужели это все равно имело какое-то значение?..
Этот мужчина поцеловал ее, и она ответила на поцелуй – от неожиданности, ведь и подумать не могла, что нечто подобное возможно.
А еще он был офицером французской армии – героем революции.
Джулианна взглянула на своего подопечного.
– Кто бы вы ни были, вы не умрете – я не допущу этого, – твердо пообещала она.
Несчастный лежал недвижимо, так что вполне мог быть уже мертвым.
Глава 2
Десятки людей сбились в толпу, кричавшую в ярости, потрясавшую кулаками в воздухе, и он знал, что должен бежать… Как только он сорвался с места, булыжники под его ногами изменили цвет, став красными. Сначала он даже не понял, в чем дело, а потом вдруг осознал, что бежит в реке крови!
Он вскрикнул, заметив, что величественные парижские здания исчезли. Теперь кровавый поток был полон кричавших, умирающих людей. Паника и страх охватили его.
И он понял, что должен немедленно проснуться.
Под руками он вдруг почувствовал хлопок – не грязный, не запачканный кровью. Пытаясь справиться с захлестывавшей рекой крови, он увидел Надин: она улыбалась ему, ее глаза сияли, а позади нее светила луна, полная и яркая. И он поцеловал Надин – это оказалось восхитительным, хотя и неправильным, ведь на самом деле Надин была мертва…
Надин была мертва, а он лежал в какой-то кровати. Куда же он попал?
Изнуренный до крайней степени, Доминик понял, что спал. Воспоминания по-прежнему беспорядочно путались, ужас и страх наполняли его, но он боролся с все возраставшей паникой. Сейчас ему следовало во что бы то ни стало мыслить ясно. Это был вопрос жизни и смерти.
Теперь ему было небезопасно оставаться во Франции.
Кто-то узнал, кем он был на самом деле.
И Доминик вспомнил, как попал в засаду у дома Мишеля. Его тело мучительно напряглось от страха и тревоги, борясь с этими изнурявшими его эмоциями. И тогда все воспоминания о прошедших полутора годах стремительно нахлынули на него. Помнится, он отправился во Францию, чтобы найти своих мать и невесту и доставить их домой, в Англию. Ему так и не удалось обнаружить Надин, но он отыскал мать, она пряталась в какой-то лачуге над пекарней в Париже, поскольку ее городской дом был разрушен. Удостоверившись, что мать благополучно взошла на борт направлявшегося в Великобританию судна в Гавре, Доминик вернулся в Париж в надежде найти Надин.
Он и представить себе не мог, что останется во Франции, чтобы добывать ценную информацию для своей страны. Хотя его мать, Катрин Фортескью, была француженкой, отец носил титул графа Бедфордского и слыл англичанином до мозга гостей. Доминик Педжет появился на свет в родовом имении в Бедфорде. Единственный ребенок в семье, он получил образование в Итоне и Оксфорде. После кончины Уильяма Педжета он унаследовал и титул, и земельные графские владения. Несмотря на то что несколько раз в год Доминик занимал свое законное место в палате лордов – он чувствовал свой долг по отношению к стране в целом, а еще считал, что должен заботиться об интересах Бедфорда, – политика никогда его не интересовала. Собственно, несколько лет назад он даже отказался от предложения занять пост в кабинете министров Питта. Его обязанности были четко определены – и связаны с графством.
Доминику так и не удалось выяснить, что же произошло с Надин. Последний раз ее видели во время беспорядков, в ходе которых был разрушен дом его матери. Катрин боялась, что толпа затоптала Надин до смерти. Доминик был так обеспокоен революцией во Франции, что по возвращении в Великобританию встретился с некоторыми своими знакомыми, включая Эдмунда Берка, человека с большими связями в политических кругах. Информация, которую по крупицам собрал Доминик во время нахождения во Франции, настолько всех встревожила, что Берк представил его премьер-министру Питту. Но вернуться во Францию его убедил Себастьян Уорлок, причем на сей раз перед Домиником стояла одна-единственная задача – шпионаж.
Теперь невозможно было определить, кто именно узнал правду о Жан-Жаке Карре – личности, под которой скрывался Доминик. Это мог быть любой из безобидных с виду парижан или даже «крот» – вражеский агент, внедрившийся в войска под командованием Мишеля. Так или иначе, но кто-то выяснил, что Карре не был хозяином магазина гравюр и якобинцем. Кто-то пронюхал, что на самом деле он был англичанином и тайным агентом.
Теперь Доминика с новой силой охватил неистовый приступ паники. Он был пугающе слаб – и потому уязвим. Боль пронзала спину при каждом вздохе.
Доминик был с друзьями – или в стане противников?
Он все еще находился во Франции?
Испуганный, в высшей степени встревоженный, Доминик осознал, что не был связан или как-либо еще ограничен в движениях. Он с чрезвычайной осторожностью приоткрыл глаза – ровно настолько, чтобы иметь возможность украдкой бросить взгляд сквозь ресницы.
Доминик постарался, чтобы характер его дыхания не изменился. Ни единый его мускул не дрогнул, лишь веки затрепетали. Он почувствовал, что находится здесь не один. Сейчас несчастному хотелось, чтобы любой, кто бы с ним ни был – кто бы ни сторожил его, – думал, что он спит.
В поле зрения Доминика оказались неясные контуры маленькой спальни. Он увидел гардероб, окно. Мгновение спустя он ощутил какой-то резкий привкус в воздухе и осознал, что это соль.
Выходит, он оказался вблизи побережья, но какого?
Доминик отчаянно боролся с собой, пытаясь по мере сил восстановить каждую частичку памяти. Неужели ему приснился весь этот дальний путь в задней части повозки, проделанный главным образом ночью? Неужели это во сне ему привиделись покачивание судна, скрип мачт, шелест парусов, как и то, что он бился в силках терзавшей его нестерпимой боли? Что же произошло после того, как в него стреляли? Туманные очертания пытались принять ясную форму, и внезапно Доминик вспомнил женщину с золотисто-каштановыми волосами, которая то и дело кружилась над ним, омывая его, заботясь о нем.
А потом эта женщина вдруг четко предстала перед Домиником, склонившись над ним. Он мельком увидел те самые золотисто-каштановые волосы, ее светлый облик, платье цвета слоновой кости.
Она тихо произнесла по-французски:
– Месье?
Доминик узнал звук ее голоса. Да, именно эта женщина ухаживала за ним, это был не сон.
Он никак не мог понять, кто же она – друг и союзница? Сможет ли он защититься в случае необходимости? Бежать? Он был так измучен, так слаб! Кто же эта незнакомка, почему она заботилась о нем весь тяжкий период его страданий? Может быть, она была подругой Мишеля? Как же Доминик стал ее подопечным? После долгих раздумий он решил наконец дождаться, пока женщина выйдет из комнаты – рано или поздно она оставит его одного, тогда и можно будет оценить, в насколько затруднительное положение он попал. Итак, первым вопросом на повестке дня стояло тщательное обследование комнаты, а потом и всего дома. Доминик должен был определить свое местонахождение. Ну а кроме того, ему требовалось оружие, чтобы защититься.
Впрочем, эта женщина могла быть здесь не одна. Ей наверняка помогали друзья, соратники. Когда она уйдет, кого-то другого могут прислать сторожить раненого, и этим кем-то вполне может оказаться крепкий мужчина.
Доминик полностью открыл глаза и встретился с встревоженным взглядом серых глаз женщины.
Она сидела в кресле, приставленном к изголовью кровати, на ее коленях лежал планшет для письма, в руке угадывалось перо. Вздрогнув, женщина прошептала по-французски:
– Месье, вы очнулись?
Доминик не собирался отвечать ей – пока. Вместо этого он быстро окинул взглядом окружающее пространство. И увидел, что лежит на узкой кровати в совершенно незнакомой ему комнате. Спальня была скромной, просто обставленной, и было трудно определить, находится он в доме буржуа или аристократа. Если речь шла о последнем, то хозяин, очевидно, разорился и дошел до крайней нужды.
Единственное окно пропускало дневной свет: день только начинался. Солнце источало тусклое, слабое сияние, нисколько не напоминавшее яркий летний солнечный свет в долине Луары.
Как же Доминик очутился в этой спальне? Действительно ли его переправляли на повозке, а потом – кораблем, или это был лишь сон? Черт возьми, он не мог вспомнить ничего из того, что произошло после выстрела в переулке Нанта! Единственное, в чем Доминик был сейчас уверен, – так это в том, что он находится на побережье – но каком? Его могло занести в Гавр или Брест – так он думал, хотя и с большим сомнением. С тем же успехом он мог оказаться в Дувре или Плимуте. Но даже если Доминик попал в Англию, ему следовало хранить тайну своей личности. Никто и никогда не должен догадаться, что он был британским агентом.
Но эта женщина говорила с ним по-французски.
И она заговорила снова. Доминик буквально застыл на месте, сосредоточиваясь на женщине, пока она повторила то, что уже произносила ранее.
– Сэр, вы очнулись?
Ее лицо горело румянцем, в глазах застыл вопрос. Несмотря на то что она бегло говорила по-французски, в ее речи ощущался легкий акцент. Доминик уже не сомневался в том, что рядом оказалась англичанка. И это должно было принести облегчение – если не считать того, что она говорила на французском, а это Доминику решительно не нравилось. А вдруг в ее жилах текла часть французской крови, как и у него самого? Или эта женщина по какой-то причине сочла его французом? Возможно, знала Доминика, когда он работал под прикрытием? Интересно, известна ли ей правда – или хотя бы какая-то часть истинных сведений о нем? Каковы ее политические симпатии? Если бы только он мог вспомнить чуть больше!
И почему, черт побери, он оказался совершенно голым под тонкими простынями?
Женщина внезапно поднялась с места. Доминик настороженно следил за тем, как она прошла через комнату, отметив, что ее фигура была весьма привлекательной, хотя это сейчас не слишком его заботило. Эта незнакомка могла быть союзницей, но точно так же могла оказаться и врагом. А Доминик сделал бы все, что необходимо, ради выживания. Даже мог бы обольстить ее – такой вариант не стоило исключать.
Теперь он наблюдал за тем, как женщина положила планшет и пергаментную бумагу на стол, опустив перо в чернильницу. Потом взяла кусок ткани и погрузила его в миску с водой. Доминик между тем еще сильнее сосредоточился. Туманные картины перед глазами сфокусировались, став более четкими, и перед раненым предстало изображение этой женщины, склонившейся над ним и обтиравшей его тело влажной тканью… Он видел ее лицо, оказавшееся так близко к его лицу, когда он собирался ее поцеловать…
Да, он поцеловал ее. Доминик был абсолютно уверен в этом.
Его интерес стал острее. Что же произошло между ними? В любом случае это, безусловно, было ему только на руку.
Женщина вернулась, ее лицо было бледным, лишь чуть розовели щеки. Она уселась, выжимая тряпку, и Доминик снова взялся пристально наблюдать за ней, гадая, что же она сделает дальше. Близкое присутствие незнакомки невольно взбудоражило его тело.
Во Франции, каждый день проживая на грани смерти, Доминик утратил все моральные нормы, на которых был воспитан. В его постели перебывало великое множество француженок: некоторые – красивые, некоторые – нет, и по пальцам можно было перечесть тех, чьи имена он знал, не говоря уже о тех, кого он помнил. В конце концов, жизнь коротка – очень коротка. Он даже пришел к выводу, что благонравное поведение становилось совершенно бесполезным во время войны и революции.
Мысленные образы, заставившие Доминика пробудиться, ни на мгновение не покидали его, маяча на задворках сознания, настойчиво его преследуя. Та разгневанная, яростная толпа, залитая кровью улица, а потом и кровавая река в Сомюре. Семья, принявшая смерть от гильотины на его глазах, священник, умерший на его руках… Нравственность Доминика умерла давным-давно, возможно вместе с Надин. Секс был развлечением, спасением, потому что смерть казалась единственным элементом уверенности в его жизни.
Уже завтра кто-то из политических противников мог убить его.
Уже завтра разгневанная толпа могла вытащить Доминика из этого дома и забить его камнями до смерти, либо с тем же успехом его, закованного в цепи, могли вести мимо одобрительно кричащего скопища людей к гильотине.
Женщина слегка улыбнулась и положила прохладную ткань на лоб Доминика. Он вздрогнул, удивив как ее, так и самого себя. А потом схватил ее за запястье:
– Qui êtes vous?
«Кто вы?» – машинально перевел ее вопрос Доминик.
Женщина говорила с ним по-французски, поэтому он решил отвечать ей на том же языке. До тех пор, пока он не узнает, где находится сам и кем является эта незнакомка – а заодно и поймет, насколько безопасно раскрывать свою личность, – он будет просто следовать ее примеру.
У женщины перехватило дыхание от неожиданности и волнения.
– Месье, вы пришли в себя! Я так рада!
Доминик не выпустил ее запястье. Вместо этого он притянул ее ближе к себе, вниз, ощущая, как сердце отчаянно колотится от страха. Он ненавидел этот информационный вакуум; он должен был узнать, кто эта женщина и где он очутился.
– Кто вы? Где я?
Женщина, казалось, замерла, теперь их лица разделяли считаные дюймы.
– Я – Джулианна Грейстоун, месье. Я заботилась о вас. Вы находитесь в моем фамильном доме, и здесь вы – в полной безопасности.
Доминик внимательно смотрел на нее, не позволяя себе расслабиться. Тот факт, что женщина упомянула о безопасности, означал: она что-то знает о его деятельности. Иначе с чего ей предполагать, что ему может грозить нечто страшное? И от кого, по ее мнению, он может ожидать этой угрозы? От якобинцев? Или от кого-то конкретного – вроде того наемного убийцы из Нанта?
А вдруг она считает, что опасность исходит от его собственных союзников? Может быть, она считает его французом, который может пострадать от рук англичан?
Где находится ее фамильный дом: в Англии – или во Франции? И почему она по-прежнему говорит с ним на французском языке?
Женщина судорожно облизнула губы и хрипло прошептала:
– Вы чувствуете себя лучше? Жар спал, но вы остаетесь таким бледным, месье.
Доминик боролся с внезапно накрывшей его волной головокружения. Боже, каким же слабым он был! Несчастный наконец-то выпустил запястье женщины. Но нисколько не раскаялся в том, что напугал ее. Он хотел заставить ее нервничать, суетиться – так ею можно было с легкостью манипулировать.
– Я ощущаю боль, мадемуазель. Спина ноет, но – да, мне лучше.
– Вам выстрелили в спину, месье. Рана оказалась довольно серьезной, – тихо отозвалась она. – Вам было очень плохо. Мы боялись за вашу жизнь.
– «Мы»?
– Моя сестра, мои братья и я.
«Значит, в доме есть мужчины», – пронеслось в голове Доминика.
– И вы все заботились обо мне?
– Братьев сейчас нет дома. Главным образом за вами ухаживала я, месье, хотя и моя сестра, Амелия, помогала, когда не была занята заботами о маме.
Ее щеки зарделись еще сильнее.
Выходит, он один в компании трех женщин.
Доминик испытал облегчение, но лишь незначительное. Разумеется, он должен использовать эту ситуацию в своих интересах. Даже в таком, донельзя ослабленном состоянии он обязательно найдет какое-нибудь оружие, и три женщины не смогут противостоять ему – они не должны стоять у него на пути, ведь речь идет о его выживании.
– В таком случае, мадемуазель, я, по-видимому, целиком и полностью у вас в долгу.
Поразительно, но она в который раз покраснела и вскочила.
– Пустяки, месье.
Доминик изучающе посмотрел на нее. «А она весьма восприимчива к обольщению», – подумал он. И мягко спросил:
– Вы боитесь меня, мадемуазель?
Она выглядела всерьез взволнованной, но поспешила заверить:
– Нет! Конечно нет!
– Хорошо. В конце концов, бояться совершенно нечего.
Доминик медленно расплылся в улыбке. Недавно они целовались. А перед этим она наверняка раздевала его. Возможно, именно поэтому так нервничала?
Женщина прикусила губу.
– Вы так страдали, прошли через такие мучения! Теперь я ощущаю колоссальное облегчение оттого, что с вами все в порядке.
Интересно, много ли она знает о нем?
– Да, так и есть, мне уже намного лучше.
Доминик хранил спокойствие. Блеснула надежда, что она продолжит говорить и поведает, как же он оказался в этом доме, что произошло с ним после выстрела в Нанте.
Но она замолчала, и пристальный взгляд ее серых глаз не дрогнул ни на мгновение.
Доминик понял, что она вряд ли просветит его; в такой ситуации оставалось лишь попытаться ее разговорить.
– Мне очень жаль, что я расстроил вас. Слуги, несомненно, помогают, выполняя ваши поручения?
Она помедлила немного перед тем, как ответить:
– У нас нет слуг, месье. Только мальчик, конюх, но он приезжает к нам каждый день всего на несколько часов.
Услышанное принесло Доминику еще большее облегчение, но он по-прежнему был настороже.
– Почему вы так странно на меня смотрите? – хрипло вырвалось у женщины.
Доминик бросил взгляд на кисти ее рук, которые она так сильно сжимала на фоне своих белых муслиновых юбок. На пальцах не красовалось ни обручального кольца, ни кольца с бриллиантом – у нее не было вообще никаких украшений.
– Вы спасли мне жизнь, мадемуазель, так что теперь мне любопытно узнать о вас.
Ее изящные руки взлетели вверх. Она скрестила их на груди, будто защищаясь – или просто нервничая.
– Вы были в беде. Как же я могла не помочь? – заметила спасительница и, помолчав, добавила: – Вы не назвали мне свое имя.
Ложь сорвалась с его уст так же естественно, как дыхание.
– Шарль Морис. Я навечно у вас в долгу.
Женщина наконец-то улыбнулась ему.
– Вы ровным счетом ничего мне не должны, – твердо произнесла она и замялась. – Вы, должно быть, голодны. Я скоро вернусь.
Как только звук ее шагов постепенно смолк в коридоре, Доминик резко уселся на кровати и, отбросив укрывавшие его простыни, попытался встать. Боль тут же пронзила спину и грудь. Он застыл на месте, не в силах сдержать мучительный стон.
И комната закружилась перед глазами.
Черт побери!
Несмотря на мучения, Доминик не собирался снова ложиться. Ему потребовалось бесконечно много времени, чтобы попытаться побороть боль и справиться с головокружением. Оказывается, он был в намного худшем состоянии, чем предполагал. Собрав последние силы, медленно и осторожно он поднялся на ноги.
Вконец измученный, Доминик прислонился к стене. Понадобилось какое-то время, прежде чем комната перестала кружиться. Но вот перед глазами все успокоилось, и он, пошатываясь, направился к гардеробу. Внутри было пусто, и это встревожило Доминика. Где же его одежда?
Он снова выругался. А потом, по-прежнему еле волоча ноги, побрел к окну, но не смог удержать равновесие и опрокинул попавшееся на пути кресло. С трудом добравшись до окна, он вцепился в подоконник и стал пристально вглядываться в пространство между голыми, лишенными растительности утесами, в суровую даль, где плескался океан.
Доминик нисколько не сомневался, что смотрит на Атлантический океан. Он узнал серо-стальной цвет часто штормящих вод. А потом перевел взгляд на бледные утесы, пустынный, скудный пейзаж. Вдали виднелся силуэт одинокой башни. «Значит, это не Брест», – заключил Доминик. Окрестности очень напоминали ландшафт Корнуолла.
Эта местность славилась своими якобинскими симпатиями. Доминик отвернулся от окна, прислонившись к подоконнику, чтобы удержать равновесие. Перед ним оказался маленький стол с планшетом для письма, чернильницей и листом пергаментной бумаги. Доминик сделал два шага по направлению к столу, тяжело захрипел и схватился за его край, чтобы удержаться на ногах и не рухнуть на пол.
Брань в который раз сорвалась с уст Доминика. Он явно был не в состоянии убежать от кого бы то ни было, если возникла бы такая необходимость, – по крайней мере, в течение ближайших нескольких дней. Впрочем, если на то пошло, он был не в состоянии даже соблазнить свою спасительницу.
Его взгляд упал на пергамент. Она написала письмо по-французски.
Ужас охватил Доминика. Схватив бумагу, он жадно впился глазами в первую строчку.
Она была врагом.
И Доминику снова стало нехорошо, слова тут же показались серыми на фоне светлой страницы. Тем не менее ему удалось прочитать следующие строчки.
«Неужели она играет со мной в кошки-мышки?» – задался вопросом Доминик. Во Франции все вокруг шпионили за своими соседями, выискивая бунтарей и предателей. А вдруг такие же нравы царили в Великобритании? Что, если она, верная якобинцам, охотилась на мужчин, подобных ему? Пыталась распознать британских агентов, чтобы потом обречь их на верную гибель?
Или эта незнакомка просто-напросто сочла его французом? Что ж, теперь Доминику предстояло убедиться в том, что она не знает правды, даже не догадывается, что незваный гость ее дома – англичанин. Интересно, а как много она вообще знает? Известно ли ей, что раненый только что прибыл из Франции? Черт возьми, как же Доминику сейчас требовалось хоть немного информации!
Он покрылся испариной и стал задыхаться. Его охватило беспокойство – настолько сильное, что справиться с ним в нынешнем, измученном состоянии просто не представлялось возможным. Слишком поздно Доминик осознал, что пол под ногами был неровным, волнообразным. Бормоча под нос ругательства, он выронил из руки страницу.
Темные тени обступили его.
Стало тяжело дышать. Комната вместе со всей своей обстановкой снова медленно закружилась перед глазами.
Нет, он не мог упасть в обморок прямо сейчас!
Не сумев преодолеть слабость, Доминик медленно опустился на пол. Растянувшись там, из последних сил пытаясь оставаться в сознании, он услышал шаги, стремительно приближавшиеся к нему. Ужас пронзил его.
– Месье!
Он старался сохранять настороженную сосредоточенность, прикладывая такие усилия, что пот уже покрывал все его тело. Кулаки Доминика сжались, и он набрал в легкие воздуха, открывая глаза.
Первым, что он увидел, был пристальный взгляд серых глаз хозяйки дома, устремленный на него. Она стояла перед ним на коленях. На ее лице застыло что-то вроде беспокойства.
И вдруг, как по волшебству, комната перестала кружиться.
Доминик внимательнее взглянул на якобинку – она по-прежнему смотрела на него с явной тревогой.
Напряжение сковало Доминика, распластавшегося на полу. Женщина высилась над ним, а он был слишком слаб, чтобы защищаться, и прекрасно понимал это. Да она и сама должна была это знать.
Но ожидаемого оружия в ее руке не появилось. Вместо этого она коснулась голых плеч Доминика:
– Месье! Вы упали в обморок?
Ее голос звучал хрипло. И вскоре Доминик понял почему.
Он был обнажен, она – полностью одета.
– Я упал, мадемуазель, – спокойно, без запинки, солгал Доминик. Он ни за что не дал бы ей понять, насколько слабым оказался на самом деле. Нет, она должна была поверить, что этот раненый в состоянии защитить себя – и даже дать агрессивный отпор. Он с трудом поднял руку и коснулся ее щеки. – Вы остаетесь моей спасительницей.
Он вскрикнул, заметив, что величественные парижские здания исчезли. Теперь кровавый поток был полон кричавших, умирающих людей. Паника и страх охватили его.
И он понял, что должен немедленно проснуться.
Под руками он вдруг почувствовал хлопок – не грязный, не запачканный кровью. Пытаясь справиться с захлестывавшей рекой крови, он увидел Надин: она улыбалась ему, ее глаза сияли, а позади нее светила луна, полная и яркая. И он поцеловал Надин – это оказалось восхитительным, хотя и неправильным, ведь на самом деле Надин была мертва…
Надин была мертва, а он лежал в какой-то кровати. Куда же он попал?
Изнуренный до крайней степени, Доминик понял, что спал. Воспоминания по-прежнему беспорядочно путались, ужас и страх наполняли его, но он боролся с все возраставшей паникой. Сейчас ему следовало во что бы то ни стало мыслить ясно. Это был вопрос жизни и смерти.
Теперь ему было небезопасно оставаться во Франции.
Кто-то узнал, кем он был на самом деле.
И Доминик вспомнил, как попал в засаду у дома Мишеля. Его тело мучительно напряглось от страха и тревоги, борясь с этими изнурявшими его эмоциями. И тогда все воспоминания о прошедших полутора годах стремительно нахлынули на него. Помнится, он отправился во Францию, чтобы найти своих мать и невесту и доставить их домой, в Англию. Ему так и не удалось обнаружить Надин, но он отыскал мать, она пряталась в какой-то лачуге над пекарней в Париже, поскольку ее городской дом был разрушен. Удостоверившись, что мать благополучно взошла на борт направлявшегося в Великобританию судна в Гавре, Доминик вернулся в Париж в надежде найти Надин.
Он и представить себе не мог, что останется во Франции, чтобы добывать ценную информацию для своей страны. Хотя его мать, Катрин Фортескью, была француженкой, отец носил титул графа Бедфордского и слыл англичанином до мозга гостей. Доминик Педжет появился на свет в родовом имении в Бедфорде. Единственный ребенок в семье, он получил образование в Итоне и Оксфорде. После кончины Уильяма Педжета он унаследовал и титул, и земельные графские владения. Несмотря на то что несколько раз в год Доминик занимал свое законное место в палате лордов – он чувствовал свой долг по отношению к стране в целом, а еще считал, что должен заботиться об интересах Бедфорда, – политика никогда его не интересовала. Собственно, несколько лет назад он даже отказался от предложения занять пост в кабинете министров Питта. Его обязанности были четко определены – и связаны с графством.
Доминику так и не удалось выяснить, что же произошло с Надин. Последний раз ее видели во время беспорядков, в ходе которых был разрушен дом его матери. Катрин боялась, что толпа затоптала Надин до смерти. Доминик был так обеспокоен революцией во Франции, что по возвращении в Великобританию встретился с некоторыми своими знакомыми, включая Эдмунда Берка, человека с большими связями в политических кругах. Информация, которую по крупицам собрал Доминик во время нахождения во Франции, настолько всех встревожила, что Берк представил его премьер-министру Питту. Но вернуться во Францию его убедил Себастьян Уорлок, причем на сей раз перед Домиником стояла одна-единственная задача – шпионаж.
Теперь невозможно было определить, кто именно узнал правду о Жан-Жаке Карре – личности, под которой скрывался Доминик. Это мог быть любой из безобидных с виду парижан или даже «крот» – вражеский агент, внедрившийся в войска под командованием Мишеля. Так или иначе, но кто-то выяснил, что Карре не был хозяином магазина гравюр и якобинцем. Кто-то пронюхал, что на самом деле он был англичанином и тайным агентом.
Теперь Доминика с новой силой охватил неистовый приступ паники. Он был пугающе слаб – и потому уязвим. Боль пронзала спину при каждом вздохе.
Доминик был с друзьями – или в стане противников?
Он все еще находился во Франции?
Испуганный, в высшей степени встревоженный, Доминик осознал, что не был связан или как-либо еще ограничен в движениях. Он с чрезвычайной осторожностью приоткрыл глаза – ровно настолько, чтобы иметь возможность украдкой бросить взгляд сквозь ресницы.
Доминик постарался, чтобы характер его дыхания не изменился. Ни единый его мускул не дрогнул, лишь веки затрепетали. Он почувствовал, что находится здесь не один. Сейчас несчастному хотелось, чтобы любой, кто бы с ним ни был – кто бы ни сторожил его, – думал, что он спит.
В поле зрения Доминика оказались неясные контуры маленькой спальни. Он увидел гардероб, окно. Мгновение спустя он ощутил какой-то резкий привкус в воздухе и осознал, что это соль.
Выходит, он оказался вблизи побережья, но какого?
Доминик отчаянно боролся с собой, пытаясь по мере сил восстановить каждую частичку памяти. Неужели ему приснился весь этот дальний путь в задней части повозки, проделанный главным образом ночью? Неужели это во сне ему привиделись покачивание судна, скрип мачт, шелест парусов, как и то, что он бился в силках терзавшей его нестерпимой боли? Что же произошло после того, как в него стреляли? Туманные очертания пытались принять ясную форму, и внезапно Доминик вспомнил женщину с золотисто-каштановыми волосами, которая то и дело кружилась над ним, омывая его, заботясь о нем.
А потом эта женщина вдруг четко предстала перед Домиником, склонившись над ним. Он мельком увидел те самые золотисто-каштановые волосы, ее светлый облик, платье цвета слоновой кости.
Она тихо произнесла по-французски:
– Месье?
Доминик узнал звук ее голоса. Да, именно эта женщина ухаживала за ним, это был не сон.
Он никак не мог понять, кто же она – друг и союзница? Сможет ли он защититься в случае необходимости? Бежать? Он был так измучен, так слаб! Кто же эта незнакомка, почему она заботилась о нем весь тяжкий период его страданий? Может быть, она была подругой Мишеля? Как же Доминик стал ее подопечным? После долгих раздумий он решил наконец дождаться, пока женщина выйдет из комнаты – рано или поздно она оставит его одного, тогда и можно будет оценить, в насколько затруднительное положение он попал. Итак, первым вопросом на повестке дня стояло тщательное обследование комнаты, а потом и всего дома. Доминик должен был определить свое местонахождение. Ну а кроме того, ему требовалось оружие, чтобы защититься.
Впрочем, эта женщина могла быть здесь не одна. Ей наверняка помогали друзья, соратники. Когда она уйдет, кого-то другого могут прислать сторожить раненого, и этим кем-то вполне может оказаться крепкий мужчина.
Доминик полностью открыл глаза и встретился с встревоженным взглядом серых глаз женщины.
Она сидела в кресле, приставленном к изголовью кровати, на ее коленях лежал планшет для письма, в руке угадывалось перо. Вздрогнув, женщина прошептала по-французски:
– Месье, вы очнулись?
Доминик не собирался отвечать ей – пока. Вместо этого он быстро окинул взглядом окружающее пространство. И увидел, что лежит на узкой кровати в совершенно незнакомой ему комнате. Спальня была скромной, просто обставленной, и было трудно определить, находится он в доме буржуа или аристократа. Если речь шла о последнем, то хозяин, очевидно, разорился и дошел до крайней нужды.
Единственное окно пропускало дневной свет: день только начинался. Солнце источало тусклое, слабое сияние, нисколько не напоминавшее яркий летний солнечный свет в долине Луары.
Как же Доминик очутился в этой спальне? Действительно ли его переправляли на повозке, а потом – кораблем, или это был лишь сон? Черт возьми, он не мог вспомнить ничего из того, что произошло после выстрела в переулке Нанта! Единственное, в чем Доминик был сейчас уверен, – так это в том, что он находится на побережье – но каком? Его могло занести в Гавр или Брест – так он думал, хотя и с большим сомнением. С тем же успехом он мог оказаться в Дувре или Плимуте. Но даже если Доминик попал в Англию, ему следовало хранить тайну своей личности. Никто и никогда не должен догадаться, что он был британским агентом.
Но эта женщина говорила с ним по-французски.
И она заговорила снова. Доминик буквально застыл на месте, сосредоточиваясь на женщине, пока она повторила то, что уже произносила ранее.
– Сэр, вы очнулись?
Ее лицо горело румянцем, в глазах застыл вопрос. Несмотря на то что она бегло говорила по-французски, в ее речи ощущался легкий акцент. Доминик уже не сомневался в том, что рядом оказалась англичанка. И это должно было принести облегчение – если не считать того, что она говорила на французском, а это Доминику решительно не нравилось. А вдруг в ее жилах текла часть французской крови, как и у него самого? Или эта женщина по какой-то причине сочла его французом? Возможно, знала Доминика, когда он работал под прикрытием? Интересно, известна ли ей правда – или хотя бы какая-то часть истинных сведений о нем? Каковы ее политические симпатии? Если бы только он мог вспомнить чуть больше!
И почему, черт побери, он оказался совершенно голым под тонкими простынями?
Женщина внезапно поднялась с места. Доминик настороженно следил за тем, как она прошла через комнату, отметив, что ее фигура была весьма привлекательной, хотя это сейчас не слишком его заботило. Эта незнакомка могла быть союзницей, но точно так же могла оказаться и врагом. А Доминик сделал бы все, что необходимо, ради выживания. Даже мог бы обольстить ее – такой вариант не стоило исключать.
Теперь он наблюдал за тем, как женщина положила планшет и пергаментную бумагу на стол, опустив перо в чернильницу. Потом взяла кусок ткани и погрузила его в миску с водой. Доминик между тем еще сильнее сосредоточился. Туманные картины перед глазами сфокусировались, став более четкими, и перед раненым предстало изображение этой женщины, склонившейся над ним и обтиравшей его тело влажной тканью… Он видел ее лицо, оказавшееся так близко к его лицу, когда он собирался ее поцеловать…
Да, он поцеловал ее. Доминик был абсолютно уверен в этом.
Его интерес стал острее. Что же произошло между ними? В любом случае это, безусловно, было ему только на руку.
Женщина вернулась, ее лицо было бледным, лишь чуть розовели щеки. Она уселась, выжимая тряпку, и Доминик снова взялся пристально наблюдать за ней, гадая, что же она сделает дальше. Близкое присутствие незнакомки невольно взбудоражило его тело.
Во Франции, каждый день проживая на грани смерти, Доминик утратил все моральные нормы, на которых был воспитан. В его постели перебывало великое множество француженок: некоторые – красивые, некоторые – нет, и по пальцам можно было перечесть тех, чьи имена он знал, не говоря уже о тех, кого он помнил. В конце концов, жизнь коротка – очень коротка. Он даже пришел к выводу, что благонравное поведение становилось совершенно бесполезным во время войны и революции.
Мысленные образы, заставившие Доминика пробудиться, ни на мгновение не покидали его, маяча на задворках сознания, настойчиво его преследуя. Та разгневанная, яростная толпа, залитая кровью улица, а потом и кровавая река в Сомюре. Семья, принявшая смерть от гильотины на его глазах, священник, умерший на его руках… Нравственность Доминика умерла давным-давно, возможно вместе с Надин. Секс был развлечением, спасением, потому что смерть казалась единственным элементом уверенности в его жизни.
Уже завтра кто-то из политических противников мог убить его.
Уже завтра разгневанная толпа могла вытащить Доминика из этого дома и забить его камнями до смерти, либо с тем же успехом его, закованного в цепи, могли вести мимо одобрительно кричащего скопища людей к гильотине.
Женщина слегка улыбнулась и положила прохладную ткань на лоб Доминика. Он вздрогнул, удивив как ее, так и самого себя. А потом схватил ее за запястье:
– Qui êtes vous?
«Кто вы?» – машинально перевел ее вопрос Доминик.
Женщина говорила с ним по-французски, поэтому он решил отвечать ей на том же языке. До тех пор, пока он не узнает, где находится сам и кем является эта незнакомка – а заодно и поймет, насколько безопасно раскрывать свою личность, – он будет просто следовать ее примеру.
У женщины перехватило дыхание от неожиданности и волнения.
– Месье, вы пришли в себя! Я так рада!
Доминик не выпустил ее запястье. Вместо этого он притянул ее ближе к себе, вниз, ощущая, как сердце отчаянно колотится от страха. Он ненавидел этот информационный вакуум; он должен был узнать, кто эта женщина и где он очутился.
– Кто вы? Где я?
Женщина, казалось, замерла, теперь их лица разделяли считаные дюймы.
– Я – Джулианна Грейстоун, месье. Я заботилась о вас. Вы находитесь в моем фамильном доме, и здесь вы – в полной безопасности.
Доминик внимательно смотрел на нее, не позволяя себе расслабиться. Тот факт, что женщина упомянула о безопасности, означал: она что-то знает о его деятельности. Иначе с чего ей предполагать, что ему может грозить нечто страшное? И от кого, по ее мнению, он может ожидать этой угрозы? От якобинцев? Или от кого-то конкретного – вроде того наемного убийцы из Нанта?
А вдруг она считает, что опасность исходит от его собственных союзников? Может быть, она считает его французом, который может пострадать от рук англичан?
Где находится ее фамильный дом: в Англии – или во Франции? И почему она по-прежнему говорит с ним на французском языке?
Женщина судорожно облизнула губы и хрипло прошептала:
– Вы чувствуете себя лучше? Жар спал, но вы остаетесь таким бледным, месье.
Доминик боролся с внезапно накрывшей его волной головокружения. Боже, каким же слабым он был! Несчастный наконец-то выпустил запястье женщины. Но нисколько не раскаялся в том, что напугал ее. Он хотел заставить ее нервничать, суетиться – так ею можно было с легкостью манипулировать.
– Я ощущаю боль, мадемуазель. Спина ноет, но – да, мне лучше.
– Вам выстрелили в спину, месье. Рана оказалась довольно серьезной, – тихо отозвалась она. – Вам было очень плохо. Мы боялись за вашу жизнь.
– «Мы»?
– Моя сестра, мои братья и я.
«Значит, в доме есть мужчины», – пронеслось в голове Доминика.
– И вы все заботились обо мне?
– Братьев сейчас нет дома. Главным образом за вами ухаживала я, месье, хотя и моя сестра, Амелия, помогала, когда не была занята заботами о маме.
Ее щеки зарделись еще сильнее.
Выходит, он один в компании трех женщин.
Доминик испытал облегчение, но лишь незначительное. Разумеется, он должен использовать эту ситуацию в своих интересах. Даже в таком, донельзя ослабленном состоянии он обязательно найдет какое-нибудь оружие, и три женщины не смогут противостоять ему – они не должны стоять у него на пути, ведь речь идет о его выживании.
– В таком случае, мадемуазель, я, по-видимому, целиком и полностью у вас в долгу.
Поразительно, но она в который раз покраснела и вскочила.
– Пустяки, месье.
Доминик изучающе посмотрел на нее. «А она весьма восприимчива к обольщению», – подумал он. И мягко спросил:
– Вы боитесь меня, мадемуазель?
Она выглядела всерьез взволнованной, но поспешила заверить:
– Нет! Конечно нет!
– Хорошо. В конце концов, бояться совершенно нечего.
Доминик медленно расплылся в улыбке. Недавно они целовались. А перед этим она наверняка раздевала его. Возможно, именно поэтому так нервничала?
Женщина прикусила губу.
– Вы так страдали, прошли через такие мучения! Теперь я ощущаю колоссальное облегчение оттого, что с вами все в порядке.
Интересно, много ли она знает о нем?
– Да, так и есть, мне уже намного лучше.
Доминик хранил спокойствие. Блеснула надежда, что она продолжит говорить и поведает, как же он оказался в этом доме, что произошло с ним после выстрела в Нанте.
Но она замолчала, и пристальный взгляд ее серых глаз не дрогнул ни на мгновение.
Доминик понял, что она вряд ли просветит его; в такой ситуации оставалось лишь попытаться ее разговорить.
– Мне очень жаль, что я расстроил вас. Слуги, несомненно, помогают, выполняя ваши поручения?
Она помедлила немного перед тем, как ответить:
– У нас нет слуг, месье. Только мальчик, конюх, но он приезжает к нам каждый день всего на несколько часов.
Услышанное принесло Доминику еще большее облегчение, но он по-прежнему был настороже.
– Почему вы так странно на меня смотрите? – хрипло вырвалось у женщины.
Доминик бросил взгляд на кисти ее рук, которые она так сильно сжимала на фоне своих белых муслиновых юбок. На пальцах не красовалось ни обручального кольца, ни кольца с бриллиантом – у нее не было вообще никаких украшений.
– Вы спасли мне жизнь, мадемуазель, так что теперь мне любопытно узнать о вас.
Ее изящные руки взлетели вверх. Она скрестила их на груди, будто защищаясь – или просто нервничая.
– Вы были в беде. Как же я могла не помочь? – заметила спасительница и, помолчав, добавила: – Вы не назвали мне свое имя.
Ложь сорвалась с его уст так же естественно, как дыхание.
– Шарль Морис. Я навечно у вас в долгу.
Женщина наконец-то улыбнулась ему.
– Вы ровным счетом ничего мне не должны, – твердо произнесла она и замялась. – Вы, должно быть, голодны. Я скоро вернусь.
Как только звук ее шагов постепенно смолк в коридоре, Доминик резко уселся на кровати и, отбросив укрывавшие его простыни, попытался встать. Боль тут же пронзила спину и грудь. Он застыл на месте, не в силах сдержать мучительный стон.
И комната закружилась перед глазами.
Черт побери!
Несмотря на мучения, Доминик не собирался снова ложиться. Ему потребовалось бесконечно много времени, чтобы попытаться побороть боль и справиться с головокружением. Оказывается, он был в намного худшем состоянии, чем предполагал. Собрав последние силы, медленно и осторожно он поднялся на ноги.
Вконец измученный, Доминик прислонился к стене. Понадобилось какое-то время, прежде чем комната перестала кружиться. Но вот перед глазами все успокоилось, и он, пошатываясь, направился к гардеробу. Внутри было пусто, и это встревожило Доминика. Где же его одежда?
Он снова выругался. А потом, по-прежнему еле волоча ноги, побрел к окну, но не смог удержать равновесие и опрокинул попавшееся на пути кресло. С трудом добравшись до окна, он вцепился в подоконник и стал пристально вглядываться в пространство между голыми, лишенными растительности утесами, в суровую даль, где плескался океан.
Доминик нисколько не сомневался, что смотрит на Атлантический океан. Он узнал серо-стальной цвет часто штормящих вод. А потом перевел взгляд на бледные утесы, пустынный, скудный пейзаж. Вдали виднелся силуэт одинокой башни. «Значит, это не Брест», – заключил Доминик. Окрестности очень напоминали ландшафт Корнуолла.
Эта местность славилась своими якобинскими симпатиями. Доминик отвернулся от окна, прислонившись к подоконнику, чтобы удержать равновесие. Перед ним оказался маленький стол с планшетом для письма, чернильницей и листом пергаментной бумаги. Доминик сделал два шага по направлению к столу, тяжело захрипел и схватился за его край, чтобы удержаться на ногах и не рухнуть на пол.
Брань в который раз сорвалась с уст Доминика. Он явно был не в состоянии убежать от кого бы то ни было, если возникла бы такая необходимость, – по крайней мере, в течение ближайших нескольких дней. Впрочем, если на то пошло, он был не в состоянии даже соблазнить свою спасительницу.
Его взгляд упал на пергамент. Она написала письмо по-французски.
Ужас охватил Доминика. Схватив бумагу, он жадно впился глазами в первую строчку.
«Мои дорогие друзья, я пишу, чтобы отпраздновать с вами недавние победы в Национальном конвенте, а в особенности – триумф принятия новой конституции, предоставляющей право голоса каждому человеку».Так вот оно что, она относилась к проклятым якобинцам!
Она была врагом.
И Доминику снова стало нехорошо, слова тут же показались серыми на фоне светлой страницы. Тем не менее ему удалось прочитать следующие строчки.
«Наше Общество надеется, что впереди вас ждут новые победы над оппозицией. Мы хотели бы спросить у вас, каким образом можем и впредь помогать нашему общему делу установления принципов равенства и свободы во Франции, а заодно и по всей Европе».Теперь слова быстро расплывались перед глазами, становились темнее, и Доминик уже не мог их разобрать. Он слепо уставился на лист пергамента. Выходит, она была якобинкой.
«Неужели она играет со мной в кошки-мышки?» – задался вопросом Доминик. Во Франции все вокруг шпионили за своими соседями, выискивая бунтарей и предателей. А вдруг такие же нравы царили в Великобритании? Что, если она, верная якобинцам, охотилась на мужчин, подобных ему? Пыталась распознать британских агентов, чтобы потом обречь их на верную гибель?
Или эта незнакомка просто-напросто сочла его французом? Что ж, теперь Доминику предстояло убедиться в том, что она не знает правды, даже не догадывается, что незваный гость ее дома – англичанин. Интересно, а как много она вообще знает? Известно ли ей, что раненый только что прибыл из Франции? Черт возьми, как же Доминику сейчас требовалось хоть немного информации!
Он покрылся испариной и стал задыхаться. Его охватило беспокойство – настолько сильное, что справиться с ним в нынешнем, измученном состоянии просто не представлялось возможным. Слишком поздно Доминик осознал, что пол под ногами был неровным, волнообразным. Бормоча под нос ругательства, он выронил из руки страницу.
Темные тени обступили его.
Стало тяжело дышать. Комната вместе со всей своей обстановкой снова медленно закружилась перед глазами.
Нет, он не мог упасть в обморок прямо сейчас!
Не сумев преодолеть слабость, Доминик медленно опустился на пол. Растянувшись там, из последних сил пытаясь оставаться в сознании, он услышал шаги, стремительно приближавшиеся к нему. Ужас пронзил его.
– Месье!
Он старался сохранять настороженную сосредоточенность, прикладывая такие усилия, что пот уже покрывал все его тело. Кулаки Доминика сжались, и он набрал в легкие воздуха, открывая глаза.
Первым, что он увидел, был пристальный взгляд серых глаз хозяйки дома, устремленный на него. Она стояла перед ним на коленях. На ее лице застыло что-то вроде беспокойства.
И вдруг, как по волшебству, комната перестала кружиться.
Доминик внимательнее взглянул на якобинку – она по-прежнему смотрела на него с явной тревогой.
Напряжение сковало Доминика, распластавшегося на полу. Женщина высилась над ним, а он был слишком слаб, чтобы защищаться, и прекрасно понимал это. Да она и сама должна была это знать.
Но ожидаемого оружия в ее руке не появилось. Вместо этого она коснулась голых плеч Доминика:
– Месье! Вы упали в обморок?
Ее голос звучал хрипло. И вскоре Доминик понял почему.
Он был обнажен, она – полностью одета.
– Я упал, мадемуазель, – спокойно, без запинки, солгал Доминик. Он ни за что не дал бы ей понять, насколько слабым оказался на самом деле. Нет, она должна была поверить, что этот раненый в состоянии защитить себя – и даже дать агрессивный отпор. Он с трудом поднял руку и коснулся ее щеки. – Вы остаетесь моей спасительницей.