Остальные обитатели ночлежки могли в это время скандалить, играть в карты, пить пиво или петь свои корейские песни – старик их не слышал. Пристально глядя в центр черного круга, он выключался из всего окружающего и превращался в маленького морщинистого божка…
При этом корейцы, азартные игроки в карты – даже шумно, до драки ссорясь, – каким-то образом умудрялись обходить его, не задевать, не выказывая ему, однако, никакого особого уважения. А просто игнорировали его, как некую деревянную статую или предмет из мебели.
А поскольку Николай не участвовал в их картежных играх и не пил с ними их кисло-сладкое сливовое пиво, то вскоре и он оказался в этой ночлежке таким же обособленным, как Сон Ян.
Но однажды старик, сидя в позе Будды перед своим черным кругом, вдруг медленно повернул голову к Николаю, открыл глаза, встретился взглядом с глазами Николая и сказал на плохом английском:
– Ты идешь к свету.
– Что? – удивился Николай.
– Ты слышал меня. Я был «дхьяна», на пятом уровне. Я видел тебя оттуда.
Николай ждал продолжения, но оно не последовало.
– Я не понимаю, о чем ты, – сказал он после паузы.
Сон Ян кивнул на корейцев и вьетнамцев, шумно игравших в карты:
– Они живут в темноте, как животные. И ты был такой. А теперь ты идешь к свету. Только на ощупь. Хочешь, я покажу тебе дорогу?
– Старик, – усмехнулся Николай, – я не верю в Бога.
– Бог – это свет, а свет – это Бог. Только слепой не верит в свет. Ты слепой?
– А ты зрячий?
Старик каким-то емким, проникновенным взглядом вдруг заглянул Николаю в душу, а затем его открытые глаза словно ослепли или обратились взглядом внутрь его самого и сконцентрировались там. После чего на глазах у Николая маленькое тело Сон Яна, все еще Буддой сидевшего на полу, вдруг медленно, рапидно оторвалось от пола на миллиметр… на сантиметр… на три сантиметра…
Николай замер от изумления.
Старик левитировал – он поднялся над полом еще сантиметров на пять или шесть и завис так.
Николай скосил глаза на остальных обитателей ночлежки, но те продолжали играть в карты, нещадно куря и грязно ругаясь.
А старик, все еще вися в воздухе в десяти сантиметрах от пола, вдруг вернул свой взгляд изнутри себя на Николая, сделал негромкий выдох и плавно опустился на пол. Посидев на полу несколько секунд с закрытыми глазами, он затем как-то совсем по-стариковски охнул, тяжело поднялся, забрался на свою лежанку, отвернулся лицом к стене и затих.
Николай осторожно подошел к нему, заглянул в лицо. Но старик уже спал.
Теперь они часто гуляли вдвоем. Вокруг них была стандартная провинциальная Америка со стандартной рекламой «Пепси-колы», «Макдоналдса» и отдыха на Багамах с девочками в бикини. Мимо них катили «бьюики» и pick-up-trucks, полицейские, страховые агенты, проститутки и еще бог весть кто.
А они шли сквозь этот поток ширпотреба и говорили о вечном.
– Сансара – это нижний уровень, – объяснял Сон Ян, – здесь разум подчинен желаниям нашей плоти. На этом уровне человек совершает зло и этим оскверняет себя. Второй уровень возникает в результате самоограничения своих желаний и перехода к размышлению о Боге. После чего начинается третий уровень – понимание того, о чем говорил Будда. И только потом, когда ты начинаешь понимать, как преодолеть желания своей плоти, ты подходишь к медитации и видению сути вещей и устройства мира…
Николай не мог объяснить, каким образом он понимал этот странный англо-корейский язык своего учителя, но он понимал его, и в корейской бане, глядя на голого и сухонького, как вишневая палка, Сон Яна, спросил:
– Старик, а зачем ты живешь?
Лежа на теплом мраморе, тот ответил после большой паузы:
– Ты прав, я должен жить на Тибете… Там далай-лама и вообще… Как ты думаешь, почему в горах люди дольше живут?
Николай пожал плечами.
– Там больше света и, значит, больше любви, – сказал старик. – А любовь – это Бог.
– Ты же говорил, что Бог – это свет.
– В горах ты увидишь сияние Бога. И уже не будешь спрашивать глупости. Потри мне спину.
– А ты не хочешь в горы, в Монтану? Я уже собрал на билет.
– Хочу, но не успею… И – у каждого своя Монтана. Моя Монтана – Тибет, но Ким Ир Сен заставил меня бежать оттуда.
– Кто такой Ким Ир Сен?
Старик усмехнулся:
– Коммунист. Вы его к нам прислали. Натворили вы дел в мире…
В углу на экране навесного телевизора шла передача «Rich and Famuos» про роскошную жизнь Дональда Трампа и других миллиардеров. И, трапезничая со всеми, хозяин, глядя на экран, философствовал:
– Listen, all of you. Вот вы смотрите на моего дядю Сон Яна и думаете: святой человек, самбудда! А потом вы смотрите на этих миллионеров и думаете – just a second! Наш самбудда говорит, что на вершине свет и что свет – это Бог. А они живут на вершине всего, и кто же Бог у них? Дональд Трамп? Так вот я вам скажу. Я не знаю, где Бог. Но я знаю: если Трамп сделал за день пару тысяч баксов, он чувствует себя несчастным и с горя идет в бар. А ты, заработав за день двадцать баксов, чувствуешь себя миллионером и тоже идешь в бар. Так какой же смысл лезть туда, в гору? – И повернулся к Сон Яну: – Скажи нам, самбудда!
– Свет идет к каждому из нас, – ответил Сон Ян, поглаживая кошку, которая во время еды всегда садилась к нему на колени. – Но не каждый идет к свету. Твой свет уже здесь.
– Где? – усмехнулся Ким. – Покажи!
Но тут за стеклянной дверью «Golden Mandarin» остановился мотоцикл, и два черных парня в масках-чулках вбежали в ресторан. Один из них – высокий верзила в пиджаке и с двумя «береттами» в руках – кричал: «Everyone lie down! On the floor! Get down!»[75] А второй – маленький и безоружный – тут же перемахнул через стойку к кассе, боксерским ударом послал Кима в нокаут и стал дергать ящик из кассы. Но ящик оказался запертым.
Николай и три повара-корейца лежали на влажном кафельном полу, возле тарелки с кошачьей едой, и снизу Николай видел черного верзилу с двумя «береттами» навскидку и пританцовывающего от нетерпения так, словно ему нужно было немедленно пописать. «Come on, man! Come on!» – торопил он своего партнера, водя «береттами» по залу.
Но маленький бандит все никак не мог ни открыть, ни взломать кассу. В бешенстве он схватил упавшего на пол Кима, поднял его и стал бить по голове, крича:
– Open the box, motherfucker! I'll kill you![76] Open the box!
И вдруг совершенно ирреально, словно в кино, маленькое тело старика Сон Яна отделилось от пола и двинулось к окровавленному Киму и избивавшему его бандиту.
Увидев это, черный верзила скорее рефлекторно, чем осознанно, нажал курок, и простреленный старик тут же рухнул на пол.
Только теперь верзила озадаченно встряхнул головой, пытаясь осмыслить, в кого он стрелял.
Однако понять не успел, потому что Николай, лежавший за его спиной, взял кошачью тарелку и со всей силой метнул ее в окно.
Разбитое витринное стекло осыпалось с жутким звоном.
Верзила резко повернулся и стал палить в темноту за окном из обеих «беретт». Там, за окном и стеклянной дверью, ритмично рокотал мощный мотор его мотоцикла «хонда».
Николай вскочил за спиной верзилы и обрушил на его шею, в основание затылка, сокрушительный, как колуном, удар локтем. Даже сквозь грохот выстрелов было слышно, как у верзилы хрустнули шейные позвонки.
Николай перехватил один из пистолетов из руки падающего бандита и повернулся с ним к его мелюзговому партнеру.
Тот тут же поднял руки и залепетал:
– Don't kill me, man! Don't kill me![77]
Николай нагнулся над убитым Сон Яном, снял с его шеи маленький, на веревочке, амулет с Буддой и сунул себе в карман. Затем, отступая, дошел до двери, открыл ее спиной, вышел из ресторана, сел на тарахтящий мотоцикл и, еще не веря своей удаче, откинул подножку мотоцикла и дал газ.
Ночная Америка приняла его ликующую душу и сердце, стучавшее в ритме «хонды».
«Хонда» летела на запад по ночному хайвею навстречу ветру и случайной удаче…
Потому что удачи, как и беды, никогда не ходят в одиночку.
Мчась по пустому ночному хайвею, Николай впереди на обочине увидел мигающие красные огни какой-то машины и одинокую женскую фигуру возле нее.
Он сбросил газ и притормозил.
Фара его мотоцикла высветила «вольво», открытый багажник, спущенное заднее колесо, какие-то инструменты возле него, слезы на глазах у женщины-испанки и бриллианты у нее в ушах.
Николай остановил мотоцикл.
Теперь вблизи он увидел ее всю – в роскошном вечернем платье с глубоким декольте и с типично испанским излишеством золота на шее и на руках.
Не вставая с седла, Николай галантно и почти как натуральный американец сказал:
– Мэй ай хэлп?
Но то ли она почувствовала его взгляд на своем золотом ожерелье и бриллиантовых серьгах, то ли еще почему-то…
– No. Thank you, – испуганно ответила она. – I'm waiting for police[78].
– О'кей… – И Николай повернул руль к шоссе, чтобы уехать.
– Momenta!
Он вопросительно повернулся.
– Are you German?[79]
– Йес.
– Can you change this goddamned tire? I can't turn the nut![80]
Николай не понял и половины, но по ее жесту было ясно, что она просит сменить спущенное колесо.
Он выключил двигатель «хонды», встал с мотоцикла и подошел к «вольво». Сокрушенно покрутил головой – эта дурочка в вечернем платье пыталась снять колесо машины, даже не поставив ее на домкрат. Хотя домкрат был тут же, в дерматиновом футлярчике. А в багажнике лежала запаска.
Николай взял эту запаску и тут же понял, что дело хана, запаска была спущенной. Он показал ее испанке – нажал на шину, и шина легко прогнулась под его пальцами.
– Oh my God! – воскликнула она. – But I think she has а pump. You see this is my daughter's car. She is camping in Europe right now. And I was at my friends' anniversary…[81]
Она зашарила в багажнике и действительно выудила из него ножной насос.
– May be we can pump this tire? My mechanic is't far away, just two miles…[82]
Николай в сомнении покачал головой. Но все же подсоединил насос к колесу и стал качать. Через минуту шина напряглась, он нагнулся к ней и послушал. Еле слышное шипение означало, что воздух где-то выходит, но в конце концов две мили можно проехать и на ободе. Он докачал шину до стальной твердости, бросил запаску и инструменты в багажник и сказал женщине:
– О'кей, гоу! Ай гоу афте ю. О'кей?
– Oh, thank you! Gracias! Thank you very much! – Испанка села за руль своей «вольво», тронула машину.
Николай ехал за ней на мотоцикле и светил фарой на ее левое заднее колесо.
Через пару минут, на выезде с надписью «Brigewater», «вольво» свернула с шоссе, миновала несколько темных улиц какого-то спящего городка и – уже на спущенном колесе – въехала на темную и пустую бензозаправочную станцию «Mobil». Тормознув у закрытого гаража, испанка вышла из машины, заперла дверцу и бросила ключ от машины в почтовую прорезь в двери гаража. Потом подошла к Николаю:
– I don't know how to thank you! You are a real gentleman. I can walk home from here. It's just a couple blocks away. Gracias![83]
Николай кивнул на сиденье у себя за спиной:
– Сит. Садись.
Испанка посмотрела на сиденье, потом на Николая. В ее глазах были и сомнение, и опаска обидеть своего спасителя. Но Николай молчал, только смотрел ей прямо в глаза.
– Thank you… – очень тихо сказала она и села на мотоцикл, вынужденно обняв Николая за талию и прижавшись к его спине своей большой грудью.
А через три квартала так же негромко остановила его возле двадцатиэтажного темного жилого дома.
– It's here… Do you want а cap of caffee? You can leave your bike at my parking lot…[84]
И все было замечательно, буквально как в кино и даже еще лучше. На подоконнике, рядом с магнитофоном, который играл кубинскую румбу, стоял высокий бокал с ямайским ромом, кока-колой, лимоном и льдом – коктейлем, который приготовила Николаю испанка. Из окна с семнадцатого этажа открывался роскошный вид на мост через реку, по которой шли темные баржи с габаритными огнями.
А испанка, сняв бриллиантовые сережки, золотое с жемчугом колье, платиновые браслеты и часики «Картье», сунула их в ящик низкого шкафчика и сказала Николаю:
– I'll take a shower and I'll be right back, okay?[85]
И исчезла за дверью ванной комнаты.
Николай огляделся – теперь уже спокойно, профессионально.
Очень красивая – с испанскими излишествами роскоши – студия явно богатой леди.
Отхлебнув замечательный коктейль, он медленно подошел к тумбочке, открыл верхний ящик. Кроме уже знакомого колье, сережек с бриллиантами и браслетов, там было еще полно всяких драгоценных бирюлек…
Николай жадно, залпом допил коктейль и открыл нижний ящик тумбочки. Здесь лежала женская сумочка, он взял ее, открыл, вытащил деньги. Даже не считая, можно было сказать – не меньше тысячи долларов.
– Fuck!!! – выругался он с досады.
Пару минут спустя испанка вышла из ванной практически голенькая, в коротеньком прозрачном пеньюаре, который не закрывал ничего – ни весомых сисек, ни кучерявого лобка.
– Here I am, darling! – И нахмурилась. – Where are you?[86]
Николая уже не было в комнате.
– Oh my God! – В ужасе бросившись к тумбочке, она рывком открыла верхний ящик и замерла в изумлении – все ее ювелирные цацки были на месте. Не веря своим глазам, она даже подняла их над ящиком – нет, все цело. Задвинув этот ящик, она тут же выдвинула нижний, лихорадочно открыла свою сумочку. Но и деньги были на месте – все полторы тысячи…
Только бокал из-под коктейля стоял на тумбочке – пустой. И на подоконнике магнитофон играл все ту же кубинскую румбу.
Огорченная испанка подошла к окну и посмотрела в ночь.
Ей показалось, что далеко внизу, на мосту через реку все удаляются и удаляются красные габаритные огоньки мотоцикла «хонда».
Ревел мотор японского мотоцикла, взлетая на очередной горный перевал. И снова в душе Николая звучал тот же мотив, под который еще недавно летел он на «хонде» по ночной Америке. Только теперь он звучал еще громче – ведь Николай был теперь дважды победителем – он победил себя…
Между тем наступало утро, и фантастические пейзажи открывались перед Николаем.
Сначала из предутреннего тумана, словно из марева, выплывала, будто левитировала, Миннесота с ее 10 тысячами озер, мельницами, сыроварнями и кукурузными полями…
Затем – под все светлеющим и светлеющим небом – возникла Дакота с ее сказочными мостами через Миссури, немыслимыми по количеству стадами коров и овец и нефтяными вышками посреди пшеничных полей…
Затем – очередной полицейский на патрульном «форде» поравнялся с ним, высунул из окна руку с поднятым кверху большим пальцем и крикнул на ходу:
– Good morning, my friend! I like your bike! Where are you going?[87]
– Montana!! – крикнул Николай на ходу.
– Good luck![88]
И на развилке полицейский свернул свой «форд» на боковую дорогу, а Николай дал газ и помчался вперед…
И наконец вот она – Монтана. Вам описать ее? Или вы сами зайдете на сайт «State.Montana.com» и прочтете про уникальную природу, чистейшие реки, живописные горы, изумительные водопады, гигантские парки, феноменальную рыбалку…
Да, дух захватывало у нашего героя. Так вот, оказывается, что такое Монтана! И вот что имел в виду старик самбудда, когда говорил, что Николай идет к свету. Вот он, свет, светоБог! Какой, к чертовой матери, рай? Разве могут быть в раю такие леса, такие горы, такие водопады и такой воздух? Этот воздух можно мазать на хлеб, за него – прав Горбачев! – с местных жителей нужно брать отдельный налог…
Только где эти жители?
Бензоколонка… Николай заправил мотоцикл, купил брошюру-распашонку с картой Монтаны, спросил у заправщика, как проехать на Shining Creek, тот показал на карте и объяснил, жестикулируя, а потом спросил:
– Ты не хочешь продать свой байк?
– Пока нет…
Николай сунул карту-брошюру за пояс и снова погнал свой мотоцикл с холма на холм… все выше и выше в горы…
Но за все это время на его пути попались только два или три ранчо… еще две бензоколонки… одна группа туристов на лошадях и еще одна – на реке, на каноэ…
Хотя вокруг были все признаки цивильной жизни – распаханные и засеянные поля на горных плато… фермы… коровы пасутся у рек, а рядом гуляют олени – свободно, как в библейские времена…
Да, думал Николай, только так и нужно жить – высоко в горах, где много света и птиц… Только здесь…
А вот и указатель на Shining Creek Ranch.
Николай остановился, оглядел красоту вокруг, а затем скатился вниз по горной дороге, взлетел на перевал и остановился у очередной бензоколонки Shell. Но не потому, что ему нужен был бензин, а потому, что теперь перед ним открылся воистину библейский пейзаж. Небольшой дом из фильмов про ковбоев, окруженный ковбойским же тыном или оградой из жердей, а рядом такой же загон для лошадей, и красивые кони в загоне, и тут же по соседству небольшой трактор на поле… Но дело даже не в этом. А в том, что вот они все – и мужик-реднэк, который спал тогда в самолете, и его жена, и их американские дети, и русские Ваня с Катей. Старшая дочь этих американцев ведет под уздцы коня, на котором сидит Ваня… Реднэк возит на тракторе Катю… Парень лет семнадцати смолит каноэ на берегу ручья…
А этот ручей – о, такого ручья вы не видели нигде и никогда! Он не просто сверкал и серебрился под солнцем, он воистину сиял и переливался светом, и, казалось, откуда-то изнутри его вот-вот выскочат, выпрыгнут, вылетят к солнцу серебристые летающие рыбки – молнии света…
Николай как зачарованный засмотрелся на это сияние.
Затем слез с мотоцикла, прошел к телефону на щите у бензоколонки и набрал цифру «1», потом «617», а потом номер Лэсли. И, не ожидая голоса автотелефонистки, ссыпал в прорезь всю мелочь, какая была в карманах.
– Thank you, – сказал механический голос. – You have four minutes…
И тут же пошли гудки. Николай посмотрел на часы.
– Hello! – закричал в трубке голос Джонни.
– Гуд морнинг, Джонни. Итс ми, Ник. Хау ар ю?
– I'm okay, – сухо сказал Джонни. – Do you want to talk to my mom?[89]
– Но, Джонни. Тэл хё: ай лав ю вери мач. О'кей?
– Mommy! It's Nick! – восторженно закричал Джонни. – He is telling he loves us very much!
Затем в трубке прозвучал встревоженный голос Лэсли:
– Where are you, Nick? Are you okay?[90]
И столько тревоги и заботы было в этом голосе, что у Николая все аж потеплело в груди.
– Йес, – ответил он, глядя вниз на пасторальный пейзаж. – Ай эм о'кей. Сэнк ю…
– Some Russians were here yesterday again, asking for you. But they're gone now. I think you can come back, don't you?[91]
Он помолчал, сузив глаза.
– Nick, are you there?[92]
– Йес.
– Have you heard what I've said?
– Йес. Эти бляди опять приезжали.
– What? Please, talk to me in English, can you[93].
– Yes, I can. Don't warry. I have to solve some problem and I'll be back, okay?[94]
– When?[95]
– Soon.[96]
– We'll be waiting for you[97].
– Thank you, Lesley. – И с нарочитым уличным акцентом: – D'you wonna live in Montana?[98]
– What?[99]
– I love you, Lesley.
И Николай повесил трубку.
Вырвавшись из подземного туннеля, поезд «D» помчался по надземному виадуку. Слева и справа были обшарпанные кирпичные дома, увитые наружными пожарными лестницами и увешанные линялыми вывесками: «BAR», «GROCERY», «FLOWERS», «PHARMACY», «FOOD», «DINER».
Потом поезд сделал крутой поворот, и за окнами, в просветах меж домов, распахнулись серебристая гладь океана, полосы прибрежных пляжей, чертово колесо и другие аттракционы какого-то парка. А на домах линялые американские вывески сменились новыми русскими: «АПТЕКА», «ШАШЛЫК», «МЫ ГОВОРИМ ПО-РУССКИ», «КОМИТЕТ ВЕТЕРАНОВ», «МЕБЕЛЬ ИЗ ИТАЛИИ».
Тут поезд остановился, и низкий голос машиниста весело объявил по радио:
– Brighton Beach or Little Odessa. The last stop. Enjoy your day! Best regard to Mr. Putin![100]
Пассажиры засмеялись, и Николай тоже невольно улыбнулся. Он выглядел уже не так, как раньше. Да, на нем были хороший пиджак, голубые джинсы и светлая рубашка, но дело не в этом. Я не знаю, как это передать словами. Но попробую. Он выглядел просветленным – словно там, в Монтане, он душой зачерпнул чашу света из Сияющего Ручья и нес теперь этот свет внутри себя.
И так, полный внутреннего света, он вышел из сабвея и спустился по лестнице на широкую, шумную и многолюдную улицу. Вокруг звучала русская речь, и прямо под лестницей, на тротуаре стояли столы торговцев русскими книгами и кассетами, а из динамиков хрипел-предупреждал голос Высоцкого: «Идет охота на волков, идет охота!» И настаивал женский: «Американ бой, уеду с тобой, Москва – прощай!»
А рядом, перед дверью булочной, упитанные молодки торговали горячими румяными булками с маком, вишнями и яблоками…
Еще дальше, прямо из окна магазина «Белая акация», люди покупали пироги с капустой и с мясом. И тут же, на фоне афиши «ПРОЩАЛЬНАЯ ГАСТРОЛЬ ЛЮБЫ УСПЕНСКОЙ», стоял какой-то кавказского вида парень с жаровней и кричал: «Чебуреки! Горячие чебуреки!»
А мимо текла толпа прохожих – она завихрялась у фруктовых, рыбных и мясных магазинов, громко торговалась с продавцами, придирчиво выбирала помидоры, огурцы, персики, киви, клубнику, лимоны, свежую картошку, бананы, арбузы, дыни…
Николай остановил толстую еврейку с живой рыбой в авоське, спросил, где тут ресторан «Садко». «А за тем углом, молодой человек», – показала она.
Николай вошел в «Садко» и сразу увидел, что попал куда надо – за окном раздевалки сидел фиксатый верзила с косой челкой и наколкой на левой руке, курил и читал газету «Советский спорт».
Но Николай не остановился, а прошел прямо в зал.
Однако в зале не было никаких бандитов, а была совершенно мирная обстановка: на крохотной сцене три музыканта пили пиво и расчехляли инструменты, а за двадцатью примерно столиками сидели человек тридцать – семьями, с детьми. Ели салаты, борщи, купаты, шашлыки и блины со сметаной. А пили кока-колу и минеральную воду…
Верткий молоденький официант подлетел к Николаю:
– Smoking или нет?
– Курю…
Официант посадил его за столик в секцию для курящих, хотя деление было, прямо скажем, условное – за соседним «некурящим» столиком сидела семья с детьми.
Читая меню, Николай сказал официанту:
– Я буду солянку, шашлык и пиво… – И как бы между прочим: – Родригес будет сегодня, не знаешь?
Официант посмотрел на него с оторопью:
– Какой Родригес?
– Sorry. Я спутал, наверное…
Но солянка действительно оказалась классной, Николай даже не подозревал, что он так соскучился по настоящей русской еде. И музыканты заиграли что-то родное. Но тут к его столику подошел усатый верзила-гардеробщик.
– Извини, ты спрашивал Родригеса?
Николай спокойно смерил его глазами, потом спросил:
– Где зэчил, кореш?
– Игарка. А ты?
– Коми, Караганда и Мангышлак. Три срока.
– А тут на гастролях? Или совсем? – поинтересовался верзила и протянул Николаю пачку «Мальборо».
– Тут новую жизнь начинаю, – беря сигарету, сообщил Николай. – И кореша ищу. Родригеса. Он говорил, что здесь кантуется. На солянку приглашал. Может, свистнешь его? У меня к нему дело.
– Гм… А как сказать? Кто спрашивает?
– Просто скажи: знакомый. Пусть ему сюрприз будет. Лады?
Верзила кивнул и ушел, а Николай стал доедать свою солянку. Главное, все делать спокойно и правильно. Перетереть с Родригесом и – если что – даже извиниться. Потому что, в конце-то концов, они квиты: Николай должен Родригесу за удар, а Родригес ему за ту американку с Паркинсоном. Конечно, они квиты, и пусть оставят в покое и его, и Лэсли…
Между тем оркестрик уже гремел «Москву златоглавую», и кто-то из детишек стал танцевать под эту музыку.
А в раздевалке верзила порылся в картонном ящике под стойкой и извлек из-под нардов и порножурналов пожелтевшую газетку «Американская правда». На ее первой странице было фото Николая Уманского с Джонни и Лэсли.
Верзила снял телефонную трубку и набрал номер.
Огромный «Боинг-737» шел над Бэлт-парквей так низко, словно хотел сесть на шоссе. И только в последнюю минуту ушел на посадку в аэропорт JFK.
А по шоссе катил густой поток машин, и в одной из них, в белом «кадиллаке», Савелий Блюм взял трубку зазвеневшего телефона.
– Что? – изумился он. – Really?! Сам пришел? А я что говорил?! Я ж говорил: сам придет и будет работу просить. Они ж думают: Америка – это рай небесный! А потом рано или поздно все ко мне приходят! Родригеса? А, ну да, он же не знает, что Родригес уже давно… Ладно, скажи ему, что Родригес как раз сейчас прилетает из командировки. Да-да, пусть сидит и ждет! – И, дав отбой, радостно стукнул рукой по сиденью. – Бинго!..
А «боинг» с надписью «Аэрофлот» чиркнул колесами по посадочной полосе и покатил к аэровокзалу. Затем стройный молодой мужчина вышел из этого самолета и в потоке пассажиров спустился на эскалаторе в зал паспортного контроля.
У выхода с эскалатора полная афроамериканка в униформе служащей вокзала делила поток пассажиров – граждан США направляла к правым будкам паспортного контроля, а туристов – к левым. Приезжий мужчина прошел налево…
В будке паспортного контроля пограничник посмотрел его паспорт и визу, шлепнул штамп.
И приезжий пошел на выход – кроме куртки и небольшой спортивной сумки, у него ничего не было…
Тем временем в «Садко» фиксатый верзила-гардеробщик подошел к столику Николая:
– Тебе повезло, кореш. Родригес скоро будет. Пива выпьешь со мной?
И верзила сел за столик.
– Пива? – Николай заколебался. – Пиво можно…
Миновав дорожные развязки, белый «кадиллак» выскочил на гудящий от машин Гранд-Централ-парквей. Мелькали гигантские рекламные стенды – «TOYOTA», «SONY», «FINLANDIA».
Потом вдали, поверх деревьев и крыш, приезжий увидел очертания нью-йоркских небоскребов.
– Нет, нам сначала в Бруклин, на Брайтон, – сказал Блюм своему шоферу.
Водитель послушно свернул под указатель «Brooklyn-Queens Express Way» и поехал на юг.
Приезжий вопросительно взглянул на Блюма, сидевшего рядом с ним на заднем сиденье.
И Блюм, поймав этот взгляд, объяснил:
– Дело есть до главной работы. Тебе лишний кусок не помешает? Заодно Брайтон посмотришь…
– Десять, – холодно сказал приезжий.
– Что «десять»?
– Ты же знаешь: наша ставка – десять кусков.
– Это завтра, за работу по заказу. А сегодня – так, левая халтура, за ваш должок.
– Какой должок?
– Счас сам увидишь.
А в «Садко» фиксатый верзила принес из кухни запотевший графинчик «Абсолюта» и закусь – соленую капусту, холодец и салат оливье…
Но Николай прикрыл свой бокал ладонью:
– Я не могу, я тут по делу.
– Не уважаешь, братан? – обиделся фиксатый. – Я два срока тянул, а ты со мной выпить гребаешь?
– При чем тут?! Я ж те сказал: я новую жизнь начинаю. Ты был в Монтане?
Но фиксатый верзила, не слушая, налил им по полной и тут же чокнулся.
– За братанов, которые в зоне легли. Это святое!
Николай принужденно встал, поднял свой бокал, и они оба выпили до дна.
Верзила тут же разлил еще по полной.
– А я, ты знаешь, как в Америке оказался? Московскую Олимпиаду помнишь? У меня как раз срок кончался, я должен был домой ехать, в Москву. И тут меня кум вызывает, говорит: мы в Москву никого не выпускаем. Или дуешь в эмиграцию по еврейской визе, или мы тебе новый срок паяем. И дает мне еврейский паспорт, представляешь? Но я не жалею, нет! Мне нравится Америка! А тебе?
– Я потому и пришел, – доверительно сказал Николай. – Мне тут нужно с братвой перетереть и закрыть базар. По-хорошему.
– Давай за мир! – Фиксатый снова чокнулся и выпил. – А новая жизнь – это как?
– Это по другим понятиям, – охотно объяснил Николай. – Не тем, что сейчас, а старым – «Не убий, не укради». Знаешь?
– Это секта такая? – поинтересовался фиксатый.
Николай улыбнулся:
– Ага. Христианская…
Тут фиксатый опять налил, но, увидев зовущие знаки официанта, поднялся:
– Извини, мне надо гардероб проверить.
Николай закурил, осмотрел зал. Здесь уже вовсю танцевали и пели: «Ой, цветет калина в поле у ручья, парня молодого полюбила я!..»
Тут вернулся фиксатый верзила.
– Знаешь, кореш, этот столик на вечер, оказывается, заказан. Может, выйдем на воздух, подышим?
– А как же Родригес?
– А он придет, никуда не денется. Пока он будет свою солянку есть, мы мозги у моря проветрим. А то я тут уже одурел от этих фрейлихсов! – И, не дожидаясь ответа, фиксатый приказал официанту: – Ты спрячь наш графинчик, мы минут через двадцать вернемся.
В вечерней темноте Николай и верзила прошли к безлюдному прибрежному настилу-виадуку и под стояками деревянного настила зашагали к черной воде.
При этом корейцы, азартные игроки в карты – даже шумно, до драки ссорясь, – каким-то образом умудрялись обходить его, не задевать, не выказывая ему, однако, никакого особого уважения. А просто игнорировали его, как некую деревянную статую или предмет из мебели.
А поскольку Николай не участвовал в их картежных играх и не пил с ними их кисло-сладкое сливовое пиво, то вскоре и он оказался в этой ночлежке таким же обособленным, как Сон Ян.
Но однажды старик, сидя в позе Будды перед своим черным кругом, вдруг медленно повернул голову к Николаю, открыл глаза, встретился взглядом с глазами Николая и сказал на плохом английском:
– Ты идешь к свету.
– Что? – удивился Николай.
– Ты слышал меня. Я был «дхьяна», на пятом уровне. Я видел тебя оттуда.
Николай ждал продолжения, но оно не последовало.
– Я не понимаю, о чем ты, – сказал он после паузы.
Сон Ян кивнул на корейцев и вьетнамцев, шумно игравших в карты:
– Они живут в темноте, как животные. И ты был такой. А теперь ты идешь к свету. Только на ощупь. Хочешь, я покажу тебе дорогу?
– Старик, – усмехнулся Николай, – я не верю в Бога.
– Бог – это свет, а свет – это Бог. Только слепой не верит в свет. Ты слепой?
– А ты зрячий?
Старик каким-то емким, проникновенным взглядом вдруг заглянул Николаю в душу, а затем его открытые глаза словно ослепли или обратились взглядом внутрь его самого и сконцентрировались там. После чего на глазах у Николая маленькое тело Сон Яна, все еще Буддой сидевшего на полу, вдруг медленно, рапидно оторвалось от пола на миллиметр… на сантиметр… на три сантиметра…
Николай замер от изумления.
Старик левитировал – он поднялся над полом еще сантиметров на пять или шесть и завис так.
Николай скосил глаза на остальных обитателей ночлежки, но те продолжали играть в карты, нещадно куря и грязно ругаясь.
А старик, все еще вися в воздухе в десяти сантиметрах от пола, вдруг вернул свой взгляд изнутри себя на Николая, сделал негромкий выдох и плавно опустился на пол. Посидев на полу несколько секунд с закрытыми глазами, он затем как-то совсем по-стариковски охнул, тяжело поднялся, забрался на свою лежанку, отвернулся лицом к стене и затих.
Николай осторожно подошел к нему, заглянул в лицо. Но старик уже спал.
Теперь они часто гуляли вдвоем. Вокруг них была стандартная провинциальная Америка со стандартной рекламой «Пепси-колы», «Макдоналдса» и отдыха на Багамах с девочками в бикини. Мимо них катили «бьюики» и pick-up-trucks, полицейские, страховые агенты, проститутки и еще бог весть кто.
А они шли сквозь этот поток ширпотреба и говорили о вечном.
– Сансара – это нижний уровень, – объяснял Сон Ян, – здесь разум подчинен желаниям нашей плоти. На этом уровне человек совершает зло и этим оскверняет себя. Второй уровень возникает в результате самоограничения своих желаний и перехода к размышлению о Боге. После чего начинается третий уровень – понимание того, о чем говорил Будда. И только потом, когда ты начинаешь понимать, как преодолеть желания своей плоти, ты подходишь к медитации и видению сути вещей и устройства мира…
Николай не мог объяснить, каким образом он понимал этот странный англо-корейский язык своего учителя, но он понимал его, и в корейской бане, глядя на голого и сухонького, как вишневая палка, Сон Яна, спросил:
– Старик, а зачем ты живешь?
Лежа на теплом мраморе, тот ответил после большой паузы:
– Ты прав, я должен жить на Тибете… Там далай-лама и вообще… Как ты думаешь, почему в горах люди дольше живут?
Николай пожал плечами.
– Там больше света и, значит, больше любви, – сказал старик. – А любовь – это Бог.
– Ты же говорил, что Бог – это свет.
– В горах ты увидишь сияние Бога. И уже не будешь спрашивать глупости. Потри мне спину.
– А ты не хочешь в горы, в Монтану? Я уже собрал на билет.
– Хочу, но не успею… И – у каждого своя Монтана. Моя Монтана – Тибет, но Ким Ир Сен заставил меня бежать оттуда.
– Кто такой Ким Ир Сен?
Старик усмехнулся:
– Коммунист. Вы его к нам прислали. Натворили вы дел в мире…
* * *
И снова, как всегда по ночам, Николай мыл в ресторане посуду, а Сон Ян и все остальные готовили острые корейские блюда из риса, чечевицы и свинины. К двум часам ночи, когда поток клиентов иссякал, все садились за стол вокруг общей еды, и Николай садился вместе с ними.В углу на экране навесного телевизора шла передача «Rich and Famuos» про роскошную жизнь Дональда Трампа и других миллиардеров. И, трапезничая со всеми, хозяин, глядя на экран, философствовал:
– Listen, all of you. Вот вы смотрите на моего дядю Сон Яна и думаете: святой человек, самбудда! А потом вы смотрите на этих миллионеров и думаете – just a second! Наш самбудда говорит, что на вершине свет и что свет – это Бог. А они живут на вершине всего, и кто же Бог у них? Дональд Трамп? Так вот я вам скажу. Я не знаю, где Бог. Но я знаю: если Трамп сделал за день пару тысяч баксов, он чувствует себя несчастным и с горя идет в бар. А ты, заработав за день двадцать баксов, чувствуешь себя миллионером и тоже идешь в бар. Так какой же смысл лезть туда, в гору? – И повернулся к Сон Яну: – Скажи нам, самбудда!
– Свет идет к каждому из нас, – ответил Сон Ян, поглаживая кошку, которая во время еды всегда садилась к нему на колени. – Но не каждый идет к свету. Твой свет уже здесь.
– Где? – усмехнулся Ким. – Покажи!
Но тут за стеклянной дверью «Golden Mandarin» остановился мотоцикл, и два черных парня в масках-чулках вбежали в ресторан. Один из них – высокий верзила в пиджаке и с двумя «береттами» в руках – кричал: «Everyone lie down! On the floor! Get down!»[75] А второй – маленький и безоружный – тут же перемахнул через стойку к кассе, боксерским ударом послал Кима в нокаут и стал дергать ящик из кассы. Но ящик оказался запертым.
Николай и три повара-корейца лежали на влажном кафельном полу, возле тарелки с кошачьей едой, и снизу Николай видел черного верзилу с двумя «береттами» навскидку и пританцовывающего от нетерпения так, словно ему нужно было немедленно пописать. «Come on, man! Come on!» – торопил он своего партнера, водя «береттами» по залу.
Но маленький бандит все никак не мог ни открыть, ни взломать кассу. В бешенстве он схватил упавшего на пол Кима, поднял его и стал бить по голове, крича:
– Open the box, motherfucker! I'll kill you![76] Open the box!
И вдруг совершенно ирреально, словно в кино, маленькое тело старика Сон Яна отделилось от пола и двинулось к окровавленному Киму и избивавшему его бандиту.
Увидев это, черный верзила скорее рефлекторно, чем осознанно, нажал курок, и простреленный старик тут же рухнул на пол.
Только теперь верзила озадаченно встряхнул головой, пытаясь осмыслить, в кого он стрелял.
Однако понять не успел, потому что Николай, лежавший за его спиной, взял кошачью тарелку и со всей силой метнул ее в окно.
Разбитое витринное стекло осыпалось с жутким звоном.
Верзила резко повернулся и стал палить в темноту за окном из обеих «беретт». Там, за окном и стеклянной дверью, ритмично рокотал мощный мотор его мотоцикла «хонда».
Николай вскочил за спиной верзилы и обрушил на его шею, в основание затылка, сокрушительный, как колуном, удар локтем. Даже сквозь грохот выстрелов было слышно, как у верзилы хрустнули шейные позвонки.
Николай перехватил один из пистолетов из руки падающего бандита и повернулся с ним к его мелюзговому партнеру.
Тот тут же поднял руки и залепетал:
– Don't kill me, man! Don't kill me![77]
Николай нагнулся над убитым Сон Яном, снял с его шеи маленький, на веревочке, амулет с Буддой и сунул себе в карман. Затем, отступая, дошел до двери, открыл ее спиной, вышел из ресторана, сел на тарахтящий мотоцикл и, еще не веря своей удаче, откинул подножку мотоцикла и дал газ.
Ночная Америка приняла его ликующую душу и сердце, стучавшее в ритме «хонды».
«Хонда» летела на запад по ночному хайвею навстречу ветру и случайной удаче…
Потому что удачи, как и беды, никогда не ходят в одиночку.
Мчась по пустому ночному хайвею, Николай впереди на обочине увидел мигающие красные огни какой-то машины и одинокую женскую фигуру возле нее.
Он сбросил газ и притормозил.
Фара его мотоцикла высветила «вольво», открытый багажник, спущенное заднее колесо, какие-то инструменты возле него, слезы на глазах у женщины-испанки и бриллианты у нее в ушах.
Николай остановил мотоцикл.
Теперь вблизи он увидел ее всю – в роскошном вечернем платье с глубоким декольте и с типично испанским излишеством золота на шее и на руках.
Не вставая с седла, Николай галантно и почти как натуральный американец сказал:
– Мэй ай хэлп?
Но то ли она почувствовала его взгляд на своем золотом ожерелье и бриллиантовых серьгах, то ли еще почему-то…
– No. Thank you, – испуганно ответила она. – I'm waiting for police[78].
– О'кей… – И Николай повернул руль к шоссе, чтобы уехать.
– Momenta!
Он вопросительно повернулся.
– Are you German?[79]
– Йес.
– Can you change this goddamned tire? I can't turn the nut![80]
Николай не понял и половины, но по ее жесту было ясно, что она просит сменить спущенное колесо.
Он выключил двигатель «хонды», встал с мотоцикла и подошел к «вольво». Сокрушенно покрутил головой – эта дурочка в вечернем платье пыталась снять колесо машины, даже не поставив ее на домкрат. Хотя домкрат был тут же, в дерматиновом футлярчике. А в багажнике лежала запаска.
Николай взял эту запаску и тут же понял, что дело хана, запаска была спущенной. Он показал ее испанке – нажал на шину, и шина легко прогнулась под его пальцами.
– Oh my God! – воскликнула она. – But I think she has а pump. You see this is my daughter's car. She is camping in Europe right now. And I was at my friends' anniversary…[81]
Она зашарила в багажнике и действительно выудила из него ножной насос.
– May be we can pump this tire? My mechanic is't far away, just two miles…[82]
Николай в сомнении покачал головой. Но все же подсоединил насос к колесу и стал качать. Через минуту шина напряглась, он нагнулся к ней и послушал. Еле слышное шипение означало, что воздух где-то выходит, но в конце концов две мили можно проехать и на ободе. Он докачал шину до стальной твердости, бросил запаску и инструменты в багажник и сказал женщине:
– О'кей, гоу! Ай гоу афте ю. О'кей?
– Oh, thank you! Gracias! Thank you very much! – Испанка села за руль своей «вольво», тронула машину.
Николай ехал за ней на мотоцикле и светил фарой на ее левое заднее колесо.
Через пару минут, на выезде с надписью «Brigewater», «вольво» свернула с шоссе, миновала несколько темных улиц какого-то спящего городка и – уже на спущенном колесе – въехала на темную и пустую бензозаправочную станцию «Mobil». Тормознув у закрытого гаража, испанка вышла из машины, заперла дверцу и бросила ключ от машины в почтовую прорезь в двери гаража. Потом подошла к Николаю:
– I don't know how to thank you! You are a real gentleman. I can walk home from here. It's just a couple blocks away. Gracias![83]
Николай кивнул на сиденье у себя за спиной:
– Сит. Садись.
Испанка посмотрела на сиденье, потом на Николая. В ее глазах были и сомнение, и опаска обидеть своего спасителя. Но Николай молчал, только смотрел ей прямо в глаза.
– Thank you… – очень тихо сказала она и села на мотоцикл, вынужденно обняв Николая за талию и прижавшись к его спине своей большой грудью.
А через три квартала так же негромко остановила его возле двадцатиэтажного темного жилого дома.
– It's here… Do you want а cap of caffee? You can leave your bike at my parking lot…[84]
И все было замечательно, буквально как в кино и даже еще лучше. На подоконнике, рядом с магнитофоном, который играл кубинскую румбу, стоял высокий бокал с ямайским ромом, кока-колой, лимоном и льдом – коктейлем, который приготовила Николаю испанка. Из окна с семнадцатого этажа открывался роскошный вид на мост через реку, по которой шли темные баржи с габаритными огнями.
А испанка, сняв бриллиантовые сережки, золотое с жемчугом колье, платиновые браслеты и часики «Картье», сунула их в ящик низкого шкафчика и сказала Николаю:
– I'll take a shower and I'll be right back, okay?[85]
И исчезла за дверью ванной комнаты.
Николай огляделся – теперь уже спокойно, профессионально.
Очень красивая – с испанскими излишествами роскоши – студия явно богатой леди.
Отхлебнув замечательный коктейль, он медленно подошел к тумбочке, открыл верхний ящик. Кроме уже знакомого колье, сережек с бриллиантами и браслетов, там было еще полно всяких драгоценных бирюлек…
Николай жадно, залпом допил коктейль и открыл нижний ящик тумбочки. Здесь лежала женская сумочка, он взял ее, открыл, вытащил деньги. Даже не считая, можно было сказать – не меньше тысячи долларов.
– Fuck!!! – выругался он с досады.
Пару минут спустя испанка вышла из ванной практически голенькая, в коротеньком прозрачном пеньюаре, который не закрывал ничего – ни весомых сисек, ни кучерявого лобка.
– Here I am, darling! – И нахмурилась. – Where are you?[86]
Николая уже не было в комнате.
– Oh my God! – В ужасе бросившись к тумбочке, она рывком открыла верхний ящик и замерла в изумлении – все ее ювелирные цацки были на месте. Не веря своим глазам, она даже подняла их над ящиком – нет, все цело. Задвинув этот ящик, она тут же выдвинула нижний, лихорадочно открыла свою сумочку. Но и деньги были на месте – все полторы тысячи…
Только бокал из-под коктейля стоял на тумбочке – пустой. И на подоконнике магнитофон играл все ту же кубинскую румбу.
Огорченная испанка подошла к окну и посмотрела в ночь.
Ей показалось, что далеко внизу, на мосту через реку все удаляются и удаляются красные габаритные огоньки мотоцикла «хонда».
Ревел мотор японского мотоцикла, взлетая на очередной горный перевал. И снова в душе Николая звучал тот же мотив, под который еще недавно летел он на «хонде» по ночной Америке. Только теперь он звучал еще громче – ведь Николай был теперь дважды победителем – он победил себя…
Между тем наступало утро, и фантастические пейзажи открывались перед Николаем.
Сначала из предутреннего тумана, словно из марева, выплывала, будто левитировала, Миннесота с ее 10 тысячами озер, мельницами, сыроварнями и кукурузными полями…
Затем – под все светлеющим и светлеющим небом – возникла Дакота с ее сказочными мостами через Миссури, немыслимыми по количеству стадами коров и овец и нефтяными вышками посреди пшеничных полей…
Затем – очередной полицейский на патрульном «форде» поравнялся с ним, высунул из окна руку с поднятым кверху большим пальцем и крикнул на ходу:
– Good morning, my friend! I like your bike! Where are you going?[87]
– Montana!! – крикнул Николай на ходу.
– Good luck![88]
И на развилке полицейский свернул свой «форд» на боковую дорогу, а Николай дал газ и помчался вперед…
И наконец вот она – Монтана. Вам описать ее? Или вы сами зайдете на сайт «State.Montana.com» и прочтете про уникальную природу, чистейшие реки, живописные горы, изумительные водопады, гигантские парки, феноменальную рыбалку…
Да, дух захватывало у нашего героя. Так вот, оказывается, что такое Монтана! И вот что имел в виду старик самбудда, когда говорил, что Николай идет к свету. Вот он, свет, светоБог! Какой, к чертовой матери, рай? Разве могут быть в раю такие леса, такие горы, такие водопады и такой воздух? Этот воздух можно мазать на хлеб, за него – прав Горбачев! – с местных жителей нужно брать отдельный налог…
Только где эти жители?
Бензоколонка… Николай заправил мотоцикл, купил брошюру-распашонку с картой Монтаны, спросил у заправщика, как проехать на Shining Creek, тот показал на карте и объяснил, жестикулируя, а потом спросил:
– Ты не хочешь продать свой байк?
– Пока нет…
Николай сунул карту-брошюру за пояс и снова погнал свой мотоцикл с холма на холм… все выше и выше в горы…
Но за все это время на его пути попались только два или три ранчо… еще две бензоколонки… одна группа туристов на лошадях и еще одна – на реке, на каноэ…
Хотя вокруг были все признаки цивильной жизни – распаханные и засеянные поля на горных плато… фермы… коровы пасутся у рек, а рядом гуляют олени – свободно, как в библейские времена…
Да, думал Николай, только так и нужно жить – высоко в горах, где много света и птиц… Только здесь…
А вот и указатель на Shining Creek Ranch.
Николай остановился, оглядел красоту вокруг, а затем скатился вниз по горной дороге, взлетел на перевал и остановился у очередной бензоколонки Shell. Но не потому, что ему нужен был бензин, а потому, что теперь перед ним открылся воистину библейский пейзаж. Небольшой дом из фильмов про ковбоев, окруженный ковбойским же тыном или оградой из жердей, а рядом такой же загон для лошадей, и красивые кони в загоне, и тут же по соседству небольшой трактор на поле… Но дело даже не в этом. А в том, что вот они все – и мужик-реднэк, который спал тогда в самолете, и его жена, и их американские дети, и русские Ваня с Катей. Старшая дочь этих американцев ведет под уздцы коня, на котором сидит Ваня… Реднэк возит на тракторе Катю… Парень лет семнадцати смолит каноэ на берегу ручья…
А этот ручей – о, такого ручья вы не видели нигде и никогда! Он не просто сверкал и серебрился под солнцем, он воистину сиял и переливался светом, и, казалось, откуда-то изнутри его вот-вот выскочат, выпрыгнут, вылетят к солнцу серебристые летающие рыбки – молнии света…
Николай как зачарованный засмотрелся на это сияние.
Затем слез с мотоцикла, прошел к телефону на щите у бензоколонки и набрал цифру «1», потом «617», а потом номер Лэсли. И, не ожидая голоса автотелефонистки, ссыпал в прорезь всю мелочь, какая была в карманах.
– Thank you, – сказал механический голос. – You have four minutes…
И тут же пошли гудки. Николай посмотрел на часы.
– Hello! – закричал в трубке голос Джонни.
– Гуд морнинг, Джонни. Итс ми, Ник. Хау ар ю?
– I'm okay, – сухо сказал Джонни. – Do you want to talk to my mom?[89]
– Но, Джонни. Тэл хё: ай лав ю вери мач. О'кей?
– Mommy! It's Nick! – восторженно закричал Джонни. – He is telling he loves us very much!
Затем в трубке прозвучал встревоженный голос Лэсли:
– Where are you, Nick? Are you okay?[90]
И столько тревоги и заботы было в этом голосе, что у Николая все аж потеплело в груди.
– Йес, – ответил он, глядя вниз на пасторальный пейзаж. – Ай эм о'кей. Сэнк ю…
– Some Russians were here yesterday again, asking for you. But they're gone now. I think you can come back, don't you?[91]
Он помолчал, сузив глаза.
– Nick, are you there?[92]
– Йес.
– Have you heard what I've said?
– Йес. Эти бляди опять приезжали.
– What? Please, talk to me in English, can you[93].
– Yes, I can. Don't warry. I have to solve some problem and I'll be back, okay?[94]
– When?[95]
– Soon.[96]
– We'll be waiting for you[97].
– Thank you, Lesley. – И с нарочитым уличным акцентом: – D'you wonna live in Montana?[98]
– What?[99]
– I love you, Lesley.
И Николай повесил трубку.
Вырвавшись из подземного туннеля, поезд «D» помчался по надземному виадуку. Слева и справа были обшарпанные кирпичные дома, увитые наружными пожарными лестницами и увешанные линялыми вывесками: «BAR», «GROCERY», «FLOWERS», «PHARMACY», «FOOD», «DINER».
Потом поезд сделал крутой поворот, и за окнами, в просветах меж домов, распахнулись серебристая гладь океана, полосы прибрежных пляжей, чертово колесо и другие аттракционы какого-то парка. А на домах линялые американские вывески сменились новыми русскими: «АПТЕКА», «ШАШЛЫК», «МЫ ГОВОРИМ ПО-РУССКИ», «КОМИТЕТ ВЕТЕРАНОВ», «МЕБЕЛЬ ИЗ ИТАЛИИ».
Тут поезд остановился, и низкий голос машиниста весело объявил по радио:
– Brighton Beach or Little Odessa. The last stop. Enjoy your day! Best regard to Mr. Putin![100]
Пассажиры засмеялись, и Николай тоже невольно улыбнулся. Он выглядел уже не так, как раньше. Да, на нем были хороший пиджак, голубые джинсы и светлая рубашка, но дело не в этом. Я не знаю, как это передать словами. Но попробую. Он выглядел просветленным – словно там, в Монтане, он душой зачерпнул чашу света из Сияющего Ручья и нес теперь этот свет внутри себя.
И так, полный внутреннего света, он вышел из сабвея и спустился по лестнице на широкую, шумную и многолюдную улицу. Вокруг звучала русская речь, и прямо под лестницей, на тротуаре стояли столы торговцев русскими книгами и кассетами, а из динамиков хрипел-предупреждал голос Высоцкого: «Идет охота на волков, идет охота!» И настаивал женский: «Американ бой, уеду с тобой, Москва – прощай!»
А рядом, перед дверью булочной, упитанные молодки торговали горячими румяными булками с маком, вишнями и яблоками…
Еще дальше, прямо из окна магазина «Белая акация», люди покупали пироги с капустой и с мясом. И тут же, на фоне афиши «ПРОЩАЛЬНАЯ ГАСТРОЛЬ ЛЮБЫ УСПЕНСКОЙ», стоял какой-то кавказского вида парень с жаровней и кричал: «Чебуреки! Горячие чебуреки!»
А мимо текла толпа прохожих – она завихрялась у фруктовых, рыбных и мясных магазинов, громко торговалась с продавцами, придирчиво выбирала помидоры, огурцы, персики, киви, клубнику, лимоны, свежую картошку, бананы, арбузы, дыни…
Николай остановил толстую еврейку с живой рыбой в авоське, спросил, где тут ресторан «Садко». «А за тем углом, молодой человек», – показала она.
Николай вошел в «Садко» и сразу увидел, что попал куда надо – за окном раздевалки сидел фиксатый верзила с косой челкой и наколкой на левой руке, курил и читал газету «Советский спорт».
Но Николай не остановился, а прошел прямо в зал.
Однако в зале не было никаких бандитов, а была совершенно мирная обстановка: на крохотной сцене три музыканта пили пиво и расчехляли инструменты, а за двадцатью примерно столиками сидели человек тридцать – семьями, с детьми. Ели салаты, борщи, купаты, шашлыки и блины со сметаной. А пили кока-колу и минеральную воду…
Верткий молоденький официант подлетел к Николаю:
– Smoking или нет?
– Курю…
Официант посадил его за столик в секцию для курящих, хотя деление было, прямо скажем, условное – за соседним «некурящим» столиком сидела семья с детьми.
Читая меню, Николай сказал официанту:
– Я буду солянку, шашлык и пиво… – И как бы между прочим: – Родригес будет сегодня, не знаешь?
Официант посмотрел на него с оторопью:
– Какой Родригес?
– Sorry. Я спутал, наверное…
Но солянка действительно оказалась классной, Николай даже не подозревал, что он так соскучился по настоящей русской еде. И музыканты заиграли что-то родное. Но тут к его столику подошел усатый верзила-гардеробщик.
– Извини, ты спрашивал Родригеса?
Николай спокойно смерил его глазами, потом спросил:
– Где зэчил, кореш?
– Игарка. А ты?
– Коми, Караганда и Мангышлак. Три срока.
– А тут на гастролях? Или совсем? – поинтересовался верзила и протянул Николаю пачку «Мальборо».
– Тут новую жизнь начинаю, – беря сигарету, сообщил Николай. – И кореша ищу. Родригеса. Он говорил, что здесь кантуется. На солянку приглашал. Может, свистнешь его? У меня к нему дело.
– Гм… А как сказать? Кто спрашивает?
– Просто скажи: знакомый. Пусть ему сюрприз будет. Лады?
Верзила кивнул и ушел, а Николай стал доедать свою солянку. Главное, все делать спокойно и правильно. Перетереть с Родригесом и – если что – даже извиниться. Потому что, в конце-то концов, они квиты: Николай должен Родригесу за удар, а Родригес ему за ту американку с Паркинсоном. Конечно, они квиты, и пусть оставят в покое и его, и Лэсли…
Между тем оркестрик уже гремел «Москву златоглавую», и кто-то из детишек стал танцевать под эту музыку.
А в раздевалке верзила порылся в картонном ящике под стойкой и извлек из-под нардов и порножурналов пожелтевшую газетку «Американская правда». На ее первой странице было фото Николая Уманского с Джонни и Лэсли.
Верзила снял телефонную трубку и набрал номер.
Огромный «Боинг-737» шел над Бэлт-парквей так низко, словно хотел сесть на шоссе. И только в последнюю минуту ушел на посадку в аэропорт JFK.
А по шоссе катил густой поток машин, и в одной из них, в белом «кадиллаке», Савелий Блюм взял трубку зазвеневшего телефона.
– Что? – изумился он. – Really?! Сам пришел? А я что говорил?! Я ж говорил: сам придет и будет работу просить. Они ж думают: Америка – это рай небесный! А потом рано или поздно все ко мне приходят! Родригеса? А, ну да, он же не знает, что Родригес уже давно… Ладно, скажи ему, что Родригес как раз сейчас прилетает из командировки. Да-да, пусть сидит и ждет! – И, дав отбой, радостно стукнул рукой по сиденью. – Бинго!..
А «боинг» с надписью «Аэрофлот» чиркнул колесами по посадочной полосе и покатил к аэровокзалу. Затем стройный молодой мужчина вышел из этого самолета и в потоке пассажиров спустился на эскалаторе в зал паспортного контроля.
У выхода с эскалатора полная афроамериканка в униформе служащей вокзала делила поток пассажиров – граждан США направляла к правым будкам паспортного контроля, а туристов – к левым. Приезжий мужчина прошел налево…
В будке паспортного контроля пограничник посмотрел его паспорт и визу, шлепнул штамп.
И приезжий пошел на выход – кроме куртки и небольшой спортивной сумки, у него ничего не было…
Тем временем в «Садко» фиксатый верзила-гардеробщик подошел к столику Николая:
– Тебе повезло, кореш. Родригес скоро будет. Пива выпьешь со мной?
И верзила сел за столик.
– Пива? – Николай заколебался. – Пиво можно…
Миновав дорожные развязки, белый «кадиллак» выскочил на гудящий от машин Гранд-Централ-парквей. Мелькали гигантские рекламные стенды – «TOYOTA», «SONY», «FINLANDIA».
Потом вдали, поверх деревьев и крыш, приезжий увидел очертания нью-йоркских небоскребов.
– Нет, нам сначала в Бруклин, на Брайтон, – сказал Блюм своему шоферу.
Водитель послушно свернул под указатель «Brooklyn-Queens Express Way» и поехал на юг.
Приезжий вопросительно взглянул на Блюма, сидевшего рядом с ним на заднем сиденье.
И Блюм, поймав этот взгляд, объяснил:
– Дело есть до главной работы. Тебе лишний кусок не помешает? Заодно Брайтон посмотришь…
– Десять, – холодно сказал приезжий.
– Что «десять»?
– Ты же знаешь: наша ставка – десять кусков.
– Это завтра, за работу по заказу. А сегодня – так, левая халтура, за ваш должок.
– Какой должок?
– Счас сам увидишь.
А в «Садко» фиксатый верзила принес из кухни запотевший графинчик «Абсолюта» и закусь – соленую капусту, холодец и салат оливье…
Но Николай прикрыл свой бокал ладонью:
– Я не могу, я тут по делу.
– Не уважаешь, братан? – обиделся фиксатый. – Я два срока тянул, а ты со мной выпить гребаешь?
– При чем тут?! Я ж те сказал: я новую жизнь начинаю. Ты был в Монтане?
Но фиксатый верзила, не слушая, налил им по полной и тут же чокнулся.
– За братанов, которые в зоне легли. Это святое!
Николай принужденно встал, поднял свой бокал, и они оба выпили до дна.
Верзила тут же разлил еще по полной.
– А я, ты знаешь, как в Америке оказался? Московскую Олимпиаду помнишь? У меня как раз срок кончался, я должен был домой ехать, в Москву. И тут меня кум вызывает, говорит: мы в Москву никого не выпускаем. Или дуешь в эмиграцию по еврейской визе, или мы тебе новый срок паяем. И дает мне еврейский паспорт, представляешь? Но я не жалею, нет! Мне нравится Америка! А тебе?
– Я потому и пришел, – доверительно сказал Николай. – Мне тут нужно с братвой перетереть и закрыть базар. По-хорошему.
– Давай за мир! – Фиксатый снова чокнулся и выпил. – А новая жизнь – это как?
– Это по другим понятиям, – охотно объяснил Николай. – Не тем, что сейчас, а старым – «Не убий, не укради». Знаешь?
– Это секта такая? – поинтересовался фиксатый.
Николай улыбнулся:
– Ага. Христианская…
Тут фиксатый опять налил, но, увидев зовущие знаки официанта, поднялся:
– Извини, мне надо гардероб проверить.
Николай закурил, осмотрел зал. Здесь уже вовсю танцевали и пели: «Ой, цветет калина в поле у ручья, парня молодого полюбила я!..»
Тут вернулся фиксатый верзила.
– Знаешь, кореш, этот столик на вечер, оказывается, заказан. Может, выйдем на воздух, подышим?
– А как же Родригес?
– А он придет, никуда не денется. Пока он будет свою солянку есть, мы мозги у моря проветрим. А то я тут уже одурел от этих фрейлихсов! – И, не дожидаясь ответа, фиксатый приказал официанту: – Ты спрячь наш графинчик, мы минут через двадцать вернемся.
В вечерней темноте Николай и верзила прошли к безлюдному прибрежному настилу-виадуку и под стояками деревянного настила зашагали к черной воде.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента