…А память вновь ярко осветила те давно ушедшие времена… Он знал, что спит в спальне у себя в гостиничном номере, и одновременно отчетливо видел Лауру… Вот она приезжает в автомобиле в свой замок… вот поднимается по широкой лестнице, и ее встречает отец, что-то говорит ей, но Лаура его не слушает… Она рукой отстраняет отца, проходит мимо горничной, мимо двух слуг в белых куртках и идет по широкому холлу.. Вот она входит в свою спальню… Огромная кровать под широким шелковым балдахином, смятая простыня лежит на полу..
   Лаура оглядывает спальню рассеянным взглядом, медленно подходит к туалетному столику с большим, в бронзовой оправе зеркалом, медленно выдвигает один из ящичков – вороненым стволом блестит кольт. Лаура берет его, медленно проворачивает барабан… Смотрит на себя в зеркало… и медленно подносит кольт к груди… упирает ствол в грудь напротив сердца… громко звучит выстрел…
   …Мессинг вздрогнул и резко выпрямился. В мокром после дождя окне маячило оранжевое солнце Мессинг платком утер слезы, шумно высморкался и посмотрел на деревянные часы-ходики с виде избенки с круглым окошком для кукушки.
   Часы показывали без трех минут шесть, и на отрывном календарике, висевшем рядом с часами, значилось 2 августа 1960 года.
   Мессинг, прихрамывая, тяжелыми шаркающими шагами прошел в спальню.
   Аида Михайловна лежала в кровати на спине, вытянув руки вдоль тела, и глаза ее остекленело смотрели в потолок. Мессинг тяжело подошел к кровати, рухнул на колени и долго смотрел на лицо жены, потом медленно закрыл ее черные остановившиеся глаза, положил голову ей на грудь, обнял ее и застыл, прижавшись лицом… И в это время протяжно зазвонил телефон…
Москва, 1962 год
   Пенящиеся воды Атлантики… Карибское море… Карта, на которой показано расположение острова Куба… Лозунг «Куба – остров Свободы».
   В море американские авианосцы и эсминцы, на мачтах развевается звездно-полосатый флаг… На палубы авианосцев садятся самолеты и тут же взлетают новые… Выступает Фидель Кастро… Голос диктора сообщает: американская авиация обнаружила, что на Кубе русские оборудовали пусковые установки для советских ракет. Никогда еще так близко от американских границ не находился враг. Америка охвачена страшной паникой. Президент Кеннеди потребовал от правительства СССР немедленно демонтировать пусковые установки и убрать ракеты с Кубы. Правительство Советского Союза ответило отказом.
   …Джон Кеннеди отдает приказ о блокаде Кубы. Это означает, что все суда идущие на остров Свободы, будут заворачиваться. Особенно – корабли СССР и стран Варшавского договора. Первый секретарь компартии и руководитель Советского Союза Никита Сергеевич Хрущев в своем заявлении сказал, что Советский Союз в случае нападения на его корабли, следующие на Кубу, ответит адекватным ударом, вплоть до применения ядерного оружия.
   На многих улицах Нью-Йорка толпы людей стоят перед громадными телевизионными щитами, на которых бегущей строкой сообщают последние новости. Толпа напряженно читает сообщения, и вдруг раздается истеричный женский крик:
   – О боже! Это война! Это ядерная война!!
   Заседание Политбюро КПСС. С гневной речью выступает Хрущев. Затем говорит Громыко, следом за ним высказываются Устинов и Суслов… Диктор говорит что сложившаяся по вине американского президента и его администрации напряженная обстановка обсуждалась на Политбюро КПСС. Наглые притязания американских империалистов были отвергнуты…
   В кабинете Хрущева за длинным столом собрались Суслов, Брежнев, Устинов, Семичастный и Микоян. Хрущев сидел во главе. Он был без пиджака, только в своей любимой рубахе с украинской вышивкой.
   – Полагаю, пока никаких кораблей, ни военных, ни торговых, на Кубу направлять не следует, – глуховатым голосом докладывал Устинов. – В ГДР, Венгрии и Польше наши войска приведены в полную боевую готовность. Танки заправлены горючим полностью.
   – Сколько? – спросил Хрущев.
   – Все танковые дивизии в ГДР, в Венгрии, пять танковых дивизий в Польше. Во всех странах Варшавского блока мы привели в состояние полной боевой готовности сорок семь танковых дивизий, авиацию, все ракетные подразделения и артиллерию… Мы готовы. Никита Сергеевич, но…
   – Что «но»?
   – Не хотелось бы… Думаю, следует подождать…
   – Мы приготовились, и они, я уверен, тоже приготовились. Какие шаги они сейчас могут предпринять? – Хрущев посмотрел на Громыко.
   – Вопрос поставлен в Совете Безопасности ООН. Обсуждение назначено на пятнадцатое.
   – Сегодня десятое. А если они начнут раньше?
   – Думаю, начать первыми они не решатся… – неуверенно возразил Брежнев.
   – Спровоцировать удар ничего не стоит, – проговорил Хрущев. – Что, нам их повадки неизвестны, что ли? Что, войны боимся?
   – Ядерной войны, Никита Сергеич… – напряженно уточнил Устинов.
   – Ты прямо как Кеннеди заговорил! – набычился первый секретарь. – Не будет никакой ядерной войны. Не решатся они на это!
   – А если решатся? – вдруг спросил молчавший до сих пор Суслов.
   Наступила тягостная тишина.
   – Вот и задачка… решатся или не решатся? – пробормотал Брежнев. – В Вашингтоне сейчас, уверен, о том же думают.
   – Могут решиться, – сказал Микоян. – Кеннеди – мужик решительный. И ястребы на него давить будут вовсю.
   – Нет, думаю, не решатся, – покачал головой Семичастный. – Мы с Кубы их с гарантией достанем… в самые жизненно важные точки.
   – Судьба мира решается, а мы… – грохнул кулаком по столу Хрущев. – Народ не простит нам ошибки!
   – А что делать остается? Разве что на кофейной гуще гадать? – пожал плечами Микоян. – Да и то гадалка нужна – сами не поймем ни хрена…
   – Зачем на кофейной гуще? Зачем гадалка? – вдруг встрепенулся Никита Сергеевич и нажал кнопку на селекторе. – Николай Федорович, зайди-ка…
   Через секунду в кабинет вошел помощник первого секретаря, мужчина средних лет в темно-сером костюме, и остановился в нескольких шагах от стола в выжидательной позе.
   – Слышь, Николай Федорыч, этот… Мессинг… нуда, Вольф Мессинг… живой он еще, не слышал?
   – Не слышал… – растерянно ответил помощник.
   – Быстро узнай, где этот Мессинг и что с ним. Если жив и здоров, ко мне его немедленно, – приказал Хрущев.
   Николай Федорович кивнул и вышел из кабинета.
   – Слышали про такого? – спросил Хрущев, когда дверь за ним закрылась.
   – И зачем он тебе нужен, Никита Сергеевич? – спросил Семичастный.
   – Ты же про него все знаешь.
   – Да знаю. Про него и знать-то нечего. Жену схоронил. Не работает. Наверное, мемуары пишет. Что ему еще делать остается? – перечислил Семичастный.
   – Что, совсем один живет? Гости к нему не ходят?
   – Плохо помню… Я докладную давно читал. Ходят, конечно. А, да! Академик Блохин навещает регулярно… другие разные… журналисты, ученые… ничего подозрительного…
 
   Мессинг сидел за письменным столом и писал в толстую тетрадь. Стол был завален фотографиями, рулонами афиш, блокнотами. Преобладали фотографии: большие и маленькие, современные и совсем старинные, сделанные еще в начале века… военные фотографии… фото Буэнос-Айреса и Рио-де-Жанейро, других знаменитых городов.
   Он писал быстро и небрежно, часто зачеркивал целые куски и переписывал заново. Затем отложил авторучку и стал перебирать снимки…
   В прихожей прозвенел звонок. Мессинг тяжело поднялся, взял прислоненную к столу палку с черным набалдашником и, прихрамывая, направился в прихожую.
 
   Хрущев, увидев входящего в кабинет сгорбленного Мессинга с палкой в руке, поднялся из-за стола и пошел навстречу:
   – Здравствуйте, Вольф Григорьевич, душевно рад видеть! Что такое с вами? Хвораете? С ногами что-то?
   – Да, с ногами… суставы очень болят Здравствуйте, Никита Сергеевич. Я тоже рад вас видеть…
   – Ноги-то лечить надо. Что у нас, хороших врачей нету? Чего-чего, а врачей хороших у нас всегда было хоть пруд пруди. Хотите, мы посодействуем? Положим вас в кремлевскую больницу – там обследуют, подлечат, поправят… Вы теперь один живете? Одному-то, наверное, туговато приходится? – Хрущев проводил Мессинга до кресла, продолжая тараторить.
   – Прошу прощения, вы меня по делу вызвали, Никита Сергеич? – перебил Мессинг. – Тогда, пожалуйста, говорите, что за дело.
   – Гм-н-да, кха-кха… – поперхнулся от неожиданности Хрущев. – По делу вызвал, Вольф Григорьевич, по делу. Газеты читаете?
   – Последнее время не читаю…
   – Как же так можно жить, без газет? А радио-то хоть слушаете?
   – Редко… но слушаю.
   – Про Кубу слыхали? Про Фиделя Кастро?
   – Слышал, конечно…
   – А про наше столкновение с Америкой из-за Кубы? Из-за наших ракет, которые мы там разместили. Про это слышали?
   – Слышал. – Мессинг внимательно взглянул на Хрущева. – Хотите узнать, будет война или нет?
   – Да, Вольф Григорьевич. – Хрущев слегка смутился. – Это очень важно. Дело тут не во мне. Тут судьба всего советского народа… Если война начнется, тут, сами понимаете, до атомной бомбы рукой подать…
   – Понимаю.
   – Так что же… вас эти события совсем не волнуют? – спросил Хрущев.
   – Я давно этим не занимался. С тех пор, как умерла жена, – тихо сказал Мессинг. – Боюсь, не смогу:..
   – Я знаю, что вы в сорок втором году во время своего выступления назвали судьбоносную дату для всего советского народа – месяц и год нашей победы в Великой Отечественной войне, – торжественно объявил Хрущев. – Сегодня дни не менее судьбоносные, Вольф Григорьевич – быть или не быть новой войне…
   – Я понимаю… – вздохнул Мессинг. – Я постараюсь…
   – Постарайтесь, Вольф Григорьевич… – тихо проговорил Хрущев. – Очень вас прошу… можно сказать, от имени всех советских людей прошу…
   Мессинг долго молчал. И вдруг резко встал, отложил палку и, почти не хромая, прошел к окну. Он смотрел на город, на площадь внизу, на проезжающие машины и постовых милиционеров, на спешащих по своим делам прохожих… Потом закрыл глаза…
   …И он снова увидел маленького мальчика, идущего босиком по холодным доскам пола к окну. Мальчик подошел, взобрался на лавку и толкнул створки окна. Яркая светло-зеленая луна была прямо над ним. Она смотрела на него и проливала свои бледные лучи на густой яблоневый сад, на дом, стоявший перед садом, и на самого мальчика. И мальчик смотрел на луну, подавшись вперед и протянув к ней руки… Луна царила над миром… и руки маленького мальчика тянулись к ней, словно спрашивали о чем-то, и лицо его было обращено к луне, и губы едва заметно шевелились, словно спрашивали о чем-то…
   А потом он увидел бушующий океан… и Карибское море… авианосцы, самолеты, взлетающие с палуб… И ракетные установки на острове Куба… Он увидел Кеннеди, в глубокой задумчивости стоящего перед столом в Овальном кабинете… И он увидел бесчисленные шеренги танков… огромные дивизии в ГДР.. Венгрии… Чехословакии…
   …Хрущев сидел за столом и напряженно следил за Мессингом.
   Тот по-прежнему стоял перед окном, закрыв глаза, и пальцы вытянутых рук мелко вздрагивали… Наконец он открыл глаза. Пот крупными каплями стекал со лба, с морщинистых щек. Мессинг глубоко вздохнул, словно освобождаясь от тяжести. Потом медленно подошел к креслу и взял свою палку.
   Хрущев вопросительно смотрел на него, ждал.
   – У меня просьба, Никита Сергеич. Меня домой не отвезут?
   – Отвезут, конечно, Вольф Григорьевич. Что вы скажете?
   – Войны не будет… Вы уступите ракеты на Кубе, Кеннеди уступит что-то очень существенное для США… что-то в Турции… Если я не ошибаюсь, они тоже уберут свои ракеты из Турции… Но войны не будет – могу сказать уверенно… По крайней мере, пока я жив…
   В это время на столе зазвонил телефон. Хрущев взял трубку и услышал взволнованный голос Громыко:
   – Никита Сергеевич, срочно. У меня в кабинете посол США. Он просит немедленной аудиенции с вами. Говорит, что привез новые конкретные предложения от президента. Они хотят торговаться. Они боятся военных действия больше нас!
   А я про это уже знаю! Откуда? От верблюда! – торжествующим голосом ответил Хрущев, посмотрел на Мессинга и заговорщически подмигнул ему. – Скажи послу, пускай едет ко мне. Приму, как положено! – Хрущев с заметным облегчением улыбнулся, платком утер вспотевшее лицо и снова подмигнул Мессингу: – Ну, Мессинг… ну, сукин сын! – Потом нажал кнопку и приказал: – Николай Федорыч, давай собирай всех членов Президиума… чтобы через два, нет, через три часа все были у меня… – Хрущев опять посмотрел на Мессинга, шагнул к нему с распростертыми объятиями, прижал к себе и стал хлопать по спине, по плечам: – Ну, Мессинг! Дай я тебя расцелую! – Он трижды чмокнул Мессинга в щеки. – Ну теперь… раз войны не будет, мы с них три шкуры спустим… мы им покажем кузькину мать!
   Никита Сергеевич Хрущев с суровым лицом на трибуне… Люди в зале напряженно слушают руководителя Советской страны… Голос диктора объявляет: «Советский Союз демонтирует свои ракетные установки на Кубе. В ответ Соединенные Штаты гарантируют ненападение на Кубу и демонтируют свои ракетные установки в Турции. Волевая выдержка и принципиальная позиция, которую заняли руководители Советского Союза, позволили выйти из политического кризиса, в котором оказались ведущие державы мира и который впервые после Второй мировой войны реально грозил человечеству ядерной катастрофой. Президент Кеннеди объявил о снятии блокады Кубы и отдал приказ о демонтаже ракетной базы США в Турции…»
   Центральные газеты Советского Союза «Правда», «Комсомольская правда», «Известия», «Труд» выходят с портретами Хрущева.. с большими заголовками «Достигнуто соглашение между СССР и США»… с фотографиями наших ракетных баз на Кубе… и американских авианосцев в Карибском море… Все газетные заголовки и передовицы подчеркивают, что Советский Союз одержал огромную дипломатическую победу благодаря стойкой принципиальной позиции, которую занял Президиум ЦК КПСС и лично председатель Президиума Никита Сергеевич Хрущев…
Москва, 1970-е годы
   Мессинг регулярно приезжал на кладбище, на могилу Аиды Михайловны. Подолгу сидел на маленькой лавочке, опершись на палку с набалдашником. И здесь, среди могил и деревьев, шумевших кронами под слабым ветром, среди криков воронья и щебетания мелких пичуг, одиночество Мессинга проступало до боли печально и безысходно. Он долго смотрел на небольшой черно-серый памятник с маленьким портретом Аиды Михайловны, потом встал, наклонился к памятнику, поцеловал портрет и побрел по узкой тропинке между могил, сильно хромая и опираясь на палку. Поскользнулся на раскисшей после дождей глине, упал, выронив палку. Долго поднимался. Пальто и брюки перепачкались в рыжей глине, и отряхивать их было бесполезно. Мессинг побрел дальше, тяжело опираясь на палку..
 
   И вот квартира Вольфа Григорьевича Мессинга опустела окончательно и бесповоротно.
   Виталий Блинов, пришедший сюда по следам своего героя, медленно открыл входную дверь и замер на пороге, не решаясь войти. Потом шагнул в прихожую, снял плащ и не спеша прошел в гостиную комнату. Включил свет и огляделся.
   Письменный стол… застекленный сервант… диван, тумба с телевизором… Над диваном портрет Мессинга, написанный маслом. Великий телепат смотрит с полотна бесконечно печальными глазами. Журналист остановился перед портретом, посмотрел в глаза Мессингу и тихо покачал головой, печально размышляя: «Я изучил твою жизнь день за днем и теперь знаю о тебе еще меньше, чем знал до сих пор… До сих пор никто не может понять, каким образом ты мог читать чужие мысли, как ты мог мысленно приказывать людям и животным… как ты мог видеть будущее? Чем больше я узнавал тебя, тем сложнее мне было ответить на эти вопросы… Твои загадочные таланты не раз спасали тебе жизнь и предвещали смерть другим, не оставляя места ни страху, ни надежде… Но и к тебе смерть пришла в положенное время… И ты не смог ее отстранить или отдалить. Или ты сам ее позвал, потому что здесь тебе больше делать было нечего?»
   Журналист в задумчивости прошелся по комнате, остановился перед письменным столом. Сел и медленно стал перебирать многочисленные фотографии, вглядываясь в лицо Мессинга… И спросил уже вслух, обращаясь в пространство:
   – Так что же все-таки это было? Что ты носил в себе? Божественный дар или дьявольское проклятие? – Журналист осторожно взял со стола старый истрепанный молитвенник, перелистал его страницы и положил обратно на стол, – В сущности, ты был страшно одинок, великий Вольф Мессинг. Единственным человеком, которого ты любил, была жена., и она ушла раньше тебя, оставив совсем одного на этом свете, на котором тебе и так жилось очень неуютно… Великий иль-Мутанабия сказал: «Величайшее из несчастий, когда нет истинного друга…»
   Виталий Блинов вытащил из кармана толстый блокнот, почти полностью исписанный, в нем оставалась только одна последняя чистая страница, взял со стола ручку и написал: «Величайшее из несчастий, когда нет истинного друга. – Он немного помедлил, держа руку на весу, потом перо его быстро заскользило по бумаге. – Эти слова в полной мере относятся к Вольфу Мессингу, одной из самых любопытных загадок двадцатого века… Он не желал использовать свой дар во зло, но так и не научился делать добро… Он всю жизнь читал глупые мысли множества людей. Он не хотел делать мир хуже, но не знал, как его сделать лучше… Жаль, что он не стал раввином…»
 
   На кладбище рядом с могилой Аиды Михайловны появился скромный обелиск с барельефом Мессинга. Разные люди приходили сюда, по большей части те, в чьей судьбе он оставил свой след – летчик Константин Ковалев, бывший политзэка Витюша Подольский и его возлюбленная Виктория… Приходил к нему и журналист Блинов, который долгое время пытался осмыслить судьбу и предназначение великого и неразгаданного Вольфа Григорьевича Мессинга.
   И именно ему, задумчиво глядящему на профиль Мессинга на обелиске, вдруг привиделась картина…
   …Маленький мальчик медленно идет босиком по холодным доскам пола к раскрытому окну. Сказочный изумрудный свет льется на землю, и круглая огромная луна сияет между черных туч, и на ней можно отчетливо увидеть человеческое лицо со скорбным выражением. Это лицо смотрит на мальчика с печальным сожалением, словно видит весь его жизненный путь и все те страдания, которые ему предстоит перенести…
   И мальчик, стоя на подоконнике, протягивает к этому неземному лицу руки, запрокинув голову и словно о чем-то спрашивая…
    Январь 2007 года