Поэтому же и палисады, служившие им прежде оградой, были почти совершенно уничтожены, а немногие уцелевшие еще хижины сделались скорее достоянием ветра и дождя, чем приютом для несчастных, которых могли бы привести сюда или печальное стечение обстоятельств, или их злосчастная звезда.
Несмотря на это, в тот день, когда начинается наш рассказ, сильное оживление царило в деревушке, обыкновенно такой пустынной и угрюмой.
Часов около семи вечера, английский отряд, состоявший из трехсот человек, наполовину белых, наполовину краснокожих, поднялся по холму и вступил в деревню, где солдаты сейчас же начали устраиваться на ночь. Отряд этот был послан по приказанию Денвиди, губернатора Виргинии, и составлял часть войска, которому поручено было захватить земли по Огио и устроить здесь форт; но французы узнали о выступлении англичан и заставили их горько раскаяться в нарушении чужих прав, установленных законами и освященных обычаем.
В одной из менее развалившихся хижин, поправленных на скорую руку, находились два английских офицера.
Это были командир отряда и его лейтенант.
Сидя друг перед другом, перед огнем, который был необходим, благодаря свежей ночи, они вели оживленную беседу и в то же время с аппетитом уничтожали большой кусок жареной дичи, которую они запивали виски, разбавленным водой.
Командир, молодой человек, лет двадцати двух, не больше, был не кто иной, как майор виргинской милиции Вашингтон, тот самый Вашингтон, который впоследствии так прославился освобождением своей родины от английского ига.
Но в это время английский майор Вашингтон был далек от того, чтобы мечтать о той роли, которую Провидение судило ему играть в будущем.
Он едва только вышел из отроческого возраста.
Высокий, хорошо сложенный, с элегантными манерами, он казался во всех отношениях настоящим джентльменом. При этом у него были очень красивые черты лица. Греческий нос, задумчивые и меланхоличные глаза и тонкие губы над резко очерченным подбородком говорили о твердом, решительном характере английского майора и невольно обращали на него внимание тех, кому приходилось иметь с ним дело. Он внушал к себе уважение с первого же взгляда.
На нем ловко сидел военный мундир, и, несмотря на его молодые годы, в нем сразу виден был начальник отряда, расположившегося в гуронской деревушке.
Полнейший контраст с ним представлял прапорщик Уард.
Это был солдат в полном смысле этого слова. Высокий, сухощавый, хладнокровный и неустрашимый, как его шпага, он обладал всеми качествами, необходимыми для исполнительного офицера.
Для полной характеристики этого офицера необходимо прибавить еще следующее.
Прапорщик Уард, набитый, как и все европейцы того времени, глупыми предрассудками о расах и кастах, чувствовал себя глубоко униженным и посрамленным благодаря тому, что состоял под начальством майора Вашингтона. Он негодовал не только потому, что ему, пятидесятилетнему человеку, приходится повиноваться двадцатидвухлетнему юноше, но еще и потому, что он — англичанин, состоял под командой креола — факт неслыханный со времени основания английских колоний в Америке.
Все это, вместе взятое, составляло срам и стыд для прапорщика Уарда. Несмотря на все старания, он не мог скрыть удара, нанесенного его гордости и тщеславию.
Попав в плен к французам при взятии ими Маленького форта, выстроенного на берегу Огио, он был отведен в форт
Дюкэн, где и содержался пленником под честное слово. Но, благодаря установившемуся образу действий англичан в Америке, он и не думал вовсе о том, что обязан сдержать данное им обещание.
Ровно восемь дней тому назад он бежал из форта и присоединился к английскому отряду, мечтая об отмщении за поражение, нанесенное ему и его солдатам.
Его дурное расположение духа увеличивалось еще вследствие укоров совести — хотя прапорщик Уард и был сыном Альбиона, но тем не менее у него была и совесть.
Уард только и думал о той минуте, когда ему представится случай жестоко отомстить за все, что ему, по его мнению, пришлось вынести во время сорокавосьмидневного плена, когда он пользовался свободой только на словах.
Но французы — такие жестокие и неумолимые враги Англии!
Оканчивая ужин, прапорщик, по крайней мере, в двадцатый раз рассказывал своему начальнику о перенесенных им притеснениях во время нахождения в плену и о том, каким опасностям он подвергался во время бегства по пустыне.
Майор Вашингтон, по-видимому, с глубоким вниманием слушал его, хотя чуть заметная улыбка по временам и подергивала углы его губ. Прапорщик, в пылу своего рассказа даже и не подозревал, что за этим притворным вниманием скрывалась ни перед чем не останавливающаяся воля.
Если бы молодой офицер не имел основательной причины слушать болтовню старого вояки, он давным-давно бы отделался от него под каким-нибудь предлогом.
Когда Уард окончил, наконец, свое повествование, начальник дал ему время подумать о пережитых им несчастьях.
— Итак, сэр, — холодно сказал наконец Вашингтон, — вам пришлось немало страдать по вине французов?
— Да, господин майор, — отвечал пылко прапорщик, — очень много!
— И вы злы за это на них?
— Как и каждый настоящий англичанин.
Сардоническая улыбка снова появилась на устах молодого офицера. Может быть, он думал в эту минуту про себя, что если англичане считают себя вправе ненавидеть французов, то американцы, со своей стороны, имеют также полное право ненавидеть англичан.
Старый прапорщик, между тем, продолжал:
— Я поклялся в непримиримой ненависти к этим проклятым любителям супа и надеюсь исполнить свою клятву на днях.
— Когда? — спросил Вашингтон, не изменяя своего равнодушного тона.
— Черт возьми! Как только будет объявлена война.
— Что вы сказали, мистер Уард?
— Я говорю: как только война…
Молодой человек не дал докончить фразу Уарду, совершенно сбитому с толку восклицанием своего начальника, и прапорщик тщетно ломал себе голову: какую глупость мог он сказать.
— Да разве не объявлена еще война между Францией и Англией? — с прекрасно разыгранным удивлением спросил Вашингтон.
— Насколько я знаю, пока еще нет, — пробормотал Уард, — и я не понимаю, каким образом в мирное время или, по крайней мере, во время перемирия я буду иметь возможность…
— Мирное время, сэр, это дело совсем другое… но теперь у нас война в полном разгаре!
— Война в полном разгаре?!
— Конечно.
— Вот так штука! Клянусь честью! Значит, все это произошло в то время, пока я рыскал по лесам… Вы простите меня, я ровно ничего не знал о настоящем положении дел.
— Я извиняю вас; хотя совершенно не понимаю вашего неведения и удивления.
— Итак, война объявлена?
— Да.
Уард весело потер себе руки.
Начальник смотрел на него одним уголком глаза. Он раздумывал с минуту, затем с неуловимым оттенком иронии в голосе продолжал.
— Любезный прапорщик, — сказал он, — я с сожалением вижу, что у вас совсем нет памяти.
— Я, майор, ничего не забываю… из того, что я знаю, — отвечал Уард, самолюбие которого было сильно задето этими словами.
— Этого недостаточно, — продолжал Вашингтон в том же тоне. — Нужно уметь угадывать и то, что вам неизвестно.
— Но я вас не понимаю, майор.
— Зачем мы здесь?
— Зачем?
— Да.
— Клянусь моею душой и совестью, майор, я этого не знаю.
— Не может быть.
— Клянусь честью, я говорю правду!
Вы не понимаете меня, мистер Уард, только потому, что
не желаете меня понять, — сказал молодой человек с плохо скрытою досадой.
— Я смиренно прошу у вас в этом прощения, сэр, но привсем моем желании не могу понять ваших слов — вы слишком высокого мнения о моей прозорливости.
— В таком случае я вам все сейчас объясню. Прапорщик Уард с любопытством вытаращил глаза и вытянул шею.
— Надеюсь, вы согласитесь со мною, мистер Уард, что мы находимся на французской территории?
— В этом не может быть ни малейшего сомнения.
— Хорошо. Теперь скажите мне, каким образом попали мы сюда — по приглашению или же вторглись сами, рассчитывая на свою силу?
— Но… — колебался старый офицер.
— Я жду вашего ответа.
— Мне кажется, что нас не приглашали…
— И вы совершенно правы. Затем, не делали ли мы несколько времени тому назад попытку построить форт на Огио и прочно водвориться там?
— Это тем более верно, что командование над этим фортом вы поручили мне.
— Французы напали на вас?
— Да, майор.
— Уничтожили ваш форт?
— Совершенно.
— И взяли в плен вас и бывших с вами солдат?
— Я не могу отрицать этого.
— Ну? — холодно спросил Вашингтон.
— Очевидно, что… — отвечал смущенно Уард.
— По моему мнению, этим самым положено, и весьма определенно, начало неприязненным действиям.
— Начало, да.
— Надеюсь, вы теперь и сами убеждены, что Англия ведет в Америке войну с Францией, хотя формального объявления войны и не было.
Уард подумал несколько времени и затем сказал:
— Война ведется ведь только с нашей стороны.
— Как только с нашей стороны? — вскричал майор. — Разве мы первые начали неприязненные действия?
— Нет.
— В таком случае…
— Но мы, не имея на то никаких прав, захватили владения наших соседей…
— Вы думаете?
— И даже пытались водвориться там вопреки их желанию, — продолжал Уард, который, изменяя своему слову и закрывая глаза на свою личную обиду, умел отличить ложь от истины, когда дело касалось других и в особенности его начальников.
Вашингтон на минуту как бы смутился. Он не ожидал подобного ответа от человека, на которого он смотрел, как на грубого солдата, привыкшего преклоняться перед приказаниями и мнением начальства. Но такое смущение продолжалось недолго, и вскоре он опять вернул себе свой самоуверенный тон.
—Милейший прапорщик, — сказал он иронически, — вы — храбрый солдат, прекрасный офицер, но… вы, я думаю, и сами согласитесь со мной, вы ровно ничего не смыслите в дипломатии и в политике.
— Я никогда не занимался этим, майор, — отвечал просто прапорщик.
— И вы сделали большую ошибку, иначе вы поняли бы, что для Англии очень важно отнять эти богатые страны у французов.
— Я отлично понимаю это, майор.
— И что для достижения такого важного результата хороши все средства.
— Гм! — пробурчал Уард.
— Поверьте мне, — это так.
Старый офицер молча опустил голову и ничего не ответил. Вашингтон, притворяясь, что принимает его молчание за знак согласия, продолжал:
— Наконец-то, вы согласились со мною, сэр, как поступил бы на вашем месте и всякий настоящий англичанин. А теперь позвольте мне сообщить вам новость, которая несомненно доставит вам большое удовольствие.
— Какую новость?
— А вот какую: мои разведчики и лесные бродяги сообщили мне, что из форта Дюкэна вышел французский отряд.
— А! а!
— Отряд этот, состоящий из сорока человек, поднимается вверх по Огио и направляется в эту сторону.
— Это просто невероятно.
— Однако, это так.
— Что же заставляет их отправлять на верную гибель людей в эти места, которые, как им известно, заняты превосходящими неприятельскими силами?
— Я ничего не могу ответить вам на это. Они хорошо хранят свою тайну. Нашим шпионам не удалось узнать этого.
Но как, по крайней мере, они объясняют цель своего путешествия?
— Они утверждают, — как мне передавали, — что начальник их послан в качестве парламентера ко мне, чтобы потребовать от меня немедленно удалиться…
— А!
— И очистить то, что они называют французскою территорией, несправедливо захваченной войсками ее британского величества…
— Нахалы! — пробормотал Уард.
— Но, — продолжал Вашингтон с некоторым оживлением, — вы, конечно, понимаете, что эта присылка парламентера — только предлог.
— Вы так думаете, майор?
— Эта командировка парламентера скрывает, по-моему, другие планы, которые необходимо разрушить.
— Разумеется, если она скрывает…
— К тому же парламентер не стал бы брать с собою такого большого конвоя.
— Хэ! Сорок человек!
— Он явился бы с проводником, переводчиком и трубачом — конвой, вполне достаточный для офицера, имеющего такое мирное поручение.
— Вы правы, майор, однако…
— Однако, что?
— Ну, а если это и в самом деле парламентер?
— Не может быть.
— Мне помнится, что я даже кое-что слышал об этом, находясь в плену в форте Дюкэн.
— Ничто не может разубедить меня в этом, что этот офицер не имеет другого поручения, кроме того, о котором он заявляет открыто.
— В таком случае…
— Благоразумие требует, чтобы мы приняли известные предосторожности и не дали захватить себя врасплох.
— О! — проговорил прапорщик, презрительно усмехаясь, — мы в восемь раз сильнее этих бедняг, и я не понимаю, чего нам их бояться.
— Мы можем бояться, что они перебьют у нас несколько человек, а я желаю этого избежать во что бы то ни стало.
— Это довольно трудно.
— Во что бы то ни стало, — повторил Вашингтон, — понимаете вы?
— В таком случае, мы, значит, сами нападем на них?
— Конечно.
— Дело очень серьезное.
— Почему?
— А если мы ошибаемся, майор?
— Я беру на себя ответственность в этом деле, — отвечал сухо молодой офицер.
Прапорщик почтительно поклонился.
— Я ожидаю ваших приказаний, — сказал он затем.
— Вот они: поднять людей в полночь, спуститься в долину, проникнуть в лес тремя колоннами с интервалами в сто пятьдесят шагов и поместить в промежутках индейских стрелков, затем, броситься вперед так, чтобы захватить все находящееся в лесу как огромным неводом.
— Будет исполнено, сэр.
— Отлично. Теперь, дорогой мистер Уард, я постараюсь вздремнуть немного. Вы меня разбудите, когда наступит время выступать. Добрый вечер. Не забудьте, пожалуйста, осмотреть ружья и снаряды.
Вслед за тем молодой офицер завернулся в свой плащ и, прислонившись спиной к ветхой стенке хижины, протянул ноги к огню, закрыл глаза и притворился спящим. Таким образом, он отделался от сомнений и расспросов лейтенанта. Последний, оставшись один, зажег сигару и принялся курить, раздумывая о полученном им приказании.
Прапорщик Уард был из тех людей, которые никогда не знают — довольны они или нет. Ему ничего не хотелось так, как хорошенько отомстить своим ненавистным врагам-французам; но в то же время он отлично понимал, что в предстоящем сражении, как он, так и все люди его отряда покроют себя скорее позором, чем славой. Между двумя затяжками у него, наконец, вырвались следующие слова, выражавшие его мысли:
— Ну, да чего ради стану я ломать себе голову над этим. Пусть будет, что будет: я умываю руки. У меня есть начальник, я исполняю его приказание, вот и все!
Слышал ли майор Вашингтон этот коротенький монолог, или же спал на самом деле? На это трудно было бы ответить утвердительно. Одно мы можем сказать наверное, — он не шевельнулся.
Выкурив сигару, прапорщик Уард, в свою очередь, запахнулся в свой плащ и заснул сном праведника.
Глава III. УБИЙСТВО
Несмотря на это, в тот день, когда начинается наш рассказ, сильное оживление царило в деревушке, обыкновенно такой пустынной и угрюмой.
Часов около семи вечера, английский отряд, состоявший из трехсот человек, наполовину белых, наполовину краснокожих, поднялся по холму и вступил в деревню, где солдаты сейчас же начали устраиваться на ночь. Отряд этот был послан по приказанию Денвиди, губернатора Виргинии, и составлял часть войска, которому поручено было захватить земли по Огио и устроить здесь форт; но французы узнали о выступлении англичан и заставили их горько раскаяться в нарушении чужих прав, установленных законами и освященных обычаем.
В одной из менее развалившихся хижин, поправленных на скорую руку, находились два английских офицера.
Это были командир отряда и его лейтенант.
Сидя друг перед другом, перед огнем, который был необходим, благодаря свежей ночи, они вели оживленную беседу и в то же время с аппетитом уничтожали большой кусок жареной дичи, которую они запивали виски, разбавленным водой.
Командир, молодой человек, лет двадцати двух, не больше, был не кто иной, как майор виргинской милиции Вашингтон, тот самый Вашингтон, который впоследствии так прославился освобождением своей родины от английского ига.
Но в это время английский майор Вашингтон был далек от того, чтобы мечтать о той роли, которую Провидение судило ему играть в будущем.
Он едва только вышел из отроческого возраста.
Высокий, хорошо сложенный, с элегантными манерами, он казался во всех отношениях настоящим джентльменом. При этом у него были очень красивые черты лица. Греческий нос, задумчивые и меланхоличные глаза и тонкие губы над резко очерченным подбородком говорили о твердом, решительном характере английского майора и невольно обращали на него внимание тех, кому приходилось иметь с ним дело. Он внушал к себе уважение с первого же взгляда.
На нем ловко сидел военный мундир, и, несмотря на его молодые годы, в нем сразу виден был начальник отряда, расположившегося в гуронской деревушке.
Полнейший контраст с ним представлял прапорщик Уард.
Это был солдат в полном смысле этого слова. Высокий, сухощавый, хладнокровный и неустрашимый, как его шпага, он обладал всеми качествами, необходимыми для исполнительного офицера.
Для полной характеристики этого офицера необходимо прибавить еще следующее.
Прапорщик Уард, набитый, как и все европейцы того времени, глупыми предрассудками о расах и кастах, чувствовал себя глубоко униженным и посрамленным благодаря тому, что состоял под начальством майора Вашингтона. Он негодовал не только потому, что ему, пятидесятилетнему человеку, приходится повиноваться двадцатидвухлетнему юноше, но еще и потому, что он — англичанин, состоял под командой креола — факт неслыханный со времени основания английских колоний в Америке.
Все это, вместе взятое, составляло срам и стыд для прапорщика Уарда. Несмотря на все старания, он не мог скрыть удара, нанесенного его гордости и тщеславию.
Попав в плен к французам при взятии ими Маленького форта, выстроенного на берегу Огио, он был отведен в форт
Дюкэн, где и содержался пленником под честное слово. Но, благодаря установившемуся образу действий англичан в Америке, он и не думал вовсе о том, что обязан сдержать данное им обещание.
Ровно восемь дней тому назад он бежал из форта и присоединился к английскому отряду, мечтая об отмщении за поражение, нанесенное ему и его солдатам.
Его дурное расположение духа увеличивалось еще вследствие укоров совести — хотя прапорщик Уард и был сыном Альбиона, но тем не менее у него была и совесть.
Уард только и думал о той минуте, когда ему представится случай жестоко отомстить за все, что ему, по его мнению, пришлось вынести во время сорокавосьмидневного плена, когда он пользовался свободой только на словах.
Но французы — такие жестокие и неумолимые враги Англии!
Оканчивая ужин, прапорщик, по крайней мере, в двадцатый раз рассказывал своему начальнику о перенесенных им притеснениях во время нахождения в плену и о том, каким опасностям он подвергался во время бегства по пустыне.
Майор Вашингтон, по-видимому, с глубоким вниманием слушал его, хотя чуть заметная улыбка по временам и подергивала углы его губ. Прапорщик, в пылу своего рассказа даже и не подозревал, что за этим притворным вниманием скрывалась ни перед чем не останавливающаяся воля.
Если бы молодой офицер не имел основательной причины слушать болтовню старого вояки, он давным-давно бы отделался от него под каким-нибудь предлогом.
Когда Уард окончил, наконец, свое повествование, начальник дал ему время подумать о пережитых им несчастьях.
— Итак, сэр, — холодно сказал наконец Вашингтон, — вам пришлось немало страдать по вине французов?
— Да, господин майор, — отвечал пылко прапорщик, — очень много!
— И вы злы за это на них?
— Как и каждый настоящий англичанин.
Сардоническая улыбка снова появилась на устах молодого офицера. Может быть, он думал в эту минуту про себя, что если англичане считают себя вправе ненавидеть французов, то американцы, со своей стороны, имеют также полное право ненавидеть англичан.
Старый прапорщик, между тем, продолжал:
— Я поклялся в непримиримой ненависти к этим проклятым любителям супа и надеюсь исполнить свою клятву на днях.
— Когда? — спросил Вашингтон, не изменяя своего равнодушного тона.
— Черт возьми! Как только будет объявлена война.
— Что вы сказали, мистер Уард?
— Я говорю: как только война…
Молодой человек не дал докончить фразу Уарду, совершенно сбитому с толку восклицанием своего начальника, и прапорщик тщетно ломал себе голову: какую глупость мог он сказать.
— Да разве не объявлена еще война между Францией и Англией? — с прекрасно разыгранным удивлением спросил Вашингтон.
— Насколько я знаю, пока еще нет, — пробормотал Уард, — и я не понимаю, каким образом в мирное время или, по крайней мере, во время перемирия я буду иметь возможность…
— Мирное время, сэр, это дело совсем другое… но теперь у нас война в полном разгаре!
— Война в полном разгаре?!
— Конечно.
— Вот так штука! Клянусь честью! Значит, все это произошло в то время, пока я рыскал по лесам… Вы простите меня, я ровно ничего не знал о настоящем положении дел.
— Я извиняю вас; хотя совершенно не понимаю вашего неведения и удивления.
— Итак, война объявлена?
— Да.
Уард весело потер себе руки.
Начальник смотрел на него одним уголком глаза. Он раздумывал с минуту, затем с неуловимым оттенком иронии в голосе продолжал.
— Любезный прапорщик, — сказал он, — я с сожалением вижу, что у вас совсем нет памяти.
— Я, майор, ничего не забываю… из того, что я знаю, — отвечал Уард, самолюбие которого было сильно задето этими словами.
— Этого недостаточно, — продолжал Вашингтон в том же тоне. — Нужно уметь угадывать и то, что вам неизвестно.
— Но я вас не понимаю, майор.
— Зачем мы здесь?
— Зачем?
— Да.
— Клянусь моею душой и совестью, майор, я этого не знаю.
— Не может быть.
— Клянусь честью, я говорю правду!
Вы не понимаете меня, мистер Уард, только потому, что
не желаете меня понять, — сказал молодой человек с плохо скрытою досадой.
— Я смиренно прошу у вас в этом прощения, сэр, но привсем моем желании не могу понять ваших слов — вы слишком высокого мнения о моей прозорливости.
— В таком случае я вам все сейчас объясню. Прапорщик Уард с любопытством вытаращил глаза и вытянул шею.
— Надеюсь, вы согласитесь со мною, мистер Уард, что мы находимся на французской территории?
— В этом не может быть ни малейшего сомнения.
— Хорошо. Теперь скажите мне, каким образом попали мы сюда — по приглашению или же вторглись сами, рассчитывая на свою силу?
— Но… — колебался старый офицер.
— Я жду вашего ответа.
— Мне кажется, что нас не приглашали…
— И вы совершенно правы. Затем, не делали ли мы несколько времени тому назад попытку построить форт на Огио и прочно водвориться там?
— Это тем более верно, что командование над этим фортом вы поручили мне.
— Французы напали на вас?
— Да, майор.
— Уничтожили ваш форт?
— Совершенно.
— И взяли в плен вас и бывших с вами солдат?
— Я не могу отрицать этого.
— Ну? — холодно спросил Вашингтон.
— Очевидно, что… — отвечал смущенно Уард.
— По моему мнению, этим самым положено, и весьма определенно, начало неприязненным действиям.
— Начало, да.
— Надеюсь, вы теперь и сами убеждены, что Англия ведет в Америке войну с Францией, хотя формального объявления войны и не было.
Уард подумал несколько времени и затем сказал:
— Война ведется ведь только с нашей стороны.
— Как только с нашей стороны? — вскричал майор. — Разве мы первые начали неприязненные действия?
— Нет.
— В таком случае…
— Но мы, не имея на то никаких прав, захватили владения наших соседей…
— Вы думаете?
— И даже пытались водвориться там вопреки их желанию, — продолжал Уард, который, изменяя своему слову и закрывая глаза на свою личную обиду, умел отличить ложь от истины, когда дело касалось других и в особенности его начальников.
Вашингтон на минуту как бы смутился. Он не ожидал подобного ответа от человека, на которого он смотрел, как на грубого солдата, привыкшего преклоняться перед приказаниями и мнением начальства. Но такое смущение продолжалось недолго, и вскоре он опять вернул себе свой самоуверенный тон.
—Милейший прапорщик, — сказал он иронически, — вы — храбрый солдат, прекрасный офицер, но… вы, я думаю, и сами согласитесь со мной, вы ровно ничего не смыслите в дипломатии и в политике.
— Я никогда не занимался этим, майор, — отвечал просто прапорщик.
— И вы сделали большую ошибку, иначе вы поняли бы, что для Англии очень важно отнять эти богатые страны у французов.
— Я отлично понимаю это, майор.
— И что для достижения такого важного результата хороши все средства.
— Гм! — пробурчал Уард.
— Поверьте мне, — это так.
Старый офицер молча опустил голову и ничего не ответил. Вашингтон, притворяясь, что принимает его молчание за знак согласия, продолжал:
— Наконец-то, вы согласились со мною, сэр, как поступил бы на вашем месте и всякий настоящий англичанин. А теперь позвольте мне сообщить вам новость, которая несомненно доставит вам большое удовольствие.
— Какую новость?
— А вот какую: мои разведчики и лесные бродяги сообщили мне, что из форта Дюкэна вышел французский отряд.
— А! а!
— Отряд этот, состоящий из сорока человек, поднимается вверх по Огио и направляется в эту сторону.
— Это просто невероятно.
— Однако, это так.
— Что же заставляет их отправлять на верную гибель людей в эти места, которые, как им известно, заняты превосходящими неприятельскими силами?
— Я ничего не могу ответить вам на это. Они хорошо хранят свою тайну. Нашим шпионам не удалось узнать этого.
Но как, по крайней мере, они объясняют цель своего путешествия?
— Они утверждают, — как мне передавали, — что начальник их послан в качестве парламентера ко мне, чтобы потребовать от меня немедленно удалиться…
— А!
— И очистить то, что они называют французскою территорией, несправедливо захваченной войсками ее британского величества…
— Нахалы! — пробормотал Уард.
— Но, — продолжал Вашингтон с некоторым оживлением, — вы, конечно, понимаете, что эта присылка парламентера — только предлог.
— Вы так думаете, майор?
— Эта командировка парламентера скрывает, по-моему, другие планы, которые необходимо разрушить.
— Разумеется, если она скрывает…
— К тому же парламентер не стал бы брать с собою такого большого конвоя.
— Хэ! Сорок человек!
— Он явился бы с проводником, переводчиком и трубачом — конвой, вполне достаточный для офицера, имеющего такое мирное поручение.
— Вы правы, майор, однако…
— Однако, что?
— Ну, а если это и в самом деле парламентер?
— Не может быть.
— Мне помнится, что я даже кое-что слышал об этом, находясь в плену в форте Дюкэн.
— Ничто не может разубедить меня в этом, что этот офицер не имеет другого поручения, кроме того, о котором он заявляет открыто.
— В таком случае…
— Благоразумие требует, чтобы мы приняли известные предосторожности и не дали захватить себя врасплох.
— О! — проговорил прапорщик, презрительно усмехаясь, — мы в восемь раз сильнее этих бедняг, и я не понимаю, чего нам их бояться.
— Мы можем бояться, что они перебьют у нас несколько человек, а я желаю этого избежать во что бы то ни стало.
— Это довольно трудно.
— Во что бы то ни стало, — повторил Вашингтон, — понимаете вы?
— В таком случае, мы, значит, сами нападем на них?
— Конечно.
— Дело очень серьезное.
— Почему?
— А если мы ошибаемся, майор?
— Я беру на себя ответственность в этом деле, — отвечал сухо молодой офицер.
Прапорщик почтительно поклонился.
— Я ожидаю ваших приказаний, — сказал он затем.
— Вот они: поднять людей в полночь, спуститься в долину, проникнуть в лес тремя колоннами с интервалами в сто пятьдесят шагов и поместить в промежутках индейских стрелков, затем, броситься вперед так, чтобы захватить все находящееся в лесу как огромным неводом.
— Будет исполнено, сэр.
— Отлично. Теперь, дорогой мистер Уард, я постараюсь вздремнуть немного. Вы меня разбудите, когда наступит время выступать. Добрый вечер. Не забудьте, пожалуйста, осмотреть ружья и снаряды.
Вслед за тем молодой офицер завернулся в свой плащ и, прислонившись спиной к ветхой стенке хижины, протянул ноги к огню, закрыл глаза и притворился спящим. Таким образом, он отделался от сомнений и расспросов лейтенанта. Последний, оставшись один, зажег сигару и принялся курить, раздумывая о полученном им приказании.
Прапорщик Уард был из тех людей, которые никогда не знают — довольны они или нет. Ему ничего не хотелось так, как хорошенько отомстить своим ненавистным врагам-французам; но в то же время он отлично понимал, что в предстоящем сражении, как он, так и все люди его отряда покроют себя скорее позором, чем славой. Между двумя затяжками у него, наконец, вырвались следующие слова, выражавшие его мысли:
— Ну, да чего ради стану я ломать себе голову над этим. Пусть будет, что будет: я умываю руки. У меня есть начальник, я исполняю его приказание, вот и все!
Слышал ли майор Вашингтон этот коротенький монолог, или же спал на самом деле? На это трудно было бы ответить утвердительно. Одно мы можем сказать наверное, — он не шевельнулся.
Выкурив сигару, прапорщик Уард, в свою очередь, запахнулся в свой плащ и заснул сном праведника.
Глава III. УБИЙСТВО
Вот при каких условиях приходилось действовать обоим отрядам. С одной стороны, — законность и доверие. С другой, — умышленная хитрость и предательство. Но мы опять-таки повторяем, что в этом нет ничего удивительного. В Америке все время таким образом велась война между французами и англичанами.
Было три часа утра. В лесу послышался крик совы. Небо начало светлеть на востоке. Звезды меркли одна за другой Холодный ветер, проносясь по верхушкам деревьев, раскачивал их с глухим шумом, похожим на стон. Все спало во французском лагере, за исключением часовых, обязанных поддерживать огонь и наблюдать за общей безопасностью.
Граф де Жюмонвиль тоже спал, как и все остальные. Вдруг на его плечо опустилась чья-то рука. Как ни легко было это прикосновение, его было совершенно достаточно, чтобы разбудить начальника французского отряда. Он приподнялся и тревожным взглядом окинул поляну. Все было тихо и спокойно. Перед ним стоял канадский охотник.
— А! Ты уже вернулся, Бержэ? — проговорил он, удерживая зевоту.
— Да, господин граф.
— Что случилось? Или, может быть, пора уже трогаться в путь?
— Теперь, может быть, даже уже и поздно.
— Что? — проговорил капитан, стряхнув с себя сонливость, — что ты хочешь сказать этим? Который час?
— Три часа.
— Есть какие-нибудь новости?
— Да Я сообщу их вам сейчас же после того, как вы отдадите приказание выступать.
— Ты с ума сошел, Бержэ! Клянусь моей душой, ты — сумасшедший!
— Граф, — отвечал лесной бродяга с невыразимым оттенком нежности, — вы должны как можно скорее вернуться назад…
Если вы не желаете сделаться жертвою гнуснейшей засады.
— Что же такое случилось? — вскричал капитан, быстро вскакивая на ноги.
— Выслушайте меня, господин граф.
— Говори.
— Дай Господи, чтобы вы поверили моим словам, иначе вы погибли.
— Ба!
— И мы вместе с вами.
— Это для меня гораздо важнее… Ну, а теперь скажи мне, где ты был?
— Осматривал лес.
— Один?
— Вместе с Тонким Слухом, начальником из племени гуронов, осторожность и проницательность которого вам хорошо известны.
— Ну, так что же?
— Лес полон англичанами,
— Только-то?
— Они приближаются тремя колоннами с целью окружить вас и напасть на ваш отряд.
— Подождем их.
— Если вы сделаете это — мы все погибли!
— Ты ошибаешься, старый дружище, ты ошибаешься, — сказал де Жюмонвиль тоном человека, глубоко убежденного в том, что он говорит.
— Я хотел бы думать так же, как и вы, граф, но к несчастью, все сказанное мною вам — истинная правда. Я вмешался в ряды англичан и шел с ними около получаса. Они не стеснялись со мною, принимая меня за своего союзника.
— Говори.
— Они знают о нашем пребывании здесь и идут наверняка… Они знают, что у вас небольшой отряд и притворяются, будто считают нас шпионами, чтобы поступить с нами, как со шпионами.
— Этого не может быть!
— Повторяю вам еще раз, граф, надо отступать немедленно… Я проведу вас по таким тропинкам, куда никто не может последовать за нами. Раз мы будем под защитой пушек форта Дюкэна, мы тогда на свободе решим, что было бы лучше — отступать или же оставаться здесь. Последнее значило бы идти на верную и бесполезную смерть.
Наступило молчание.
Граф де Жюмонвиль колебался.
Бержэ дрожал от внутренней радости. Он думал, что ему удалось убедить графа. Увы! Его надежда скоро оказалась разбитой. Молодой человек принял непоколебимое решение. Он гордо поднял голову и, обращаясь к охотнику, дружески сказал ему:
— Благодарю тебя, Бержэ, благодарю, друг. Ты отправился со мной по доброй воле, и теперь, я прошу тебя, уходи!
— И это вы говорите мне?
— Уходи, я приказываю тебе.
— А вы?
— Я пойду вперед.
— Но…
— Я пойду вперед, — повторил граф.
— Уйти без вас?.. но вы не понимаете, граф…
— Ни слова больше, дружище, — сказал молодой человек. — Я имею честь быть офицером его величества короля Франции. Мне дали поручение, и я во что бы то ни стало исполню это поручение.
— Хорошо.
— Итак, оставим этот разговор. Прощай… и расстанемся.
— Прощай! Зачем? Я остаюсь.
— Но…
— В свою очередь, ни слова больше, господин граф. Надеюсь, вы шутили, когда предлагали мне бросить вас, — отвечал охотник с печальным оттенком в голосе. — Мое место подле вас, и я останусь возле вас, несмотря ни на что. Вы желаете умереть? Прекрасно! Я умру вместе с вами.
— У тебя отважное, честное сердце. Я был уверен, что ты не покинешь меня.
— К несчастью, мое присутствие не спасет вас.
— Успокойся. Опасность не так велика, как ты думаешь. Англичане — я согласен с этим — ненавидят нас, но это храбрые противники, которые сражаются с неприятелем открыто.
— Мне бы очень хотелось, чтобы это было так.
— Они не убийцы. Их офицеры такие же люди, как к мы, а не дикие звери или свирепые индейцы.
— Индейцы уважают своего гостя. Парламентер — гость того племени, куда его посылают. Я предпочел бы лучше иметь дело со свирепыми индейцами, чем с цивилизованными солдатами, с которыми мы скоро встретимся.
— Будь, что будет!.. На все воля Божья!.. Но я ни за что не откажусь от исполнения своей обязанности… Если меня убьют — я паду, как воин, и моя смерть покроет бесславием моих убийц. Поверь мне, Бержэ, какова бы ни была их дальнейшая судьба, это кровавое клеймо навсегда запечатлеется в их сердцах и на челе.
— Да, но…
— Разбуди людей, — прибавил граф де Жюмонвиль, — и пойдем навстречу англичанам.
— Вы твердо решились? — спросил охотник в последний раз.
— Да. Сократим им путь наполовину.
Бержэ почтительно склонил голову перед молодым человеком. Он в душе проклинал ослепление, которое толкало графа на верную гибель, но, проклиная, он невольно восхищался его благородным характером. Решившись, в свою очередь, не покидать молодого офицера, он теперь спешил разбудить поскорее охотников и индейцев.
Через несколько минут все были уже на ногах и готовы к выступлению. Капитан де Жюмонвиль стал во главе отряда вместе с верным канадцем, который, как тень, следовал за ним по пятам. В одну минуту пересекли они поляну и углубились в лес.
Тонкий Слух исполнял обязанности проводника. Он шел в двадцати шагах впереди отряда.
Проходя мимо охотника, вождь обменялся с ним взглядом. Этого взгляда было им довольно, чтобы понять друг друга, решить и заключить договор о самопожертвовании.
Между тем, занималась заря. Поднявшееся солнце возвратило французам всю их беспечность и веселость. Они, смеясь и болтая, шли по лесу, когда вдруг в семь часов, в то время, как де Жюмонвиль приказал остановиться на несколько минут, проводник, который до сих пор шел впереди, тоже остановился, и вид его выражал нерешительность, — казалось, он прислушивался, а затем быстро отступил назад.
— Что там такое, начальник? — спросил офицер.
— Янки, — отвечал лаконически гурон. Янки — исковерканное слово англичане, которое индейцы не могут выговорить.
— Англичане? — спросил капитан. — Где они?
— Там, везде, — отвечал начальник, показывая во все четыре стороны.
— Я предупреждал вас: мы окружены, — прибавил Бержэ с невозмутимым спокойствием.
Граф де Жюмонвиль нахмурился. Он начинал подозревать ловушку. Однако он не побледнел. Лицо его оставалось все таким же спокойным, голос твердым.
— Стой, — скомандовал он.
Затем, повернувшись к Бержэ, остановившемуся, как и все остальные, прибавил:
— Вот те, кого мы ищем… Бержэ, выньте знамя из чехла и дайте его мне.
Канадец повиновался.
— Прикажете приготовиться нам на всякий случай к бою? — спросил Бержэ.
— Нет, старый друг, нет. Смельчакам, которые идут теперь со мной, нечего делить сегодня с англичанами. Разрядите ружья.
Бержэ, твердо решившийся не делать больше ни одного замечания, приказал исполнить желание графа де Жюмонвиля.
После этого молодой человек протянул ему бумагу, которую достал из внутреннего кармана. Это было объявление, которое охотник должен был перевести на английский язык.
— Прикажете идти к английскому начальнику, граф?
— Нет, ждите моих приказаний. Подождем, пока они сами придут.
— Они уже явились, — пробормотал охотник, — смотрите.
В самом деле, глухой шум послышался в кустах, которые внезапно раздвинулись. Англичане сразу появились с трех сторон. Они так заботливо устроили облаву, что французы оказались замкнутыми в круг, как в железное кольцо.
Увидев неприятеля или тех, кого они считали за такового, с ружьями у ноги, англичане остановились как вкопанные. Граф де Жюмонвиль воспользовался этим моментом, чтобы потребовать свидания с начальником английского отряда.
Вашингтон приблизился к нему с обнаженной шпагой в руке. Он остановился, холодный и невозмутимый, в нескольких шагах впереди своих солдат.
Французский офицер попросил Берже, говорившего по-английски, служить переводчиком. Тем временем сам он с саблей в ножнах неторопливо развернул знамя Франции.
Презрительная улыбка скользнула по губам англо-американского майора.
Краска негодования залила лицо графа де Жюмонвиля. Он выпрямился во весь свой рост и, держа правою рукой знамя, крикнул прерывающимся голосом охотнику:
— Читайте.
Не успел последний начать чтение, как вдруг майор Вашингтон совершенно неожиданно скомандовал своим солдатам взять ружья на прицел.
Граф де Жюмонвиль сделал два шага вперед и очутился почти лицом к лицу с начальником неприятельского отряда.
— Я посол Франции, милостивый государь, и требую от вас объяснить мне: что все это значит?
Вашингтон поднял шпагу и скомандовал:
— Пли!
Английские ружья дали залп.
Целый ураган свинца, как смертоносный вихрь, понесся на французов, окаменевших от изумления при такой гнусной проделке.
— Подлец! — вскричал граф де Жюмонвиль, и затем, обвитый парламентским знаменем, покрасневшим от его собственной крови, мертвым повалился на землю.
Пуля поразила его в голову.
Шестеро из его людей мертвыми легли возле него. Остальные разбежались.
Англичане, опьяненные видом пролитой ими крови, с ружьями наперевес, с громкими криками «ура!» бросились в штыки на несчастных спутников графа де Жюмонвиля. Началась чудовищная бойня.
Было три часа утра. В лесу послышался крик совы. Небо начало светлеть на востоке. Звезды меркли одна за другой Холодный ветер, проносясь по верхушкам деревьев, раскачивал их с глухим шумом, похожим на стон. Все спало во французском лагере, за исключением часовых, обязанных поддерживать огонь и наблюдать за общей безопасностью.
Граф де Жюмонвиль тоже спал, как и все остальные. Вдруг на его плечо опустилась чья-то рука. Как ни легко было это прикосновение, его было совершенно достаточно, чтобы разбудить начальника французского отряда. Он приподнялся и тревожным взглядом окинул поляну. Все было тихо и спокойно. Перед ним стоял канадский охотник.
— А! Ты уже вернулся, Бержэ? — проговорил он, удерживая зевоту.
— Да, господин граф.
— Что случилось? Или, может быть, пора уже трогаться в путь?
— Теперь, может быть, даже уже и поздно.
— Что? — проговорил капитан, стряхнув с себя сонливость, — что ты хочешь сказать этим? Который час?
— Три часа.
— Есть какие-нибудь новости?
— Да Я сообщу их вам сейчас же после того, как вы отдадите приказание выступать.
— Ты с ума сошел, Бержэ! Клянусь моей душой, ты — сумасшедший!
— Граф, — отвечал лесной бродяга с невыразимым оттенком нежности, — вы должны как можно скорее вернуться назад…
Если вы не желаете сделаться жертвою гнуснейшей засады.
— Что же такое случилось? — вскричал капитан, быстро вскакивая на ноги.
— Выслушайте меня, господин граф.
— Говори.
— Дай Господи, чтобы вы поверили моим словам, иначе вы погибли.
— Ба!
— И мы вместе с вами.
— Это для меня гораздо важнее… Ну, а теперь скажи мне, где ты был?
— Осматривал лес.
— Один?
— Вместе с Тонким Слухом, начальником из племени гуронов, осторожность и проницательность которого вам хорошо известны.
— Ну, так что же?
— Лес полон англичанами,
— Только-то?
— Они приближаются тремя колоннами с целью окружить вас и напасть на ваш отряд.
— Подождем их.
— Если вы сделаете это — мы все погибли!
— Ты ошибаешься, старый дружище, ты ошибаешься, — сказал де Жюмонвиль тоном человека, глубоко убежденного в том, что он говорит.
— Я хотел бы думать так же, как и вы, граф, но к несчастью, все сказанное мною вам — истинная правда. Я вмешался в ряды англичан и шел с ними около получаса. Они не стеснялись со мною, принимая меня за своего союзника.
— Говори.
— Они знают о нашем пребывании здесь и идут наверняка… Они знают, что у вас небольшой отряд и притворяются, будто считают нас шпионами, чтобы поступить с нами, как со шпионами.
— Этого не может быть!
— Повторяю вам еще раз, граф, надо отступать немедленно… Я проведу вас по таким тропинкам, куда никто не может последовать за нами. Раз мы будем под защитой пушек форта Дюкэна, мы тогда на свободе решим, что было бы лучше — отступать или же оставаться здесь. Последнее значило бы идти на верную и бесполезную смерть.
Наступило молчание.
Граф де Жюмонвиль колебался.
Бержэ дрожал от внутренней радости. Он думал, что ему удалось убедить графа. Увы! Его надежда скоро оказалась разбитой. Молодой человек принял непоколебимое решение. Он гордо поднял голову и, обращаясь к охотнику, дружески сказал ему:
— Благодарю тебя, Бержэ, благодарю, друг. Ты отправился со мной по доброй воле, и теперь, я прошу тебя, уходи!
— И это вы говорите мне?
— Уходи, я приказываю тебе.
— А вы?
— Я пойду вперед.
— Но…
— Я пойду вперед, — повторил граф.
— Уйти без вас?.. но вы не понимаете, граф…
— Ни слова больше, дружище, — сказал молодой человек. — Я имею честь быть офицером его величества короля Франции. Мне дали поручение, и я во что бы то ни стало исполню это поручение.
— Хорошо.
— Итак, оставим этот разговор. Прощай… и расстанемся.
— Прощай! Зачем? Я остаюсь.
— Но…
— В свою очередь, ни слова больше, господин граф. Надеюсь, вы шутили, когда предлагали мне бросить вас, — отвечал охотник с печальным оттенком в голосе. — Мое место подле вас, и я останусь возле вас, несмотря ни на что. Вы желаете умереть? Прекрасно! Я умру вместе с вами.
— У тебя отважное, честное сердце. Я был уверен, что ты не покинешь меня.
— К несчастью, мое присутствие не спасет вас.
— Успокойся. Опасность не так велика, как ты думаешь. Англичане — я согласен с этим — ненавидят нас, но это храбрые противники, которые сражаются с неприятелем открыто.
— Мне бы очень хотелось, чтобы это было так.
— Они не убийцы. Их офицеры такие же люди, как к мы, а не дикие звери или свирепые индейцы.
— Индейцы уважают своего гостя. Парламентер — гость того племени, куда его посылают. Я предпочел бы лучше иметь дело со свирепыми индейцами, чем с цивилизованными солдатами, с которыми мы скоро встретимся.
— Будь, что будет!.. На все воля Божья!.. Но я ни за что не откажусь от исполнения своей обязанности… Если меня убьют — я паду, как воин, и моя смерть покроет бесславием моих убийц. Поверь мне, Бержэ, какова бы ни была их дальнейшая судьба, это кровавое клеймо навсегда запечатлеется в их сердцах и на челе.
— Да, но…
— Разбуди людей, — прибавил граф де Жюмонвиль, — и пойдем навстречу англичанам.
— Вы твердо решились? — спросил охотник в последний раз.
— Да. Сократим им путь наполовину.
Бержэ почтительно склонил голову перед молодым человеком. Он в душе проклинал ослепление, которое толкало графа на верную гибель, но, проклиная, он невольно восхищался его благородным характером. Решившись, в свою очередь, не покидать молодого офицера, он теперь спешил разбудить поскорее охотников и индейцев.
Через несколько минут все были уже на ногах и готовы к выступлению. Капитан де Жюмонвиль стал во главе отряда вместе с верным канадцем, который, как тень, следовал за ним по пятам. В одну минуту пересекли они поляну и углубились в лес.
Тонкий Слух исполнял обязанности проводника. Он шел в двадцати шагах впереди отряда.
Проходя мимо охотника, вождь обменялся с ним взглядом. Этого взгляда было им довольно, чтобы понять друг друга, решить и заключить договор о самопожертвовании.
Между тем, занималась заря. Поднявшееся солнце возвратило французам всю их беспечность и веселость. Они, смеясь и болтая, шли по лесу, когда вдруг в семь часов, в то время, как де Жюмонвиль приказал остановиться на несколько минут, проводник, который до сих пор шел впереди, тоже остановился, и вид его выражал нерешительность, — казалось, он прислушивался, а затем быстро отступил назад.
— Что там такое, начальник? — спросил офицер.
— Янки, — отвечал лаконически гурон. Янки — исковерканное слово англичане, которое индейцы не могут выговорить.
— Англичане? — спросил капитан. — Где они?
— Там, везде, — отвечал начальник, показывая во все четыре стороны.
— Я предупреждал вас: мы окружены, — прибавил Бержэ с невозмутимым спокойствием.
Граф де Жюмонвиль нахмурился. Он начинал подозревать ловушку. Однако он не побледнел. Лицо его оставалось все таким же спокойным, голос твердым.
— Стой, — скомандовал он.
Затем, повернувшись к Бержэ, остановившемуся, как и все остальные, прибавил:
— Вот те, кого мы ищем… Бержэ, выньте знамя из чехла и дайте его мне.
Канадец повиновался.
— Прикажете приготовиться нам на всякий случай к бою? — спросил Бержэ.
— Нет, старый друг, нет. Смельчакам, которые идут теперь со мной, нечего делить сегодня с англичанами. Разрядите ружья.
Бержэ, твердо решившийся не делать больше ни одного замечания, приказал исполнить желание графа де Жюмонвиля.
После этого молодой человек протянул ему бумагу, которую достал из внутреннего кармана. Это было объявление, которое охотник должен был перевести на английский язык.
— Прикажете идти к английскому начальнику, граф?
— Нет, ждите моих приказаний. Подождем, пока они сами придут.
— Они уже явились, — пробормотал охотник, — смотрите.
В самом деле, глухой шум послышался в кустах, которые внезапно раздвинулись. Англичане сразу появились с трех сторон. Они так заботливо устроили облаву, что французы оказались замкнутыми в круг, как в железное кольцо.
Увидев неприятеля или тех, кого они считали за такового, с ружьями у ноги, англичане остановились как вкопанные. Граф де Жюмонвиль воспользовался этим моментом, чтобы потребовать свидания с начальником английского отряда.
Вашингтон приблизился к нему с обнаженной шпагой в руке. Он остановился, холодный и невозмутимый, в нескольких шагах впереди своих солдат.
Французский офицер попросил Берже, говорившего по-английски, служить переводчиком. Тем временем сам он с саблей в ножнах неторопливо развернул знамя Франции.
Презрительная улыбка скользнула по губам англо-американского майора.
Краска негодования залила лицо графа де Жюмонвиля. Он выпрямился во весь свой рост и, держа правою рукой знамя, крикнул прерывающимся голосом охотнику:
— Читайте.
Не успел последний начать чтение, как вдруг майор Вашингтон совершенно неожиданно скомандовал своим солдатам взять ружья на прицел.
Граф де Жюмонвиль сделал два шага вперед и очутился почти лицом к лицу с начальником неприятельского отряда.
— Я посол Франции, милостивый государь, и требую от вас объяснить мне: что все это значит?
Вашингтон поднял шпагу и скомандовал:
— Пли!
Английские ружья дали залп.
Целый ураган свинца, как смертоносный вихрь, понесся на французов, окаменевших от изумления при такой гнусной проделке.
— Подлец! — вскричал граф де Жюмонвиль, и затем, обвитый парламентским знаменем, покрасневшим от его собственной крови, мертвым повалился на землю.
Пуля поразила его в голову.
Шестеро из его людей мертвыми легли возле него. Остальные разбежались.
Англичане, опьяненные видом пролитой ими крови, с ружьями наперевес, с громкими криками «ура!» бросились в штыки на несчастных спутников графа де Жюмонвиля. Началась чудовищная бойня.