Страница:
— Возможно, Лиат настоящая колдунья, она так мастерски тебя приворожила, — высказал предположение Болдуин, слегка похлопывая Ивара по плечу.
— Но зачем же в Кведлинхейме нам было явлено чудо? Зачем Господь мучает нас, явив сокрытое, а потом исчезнув?
Болдуин пожал плечами, взял какую-то посудину, наполнил ее водой и опрокинул себе на голову. Затем встряхнулся, вытер глаза и рот. С носа упала капля воды.
— Господь никогда не оставляет нас. Чудо — у нас в сердце, если мы позволяем ему там остаться. Может быть, Лиат была послана тебе врагом, как сказали на совете. Иначе священники не осудили бы ее, верно? Возможно, она ядовитой стрелой отравила твое сердце, Ивар, и поэтому ты все время печален и сердит. Даже принц обратил на это внимание. Он не захочет видеть тебя в своей свите, если ты не будешь пить, смеяться и петь с нами.
— Пить вино и спать с женщинами каждую ночь, никогда не молиться и тратить все время только на развлечения? Вот уж действительно труд во славу Божию!
Болдуин сунул в рот веточку петрушки, пожевал и выплюнул.
— Откуда нам знать, что угодно Господу, а что нет! Я делаю то, что мне говорят!
— Неправда! Ты сбежал от маркграфини Джудит.
— У меня не было иного выхода, — возразил Болдуин. — Господь руководил мной. Маркграфиня Джудит послала своего предыдущего мужа на войну, заранее зная, что он будет убит, потому что хотела взять в мужья меня. Господь предупредил меня, что через несколько лет она сделает со мной то же самое, когда ей встретится другой молодой и красивый парень.
Погода на улице была чудесная: морозное зимнее утро, яркое солнце. Ивар посмотрел на приятеля.
— Болдуин, во всем королевстве нет мужчины красивее, чем ты.
— А если она захотела бы избавиться от меня иначе? Например, продала бы аретузцам, а те, в свою очередь, могли бы запросто лишить меня мужского достоинства. Они там любят евнухов. Мне об этом еще лорд Хью рассказывал. Так или иначе, я ее не люблю, и не нужна она мне. Я не хочу иметь жену-стерву. Она обращалась со мной как с ломовой лошадью!
— А какой должна быть женщина, на которой ты хотел бы жениться?
Болдуин задумался.
— Я женюсь на девушке, которая будет заботиться обо мне, — сказал он наконец. — Пока я такой не встречал. В любом случае, лучше быть шлюхой принца, чем Джудит. Если ему кажется, что это забавно, — пусть будет так. Почему я должен противиться этому?
— Но это же так скучно.
— Скучно? — Болдуин искренне удивился. — Каждую ночь одна или две женщины, а может, и друг, если тебе надоели девушки. Целыми днями охота, вкусная еда и отличное вино. Песни, танцы, борьба, акробаты, поэты с рассказами о древних сражениях. Как это может быть скучно? Не понимаю!
— О Господи! Это повторяется изо дня в день и будет продолжаться до бесконечности. В конце концов ты останешься ни с чем.
— Одно и то же? Только не говори, что тебе не понравились те акробатки и то, что они выделывали! Лорд Уичман заставил бы их остаться на месяц, если бы мог.
— Но ведь они не остались, правда? Ни одна из них не захотела.
Ивар помнил этих акробаток. Гибкие, полуголые девушки, выполняющие разные трюки на канате, охранялись мужчинами из труппы. Даже принцу не позволено было к ним приблизиться. Труппа уехала, как только получила деньги за свой труд.
— Им не понравилось выступать перед нами, — продолжал Ивар. — Во всяком случае, не больше, чем тебе нравилось играть роль мужа маркграфини Джудит. Животные тоже едят и сношаются, Болдуин! И чем мы отличаемся от животных?
Болдуин заморгал, не зная, что на это возразить. Внезапно в спальне поднялся шум. Эккехард и его друзья весело смеялись и громко разговаривали. Те немногие монахи, которые все еще трудились согласно правилам, заведенным братом Хумиликусом, оставили дела и потянулись в часовню. Часовня оставалась единственным местом, которое Эккехард еще не успел осквернить, развлекаясь с проститутками.
— Поехали! — приказал принц. — Болдуин, мы едем на охоту!
Болдуин схватил Ивара за запястье.
— Мы должны повиноваться ему, — прошептал он. — Иначе он не станет защищать нас.
Болдуин потащил Ивара вслед за принцем. Ивар не сопротивлялся: он не видел иного выхода, кроме как следовать за своим другом. В воротах монастыря их встретил кузен принца, лорд Уичман.
— Вы опоздали, мой маленький кузен! — крикнул он. — Мы должны были выехать еще час назад. Впредь я ждать не буду!
Уичману потребовалось много месяцев, чтобы оправиться от ран, полученных в битве за Гент прошлым летом. В принципе он уже был вполне здоров, только немного хромал. Отец Ивара про таких людей говорил, что они всегда найдут неприятности на свою голову. Фактически Уичман вел все дела в аббатстве, пока Эккехард прожигал жизнь.
Лорд Уичман засмеялся:
— Точно говорю, я вас больше не буду ждать! Есть новости: куманы вторглись в восточные земли. Я собираюсь съездить туда и сразиться с варварами.
— Я с вами, — взмолился Эккехард.
— У вас нет никакого воинского опыта, кузен. Вы будете только мешать.
Эккехард надул губы:
— Откуда у меня появится опыт, если вы никуда меня с собой не берете?
— Теперь вы аббат.
Уичман снова засмеялся, но никто не назвал бы этот смех сердечным. Ивар всегда подозревал, что Уичман недолюбливает своего кузена, но вынужден его терпеть.
Эккехард не сдавался:
— Но вчера вы получили письмо от герцогини Ротрудис, где говорилось, что вы должны вернуться в Остербург и жениться. Что вы ответили?
— Я сжег письмо. — Уичман пожал плечами. — А своей матери сообщу, что никогда не получал подобного послания.
— Об этом я ей говорить не буду, — хитро сказал Эккехард. — Просто напишу ей и расскажу о вашем неповиновении.
Уичман почесал бороду.
— Отлично. Но предупреждаю, это твою, а не мою голову куманы привезут домой как трофей, дорогой кузен. — Он разговаривал довольно грубо. — Ты можешь отправиться со мной с одним условием — подчиняться мне во всем. На войне могут убить, а таких глупцов — и подавно.
Эккехард поразмыслил над условиями кузена и согласился:
— Очень хорошо. Теперь-то мы можем ехать на охоту? Один из вассалов Уичмана подъехал вплотную к лорду и что-то прошептал ему на ухо.
— Ага! — воскликнул Уичман и кивнул. Тут же стражники поставили перед ним на колени какого-то оборванца. — А у меня подарок. Эту рыбку мои люди выловили у ворот прошлой ночью. Он требовал, чтобы его впустили, сказал, что прибыл из Фирсбарга по вашему приказу. Но это всего лишь еще один монах. Не думаю, что он понравится твоим потаскухам. — Уичман ехидно засмеялся, — он не так симпатичен, как остальные.
Голые ноги оборванца были покрыты ранами и мозолями, а волосы взъерошены. Но улыбка освещала его совсем еще юное лицо.
— Эрменрих! — воскликнул Болдуин.
Он обнял друга и подвел к принцу. Эккехард разрешил Эрменриху поцеловать руку, затем отослал от себя — новый знакомый принцу не понравился.
— Ну же, Болдуин, поехали, — сказал Эккехард. — Вы получили то, что хотели. А теперь на охоту.
— Я останусь и присмотрю, чтобы о нем позаботились, — выпалил Ивар.
Принц тотчас согласился. Его не особенно интересовало, чем займется Ивар. Лошади уже переминались с ноги на ногу, ожидая отъезда. Эккехард со свитой двинулся в путь, у всех было великолепное настроение.
Ивар отвел Эрменриха в лечебницу, где в этот час почти никого не было. Один из послушников крайне подозрительно посмотрел на Ивара, но все же выделил Эрменриху постель, протер его больные ноги маслом лаванды, постриг волосы и причесал их. После чего послушник покинул лазарет и, без сомнения, пошел докладывать брату Хумиликусу о новом больном. Ивару было страшно смотреть на ноги Эрменриха: все в ранах, трещинах, мозолях.
— Ты шел всю дорогу пешком? Зимой, в мороз?
— Я шел почти два месяца! — весело воскликнул Эрменрих. — И это было прекрасно! — Он перевернулся на живот, задрал рубашку и показал Ивару спину. Она вся была в рубцах. — В Фирсбарге меня хлестали кнутом каждый день, но я не раскаялся. Я знал, что Господь услышит мои молитвы. — Он снова перевернулся и со вздохом облегчения продолжил: — Лорд Реджинар освободил меня, а затем я пришел сюда, в Гент. Я знал, что Господь поможет мне!
Ивар дал ему эля и хлеба. Из часовни донеслось стройное пение. Эрменрих нарушил молчание:
— У вас служба в такое время?
— Нет. Ты знаешь, что королева Матильда умерла?
— Да, я слышал. Упокой Господь ее душу. Мы молились за нее целую неделю. Потом лорд Реджинар разрешил мне уйти.
— Королева завещала свое состояние принцу Эккехарду, и здешние монахи молятся об успокоении душ умерших людей, упомянутых в книге королевы: о ее родственниках, о тех, кто делал пожертвования в Кведлинхейм или служил там. Эти молитвы читаются почти целый день.
— Я видел, что принц отправился на охоту. Но ведь он теперь настоятель монастыря. Он должен служить Богу, а не охотиться. Почему он ведет себя так легкомысленно? Он обязан молиться о душах умерших, как это делала его бабушка, чтобы своими молитвами помочь им попасть в Покои Света!
— Вижу, брат Ивар решил прийти помолиться. — В дверях появился брат Хумиликус. Ивар всегда вздрагивал, когда тот начинал говорить. — Что это? Еще один бродяга, принятый нашим отцом настоятелем? Но у него речь образованного человека. Вы хотите служить Богу, брат? — спросил он Эрменриха.
Тот подошел к Хумиликусу и поклонился.
— Вы правы, брат. Во имя Владычицы душ наших я пришел сюда. Она воплотила себя в ребенке, рожденном простыми смертными. Этого ребенка Она назвала Своим Сыном, через его страдания мы обретем спасение.
Эрменрих уже привык к тому, что его постоянно били в Фирсбарге. Сейчас он ожидал того же. Но никто его избивать не стал.
— Еретик, — изрек Хумиликус. — Мне следовало сразу об этом догадаться. Но я предпочитаю еретика, который преданно служит Богу, чем аббата, променявшего молитвы на развлечения. Как ваше имя?
— Эрменрих, брат. — В знак уважения он опустился на колени перед Хумиликусом. — Я вижу, что вы верный слуга Бога, даже если что-то не понимаете в учении. Если вы еще не приняли нашу веру, то я буду молиться Господу, и Он приведет вас к правде.
Брат Хумиликус осмотрелся.
— Все встало с ног на голову. Аббат превратил монастырь в публичный дом. Послушники приказывают старшим. Это чудовищно. Только вчера ко мне приходила епископ Саплисия, она жаловалась, что на стенах домов в городе появляются картины, которые, несомненно, дело рук врага рода человеческого…
Им пришлось еще долго терпеть нравоучения брата Хумиликуса. Присутствие Эрменриха помогало Ивару вынести эту пытку. Впервые за долгое время в его сердце закралась надежда. Возможно, еще не все потеряно. Может, он не зря живет на свете, хотя именно так он начал думать в последнее время. Возможно, кроме еды, пьянства и шлюх, все-таки осталось хоть какое-нибудь светлое пятно в его жизни. Но кто же рисует картины в Генте?
Наконец-то брат Хумиликус устал шевелить языком и замолчал. Это обстоятельство обрадовало Ивара и Эрменриха. Хумиликус неохотно разрешил им пойти в часовню и помолиться. Монастырь остался единственной вотчиной Хумиликуса, где он еще мог командовать. Он не любил «мальчиков Эккехарда» — так он их обзывал, когда принц не слышал. Хумиликус уже не пытался включить их в ежедневный круг монашеской жизни. Все они еще были послушниками и не носили монашеских ряс, и стражники беспрепятственно пропускали их через Гент, как и всех, кто держал путь на восток, чтобы проповедовать Учение среди язычников или недавно завоеванных племен. К таким племенам относились редери, салави, полени; поставщики лошадей унгрийцы; рыжеволосые старвики и клан воинов росси. Некоторые из миссионеров оставались на ночь в монастырской гостинице. Если Ивар узнавал об этом, то сбегал с пира, чтобы подслушать их разговоры с братом Хумиликусом о приключениях среди бодинавас — племени людей с плоскими лицами; о том, кто что ел, пил, с кем сражался. Еще путешественники рассказывали про ужасных куманов, которые носили человеческие головы как украшение; о женщинах из племени саздах, готовых убить любого, кто ступит на их территорию; о таинственных женщинах из племени кераитов, которые были настолько могущественными колдуньями, что могли одним взглядом превратить человека в камень.
— Смотри! — еле слышно пробормотал Эрменрих, указывая Ивару на стену. Там была нарисована картина. На ней изображался Господь, с небес правящий миром. Земля находилась в руках святой Эдесии. Рядом с ней — чудесный маленький мальчик, связанный как с Владычицей, так и с человеческим миром. Он слышит Святое Слово из уст Владычицы; он проповедует, и люди верят ему. Его учениками становятся Текла, Матиас, Марк, Люция, Джоанна, Мариан и Петр; вскоре его обвиняют в распространении смуты, и даррийцы берут его в плен; он встречается с императрицей Тайсаннией, а когда он отказывается подчиняться ей, она приговаривает его к смерти. С него заживо снимают кожу, его сердце бросают на землю, и на этом месте вырастают розы.
Ивар и Эрменрих смотрели на картину как зачарованные. Очнувшись, Ивар увидел, что вокруг собрались люди. Кто-то уже возложил цветы в память о святом Дайсане, убитом по приказу императрицы.
Ивар подошел поближе и дотронулся до картины. Ее краски уже потускнели, пройдут дожди, и она исчезнет, но останется в сердцах людей.
Кто же нарисовал ее?
— Стойте, друзья! — крикнул Эрменрих. — Соберитесь вокруг. Я могу раскрыть вам эту тайну. Я знаю правду! Слушайте!
Ивар хотел было остановить его, но наткнулся на девочку лет двенадцати. Она схватила его за локоть и пристально посмотрела в глаза, словно пытаясь что-то прочесть в них. На груди у нее висел Круг Единства.
— Что случилось? — спросил Ивар.
Она потащила его за руку.
— Идем, — сказала она ему.
Эрменрих и не заметил, что Ивар пропал. Он увлекся проповедью людям, собравшимся на площади. Некоторые слушали с явным интересом, другие с презрением, но все равно слушали.
А девочка все вела и вела Ивара за собой.
— Что ты хочешь? — возмущенно спросил он.
Но она шла молча и очень торопилась. Ивар, забыв про Эрменриха, следовал за нею. Они свернули в переулок. Там возле мусорной кучи бегала бездомная собака. Выйдя на улицу, они пошли вдоль стен дворца лорда Уичмана. На стенах развевались яркие знамена: красные и золотые, черные и серебряные. Девочка завела Ивара в небольшой дворик, где на костре закипал чугунок с похлебкой, а рядом сидела малышка лет четырех. Она играла с куклой, сшитой из лоскутов. Маленькая девочка посмотрела на вошедших во двор, хотела было заговорить, но спутница Ивара приложила палец к губам. Они вошли в узкий проход между домами, которые стояли так близко, что, казалось, они соприкасаются крышами. В проулке было темно, и, когда они вышли на солнце, Ивар долго моргал глазами, привыкая к яркому свету.
Возле стены с нарисованной картиной собралось не меньше десяти человек. Девочка потащила Ивара туда. При их появлении горожане расступились в стороны, чтобы Ивар мог подойти. Возле стены стоял человек и дорисовывал картину. Блаженный Дайсан, погибший за неподчинение императрице, восходил в Покои Света, чтобы воссоединиться со своей святой матерью.
Художник повернулся, чтобы обмакнуть кисть в ведерко с краской. И тут Ивар увидел его лицо.
— Зигфрид!
Человек вздрогнул, опрокинул ведерко и уставился на Ивара. Зигфрид почти не изменился, если не считать сломанной челюсти.
— О Боже! Зигфрид! Что ты здесь делаешь? — Ивар подбежал к нему и крепко обнял. — Как тебе удалось покинуть Кведлинхейм?
Зигфрид расплакался. Его нежное лицо светилось счастьем. Руками, перепачканными краской, он показал на свои ноги, словно предлагая прогуляться. Как и у Эрменриха, ноги Зигфрида покрывали ссадины и мозоли.
— Зигфрид, мы были в Кведлинхейме с Болдуином, когда умерла королева Матильда. Мы с ним в бегах — сбежали от маркграфини Джудит. Мы здесь с принцем Эккехардом. А в монастыре мы не решились остаться — боялись, что нас узнают. Мы слышали твою проповедь в церкви. Они выпустили тебя? Как ты здесь оказался?
Зигфрид не отвечал, только улыбался. Зигфрид жил настоящей жизнью, его вера была так глубока, как ни у одного из них. На несколько секунд Ивара охватила злость: почему Зигфрид так уверен в себе, в то время как его терзают сомнения?
Но даже эта злость не помешала Ивару радоваться встрече с другом. Он схватил его за плечи:
— Зигфрид, поговори со мной.
Зигфрид указал на стену и свои руки, затем открыл рот. Языка не было. Отрезан.
— Господи милостивый! — закричал Ивар. — Кто это сделал? Разбойники на дороге?
Зигфрид отрицательно покачал головой.
Ивар чувствовал его дыхание на своем лице. И он понял, что произошло.
— Это сделали в Кведлинхейме?
Зигфрид вздохнул: «Да».
Все достаточно просто: так приказала мать Схоластика, но Зигфрид не возроптал, не озлобился. Так угодно Господу: он лишен языка, но его не заставили замолчать. Ведь язык — это только один из способов общения.
Но Ивар мог говорить, он мог проповедовать, как Эрменрих проповедовал несколько минут назад.
Господь избрал их, сделал свидетелями чуда. Они должны рассказать об этом. Господь создал Землю, так что их труд намного проще. Ивар понимал, что им придется покинуть эти края и отправиться на восток вместе с принцем Эккехардом и лордом Уичманом. Им предстоит отправиться туда, где влияние Церкви не так сильно.
Ивар стоял перед толпой. Девочка, которая привела его сюда, пристально смотрела на него своими огромными глазами, ожидая, что же будет дальше.
Весь мир ждал.
— Друзья мои, — начал он.
«В 287 году: птицы вымерли от чумы. В 323 году: королева отправила младшую дочь в монастырь, чтобы та стала аббатисой. В 402 году: на Синту обрушилась снежная буря, погибли виноградники. Священники, прибывшие из Варре, гостили три недели. В 479 году: в деревнях были замечены странные вещи, видели комету, сверкающую в небе в течение двух месяцев, после этого произошло землетрясение. Крестьяне молили Господа о богатом урожае. В Реджио умер король».
Интересно, какие записи появятся здесь в будущем?
В последние месяцы 729 года: в женском монастыре святой Екатерины от голода умерла королева. В 731 году: королева была убита своим мужем, лордом Айронхедом, после того как родила ребенка, который имел право стать правителем государства. Айронхед стал регентом при младенце.
Могут ли они доверять Хью? Можно ли воспользоваться волшебством, спасая собственные жизни? Может, он говорит правду?
Что есть история? Лишь запись о том, что произошло в каком-то месте. Им не из чего выбирать. Может, так и должно было случиться? Она искала подтверждение этому во многих книгах, училась читать между строк, анализировать примечания на полях. Все это Росвита делала, чтобы ее «История вендийского народа» стала наиболее ясной и понятной. Всегда оставалось что-то, что ей еще только предстояло узнать.
Как говорят, самое простое порой оказывается самым сложным.
Случайно ей на глаза попался текст о смерти императора Тейлефера, сопровождаемый заметками на полях, постепенно переходящими в подробный рассказ. Эта информация, на первый взгляд, не имела смысла: в записи о благородных семействах вплелись странные пометки:
«Харсфорд в герцогстве Фесс, семь камней; Крона в герцогстве Авария, девять камней; Новомо в графстве Тускерна, одиннадцать камней; Терса в герцогстве Фесс, восемь камней».
Росвита слышала, как где-то скребутся мыши. Но тут отворилась дверь в библиотеку.
— Сестра Росвита, можно? Надеюсь, что не помешаю вам.
Росвита отложила рукописи в сторону и улыбнулась:
— Мне показалось, бегают мыши, а потом я вспомнила, что здесь нет мышей. — Она поднялась и подвинула стул, предложив матери Облигатии сесть.
— Мышей у нас предостаточно. Большинство из нас и есть мыши, ползающие взад-вперед.
— Вы верно подметили, матушка.
— Конечно, пути королев и принцев давно известны нам. — Ее рука легла на «Житие святой Радегунды», которое лежало рядом с законченной копией. Рукопись переписывала сестра Петра, но сейчас ее не было в библиотеке. — Что вы решили, сестра Росвита?
— Пока что ничего. У меня возникло еще больше вопросов. Всему виной мое чрезмерное любопытство. Это бремя, данное мне Господом. «Монастырь святого Тьери, герцогство Аркония, четыре камня». Этот монастырь, по-моему, находится недалеко от замка графа Лавастина, не так ли?
— Вы правы, — ответила Облигатия, даже не заглянув в книгу. — Я воспитывалась в монастыре святого Тьери. При этом я никогда не видела Лавастина. Кто сейчас там правит?
— Граф Лавастин, сын Чарльза, внук старшего Лавастина. Его наследник — воспитанный, серьезный молодой человек, лорд Алан. Должна заметить, что он внебрачный ребенок и был принят как наследник только два года назад.
— Вы замечательно знаете историю. У Лавастина не было законных наследников?
— Его дочь от второго брака умерла. А вот еще, — она провела пальцем по странице, — это возле харсфордского монастыря. — Росвита открыла начало книги. — Семь камней, как и здесь. О Господи, Виллам потерял там сына, мальчик пропал среди камней.
— Он умер?
— Не знаю. Молодой Бертольд исчез вместе со своими друзьями. Никто не знает, что с ним случилось, но я всегда предполагала, что он забрел слишком далеко в развалины, и его убили. Теперь не знаю, что и думать. Бедный ребенок. Он мог стать хорошим историком.
— Это так ужасно — пережить своего ребенка.
— Там были каменные короны, не так ли? Когда король Генрих еще был молодым принцем, он потерял в Терсе свою возлюбленную из народа Аои, которая родила ему сына, Сангланта. Она также исчезла среди камней. — Росвита пролистала книгу, нашла нужную страницу и начала читать вслух: — «Бриенак в поместье лорда Жозелина в Салии, семь камней. И еще семь камней в руинах Картиако». Я не знала, что каменных корон так много.
— Да, и никто не знает точно, сколько их. Узнаёшь, только когда видишь. То, что на виду, найти труднее всего.
— Они были построены сотни лет назад, еще до становления Даррийской империи. Летописцы уже тогда считали их очень древними. Они полагали, что миллионы лет назад на земле обитали великаны. Никто не знает, как появились эти каменные короны и кто их построил.
— А вы как думаете, кто их создал?
— Возможно, и в самом деле великаны. Но если это были люди таких внушительных размеров, тогда почему мы ни разу не нашли дворцов, замков, где бы они жили? Я думаю, лорд Хью прав, это дело рук Аои. — Росвите было трудно об этом говорить: если слова Хью окажутся правдой, то у нее уже не будет морального права осуждать его. — Но даже если это и так, их секреты безвозвратно утеряны, и мы об этом никогда не узнаем.
В стенах монастыря царили тишина и покой, солнце уже скрылось, и стало совсем темно. Росвита осознала это, взглянув на летопись женского монастыря и не сумев разобрать буквы.
— Я не хочу, чтобы мои тайны ушли в могилу вместе со мной, — сказала мать Облигатия. Она погладила Росвиту по голове. — Я хранила их в своем сердце много лет, но эта книга — знак. — Она наугад открыла «Житие святой Радегунды» и начала читать: — «Когда придворные дамы прибыли в Баральх, они привезли с собой одежду из тончайшего шелка страны Катай, вышитую золотыми и серебряными нитями. Но благословенная Радегунда не стала носить эту одежду, она не желала предстать перед императором в одежде, украшенной золотом и серебром, а хотела прийти в бедном платье, вытканном из листьев крапивы. И женщины испугались. Они боялись, что гнев императора обрушится на них за то, что они привели Радегунду в платье, достойном нищенки, а не королевы. Но даже в нищей одежде Радегунда была прекраснее всех, и даже суровые собаки императора склонились перед ней, признавая ее святость».
Голос Облигатии дрогнул. Она закрыла глаза. Судя по всему, даже небольшое усилие утомило ее. На лице матушки появились морщины, но кожа оставалась такой мягкой и белой, словно она большую часть своей жизни провела в помещении. Ее руки были как у благородной дамы, нежные, мягкие, без мозолей, но до сих пор сильные.
— Брат Фиделиус провел последние дни своей жизни в монастыре в Харсфорде, — сказала Росвита, чувствуя, что книга всколыхнула в Облигатии бурю эмоций. О чем матушка думала в тот момент? — Должно быть, ему исполнилось не меньше ста лет, когда я последний раз разговаривала с ним. Он отдал мне книгу перед самой смертью. Это был последний подарок в его жизни, последнее свидетельство.
— Действительно, это было его свидетельство, — проговорила Облигатия сдавленным голосом. — Я живу на этом свете достаточно долго, и в конце своей жизни я хочу понять то, что брат Фиделиус понял давно…
— Вы говорите загадками, матушка, — ровно произнесла Росвита, но сердце у нее сильно билось.
— Мне кажется, тем летом я попала под влияние чьих-то чар. Он годился мне в отцы, ему уже исполнилось пятьдесят, а мне было около пятнадцати. Он был добр, но всегда печален, а я была совсем одна в мире. Послушницам монастыря святого Тьери никогда не позволялось покидать стены обители. Меня вырвали из единственного родного мне места на земле и отправили в Салию. Я едва понимала их язык. Я дала клятву послушницы, ведь ничего другого в тот момент в жизни и не знала. Те клятвы были достаточно просты, чтобы от них отказаться.
— Но зачем же в Кведлинхейме нам было явлено чудо? Зачем Господь мучает нас, явив сокрытое, а потом исчезнув?
Болдуин пожал плечами, взял какую-то посудину, наполнил ее водой и опрокинул себе на голову. Затем встряхнулся, вытер глаза и рот. С носа упала капля воды.
— Господь никогда не оставляет нас. Чудо — у нас в сердце, если мы позволяем ему там остаться. Может быть, Лиат была послана тебе врагом, как сказали на совете. Иначе священники не осудили бы ее, верно? Возможно, она ядовитой стрелой отравила твое сердце, Ивар, и поэтому ты все время печален и сердит. Даже принц обратил на это внимание. Он не захочет видеть тебя в своей свите, если ты не будешь пить, смеяться и петь с нами.
— Пить вино и спать с женщинами каждую ночь, никогда не молиться и тратить все время только на развлечения? Вот уж действительно труд во славу Божию!
Болдуин сунул в рот веточку петрушки, пожевал и выплюнул.
— Откуда нам знать, что угодно Господу, а что нет! Я делаю то, что мне говорят!
— Неправда! Ты сбежал от маркграфини Джудит.
— У меня не было иного выхода, — возразил Болдуин. — Господь руководил мной. Маркграфиня Джудит послала своего предыдущего мужа на войну, заранее зная, что он будет убит, потому что хотела взять в мужья меня. Господь предупредил меня, что через несколько лет она сделает со мной то же самое, когда ей встретится другой молодой и красивый парень.
Погода на улице была чудесная: морозное зимнее утро, яркое солнце. Ивар посмотрел на приятеля.
— Болдуин, во всем королевстве нет мужчины красивее, чем ты.
— А если она захотела бы избавиться от меня иначе? Например, продала бы аретузцам, а те, в свою очередь, могли бы запросто лишить меня мужского достоинства. Они там любят евнухов. Мне об этом еще лорд Хью рассказывал. Так или иначе, я ее не люблю, и не нужна она мне. Я не хочу иметь жену-стерву. Она обращалась со мной как с ломовой лошадью!
— А какой должна быть женщина, на которой ты хотел бы жениться?
Болдуин задумался.
— Я женюсь на девушке, которая будет заботиться обо мне, — сказал он наконец. — Пока я такой не встречал. В любом случае, лучше быть шлюхой принца, чем Джудит. Если ему кажется, что это забавно, — пусть будет так. Почему я должен противиться этому?
— Но это же так скучно.
— Скучно? — Болдуин искренне удивился. — Каждую ночь одна или две женщины, а может, и друг, если тебе надоели девушки. Целыми днями охота, вкусная еда и отличное вино. Песни, танцы, борьба, акробаты, поэты с рассказами о древних сражениях. Как это может быть скучно? Не понимаю!
— О Господи! Это повторяется изо дня в день и будет продолжаться до бесконечности. В конце концов ты останешься ни с чем.
— Одно и то же? Только не говори, что тебе не понравились те акробатки и то, что они выделывали! Лорд Уичман заставил бы их остаться на месяц, если бы мог.
— Но ведь они не остались, правда? Ни одна из них не захотела.
Ивар помнил этих акробаток. Гибкие, полуголые девушки, выполняющие разные трюки на канате, охранялись мужчинами из труппы. Даже принцу не позволено было к ним приблизиться. Труппа уехала, как только получила деньги за свой труд.
— Им не понравилось выступать перед нами, — продолжал Ивар. — Во всяком случае, не больше, чем тебе нравилось играть роль мужа маркграфини Джудит. Животные тоже едят и сношаются, Болдуин! И чем мы отличаемся от животных?
Болдуин заморгал, не зная, что на это возразить. Внезапно в спальне поднялся шум. Эккехард и его друзья весело смеялись и громко разговаривали. Те немногие монахи, которые все еще трудились согласно правилам, заведенным братом Хумиликусом, оставили дела и потянулись в часовню. Часовня оставалась единственным местом, которое Эккехард еще не успел осквернить, развлекаясь с проститутками.
— Поехали! — приказал принц. — Болдуин, мы едем на охоту!
Болдуин схватил Ивара за запястье.
— Мы должны повиноваться ему, — прошептал он. — Иначе он не станет защищать нас.
Болдуин потащил Ивара вслед за принцем. Ивар не сопротивлялся: он не видел иного выхода, кроме как следовать за своим другом. В воротах монастыря их встретил кузен принца, лорд Уичман.
— Вы опоздали, мой маленький кузен! — крикнул он. — Мы должны были выехать еще час назад. Впредь я ждать не буду!
Уичману потребовалось много месяцев, чтобы оправиться от ран, полученных в битве за Гент прошлым летом. В принципе он уже был вполне здоров, только немного хромал. Отец Ивара про таких людей говорил, что они всегда найдут неприятности на свою голову. Фактически Уичман вел все дела в аббатстве, пока Эккехард прожигал жизнь.
Лорд Уичман засмеялся:
— Точно говорю, я вас больше не буду ждать! Есть новости: куманы вторглись в восточные земли. Я собираюсь съездить туда и сразиться с варварами.
— Я с вами, — взмолился Эккехард.
— У вас нет никакого воинского опыта, кузен. Вы будете только мешать.
Эккехард надул губы:
— Откуда у меня появится опыт, если вы никуда меня с собой не берете?
— Теперь вы аббат.
Уичман снова засмеялся, но никто не назвал бы этот смех сердечным. Ивар всегда подозревал, что Уичман недолюбливает своего кузена, но вынужден его терпеть.
Эккехард не сдавался:
— Но вчера вы получили письмо от герцогини Ротрудис, где говорилось, что вы должны вернуться в Остербург и жениться. Что вы ответили?
— Я сжег письмо. — Уичман пожал плечами. — А своей матери сообщу, что никогда не получал подобного послания.
— Об этом я ей говорить не буду, — хитро сказал Эккехард. — Просто напишу ей и расскажу о вашем неповиновении.
Уичман почесал бороду.
— Отлично. Но предупреждаю, это твою, а не мою голову куманы привезут домой как трофей, дорогой кузен. — Он разговаривал довольно грубо. — Ты можешь отправиться со мной с одним условием — подчиняться мне во всем. На войне могут убить, а таких глупцов — и подавно.
Эккехард поразмыслил над условиями кузена и согласился:
— Очень хорошо. Теперь-то мы можем ехать на охоту? Один из вассалов Уичмана подъехал вплотную к лорду и что-то прошептал ему на ухо.
— Ага! — воскликнул Уичман и кивнул. Тут же стражники поставили перед ним на колени какого-то оборванца. — А у меня подарок. Эту рыбку мои люди выловили у ворот прошлой ночью. Он требовал, чтобы его впустили, сказал, что прибыл из Фирсбарга по вашему приказу. Но это всего лишь еще один монах. Не думаю, что он понравится твоим потаскухам. — Уичман ехидно засмеялся, — он не так симпатичен, как остальные.
Голые ноги оборванца были покрыты ранами и мозолями, а волосы взъерошены. Но улыбка освещала его совсем еще юное лицо.
— Эрменрих! — воскликнул Болдуин.
Он обнял друга и подвел к принцу. Эккехард разрешил Эрменриху поцеловать руку, затем отослал от себя — новый знакомый принцу не понравился.
— Ну же, Болдуин, поехали, — сказал Эккехард. — Вы получили то, что хотели. А теперь на охоту.
— Я останусь и присмотрю, чтобы о нем позаботились, — выпалил Ивар.
Принц тотчас согласился. Его не особенно интересовало, чем займется Ивар. Лошади уже переминались с ноги на ногу, ожидая отъезда. Эккехард со свитой двинулся в путь, у всех было великолепное настроение.
Ивар отвел Эрменриха в лечебницу, где в этот час почти никого не было. Один из послушников крайне подозрительно посмотрел на Ивара, но все же выделил Эрменриху постель, протер его больные ноги маслом лаванды, постриг волосы и причесал их. После чего послушник покинул лазарет и, без сомнения, пошел докладывать брату Хумиликусу о новом больном. Ивару было страшно смотреть на ноги Эрменриха: все в ранах, трещинах, мозолях.
— Ты шел всю дорогу пешком? Зимой, в мороз?
— Я шел почти два месяца! — весело воскликнул Эрменрих. — И это было прекрасно! — Он перевернулся на живот, задрал рубашку и показал Ивару спину. Она вся была в рубцах. — В Фирсбарге меня хлестали кнутом каждый день, но я не раскаялся. Я знал, что Господь услышит мои молитвы. — Он снова перевернулся и со вздохом облегчения продолжил: — Лорд Реджинар освободил меня, а затем я пришел сюда, в Гент. Я знал, что Господь поможет мне!
Ивар дал ему эля и хлеба. Из часовни донеслось стройное пение. Эрменрих нарушил молчание:
— У вас служба в такое время?
— Нет. Ты знаешь, что королева Матильда умерла?
— Да, я слышал. Упокой Господь ее душу. Мы молились за нее целую неделю. Потом лорд Реджинар разрешил мне уйти.
— Королева завещала свое состояние принцу Эккехарду, и здешние монахи молятся об успокоении душ умерших людей, упомянутых в книге королевы: о ее родственниках, о тех, кто делал пожертвования в Кведлинхейм или служил там. Эти молитвы читаются почти целый день.
— Я видел, что принц отправился на охоту. Но ведь он теперь настоятель монастыря. Он должен служить Богу, а не охотиться. Почему он ведет себя так легкомысленно? Он обязан молиться о душах умерших, как это делала его бабушка, чтобы своими молитвами помочь им попасть в Покои Света!
— Вижу, брат Ивар решил прийти помолиться. — В дверях появился брат Хумиликус. Ивар всегда вздрагивал, когда тот начинал говорить. — Что это? Еще один бродяга, принятый нашим отцом настоятелем? Но у него речь образованного человека. Вы хотите служить Богу, брат? — спросил он Эрменриха.
Тот подошел к Хумиликусу и поклонился.
— Вы правы, брат. Во имя Владычицы душ наших я пришел сюда. Она воплотила себя в ребенке, рожденном простыми смертными. Этого ребенка Она назвала Своим Сыном, через его страдания мы обретем спасение.
Эрменрих уже привык к тому, что его постоянно били в Фирсбарге. Сейчас он ожидал того же. Но никто его избивать не стал.
— Еретик, — изрек Хумиликус. — Мне следовало сразу об этом догадаться. Но я предпочитаю еретика, который преданно служит Богу, чем аббата, променявшего молитвы на развлечения. Как ваше имя?
— Эрменрих, брат. — В знак уважения он опустился на колени перед Хумиликусом. — Я вижу, что вы верный слуга Бога, даже если что-то не понимаете в учении. Если вы еще не приняли нашу веру, то я буду молиться Господу, и Он приведет вас к правде.
Брат Хумиликус осмотрелся.
— Все встало с ног на голову. Аббат превратил монастырь в публичный дом. Послушники приказывают старшим. Это чудовищно. Только вчера ко мне приходила епископ Саплисия, она жаловалась, что на стенах домов в городе появляются картины, которые, несомненно, дело рук врага рода человеческого…
Им пришлось еще долго терпеть нравоучения брата Хумиликуса. Присутствие Эрменриха помогало Ивару вынести эту пытку. Впервые за долгое время в его сердце закралась надежда. Возможно, еще не все потеряно. Может, он не зря живет на свете, хотя именно так он начал думать в последнее время. Возможно, кроме еды, пьянства и шлюх, все-таки осталось хоть какое-нибудь светлое пятно в его жизни. Но кто же рисует картины в Генте?
Наконец-то брат Хумиликус устал шевелить языком и замолчал. Это обстоятельство обрадовало Ивара и Эрменриха. Хумиликус неохотно разрешил им пойти в часовню и помолиться. Монастырь остался единственной вотчиной Хумиликуса, где он еще мог командовать. Он не любил «мальчиков Эккехарда» — так он их обзывал, когда принц не слышал. Хумиликус уже не пытался включить их в ежедневный круг монашеской жизни. Все они еще были послушниками и не носили монашеских ряс, и стражники беспрепятственно пропускали их через Гент, как и всех, кто держал путь на восток, чтобы проповедовать Учение среди язычников или недавно завоеванных племен. К таким племенам относились редери, салави, полени; поставщики лошадей унгрийцы; рыжеволосые старвики и клан воинов росси. Некоторые из миссионеров оставались на ночь в монастырской гостинице. Если Ивар узнавал об этом, то сбегал с пира, чтобы подслушать их разговоры с братом Хумиликусом о приключениях среди бодинавас — племени людей с плоскими лицами; о том, кто что ел, пил, с кем сражался. Еще путешественники рассказывали про ужасных куманов, которые носили человеческие головы как украшение; о женщинах из племени саздах, готовых убить любого, кто ступит на их территорию; о таинственных женщинах из племени кераитов, которые были настолько могущественными колдуньями, что могли одним взглядом превратить человека в камень.
— Смотри! — еле слышно пробормотал Эрменрих, указывая Ивару на стену. Там была нарисована картина. На ней изображался Господь, с небес правящий миром. Земля находилась в руках святой Эдесии. Рядом с ней — чудесный маленький мальчик, связанный как с Владычицей, так и с человеческим миром. Он слышит Святое Слово из уст Владычицы; он проповедует, и люди верят ему. Его учениками становятся Текла, Матиас, Марк, Люция, Джоанна, Мариан и Петр; вскоре его обвиняют в распространении смуты, и даррийцы берут его в плен; он встречается с императрицей Тайсаннией, а когда он отказывается подчиняться ей, она приговаривает его к смерти. С него заживо снимают кожу, его сердце бросают на землю, и на этом месте вырастают розы.
Ивар и Эрменрих смотрели на картину как зачарованные. Очнувшись, Ивар увидел, что вокруг собрались люди. Кто-то уже возложил цветы в память о святом Дайсане, убитом по приказу императрицы.
Ивар подошел поближе и дотронулся до картины. Ее краски уже потускнели, пройдут дожди, и она исчезнет, но останется в сердцах людей.
Кто же нарисовал ее?
— Стойте, друзья! — крикнул Эрменрих. — Соберитесь вокруг. Я могу раскрыть вам эту тайну. Я знаю правду! Слушайте!
Ивар хотел было остановить его, но наткнулся на девочку лет двенадцати. Она схватила его за локоть и пристально посмотрела в глаза, словно пытаясь что-то прочесть в них. На груди у нее висел Круг Единства.
— Что случилось? — спросил Ивар.
Она потащила его за руку.
— Идем, — сказала она ему.
Эрменрих и не заметил, что Ивар пропал. Он увлекся проповедью людям, собравшимся на площади. Некоторые слушали с явным интересом, другие с презрением, но все равно слушали.
А девочка все вела и вела Ивара за собой.
— Что ты хочешь? — возмущенно спросил он.
Но она шла молча и очень торопилась. Ивар, забыв про Эрменриха, следовал за нею. Они свернули в переулок. Там возле мусорной кучи бегала бездомная собака. Выйдя на улицу, они пошли вдоль стен дворца лорда Уичмана. На стенах развевались яркие знамена: красные и золотые, черные и серебряные. Девочка завела Ивара в небольшой дворик, где на костре закипал чугунок с похлебкой, а рядом сидела малышка лет четырех. Она играла с куклой, сшитой из лоскутов. Маленькая девочка посмотрела на вошедших во двор, хотела было заговорить, но спутница Ивара приложила палец к губам. Они вошли в узкий проход между домами, которые стояли так близко, что, казалось, они соприкасаются крышами. В проулке было темно, и, когда они вышли на солнце, Ивар долго моргал глазами, привыкая к яркому свету.
Возле стены с нарисованной картиной собралось не меньше десяти человек. Девочка потащила Ивара туда. При их появлении горожане расступились в стороны, чтобы Ивар мог подойти. Возле стены стоял человек и дорисовывал картину. Блаженный Дайсан, погибший за неподчинение императрице, восходил в Покои Света, чтобы воссоединиться со своей святой матерью.
Художник повернулся, чтобы обмакнуть кисть в ведерко с краской. И тут Ивар увидел его лицо.
— Зигфрид!
Человек вздрогнул, опрокинул ведерко и уставился на Ивара. Зигфрид почти не изменился, если не считать сломанной челюсти.
— О Боже! Зигфрид! Что ты здесь делаешь? — Ивар подбежал к нему и крепко обнял. — Как тебе удалось покинуть Кведлинхейм?
Зигфрид расплакался. Его нежное лицо светилось счастьем. Руками, перепачканными краской, он показал на свои ноги, словно предлагая прогуляться. Как и у Эрменриха, ноги Зигфрида покрывали ссадины и мозоли.
— Зигфрид, мы были в Кведлинхейме с Болдуином, когда умерла королева Матильда. Мы с ним в бегах — сбежали от маркграфини Джудит. Мы здесь с принцем Эккехардом. А в монастыре мы не решились остаться — боялись, что нас узнают. Мы слышали твою проповедь в церкви. Они выпустили тебя? Как ты здесь оказался?
Зигфрид не отвечал, только улыбался. Зигфрид жил настоящей жизнью, его вера была так глубока, как ни у одного из них. На несколько секунд Ивара охватила злость: почему Зигфрид так уверен в себе, в то время как его терзают сомнения?
Но даже эта злость не помешала Ивару радоваться встрече с другом. Он схватил его за плечи:
— Зигфрид, поговори со мной.
Зигфрид указал на стену и свои руки, затем открыл рот. Языка не было. Отрезан.
— Господи милостивый! — закричал Ивар. — Кто это сделал? Разбойники на дороге?
Зигфрид отрицательно покачал головой.
Ивар чувствовал его дыхание на своем лице. И он понял, что произошло.
— Это сделали в Кведлинхейме?
Зигфрид вздохнул: «Да».
Все достаточно просто: так приказала мать Схоластика, но Зигфрид не возроптал, не озлобился. Так угодно Господу: он лишен языка, но его не заставили замолчать. Ведь язык — это только один из способов общения.
Но Ивар мог говорить, он мог проповедовать, как Эрменрих проповедовал несколько минут назад.
Господь избрал их, сделал свидетелями чуда. Они должны рассказать об этом. Господь создал Землю, так что их труд намного проще. Ивар понимал, что им придется покинуть эти края и отправиться на восток вместе с принцем Эккехардом и лордом Уичманом. Им предстоит отправиться туда, где влияние Церкви не так сильно.
Ивар стоял перед толпой. Девочка, которая привела его сюда, пристально смотрела на него своими огромными глазами, ожидая, что же будет дальше.
Весь мир ждал.
— Друзья мои, — начал он.
4
Росвита сидела в библиотеке, листая хроники монастыря святой Екатерины. В основном записи были самыми обычными.«В 287 году: птицы вымерли от чумы. В 323 году: королева отправила младшую дочь в монастырь, чтобы та стала аббатисой. В 402 году: на Синту обрушилась снежная буря, погибли виноградники. Священники, прибывшие из Варре, гостили три недели. В 479 году: в деревнях были замечены странные вещи, видели комету, сверкающую в небе в течение двух месяцев, после этого произошло землетрясение. Крестьяне молили Господа о богатом урожае. В Реджио умер король».
Интересно, какие записи появятся здесь в будущем?
В последние месяцы 729 года: в женском монастыре святой Екатерины от голода умерла королева. В 731 году: королева была убита своим мужем, лордом Айронхедом, после того как родила ребенка, который имел право стать правителем государства. Айронхед стал регентом при младенце.
Могут ли они доверять Хью? Можно ли воспользоваться волшебством, спасая собственные жизни? Может, он говорит правду?
Что есть история? Лишь запись о том, что произошло в каком-то месте. Им не из чего выбирать. Может, так и должно было случиться? Она искала подтверждение этому во многих книгах, училась читать между строк, анализировать примечания на полях. Все это Росвита делала, чтобы ее «История вендийского народа» стала наиболее ясной и понятной. Всегда оставалось что-то, что ей еще только предстояло узнать.
Как говорят, самое простое порой оказывается самым сложным.
Случайно ей на глаза попался текст о смерти императора Тейлефера, сопровождаемый заметками на полях, постепенно переходящими в подробный рассказ. Эта информация, на первый взгляд, не имела смысла: в записи о благородных семействах вплелись странные пометки:
«Харсфорд в герцогстве Фесс, семь камней; Крона в герцогстве Авария, девять камней; Новомо в графстве Тускерна, одиннадцать камней; Терса в герцогстве Фесс, восемь камней».
Росвита слышала, как где-то скребутся мыши. Но тут отворилась дверь в библиотеку.
— Сестра Росвита, можно? Надеюсь, что не помешаю вам.
Росвита отложила рукописи в сторону и улыбнулась:
— Мне показалось, бегают мыши, а потом я вспомнила, что здесь нет мышей. — Она поднялась и подвинула стул, предложив матери Облигатии сесть.
— Мышей у нас предостаточно. Большинство из нас и есть мыши, ползающие взад-вперед.
— Вы верно подметили, матушка.
— Конечно, пути королев и принцев давно известны нам. — Ее рука легла на «Житие святой Радегунды», которое лежало рядом с законченной копией. Рукопись переписывала сестра Петра, но сейчас ее не было в библиотеке. — Что вы решили, сестра Росвита?
— Пока что ничего. У меня возникло еще больше вопросов. Всему виной мое чрезмерное любопытство. Это бремя, данное мне Господом. «Монастырь святого Тьери, герцогство Аркония, четыре камня». Этот монастырь, по-моему, находится недалеко от замка графа Лавастина, не так ли?
— Вы правы, — ответила Облигатия, даже не заглянув в книгу. — Я воспитывалась в монастыре святого Тьери. При этом я никогда не видела Лавастина. Кто сейчас там правит?
— Граф Лавастин, сын Чарльза, внук старшего Лавастина. Его наследник — воспитанный, серьезный молодой человек, лорд Алан. Должна заметить, что он внебрачный ребенок и был принят как наследник только два года назад.
— Вы замечательно знаете историю. У Лавастина не было законных наследников?
— Его дочь от второго брака умерла. А вот еще, — она провела пальцем по странице, — это возле харсфордского монастыря. — Росвита открыла начало книги. — Семь камней, как и здесь. О Господи, Виллам потерял там сына, мальчик пропал среди камней.
— Он умер?
— Не знаю. Молодой Бертольд исчез вместе со своими друзьями. Никто не знает, что с ним случилось, но я всегда предполагала, что он забрел слишком далеко в развалины, и его убили. Теперь не знаю, что и думать. Бедный ребенок. Он мог стать хорошим историком.
— Это так ужасно — пережить своего ребенка.
— Там были каменные короны, не так ли? Когда король Генрих еще был молодым принцем, он потерял в Терсе свою возлюбленную из народа Аои, которая родила ему сына, Сангланта. Она также исчезла среди камней. — Росвита пролистала книгу, нашла нужную страницу и начала читать вслух: — «Бриенак в поместье лорда Жозелина в Салии, семь камней. И еще семь камней в руинах Картиако». Я не знала, что каменных корон так много.
— Да, и никто не знает точно, сколько их. Узнаёшь, только когда видишь. То, что на виду, найти труднее всего.
— Они были построены сотни лет назад, еще до становления Даррийской империи. Летописцы уже тогда считали их очень древними. Они полагали, что миллионы лет назад на земле обитали великаны. Никто не знает, как появились эти каменные короны и кто их построил.
— А вы как думаете, кто их создал?
— Возможно, и в самом деле великаны. Но если это были люди таких внушительных размеров, тогда почему мы ни разу не нашли дворцов, замков, где бы они жили? Я думаю, лорд Хью прав, это дело рук Аои. — Росвите было трудно об этом говорить: если слова Хью окажутся правдой, то у нее уже не будет морального права осуждать его. — Но даже если это и так, их секреты безвозвратно утеряны, и мы об этом никогда не узнаем.
В стенах монастыря царили тишина и покой, солнце уже скрылось, и стало совсем темно. Росвита осознала это, взглянув на летопись женского монастыря и не сумев разобрать буквы.
— Я не хочу, чтобы мои тайны ушли в могилу вместе со мной, — сказала мать Облигатия. Она погладила Росвиту по голове. — Я хранила их в своем сердце много лет, но эта книга — знак. — Она наугад открыла «Житие святой Радегунды» и начала читать: — «Когда придворные дамы прибыли в Баральх, они привезли с собой одежду из тончайшего шелка страны Катай, вышитую золотыми и серебряными нитями. Но благословенная Радегунда не стала носить эту одежду, она не желала предстать перед императором в одежде, украшенной золотом и серебром, а хотела прийти в бедном платье, вытканном из листьев крапивы. И женщины испугались. Они боялись, что гнев императора обрушится на них за то, что они привели Радегунду в платье, достойном нищенки, а не королевы. Но даже в нищей одежде Радегунда была прекраснее всех, и даже суровые собаки императора склонились перед ней, признавая ее святость».
Голос Облигатии дрогнул. Она закрыла глаза. Судя по всему, даже небольшое усилие утомило ее. На лице матушки появились морщины, но кожа оставалась такой мягкой и белой, словно она большую часть своей жизни провела в помещении. Ее руки были как у благородной дамы, нежные, мягкие, без мозолей, но до сих пор сильные.
— Брат Фиделиус провел последние дни своей жизни в монастыре в Харсфорде, — сказала Росвита, чувствуя, что книга всколыхнула в Облигатии бурю эмоций. О чем матушка думала в тот момент? — Должно быть, ему исполнилось не меньше ста лет, когда я последний раз разговаривала с ним. Он отдал мне книгу перед самой смертью. Это был последний подарок в его жизни, последнее свидетельство.
— Действительно, это было его свидетельство, — проговорила Облигатия сдавленным голосом. — Я живу на этом свете достаточно долго, и в конце своей жизни я хочу понять то, что брат Фиделиус понял давно…
— Вы говорите загадками, матушка, — ровно произнесла Росвита, но сердце у нее сильно билось.
— Мне кажется, тем летом я попала под влияние чьих-то чар. Он годился мне в отцы, ему уже исполнилось пятьдесят, а мне было около пятнадцати. Он был добр, но всегда печален, а я была совсем одна в мире. Послушницам монастыря святого Тьери никогда не позволялось покидать стены обители. Меня вырвали из единственного родного мне места на земле и отправили в Салию. Я едва понимала их язык. Я дала клятву послушницы, ведь ничего другого в тот момент в жизни и не знала. Те клятвы были достаточно просты, чтобы от них отказаться.