Елена Ленковская
Лето длиною в ночь

Часть первая. Петербургские каникулы

Здравствуй, Тоня!

   – Руся, смотри, смотри! – Луша настойчиво теребила его за плечо. – Прилетели! Уже Петербург видно!
   Самолёт плавно кренился влево. Сквозь двойное стекло иллюминатора видно было ночное небо – огромное, густо-синее, с алой кромкой горизонта. Внизу, под самым крылом, блестела золотая россыпь огней. Город.
   – Ух ты… – Руся очумело сунулся к иллюминатору, – ну подвинься тогда, ну Луша…
   Но самолёт уже выровнял крен и теперь медленно клонился в противоположную сторону. Слегка разочарованный, Руслан откинулся на спинку кресла.
   – Пристёгивай ремни, видишь, надпись уже загорелась… – Лукерья деловито щёлкнула замком ремня безопасности. – Ой, ты щёку отлежал! Она у тебя теперь – в рубчик!. – Смотри! – и Луша протянула брату маленькое зеркальце.
   Откуда только оно взялось! В этом году сестра прям как фокусница стала – чуть что – из воздуха зеркальце возникает…
   – Отсидел, – усмехнулся Руся, взглянув на свою заспанную физиономию. На щеке, и правда, отпечатался шов джинсовой рубашки и полумесяц пуговицы. Руся мотнул головой, стряхивая как труху, остатки сна, и принялся растирать щёку ладонью.
   – Отлежал!
   – Отсидел.
   – Отлежал!
   – Я же сидя спал…
   – Ты ж не на щеке сидел… на чём всегда… – хихикнула Луша, и ловко, одним движением, убрала откидной столик. Аккуратно сложила книжки в пакет, а потом в рюкзак, посмотрела на брата в упор:
   – Эй, мама не велела нам спорить по пустякам…
   – Мы не спорим, – сдаваясь, пробурчал Руська, – мы устанавливаем истину…
   Он кое-как пригладил ладонями взлохмаченные вихры, в два глотка допил остатки минералки – прямо из горлышка.
   Опустошив бутылку, Руся забарабанил пальцами по гулкому пластику. Марш звучал всё громче. Руслан постепенно вошёл в раж, и на сильную долю уже поочерёдно щёлкал бутылкой то по подлокотникам кресла, то по складному столику. По коленям, по собственному подбородку, по лбу…
   Пожилая тётенька справа покосилась на Русю неодобрительно.
   – Вроде большой… – пробормотала она. Закрыла колпачком шариковую ручку, сняла очки и с хрустом принялась сворачивать толстенную газету с головоломками «судоку». – И как это люди детей одних самолётом летать отпускают… – донеслось до ребят сквозь шуршание.
   Луша ткнула брата пальцем в бок. Он перестал барабанить, повернулся к сестре и скорчил уморительную рожу. Оба засмеялись.
* * *
   Салон встряхнуло. Это шасси коснулись земли. Самолёт покатил по пустой полосе меж посадочных огней, подрагивая всем корпусом на стыках бетонных плит и постепенно замедляя бег.
   – Приземлились, слава тебе Господи… – Бабуля достала из сумочки маленькую картонную иконку, на которой была изображена Богоматерь с младенцем, и глядя на неё, смешно зашевелила губами.
   Руся сдавленно хрюкнул и отвернулся.
   Соседка вздохнула, обиженно поджала губы и поспешно убрала иконку. Видно подумала, что он над ней смеётся…
   Руся понимал, что вышло не очень красиво, но остановиться не мог… Смех так и распирал его изнутри. Ему всё казалось смешным – шмякнувшаяся в проход чья-то шапка, недовольные, похожие на мяуканье, крики проснувшегося младенца – где-то впереди, в первом ряду…
   Спать вопреки маминым предсказаниям совсем не хотелось, напротив! Русю била весёлая дрожь, хотелось толкаться, гоготать, выкрикивать глупости.
   Прилетели! Ура! Каникулы начинаются!!!
* * *
   В узком проходе между креслами суетились пассажиры, доставая с полок вещи, шурша пакетами, натягивая куртки, запинаясь непослушными от долгого сидения ногами за сбившуюся ковровую дорожку.
   – Мальчик, не ты уронил? – загорелый небритый дядька в огромных горных ботинках, весь полёт сидевший через проход напротив, указывал Русе куда-то под сиденье.
   Альпинист, что ли, заинтересованно уставился на него Руська.
   – Вон, под сиденьем, – повторил пассажир. – Осторожно, не наступи.
   Руся нагнулся, полез под кресло. Карманный календарик, кажется… Иконка! Видно, бабулька впопыхах сунула мимо сумки… Руся выпрямился, озадаченно вертя карточку в руках.
   – Не, не я уронил… – пробормотал он, краснея. – Тут тётенька сидела, это её иконка. Только она уже вышла…
   – А-а, я думал, это ваша бабушка, – заметил дядька, задумчиво поскрёб рукой двухдневную щетину на щеке, поднялся с места и аккуратно достал сверху большой фоторюкзак.
   Фотограф! Вот оно что. Как папа… Таких вот чёрных фоторюкзаков разного размера у них дома несколько, на все случаи папиной фотографической жизни. Руся сразу почувствовал к человеку в горных ботинках расположение. Тем более, что глаза у небритого были добрые. Весёлые и чуть насмешливые были глаза.
   – Догонишь если соседку – отдай иконку-то, – сказал ему фотограф, протискиваясь к выходу. – Не догонишь – себе оставь. Зря ведь ничего не теряется. И не находится… – Удачи!
   Руся кивнул, и торопливо засунул карточку в нагрудный карман рубашки.
* * *
   У выхода из терминала Лушу и Русю Раевских встречала Тоня. В коротком тёмном бушлатике с поднятым воротником, в узких джинсах, без шапки, в платке, несколько раз – по-модному – обмотанном вокруг шеи. Она улыбалась и держала в руках смешные разноцветные цветы, сплетённые из надувных шариков. Луша бросилась Тоне на грудь, прижалась щекой к влажному сукну, вдохнула знакомый аромат духов. Как будто и не прошло столько лет…
   Руся рывком подтянул к себе за длинную ручку чемодан на колёсиках и остановился в нерешительности…
   – Руся, ну иди же скорее! – подзывала брата Лукерья.
   «Как вырос-то!» – думала Тоня, с улыбкой разглядывая довольно высокого, худощавого, немного нескладного подростка, и похожего, и совсем не похожего на кареглазого щекастого малыша, каким она хорошо его помнила. Ладный, плечи широкие стали, скулы обозначились, лицо повзрослело. Красивый парень – девчонки постарше так и оборачиваются, но ему пока, видно, всё равно…
   И всё те же карие глазищи, глубокие и немного грустные. У Лушки такие же, только взгляд веселее, из её глаз озорные искры обычно так и брызжут во все стороны.
   – Луша, а ты-то, ты какая стала! Красавица ты моя! – И Руся… Как же ты вымахал, Руслан, выше моего Глеба. Он тоже шестиклассник. – Вы с ним почти ровесники, несколько месяцев разницы всего-то…
   – Я старше? – поднял тёмную бровь Руслан, как будто пара месяцев имела значение…
   – Нет, он…
   – А где он, Глеб-то? Ты его дома оставила?
   Тоня улыбнулась… Ей было приятно, что Луша, ничуть не смущаясь, обращается к ней на ты. Как раньше, когда близнецы были совсем маленькими. Руся – тот, видно, слегка засомневался поначалу… Ничего, привыкнут…
   – Глеб в училище, – ответила Тоня. – Завтра ведь ещё учебный день! Точнее уже сегодня… – заметила она, взглянув на часы. – Каникулы же ещё не начались…
   – А мы – пораньше! – похвасталась Луша, привычным движением заправляя за ухо волнистую русую прядку. – Даже дневники не получили с отметками. Так и уехали, не знаем вышла или не вышла у Руськи четвёрка по ИЗО.
   – У Руськи? По ИЗО??? Ну вы там совсем в своём Екатеринбурге без меня от рук отбились…
   – Во-от, мама сказала, что ей стыдно за нас перед тобой. Тоня же искусствовед, тыды-ды, что она скажет…
   – Ладно, потом разберёмся… – добродушно усмехнувшись, Тоня решительно взяла у Луши один из пакетов потяжелее, и, отбиваясь от таксистов, повела близнецов к стоянке автобусов и маршруток.
   – Лукерья, ну что ты трещишь без умолку, – недовольно процедил Руслан, поравнявшись с сестрой. – Делать тебе нечего, про мои тройки рассказывать. – Хоть бы что-нибудь дельное спросила!
   – Я спросила, где Глеб, между прочим…
   Руся кашлянул, постучал легонько надувным цветком по плечу Тоню, идущую чуть впереди, и когда она обернулась, задал гораздо более важный, на его взгляд, вопрос:
   – Тоня, а у тебя Глебово фото с собой есть? Ну, в телефоне, например?
   – Конечно! – охотно ответила Тоня. Она тут же остановилась, достала мобильник, легко провела большим пальцем по сенсорному экрану. – Вот, смотрите, – голос её слегка дрогнул, – это – мой Глеб.
   Луша оценивающе прищурилась.
   На экране возникла физиономия мальчишки в нахимовской шинели. Он хохотал, запрокинув голову. Белое кашне сбилось на сторону, форменная чёрная шапка-ушанка с кокардой – на затылке…
   – Весёлый! – разулыбалась Луша.
   Ей явно пришёлся по вкусу круглолицый сероглазый подросток – с ямочками на щеках, со слегка оттопыренными ушами, с тёмными, загибающимися кверху ресницами.
   Руся ничего не сказал, но хмыкнул одобрительно.
   Тоня, сияя, спрятала телефон в карман, поправила сумку, висящую на плече и повернулась к выходу. Раевские, удовлетворённо переглянувшись, синхронно подхватили свои вещи и двинули вслед за ней.
* * *
   Стеклянные двери автоматически раздвинулись. Держась за руки, близнецы вышагнули из тёплого здания аэропорта в чёрную бездонную ночь. Сверкали рекламные огни. Прохладный, непривычно влажный воздух был наполнен запахами бензина, мокрого асфальта, табачного дыма, оранжерейных цветов и ещё чего-то незнакомого… Наверное, это ощущалось дыхание пока не замёрзшей, как на далёком Урале, ещё не покрытой снегом здешней земли…

Наяда в шапке с козырьком

   – Осторожнее, не испачкайтесь! На лестнице ремонт… – протискиваясь между перилами и заляпанными извёсткой дощатыми козлами, объявила Тоня.
   Впрочем, можно было и не объявлять. Луша и так будет аккуратна. А Руся – вон, уже рукав весь белый… Этот через секунду забудет о таких мелочах, особенно если вознамерится побегать по лестнице наперегонки с лифтом.
   «Какие всё-таки они разные. Только внешне похожи как две капли воды. Впрочем, и это только на первый взгляд…» – Тоня-то их прекрасно отличала даже тогда, когда они ещё ползали по дому в одинаковых подгузниках. Характер не спрячешь…
* * *
   В квартире на Итальянской, наконец, стало шумно. Тоню радовали гости…
   – Ух ты, какая огромная квартирища! – восхищённо протянула Луша, оглядывая высоченный шкаф в прихожей с гипсовыми и бронзовыми головами, пылящимися наверху, – наследство, доставшееся нынешним хозяевам от деда-скульптора.
   Тут же, рядом с рогатой старинной вешалкой для пальто, стояла на табуретке бронзовая девица, изначально совершенно обнажённая, но обвешанная Тониным цветастым платком и какой-то шалью с кистями. То ли для красоты, то ли чтоб не замёрзла…
   – Тоня, кто это?
   – Наяда[1]… Ну, или нимфа. Она дочь Зевса, вообще-то, – улыбнулась Тоня, – но с тех пор, как я стала иногда вешать на неё мой белый «лабораторный» халат, я зову её Селитра Ивановна.
   Руся хихикнул, и немедленно нахлобучил на Селитру Ивановну свою трикотажную шапку с козырьком. Шапка спустилась нимфе на самые брови.
   – Смотри, Лу, теперь у неё модный прикид.
   Луша улыбнулась. Осторожно потрогав пальцем отполированный множеством прикосновений нос Селитры Ивановны, спросила Тоню:
   – Ты всегда тут живёшь?
   – Да нет. Вообще-то я на Васильевском живу. Комната у меня там своя. А здесь – моя сокурсница жила. У неё муж – дирижёр. Его позвали… ну, словом, в Европу пригласили, оркестром руководить. Квартиру хозяева продавать будут. Попросили пожить – пока. Вот живу, цветы поливаю, покупателей впускаю, которых агентство присылает. Пыль с наяды сдуваю… Ну и до работы мне отсюда удобнее добираться…
   Тоня вздохнула. Если честно, одной ей было не слишком уютно в огромной пустой квартире со скрипучим паркетом и жутковато рычащей водогрейной колонкой в ванной. И гости. Гости, так любившие набиваться в комнатку на Васильевском, сюда почему-то не шли…
   Весело здесь становилось только в выходные: при полном параде, сияющий, довольный, что наконец наступила очередная суббота, из училища являлся Глеб.
* * *
   Пока Луша с Русей пили на кухне молоко с печеньем, Тоня постелила им на широченном диване в гостиной.
   Через пять минут, умывшись и вычистив зубы, они уже сидели в пижамах друг напротив друга, поджав ноги по-турецки, и о чём-то негромко разговаривали.
   – Укладывайтесь поскорее, – Тоня, заглянувшая пожелать близнецам спокойной ночи, взялась за выключатель.
   – Тоня, ты хоть расскажи нам про Глеба-то, – блеснув глазами и натягивая одеяло до подбородка, попросила Луша, – Как это он у тебя появился? У тебя же раньше никакого Глеба не было…
   – Не было, – подтвердила Тоня. – А потом взял да и появился… – Она задумалась, одной рукой придерживая ворот халатика, другой рассеянно поправляя волосы. – Я его в Заполярье нашла. Я ж там три года проработала…
   Ребята молча ждали продолжения рассказа. Но Тоня, словно опомнившись, тряхнула головой, бросила озабоченный взгляд на часы, и снова взялась за выключатель:
   – Завтра вы его увидите своими глазами. Он сам вам всё расскажет, если захочет. – А теперь – спать, и немедленно. Бона ноттэ! Спокойной ночи!

Нервных просим удалиться

   Колокольный перезвон на лестничной площадке четвёртого этажа не утихает – дверной звонок в квартире на Итальянской то и дело возвещает о приходе очередного гостя.
   В честь начала каникул и приезда близнецов здесь устроена грандиозная вечеринка! Оживлённые голоса, звон посуды, звуки рояля, восклицания, какие-то хлопки, визг, хохот и даже лай. Из кухни плывут ароматы ванили, имбиря, яблочного пирога с корицей, а из импровизированной гримёрной, устроенной в кабинете, доносятся пронзительные запахи лака для волос и акриловой краски.
   Огромная старая квартира преобразилась, даже тёмный рассохшийся паркет не скрипит, а весело поёт. На радостную и слегка бестолковую кутерьму с высоких шкафов в прихожей благосклонно смотрят гипсовые головы. На полочке у зеркала красуется принесённая кем-то из гостей тыква, с уже вырезанными глазами, бесшабашной ухмылкой и зажжённой свечкой внутри. Бронзовая наяда, стоящая на табуретке в углу коридора, превратилась в модный манекен, завешанная шарфами, платками и детскими куртками – на старинной рогатой вешалке не хватает места…
   Народу много – приглашены Тонины многочисленные друзья, их дети, даже их собаки!.. Гости суетятся, охорашиваются перед зеркалом, а прибывшие без маскарадных костюмов отправляются в «гримёрку» – подобрать себе что-нибудь эдакое.
* * *
   Из гостиной на кухню и обратно снуёт Глеб Рублёв. Просто не человек – челнок какой-то, думает Луша. В самом деле, только что был здесь, оглянешься – нет на месте.
   А как же грим! Мы ведь не закончили, вообще-то…
   Вот он, снова здесь, при полном параде, в костюме Пьеро, тащит в гостиную табуретки. Рублёв всегда – на подхвате. Такой уж характер.
   На нём чёрный плащ из старой подкладочной ткани, и чёрный, наспех склеенный из картона высокий круглый цилиндр. Лицо покрыто густым слоем белил, так что особенно заметны огромные серые Глебовы глаза и тёмные, густые, загнутые кверху ресницы. На щеке – нарисованная слеза. Это Лукерья постаралась, охотно взяв на себя обязанности гримёра.
* * *
   …Сестру хлебом не корми, дай кого-нибудь накрасить!
   Себя Раевский разрисовал сам. Круто получилось. Зелёный гоблин! Лицо, шея и кисти рук покрыты густым слоем театральных белил пополам с обычной зелёной гуашью. Тоня про гуашь пока не в курсе… А про лак для волос – знает. Пол флакона на голову ушло. Зато волосы – торчком!
   …Лушка – тоже хороша. Русалка! Парик, потрёпанное жизнью боа из настоящих страусовых перьев и серебристая юбка до пола. На длинном, волочащемся по полу подоле-хвосте пришита блестящая бахрома. Ходить страсть как не удобно, и с ногами на диван не заберёшься, зато – феерично!
* * *
   Наконец, все-все в сборе. Публика, шурша самодельными нарядами, рассаживается в гостиной. Близнецы сияют. Давненько в их жизни не случалось подобного. Втиснувшись вдвоём в широкое кожаное кресле, Раевские в весёлом нетерпении подпихивают друг друга локтями. Народ помладше, не теряя времени, устраивает на диване жизнерадостную возню.
   Тише! Представление начинается!
* * *
   – Индийский факир! Фокусы и смертельный номер в самом конце! – объявляет Тоня, облачённая в импровизированную «индийскую» хламиду. На лбу у неё фломастером нарисована жирная красная точка.
   – Где же мой ассистент? – Тоня высматривает кого-то в толпе гостей. – Да где же он?
   Смятение. На её лице – смятение. Но только на миг.
   – Глеб, вот ты где! – восклицает Тоня с видимым облегчением. – Иди, будешь ассистировать!
   Глеб выходит на середину комнаты, кланяется важно. Роль ассистента ему явно по душе. Ещё бы! Руслан тоже был бы не прочь поучаствовать в «смертельном» номере!
   «Тоня, она – классная! – Раевский вздыхает. – Рублёв – везунчик, что теперь всегда с нею рядом, а они-то с Лушкой – эх, далеко…»
* * *
   Когда Руся с Лушкой были маленькими, они всегда так ждали её прихода! Но Тоня переехала, и теперь видятся они редко. Так редко, что в этот раз Руська какое-то время стеснялся называть её не по имени-отчеству, а просто Тоней.
   Правда, уже через пару часов, проведённых вместе, они снова перешли на ты, и всё встало на свои места.
   Досадно другое – им нельзя теперь Тоне многое про себя рассказывать! А – хочется…
   Про клуб хронодайверов, например. Они ведь с Лушей теперь умеют нырять в прошлое, а Тоня об этом даже и не догадывается!
   Конечно, они с сестрой пока всего лишь нырки. Так хронодайверы называют детей, у которых есть способности к погружениям в прошлое, но пока мало опыта и мастерства. Но всё-таки и Русе, и Луше уже кое-что довелось повидать в Истории…
   А Тоня даже не подозревает, что «её дорогие Раевские» аж в 1812-году побывали. И Наполеона видели, и с Михайло Ларионычем знакомы… Кутузовым, ага!
   В другой раз, в 1805-м, Руся плавал по Атлантике и Тихому океану с экспедицией Крузенштерна. А Лушка – вместе с капитаном Беллинсгаузеном – Антарктиду искала… Нашли ведь они Антарктиду! Сестра – живой свидетель, была она там, на шлюпе «Восток», в 1820-м году.
   Эх, столько всего произошло интересного! Вот бы Тоня удивилась…
   С нею можно было бы посоветоваться о самых разных важных вещах. Наш она человек – Антонина Ковалёва!
   Но – нельзя. Хронодайверы не должны выдавать свои хронодайверские секреты…
* * *
   В гостиной тем временем звучат нетерпеливые аплодисменты.
   Глеб уже сел на специально приготовленный стул, спиной к зрителям. Тоня несколько раз взмахивает большим цветастым покрывалом и накрывает им Глеба – вместе со стулом. И с головой.
   Та-ак. Руся заинтригован. Глебова голова под покрывалом кажется непропорционально большой… А! Так вот оно что!
   Руся уже обо всём догадался.
   Ну-ну, не зря сегодня с утра на кухонном подоконнике огромный капустный кочан красовался. И Тоня салат из него резать не велела.
   – Ой, самое главное забыли! – вдруг спохватывается «факир». – Луша, детка, принеси с кухни большой нож! Самый большой!
   В гостиную прибывает внушительных размеров нож – с острым лезвием из блестящей нержавеющей стали.
   Нож производит впечатление. Смех в рядах зрителей затихает, уступая место нетерпеливому, напряжённому ожиданию.
   Что-то будет?
* * *
   Луша втискивается обратно в кресло. Под мышкой у неё прихваченные с кухни китайские деревянные палочки для суши.
   – Нервных просим удалиться! – объявляет «факир».
   Луша бьёт палочками по деревянному подлокотнику кожаного кресла. По комнате горохом рассыпается устрашающе-трескучая дробь.
   «Факир» с каменным лицом резко вкидывает руку. Над Глебовой головой, скрытой покрывалом, вспыхивает стальной клинок.
   Все ахают. Луша, ойкнув, замирает с палочками в руке, забыв барабанить…
   Мгновение, и в полной тишине раздаётся оглушительный хруст: широкое, отлично заточенное лезвие застревает в голове ассистента.

Ассистент исчезает, ассистент возвращается…

   Руся, признаться, тоже слегка вздрогнул, когда в якобы Глебову голову воткнулось с размаху сверкающая сталь.
   Ну да, все – ахнули.
   Но чтобы – как его сестрица – заорать от испуга? Девчонки, они вечно паникуют… Ведь заранее же ясно, что это трюк!
   – Ты чего, это же фокус! Лу, тебе воды не принести?
   Луша только сконфуженно улыбается, неопределённо мотнув головой.
   Тем временем Тоня демонстрирует публике платок, прорезанный ножом. Мол, всё по-настоящему…
   – Маэстро, предъявите ассистента! – наконец, требует кто-то из взрослых зрителей.
   – Эй, Глеб, голову покажи! – кричат дети.
   Тоня отступает на шаг в сторону.
   Все глядят на тёмного дерева венский стул, повёрнутый к зрителям гнутой спинкой. «Прекрасного юноши» там нет и в помине.
   Под высокий потолок гостиной взлетает дружный вздох удивления. Гости хлопают. Они-то полагают, что так всё и было задумано с самого начала, и никто не замечает, как вдруг бледнеет Тоня.
   А под смятым, наполовину сползшим на паркет цветастым покрывалом… капуста!
   Вот оно что! Всем не терпится получше рассмотреть глубокий след, оставленный в капустном вилке острым ножом «факира». Увесистый плотный кочан передают из рук в руки, потом с хохотом и визгом роняют на пол. Капуста, шмякнувшись об паркет, тяжело и лениво перекатывается в угол, к диванной ножке.
   Её ловко, по-футбольному, перехватывает мальчишеская нога в спущенном чёрном носке.
   – Глеб? Ты здесь? Уф-ф, – Антонина облегчённо выдыхает. – Прямо человек-невидимка… – Ты меня напугал! – Куда ты опять подевался?
   – Никуда… – Он уже поднял капусту и держит её под мышкой, как мяч. – Да здесь я, здесь… – Ясные серые глаза, невинный взмах густых тёмных ресниц…
   Антонина морщится. Этот взгляд, приводящий в умиление всех без исключения взрослых, последнее время её слегка раздражает. Глеб пользуется им, чтоб добиться расположения. Или – когда нужно слегка приврать для пользы дела.
   Теперь, видимо, как раз такой случай.
 
   Вид у парня какой-то слегка шальной. Где он болтался? Во дворе? На лестнице у лифта? Его не было минут пять, от силы десять.
   Или был? И эти исчезновения ей просто примерещились?
   Впрочем, и без сегодняшних исчезновений в их жизни последнее время странностей было хоть отбавляй…
   Нужно остановиться, сделать паузу, наконец-то во всём этом разобраться, но… Её тут же окликают, зовут, тянут на кухню – она хозяйка вечера, и пора организовать чаепитие для многочисленных шумных гостей.
* * *
   Поздно вечером Тоня – как обычно, перед сном – заглядывает в комнату к близнецам.
   – Тонь, поболтаем?
   – Ох, нет, – устало вздыхает она, – не сегодня…
   Потом спрашивает как бы между прочим:
   – А где Глеб-то опять? Я думала, он у вас засиделся. Постель пустая…
   – Нет, он к нам не приходил. Да в туалете поди застрял… – как можно беспечней предполагает Руслан.
   – Так там свет не горит… – Тоня кусает губы.
   Близнецы украдкой переглядываются.
   Ко всеобщему облегчению, слышны шаги. Это Глеб. Уже облачённый в пижаму он появляется в дверном проёме.
   – Где ты бродишь? – вскидывается Тоня. – Спать пора!
   – Спокойной ночи зашёл пожелать, – удивлённо тянет он, и тут же удаляется, обиженно шаркая тапками.
   Тоня гасит свет и тоже уходит.
* * *
   – Носом чую, нырок он… – шепчет Руся на ухе сестре. – Озоном пахло сегодня! Ну ведь пахло же!
   – Не знаю, не заметила.
   – Да потому что насморк у тебя! А Рублёва – спросить надо было напрямую…
   – С ума сошёл, напрямую! – возмущается Луша. – Надо к новому человеку хотя бы присмотреться.
   – Да ты-то уже вовсю присматриваешься…
   Пауза. Лукерья чувствует, что у нее горят уши. К счастью, свет в комнате уже погашен.
   – О чём это ты?
   Руся противно хихикает, за что тут же получает подушкой в лицо.
   – Ладно-ладно, уж пошутить нельзя.
   – Нельзя! И вот так, с бухты-барахты приставать к человеку с подозрениями в хронодайвинге тоже нельзя! А если он не нырок никакой? Он нас за идиотов примет!
   – Ну, ты из-за этого больше меня расстроишься, ясное дело, – хмыкает Руся, милостиво возвращая сестре подушку.
   – Давай всё-таки подождём. Хотя мне самой кажется, что даже… Даже Тоня что-то подозревает…
* * *
   Тоню действительно мучают самые невероятные подозрения. С некоторых пор вокруг творится много необъяснимого, и все эти странности напрямую связаны с Глебом.
   Возможно, у неё слишком живое воображение. Даже наверняка. И кое-что она себе просто напридумывала…
   Но то, что произошло однажды ночью здесь, на Итальянской, ни в какие привычные рамки всё равно не укладывается!
   Случилось это не так давно, всего недели за две до приезда её дорогих близнецов…

Часть вторая. До того, как

Ночная гроза

   …Ей снился прогулочный аэростат – давняя мечта…
   На нём улетали близкие. Друзья, их дети.
   Глеб – среди них. Пока не в шинели, и не в нахимовской фланке с матросским воротником, – в белом пуловере, с длинными, волнистыми, ещё не остриженными по форме волосами… Счастливый, взволнованный, в компании таких же счастливых, взволнованных людей.
   А она… Она почему-то должна была остаться – здесь, на земле…