— Что вы делаете? — гневно закричал Алеша.
   Испуганный неожиданным ударом, охранник с криком обернулся.
   Когда до него дошло, что перед ним подросток, один из беглецов, и у него нет никакого оружия, кроме палки, он ухмыльнулся и заорал:
   — Псих недорезанный! Ты мне дорого заплатишь за этот удар! А ну, брось дубину и повыше подними руки!
   — Как бы не так, — сказал Алеша. — Если ты сейчас же не опустишь свою пукалку, я перетяну тебя уже не по спине, а по твоей рабской шее. Какое ты имеешь право угрожать мне? Я у тебя что-нибудь украл? Я тебя обидел?..
   Но охранник уже совершенно пришел в себя и расхохотался. Низкий, как крышка на чайнике, лоб собрался в гармошку, оловянные глаза сузились, челюсть отвисла.
   — Ха-ха-ха-ха! Хе-хе-хе-хе!..
   — Как ты смеешь смеяться надо мной?
   — Запомни, — хрипло сказал охранник. — Эта истина стара как мир: кто сильнее, тот и смеется, кто сильнее, тот и гнет более слабого. А все остальное не стоит и плевка.
   И тогда захохотал Алеша. Он хохотал громко и искренне: даже слезы выступили на его глазах. Охранник, глядя на него, беспокойно утирал рукой вспотевшее лицо.
   — Ты чего?
   — Бол-ван! — проговорил сквозь слезы Алеша. — Болван, послушное орудие своего Босса. Это он, не имеющий никаких прав командовать тобою, внушил тебе, что твои права выскакивают из ствола автомата, как пули… Но объясни мне тогда, отчего твой Босс три дня назад велел связать Бенито и заживо швырнуть его в муравейник?
   — Лжешь! Этого не могло быть!
   — Это было, я своими руками вытащил Бенито.
   — Не верю, — прорычал охранник. — Все вы, как мухи, засиживаете чужие мозги… Ну-ка, подними руки да шагай в гору, я поймал тебя и, стало быть, получу свою долю обещанной награды!
   Алеша видел, что охранник не шутит. Бежать было некуда: оба они стояли на отвесной многометровой скале, единственный путь вниз закрывал охранник, а сверху уже спускался другой, тот, которого обманул Алеша.
   И тогда он закричал что было мочи:
   — А-го-сти-но! Пе-дро!..
   Его, конечно, услыхали. И не только Агостино и Педро, но и другие товарищи; в ответ прозвучали три одиночных выстрела: знак, что он, Алеша, не забыт своими товарищами.
   Между тем охранники поняли, что Агостино и Педро им уже не отбить, Алеша — их единственная добыча. Они схватили и крепко связали его. Один из охранников пошел впереди, а второй следом за ним, держа на плечах связанного. Сверху им махал уже третий охранник…

РАЗГОВОР С БОССОМ

   Алешу втолкнули в одиночную камеру. В окно, закрытое крестообразной решеткой, втекал ручеек свободного света.
   Через час вошел незнакомый охранник, принес еду: котлету с рисом, бумажный стакан апельсинового сока, ломтик сыра.
   Закружилась голова при виде этого неслыханного изобилия, но Алеша твердо сказал:
   — Я не прикоснусь к пище до тех пор, пока мне не пообещают встречи с господином Гудмэном. У меня есть к нему неотложные вопросы.
   Охранник ничего не ответил и вышел, закрыв дверь на ключ.
   Через некоторое время он вернулся и сказал:
   — Можешь жрать: тебя примет господин Гудмэн.
   Это уже было победой, и Алеша с чистой совестью накинулся на еду.
   Вскоре после полудня его провели к Боссу. Господина Гудмэна и Алешу разделяло пуленепроницаемое стекло, в которое было вмонтировано несколько звуковых каналов.
   — Вы меня боитесь?
   — Нет, — сказал Босс, — тебя я не боюсь. Я боюсь на свете двух вещей: СПИДа и коммунизма.
   — Что такое СПИД? — Алеша знал, что это такое, но хотел услыхать ответ от господина Гудмэна.
   — Это ужасная штука, — Гудмэн возбужденно заходил по кабинету. — Синдром приобретенного иммунодефицита. Коварный вирус, проникая в кровь, разрушает лейкоциты, белые кровяные тельца, призванные защищать организм от инфекций. Этот вирус способен к быстрым изменениям и потому распространяется по всему миру, как пожар в сухом лесу… Мы все подохнем, парень… Проклятый мир!.. Я боюсь каждого иностранца, но иностранцев повсюду только прибывает: белые, черные, желтые, всех оттенков — какая гадость!.. Когда-то я мечтал купить небоскреб, сделать из него прибыльный отель, но теперь я боюсь вкладывать деньги в это дело. Наркоманы и больные СПИДом — им море по колено, им терять нечего — подожгут отель, и, как бы хитро он ни был застрахован, я прогорю, стану таким же ничтожеством, как другие… Этот остров — мой последний бизнес, и я никому не позволю мешать мне ловить мою рыбу.
   — Ну, хорошо, — сказал Алеша. — СПИД — это понятно. Вы хотите жить, дышать чистым воздухом и наслаждаться здоровьем, но вас вталкивают в ту же смрадную камеру, в которой сидят остальные, и отнимают здоровье, делясь общей заразой.
   — Вот именно, — сказал господин Гудмэн, не замечая насмешки. — СПИД придумали умные люди, чтобы приструнить чернь, всякое социальное дерьмо вроде безработных, проституток, алкоголиков и наркоманов, но средство оказалось слишком крепким: его хватит на всех граждан… Я боюсь заразиться, да, я не скрываю. Если эпидемия будет распространяться такими темпами, как сейчас, мир вымрет.
   — Что же, — сказал Алеша, — пусть вымирает преступный и грязный мир. Если люди настолько глупы, что не хотят внимать голосу разума, пусть их раздавит безумие. Не этот СПИД, так другой, который еще придет.
   — Но при чем тут я? — господин Гудмэн почесал волосатую грудь. — Кто хочет подыхать, пусть подыхает, пожалуйста, только без меня!
   — Знаете, кто не дает поумнеть человечеству?
   — Кто?
   — Шайка негодяев, которая наворовала больше всех богатств и захватила больше всех власти. Легче управлять дураками, легче повелевать невеждами, легче пугать, когда полно неизлечимо больных. Вы один из этой шайки.
   Господин Гудмэн побагровел от злости.
   — Щенок! Если не будет порядка, это стадо перетопчет и перепачкает само себя. Лучшие люди, соединясь, управляют человечеством, тем самым спасая его. Ты повторяешь чьи-то лозунги. И я скажу тебе, что это за лозунги, — это коммунизм. Вы, русские, придумали его.
   — Почему же русские? Вовсе не русские. Коммунизм — это тысячелетняя мечта народов всего мира. Русские — первые, кто попытался продвинуться к ее осуществлению.
   — Коммунизм — это кровь! Это Сталин! Это лишение всех собственности и воли! Это господство одной точки зрения! Это тюрьма!
   Алеша рассмеялся:
   — В таких случаях мой отец говорит: вы наивны, как курица, клюющая собственные яйца… Что вы знаете о коммунизме? Кто всерьез осуществил хотя бы одну настоящую коммуну в нашем веке? Коммунизм — не лозунг, не призыв, не насилие, а свободный выбор свободных людей, способных обеспечить действительное равенство. К тому же при сохранении справедливости, при общем богатстве и полной свободе личности… Да, правда жизни — одна. Но как раз вы и не хотите этой правды… Сталин строил социализм, но не достроил его, потому что социализм — это общество, где совершенные люди добровольно начинают созидать коммунизм, коммуна за коммуной. Сталин не понял роль свободы и культуры. Он и сам не был свободен…
   — Учат, учат вас, русских, кровью учат и слезами, а вам все кажется, будто вы все знаете и все умеете, — выкрикнул Босс, нервно расхаживая по своей половине комнаты и покусывая при этом оглобельку черных очков. Рыжие глаза его на веснушчатом лице были неподвижными, колючими, сухими, словно боялись живого света. — О человеке и его будущем никогда нельзя знать наверняка!
   — Вы не правы, господин Гудмэн. Это не русским людям кажется, будто они всегда все знают и сумеют построить такое, что до них никто не строил. Это тем казалось, что стояли над всеми и не хотели с ними считаться… Но есть предмет, о котором положено иметь точное и определенное мнение, — это правда… Тут вы, пожалуй, правы: многострадальное сердце всегда угадывает, где правда. А у русских людей оно поистине многострадальное.
   — Хватит философии, — перебил Босс, — не для того вовсе я позвал тебя… Люди, громадное их большинство, невежественны и бестолковы. Чем больше делаешь им добра, тем больше они неблагодарны. Только в тюрьме они и понимают, что значит свобода. А потому их удел — тюрьма без срока и без конца. Их нужно доить и доить, только тогда они дают молоко. Всегда лучше, чтобы люди только мечтали о свободе, чем пользовались ею… Слушай теперь о делах: мне надоело расходовать нервы на поимку негодяев, подобных тебе. Я вас не просил высаживаться на моем острове, тем более не потерплю вмешательства в порядки, которые здесь существуют. Вот мой ультиматум, и о том потрудись тотчас написать своим: вы освобождаете всех моих солдат и просите политического убежища — я переправляю вас в ту западную страну, которую вы назовете. Если же будете дрыгаться и ломаться, как до сих пор, я всех вас ликвидирую. Понятно я выразился?
   — Мы потерпели беду. Мы случайно оказались здесь. Мы рассчитывали на элементарную помощь. Такая помощь — древний обычай между народами. Но вы навязали борьбу. Вы применили насилие… Дайте бумагу и карандаш, я напишу о ваших предложениях, но я уверен: ни один из моих товарищей не отречется от родины.
   — Зачем отрекаться? Наоборот, истинно демократические силы восславят вас повсюду как подлинных борцов за народ против навязанного ему тоталитаризма. Мы позаботимся об этом. Тут кругом наши люди.
   — Предать совесть — на это мы не пойдем, — спокойно, с сознанием своей правоты повторил Алеша. — Мы готовы с благодарностью принять от вас помощь, но служить вашим интересам не хотим. Тут нас не обмануть…
   — Молчать, — заорал внезапно Босс, размахивая кулаками. — Чтобы какой-то пацан учил меня, — не бывать этому!
   Он круто повернулся и ушел.
   Однако его люди вскоре принесли перо и бумагу. Передав привет всем своим товарищам, Алеша изложил требования Босса. «В противном случае, — писал он, — господин Гудмэн, исповедующий идеологию свободомыслия и полной демократии, грозится уничтожить всех нас и не остановится ни перед чем».
   Прошел день, и другой, и третий, а об Алеше словно забыли. Кроме воды и ложки рисовой каши, ему ничего не давали. И он понял, что ультиматум Босса его товарищи решительно отвергли. Это прибавило ему сил.

СТАРАЯ ЛИСА ВЫХОДИТ НА ОХОТУ

   Клацнул замок, скрипнула дверь — в камеру впустили Бенито. Он был весел, только под глазом у него темнел фонарь — знак, что кто-то не разделил с Бенито его оптимизма.
   — Привет, старик! Вот и кончаются твои мытарства, — он дружески хлопнул Алешу по плечу. — Я привез ответ дядюшки Хосе. Дядюшка согласен попросить политическое убежище, но, конечно же, если все мы получим человеческие условия жизни. Тут они составили документ и просят тебя, как представителя великой державы, первым подписаться от общего имени.
   — При чем здесь представитель великой державы? — удивился Алеша. — Попросив политического убежища, все мы отрекаемся от родной земли.
   Бенито и ухом не повел.
   — Всем нам, охранникам, — трещал он, — простят нарушение дисциплины и выплатят то, что положено. Вопрос будет закрыт полностью. Подписывай, и через час все мы встретимся в совершенно иной обстановке.
   — Постой, расскажи, как они там? Как Педро? Как Антонио? Как дядюшка Хосе и Агостино?
   — Все нормально, старик. Мануэлю и Марии жуть как надоела вареная рыба. Антонио получил прощение со стороны Босса, а вот Агостино предстоит вернуться в тюрьму. Жаль, жаль, но ничего не попишешь…
   Алеша не сомневался, что Бенито лжет, что он предатель, и решил проучить его. Как ни противно было скрывать свои чувства, Алеша понимал: не он начал подлую игру в обман и, стало быть, имеет право уплатить притворщику тою же монетой.
   — Бенито, я верю тебе.
   — Вот и прекрасно, старик. Подпиши бумагу, и через день-другой вы отчалите в теплые края.
   — А если не подпишем, что будет? Ты лучше всех знаешь Босса, он доверяет тебе, поскольку выбрал для такого ответственного поручения…
   Бенито распустил павлиньи перья.
   — Да, я знаю, как умеет гневаться Босс. И власти у него довольно. Поверь, он может всех вас скормить крокодилам, и никто не помешает.
   — Даже ты, Бенито?
   — А что я могу сделать?
   — Значит, нам не вырваться из его когтей?
   — Не вырваться… Если не скормит крокодилам, не бросит на съедение муравьям, он продаст вас агентам, поставляющим в закрытые клиники почки, сердца, костный мозг и прочий трансплантационный материал.
   — Он такой могущественный? Он имеет право считать людей трансплантационным материалом?
   — Он могущественней, чем ты можешь себе вообразить.
   — Чем ты докажешь? Я же должен быть в этом уверен, если ставлю свою подпись.
   — А ты умеешь держать язык за зубами?
   — Ну, разумеется.
   — Подпиши бумагу, и я скажу.
   — Нет, ты сначала скажи, и я подпишу.
   Бенито злился, но еще держал себя в руках.
   — Знаешь, кем я был до того, как меня нашел и пригрел Босс? Я был дерьмом, самым настоящим дерьмом. Люди, приближаясь ко мне, зажимали носы… После революции на Кубе я уехал в Соединенные Штаты. Попал в Нью-Йорк. Мне говорили, что мне посчастливилось. Но это самый страшный и самый жестокий город на свете. Я был «чиканос», неполноценным латиносом, жил в Южном Бронксе — в дыре, которую занимали такие же жалкие бродяги, как я. На четверых была только одна постель, на ней мы спали поочередно. Мы рылись в гнилых отбросах, помогали федеральной службе травить крыс, за это нам кое-что перепадало… Моего приятеля Феликса ухлопали наркоманы. Попросили закурить и пахнули ему в глаз из «пушки». Все было продажно и все защищено законом лишь номинально. Власть всегда у богатых, старик, и прав всегда больше у тех, у кого больше собственности. Босс спас меня от самоубийства.
   — Взамен он потребовал убивать других, не так ли?
   — Тут уже надо решаться, — вздохнул Бенито, — либо ты, либо тебя. Третьего в нашем мире не дано… Я удирал с Кубы на простой рыбацкой лодке. В пути мне встретились две такие же лодки с гаитянцами — они бежали от зверств тайной полиции. Всем нам повезло — море было чисто, как стекло, и спокойно, как кисель в стакане. И вот в территориальных водах США нас встретила береговая охрана. Когда они узнали, что плывет сброд — без долларов, без дипломов, без связей, одни вспухшие животы да молящие глаза, — лодки были потоплены катером. Безжалостно, без всяких объяснений. Гаитянцы — те быстро потонули. И я бы не дотянул до берега — если бы со мной не было пробкового жилета… Когда янки, наглядевшись на плавающих щенков, повернули катер и стали уходить, я напялил свои жилет… Меня подобрали у берега без сознания. Но уже не тронули… Подпиши скорей эту бумагу, и давай забудем про кошмары, что окружают нас.
   — Нет, — сказал Алеша. — Я раздумал. Твой Босс все-таки не всесилен, и потому подписывать я не буду. Потом обо мне скажут: струсил, а тигр-то был бумажным.
   Лицо у Бенито вытянулось, на скулах обозначились желваки.
   — Босс связан с теми, кто руководит транснациональными компаниями: и американскими, и европейскими, и прочими. Довольно?.. Он работал и по сей день работает на них — довольно?.. Их слово — закон, они смещают и ставят премьеров и президентов по всему миру. Довольно?
   — Нет, — сказал Алеша, — не довольно. Они эксплуатируют народы, они навязывают им свою волю, они не позволяют людям иметь собственное мнение, но я не признаю их власти.
   — Безумец! Да они завтра же лишат тебя глаз, волос, сердца, печени!.. Тут, за стеной, побывали многие партии таких храбрецов. Их разобрали на запчасти…
   Поняв, что выболтал лишнее, Бенито побурел от досады.
   — Ну, как хочешь, — пригрозил он, — только ни о чем больше не проси, поезд уже ушел!
   Хлопнул тюремной дверью и был таков.

ДУМЫ О РОДИНЕ

   И еще день прошел. Алеше по-прежнему не давали ни пить, ни есть. Видимо, думали, что голод и жажда доконают его, он станет просить и унижаться, пойдет на предательство.
   Лежа на холодном каменном полу, Алеша спал, бредил, вспоминал своих товарищей, знал, что они ведут напряженную борьбу и не оставят его в беде.
   «Конечно, может быть и так, что мы ничего не добьемся, — миллионы людей проиграли свою борьбу. И проиграли прежде всего потому, что не знали в точности, кто им друг и кто враг, что их спасет и что погубит. Люди проиграли, потому что сражались в одиночку, — на это всегда ставили мучители и растлители человечества, не давали людям объединиться, ссорили их, рассаживали по разным социальным клеткам, чтобы одни завидовали другим и каждый из них боялся опуститься в клетку пониже…»
   «Нелегко защитить правду: немало тех, кто равнодушен к Отечеству, не чувствует никакой ответственности, стремится завладеть чужим, принадлежащим другому или другим. Такие люди низкопоклонствуют, льстят, обманывают, подкупают, используют чужие слабости, несчастья, восстают против равенства, крича, что оно уродует и оскорбляет талант и инициативу, а на деле нагло добиваются для себя преимуществ, зорко следят за тем, чтобы и близко не подпустить других к порогу справедливой жизни… Хищники умеют организоваться, сложиться в стаю, в банду, потому что ими движет эгоизм. Зато честные никак не могут объединиться: словно стыдятся мысли о коллективном отпоре, и напрасно…»
   «Нелегко и непросто добиться совершенной жизни в родной стране, где большинство порядочных людей. Но как тяжко, как трудно защититься в условиях чужой страны, где кругом иноплеменники, иные нравы, иные обычаи, иные законы!..»
   Вновь и вновь вспоминал Алеша отца, мать, бабушку, родной город Гродно, вспоминал своих товарищей — одноклассников и друзей-мексиканцев. И думалось ему, как это прекрасно, когда человек свободен и может по собственному желанию трудиться, учиться, делать нужные всем вещи. «Это счастье — работа, отчего же человек не славит великий смысл всякого созидательного труда, отчего ленится, уклоняется от трудностей, больше всего мечтает об отдыхе?.. Несчастный! В мире много прекрасного — это и море, и степь, и горы, и картина настоящего художника, и стихи настоящего поэта, это и дружба, и любовь, и общая борьба за справедливость… Но самое возвышенное и самое возвышающее — работа, которая помогает жизни людей и жизни природы…»
   С какою бы радостью Алеша сейчас порисовал, вскопал бы грядки на бабушкином огороде! С каким восторгом сбегал бы в магазин, нарезал хлеба, приготовил яичницу с салом и помидорами. С какою охотой пошел бы на школьный субботник и красил бы стены классных комнат или таскал парты!..
   Реальность была другая — камера, полное одиночество, попранное достоинство, голод и жажда…
   И подумалось Алеше, будто он не один, будто с ним снова Педро, смешной и рассудительный, легко вдохновляющийся и так же легко приходящий в уныние. «Милый Педро!..»
   «Как же хорошо жилось мне прежде, а я не понимал, все тосковал о чем-то другом, ином, необыкновенном, а в обыкновенном, выходит, и было больше всего необыкновенного: говори с матерью и отцом, учи уроки, читай любимую книгу, играй в шахматы, мастери радиоуправляемый корабль, иди на Неман рыбачить…»
   — Слышишь, — Алеша мысленно обратился к Педро. — Запомни, я живу на улице Горького, во дворе за магазином «Мелодия». А все мои приятели живут рядом — на Калиновского… У нас хороший двор. Есть детская площадка… Город красивый, старинный, ему уже за тысячу лет. Приедешь к нам, я покажу тебе такие уголки, что ахнешь. Мы слишком скромные люди, не кичимся и наперед не лезем, а у нас есть что показать, есть на что посмотреть, хотя многое, многое разрушено войной и всякими проходимцами, хотевшими лишить народ его корней… Ты слышишь, Педро?
   — Да, — не сразу откликнулся Педро. — Я все слышу. Человек по-настоящему культурен, когда постоянно ощущает за собой мужество и мудрость своего народа, чувствует, как призывают его столетия.
   — Вот именно призывают, — сказал Алеша. — Ты понял меня, Педро, спасибо. Разве мы вправе поддаться этим негодяям, этим насильникам, если наши предки находили в себе силы противостоять им?
   Алеша ждал ответа, но Педро вдруг заплакал:
   — Почему уже нет в мире таких островов, где человек мог бы строить все по собственной воле? Везде его что-то подстерегает, что-то караулит, а душа жаждет свободы и правды.
   — Свободы и правды нельзя найти даже на самых далеких островах, Педро. Свободу и правду нужно утверждать в своей собственной стране, шаг за шагом. Счастливый мир возможен — это мир нашей осуществленной мечты. Реальный мир…

ПОЛОЖЕНИЕ ОСЛОЖНЯЕТСЯ

   Алеша уже не ощущал времени — ходил по камере, лежал на полу, стараясь как можно чаще менять положение. Не знал, день или ночь. Есть уже не хотелось. Он угасал, но протест только крепнул, ничто уже не пугало.
   Но вот отворилась дверь — в камеру втолкнули двоих.
   — Кто это? — машинально спросил Алеша.
   — Ничего не вижу, — послышался голос. Это был голос… дядюшки Хосе. — Кто спрашивает?
   Алеша нисколько не удивился. Там, где столько беды, может иногда случаться и радость.
   — Рассаживайтесь, прошу вас, на этом каменном ковре.
   — Алеша? Какая радость!.. Слышишь, Мария, нас посадили в камеру к Алеше!..
   Блеснула надежда — принесли воду. А потом потекли новости. Люди хотели разобраться в обстановке.
   Коварный Бенито вернулся в лагерь дядюшки Хосе, говоря, что тогда, ночью, он самовольно покинул пещеру, чтобы раздобыть немного пищи, но его схватили, а теперь он вновь бежал от Босса. Ему, конечно, не поверили и попросили уйти. Тогда он вызвался провести переговоры с Боссом об освобождении Алеши. Антонио твердил, что это новый обман, но Педро убедил дядюшку Хосе согласиться: все-таки какая-то надежда.
   И вот Бенито принес письмо от Босса, в котором тот давал клятвенные заверения «мирно обсудить проблему о русском мальчике и вообще».
   И вновь протестовал Антонио. Но так как все зашло в тупик, надвигалась холодная осень, время бурь и шквальных ветров, согласились и на это предложение. Мария решила пойти с дядюшкой. Бенито завел их в такое место, где они были окружены и схвачены охранниками.
   — Это невероятно, чудовищно, наконец, бескультурно, — возмущался дядюшка Хосе. — Нам дали письменные заверения. Кстати, бумага осталась у Антонио, и при случае мы используем ее как улику. Но эти негодяи тотчас заявили, что письмо — фальшивка, составленная неведомо кем. Ты понимаешь, компаньеро?
   — Сам Бенито и придумал фальшивку, — сказала Мария. — Негодяй хочет выслужиться. Но придет час, и ему придется ответить за все свои проделки…
   Алеша оживал. Воды приносили целое ведро на троих, но пищи не давали, как и прежде.
   Босс замышлял что-то свое, и это не сулило ничего доброго.
   Дядюшка приуныл и, чтобы не мучить Марию и Алешу пустыми разговорами, все время спал или делал вид, что спит.
   Однажды — это было днем — дядюшка во сне с кем-то разговаривал, отвечая «да» и «нет».
   — Интересно, с кем это он там встретился, — сказала Мария. — Я бы много дала, чтоб поучаствовать в разговоре.
   — Может быть, он беседует с нами, — пошутил Алеша. — «Да, да», — это он отвечает на вопрос: принести ли нам горячего кофе и бутерброды? «Нет-нет», — это он возражает против гуляша с рисом и острой подливкой из помидоров и перца…
   Когда дядюшка проснулся, Мария рассказала ему, как он бубнил во сне и как она и Алеша шутили на его счет.
   — В самом деле, — рассмеялся дядюшка. — Вы угадали. Я вместе с тобой и Алешей гулял по Малекону. [1]Мы наблюдали за рыбаками и влюбленными парочками, а потом купили мороженого и слушали пение какого-то гитариста. А потом отправились ко мне домой в район Регла, там нас ожидали Педро, Мануэль и твоя мать Розита. Все мы сели ужинать при свечах и за ужином говорили о том, как выбрались с этого проклятого острова.
   — Да-да, и еще мы говорили о том, как был наказан трус и негодяй Бенито, — подхватила Мария.
   — И еще мечтали о том, как все вместе поедем в Советский Союз и погостим в городе Гродно у моей мамы, — прибавил Алеша.
   — И еще о том, — улыбаясь в усы, сказал дядюшка Хосе, — что в жизни нужно уметь ценить саму жизнь, ее сущность и не изменять этой сущности… Глупые люди слишком много внимания уделяют форме в ущерб содержанию. Если они и читают книги, то о том, как какой-то Альфонсо разбил нос какому-нибудь Даниелю или какой-нибудь Даниель провел какого-нибудь Родригеса… Надо уметь выбирать из моря литературы книги, которые учат искусству разумной жизни среди людей и природы, которые раскрывают суть борьбы во всем мире между правдой и ложью, между свободой и рабством.
   — Молодежь не слишком увлекается книжками о политике, — сказала Мария. — Ей кажется, что это всего-навсего «нравоучения». У нас в школе многие уверены, что «нравоучение» — это плохо. Но ведь это прекрасно — знать о том, что нравственно и что безнравственно, не так ли? Это начало начал для того, чтобы верно понимать жизнь.
   — Молодым людям привили дурной вкус, — согласился дядюшка. — Плохие учителя-зануды и неопытные родители, за все осуждающие своих детей, тоже приложили к этому руку… Но ты права: если есть что действительно интересное в мире, так это политика. Но не та «политика», которая дурачит или забивает голову чепухой, рассказывая, например, как премьер имярек посетил королеву имярек и какое единодушие было между ними, а та политика, что вскрывает подоплеку борьбы за власть, сущность отношений между различными социальными группами людей, пути достижения экономического и духовного равноправия повсюду.