Страница:
За два дня – двадцать четвертого и двадцать пятого августа – мы исследовали всю северную часть дна впадины Ширэгин-Гашун. На первых же низких буграх из красных глин и конгломератов валялись кости конечностей мелких динозавров и обломки панцирей черепах. В группе более высоких холмов Прозоровский обнаружил отдельные, сильно выветрившиеся кости конечностей утконосых динозавров. В залегавших ниже слоистых оранжевых пестрых песках Рождественский сделал замечательную находку – полный череп с частью скелета и панциря крокодила. После научной обработки этот крокодил оказался предком современных аллигаторов. Таким образом, находка в Ширэгин-Гашуне говорила, что аллигаторы – азиатского происхождения и что современный китайский аллигатор древнее американских и является потомком древней ветви азиатских крокодилов.
У крайнего северного останца я нашел рассыпавшийся скелет гигантского динозавра – зауропода, а Рождественский – кусок черепа панцирного динозавра – очень редкого в Нэмэгэту анкилозавра. Мы обошли все бугры, останцы и участки дна впадины. Нашлось много сильно разрушившихся крупных костей, обломков черепов и челюстей, но нигде не было больших скоплений и вообще сколько-нибудь хорошо сохранившихся скелетов. Недалеко от колодца я наткнулся на сильно разрушенный череп и несколько громадных костей. Кости залегали в крепких футлярах железистого песчаника, растрескавшихся от выветривания и заключавших в себе уже только костяную труху. Вероятно, это и было место, обнаруженное Чудиновым.
Ширэгин-Гашун был несравненно беднее Нэмэгэту. Рассеянное залегание костей невыгодно для раскопок, хотя здесь, несомненно, можно было добыть не тронутые выветриванием и хорошо сохранившиеся кости. Для постановки раскопок местонахождение приходилось признать нерентабельным по сравнению с Нэмэгэту. Теперь наш долг в отношении Ширэгин-Гашуна можно было считать выполненным, и мы могли возвращаться назад. В последний день Рождественский и Прозоровский поехали на «Козле» к холмам Чоноин-Шорголга, чтобы достичь западного конца барханов Хонгорин-Элисун («Светло-рыжие пески») и заснять их на кинопленку. Мы с Прониным проехали на «Дзерене» к югу и продолжали исследование центральной части Ширэгин-Гашуна. Заросли саксаула здесь отличались особенной густотой: саксауловый лес казался огромным и величественным среди окружавшего мертвого простора. Я собрал замечательные пустынные многогранники, до сих пор не известные ни в какой геологической коллекции. Огромные кости динозавров от выветривания распались на продолговатые куски. Эти кусочки, обточенные ветром с песком, приняли пирамидальную форму. Не менее интересны были находки доисторических орудий из еще невиданного голубого зернистого кремня.
Рождественский с Прозоровским заблудились в барханах и приехали поздно ночью и то благодаря искусству Александрова, сумевшего в темноте провести машину по очень трудному пути. После ночных передряг мы выехали в обратный путь лишь в полдень. Опять безбрежные поля щебня и гальки стелились перед нами в потоках и столбах горячего воздуха. Непогода окончилась: нещадный зной повис над котловиной. Мы очень своевременно покончили с Ширэгин-Гашуном; предполагавшийся «подвиг» превратился в нормальную и вовсе не трудную работу. Как после этого было не благословлять присутствие кинооператора Прозоровского!
Зной становился все сильнее, редкие ящерки-круглоголовки влезли на кустики, ища спасения от жара накалившейся почвы. Серые призрачные тени появились в мареве слева, мчась наперерез. Машины шли быстро, тени превратились в стадо куланов. Рождественский и Александров дружным залпом свалили хорошо упитанного самца – подарок работникам на раскопках, куда мы прибыли, потратив на весь путь из Ширэгин-Гашуна всего четыре с половиной часа!
Глава одиннадцатая
В лагере нас встретило необычайное многолюдство и приветственная стрельба. Только что прибыл Малеев с «Могилы Дракона», вернулись Эглон с Лукьяновой из Наран-Булака.
Ян Мартынович, сияющий и торжественный, вручил мне письменный рапорт об успехе раскопок в Наран-Булаке. Нашли несколько черепов и челюстей диноце-ратов, невиданную целую черепаху и другие сокровища. Давно я не испытывал такой радости. Тайна «Красной гряды» раскрылась, уступая нашим упорным трудам. Новая фауна древнейших млекопитающих, черепах и даже рыб нижнего эоцена – эпохи начала третичной системы, закончившейся около сорока миллионов лет тому назад, открылась глазам ученых. Следовательно, все красные отложения центральной гряды Нэмэгэтинской котловины были эоценовыми, то есть очень важными для отечественной палеонтологии, потому что на нашей Родине породы этого возраста очень редки. Нашим долгом было продолжать раскопки и поиски.
Место, где мы вынужденно поставили Перевалочный лагерь (именно вынужденно, без выбора), оказалось открытым страшным ветрам, дувшим вдоль Нэмэгэтинской впадины. В лагере на «Могиле Дракона» ветер чувствовался не так сильно, но здесь он дул по целым неделям и сильно раздражал нас. Без прикрытия буквально ничего нельзя было делать. При курении за воротник и в глаза летели жгучие искры, при чтении рвались немилосердно трепавшиеся страницы, при еде миска с супом была полной песку и пыли. Беспрерывная вибрация натянутой палатки очень надоедала, но еще больше мешала въедливая тонкая пыль, желтым туманом стоявшая внутри. Я изобрел себе другой род жилища. Из остатков фанеры и обрезков досок мы сколотили небольшую будку, такую, чтобы в ней едва-едва можно было поместиться. Эта будка на ветреном юру лагеря оказалась очень уютной. Не раз сюда собиралось «местное население» послушать патефон, пописать дневник или привести в порядок аппараты и приборы. Поставленная на краю обрыва будка удерживалась четырьмя проволочными растяжками, противостоявшими самым злобным шквалам. Опыт удался как нельзя лучше: будка была гораздо лучше защищена от ветра и песка, чем палатка. Позднее мы сделали в будке задвижную дверь и поставили двойную, не прогреваемую солнцем крышу. Такие будки я могу горячо рекомендовать для продолжительной лагерной жизни в Гоби. Как часто во время ранних осенних ночей, в холодном мраке и реве ветра я сидел в своей будке за пишущей машинкой, звук которой заглушался ветром, и не мешал никому в спящем лагере. С одной стороны вдоль стенки, на ящиках с ценными приборами и патронами, – доски, на них – постель. Напротив – столик с двумя подсвечниками. По стенам – узенькие полки и гвозди, на которых размещено научное имущество – фотоаппараты, бинокли. В углу – винтовка, а по другой стенке – вьючные чемоданы с документами. Над столом на стене – табель-календарь, график движения машин и таблица ракетной сигнализации. В общем, вполне приспособленная для работы и отдыха каюта…
Наступил сентябрь, ночи становились необычайно холодными даже для Гоби в это время года. Мы не рассчитывали на такой сильный холод и не оборудовали палатки переносными печками. Единственной отрадой работавших на «Могиле Дракона» стала кухонная палатка. У нас в Перевалочном лагере и этого не было. Днем во время работы мы забывали о ночном холоде, но едва только солнце закатывалось, как он подступал – неумолимый, неизбежный. Крепко досталось мне в одну из ночей четвертого сентября. Мы с Новожиловым определяли истинный меридиан по звездам с помощью теодолита. Звезды никак не «хотели» сходиться. К четырем часам мы закоченели так, что едва смогли закончить наблюдения. Новожилов принес изготовленную им «целебную» тинктуру – крепчайшую водку, настоянную на семи сортах полыни. С помощью этой зеленой жидкости ужасающей ядовитости и горечи нам удалось согреться.
Работа шла споро, как заведенные часы. Машины даже из самых дальних рейсов в Улан-Батор прибывали точно по графику. Новожилов совершил несколько поездок на «Козле» в котловину Обручева и на западный конец Бумбин-нуру («Банка-Хребет»). К сожалению, выделить ему в помощь грузовую машину никак не удавалось, а кратковременные наезды на одном «Козле» не принесли серьезных результатов, кроме общей ориентировки. Интересным было открытие Новожиловым резко смятых красноцветных костеносных пород с северной стороны Алтан-улы. Слои песчаников были резко загнуты вверх и поставлены вертикально, параллельно оси хребта, показывая тем самым направление и характер поднятия.
Рождественский отправился в дальний маршрут в Номогон сомон («Тихий сомон») на юг от Далан-Дзадагада. Еще в 1946 году мы слыхали о нахождении там «драконовых костей». Однако Рождественский вернулся ни с чем: в Номогон сомоне не было не только костей, но даже отсутствовали красноцветные осадочные породы мела или кайнозоя. На поверку оказалось, что кости встречались не у Номогон сомона, а в горах Номогои-ула, на северной окраине Номиин-Гоби («Лазоревая Гоби»), на восток от аймака – вдоль границы с КНР. Пришлось отложить исследование на следующий год работы экспедиции (так и не состоявшейся).
Опыт этих поисков показал, насколько трудно постижимо каждое серьезное открытие. Ничего не давалось с налета, а только в результате продолжительных поисков и тщательной подготовки. Неудача последних разведок явилась уроком для нашей научной молодежи, стремившейся все вперед к новым местам, не доделав еще начатого. Наука требует прежде всего систематичности. Я вел неукоснительную борьбу с этими тенденциями к «великим открытиям», а заодно и со «слабохарактерностью» при раскопках.
Эглон, копавший на Наран-Булаке, посылал мне с каждой оказией записки о том, что там пора прекращать работу и перебрасываться на новые места. Последнюю записку доставил наш рабочий на верблюде. Он попал под проливной дождь, верблюд стал падать на скользкой почве, и Тимофеев едва добрался до нас. По дороге он наблюдал трагическую гибель одиноко пасшегося верблюда. Огромный и сильный самец неосторожно подошел к краю узкого оврага и соскользнул по склону из размокшей глины. Верблюд не разбился, но упал на спину вверх ногами и никак не мог встать. Животное билось всего несколько минут и умерло от напряжения или страха, прежде чем Тимофеев подоспел к нему на помощь. Этот случай показал, насколько верблюд, необычайно выносливый в привычных для него условиях, становится беспомощным при других обстоятельствах. Правы ли биологи, считая верблюда особенно выносливым? Это животное выносливо лишь к жаре, безводью и грубой пище – специальным условиям пустыни. На самом деле верблюд обладает малым запасом жизненной энергии и легко гибнет в случаях, требующих огромного напряжения и неутомимости.
Пришлось ехать к Эглону, в его лагерь среди высоких белых стен ущелья Наран-Булак. По дороге мне удалось убить харасульта – очень кстати, так как у Эглона кончилось мясо. Но и привезенный харасульт не утешил упавшего духом раскопщика. Из четырех заложенных нами пробных раскопок все оказались пустыми, за исключением первого, открытого Новожиловым скопления. Если кости здесь залегали разрозненно или редкими гнездовыми скоплениями, то неудача наших раскопок еще ничего не значила. Мы избаловались исключительным богатством монгольских местонахождений. Я напомнил Эглону, как четырнадцать лет назад мы с ним копали пермские местонахождения в Поволжье. Там кости и скелеты редчайших пресмыкающихся, живших около двухсот миллионов лет назад, залегали в костеносиом песке очень рассеянно. Мы применили вскрытие костеносного пласта большими площадками, до двухсот квадратных метров, и добились крупного успеха. Сейчас мы не могли делать большую раскопку – работа на «Могиле Дракона» отнимала все силы и к тому же затягивалась из-за неимоверной крепости песчаника. Я упросил Эглона сделать еще одну контрольную раскопку и дал согласие на его возвращение в Перевалочный лагерь. Рабочие его отряда должны были усилить отряд Малеева на «Могиле Дракона».
Тонна за тонной песчаниковых плит, переполненных костями траходонтов, прибывали с «Могилы Дракона». Песчаник в глубине раскопки стал очень твердым. Весь горный инструмент поломался, и походный горн горел целыми днями для кузнечной работы. В плитах песчаника мы находили отпечатки шкуры утконосых ящеров. Кожа их была усеяна круглыми костными бляшками разной величины – от горошины до грецкого ореха. Песчаник сохранил все складки и морщины кожи исполинов. Не поддавались объяснению отпечатки с рядами загадочных круглых ямок, возможно, отверстий каких-нибудь кожных желез.
К северу, в глубь обрыва, твердые плиты переходили в плотный песок, служивший границей скопления скелетов. Совершенно очевидно, что порода сцементировалась вокруг костей химическим действием продуктов гниения органических веществ. Крепость песчаника разочаровала нас. Препаровка, то есть освобождение из породы окаменелых костей, при такой твердости песчаника должна, была занять в Москве многие годы. Как ни трудно извлекать скелеты крупных динозавров, залегающие в рыхлом песке, но это окупается быстротой их препаровки, а следовательно, и научной обработки. Материал с «Могилы Дракона» требовал многих лет тяжелой работы, прежде чем мог стать пригодным для научной обработки и музейной экспозиции. По всем этим соображениям мы перестали жадничать и оставили на месте как разрушенные выветриванием кости, так и залегавшие в самой твердой плите. Один череп около метра длины, лежавший на боку, плохо сохранился, но я хотел взять его, чтобы выставить в музее без всякой препаровки, в естественном залегании. Однако неимоверно крепкая плита, больше метра толщины, не позволила этого сделать. Череп и по сие время скалит свои многочисленные зубы в ущельях Алтан-улы.
На левой половине площадки Малеев открыл громадный, тоже лежавший на боку череп от другого скелета. На границе песка обнаружили превосходно сохранившийся череп маленького – молодого – зауролофа. Чтобы отделить его от плиты, поочередно били молотами самые сильные люди экспедиции – шоферы Брилев и Лихачев, рабочий Толя-Слоник и я. Мы любовались работой Брилева. Обнаженный до пояса, он широко и свободно размахивал двадцатикилограммовой кувалдой, могучие мышцы выступали пластинами на его широченной груди, вздувались буграми на прямых плечах, перекатываясь под гладкой смуглой кожей. В конце концов плита уступила. Когда Малеев уехал в Улан-Батор, а его место на раскопках занял Эглон, при помощи лебедки перевернули последнюю, оставшуюся нетронутой плиту. Под ней вскрылся исполинский череп, лежавший на темени нижней челюстью вверх. Все эти три черепа уже отпрепарированы и дополнили выставку Палеонтологического музея Академии наук СССР. Два из них принадлежали таким гигантам, какие еще не были известны среди утконосых динозавров – зауролофов. В естественном положении – стоя на задних ногах – эти животные достигали девяти метров высоты, а по массивности костей не уступали самым громадным ящерам – зауроподам. Маленький череп показывает, что вместе со старыми животными захоронились и очень молодые. Такое захоронение могло случиться только при какой-то катастрофической, внезапной гибели стада утконосых динозавров. Что это было: наводнение, эпизоотия или отравление газами? На этот вопрос условия залегания скелетов не дали нам никакого ответа.
По числу добытых и разрушенных черепов мы установили, что на «Могиле Дракона» было погребено не меньше шести скелетов крупных взрослых особей и седьмой – молодого индивида. Все скелеты принадлежали одному и тому же виду животных – зауролофу узкорылому, описанному Рождественским по нашим находкам.
Четвертого сентября в Улан-Батор отправились Малеев с Лукьяновой. Малееву следовало возвращаться в Москву для защиты диссертации, а Лукьянова должна была вести в Улан-Баторе препаровку части наших коллекций для Государственного музея МНР. Суета, в Перевалочном лагере прекратилась.
На следующий день, когда мы мирно сидели в пустой машине и хлебали горячий суп, я воспользовался свободным временем, чтобы ответить на наиболее частый вопрос, задававшийся нам – палеонтологам – нашими рабочими, шоферами, приезжими аратами. Каким образом мы, ученые, распознаем погребенных в толщах горных пород зверей, если эти звери вымерли, когда еще на Земле не было человека?
– Существует наука анатомия, – начал я, – без которой ни один хирург не мог бы сделать операции или врач – определить болезнь. Анатомия подробно изучила, как устроены у человека кости, кровеносные сосуды, нервы, кишки, мозг. Из анатомии родилась сравнительная анатомия. Эта наука изучает строение не только человека, но и других животных, сравнивает их между собой, находя одинаковые системы органов, устанавливая различия в действии пищеварительной системы, зубов, органов движения – конечностей. Животные, приспособившиеся к одинаковым условиям существования, всегда похожи друг на друга. Например, крупная рыба – акула, вымерший морской ящер – ихтиозавр и современный морской зверь – дельфин обладают почти одинаковой формой тела. Однако их внутренние органы – скелет, дыхательная система, воспроизведение потомства – очень сильно разнятся.
На основании данных сравнительной анатомии мы можем по строению даже отдельных частей животных, например скелета, установить, с каким родом животных мы имеем дело. У пресмыкающегося никогда не будет таких костей, как у млекопитающего или у рыбы, рыба будет отличаться от всех других позвоночных животных и так далее.
Но этим еще не исчерпывается могущество сравнительной анатомии. Изучая строение органов в их действии, функции, как говорят ученые, мы узнаем, какому назначению отвечает тот или другой орган.
Копыта лошади, зебры или осла – приспособление к продолжительному бегу на твердой почве. Парные раздвоенные копыта жвачных или свиней служат для передвижения по более мягкой, топкой почве, хотя отлично служат антилопам и в сухих степях.
Широкие мозолистые ступни верблюда, расширенные пальцы-лапы страуса, толстые, с короткими ногтями-копытцами ножки нашей копытки – все это приспособления для ходьбы по рыхлым, сыпучим пескам пустыни.
Слон, носорог и бегемот обладают круглыми, столбообразными ногами, хотя и являются разными, не родственными друг другу животными. Строение их конечностей одинаково только потому, что столбообразные ноги наиболее выгодны для огромных животных с большим весом тела и, следовательно, выполняют одинаковое назначение – функцию.
Зная назначение и действие каждого типа органов у современных животных, мы можем, находя такое же строение у вымерших животных, определить, к чему они были приспособлены, выяснить образ жизни давно исчезнувших с лица Земли тварей. Тем самым мы получаем важнейший ключ для воссоздания условий жизни в прошлых геологических эпохах и для выяснения условий образования горных пород. Для палеонтолога чрезвычайно важно, чтобы современные животные были подробно изучены зоологами и биологами. К сожалению, изученность строения современных животных крайне недостаточна. Для палеонтологов особенно нужно изучить животных древнего типа, которые еще живут в наше время. Именно эти животные наименее изучены, потому что живут в труднодоступных районах тропиков и субтропиков. Именно так уцелели пережитки прошлого населения нашей планеты. Таковы древние хищники – кунице-кошки горной Азии, Центральной Америки и Центральной Африки, крокодилы, исполинские тропические ящерицы, слоновые черепахи, тапиры, бегемоты, носороги, слоны, гиены, трубкозубы, броненосцы, ленивцы, сумчатые, однопроходные, панголины и многие другие. Все эти животные изучены очень плохо. Предстоит еще колоссальная работа, прежде чем биологи будут знать их анатомию с нужными подробностями.
Но дело не только в анатомии. Для того чтобы понять действие и назначение устройства органов этих животных, надо во всех подробностях знать их образ жизни: движение, питание, размножение, поведение в условиях той местности и страны, где они живут. Поэтому нужны десятки лет терпеливых и длительных наблюдений над жизнью этих животных. Эти наблюдения есть. Они накоплены тысячелетним опытом охотничьих народов Африки, Южной Азии, Австралии и Южной Америки. Самые знаменитые следопыты Африки – бушмены – знают в мельчайших подробностях жизнь диких зверей и птиц. То же самое можно сказать о даяках Индонезии, индейцах Центральной и Южной Америки, охотничьих племенах Индии. Именно у этих и у многих других народностей мы можем почерпнуть сведения о биологии животных, которые заменят столетие научных наблюдений. Однако расовые бредни, презрение европейских ученых к цветным приводят к тому, что ученые капиталистических стран даже не думают об этом. Здесь не только величайшая нелепость, но и прямое преступление перед будущими поколениями человечества. Охотничьи народы быстро исчезают. В условиях колониализма они превращаются в городских или сельских рабочих и навсегда отходят от промысла предков. Не менее быстро вымирают и сами животные, исчезая с лица Земли.
Необходимы совершенно срочные меры, чтобы не упустить навсегда богатство народного опыта охотничьих племен и поставить его на службу науке.
Оратор сильно воодушевился, сев на любимого конька, но лекция прервалась. Неожиданно показались три машины: к нам приехали гости из ЦК Монгольской народно-революционной партии, совершавшие поездку по южным районам республики. Мы повезли гостей на «Могилу Дракона», засняли на кинопленку и подробно разъяснили, как лучше выехать к северу через «наше» Нэмэгэтинское ущелье.
Работы на «Могиле Дракона» заканчивались. Подошло время перебазировать раскопки и лагерь в другое место. Около двадцати тонн плит с костями динозавров лежало в Перевалочном лагере и дожидалось окончания раскопок. Только тогда можно было разобрать деревянную подъемную дорогу и пустить брусья на упаковку. Я настоял, чтобы Рождественский и Новожилов отправились еще раз на «Красную гряду» осмотреть необследованный участок между Наран-Булаком и горой в форме юрты к юго-западу от колодца Даац-худук. Поисковики вернулись уже к обеду и сообщили, что нашли два черепа и множество обломков костей древнейших млекопитающих в обрывах прямо на борту главного русла Эхини-Цзулуганай, к северу от родника Улан-Булак («Красный родник»). Пригодность «Красной гряды» для раскопок подтвердилась еще раз, и я решил переводить лагерь туда.
Недалеко от «Могилы Дракона» были найдены два развалившихся размытых скелета крупных хищных динозавров. Такого материала у нас хватало, и мы не стали продолжать алтанулинские раскопки. Также пришлось отложить до будущего времени выемку находок Рождественского, ездившего к самым западным размывам массива Нэмэгэту. Судя по найденным костям крупных и мелких хищных динозавров, там мог бы быть еще один центр раскопочных работ.
В ночь на 7 сентября налетела особенно сильная буря. Находившиеся в Перевалочном лагере Рождественский и Новожилов забились ко мне в будку. Наперекор буре мы завели патефон. Фанерная каморка чисто резонировала и усиливала звук. Заглушая рев ветра, неслись звенящие ноты «Липы вековой» и могучие звуки серебряных труб из вступления «Лебединого озера». Мы представляли себе, как были бы потрясены путники, качавшиеся на верблюдах в ночную бурю в безлюдной Гоби, если бы ветер донес к ним из темной дали чудесную музыку Чайковского.
На следующий вечер мы закончили переброску лагеря с «Могилы Дракона» и окончательно подняли полуторку наверх. Сняли лебедку, разобрали деревянную дорогу и приступили к упаковке вывезенных наверх песчаниковых плит. Стальная балка для талей была более не нужна, везти ее назад не имело смысла. Мы глубоко вкопали ее на месте лагеря. На стороне, обращенной к северу, Дурненков насверлил надпись: «АН СССР, МПЭ, 48–49 г.». На полметра от поверхности, с той же северной стороны балки, закопали тщательно закупоренную бутылку с бумагами, указывавшими лагеря, расстояния до мест основных раскопок и перечислявшими участников экспедиции 1949 года. Стальная балка послужит прочным ориентиром на многие годы для будущих исследователей. Такой знак был гораздо лучше простого обо, воздвигнутого в Центральном лагере 1948 года. Правда, под обо там закопали испорченный походный горн, а внутри обо положили бутылку со сведениями об экспедиции и советскими газетами 1948 года…
Уже в сумерках я вышел на обрыв сухого русла, чтобы немного отдохнуть и оглядеться. Ненужные больше верблюды были пригнаны с «Могилы Дракона» и завтра возвращались в сомон. Внизу, в сухом русле, на сером песке светилась тусклым белым фонариком палатка погонщиков-аратов. Вокруг виднелись темные пятна лежащих верблюдов. Взошла яркая луна, в палатке потух огонек, и она стала голубовато-белой пирамидкой на свинцовых песках, а черное плато засветилось лунными бликами.
У крайнего северного останца я нашел рассыпавшийся скелет гигантского динозавра – зауропода, а Рождественский – кусок черепа панцирного динозавра – очень редкого в Нэмэгэту анкилозавра. Мы обошли все бугры, останцы и участки дна впадины. Нашлось много сильно разрушившихся крупных костей, обломков черепов и челюстей, но нигде не было больших скоплений и вообще сколько-нибудь хорошо сохранившихся скелетов. Недалеко от колодца я наткнулся на сильно разрушенный череп и несколько громадных костей. Кости залегали в крепких футлярах железистого песчаника, растрескавшихся от выветривания и заключавших в себе уже только костяную труху. Вероятно, это и было место, обнаруженное Чудиновым.
Ширэгин-Гашун был несравненно беднее Нэмэгэту. Рассеянное залегание костей невыгодно для раскопок, хотя здесь, несомненно, можно было добыть не тронутые выветриванием и хорошо сохранившиеся кости. Для постановки раскопок местонахождение приходилось признать нерентабельным по сравнению с Нэмэгэту. Теперь наш долг в отношении Ширэгин-Гашуна можно было считать выполненным, и мы могли возвращаться назад. В последний день Рождественский и Прозоровский поехали на «Козле» к холмам Чоноин-Шорголга, чтобы достичь западного конца барханов Хонгорин-Элисун («Светло-рыжие пески») и заснять их на кинопленку. Мы с Прониным проехали на «Дзерене» к югу и продолжали исследование центральной части Ширэгин-Гашуна. Заросли саксаула здесь отличались особенной густотой: саксауловый лес казался огромным и величественным среди окружавшего мертвого простора. Я собрал замечательные пустынные многогранники, до сих пор не известные ни в какой геологической коллекции. Огромные кости динозавров от выветривания распались на продолговатые куски. Эти кусочки, обточенные ветром с песком, приняли пирамидальную форму. Не менее интересны были находки доисторических орудий из еще невиданного голубого зернистого кремня.
Рождественский с Прозоровским заблудились в барханах и приехали поздно ночью и то благодаря искусству Александрова, сумевшего в темноте провести машину по очень трудному пути. После ночных передряг мы выехали в обратный путь лишь в полдень. Опять безбрежные поля щебня и гальки стелились перед нами в потоках и столбах горячего воздуха. Непогода окончилась: нещадный зной повис над котловиной. Мы очень своевременно покончили с Ширэгин-Гашуном; предполагавшийся «подвиг» превратился в нормальную и вовсе не трудную работу. Как после этого было не благословлять присутствие кинооператора Прозоровского!
Зной становился все сильнее, редкие ящерки-круглоголовки влезли на кустики, ища спасения от жара накалившейся почвы. Серые призрачные тени появились в мареве слева, мчась наперерез. Машины шли быстро, тени превратились в стадо куланов. Рождественский и Александров дружным залпом свалили хорошо упитанного самца – подарок работникам на раскопках, куда мы прибыли, потратив на весь путь из Ширэгин-Гашуна всего четыре с половиной часа!
Глава одиннадцатая
Разгадка «Красной гряды»
Именно делите мир не по северу и по югу, не по западу и по востоку, но всюду различайте старый мир от нового!Наставление из тибетских сказок
В лагере нас встретило необычайное многолюдство и приветственная стрельба. Только что прибыл Малеев с «Могилы Дракона», вернулись Эглон с Лукьяновой из Наран-Булака.
Ян Мартынович, сияющий и торжественный, вручил мне письменный рапорт об успехе раскопок в Наран-Булаке. Нашли несколько черепов и челюстей диноце-ратов, невиданную целую черепаху и другие сокровища. Давно я не испытывал такой радости. Тайна «Красной гряды» раскрылась, уступая нашим упорным трудам. Новая фауна древнейших млекопитающих, черепах и даже рыб нижнего эоцена – эпохи начала третичной системы, закончившейся около сорока миллионов лет тому назад, открылась глазам ученых. Следовательно, все красные отложения центральной гряды Нэмэгэтинской котловины были эоценовыми, то есть очень важными для отечественной палеонтологии, потому что на нашей Родине породы этого возраста очень редки. Нашим долгом было продолжать раскопки и поиски.
Место, где мы вынужденно поставили Перевалочный лагерь (именно вынужденно, без выбора), оказалось открытым страшным ветрам, дувшим вдоль Нэмэгэтинской впадины. В лагере на «Могиле Дракона» ветер чувствовался не так сильно, но здесь он дул по целым неделям и сильно раздражал нас. Без прикрытия буквально ничего нельзя было делать. При курении за воротник и в глаза летели жгучие искры, при чтении рвались немилосердно трепавшиеся страницы, при еде миска с супом была полной песку и пыли. Беспрерывная вибрация натянутой палатки очень надоедала, но еще больше мешала въедливая тонкая пыль, желтым туманом стоявшая внутри. Я изобрел себе другой род жилища. Из остатков фанеры и обрезков досок мы сколотили небольшую будку, такую, чтобы в ней едва-едва можно было поместиться. Эта будка на ветреном юру лагеря оказалась очень уютной. Не раз сюда собиралось «местное население» послушать патефон, пописать дневник или привести в порядок аппараты и приборы. Поставленная на краю обрыва будка удерживалась четырьмя проволочными растяжками, противостоявшими самым злобным шквалам. Опыт удался как нельзя лучше: будка была гораздо лучше защищена от ветра и песка, чем палатка. Позднее мы сделали в будке задвижную дверь и поставили двойную, не прогреваемую солнцем крышу. Такие будки я могу горячо рекомендовать для продолжительной лагерной жизни в Гоби. Как часто во время ранних осенних ночей, в холодном мраке и реве ветра я сидел в своей будке за пишущей машинкой, звук которой заглушался ветром, и не мешал никому в спящем лагере. С одной стороны вдоль стенки, на ящиках с ценными приборами и патронами, – доски, на них – постель. Напротив – столик с двумя подсвечниками. По стенам – узенькие полки и гвозди, на которых размещено научное имущество – фотоаппараты, бинокли. В углу – винтовка, а по другой стенке – вьючные чемоданы с документами. Над столом на стене – табель-календарь, график движения машин и таблица ракетной сигнализации. В общем, вполне приспособленная для работы и отдыха каюта…
Наступил сентябрь, ночи становились необычайно холодными даже для Гоби в это время года. Мы не рассчитывали на такой сильный холод и не оборудовали палатки переносными печками. Единственной отрадой работавших на «Могиле Дракона» стала кухонная палатка. У нас в Перевалочном лагере и этого не было. Днем во время работы мы забывали о ночном холоде, но едва только солнце закатывалось, как он подступал – неумолимый, неизбежный. Крепко досталось мне в одну из ночей четвертого сентября. Мы с Новожиловым определяли истинный меридиан по звездам с помощью теодолита. Звезды никак не «хотели» сходиться. К четырем часам мы закоченели так, что едва смогли закончить наблюдения. Новожилов принес изготовленную им «целебную» тинктуру – крепчайшую водку, настоянную на семи сортах полыни. С помощью этой зеленой жидкости ужасающей ядовитости и горечи нам удалось согреться.
Работа шла споро, как заведенные часы. Машины даже из самых дальних рейсов в Улан-Батор прибывали точно по графику. Новожилов совершил несколько поездок на «Козле» в котловину Обручева и на западный конец Бумбин-нуру («Банка-Хребет»). К сожалению, выделить ему в помощь грузовую машину никак не удавалось, а кратковременные наезды на одном «Козле» не принесли серьезных результатов, кроме общей ориентировки. Интересным было открытие Новожиловым резко смятых красноцветных костеносных пород с северной стороны Алтан-улы. Слои песчаников были резко загнуты вверх и поставлены вертикально, параллельно оси хребта, показывая тем самым направление и характер поднятия.
Рождественский отправился в дальний маршрут в Номогон сомон («Тихий сомон») на юг от Далан-Дзадагада. Еще в 1946 году мы слыхали о нахождении там «драконовых костей». Однако Рождественский вернулся ни с чем: в Номогон сомоне не было не только костей, но даже отсутствовали красноцветные осадочные породы мела или кайнозоя. На поверку оказалось, что кости встречались не у Номогон сомона, а в горах Номогои-ула, на северной окраине Номиин-Гоби («Лазоревая Гоби»), на восток от аймака – вдоль границы с КНР. Пришлось отложить исследование на следующий год работы экспедиции (так и не состоявшейся).
Опыт этих поисков показал, насколько трудно постижимо каждое серьезное открытие. Ничего не давалось с налета, а только в результате продолжительных поисков и тщательной подготовки. Неудача последних разведок явилась уроком для нашей научной молодежи, стремившейся все вперед к новым местам, не доделав еще начатого. Наука требует прежде всего систематичности. Я вел неукоснительную борьбу с этими тенденциями к «великим открытиям», а заодно и со «слабохарактерностью» при раскопках.
Эглон, копавший на Наран-Булаке, посылал мне с каждой оказией записки о том, что там пора прекращать работу и перебрасываться на новые места. Последнюю записку доставил наш рабочий на верблюде. Он попал под проливной дождь, верблюд стал падать на скользкой почве, и Тимофеев едва добрался до нас. По дороге он наблюдал трагическую гибель одиноко пасшегося верблюда. Огромный и сильный самец неосторожно подошел к краю узкого оврага и соскользнул по склону из размокшей глины. Верблюд не разбился, но упал на спину вверх ногами и никак не мог встать. Животное билось всего несколько минут и умерло от напряжения или страха, прежде чем Тимофеев подоспел к нему на помощь. Этот случай показал, насколько верблюд, необычайно выносливый в привычных для него условиях, становится беспомощным при других обстоятельствах. Правы ли биологи, считая верблюда особенно выносливым? Это животное выносливо лишь к жаре, безводью и грубой пище – специальным условиям пустыни. На самом деле верблюд обладает малым запасом жизненной энергии и легко гибнет в случаях, требующих огромного напряжения и неутомимости.
Пришлось ехать к Эглону, в его лагерь среди высоких белых стен ущелья Наран-Булак. По дороге мне удалось убить харасульта – очень кстати, так как у Эглона кончилось мясо. Но и привезенный харасульт не утешил упавшего духом раскопщика. Из четырех заложенных нами пробных раскопок все оказались пустыми, за исключением первого, открытого Новожиловым скопления. Если кости здесь залегали разрозненно или редкими гнездовыми скоплениями, то неудача наших раскопок еще ничего не значила. Мы избаловались исключительным богатством монгольских местонахождений. Я напомнил Эглону, как четырнадцать лет назад мы с ним копали пермские местонахождения в Поволжье. Там кости и скелеты редчайших пресмыкающихся, живших около двухсот миллионов лет назад, залегали в костеносиом песке очень рассеянно. Мы применили вскрытие костеносного пласта большими площадками, до двухсот квадратных метров, и добились крупного успеха. Сейчас мы не могли делать большую раскопку – работа на «Могиле Дракона» отнимала все силы и к тому же затягивалась из-за неимоверной крепости песчаника. Я упросил Эглона сделать еще одну контрольную раскопку и дал согласие на его возвращение в Перевалочный лагерь. Рабочие его отряда должны были усилить отряд Малеева на «Могиле Дракона».
Тонна за тонной песчаниковых плит, переполненных костями траходонтов, прибывали с «Могилы Дракона». Песчаник в глубине раскопки стал очень твердым. Весь горный инструмент поломался, и походный горн горел целыми днями для кузнечной работы. В плитах песчаника мы находили отпечатки шкуры утконосых ящеров. Кожа их была усеяна круглыми костными бляшками разной величины – от горошины до грецкого ореха. Песчаник сохранил все складки и морщины кожи исполинов. Не поддавались объяснению отпечатки с рядами загадочных круглых ямок, возможно, отверстий каких-нибудь кожных желез.
К северу, в глубь обрыва, твердые плиты переходили в плотный песок, служивший границей скопления скелетов. Совершенно очевидно, что порода сцементировалась вокруг костей химическим действием продуктов гниения органических веществ. Крепость песчаника разочаровала нас. Препаровка, то есть освобождение из породы окаменелых костей, при такой твердости песчаника должна, была занять в Москве многие годы. Как ни трудно извлекать скелеты крупных динозавров, залегающие в рыхлом песке, но это окупается быстротой их препаровки, а следовательно, и научной обработки. Материал с «Могилы Дракона» требовал многих лет тяжелой работы, прежде чем мог стать пригодным для научной обработки и музейной экспозиции. По всем этим соображениям мы перестали жадничать и оставили на месте как разрушенные выветриванием кости, так и залегавшие в самой твердой плите. Один череп около метра длины, лежавший на боку, плохо сохранился, но я хотел взять его, чтобы выставить в музее без всякой препаровки, в естественном залегании. Однако неимоверно крепкая плита, больше метра толщины, не позволила этого сделать. Череп и по сие время скалит свои многочисленные зубы в ущельях Алтан-улы.
На левой половине площадки Малеев открыл громадный, тоже лежавший на боку череп от другого скелета. На границе песка обнаружили превосходно сохранившийся череп маленького – молодого – зауролофа. Чтобы отделить его от плиты, поочередно били молотами самые сильные люди экспедиции – шоферы Брилев и Лихачев, рабочий Толя-Слоник и я. Мы любовались работой Брилева. Обнаженный до пояса, он широко и свободно размахивал двадцатикилограммовой кувалдой, могучие мышцы выступали пластинами на его широченной груди, вздувались буграми на прямых плечах, перекатываясь под гладкой смуглой кожей. В конце концов плита уступила. Когда Малеев уехал в Улан-Батор, а его место на раскопках занял Эглон, при помощи лебедки перевернули последнюю, оставшуюся нетронутой плиту. Под ней вскрылся исполинский череп, лежавший на темени нижней челюстью вверх. Все эти три черепа уже отпрепарированы и дополнили выставку Палеонтологического музея Академии наук СССР. Два из них принадлежали таким гигантам, какие еще не были известны среди утконосых динозавров – зауролофов. В естественном положении – стоя на задних ногах – эти животные достигали девяти метров высоты, а по массивности костей не уступали самым громадным ящерам – зауроподам. Маленький череп показывает, что вместе со старыми животными захоронились и очень молодые. Такое захоронение могло случиться только при какой-то катастрофической, внезапной гибели стада утконосых динозавров. Что это было: наводнение, эпизоотия или отравление газами? На этот вопрос условия залегания скелетов не дали нам никакого ответа.
По числу добытых и разрушенных черепов мы установили, что на «Могиле Дракона» было погребено не меньше шести скелетов крупных взрослых особей и седьмой – молодого индивида. Все скелеты принадлежали одному и тому же виду животных – зауролофу узкорылому, описанному Рождественским по нашим находкам.
Четвертого сентября в Улан-Батор отправились Малеев с Лукьяновой. Малееву следовало возвращаться в Москву для защиты диссертации, а Лукьянова должна была вести в Улан-Баторе препаровку части наших коллекций для Государственного музея МНР. Суета, в Перевалочном лагере прекратилась.
На следующий день, когда мы мирно сидели в пустой машине и хлебали горячий суп, я воспользовался свободным временем, чтобы ответить на наиболее частый вопрос, задававшийся нам – палеонтологам – нашими рабочими, шоферами, приезжими аратами. Каким образом мы, ученые, распознаем погребенных в толщах горных пород зверей, если эти звери вымерли, когда еще на Земле не было человека?
– Существует наука анатомия, – начал я, – без которой ни один хирург не мог бы сделать операции или врач – определить болезнь. Анатомия подробно изучила, как устроены у человека кости, кровеносные сосуды, нервы, кишки, мозг. Из анатомии родилась сравнительная анатомия. Эта наука изучает строение не только человека, но и других животных, сравнивает их между собой, находя одинаковые системы органов, устанавливая различия в действии пищеварительной системы, зубов, органов движения – конечностей. Животные, приспособившиеся к одинаковым условиям существования, всегда похожи друг на друга. Например, крупная рыба – акула, вымерший морской ящер – ихтиозавр и современный морской зверь – дельфин обладают почти одинаковой формой тела. Однако их внутренние органы – скелет, дыхательная система, воспроизведение потомства – очень сильно разнятся.
На основании данных сравнительной анатомии мы можем по строению даже отдельных частей животных, например скелета, установить, с каким родом животных мы имеем дело. У пресмыкающегося никогда не будет таких костей, как у млекопитающего или у рыбы, рыба будет отличаться от всех других позвоночных животных и так далее.
Но этим еще не исчерпывается могущество сравнительной анатомии. Изучая строение органов в их действии, функции, как говорят ученые, мы узнаем, какому назначению отвечает тот или другой орган.
Копыта лошади, зебры или осла – приспособление к продолжительному бегу на твердой почве. Парные раздвоенные копыта жвачных или свиней служат для передвижения по более мягкой, топкой почве, хотя отлично служат антилопам и в сухих степях.
Широкие мозолистые ступни верблюда, расширенные пальцы-лапы страуса, толстые, с короткими ногтями-копытцами ножки нашей копытки – все это приспособления для ходьбы по рыхлым, сыпучим пескам пустыни.
Слон, носорог и бегемот обладают круглыми, столбообразными ногами, хотя и являются разными, не родственными друг другу животными. Строение их конечностей одинаково только потому, что столбообразные ноги наиболее выгодны для огромных животных с большим весом тела и, следовательно, выполняют одинаковое назначение – функцию.
Зная назначение и действие каждого типа органов у современных животных, мы можем, находя такое же строение у вымерших животных, определить, к чему они были приспособлены, выяснить образ жизни давно исчезнувших с лица Земли тварей. Тем самым мы получаем важнейший ключ для воссоздания условий жизни в прошлых геологических эпохах и для выяснения условий образования горных пород. Для палеонтолога чрезвычайно важно, чтобы современные животные были подробно изучены зоологами и биологами. К сожалению, изученность строения современных животных крайне недостаточна. Для палеонтологов особенно нужно изучить животных древнего типа, которые еще живут в наше время. Именно эти животные наименее изучены, потому что живут в труднодоступных районах тропиков и субтропиков. Именно так уцелели пережитки прошлого населения нашей планеты. Таковы древние хищники – кунице-кошки горной Азии, Центральной Америки и Центральной Африки, крокодилы, исполинские тропические ящерицы, слоновые черепахи, тапиры, бегемоты, носороги, слоны, гиены, трубкозубы, броненосцы, ленивцы, сумчатые, однопроходные, панголины и многие другие. Все эти животные изучены очень плохо. Предстоит еще колоссальная работа, прежде чем биологи будут знать их анатомию с нужными подробностями.
Но дело не только в анатомии. Для того чтобы понять действие и назначение устройства органов этих животных, надо во всех подробностях знать их образ жизни: движение, питание, размножение, поведение в условиях той местности и страны, где они живут. Поэтому нужны десятки лет терпеливых и длительных наблюдений над жизнью этих животных. Эти наблюдения есть. Они накоплены тысячелетним опытом охотничьих народов Африки, Южной Азии, Австралии и Южной Америки. Самые знаменитые следопыты Африки – бушмены – знают в мельчайших подробностях жизнь диких зверей и птиц. То же самое можно сказать о даяках Индонезии, индейцах Центральной и Южной Америки, охотничьих племенах Индии. Именно у этих и у многих других народностей мы можем почерпнуть сведения о биологии животных, которые заменят столетие научных наблюдений. Однако расовые бредни, презрение европейских ученых к цветным приводят к тому, что ученые капиталистических стран даже не думают об этом. Здесь не только величайшая нелепость, но и прямое преступление перед будущими поколениями человечества. Охотничьи народы быстро исчезают. В условиях колониализма они превращаются в городских или сельских рабочих и навсегда отходят от промысла предков. Не менее быстро вымирают и сами животные, исчезая с лица Земли.
Необходимы совершенно срочные меры, чтобы не упустить навсегда богатство народного опыта охотничьих племен и поставить его на службу науке.
Оратор сильно воодушевился, сев на любимого конька, но лекция прервалась. Неожиданно показались три машины: к нам приехали гости из ЦК Монгольской народно-революционной партии, совершавшие поездку по южным районам республики. Мы повезли гостей на «Могилу Дракона», засняли на кинопленку и подробно разъяснили, как лучше выехать к северу через «наше» Нэмэгэтинское ущелье.
Работы на «Могиле Дракона» заканчивались. Подошло время перебазировать раскопки и лагерь в другое место. Около двадцати тонн плит с костями динозавров лежало в Перевалочном лагере и дожидалось окончания раскопок. Только тогда можно было разобрать деревянную подъемную дорогу и пустить брусья на упаковку. Я настоял, чтобы Рождественский и Новожилов отправились еще раз на «Красную гряду» осмотреть необследованный участок между Наран-Булаком и горой в форме юрты к юго-западу от колодца Даац-худук. Поисковики вернулись уже к обеду и сообщили, что нашли два черепа и множество обломков костей древнейших млекопитающих в обрывах прямо на борту главного русла Эхини-Цзулуганай, к северу от родника Улан-Булак («Красный родник»). Пригодность «Красной гряды» для раскопок подтвердилась еще раз, и я решил переводить лагерь туда.
Недалеко от «Могилы Дракона» были найдены два развалившихся размытых скелета крупных хищных динозавров. Такого материала у нас хватало, и мы не стали продолжать алтанулинские раскопки. Также пришлось отложить до будущего времени выемку находок Рождественского, ездившего к самым западным размывам массива Нэмэгэту. Судя по найденным костям крупных и мелких хищных динозавров, там мог бы быть еще один центр раскопочных работ.
В ночь на 7 сентября налетела особенно сильная буря. Находившиеся в Перевалочном лагере Рождественский и Новожилов забились ко мне в будку. Наперекор буре мы завели патефон. Фанерная каморка чисто резонировала и усиливала звук. Заглушая рев ветра, неслись звенящие ноты «Липы вековой» и могучие звуки серебряных труб из вступления «Лебединого озера». Мы представляли себе, как были бы потрясены путники, качавшиеся на верблюдах в ночную бурю в безлюдной Гоби, если бы ветер донес к ним из темной дали чудесную музыку Чайковского.
На следующий вечер мы закончили переброску лагеря с «Могилы Дракона» и окончательно подняли полуторку наверх. Сняли лебедку, разобрали деревянную дорогу и приступили к упаковке вывезенных наверх песчаниковых плит. Стальная балка для талей была более не нужна, везти ее назад не имело смысла. Мы глубоко вкопали ее на месте лагеря. На стороне, обращенной к северу, Дурненков насверлил надпись: «АН СССР, МПЭ, 48–49 г.». На полметра от поверхности, с той же северной стороны балки, закопали тщательно закупоренную бутылку с бумагами, указывавшими лагеря, расстояния до мест основных раскопок и перечислявшими участников экспедиции 1949 года. Стальная балка послужит прочным ориентиром на многие годы для будущих исследователей. Такой знак был гораздо лучше простого обо, воздвигнутого в Центральном лагере 1948 года. Правда, под обо там закопали испорченный походный горн, а внутри обо положили бутылку со сведениями об экспедиции и советскими газетами 1948 года…
Уже в сумерках я вышел на обрыв сухого русла, чтобы немного отдохнуть и оглядеться. Ненужные больше верблюды были пригнаны с «Могилы Дракона» и завтра возвращались в сомон. Внизу, в сухом русле, на сером песке светилась тусклым белым фонариком палатка погонщиков-аратов. Вокруг виднелись темные пятна лежащих верблюдов. Взошла яркая луна, в палатке потух огонек, и она стала голубовато-белой пирамидкой на свинцовых песках, а черное плато засветилось лунными бликами.