Елена Усачева
Призраки дождя. Большая книга ужасов (сборник)

Призраки приходят в дождь

Глава первая
Сезон Цую

   Дождь. Третий день. Окно размыло – и теперь везде вода. С утра лило стеной, сейчас моросит. Но все равно тоска.
   Так и помереть недолго. Лежишь, смотришь в окно, думаешь о вечном. Или вечное думает о тебе. У этих японцев не разберешь.
   Одежда влажная. Футболка, штаны, даже трусы. Волосы слиплись.
   Дождь…
   Из гостиницы они сегодня не выходили. И не пойдут. Что там, в этом болоте, делать? Приехали, называется…
   На Токио опустился туман. Сезон сливовых дождей, сезон цую. Надо не забыть спросить, кто предложил поехать в Японию в конце июня. Почему этого нельзя было сделать раньше? Кажется, Миха! Утопить его на первом же рисовом поле. Подводник!
   – Сань… ну, чего ты? – протянул со своей кровати Вадя.
   Со своей кровати… смешно сказал. Номер шириной с кровать. Причем одну. А их здесь как бы две.
   – Сань…
   – Отвали, а? – вяло огрызнулся Санёк. – Все, считайте, что я утонул.
   Санёк повернулся на бок. Ощущение, как будто в полной ванне соскользнул с бортика. Влажность сочетается с прохладой из кондиционера. Открываешь шкаф, и оттуда выходит ее величество Осень – дышит промозглостью и насморком. Из туалета тоже дышит. Словно они специально туда червяка сопливого посадили. Сидит теперь, копит сырость в порах, рождает плесень. Ночью проснешься, а тебя уже нет, осталась горка зеленого мха.
   – Сань…
   – Чего?
   Сырая футболка неприятно облепила тело.
   А дома тепло. Светит солнышко. Все зеленеет, птички поют… Здесь птиц нет, одни рыбы. И люди тоже – рыбы.
   – А чего мы сегодня делаем?
   Номер маленький, окно крошечное, под потолком. Смотреть в него не получается. Можно смотреть на него, а оттуда, как будто и нет прозрачной перегородки, льется стекло.
   Топиться будем, блин! И так, что ли, непонятно?
   – Конничива! О-гэнки дэс ка?[1]
   На пороге Каору. Стоит, улыбается, кланяется. И чего он все время улыбается?
   – Здорово, брат! – сорвался с кровати Вадя, но, не добежав до Каору, остановился.
   Если бы мозги размягчило окончательно, он принялся бы Каору обнимать и жать руку. Но сейчас еще не вечер, чтобы совсем с ума сходить. Вовремя вспомнил, что японцы терпеть не могут панибратства. Обнимешь разок, а потом извиняться вспотеешь. Они здесь все обидчивые до чертиков.
   При виде надвигающегося Вади Каору стал быстрее и мельче кланяться, словно воздух перед собой рубил. Не подпускал. Кинься Вадя на Санька с объятиями, Санёк бы тоже не обрадовался. Будут тут всякие тушки у него на шее висеть.
   – Конничива! – повторил Каору, мягко округляя звуки, забавно растягивая гласные. – Как поживаете?
   – Хреново поживаем, – пожаловался Санёк, спуская ноги с кровати. – Как вы в такой воде обитаете? У меня скоро жабры вырастут.
   – Цую, – с благоговением протянул Каору и заулыбался, заставив свои щеки наехать на уши. – Дождь – хорошо. Много риса – хорошо. Аобаамэ – дождь, освежающий зелень молодой листвы.
   – Значит, скоро прорастем! – Санёк бухнулся обратно на подушку. Прислушался, не капает ли на пол – матрас виделся большой губкой, наполненной водой. – А утром тоже этот самый обама был?
   – Онукэ. Обыкновенный ливень. Для риса тоже хорошо.
   – Ты чего пришел-то, Каору? – привычно суетился Вадя. – Дело какое?
   У Вади нежный голос и огромные глаза. Людей он берет лаской, добивает ею же. Своим занудством может распилить не только буханку хлеба, но и железные поручни в метро. Вчера проверили – распилил. А все потому, что никто не спешил ему отвечать, на какую станцию они едут. Каору стоял далеко, а внятно выговорить хотя бы одно японское слово никто не мог.
   – Дело, дело, – закивал Каору и снова заложил щеки за уши.
   Улыбаются тут с большим удовольствием. Их рисом не корми – дай поулыбаться кому-нибудь. Но стоит отвернуться, лицо становится каменным. Культурная нация, силы экономят.
   – Императорский сад собираться надо. Слива отцветает. Смотреть надо. Гортензия цветет. Смотреть надо.
   – Гортензия! – выкрикнул Санёк, садясь.
   Память даже не пыталась подкинуть картинку цветка с неприятным квакающим названием.
   – Сань, ты чего? – испугался Вадя.
   Который раз за сегодняшний день испугался. Что-то он пугливый. Это к дождю… Или к засухе?
   – Вставать надо, – с укором посмотрел на гостей Каору, но губы тянул, соблюдая этикет.
   – Надоело, – пробормотал Санёк. – Надоела мне твоя Япония, Каору! Третий день, а надоела! Хочется все послать к черту и наесться нормального черного хлеба.
   Каору поклонился. Санёк подумал, что вот, если метнуть в него подушку, он так же будет стоять, изображая радость жизни? Или использует прием карате и забросит всех обратно в Россию? Или наконец-то обидится на их постоянное нытье и пошлет к местному черту?
   – Япония – интересная страна. Ее надо полюбить, – пропел Каору и вынул из рукава календарик с видом горы.
   Запасливый! Все-то у него есть. После календарика пойдет открытка, следом плакат, видеофильм, а там и сама Япония в красках и запахах.
   – Дождь – хорошо. Но он закончится.
   – Когда?
   Перед Санькиными глазами был потолок. Идеально белый. Идеально ровный. Идеально…
   – Завтра. – Каору поклонился. – Завтра мы идем в Восточный парк дворца императора.
   Эти слова заставили Санька снова сесть. Даже вода из головы улетучилась.
   – На что спорим? – Он поискал глазами – что бы такое заложить? Телевизор? Пульт от телевизора? Провод? Мыло в ванной? Полотенце? Полотенце – хорошая вещь, в дождь полезная…
   – Не надо спорить, – мягко повел руками Каору. – Завтра дождь прекратится без спора.
   – А сегодня чего? – завел свою шарманку Вадя. – Сань, делать-то чего будем?
   – Вниз пойдем. Играть будем.
   Вспомнился полутемный холл, выключенный свет в лобби-баре, выступающие из мрака черные кожаные кресла, низенькие столики…
   – В прятки, что ли?
   Санёк дернулся лечь, но выражение круглого лица Каору заставило отложить заезженное движение.
   – В «Сто страшных историй» играть будем.
   – Это как? – сделал осторожный шажок назад Вадя.
   – Соберемся, будем истории рассказывать. Зажжем свечи. После каждой истории одну свечу будем гасить. Последнюю историю, самую страшную, расскажут в полутьме и погасят свет.
   – Круто! – восхитился Санёк. – Девчонок позовем. Пускай повизжат.
   Вадя сделал еще пару шагов назад. На этом комната закончилась.
   – Я уже всех позвал, – доложил Каору. – И Алису-сан позвал. И… – запнулся, – Илю-сан тоже позвал. Сказали, придут.
   Санёк поежился. Движения рождали неприятную зябкость, хотелось закутаться во что-нибудь большое и теплое. Но это было невозможно – все теплое при такой влажности превращалось в холодное и неуютное. От раздражения, что не может согреться, Санёк накинулся на Вадю.
   – Чего стоишь, дятел? Видишь, человек ждет! Собирайся, давай!
   Вадя дернулся туда-сюда, полез зачем-то под кровать, явив миру свой тощий зад.
   – Мы подождем, подождем, – болванчиком закачался Каору. – Не торопись.
   Санёк плюнул на идею со свитером и для тепла сложил на груди руки.
   – Ну а ты вообще как? Крыша не протекла еще? – приступил он к светскому разговору.
   Каору улыбнулся. Его круглое бесстрастное лицо превратилось от этой улыбки в наивное и как будто удивленное. Невысокий, пухлый. Черные короткие волосы зачесаны назад. От ходьбы и вечных кивков челка сползает на лоб и покачивается при каждом шаге. Белая футболка, мятый темный пиджак, синие джинсы. Ничего особенного, человек как человек. Дьявольски пластичный. Здорово танцует. Ему бы не с ними по городу носиться, а в танцзале тренироваться.
   – Дождь – это хорошо, – поклонился Каору.
   – Конечно, хорошо! – громко согласился Санёк. – Цунами тоже хорошо! Часто они у вас тут бывают?
   – Часто, часто, – согласился Каору.
   Санёк сощурился. Странная нация. Ну ладно, улыбаются. Ну ладно, старших уважают. А соглашаются-то постоянно с какого перепугу? Не хотят обидеть? И главное – они все время вместе. Толпой. Что на улице толпа, что в метро. Не протолкнешься.
   – Ну, чего ты там закопался? – пнул по шевелящемуся заду Санёк.
   – Я тапки потерял, – отозвался из-под кровати Вадя.
   Что-то прошелестело по окну. Санёк и сам не ожидал, что вздрогнет. От этого еще больше испугался. По телу пробежали неприятные мурашки. И чувство появилось, словно он ждал вот такого подвоха: сейчас что-то произойдет, поэтому и испугался. Пугаются, когда знают, что может быть страшно. А Санёк знал, ждал: откуда-то кто-то должен был выйти. Или вылезти. Или влезть…
   – Чего это у вас там? – прошептал Санёк.
   За окном стояла морось. Но на мгновение Саньку показалось, что дождь старательно замазывает на стекле отпечаток ладони.
   – Ветер. Высоко находимся, – изрек Каору и на мгновение расширил глаза.
   Что-то это, вероятно, должно было означать. Но Санёк в тонкости мимики японцев не вникал и вникать не собирался, поэтому толкнул Вадьку, заставляя вылезти на свет и явить миру свою вытянутую физиономию, и грубо произнес:
   – Пошли страшилки рассказывать!
   Когда они выходили из номера в узкий коридор, по стеклу снова провели пятерней. Но этого уже никто не увидел.
   За дверью их ждал сюрприз. Высокий тощий парень с длинными черными волосами, прядками, выкрашенными в коричневый цвет, и очень худым, резко очерченным лицом. Смотрел он не в пример всем остальным – сурово, даже как будто с недоверием. Взгляд исподлобья, губы недовольно поджаты. Вот-вот достанет киянку и с воплем кинется в бой.
   Санёк под этим взглядом сломался первый.
   – Конничива, – резко произнес он, неловко прижимая ладонь к груди.
   Влажную ладонь к влажной футболке. Сердце бабахнуло. Лучше бы дома сидел, честное слово.
   Лицо японца мгновенно переменилось. Он вдруг склонил голову, лукаво прищурил глаз и легко улыбнулся.
   – Конничива! – взвизгнул он, выкидывая вверх ладонь.
   Услышав визг, Вадя, уже почти вышедший из номера, бросился в него обратно. Каору тихонько засмеялся.
   – Как я? – бурно зажестикулировал незнакомец, а потом быстро-быстро залопотал по-японски. Они с Каору сцепились руками, стукнулись плечами, обнялись.
   – Конничива! – снова пропели у Саньки над ухом, заставив вздрогнуть.
   Рядом с ним стояла смерть. В виде высокой японки в черном. Черные волосы собраны в два длинных хвоста. Черная жилетка, черные шорты, черные ботинки на высокой платформе. Черные гетры до колен, перетянутые несчетным количеством ремней. Через голову перекинута черная сумка, бряцает цепочка на замке, с пояса свисает еще пяток цепочек. На шее черное бархатное ожерелье с большим кольцом. Глаза – один сплошной белок с черной точкой зрачка.
   Чистая смерть. Без вариантов.
   Должно было пройти несколько тактов, несколько тяжелых ударов сердца, прежде чем сквозь парализующий страх дошло, что это линзы. Очень неудобные линзы.
   Девушка смотрела не моргая. И улыбалась.
   – Мать твою! – ахнул появившийся на пороге Вадя и снова грохнул дверью.
   – Не бойтесь, не бойтесь, – замахал рукавом Каору. – Это Гайрайго!
   – Конничива, – повторила девушка, кивнула и присела в легком реверансе.
   Крашеный парень зажмурился, показав крепкие белые зубы, и что-то крикнул.
   – А чего это у нее? – из-за двери подал голос Вадя.
   В сердцах Санёк стукнул кулаком по тонкой перегородке – необязательно себя выставлять придурком перед хозяевами в чужой стране.
   – Линзы это, выходи!
   – Правда, что ли? – выглянул Вадя. Волосом черен, лицом бел – чистый японец.
   Гайрайго кивала, не пытаясь издавать звуки. Ее приятель ржал, широко распахнув рот.
   – Они извиняются, что испугали, – торопился Каору. – Это мои друзья. Они тоже участвовали в конкурсе, но ничего не выиграли. Это Хироси, а это его партнерша Гайрайго. Сложное имя, да?
   – Сама она… сложная, – пробормотал Вадя, стеночкой пробирающийся из номера.
   – Не хотела испугать, не хотела, – успокаивал Каору.
   Гайрайго продемонстрировала ровный ряд зубов. Ой, лучше бы она это не делала.
   – Гот, что ли? – кивнул в ее сторону Санёк.
   – Они потом в клуб пойдут работать, – объяснил Каору. – А пока с нами поиграют.
   – И как она не уплыла в своей бижутерии? – проворчал Санёк.
   Тяжело было осознавать, что ты испугался. Как девчонка. Как Вадя, приравниваемый к девчонкам. Ну, ничего, он им такую страшилку забабахает. Сами испугаются.
   – Дождь – хорошо, – заевшей пластинкой пропел Каору и заспешил по коридору.
   За ним длинноногой цаплей выступал Хироси. Он все время строил рожицы – то супя брови, то показывая зубы, то жмуря глаза. Видать, был рад сегодняшнему дню. Санёк тоже был рад. Очень. И чем дальше – тем больше.
   – Ви надёлго? – прошептали у Санька под боком.
   Гайрайго шла на почтительном расстоянии и говорила еле слышно. Санёк знал, что она за ним идет, но все равно вздрогнул, словно со спины подкрался кто-то неизвестный и…
   – На неделю, – буркнул Санёк, передергивая плечами, заставляя разбушевавшиеся мурашки отправиться куда подальше. И тут же встретился с вздернутой бровкой, прищуренным сумасшедшим глазом.
   Вспомнил! Говорить надо – четко, смотреть – на собеседника. Масса условностей – как говорить, как стоять, как вести себя. Например, они очень уважают жизненное пространство. Никогда не будут говорить по телефону, если вокруг люди. Если чихают, никто не кинется желать здоровья. Даже в толпе они ухитряются идти, не задевая друг друга. Но при этом они всегда вместе. Коллективное сознание. Рис сеять в одиночку нельзя.
   Вспомнив все это, Санёк решил показать воспитанность и разнообразить ответ.
   – На неделю мы, – крикнул Санёк, боясь, что его не поймут. – Премировали. За хорошее выступление. А вы что танцуете?
   – Данс, – закивала Гайрайго. – Кам!
   – А где танцуете? – старательно поддерживал беседу Санёк.
   О танцах он мог говорить часами. И танцевать. Точно! Вот почему скучно, они уже три дня не репетировали. Надо было ехать с выступлениями, а не просто так.
   – Клаб.
   Гайрайго была немногословна. Или не так хорошо говорила по-русски, чтобы свободно болтать. Или?.. Да черт с ним, с «или». Что он с ней, говорить, что ли, будет?
   Но мысль о танце зацепила. Хотелось посмотреть. Хотелось самому выступить.
   Лифт бесшумный. На первом этаже никого. Странная вещь. На улице не протолкнешься. Когда на перекрестке загорается зеленый свет, идет толпа на толпу. А в гостинице тишина и пустота. Даже на завтраке все сидят так, как будто их нет.
   За дверями дождь. Тот самый… обама, освежающий зеленую листву. На диванах около лобби-бара девчонки. Заботливый администратор отгородил их от длинного коридора деревянной трехстворчатой черной ширмой.
   – О! Какие люди! – протянула Шишкина, перегибаясь через низкую спинку дивана. Ее длинное лошадиное лицо в полумраке выглядело особенно неприятно. Светлые волосы коснулись пола. Специально распустила, чтобы покрасоваться. Сейчас ей Алиска вставит. – Что вы делали?
   – Монстров мочили, – буркнул Санёк.
   Девчонки захихикали. Дуры. Вцепились в слово «мочить» и стали кивать на окно.
   Девчонки у них в танцевальном коллективе «Ласточка» – сила. Солистка – Юлька Шишкина, долговязая, лицо с крупными чертами – гордится своей длиннющей шевелюрой. Ей в затылок дышит Кристя Васильева, мечтает быть на месте Юльки. Ростом не вышла, и двигается она не так хорошо. А потом – у Юльки лицо запоминающееся, а Кристя – отвернешься, забудешь, с кем говорил. Даша Абрамова и тихая Анель Хусаитова – вторая и третья линии. Они ни с кем не спорят, просто танцуют. У Анель блестящие черные волосы, а у Дашки короткий ежик светлых волос. Алиса ее за это ругает – у танцовщицы должны быть длинные волосы, чтобы удобно было собирать в разные прически, но Дашка упрямится. Она и в танце такая же – упрямая, но без фантазий. Вот и сейчас – пришла, села, молчит, смотрит в пол. Муравейник.
   – Гайрайго! – гортанно позвал Хироси, и японка с готовностью полезла в свою сумку.
   Пока она стояла, опустив глаза, копаясь в своем портфеле, легким шелестом прошло обсуждение ее наряда. А потом японка выпрямилась. Улыбнулась. В руке связка свечей. Белых. Таких же, как и ее глаза.
   Шишкина свалилась с дивана, дохлыми змеями за ней поползли волосы. Дашка с Кристи ахнули, а Хусеитова закусила губу.
   – Чего орете? – ступил за ширму Вадя. – Это линзы!
   Он по-деловому прошел вдоль диванов, устроился между девчонками, брезгливо отодвинув шишкинские волосы. Чистый король. Еще бы! Принес ценную информацию и всех спас. Но девчонок это не успокоило. Шишкина возмущенно цокала языком, смотрела оценивающе. Вслед за ней Абрамова тоже бросала осуждающие взгляды. Анелька с сожалением качала головой. Санёк довольно хмыкнул: наблюдать за их девчонками – одно удовольствие. В зоопарк ходить не надо.
   – Гайрайго, проходи, садись, – покровительственно произнес Санёк. – Это наши девчонки. Дуры редкостные, но для игры сойдут.
   Шишкина возмущенно фыркнула, пропуская мимо себя японку. Она села на самый краешек дивана напротив.
   – Это Шишкина, краса и гордость «Ласточек», – представил солистку Санёк. Юлька демонстративно отвернулась. – Дальше Дашка, Кристя, Анелька, – показывал он специально не на тех. – А это победитель драконов Вадик, – кивнул он на соседа по номеру. – И я – солист Большого театра, звезда и все такое – Санёк.
   Девчонки зааплодировали. Санёк поклонился. Гайрайго наградила его ужасающей улыбкой.
   – Зажигалка у кого есть? – хмуро перебил представление Вадя, ловко переводя внимание на себя. Он отобрал у Хироси свечи и стал заполнять ими подсвечники. Треножники стояли за диванами, как будто здесь каждый вечер играли в «Поведай страшилку» или «Убей приятеля своим рассказом».
   Освобожденный от дела Хироси с любопытством оглядел собравшихся. Шишкина кокетливо подобрала свои волосы и стала, как бы в рассеянности, заплетать кончики в косичку. А потом расплетать. Снова заплетать.
   – А они тоже будут с нами играть? – громким шепотом спросила чернобровая Анель, глядя на лучезарно улыбающегося Хироси.
   Парень был, конечно, потрясающий. То улыбался, то хмурился, то шерил рот в оскале, то морщил нос, то лукаво подмигивал.
   – Будут, будут, – закивал Каору. – Один кайдан вы, один мы.
   Санёк невольно хихикнул – за столько дней он еще не привык к его акценту! Выпевая каждое слово, он как будто добавлял ему дополнительно еще несколько значений. И вот уже простое «будут» превращалось в длинную змею, спустившую хвост с ветки баобаба.
   – Кайдан – это такой зверек? – прошептала Анель, даже не пытаясь скрывать, что Хироси ей очень понравился. Она побледнела и вся как-то напряглась своими высокими скулами, широко распахнув от природы узкие глаза.
   – Кайдан – история, – еще нежнее заулыбался Каору. И дальше заговорил так, как будто сам боялся обидеть Анель ответом: – Страшная история. Может быть, слышали? Кайдан.
   – Вот сейчас и услышим! – громко произнесли от лифтов.
   Девчонки тут же перестали перемигиваться и хихикать, сели ровно, Вадя стал серьезным, Шишкина спешно стала скручивать свои волосы в жгут, но не успела.
   К диванам шла Алиса. Не шла, плыла. Королева, а по совместительству строгий тренер.
   Санёк хмыкнул, отворачиваясь.
   Все девчонки мечтают быть похожими на Алису. При ее появлении начинаются восторженные охи и ахи. Санёк с Вадей невольно перенимают манеру поведения руководителя – Ильи. На их лицах тут же появляется презрительное выражение. С таким сейчас к диванам и подходил Илья. В отличие от Алисы он невысок и крепок, поэтому с ней в пару никогда не вставал. Танцевал с девчонками. А Алиса… Алиса танцевала в другом клубе с другим партнером. В «Ласточках» только преподавала. Ну и немножко воспитывала. Например, Шишкину. Юльке вечно доставалось.
   – Юлиана, сколько раз тебе говорить, что ходить с распущенными волосами – плохо! Дурной тон.
   Алиса крепкой рукой наматывала гриву Шишкиной на ладонь. Глаза Шишкиной лезли на лоб, она даже рот распахнула, словно это могло спасти ее кудри. Не спасало. Алиса перехватила волосы в высокий хвост, щелкнула заколкой. Торчащие уши Шишкиной алели. Краснота поползла по щекам, скатилась по шее за пазуху. Красота. Хироси наградил умирающую от смущения Шишкину серией ужасающих гримас. Гайрайго посмотрела на нее немигающим взглядом.
   Все, Шишкина, ты убита.
   Каору уже вовсю кланялся подходящему Илье. По ходу докладывал:
   – Завтра в десять надо выходить. Надо ехать во дворец.
   – А дождь? – уточнил Илья.
   – Нет дождя, – заверил Каору, прикладывая ладонь к груди. – Два дня. Но возьмите зонтики, лейкопластырь и пакеты с бутербродами. Ходить будем долго.
   Санёк развалился на диване, закинув руки на спинку. Забавная страна. Если бы не дождь и масса условностей, она бы ему даже нравилась.
   Он расслабился и пропустил удар. Илья перед ним оказался внезапно. Хорошо, под дых не врезал, только изобразил удар.
   – Ну, чего ты лыбишься? – Илья навис над Саньком. – Будешь опять выпендриваться, оставим тебя дома!
   – А я чего? – сразу закрылся Санёк. – Все же нормально.
   – Пока – да, – со значением произнес Илья и отошел.
   От этих слов по душе Санька поскреблась тревога. Он глянул на серость за окном. Нет, нет! Это не могло показаться! Там стоял человек. Невысокий японец, в серой шляпе и в сером пальто, с отвислой губой и морщинистыми щеками. Как же Санёк тогда сказал? Какое-то такое слово, которое через день уже и вспомнить не может.
   – Зажигаем одиннадцать свечей, – таинственно произнес Каору и даже палец вверх поднял. – Нас одиннадцать. Будет одиннадцать кайданов.
   – А обязательно страшные? – пискнула Анель, стараясь сесть так, чтобы быть напротив Хироси.
   – Конечно, – щедро разрешил Каору.
   – А русские можно? – спросила Шишкина, дергая лицом, чтобы ослабить сильно натянутые волосы.
   Алиса посмотрела на нее с осуждением, и Шишкина перестала дергаться. Зато Хироси подарил ей букет улыбок, а Гайрайго – змеиный взгляд.
   Щелкнула зажигалка. Огонек вырвался из кулака Каору. Девчонки наперебой заголосили, создавая очередь – каждая хотела зажечь свечу. Алиса села, закинув ногу за ногу. Шишкина присмирела, словно ей еще туже закрутили волосы. Анель придирчиво выбирала свечу, как будто от этого что-то зависело. Кристи с Дашкой кричали и лезли вперед, силой голоса выясняя, кто куда сядет. Каору кланялся. Хироси хихикал. И только Гайрайго переводила очумелый взгляд с одного иностранца на другого. Ей все это было странно. Им, впрочем, тоже.
   Холл жадно впитывал звуки. Темнота набухала по углам. Дождь барабанил в стекло. Диваны, отделенные от остального мира загородкой, превратились в остров. Одинокий остров в Тихом океане. Дождь змеиными струйками сбегал со стекла, назойливо вырисовывал профили и силуэты.
   Санёк отвернулся. Что это его сегодня так плющит?
   – Может быть, Алиса-сан начнет? – склонился чуть ли не до колен Каору.
   – Начинайте первые, я послушаю, – царским жестом отклонила предложение тренер.
   – Иля-сан? – с неменьшим поклоном повернулся Каору к Илье.
   – Вы, ребятишки, играйте, играйте. – Руководитель плотнее укоренился в кресле, доставая сотовый.
   Каору снова поклонился. Хироси что-то быстро произнес. Каору хихикнул. Девчонки дежурно заулыбались.
   – Тогда я начну. – Очередной поклон Каору был предназначен девчонкам. – Покажу, как надо. Потом будет ваш кайдан. Следом наш.
   Он показывал руками, и Санёк невольно заметил, что сидят они на противоположных диванах. Японцы на одной стороне, они на другой. Так в рядочек и расселись.
   – Хорошо? Ий?[2]
   – Да иее уже некуда, – поторопил Вадя. – Начинай.
   – Кайдан о писателе, – произнес Каору и придвинулся к стоящей у него за спиной свече в высоком треножнике.
   Дрожащий яркий свет упал на него сверху, четче обозначив щеки, брови, нос, совершенно срезав подбородок.
   Санёк нахмурился. Хотелось сказать что-нибудь смешное, чтобы засмеялись, чтобы ушла тревога. И наконец-то исчез призрак из-за высокого, залитого дождем окна.

Глава вторая
Воин Каннай

   Слушать, как Каору старательно выговаривает сложные русские слова, было тяжело. От старания он то брови приподнимал, то встряхивал головой, прогоняя непослушную челку. Его мучения тянули за собой ненужные воспоминания вчерашнего дня, когда Каору, так же смешно поднимая брови, объяснял, что происходит…
   Свечи трещали. Пламя над головой переводчика прыгало. Светлый день покинул закуток холла, выпустив из углов вечерние сумерки, которые тоже пришли послушать кайдан Каору.
   – Один известный писатель сидел у себя дома и писал книгу о воине Каннай. Он уже давно писал, жена дважды звала его отдохнуть и даже занесла ему чашку чая. Писатель поднес чашку к губам, опустил глаза и увидел там лицо воина. Он хотел кинуть чашку, но руки не слушались его. Писатель закричал от страха. И тогда воин начал говорить. Однажды он так же в своей чашке чая увидел отражение самурая. Воин решил не обращать на это внимание и спокойно выпил чай. В конце дня самурай явился к нему домой. Воин сражался смело, но, как только его меч коснулся самурая, тот исчез. Вскоре к воину явились трое слуг самурая: слуги всегда мстят за своего хозяина. Снова завязался бой. Воин еще рассказывал свою историю, когда писатель заметил, что руки его поднимают чашку к губам. Сам не желая этого, он выпил чай. Через какое-то время к писателю пришел издатель, он хотел посмотреть рукопись. Жена ввела его в комнату. Писателя не было. На столе стояла полная чашка чая. В ней мелькнуло лицо писателя.