– Кто это? – повернулась нью-джерсийская блондинка к круглощекому гиду Олегу Петрову, который сидел за соседним столиком с тарелкой салата из свежей капусты с морковью. Судя по аппетиту, с каким он поглощал этот салат, казалось, что либо он большой любитель свежей капусты, либо свежая капуста – большой дефицит в СССР.
– Это наши афганские гости, – утерев рот салфеткой, сказал Олег. – Они приехали на курсы комбайнеров и трактористов. – И поспешно перевел тему: – Леди и джентльмены! Внимание! Вечером мы идем в театр, в знаменитый МХАТ на «Чайку» Чехова. А до вечера вы можете отдыхать, ведь вы всю ночь летели, и сегодня у вас единственный день на отдых и акклиматизацию. Но если есть желающие уже сейчас куда-нибудь поехать – поднимите руки. Мы можем посетить Третьяковскую галерею.
– Но Третьяковская галерея у нас в расписании на послезавтра, – сказал кто-то.
– Музей большой, послезавтра мы тоже пойдем, на целый день. А сегодня – на пару часов, для желающих. Итак – раз, два, три… – он стал вслух считать поднятые руки.
Блондинка из Нью-Джерси, конечно, была одной из первых желающих.
Таня тут же беспокойно взглянула на Джуди Сандерс, сидевшую через три столика от них. Но Джуди сосредоточенно склонилась над своей тарелкой с сырниками.
– Мистер Старк, я не понял – вы едете или нет? – громко сказал Олег туристу из Миннесоты. – Поедете? Очень хорошо. Итого, одиннадцать человек…
– А когда нам вернут наши паспорта? – спросил мистер Старк.
Паспорта у всей группы забрали при оформлении в гостиницу, когда распределяли номера, и это туристам не понравилось.
– О, не беспокойтесь! – безмятежно и снисходительно улыбнулся Олег. – Паспорта вам завтра же вернут! Это все лишь маленькая бюрократическая процедура, у нас тоже, знаете ли, есть бюрократия. А вы, миссис Волленс? Вы поедете в Третьяковку? Вы, кажется, тоже поднимали руку?
– Я?… – Элизабет растерянно взглянула на Таню. И поспешно добавила: – Нет. Я себя плохо чувствую. Давление. После перелета. И нога… Понимаете, у меня проблема с левым коленом…
– А вы, миссис Гур? – взгляд гида остановился на Таниной руке с перстнями.
– Я не могу. Мне надо отдохнуть, – не слишком вежливо отрезала Таня, разозлившись на Элизабет. Ведь сколько раз она ее предупреждала: не лезь, не высовывайся, старайся не обращать не себя внимание, тем более – гида!..
– Конечно, отдыхайте! – ответил Олег и, с явным усилием отлепив свои глаза от Таниных перстней, обратился к остальным туристам: – Леди и джентльмены! Те, кто не едет с нами в Третьяковскую галерею. Прошу вас, если вы пойдете прогуляться по городу, не забудьте сдать ключ от своего номера дежурной по этажу и получить от нее визитную карточку отеля. В этой карточке написаны ваше имя и номер комнаты, и это ваш пропуск в отель. Кроме того, это поможет вам на улице. Некоторые считают, что за каждым иностранцем в Москве следит КГБ и поэтому можно не бояться заблудиться. Уверяю вас, никто за вами не будет следить, но имейте в виду, что у нас еще далеко не все москвичи знают английский. И если вы заблудитесь, лучше всего – сами обращайтесь к милиционерам. Покажите им карточку отеля, и они помогут вам взять такси. И еще просьба: не забирайтесь слишком далеко от центра города. Помните: перемещение иностранцев по Москве совершенно свободное, но выезд за двадцатимильную зону ограничен. Впрочем, я не думаю, что вы сразу же ринетесь за город изучать наши колхозы. У кого есть вопросы?
Несколько человек сразу подняли руки. Таня усмехнулась. В туристических группах даже пожилые люди всегда ведут себя, как школьники. Блондинка из Нью-Джерси поспешно ушла переодеться для экскурсии. Это хорошо, теперь Таня осталась за столиком вдвоем с Элизабет. Она опять посмотрела в сторону Джуди. Та по-прежнему скромно ела свои сырники. Молодец! Тихая, как мышка – как раз то, что нужно на этой стадии операции. Впрочем, за такие деньги, которые она получит за эту операцию, любой стал бы есть эти сухие сырники и вареную колбасу. Итак, все спокойно, можно начинать действовать. Тем более что, как сказал гид, сегодня – единственный день, когда они предоставлены самим себе…
Группа афганцев встала, неловко гремя стульями, и скученно, как овцы, направилась к выходу под водительством все тех же серых костюмов. Когда они проходили мимо, все туристы смолкли. Что-то загнанно-кроличье было в темных выпуклых глазах этих будущих трактористов и комбайнеров, которыми они смотрели на своих энергичных молодых русских пастырей.
– Они выглядят как зайцы, – сказала Элизабет и тут же осеклась под резким взглядом Тани.
Тут Олег направился к буфету за новой порцией капустного салата. Джуди подняла глаза от своей тарелки и словно бы невзначай встретилась с Таниным взглядом. Таня коротко кивнула ей и тихо сказала Элизабет:
– Останься здесь, а потом пойдешь вниз и проследишь, когда они все уедут. Только после этого придешь в номер. Ты поняла? – она взяла со стола ключ от номера, встала и направилась к выходу в гостиничный коридор. Элизабет с испуганными глазами, затаив дыхание, замерла за столиком, глядя на выходившую из кафе Таню и двинувшуюся следом за ней Джуди. Впрочем, и еще несколько туристов, закончив завтрак, тоже пошли к выходу…
Таня, не оборачиваясь, шла по коридору. В руке у нее был ключ с огромной тяжелой гирей в форме темного бруска с цифрами «1032». Этот номер находился не в длинном общем коридоре десятого этажа, а в коротком коридоре-аппендиксе номеров-«люксов», при входе в который стоял на столике большой декорированный самовар. И здесь же в холле напротив этого коридора-аппендикса сидела за большим столом дежурная по этажу.
А Джуди, отстав от Тани, остановилась у лифта. Ее номер был этажом выше.
Миновав вскинувшую на нее глаза дежурную по этажу – молодящуюся крашеную шатенку с высоким перманентом, – Таня вошла в свой коридор-аппендикс, отметив на ходу, что даже половая дорожка здесь другая, чем в общем коридоре – настоящий ковер и хорошо вычищенный. «Люксовый коридор», – усмехнулась про себя Таня, открывая свой номер-«люкс». Это было единственной роскошью, в которой она не могла себе отказать – будучи княгиней и владелицей четырех первоклассных отелей во Флориде с годовым доходом в 540 тысяч долларов, она не могла позволить себе останавливаться в дешевых номерах, да еще где – в Москве! В своей Москве! Тем более что изрядно наслышалась о прелестях русского сервиса…
Войдя в номер, Таня заперла его изнутри и быстро огляделась. Ее довольно большой чемодан и скромный чемодан Элизабет стояли при входе в нише и, кажется, никто в них не рылся. Пальто тоже на месте. Номер просторный, в гостиной на полу большой настоящий ковер, слегка вытертый, но чистый. На окнах – тяжелые плюшевые шторы, а на стенах две картины-репродукции – конечно, Репин и Айвазовский. Холодильник, телевизор с какими-то гигантскими ручками из темной пластмассы, стол с креслами, диван, еще один столик – подсобный, с электрическим самоваром и какой-то инструкцией под стеклом. Справа – дверь в спальню. Таня взяла свой чемодан, подтащила его к дивану, открыла, И еще раз огляделась, словно кто-то мог за ней подглядывать. Впрочем, черт их знает, этих большевиков – вот что это за зеркало на стене за самоваром? На кой черт в гостиной зеркало? Или за ним спрятана фотокамера?
Таня подошла к зеркалу, потянула за узкую планку деревянной рамы. Зеркало, висевшее лишь на верхнем гвозде, легко отошло от стены, Таня провела рукой по этой стене – стена как стена, но из-под зеркала выпала какая-то бумажка. Таня нагнулась, подняла ее. «Инструкция по эвакуации в случае пожара» – было написано на листке по-русски, и дальше шел текст, который Таня читать не стала. Черт возьми, если в гостинице начнется пожар, кто полезет за зеркало искать эту инструкцию по эвакуации?
Таня сунула инструкцию обратно за зеркало и вернулась к своему чемодану, открыла его и стала доставать из-под низу заранее приготовленную одежду. Темная шерстяная юбка, толстый синий свитер грубой вязки, темные шерстяные перчатки и такая же темно-коричневая грубо-шерстяная косынка. И, главное, – это темно-синее пальто, из-за которого было столько хлопот в Нью-Йорке. Ее консультант – русский еврей из недавних эмигрантов, которого она нашла в Нью-Йорке, в редакции русской эмигрантской газеты, – потратил три дня на поиски одежды для нее и Джуди, чертыхаясь в самых дешевых американских магазинах: нигде не было ничего похожего на то, что носят в России простые русские. И только в «Сальвэйшен Арми» на Вест 49-й стрит он нашел то, что искал, – это темное пальто колоколом с узким и облезающим меховым воротничком и такую же дубовую куртку для Джуди. Тогда же он уговаривал Таню не брать с собой ее драгоценные перстни. Но один перстень был подарком умершего мужа, а два других – фамильные перстни ее княжеского рода. «Я княгиня, я написала в анкете, что я княгиня, и они мне дали въездную визу! – отвечала ему Таня. – И я поеду в Россию как княгиня! Я буду ходить там с этими перстнями и жить в люксе! Как княгиня!»
Теперь, оглядев в зеркале свою фигуру, казавшуюся еще более худой в темной юбке и свитере, Таня осталась довольна. Главное: ничего броского, всем своим видом слиться с простыми русскими и ничем не выдать, что ты иностранка. И уж, конечно, нигде, ни при каких условиях не снимать сегодня с рук перчаток, не показывать перстни. Черт возьми, она совершенно забыла, как повязывать косынку! Когда-то ее нянька делала это в один миг! Ладно, пока набросим косынку на плечи. Таня взглянула на часы: где же Элизабет? Ведь она не может выйти из номера, пока не придет Элизабет и не скажет, что автобус с этим толстощеким гидом уехал в Третьяковскую галерею. Но если Джуди уже выскользнула из гостиницы? Ей – молодой и неприметной мышке, студентке славянского отделения Нью-Йоркского университета – сделать это куда легче и проще, чем Тане, которая только что сказала гиду, что она себя плохо чувствует. Надо думать, Джуди не сделает глупость и не сядет в первое попавшееся такси. Тот же эмигрант-консультант учил их никогда не брать такси у входа в гостиницу, а уйти от гостиницы, якобы гуляя, на пару кварталов в сторону и ловить такси там. «Таксишники возле интуристовских гостиниц чаще всего работают либо на КГБ, либо на проституток, а вам не нужно ни то, ни другое, – говорил этот эмигрант. – Отойдите подальше, поднимите в руке пачку „Мальборо“ и любая машина ваша…»
Закурив и нетерпеливо пройдясь по номеру от стены до стены, Таня остановилась перед подсобным столиком с самоваром, где под стеклом лежал большой серый лист бумаги. В черной рамке был русский текст:
УВАЖАЕМЫЕ ГОСТИ!
ПРЕДЛАГАЕМ ВАМ ДОПОЛНИТЕЛЬНЫЕ ПЛАТНЫЕ УСЛУГИ!
Затем шел пронумерованный список дополнительных платных услуг, которые можно получить в гостинице «Россия». Таких услуг было ровно тридцать пять, в том числе: аренда дополнительного хлопчатобумажного полотенца – 10 копеек в сутки, аренда банного махрового полотенца – 15 копеек в сутки, аренда утюга – 5 копеек за разовое пользование, аренда дополнительной простыни – 20 копеек, дополнительной подушки – 20 копеек. И так далее. Даже пользование обувной щеткой, оказывается, стоит тут дополнительных 5 копеек. Таня усмехнулась. Большевики-коммерсанты! Если она введет такие порядки в своих отелях во Флориде, вся ее клиентура, собранная за сорок лет, разбежится в течение недели.
Но где же Элизабет? Таня нервно включила телевизор. Он зашипел с каким-то сухим электрическим треском, и Таня тут же вспомнила: в газетах писали, что в СССР включенные телевизоры часто взрываются. На всякий случай она отошла в сторону. Но телевизор не взорвался, на экране появилось черно-белое изображение – одетые в кавказские национальные костюмы, черноусые мужчины яростно танцевали «лезгинку» под оглушающие удары бубна. Таня осторожно приблизилась к телевизору, с усилием повернула большую черную пластмассовую ручку. Неистовые танцоры исчезли, но остальные каналы были пусты… нет – вот еще один. Ну да, ведь в Москве два телеканала, и третий – вечерний, учебный, так гид рассказывал в автобусе. Теперь на экране возник мужчина в меховой шапке. Он стоял на фоне какого-то заснеженного сельского строения, смотрел куда-то в сторону и говорил деревянным голосом:
– …Мы возим скот на забойный пункт за сто сорок километров. В такой длинной дороге на каждом бычке теряем по несколько килограммов. Потери продолжаются и на предзабойном дворе комбината, потому что скот там у нас порой не принимают по несколько дней и скот без кормов теряет в весе. А перестройка и бригадный подряд позволяет изменить отношения с мясокомбинатом и по-новому бороться за…
С трудом понимая, о чем так дубово-монотонно говорит советский мясопроизводитель, сиротливо стоящий на фоне снежной пустыни и одинокого заснеженного барака-фермы, Таня вдруг прониклась ощущением дерюжной тоскливости этого пейзажа. Серое небо, серый снег, серый барак, серые будни очередной скучной «борьбы» за кусок мяса в стране, которая когда-то экспортировала и хлеб, и масло, и сыр, и мясо… А повернешь рычажок – грузины пляшут «лезгинку».
Господи, где же Элизабет?! Прошло уже не меньше получаса, как Таня вышла из кафе, а Элизабет все нет! Холодея от этого серого пейзажа по телевизору и от страха – Боже мой, неужели все сорвалось, но почему, почему? – Таня опять нервно забегала по номеру…
Когда началась первая мировая война, Тане было десять лет. У них был большой особняк в Москве на Патриарших прудах, еще один особняк в Петербурге на Фонтанке, родовые княжеские поместья в Курской, Смоленской и Пензенской губерниях и две дачи на Черном море, в Ливадии. Там же, в Ливадии, княжескому роду Одалевских еще императором Александром II были пожалованы какие-то гигантские земли, которые отец сдавал в аренду немцу – виноделу и виноторговцу. А сам занимался политикой, какими-то либеральными проектами в правительстве Столыпина и застольными дебатами в ресторане Английского клуба о путях технического обновления российской промышленности. Поэтому в их московском и петербургском домах всегда было полно народу – друзья отца, друзья старшего, семнадцатилетнего брата Пети, мамины подруги и, конечно, прислуга, гувернантки младших Таниных сестер – Ани и Кати. Часто устраивались детские праздники, разыгрывали спектакли, играли в шарады или всей компанией выезжали кататься на тройках в Марьину Рощу.
Но после первых же месяцев войны гостей в доме стало куда меньше. Изредка, конечно, кто-то появлялся, но было уже не так шумно и весело. За обедом взрослые при детях раздраженно говорили о неудачах на фронте, о дороговизне, о глупости правительства, коррупции и воровстве в министерствах, о Распутине. Прислуги становилось все меньше, а та, которая оставалась, начала грубить и выполнять свои обязанности кое-как. Мама сердилась, краснела от необходимости делать им замечания и уходила в свою спальню «остыть душой». Но однажды ночью Таня проснулась от того, что кто-то кричал в гостиной. Девочка различила голос исступленно рыдающей матери. Она никогда раньше не слышала, чтобы мама повышала голос, и теперь прямо в ночной рубашке помчалась вниз.
В гостиной, тускло освещенной лишь двумя подсвечниками, на диване сидела растрепанная Дарья Андреевна и раскачивалась в такт своим рыданиям. Рядом, в форме полковника, сидел дядя Николай, мамин брат и ответственный секретарь Военного министерства. Отец Тани, высокий, полный, в темном шелковом халате, растерянно ходил по комнате.
Таня, дрожа от испуга, бросилась к матери:
– Мамочка! Почему ты плачешь?
– Таня! – Дарья Андреевна порывисто обхватила дочку и крепко прижала к себе. Тане было больно, страшно, и она заплакала.
– Даша! Что ты делаешь?! Ты напугала ребенка! Возьми себя в руки! – подошел к ним отец. – Ничего страшного не произошло! Ну, он убежал на фронт. Это не значит, что его убили.
При этих словах Дарья Андреевна еще крепче прижала Таню к себе и громко застонала.
– Даша, дорогая, ты действительно пугаешь девочку, – дядя Николай склонился к маме и стал осторожно освобождать Таню. – Мы с князем употребим все наши связи и найдем Петю. Я тебе обещаю, что через несколько дней он снова будет дома!
Но Петю нашли не через несколько дней, а только через три месяца. Домой в Москву его привезли осунувшимся и смертельно обиженным. Первые Петины слова при встрече были:
– Я все равно уйду на фронт! Как только мне исполнится восемнадцать лет!
Дарья Андреевна заплакала, протянула руки, чтобы обнять сына. Но Петя отшатнулся и ушел в свою комнату. Мама повернула к отцу покрасневшее лицо и сухо сказала:
– Как видите, он вернулся ненадолго. Мы должны немедленно собираться за границу.
Через месяц настояниями жены, но без особой охоты Степан Степанович уехал в Париж, чтобы подготовить переезд семьи.
Во Франции ему удалось купить хороший дом в двадцати километрах от Парижа, нанять управляющего, перевести большую часть своего капитала в швейцарский банк и устроить все дела наилучшим образом. Домой он вернулся через три с половиной месяца оживленным и веселым. Разве мог тогда кто-нибудь предположить, что никому из семьи не придется воспользоваться этими приготовлениями! Никому, кроме Тани.
Пришла весна, а затем лето и снова зима. В доме перестали говорить о переезде за границу. Петя вырос и возмужал. Успокоенные родители с радостью следили за его успехами в университете, куда он был зачислен осенью на первый курс. Петя всерьез увлекся изучением медицины и со смехом вспоминал свой побег на фронт.
И тут появилась Лена. Лена, которая изменила его жизнь.
Петя влюбился. Но не так, как обычно влюбляются восемнадцатилетние мальчики – восторженно и радостно. Нет, это была мрачная ревнивая страсть, которая сжигала его всего. Он похудел, ощетинился, смотрел на всех исподлобья.
Лена была на три года старше Пети, курила тоненькие длинные папиросы и принадлежала к какому-то тайному революционному кружку. Она часто исчезала, потом появлялась снова, была насмешлива, игрива и снова исчезала.
Петя сходил с ума. Он воображал Лену с любовниками, тосковал, иногда даже плакал, что было заметно по его красным глазам. Занятия в университете перестали его интересовать, а с революционным переворотом он и совсем их забросил: студентов распустили на неопределенное время.
Февральская революция 17-го года, отречение царя от престола и создание Временного правительства были встречены Степаном Степановичем Одалевским восторженно. Он был либерал и не мог не приветствовать демократические перемены в своем Отечестве. Но очень скоро пришел Октябрь, и новое большевистское правительство стало всерьез пугать князя.
Царя, царицу, их детей и слуг расстреляли на Урале, и круг арестованных и расстрелянных вокруг Степана Степановича и его семьи постепенно сужался. Уже несколько раз к ним врывались с обысками, после которых папа стеснялся смотреть в глаза домашним. И ничто бы не помогло князю Одалевскому избежать ареста: ни его либеральные статьи, ни прошлые искренние симпатии к революционерам, ни вынужденное унизительное затворничество в собственном доме за наглухо зашторенными окнами, если бы не давние приятельские отношения с Тимофеем Разумихиным. Из разговоров взрослых Таня поняла, что в свое время, будучи студентом Московского университета, молодой князь спас Тимофея от каторги. Что там произошло, отец никогда не рассказывал. Но почти всемогущий в то время, чуть ли не правая рука не то Бухарина, не то самого Троцкого (Таня уже не помнила точно), Тимофей Разумихин помог семье князя не только избежать ареста, но и оформить документы для выезда за границу.
Все складывалось удачно. Заграничные паспорта были получены, управляющий из Парижа писал, что все готово к их приезду и находится в образцовом порядке. По словам отца, денег, переведенных в 1916 году, должно было хватить надолго. Выезжать могли почти налегке.
Вот только Петя: согласится ли он на отъезд? Мама твердо заявила, что если он остается – они не тронутся с места. Петя не говорил ни да, ни нет. За завтраком, обедом или ужином, всякий раз, когда все садились за стол, Дарья Андреевна разными путями намекала, что жизнь отца и, конечно же, ее и сестер в Петиных руках. Но все понимали, что дело не в Пете, а в его отношениях с Леной, которая не появлялась в их доме уже больше месяца.
За последние полгода Петя, похоже, стал уставать. Его вымотали эти короткие встречи и частые, без предупреждения, Ленины исчезновения. Потеряли остроту перепады от ликующей наполненности ее присутствием к долгим ночам без сна, мучительным из-за ревности и неразделенной любви.
И Петя сдался. Однажды утром он вышел из своей комнаты, как обычно, с красными глазами. Глядя куда-то поверх голов, он невпопад, срывающимся от обиды голосом громко крикнул:
– Уедем! Как можно быстрее! Если все готово, я могу хоть завтра!
После этого в доме все завертелось. И 29 января рокового для семьи 1919 года они погрузили свои вещи на извозчика и поехали к поезду, уходящему в Париж.
На вокзале творилось что-то невообразимое. Казалось, вся Москва собралась в эмиграцию. В сутолоке Таня с сестрами жались к матери, а Петя мрачно держался особняком, напряженно вглядываясь в снующую толпу. В толпе мелькали знакомые и полузнакомые лица бывших профессоров Московского университета, бывших князей, графов, знаменитых и полузнаменитых артистов…
Наконец, подали поезд. Толпа озверела. Люди оставляли налаженную привычную жизнь, родных и близких, и никто не знал, сможет ли вернуться когда-нибудь назад. Но оказалось, что все это неважно, все это меркнет в сравнении с ценностью их деревянных чемоданов, набитых барахлом, уродливо раздутых баулов и узлов. Драгоценную ношу несли на плечах, тащили волоком, прижимали к груди, как малых детей. Даже бывшие князья и княгини, профессора и профессорши сами тащили, волокли и сгибались под тяжестью тюков, ящиков, сундуков. То несла человека извечная сила – выжить! Согнутый, сгорбленный, почти ползущий, он не останавливался ни перед чем – ни перед падающими женщинами, ни при виде плачущих потерявшихся детей, ни перед стариками, еле передвигавшими ноги…
Растерянный, покрасневший князь впервые в жизни грубо кричал на жену:
– Дарья, держи этот баул! Ты что, ослепла – сумку забыла! Петя, проверь, мы все взяли?! Аня, Таня, тащите вдвоем этот чемодан! Всем садиться в поезд!
До крови ободрав руки жесткой веревкой, которой был обвязан тяжелый чемодан, девочки с трудом поднялись в вагон. Все места были заняты вещами и людьми. Впереди они увидели Петю. Он зло сбрасывал с полки чьи-то вещи.
У окна сидел маленький мужчина с каменным лицом. Вдруг он подскочил и, выставив вперед круглый живот, закричал фальцетом:
– Я герой войны! Не имеешь права, щенок!
– Я князь и тоже был на фронте, – ответил побледневший Петя.
– Все мы теперь князья… Бывшие… – сказали сбоку.
Бледный и ожесточившийся Петя продолжал расчищать полку от вещей. Мама с дрожащей одиннадцатилетней Катей села на освободившееся место. До отхода поезда оставалось минут пятнадцать.
Вдруг из конца коридора кто-то громко позвал:
– Петя! Петя!
Возившийся с вещами брат резко выпрямился.
– Лена?… – чуть слышно пробормотал он и рванулся в конец коридора.
Мама побледнела, беспомощно посмотрела на отца. Князь сделал резкое движение в сторону сына:
– Петя! Поезд отходит через несколько минут…
Но Петя уже ничего не слышал.
– Ничего страшного, Дашенька, – неуверенно сказал папа. – Он только простится с нею…
Несколько минут просидели молча. Мама невидящими глазами смотрела в окно, крепко прижимая к себе уставшую, засыпающую Катю.
В вагоне стало тихо. Все устроились на своих местах и ждали отправления поезда.
– Я не могу! Я не могу просто так сидеть! – не выдержала Дарья Андреевна. – Степа, пойди, позови его! Сейчас поезд тронется! Он опоздает!
– Мама! Папа! – неожиданно появился Петя. Глаза его были безумны. – Я не могу с вами ехать! Сейчас не могу! Я приеду позже! Мы приедем! Вместе с Леной!
Он задыхался и с трудом произносил слова.
– Не-е-е-ет! – вдруг по-бабьи заголосила мама. – Нет! Нет!
Она всем телом повисла на сыне:
– Петенька! Прошу тебя! Сыночек! Не оставляй нас! Петенька!
– Мамочка! – казалось, что Петя тоже плачет, но по другой причине. – Мамочка, дооогая, она сказала, что любит меня! Никогда этого не говорила, а сейчас сказала! Она любит меня! Мама, понимаете?!
Поезд медленно тронулся с места.
– Мама, прощайте! Вернее, до свидания! – Петя рванулся от матери к выходу. – Я клянусь вам, что скоро приеду!
Князь схватил сына за рукав:
– Ты никуда не пойдешь! Ты поедешь с нами!
– Вы с ума сошли! – Петя с силой толкнул отца, и тот упал к кому-то на колени.
Поднялся крик. Сестры заплакали. Поезд стал набирать ход. Петя побежал к выходу и выпрыгнул из вагона.
Дарья Андреевна упала без чувств на пол. Все столпились вокруг нее, пытаясь переложить ее на сиденье. И никто не знал тогда, что эта Лена своим появлением спасла Петю от жуткой участи всех мужчин этого поезда – князей, графов, профессоров…
В дверь негромко постучали. Таня вздрогнула от неожиданности, словно выныривая из прошлого.