Страница:
– А все остальное?
– Будем проверять. Во всяком случае, благодаря Потурицкой у нас есть теперь исходная точка. А это уже нехмало…
– По моему мнению, наиболее интересным представляется тот факт, что Лехнович с англичанином были прежде знакомы, и притом настолько коротко, что обращались друг к другу на «ты». Любопытно, почему они скрывали это от остальных гостей? В своих показаниях англичанин совершенно твердо заявил, что лично с Лехновичем знаком не был, и просил Войцеховского устроить ему встречу с доцентом. Тут какая-то загадка. Ведь, казалось бы, господин Лепато ничем не рисковал, признаваясь, что при тех или иных обстоятельствах познакомился с Лехновичем: доцент, как известно, не раз выезжал за границу, в том числе и в Англию. И тем не менее англичанин, исходя из каких-то соображений, счел за благо скрыть от нас знакомство с Лехновичем.
– Кстати, о Лепато, – проговорил полковник, – он час назад звонил мне и просил принять его. Так что нам представляется возможность выяснить у него эту любопытную деталь.
– Когда он будет?
Полковник взглянул на часы:
– В два, следовательно, через десять минут. Я хочу, чтобы ты присутствовал при нашем разговоре и вел протокол. Лепато хотя и поляк по происхождению, но привык к английским порядкам. У них подписи под показаниями придается чрезвычайно важное значение. За ложные показания следует весьма суровое наказание. Во всяком случае, куда более суровое, чем предусматривает наш кодекс. Теперь он, видимо, изрядно трусит, поскольку фактически уже дал ложные показания. Вряд ли после этого он рискнет лгать.
Генрик Лепато появился в кабинете Немироха с точностью до одной секунды. Он не требовал разговора с глазу на глаз и не выразил удивления при виде поручика за пишущей машинкой и магнитофона на столе полковника. Держался спокойно, с достоинством невиновного человека.
Предложив посетителю стул и выдержав небольшую паузу, полковник с подчеркнутым огорчением в голосе проговорил:
– Вы пытались ввести нас в заблуждение…
Англичанин рассмеялся:
– Все понемногу лукавили, и всяк старался перещеголять остальных. Уже в доме у Войцеховских. Я не столь наивен, чтобы в сложившейся ситуации одному выступать в роли правдолюбца и навлекать на себя подозрения со стороны милиции и собратьев по несчастью.
– Понятно. Ну а теперь давайте правду. – Полковник удобнее уселся в кресле.
– Все, конечно, сразу поняли или же догадывались, что смерть доцента неестественна. Была предпринята попытка убедить врача «скорой помощи» взять тело в реанимационный автомобиль, а в свидетельстве о смерти указать, что больной умер по пути в больницу от сердечного приступа. Конечно, разве такой известный кардиолог, как пан Ясенчак, не мог отличить сердечный приступ от цианистого калия? Ну хотя бы по запаху горького миндаля?
– А вы бы отличили? Ведь цианистый калий был подмешан в коньяк, а коньяк многие из вас заедали миндальными орехами.
– Возможно, я бы и не отличил, но уже студент третьего курса института обязан отличать.
Полковник махнул рукой:
– Ну, это все не то. На вашей совести есть более серьезные грехи.
– А именно?
– Вы показали и эти показания заверили собственноручной подписью, что прежде не были знакомы с Лехновичем. А это неправда. Вы его знали, и притом знали довольно хорошо.
Англичанин заметно смутился.
– Именно потому, пан полковник, я к вам и пришел. Я хочу просить вашего разрешения вернуться в Лондон. Я не могу долее здесь задерживаться. Даже в случае, если вы возьмете на свой счет мое дальнейшее здесь пребывание, на что, впрочем, я не рассчитываю. В Англии меня ждут лекции в университете и срочная научная работа – опыты, которые нельзя надолго прервать или откладывать.
– Я ничем не могу тут вам помочь, – развел руками полковник. – Печальная необходимость.
– Я, конечно, прекрасно понимаю, стоит мне обратиться в английское посольство, а ему соответственно – в достаточно высокие инстанции вашего Министерства иностранных дел, и вам не удастся удержать меня в Варшаве. Я не убийца, и обратного никто мне не докажет. Но я пришел к вам с оливковой ветвью и не хочу войны, а предлагаю мирное соглашение.
– Какого рода?
– Я расскажу вам всю правду. Все, что мне известно. Для вас это будут важные сведения. Возможно, вы сумели бы установить их и сами – у меня нет оснований сомневаться в высоком профессионализме польской милиции, но это займет у вас несколько недель упорной работы. А я все это расскажу вам за несколько минут.
– И что же вы хотите взамен?
– Взамен я возвращаюсь в Англию без всяких препятствий с вашей стороны.
– А какие есть гарантии, что вы скажете правду и ничего не утаите? Мы не проверяем подозреваемых с помощью тестов, и у нас нет «детекторов лжи».
– В качестве гарантии мое честное слово. Честное слово поляка, бойца польского движения Сопротивления и английского профессора Кембриджского университета. Полагаю, этого достаточно. В конце концов, я ведь тоже могу спросить, какая есть гарантия того, что, получив мои показания, вы позволите мне беспрепятственно выехать из страны?
– Немирох улыбнулся:
– Честное слово полковника.
– Хорошо. Я согласен. А вы?
Полковник минуту размышлял, затем утвердительно кивнул:
– Согласен, но хочу предупредить: сначала я должен буду проверить ваши показания.
– Что ж, будем считать, соглашение достигнуто.
– Итак, я вас слушаю.
– Начну с того, – Генрик Лепато уселся поудобнее, – что я знал Лехновича еще во времена оккупации. Мы с ним были в одной группе «Шарых шерегов». Мне тогда не было еще и семнадцати. Вместе мы принимали участие в различных операциях. И вдруг – провал. Все наше звено попало в руки гестапо. Схватили нас на месте сбора при подготовке к очередной операции. Не оказалось с нами только Лехновича. С первых же допросов стало ясно, что немцам известно о нас почти все. Из Повяка [4] вскоре нам удалось переправить на волю записку, в которой мы сообщали, что нас предал, по всей вероятности, Лехнович. У каждого из нас были тогда громкие подпольные клички, но знали мы друг друга и по именам, поскольку до войны состояли в одном харцерском отряде [5]. Одним словом, я знал, что Ястреб – это Станислав Лехнович.
– Вам известно, чем завершилась вся эта история? Ваша записка попала к адресату?
– Не знаю. Часть нашей группы была расстреляна в развалинах гетто. Остальных разбросали по разным концлагерям. Выжить посчастливилось немногим. После войны я не вернулся в Польшу. Но вот, много лет спустя, мне попалась в одном из научных журналов фамилия польского ученого-химика Станислава Лехновича. Я тут же вспомнил и подполье, и провал, и те подозрения, которые пали тогда на Ястреба.
– И оттого приехали в Польшу?
– Нет! Я действительно приехал лишь прочесть лекции. Естественно, одной из причин поездки был, конечно, интерес к родине, к тому, как живут теперь мои бывшие соотечественники. И все те минувшие дела, о которых я рассказал, меня, понятно, мало уже интересовали. Теперь я – гражданин Великобритании. За пребывание в застенках гестапо и в лагере я получил от ФРГ достаточно высокую компенсацию, а на Западе я привык к тому, что любое дело можно урегулировать посредством денег.
– Даже дело чести?
– Даже дело чести. Правда, как у поляка по происхождению, у меня свой взгляд на этот счет. Но в рассказанном мною случае речь о чести, или, во всяком случае, о моей чести, не шла; о чести Лехновича – может быть. Собираясь в Варшаву, я заранее решил непременно повидаться с бывшим Ястребом. Тем более что с его именем у меня были связаны и некоторые другие сомнения.
– А именно?
– Дойду и до них. В Варшаве профессор Войцеховский принимал меня очень любезно и сердечно. Я высказал ему пожелание познакомиться с доцентом Лехновичем, о котором слышал как о восходящей звезде польской химии. Профессор лестно отзывался о своем бывшем ученике и, казалось, остался доволен моей просьбой. Как выяснилось позже, доцент тоже жаждал повидаться со мной и даже убедил Войцеховского организовать в субботу у него в доме дружескую встречу за карточным столом, где бы мы и встретились.
– И встреча состоялась именно там?
– Нет, еще днем Лехнович позвонил мне в гостиницу «Бристоль», где я остановился, и предложил вместе пообедать, а затем уже ехать к Войцеховским.
– И вы согласились обедать в обществе человека, который, возможно, выдал вас в руки гестапо?
– Я вижу, романтизм не угас еще в Польше, – улыбнулся англичанин. – Лично я отнесся к этому несколько иначе и согласился встретиться с Ястребом – мне интересно было узнать, что он расскажет. А сомневаться не приходилось, что он коснется прошлого.
– И ваши ожидания оправдались?
– Лехнович опасался, не приехал ли я с целью его разоблачения. Он стал уверять меня, что невиновен и еще во время оккупации был создан специальный суд, который занимался расследованием дела и установил подлинные причины провала. Нас выдал якобы некий агент гестапо – жених сестры одного из наших товарищей. Он узнал через нее некоторые сведения о нашей группе, и гестапо установило за нами слежку. Лехнович сказал также, что этот предатель по решению подпольного суда был расстрелян через месяц после нашего провала. А он, Лехнович, не смог тогда явиться к месту сбора, поскольку попал на Праге в облаву и несколько часов просидел в каком-то подвале. Он утверждал, что в Военно-историческом архиве сохранились документы по этому делу и я могу при желании с ними ознакомиться.
– Вы проверили его слова?
– Нет. Просто не счел нужным. Я же говорил вам, полковник, что весь этот давний пламень в душе моей уже угас. В заключение нашего разговора Лехнович попросил меня не разглашать этой истории, сохранить в тайне наши прежние отношения и принадлежность к «Шарым шерегам».
– Вы не станете возражать, если мы все-таки проверим эту подробность биографии Лехновича?
– Пожалуйста.
– Был ли между вами разговор о Войцеховском?
– Да. Лехнович много рассказывал мне и о нем, и о его супруге, которой я прежде не знал.
– Как он о них отзывался?
– В самой превосходной степени. Я, признаться, был даже несколько удивлен. Обычно доценты не слишком-то жалуют своих профессоров. Они ведь мешают их карьере. Обычно ждут их смерти, тогда появляется возможность возглавить кафедру. Жену профессора Лехнович превозносил как образец всех человеческих добродетелей: и как примерную мать, и как заботливую жену, и как друга профессора, хотя тот намного старше ее.
– Высказывал ли Лехнович какие-либо суждения о людях, с которыми вам предстояло встретиться в доме у Войцеховских?
– Да. Он говорил, что там будут интересные и приятные люди. Известный кардиолог с очаровательной супругой и не менее популярный адвокат тоже с очень милой и привлекательной женой. Упомянул, что будет и его девушка, киноактриса. Вообще Ястреб старался держаться как старый добрый друг. Он даже предложил мне деньги, сказав, что готов помочь, если я нуждаюсь.
– Одолжить деньги с условием вернуть валютой в Англии, надо полагать?
– Ничуть не бывало. Об этом не было даже и речи. Он просто сказал: старик, если тебе нужны деньги, не стесняйся, могу дать сколько нужно.
– Судя по этому предложению, он тоже считал возможным урегулировать давние недоразумения посредством денег? Очевидно, дело с вашим провалом обстояло далеко не совсем так, как пытался представить это Ястреб.
– Во всяком случае, держался он очень уверенно, хотя, возможно, и темнил.
– Что еще вы можете добавить?
– Если иметь в виду само происшествие и смерть Лехновича, то я совершенно точно все осветил в своих предыдущих показаниях, умолчав лишь о том, что рассказал вам сегодня. Честно говоря, у меня с самого начала закрались сомнения относительно сердечного приступа.
– Кто же его мог отравить, по вашему мнению?
– Тот, кому смерть его была выгодна, – ответил англичанин.
– Is fecit cui prodest, – повторил Немирох классическую формулу римского права. – Но суть в том, что мы до сих пор все еще не можем выяснить, кому выгодна была его смерть.
– Мне не известны отношения между людьми, собравшимися в субботу на вилле у Войцеховских, и потому трудно судить, кто, кого, в какой мере и за что мог ненавидеть. В то же время, исходя из норм жизни, принятых на Западе, мне это дело кажется совершенно ясным. Я дам вам, полковник, доказательства своей полной искренности, ибо то, что сейчас скажу, более всего, пожалуй, может быть обращено против меня самого. Так вот: поводом для убийства, я полагаю, послужило научное открытие, сделанное доцентом Лехновичем.
Полковник Немирох на откровенность ответил откровенностью и спросил:
– Какое открытие? Нам об этом ничего не известно.
– Как вы знаете, полковник, я специалист по токам высокой частоты. Наши лаборатории в Кембридже работают сейчас в этой области на уровне высших мировых достижений. У нас совершенно уникальное оборудование. Именно потому к нам за помощью обращаются самые крупные английские и иностранные концерны. Насколько я понимаю, и ваши научные учреждения тоже тесно сотрудничают со своей промышленностью.
– Разумеется, – согласился полковник.
– Ну так вот, несколько месяцев назад крупная американская авиационная фирма обратилась ко мне с просьбой исследовать физические свойства нового полимера. Вероятнее всего, они до этого и у себя провели необходимые испытания, но хотели, видимо, перепроверить полученные результаты. Кстати сказать, с этой фирмой, а точнее, с шефом исследовательского института фирмы я сотрудничаю уже много лет. Доставив в Англию необходимые для испытаний образцы, директор американского института по секрету сообщил мне, кто является изобретателем этого полимера. Фамилию директора и название фирмы я, с вашего позволения, называть не стану. Да это и не имеет никакого отношения к данному делу. Скажу только, что новый материал оказался подлинным открытием в области полимеров. Он значительно прочнее любой стали и намного ее легче. Хорошо поддается формовке, у него очень высокая термостойкость. Практически полностью огнеупорен и обладает хорошими диэлектрическими свойствами. Идеальный материал для авиастроения. Однако он требует еще существенных доработок и устранения некоторых имеющихся недостатков. К огромному своему удивлению, я узнал, что создателем этого материала является польский химик Станислав Лехнович.
– Вы предполагаете, что доцента подкупили, с тем чтобы он продал за океан свое открытие?
Англичанин чуть улыбнулся:
– Фу! Кто же теперь употребляет столь вульгарное выражение «подкупили». После скандальной аферы со взятками фирмы «Локхид» от такого рода методов решительно отказались. Теперь применяются иные, более утонченные. Допустим, к примеру, от той же фирмы, о которой я говорил, однажды поступает в Польшу приглашение познакомиться с ее предприятиями. Приглашаются несколько, а то и десяток директоров – для крупного концерна такие расходы сущий пустяк – и несколько ученых. В их числе, скажем, и Лехнович. Во время поездки дирекция фирмы предлагает обмен специалистами. Ну, положим, сроком на год. Такое предложение ваша промышленность, стоящая в сравнении с американской на ступеньку ниже, с охотой принимает. Или, предположим, другое: какой-нибудь американский «фонд» учреждает несколько стипендий для польских химиков и физиков. В каждом из предлагаемых списков фигурирует имя Лехновича.
– Понятно, – кивнул головой полковник. – И доцент, таким образом, выезжает вместе со своим открытием за океан.
– Вы близки к истине, но методы такого рода деятельности крупных концернов в нынешние времена стали еще более изощренными. Зная формулу и технологию производства какого-либо синтетического вещества, легко получить пусть несколько иной, но почти с аналогичными свойствами материал. Приведу простой пример: нейлон, перлон, стилон отличаются названиями и способами производства, но свойствами обладают практически одинаковыми.
– Сколько же мог получить Лехнович за свое открытие?
– Столько, сколько сумел бы выторговать. Полагаю, однако, не меньше ста тысяч долларов. Официально ему заплатили бы за какую-нибудь вполне безобидную разработку. Возможно, даже и другие польские Химики получили бы для камуфляжа относительно высокие вознаграждения за разного рода мелкие рационализаторские предложения. На крупных промышленных предприятиях не так уж сложно придумать какое-нибудь новшество, особенно для настоящего одаренного ученого. Не исключено, что Лехнович, получив изрядную мзду, не вернулся бы в Польшу, но и в этом случае дело повернули бы так, что ни тени подозрения не пало бы на фирму.
– Хорошо, но я все еще не вижу пока убийцы.
– Возможны два варианта: первый – это конкуренция. Получение одним из концернов такого, прямо скажем, уникального материала ставило бы в трудное положение другие конкурирующие фирмы. По крайней мере на ближайшие два-три года, пока им не удалось бы тоже получить аналогичное вещество. Прибегну вновь к известному примеру. Изобретение шариковых ручек привело чуть ли не к полному краху американские заводы, производившие авторучки и карандаши. И лишь после того, как они выкрали секрет изобретения и внедрили его в производство, им удалось избежать банкротства, хотя все равно они понесли миллионные убытки. Завершилась вся эта история многолетними судебными процессами.
В данном случае для конкурирующей стороны, чтобы заставить Лехновича навеки замолчать, расходы исчислялись бы стоимостью полуграмма цианистого калия. Если исходить из этой версии, то подозрение прежде всего падает на представителя конкурирующей стороны, то есть на меня. Но будь я преступником, вряд ли я стал бы раскрывать вам, полковник, весь этот скрытый механизм возможных действий.
– Вы упоминали о двух вариантах. К чему же сводится второй?
– Ну, это элементарно – польская контрразведка. Она ведь тоже должна быть заинтересована, чтобы стратегически важное для обороноспособности страны изобретение не перекочевало за океан.
– У вас буйная фантазия, профессор. В нашей стране подобные методы не применяются. Советую вам это запомнить.
– Ха, узнаю великолепный польский романтизм. Наверное, единственный оазис в Европе. Впрочем, в начале нашей беседы я оговорился, что смотрю на проблему глазами человека Запада. Делать из моих показаний выводы, какие вы сочтете необходимыми, – это уж ваша забота, полковник. Но вернемся к делу,– продолжал Лепато. – С точки зрения техники исполнения убийство Лехновича не представляло трудностей ни для кого из присутствовавших в доме Войцеховского. Бокалы стояли примерно на равном расстоянии от обоих столов. Время от времени кто-нибудь из игравших подходил к столику выпить глоток коньяка, ликера, сока или кока-колы. Цианистый калий – химическое соединение, легко растворимое в разных жидкостях. В том числе и в алкоголе. А Лехнович в тот вечер отнюдь не заботился о сохранности запаса вин профессора Войцеховского. Следовательно, ничего не стоило всыпать яд в его бокал и, продолжая игру, спокойно ждать, когда доцент подойдет к столику и… покинет этот лучший из миров, как образно говорят поэты.
– Не бросилось ли вам случайно в глаза, что кто-нибудь из присутствовавших еще до скандала за карточным столом был слишком возбужден или, напротив, сверх меры сосредоточен для такой в общем-то чисто развлекательной дружеской встречи.
– Вы имеете в виду убийцу?
– Я допускаю, – пояснил полковник, – что человек, решившийся всыпать яд в бокал или уже всыпавший его в коньяк Лехновича, не мог оставаться совершенно спокойным. Он один знал, что должно вскоре произойти, и потому либо проявлял повышенную нервозность, либо, наоборот, сдерживая себя, сохранял чрезмерное спокойствие и тем заметно выделялся среди других. Короче говоря, как в одном, так и в другом случае поведение его отклонялось от нормы. В конце концов, речь ведь идет не о человеке, привыкшем ежедневно отправлять своих ближних в дальний путь без обратного билета.
– Преступник был достаточно ловким человеком и прекрасно выбрал момент для того, чтобы всыпать в коньяк яд. Если даже он и был более возбужден, чем остальные, то после сытного ужина с обильными возлияниями, когда все уже находились в состоянии легкого опьянения, его возбуждение вряд ли могло обратить на себя внимание.
– Резонно.
– Пан полковник, – Генрик Лепато придал тону должную торжественность, – даю вам честное слово, я сказал буквально все, что мне известно. И даже, пожалуй, чуть больше, поскольку сам на себя бросил тень подозрения.
– Ваши показания, профессор, могут оказаться для нас весьма ценными. Благодарю вас. И прошу подписать протокол. Каждую страницу внизу и в конце показаний. Разборчиво, полностью имя и фамилию.
Англичанин выполнил все требования.
– Мне остается лишь, – полковник вышел из-за стола, – попрощаться с вами, профессор, и пожелать вам счастливого пути. Надеюсь, этот первый не очень удачный визит на родину не отобьет у вас желания приехать в Польшу еще раз.
ГЛАВА VIII. Подозреваемых становится больше
– Будем проверять. Во всяком случае, благодаря Потурицкой у нас есть теперь исходная точка. А это уже нехмало…
– По моему мнению, наиболее интересным представляется тот факт, что Лехнович с англичанином были прежде знакомы, и притом настолько коротко, что обращались друг к другу на «ты». Любопытно, почему они скрывали это от остальных гостей? В своих показаниях англичанин совершенно твердо заявил, что лично с Лехновичем знаком не был, и просил Войцеховского устроить ему встречу с доцентом. Тут какая-то загадка. Ведь, казалось бы, господин Лепато ничем не рисковал, признаваясь, что при тех или иных обстоятельствах познакомился с Лехновичем: доцент, как известно, не раз выезжал за границу, в том числе и в Англию. И тем не менее англичанин, исходя из каких-то соображений, счел за благо скрыть от нас знакомство с Лехновичем.
– Кстати, о Лепато, – проговорил полковник, – он час назад звонил мне и просил принять его. Так что нам представляется возможность выяснить у него эту любопытную деталь.
– Когда он будет?
Полковник взглянул на часы:
– В два, следовательно, через десять минут. Я хочу, чтобы ты присутствовал при нашем разговоре и вел протокол. Лепато хотя и поляк по происхождению, но привык к английским порядкам. У них подписи под показаниями придается чрезвычайно важное значение. За ложные показания следует весьма суровое наказание. Во всяком случае, куда более суровое, чем предусматривает наш кодекс. Теперь он, видимо, изрядно трусит, поскольку фактически уже дал ложные показания. Вряд ли после этого он рискнет лгать.
Генрик Лепато появился в кабинете Немироха с точностью до одной секунды. Он не требовал разговора с глазу на глаз и не выразил удивления при виде поручика за пишущей машинкой и магнитофона на столе полковника. Держался спокойно, с достоинством невиновного человека.
Предложив посетителю стул и выдержав небольшую паузу, полковник с подчеркнутым огорчением в голосе проговорил:
– Вы пытались ввести нас в заблуждение…
Англичанин рассмеялся:
– Все понемногу лукавили, и всяк старался перещеголять остальных. Уже в доме у Войцеховских. Я не столь наивен, чтобы в сложившейся ситуации одному выступать в роли правдолюбца и навлекать на себя подозрения со стороны милиции и собратьев по несчастью.
– Понятно. Ну а теперь давайте правду. – Полковник удобнее уселся в кресле.
– Все, конечно, сразу поняли или же догадывались, что смерть доцента неестественна. Была предпринята попытка убедить врача «скорой помощи» взять тело в реанимационный автомобиль, а в свидетельстве о смерти указать, что больной умер по пути в больницу от сердечного приступа. Конечно, разве такой известный кардиолог, как пан Ясенчак, не мог отличить сердечный приступ от цианистого калия? Ну хотя бы по запаху горького миндаля?
– А вы бы отличили? Ведь цианистый калий был подмешан в коньяк, а коньяк многие из вас заедали миндальными орехами.
– Возможно, я бы и не отличил, но уже студент третьего курса института обязан отличать.
Полковник махнул рукой:
– Ну, это все не то. На вашей совести есть более серьезные грехи.
– А именно?
– Вы показали и эти показания заверили собственноручной подписью, что прежде не были знакомы с Лехновичем. А это неправда. Вы его знали, и притом знали довольно хорошо.
Англичанин заметно смутился.
– Именно потому, пан полковник, я к вам и пришел. Я хочу просить вашего разрешения вернуться в Лондон. Я не могу долее здесь задерживаться. Даже в случае, если вы возьмете на свой счет мое дальнейшее здесь пребывание, на что, впрочем, я не рассчитываю. В Англии меня ждут лекции в университете и срочная научная работа – опыты, которые нельзя надолго прервать или откладывать.
– Я ничем не могу тут вам помочь, – развел руками полковник. – Печальная необходимость.
– Я, конечно, прекрасно понимаю, стоит мне обратиться в английское посольство, а ему соответственно – в достаточно высокие инстанции вашего Министерства иностранных дел, и вам не удастся удержать меня в Варшаве. Я не убийца, и обратного никто мне не докажет. Но я пришел к вам с оливковой ветвью и не хочу войны, а предлагаю мирное соглашение.
– Какого рода?
– Я расскажу вам всю правду. Все, что мне известно. Для вас это будут важные сведения. Возможно, вы сумели бы установить их и сами – у меня нет оснований сомневаться в высоком профессионализме польской милиции, но это займет у вас несколько недель упорной работы. А я все это расскажу вам за несколько минут.
– И что же вы хотите взамен?
– Взамен я возвращаюсь в Англию без всяких препятствий с вашей стороны.
– А какие есть гарантии, что вы скажете правду и ничего не утаите? Мы не проверяем подозреваемых с помощью тестов, и у нас нет «детекторов лжи».
– В качестве гарантии мое честное слово. Честное слово поляка, бойца польского движения Сопротивления и английского профессора Кембриджского университета. Полагаю, этого достаточно. В конце концов, я ведь тоже могу спросить, какая есть гарантия того, что, получив мои показания, вы позволите мне беспрепятственно выехать из страны?
– Немирох улыбнулся:
– Честное слово полковника.
– Хорошо. Я согласен. А вы?
Полковник минуту размышлял, затем утвердительно кивнул:
– Согласен, но хочу предупредить: сначала я должен буду проверить ваши показания.
– Что ж, будем считать, соглашение достигнуто.
– Итак, я вас слушаю.
– Начну с того, – Генрик Лепато уселся поудобнее, – что я знал Лехновича еще во времена оккупации. Мы с ним были в одной группе «Шарых шерегов». Мне тогда не было еще и семнадцати. Вместе мы принимали участие в различных операциях. И вдруг – провал. Все наше звено попало в руки гестапо. Схватили нас на месте сбора при подготовке к очередной операции. Не оказалось с нами только Лехновича. С первых же допросов стало ясно, что немцам известно о нас почти все. Из Повяка [4] вскоре нам удалось переправить на волю записку, в которой мы сообщали, что нас предал, по всей вероятности, Лехнович. У каждого из нас были тогда громкие подпольные клички, но знали мы друг друга и по именам, поскольку до войны состояли в одном харцерском отряде [5]. Одним словом, я знал, что Ястреб – это Станислав Лехнович.
– Вам известно, чем завершилась вся эта история? Ваша записка попала к адресату?
– Не знаю. Часть нашей группы была расстреляна в развалинах гетто. Остальных разбросали по разным концлагерям. Выжить посчастливилось немногим. После войны я не вернулся в Польшу. Но вот, много лет спустя, мне попалась в одном из научных журналов фамилия польского ученого-химика Станислава Лехновича. Я тут же вспомнил и подполье, и провал, и те подозрения, которые пали тогда на Ястреба.
– И оттого приехали в Польшу?
– Нет! Я действительно приехал лишь прочесть лекции. Естественно, одной из причин поездки был, конечно, интерес к родине, к тому, как живут теперь мои бывшие соотечественники. И все те минувшие дела, о которых я рассказал, меня, понятно, мало уже интересовали. Теперь я – гражданин Великобритании. За пребывание в застенках гестапо и в лагере я получил от ФРГ достаточно высокую компенсацию, а на Западе я привык к тому, что любое дело можно урегулировать посредством денег.
– Даже дело чести?
– Даже дело чести. Правда, как у поляка по происхождению, у меня свой взгляд на этот счет. Но в рассказанном мною случае речь о чести, или, во всяком случае, о моей чести, не шла; о чести Лехновича – может быть. Собираясь в Варшаву, я заранее решил непременно повидаться с бывшим Ястребом. Тем более что с его именем у меня были связаны и некоторые другие сомнения.
– А именно?
– Дойду и до них. В Варшаве профессор Войцеховский принимал меня очень любезно и сердечно. Я высказал ему пожелание познакомиться с доцентом Лехновичем, о котором слышал как о восходящей звезде польской химии. Профессор лестно отзывался о своем бывшем ученике и, казалось, остался доволен моей просьбой. Как выяснилось позже, доцент тоже жаждал повидаться со мной и даже убедил Войцеховского организовать в субботу у него в доме дружескую встречу за карточным столом, где бы мы и встретились.
– И встреча состоялась именно там?
– Нет, еще днем Лехнович позвонил мне в гостиницу «Бристоль», где я остановился, и предложил вместе пообедать, а затем уже ехать к Войцеховским.
– И вы согласились обедать в обществе человека, который, возможно, выдал вас в руки гестапо?
– Я вижу, романтизм не угас еще в Польше, – улыбнулся англичанин. – Лично я отнесся к этому несколько иначе и согласился встретиться с Ястребом – мне интересно было узнать, что он расскажет. А сомневаться не приходилось, что он коснется прошлого.
– И ваши ожидания оправдались?
– Лехнович опасался, не приехал ли я с целью его разоблачения. Он стал уверять меня, что невиновен и еще во время оккупации был создан специальный суд, который занимался расследованием дела и установил подлинные причины провала. Нас выдал якобы некий агент гестапо – жених сестры одного из наших товарищей. Он узнал через нее некоторые сведения о нашей группе, и гестапо установило за нами слежку. Лехнович сказал также, что этот предатель по решению подпольного суда был расстрелян через месяц после нашего провала. А он, Лехнович, не смог тогда явиться к месту сбора, поскольку попал на Праге в облаву и несколько часов просидел в каком-то подвале. Он утверждал, что в Военно-историческом архиве сохранились документы по этому делу и я могу при желании с ними ознакомиться.
– Вы проверили его слова?
– Нет. Просто не счел нужным. Я же говорил вам, полковник, что весь этот давний пламень в душе моей уже угас. В заключение нашего разговора Лехнович попросил меня не разглашать этой истории, сохранить в тайне наши прежние отношения и принадлежность к «Шарым шерегам».
– Вы не станете возражать, если мы все-таки проверим эту подробность биографии Лехновича?
– Пожалуйста.
– Был ли между вами разговор о Войцеховском?
– Да. Лехнович много рассказывал мне и о нем, и о его супруге, которой я прежде не знал.
– Как он о них отзывался?
– В самой превосходной степени. Я, признаться, был даже несколько удивлен. Обычно доценты не слишком-то жалуют своих профессоров. Они ведь мешают их карьере. Обычно ждут их смерти, тогда появляется возможность возглавить кафедру. Жену профессора Лехнович превозносил как образец всех человеческих добродетелей: и как примерную мать, и как заботливую жену, и как друга профессора, хотя тот намного старше ее.
– Высказывал ли Лехнович какие-либо суждения о людях, с которыми вам предстояло встретиться в доме у Войцеховских?
– Да. Он говорил, что там будут интересные и приятные люди. Известный кардиолог с очаровательной супругой и не менее популярный адвокат тоже с очень милой и привлекательной женой. Упомянул, что будет и его девушка, киноактриса. Вообще Ястреб старался держаться как старый добрый друг. Он даже предложил мне деньги, сказав, что готов помочь, если я нуждаюсь.
– Одолжить деньги с условием вернуть валютой в Англии, надо полагать?
– Ничуть не бывало. Об этом не было даже и речи. Он просто сказал: старик, если тебе нужны деньги, не стесняйся, могу дать сколько нужно.
– Судя по этому предложению, он тоже считал возможным урегулировать давние недоразумения посредством денег? Очевидно, дело с вашим провалом обстояло далеко не совсем так, как пытался представить это Ястреб.
– Во всяком случае, держался он очень уверенно, хотя, возможно, и темнил.
– Что еще вы можете добавить?
– Если иметь в виду само происшествие и смерть Лехновича, то я совершенно точно все осветил в своих предыдущих показаниях, умолчав лишь о том, что рассказал вам сегодня. Честно говоря, у меня с самого начала закрались сомнения относительно сердечного приступа.
– Кто же его мог отравить, по вашему мнению?
– Тот, кому смерть его была выгодна, – ответил англичанин.
– Is fecit cui prodest, – повторил Немирох классическую формулу римского права. – Но суть в том, что мы до сих пор все еще не можем выяснить, кому выгодна была его смерть.
– Мне не известны отношения между людьми, собравшимися в субботу на вилле у Войцеховских, и потому трудно судить, кто, кого, в какой мере и за что мог ненавидеть. В то же время, исходя из норм жизни, принятых на Западе, мне это дело кажется совершенно ясным. Я дам вам, полковник, доказательства своей полной искренности, ибо то, что сейчас скажу, более всего, пожалуй, может быть обращено против меня самого. Так вот: поводом для убийства, я полагаю, послужило научное открытие, сделанное доцентом Лехновичем.
Полковник Немирох на откровенность ответил откровенностью и спросил:
– Какое открытие? Нам об этом ничего не известно.
– Как вы знаете, полковник, я специалист по токам высокой частоты. Наши лаборатории в Кембридже работают сейчас в этой области на уровне высших мировых достижений. У нас совершенно уникальное оборудование. Именно потому к нам за помощью обращаются самые крупные английские и иностранные концерны. Насколько я понимаю, и ваши научные учреждения тоже тесно сотрудничают со своей промышленностью.
– Разумеется, – согласился полковник.
– Ну так вот, несколько месяцев назад крупная американская авиационная фирма обратилась ко мне с просьбой исследовать физические свойства нового полимера. Вероятнее всего, они до этого и у себя провели необходимые испытания, но хотели, видимо, перепроверить полученные результаты. Кстати сказать, с этой фирмой, а точнее, с шефом исследовательского института фирмы я сотрудничаю уже много лет. Доставив в Англию необходимые для испытаний образцы, директор американского института по секрету сообщил мне, кто является изобретателем этого полимера. Фамилию директора и название фирмы я, с вашего позволения, называть не стану. Да это и не имеет никакого отношения к данному делу. Скажу только, что новый материал оказался подлинным открытием в области полимеров. Он значительно прочнее любой стали и намного ее легче. Хорошо поддается формовке, у него очень высокая термостойкость. Практически полностью огнеупорен и обладает хорошими диэлектрическими свойствами. Идеальный материал для авиастроения. Однако он требует еще существенных доработок и устранения некоторых имеющихся недостатков. К огромному своему удивлению, я узнал, что создателем этого материала является польский химик Станислав Лехнович.
– Вы предполагаете, что доцента подкупили, с тем чтобы он продал за океан свое открытие?
Англичанин чуть улыбнулся:
– Фу! Кто же теперь употребляет столь вульгарное выражение «подкупили». После скандальной аферы со взятками фирмы «Локхид» от такого рода методов решительно отказались. Теперь применяются иные, более утонченные. Допустим, к примеру, от той же фирмы, о которой я говорил, однажды поступает в Польшу приглашение познакомиться с ее предприятиями. Приглашаются несколько, а то и десяток директоров – для крупного концерна такие расходы сущий пустяк – и несколько ученых. В их числе, скажем, и Лехнович. Во время поездки дирекция фирмы предлагает обмен специалистами. Ну, положим, сроком на год. Такое предложение ваша промышленность, стоящая в сравнении с американской на ступеньку ниже, с охотой принимает. Или, предположим, другое: какой-нибудь американский «фонд» учреждает несколько стипендий для польских химиков и физиков. В каждом из предлагаемых списков фигурирует имя Лехновича.
– Понятно, – кивнул головой полковник. – И доцент, таким образом, выезжает вместе со своим открытием за океан.
– Вы близки к истине, но методы такого рода деятельности крупных концернов в нынешние времена стали еще более изощренными. Зная формулу и технологию производства какого-либо синтетического вещества, легко получить пусть несколько иной, но почти с аналогичными свойствами материал. Приведу простой пример: нейлон, перлон, стилон отличаются названиями и способами производства, но свойствами обладают практически одинаковыми.
– Сколько же мог получить Лехнович за свое открытие?
– Столько, сколько сумел бы выторговать. Полагаю, однако, не меньше ста тысяч долларов. Официально ему заплатили бы за какую-нибудь вполне безобидную разработку. Возможно, даже и другие польские Химики получили бы для камуфляжа относительно высокие вознаграждения за разного рода мелкие рационализаторские предложения. На крупных промышленных предприятиях не так уж сложно придумать какое-нибудь новшество, особенно для настоящего одаренного ученого. Не исключено, что Лехнович, получив изрядную мзду, не вернулся бы в Польшу, но и в этом случае дело повернули бы так, что ни тени подозрения не пало бы на фирму.
– Хорошо, но я все еще не вижу пока убийцы.
– Возможны два варианта: первый – это конкуренция. Получение одним из концернов такого, прямо скажем, уникального материала ставило бы в трудное положение другие конкурирующие фирмы. По крайней мере на ближайшие два-три года, пока им не удалось бы тоже получить аналогичное вещество. Прибегну вновь к известному примеру. Изобретение шариковых ручек привело чуть ли не к полному краху американские заводы, производившие авторучки и карандаши. И лишь после того, как они выкрали секрет изобретения и внедрили его в производство, им удалось избежать банкротства, хотя все равно они понесли миллионные убытки. Завершилась вся эта история многолетними судебными процессами.
В данном случае для конкурирующей стороны, чтобы заставить Лехновича навеки замолчать, расходы исчислялись бы стоимостью полуграмма цианистого калия. Если исходить из этой версии, то подозрение прежде всего падает на представителя конкурирующей стороны, то есть на меня. Но будь я преступником, вряд ли я стал бы раскрывать вам, полковник, весь этот скрытый механизм возможных действий.
– Вы упоминали о двух вариантах. К чему же сводится второй?
– Ну, это элементарно – польская контрразведка. Она ведь тоже должна быть заинтересована, чтобы стратегически важное для обороноспособности страны изобретение не перекочевало за океан.
– У вас буйная фантазия, профессор. В нашей стране подобные методы не применяются. Советую вам это запомнить.
– Ха, узнаю великолепный польский романтизм. Наверное, единственный оазис в Европе. Впрочем, в начале нашей беседы я оговорился, что смотрю на проблему глазами человека Запада. Делать из моих показаний выводы, какие вы сочтете необходимыми, – это уж ваша забота, полковник. Но вернемся к делу,– продолжал Лепато. – С точки зрения техники исполнения убийство Лехновича не представляло трудностей ни для кого из присутствовавших в доме Войцеховского. Бокалы стояли примерно на равном расстоянии от обоих столов. Время от времени кто-нибудь из игравших подходил к столику выпить глоток коньяка, ликера, сока или кока-колы. Цианистый калий – химическое соединение, легко растворимое в разных жидкостях. В том числе и в алкоголе. А Лехнович в тот вечер отнюдь не заботился о сохранности запаса вин профессора Войцеховского. Следовательно, ничего не стоило всыпать яд в его бокал и, продолжая игру, спокойно ждать, когда доцент подойдет к столику и… покинет этот лучший из миров, как образно говорят поэты.
– Не бросилось ли вам случайно в глаза, что кто-нибудь из присутствовавших еще до скандала за карточным столом был слишком возбужден или, напротив, сверх меры сосредоточен для такой в общем-то чисто развлекательной дружеской встречи.
– Вы имеете в виду убийцу?
– Я допускаю, – пояснил полковник, – что человек, решившийся всыпать яд в бокал или уже всыпавший его в коньяк Лехновича, не мог оставаться совершенно спокойным. Он один знал, что должно вскоре произойти, и потому либо проявлял повышенную нервозность, либо, наоборот, сдерживая себя, сохранял чрезмерное спокойствие и тем заметно выделялся среди других. Короче говоря, как в одном, так и в другом случае поведение его отклонялось от нормы. В конце концов, речь ведь идет не о человеке, привыкшем ежедневно отправлять своих ближних в дальний путь без обратного билета.
– Преступник был достаточно ловким человеком и прекрасно выбрал момент для того, чтобы всыпать в коньяк яд. Если даже он и был более возбужден, чем остальные, то после сытного ужина с обильными возлияниями, когда все уже находились в состоянии легкого опьянения, его возбуждение вряд ли могло обратить на себя внимание.
– Резонно.
– Пан полковник, – Генрик Лепато придал тону должную торжественность, – даю вам честное слово, я сказал буквально все, что мне известно. И даже, пожалуй, чуть больше, поскольку сам на себя бросил тень подозрения.
– Ваши показания, профессор, могут оказаться для нас весьма ценными. Благодарю вас. И прошу подписать протокол. Каждую страницу внизу и в конце показаний. Разборчиво, полностью имя и фамилию.
Англичанин выполнил все требования.
– Мне остается лишь, – полковник вышел из-за стола, – попрощаться с вами, профессор, и пожелать вам счастливого пути. Надеюсь, этот первый не очень удачный визит на родину не отобьет у вас желания приехать в Польшу еще раз.
ГЛАВА VIII. Подозреваемых становится больше
– Явесь так и кипел от злости, слушая эту английскую куклу. А когда он сказал, что Лехновича могла ликвидировать польская контрразведка, я вообще едва не выскочил из-за машинки и не врезал ему по бритой физиономии. А как он то и дело твердил: «Мы, люди Запада… мы, люди Запада…»
Немирох смеялся, глядя на возбужденного поручика.
– Дорогой мой, в известной мере Лепато прав. Там, на Западе, в Соединенных Штатах, да и в Англии тоже, конкурентная борьба не знает никаких пределов. Один труп – для них это сущий пустяк.
– Да, но при чем тут наша контрразведка!
– Наша, конечно, ни при чем. А другие?
– А еще называет себя поляком по происхождению! – не успокаивался поручик. – Это же надо такое придумать!
– Замечено, что новообращенные оказываются наиболее правоверными. А бывший Генрик Лепатович, нынешний Лепато, как раз и есть такой новообращенный в западную веру. Чего же ты от него хочешь?
– Меня и сейчас еще всего трясет.
– Тем не менее я полагаю, что на этот раз англичанин сказал правду и если что-то утаил от нас, то очень немногое. Задерживать его дольше в Варшаве не имеет смысла. Я не думаю, что преступление совершил он. А если даже и он, то мы всегда сможем предпринять соответствующие меры.
– При обыске квартиры умершего, – доложил Роман Межеевский, – не обнаружено никакой подозрительной корреспонденции, никаких научных работ, касающихся полимеров, и ни одного образца.
– Если Лехнович действительно сотрудничал с американской фирмой, то он достаточно стреляный воробей и не стал бы хранить дома какие-либо компрометирующие его материалы. Видимо, вам придется деликатно побеседовать на эту тему в институте химии ПАН.
– У меня есть там знакомый инженер. Возможно, от него удастся что-либо узнать. Сегодня же попробую связаться с ним по телефону и договориться о встрече.
– Ну что ж, хорошо. А вообще-то надо стараться избегать излишней огласки.
– Думаю, имеет смысл побывать в архиве Войска Польского, – предложил Межеевский. – Если в этой части показания Лепато окажутся ложными, у нас появятся основания сомневаться в достоверности и другой полученной от него информации.
Адам Немирох рассмеялся.
– Не горячись, Ромек. Я вижу, очень уж не понравился тебе этот профессор из Кембриджа. А ведь это не он ссылался на Военно-исторический архив, где имеются якобы документы, раскрывающие причины провала группы. Он передал нам лишь слова Лехновича, который утверждал, что с него снято подозрение и Лепато может при желании все это проверить. Тут есть разница. Но я согласен, завтра с утра отправляйся в архив, а с инженером договорись овстрече на два часа дня. Ну, на сегодня хватит. Мы и без того поработали неплохо. Кажется, следствие начинает понемногу двигаться.
– С черепашьей скоростью.
– А ты хотел бы сразу с космической? Прежде чем нам удастся установить, кто отправил Лехновича на тот свет, в Висле еще немало воды утечет. Но главное – дело сдвинулось с мертвой точки, а сплоченность игроков дала трещину. Теперь оставшиеся будут стараться вложить свой кирпичик в наше здание.
– Пока не воздвигнем камеру смертника для убийцы, – рассмеялся поручик.
– Можно и так сказать. Но что-то никто больше добровольно не объявляется. Ну что ж, возьмем тогда инициативу в свои руки.
– Кого вызвать на завтра?
– Завтра у нас маловато остается времени. У меня с утра совещание в Главном управлении, да и ты неизвестно когда вернешься из архива. Но где-то к часу дня я, вероятно, освобожусь, возможно, и ты к этому времени сумеешь управиться. Б таком случае одного человека можно пригласить на исповедь.
– Кого? Мариолу Бовери? Думаю, она не займет у нас много времени.
– Ну что ж, пусть будет Бовери. Очередность допросов не имеет принципиального значения.
На следующий день поручик появился в управлении только к полудню. Полковник Немирох успел уже вернуться с совещания и тотчас вызвал его к себе.
– Мне повезло, – докладывал Межеевский. – В архиве я попал к полковнику, который сам в годы войны состоял в «Шарых шерегах». Правда, лично не был свидетелем провала, но слышал о нем, а главное – знал, где искать нужные документы. Благодаря этому поиск материалов занял у меня всего каких-нибудь полтора часа.
Немирох смеялся, глядя на возбужденного поручика.
– Дорогой мой, в известной мере Лепато прав. Там, на Западе, в Соединенных Штатах, да и в Англии тоже, конкурентная борьба не знает никаких пределов. Один труп – для них это сущий пустяк.
– Да, но при чем тут наша контрразведка!
– Наша, конечно, ни при чем. А другие?
– А еще называет себя поляком по происхождению! – не успокаивался поручик. – Это же надо такое придумать!
– Замечено, что новообращенные оказываются наиболее правоверными. А бывший Генрик Лепатович, нынешний Лепато, как раз и есть такой новообращенный в западную веру. Чего же ты от него хочешь?
– Меня и сейчас еще всего трясет.
– Тем не менее я полагаю, что на этот раз англичанин сказал правду и если что-то утаил от нас, то очень немногое. Задерживать его дольше в Варшаве не имеет смысла. Я не думаю, что преступление совершил он. А если даже и он, то мы всегда сможем предпринять соответствующие меры.
– При обыске квартиры умершего, – доложил Роман Межеевский, – не обнаружено никакой подозрительной корреспонденции, никаких научных работ, касающихся полимеров, и ни одного образца.
– Если Лехнович действительно сотрудничал с американской фирмой, то он достаточно стреляный воробей и не стал бы хранить дома какие-либо компрометирующие его материалы. Видимо, вам придется деликатно побеседовать на эту тему в институте химии ПАН.
– У меня есть там знакомый инженер. Возможно, от него удастся что-либо узнать. Сегодня же попробую связаться с ним по телефону и договориться о встрече.
– Ну что ж, хорошо. А вообще-то надо стараться избегать излишней огласки.
– Думаю, имеет смысл побывать в архиве Войска Польского, – предложил Межеевский. – Если в этой части показания Лепато окажутся ложными, у нас появятся основания сомневаться в достоверности и другой полученной от него информации.
Адам Немирох рассмеялся.
– Не горячись, Ромек. Я вижу, очень уж не понравился тебе этот профессор из Кембриджа. А ведь это не он ссылался на Военно-исторический архив, где имеются якобы документы, раскрывающие причины провала группы. Он передал нам лишь слова Лехновича, который утверждал, что с него снято подозрение и Лепато может при желании все это проверить. Тут есть разница. Но я согласен, завтра с утра отправляйся в архив, а с инженером договорись овстрече на два часа дня. Ну, на сегодня хватит. Мы и без того поработали неплохо. Кажется, следствие начинает понемногу двигаться.
– С черепашьей скоростью.
– А ты хотел бы сразу с космической? Прежде чем нам удастся установить, кто отправил Лехновича на тот свет, в Висле еще немало воды утечет. Но главное – дело сдвинулось с мертвой точки, а сплоченность игроков дала трещину. Теперь оставшиеся будут стараться вложить свой кирпичик в наше здание.
– Пока не воздвигнем камеру смертника для убийцы, – рассмеялся поручик.
– Можно и так сказать. Но что-то никто больше добровольно не объявляется. Ну что ж, возьмем тогда инициативу в свои руки.
– Кого вызвать на завтра?
– Завтра у нас маловато остается времени. У меня с утра совещание в Главном управлении, да и ты неизвестно когда вернешься из архива. Но где-то к часу дня я, вероятно, освобожусь, возможно, и ты к этому времени сумеешь управиться. Б таком случае одного человека можно пригласить на исповедь.
– Кого? Мариолу Бовери? Думаю, она не займет у нас много времени.
– Ну что ж, пусть будет Бовери. Очередность допросов не имеет принципиального значения.
На следующий день поручик появился в управлении только к полудню. Полковник Немирох успел уже вернуться с совещания и тотчас вызвал его к себе.
– Мне повезло, – докладывал Межеевский. – В архиве я попал к полковнику, который сам в годы войны состоял в «Шарых шерегах». Правда, лично не был свидетелем провала, но слышал о нем, а главное – знал, где искать нужные документы. Благодаря этому поиск материалов занял у меня всего каких-нибудь полтора часа.