- Я виновата, сударь, - отвечала я, делая реверанс, - но дело уже не так плохо, как вы думаете, и, если вы последуете за мной, надеюсь, что не больше как через пять минут я вас избавлю от опасности и вы будете на верной дороге.
- Насмешница, - отвечал он улыбаясь, - час от часу не легче. Ну, да мне не из чего выбирать! Идем, маленькая шалунья.. Честное слово дворянина! Я готов следовать за вами даже в ад.
- Я не поведу вас так далеко, - отвечала я в том же тоне. И, повернувшись к нему спиной, пошла впереди, а он ехал за мной.
Дорогой мы продолжали разговаривать, причем он все еще принимал меня за крестьянку, а я старалась поддержать в нем это заблуждение.
Узкая дорога, по которой мы отправились, выходила как раз против фермы. Я остановилась перед дверью.
- Неужели мы уже на месте? - спросил он меня. - Было бы очень жаль.
- Я пришла домой, - отвечала я ему, показывая на постройки фермы моей кормилицы, находившейся всего в нескольких шагах от меня. - А вы, сударь, поезжайте все прямо;
когда вы будете на вершине этого холма, вы увидите не более как в полутора милях от вас замок Борегар.
- Благодарю, дитя мое! - сказал он, наклонившись на седле, чтобы обнять меня. - Один только поцелуй этих коралловых губок, и до свиданья!
Я испуганно отскочила в сторону, и ею попытка не увенчалась успехом.
- А! Маленькая дикарка! - воскликнул он с недовольным видом, - по крайней мере, скажите мне хоть свое имя.
- Зачем?
- Чтобы сохранить о нем драгоценное воспоминание в моем сердце.
Я покачала головою.
- Вы, конечно, блестящий придворный кавалер, - отвечала я ему, - и поэтому вам незачем интересоваться моим именем.
- Может быть, - возразил он, видимо, раздраженный моим упрямством. Впрочем, я, пожалуй, первый подам пример и скажу вам свое имя; когда вы его узнаете, надеюсь, вы не откажетесь сказать мне ваше. Я - барон Арман де Гриньи.
И он грациозно поклонился мне.
- Друг маркиза де Борегар?
- Да.
- Хорошо, господин барон, - сказала я ему совершенно серьезно, - когда вы увидите вашего друга, вы можете сказать ему, что вам помогла выйти из беды его сестра Леона де Борегар.
И, воспользовавшись замешательством молодого человека, я одним прыжком вскочила в дом и заперла за собой дверь.
Затем я побежала в свою комнату и заперлась там на тройной замок, после чего уже подошла к окошку и слегка приподняла занавеску. Всадник все еще не трогался с места; он, по-видимому, никак не мог прийти в себя от всего случившегося. Мои слова буквально ошеломили его. Наконец, он быстро поднял голову и повернулся лицом к ферме. Лицо его было бледно и взволновано. Подумав несколько минут, он, казалось, принял какое-то решение, и, пришпорив лошадь, как вихрь понесся вперед. Я долго следила глазами за этой бешеной скачкой. Затем занавеска моею окна опустилась.
Я принялась плакать, сама не зная почему, и в то же время мне было так хорошо одной в комнате, где я, замечу кстати, просидела взаперти весь этот день. Я мечтала
О чем?
Тогда я не сумела бы ответить, а теперь я жалею, что слишком хорошо знаю, о чем я мечтала тогда.
Леона замолчала.
Ее приятельница предоставила ей полную свободу погрузиться на некоторое время в прошлое, воспоминание о котором так глубоко запечатлелось у нее в сердце.
Пробило два часа. Снаружи ураган свирепствовал, казалось, еще с большей силой. Графиня де Малеваль, до сих пор с величайшим вниманием слушавшая рассказ подруги своего детства, держала ее руки в своих и когда почувствовала, что та ослабла, стала нежно целовать их и тихим и сочувствующим голосом прошептала:
- Мужайся!
На этот раз Леона, казалось, была близка к обмороку.
С полузакрытыми глазами, с беспомощно запрокинутой назад головой, с побледневшим осунувшимся лицом, она не шевелилась и сидела, как мраморная статуя.
Графиня, сильно напуганная состоянием своей приятельницы, решила, что ей необходимо дать чего-нибудь возбуждающего; она поднялась с места и выпустила ее руки.
- Куда ты идешь? - спросила Леона тихим и едва внятным голосом.
- Взять флакон с эфиром, - отвечала Камилла.
- Нет, это бесполезно, я чувствую себя лучше, благодарю.
- Может быть, тебе было бы лучше прилечь отдохнуть немножко? Ты, должно быть, страшно измучена.
- Нет, я должна сегодня же ночью окончить мой рассказ, друг мой; если я не сделаю этого сегодня, я уже не в силах буду продолжать его потом.
- Да, ты права, мой друг, лучше покончить с этим раз и навсегда, сказала графиня, обнимая ее.
Прошло еще несколько минут. Молодая женщина превозмогла свою временную слабость. Лихорадочная краска залила ее лицо, и кровообращение восстановилось. Затем она продолжала свой рассказ слабым, дрожащим голосом, который, впрочем, постепенно становился все тверже.
- Я остановилась, дорогая, потому, что дошла до конца счастливого периода моей жизни. Я без содрогания не могу приступить к описанию обрушившихся на меня несчастий. Ты должна понять, Камилла, что чистые и тихие воспоминания детства еще сильнее заставили меня почувствовать всю горечь моего настоящего положения.
Прошло две недели с того утра, как я так случайно повстречала г. де Гриньи. Я не видела его больше.
Никто не говорил мне о нем, а я не смела расспрашивать окружавших меня крестьян.
Необъяснимое чувство стыдливости сковывало мне уста каждый раз, когда я хотела произнести его имя.
Встреча с ним много способствовала моему преждевременному развитию, я из ребенка как-то незаметно превратилась в женщину.
Однажды утром, блестевшая позолотой карета, запряженная четверкой гнедых коней, остановилась перед дверью фермы.
Один из лакеев, стоявших на запятках, спрыгнул на землю и отворил дверцу кареты.
При виде кареты мой молочный отец, его жена и дети бросились вон из комнаты и почтительно выстроились все перед фермой. А я спряталась в своей комнате и смотрела из-за занавески. Я чувствовала какую-то тоску и беспокойство; мрачные предчувствия волновали меня, и я была убеждена, что в моей жизни должна произойти большая перемена.
Из кареты вышел господин средних лет с величественными чертами лица, с благородной и элегантной осанкой, обнаруживавшей высокопоставленное лицо. Господин этот ласково ответил на почтительные поклоны семьи моего молочного отца и вошел в дом.
Сердце хотело выпрыгнуть у меня из груди, я была бледна и дрожала; я никогда не видела отца, а между тем, при виде этого богатого джентльмена с широкими орденскими лентами, перед которым все так низко кланялись, я узнала в нем своего отца.
Я слышала, что кто-то быстро поднимался по лестнице, которая вела ко мне в комнату, и затем тихонько постучался в дверь.
- Кто там? - спросила я, опираясь на стул: я почувствовала вдруг такую сильную слабость, что едва держалась на ногах.
- Отворите барышня, - отвечал голос моей кормилицы, - отворяйте поскорей.
Я отворила. Моя кормилица почтительно отступила в сторону, давая дорогу следовавшему за ней незнакомцу. И вот неизвестный мне господин, который минуту тому назад вышел из кареты, вступил в мою комнату. При виде его какое-то необъяснимое чувство бросило меня к нему, я упала к нему в ноги, схватила его руки, покрывала их поцелуями и, захлебываясь от слез повторяла:
- Отец! Отец!
Герцог де Борегар - это действительно был он - ласково поднял меня с колен, с глазами полными слез одну минуту смотрел он на меня, а затем крепко прижал меня к груди.
- Наконец-то! Дочь моя! - вскричал он с нежностью и с такой радостью, что я разразилась еще большими рыданиями, хотя в то же время я никогда не чувствовала себя счастливее.
Герцог преодолел свое волнение и подвел меня к креслу.
- Сядьте, мадемуазель, - сказал он кротко, - вы должны оправиться от этого, действительно, неожиданного сюрприза, который я сделал вам.
Он приказал удалиться моей кормилице и сел рядом. Несколько минут отец молча смотрел на меня. Лицо его было бледно; слезы медленно текли по его щекам, а он и не думал их скрывать.
- Как похожа она на мать! - прошептал он с глубоким вздохом.
Я с улыбкой смотрела на него; лицо его сделалось бледно и строго.
Увы! Это размышление, вместо того, чтобы послужить в мою пользу, только повредило мне: оно вновь пробудило в нем сожаление о понесенной им утрате и вновь возбудило в нем антипатию ко мне.
- Вы видите меня в первый раз, - начал он ледяным тоном. - Кто вам сказал, что я ваш отец?
- Мое сердце, - взволнованно отвечала я.
С минуту длилось молчание. Я дрожала как в лихорадке.
- Дочь моя, - продолжал он, подавляя вздох, - по причинам, которые вы узнаете позже, мне нужно было удалить вас от себя. В настоящее время, прибавил он печально, - этих причин не существует уже больше. Я решил сам приехать за вами, чтобы вернуть вас в то общество и дать вам то положение, на которое вы имеете право благодаря вашему имени и рождению. Приготовьтесь следовать за мною, но не в замок, а в монастырь, где вы должны закончить свое образование, на которое, к сожалению, до сих пор не было обращено должного внимания. Мы скоро отправимся.
- Сейчас, милостивый государь? - прошептала я. Мой отец кротко улыбнулся.
- Нет, дочь моя, - отвечал он, - я не хочу увозить вас так... Я вам даю два часа времени, чтобы вы могли проститься с теми, которых вы любите и которые заботились о вас в детстве; я не хотел бы, чтобы вы показали себя неблагодарной по отношению к ним. Они были добры к вам, любили вас, как свое дитя, и вы должны поблагодарить их. Идите, я вам даю на это целых два часа, а сам пока побеседую с вашими воспитателями и постараюсь отблагодарить их по заслугам.
Я хотела снова поцеловать руку отца, но он привлек меня к себе и крепко обнял, а затем отворил дверь. Я убежала так быстро и так легко, точно у меня за спиной были крылья.
Куда я шла? Этого я и сама не знала. Я повиновалась непреодолимому чувству увидеть еще раз все места, где протекло мое безмятежное и счастливое детство; я шла сказать последнее прости птицам, которых я так любила, ручейку, где я часто утоляла жажду, деревьям, под тенью которых я часто сиживала, - одним словом, всему, что я так любила. Буду ли я в новом, неизвестном мне мире, куда я готовилась вступить, так же счастлива и свободна, как в деревне, в этом забытом уголке, где безмятежно до тех пор текла моя жизнь? Я шла куда глаза глядят, рвала попадавшиеся на дороге цветы, разговаривала с деревьями, с птицами, как вдруг на повороте одной тропинки я столкнулась лицом к лицу с молодым человеком Я вскрикнула от удивления, - это был барон де Гриньи.
Он почтительно поклонился мне.
- Простите ли вы меня когда-нибудь, мадемуазель! - проговорил он, видимо, сильно взволнованный, - я знаю, что я жестоко провинился перед вами моей грубой и неуместной выходкой, но, тем не менее, я надеюсь на вашу доброту.
- Милостивый государь, - отвечала я, покраснев, как и в первый раз, когда я встретилась с ним.
- Скажите мне всего одно только слово, скажите мне:
"Прощаю!" - продолжал он пылко, - если вы не хотите сделать из меня самого несчастнейшего из людей. Если вы не простите меня теперь, вы этим навсегда лишите меня возможности видеть вас. Не будьте же так жестоки и смилуйтесь надо мной.
- Вы желаете, чтобы я вам простила? - отвечала я, опуская глаза и краснея, как вишня, - хорошо, я согласна простить вас, милостивый государь, и это тем охотнее, что мы видимся с вами в последний раз. По крайней мере, я так думаю!
- Что хотите вы сказать этими словами, мадемуазель? - вскричал он с волнением.
- Я уезжаю, милостивый государь, - отвечала я просто. - Мой отец берет меня к себе.
- А! - проговорил он с видимым удовольствием, - наконец то, вы возвратитесь в свою семью!
- Увы! Нет! - прошептала я. - Отец решил, что я должна сегодня же поступить в монастырь.
Молодой человек побледнел, зашатался и готов был упасть.
- Боже мой! - воскликнул он с тоской. - Неужели я нашел вас для того, чтобы потерять снова!
Я была беззаботным, веселым ребенком, не имевшим никакого понятия о том, что так печалило моего собеседника, однако, печаль красивого юноши показалась мне такой искренней, его горе таким глубоким, что я невольно почувствовала себя растроганной, и мне захотелось утешить его.
- Зачем говорить так! - заметила я ему с притворной веселостью, ведь, если я не ошибаюсь, вы, кажется, друг моего брата?
- Правда, - сказал он, поднимая голову, - значит, вы мне позволите видеться иногда с вами, мадемуазель?
- Я не имею никакого права ни позволять, ни запрещать вам что-нибудь, милостивый государь, и, кроме того, - прибавила я с легкой иронией, - я еду в монастырь, а не в замок. Я ведь уже говорила вам это.
- В монастырь! Правда! - сказал он в отчаянии, ударяя себя по лбу. - В какой?
- Не знаю.
- О! Я узнаю! - проговорил он с жаром, - узнаю во что бы то ни стало! Вы простили меня, благодарю вас, мадемуазель. Я уношу с собой счастье всей моей жизни Вы добры, вы сжалились надо мной! Ничто не может мне помешать увидеть вас вновь! До свидания, мадемуазель, до свиданья!
Произнеся эти слова с такой экзальтацией, которая почти испугала меня, молодой человек бросился бежать от меня и скоро скрылся из виду.
Я ничего не понимала и была почти уверена, что он сошел с ума. Эта неожиданная встреча вызвала во мне странное, непостижимое волнение, и я в глубоком раздумье повернула на зад на ферму.
Два часа прошли очень быстро. Я простилась с семьей моей кормилицы; сердце мое сильно ныло при расставании с этими честными людьми, любившими меня так искренно и плакавшими при прощании со мною Андрэ, о котором я уже тебе говорила, захотел непременно ехать со мной. По моей просьбе отец согласился взять его, и - чего я, признаюсь, даже не ожидала - назначил его состоять исключительно в моем распоряжении. Бедный мальчуган не помнил себя от радости; меньше чем в десять минут он собрал в узелок свои скромные пожитки и весело уселся на козлы рядом с кучером.
Отец пригласил в замок всех родственников, и я была официально представлена всей семье. Тут же я увидела в первый раз моего брата Филиппа, тогда он был красивым молодым человеком, с надменным лицом, едва пробивающимися усиками и с орлиным взором. Он с жаром поцеловал меня и, по видимому, был очень рад увидеть меня. Через два дня после этого я была уже в монастыре.
Этот монастырь, моя дорогая, ты знаешь так же хорошо, как и я. С этого времени началась наша неизменная дружба, в которой мы поклялись...
- И которая, - перебила ее графиня, - и в настоящее
время так же сильна, как и в первые годы, неправда ли, моя Леона?
- Разве мое присутствие в этой комнате не доказывает этого, дорогая Камилла?
- Да, совершенно верно... но продолжай дальше, моя прелесть, только пропусти наше пребывание в монастыре, потому что тут ты не будешь в состоянии рассказать мне что-нибудь новое, - отвечала графиня.
- Злая!
- О! Не станем поднимать свои старые споры.
- Ты помнишь?
- Все.
- И твою ревность?
- По поводу твоей близкой дружбы с Герминой де Гриньи, сестрой барона.
- Дружба, которая подчас была тяжела для меня благодаря ни на чем не основанной ревности некой Камиллы, которая так же страстно отдавалась своим привязанностям, как и ненависти.
- И которая осталась такой же и в настоящее время! - отвечала графиня де Малеваль, улыбаясь как-то загадочно.
- Ты помнишь, что для того, чтобы разогнать облако, омрачившее нашу дружбу, я должна была рассказать тебе историю любви ко мне барона де Гриньи, объяснявшую мои отношения к его сестре.
- Которую ты сделала также и своей наперсницей.
- Да, - отвечала Леона со вздохом. - Арман сдержал свое слово. Под предлогом свиданий с сестрой он получил доступ в нашу приемную. Благодаря Гермине никто, за исключением тебя, даже и не подозревал истины. К тому же, в нашей любви не было ничего предосудительного, кроме таинственности. Имя Армана было достойно моего. Ничто в будущем не могло помешать нашему союзу; мы любили друг друга, уверенные, что в недалеком будущем наши отцы дадут согласие на наш брак. Но, увы! Вышло совсем иначе. Мечты, которыми мы так убаюкивали себя, грубо разбились о печальную действительность.
Глубокий вздох вырвался из груди Леоны, она опустила голову и задумалась.
- Ну, полно! - проговорила тихо Камилла, целуя ее. Леона выпрямилась, огонь сверкал в ее глазах.
- Ты права, - отвечала она твердым голосом, - выслушай же мою исповедь до конца. Мне было семнадцать лет, когда мой отец внезапно взял меня из монастыря под предлогом, что мое образование закончено и для меня настало время вступить в свет.
Через два дня после моего приезда в замок отец дал бал, куда была приглашена вся знать провинции. Барон де Гриньи тоже был на этом балу. Сестра сказала ему о моем выходе из монастыря, и он поспешил ответить согласием на присланное ему приглашение, как и всем вообще местным дворянам, принадлежавшим к обычным посетителям замка.
Танцуя со мною, барон объявил мне о своем намерении немедленно просить у моего отца моей руки. Я стала отговаривать его от такой поспешности, ничем в сущности не мотивированной, но барон печально покачал головой и отвечал мне:
- Дорогая Леона, я понимаю, насколько эта поспешность кажется вам несвоевременной, потому что вы только что вернулись в свою семью, но, сам не знаю почему, у меня являются мрачные предчувствия и я просто дрожу от страха за наше счастье. В обществе ходят слухи... впрочем, вам совершенно бесполезно их знать. Словом я думаю, что мне даже необходимо предупредить события и поторопиться с предложением.
- Что хотите вы этим сказать? - воскликнула я с беспокойством, вызванным странным тоном его слов. - Я не понимаю вас, объясните мне Бога ради!
- Не настаивайте, умоляю вас. Вам лучше всего ничего не знать, сказал он печально.
- Заклинаю вас, - отвечала я с мольбой, - скажите мне!
- Вы требуете этого?
- Умоляю вас!
- Хорошо. Пусть будет по-вашему, - прошептал он с горечью. - Говорят, что ваш отец хочет выдать вас замуж за маркиза де Буа-Траси!
- О! - проговорила я с презрением, - не может быть, вы просто бредите! Каким образом мой отец, помешанный на благородстве, может согласиться на такой неравный брак!
- Он маркиз! - сказал Арман со злой иронией.
- Но это ровно ничего не значит. Он - сын откупщика, разбогатевшего благодаря рискованным спекуляциям... его презирают все.
- Очень возможно, - заметил он с грустной настойчивостью, - но этот человек обладает восемью или десятью миллионами.
- Так что же из этого! Мой отец, я уверена, никогда не согласится породниться с денежным мешком, как бы толст он не был!
- Вы молоды, вы почти дитя, дорогая моя Леона, и не знаете самых первых условий жизни.
- Какое мне дело до жизни? Я люблю вас, Арман, одного вас, и...
- Бедная Леона! - сказал он, вздохнув, - как вы мало знаете жизнь! Так узнайте же всю правду! Лучше вы будете знать всю жестокую истину, чем оставаться дольше в заблуждении; мне тяжело обвинять вашего отца перед вами, но так как вы сами вызвали меня на это объяснение, то в ваших же интересах вы должны узнать все подробно и должны теперь же решить, как вам следует поступить. Говорят, заметьте, что я сообщаю вам одни только слухи, говорят, что герцог де Борегар разорен!
- Разорен! - вскричала я. - Он? Мой отец?
- Да. Я даже и сам знаю, что несколько времени тому назад он понес очень большие потери; другие причины, о которых я должен умолчать и которых вы не поймете и не в силах оценить благодаря вашему полному неведению жизни, ускорили или, лучше сказать, докончили разорение вашего отца, который находится теперь в страшно стесненных обстоятельствах!
- О! Это невозможно!
- Увы! - продолжал он, - положение графа де Борегар еще более ужасно, чем я вам говорю, и чего вы даже и подозревать не можете.
- Но, - спросила я его с тоской, - что же общего имеет маркиз де Буа-Траси с разорением моего отца?
- Маркиз де Буа-Траси, моя бедная и милая Леона, - прошептал он раздирающим сердце голосом, - в настоящее время состоит единственным кредитором герцога - он тайно, через посредство одного человека, скупил все его векселя.
- А велик долг?
- В общей сложности долгов больше двух миллионов ливров, - отвечал барон, опуская глаза, и так тихо, что я едва могла расслышать его слова.
Несмотря на мое полное невежество в денежных делах, я почувствовала, что силы покидают меня и, если бы Арман не поддержал меня, я упала бы на паркет.
Но сильное горе сейчас же вызвало и реакцию.
Послышались шаги.
- Вот мой отец, - сказала я барону довольно твердым голосом, хотя уверена, что не была бы в состоянии выговорить хоть одно слово за минуту перед тем, - ни слова более.
- А мое предложение? - прошептал он мне на ухо. - Согласитесь на него, умоляю вас; нам во что бы то ни стало нужно узнать решение вашего отца.
- Завтра, непременно.
В эту минуту в комнату к нам вошел герцог. Слегка поклонившись барону, он взял меня за руку и заставил следовать за собой в другой салон и здесь, без всяких предисловий, не дав мне опомниться, подвел меня к человеку лет пятидесяти, превосходно одетому, довольно обыкновенные черты которого отличались, впрочем, некоторой правильностью.
- Милое дитя, - сказал он, - позволь мне представить тебе маркиза де Буа-Траси, моего лучшего друга.
Когда я услышала эти слова, меня охватило такое невыразимое горе, что я пошатнулась и побледнела, как мертвец.
- Боже мой! - вскричал маркиз, бросаясь ко мне, мадемуазель дурно.
Звук этого голоса окончательно добил меня, и, как бы подтверждая его слова, я упала в обморок.
Отец велел отнести меня в мою комнату и отдать на попечение моей горничной. Бал расстроился, все разъехались. Было два часа ночи, когда отец явился ко мне и вошел в мою спальню.
Я лежала на кушетке; я пришла в себя только полчаса тому назад и плакала.
Отец с минуту молча смотрел на меня, затем сел возле меня и взял мою руку.
- Вы страдаете, моя дочь, - сказал он мне, - что с вами? Я не отвечала: что могла я сказать ему? Он нахмурил лоб.
- Нам нужно объясниться, - проговорил он, как бы разговаривая сам с собой, - и лучше теперь, чем потом. Выслушайте меня, дитя мое, вы узнаете мою волю, мое желание!
Слова эти были произнесены таким суровым тоном, что я задрожала от страха.
Отец продолжал:
- Дитя мое, - говорил он, - я взял вас из монастыря потому, что хочу выдать вас замуж.
- Выдать меня замуж! - вскричала я вне себя от горя.
- Да. Один из моих близких друзей, чрезвычайно богатый и уважаемый человек, сделал мне честь и просил у меня вашей руки; я дал ему слово. Союз этот желателен во всех отношениях. Приготовьтесь к свадьбе. Через два дня вы выйдете замуж за маркиза де Буа-Траси.
- О! - вскричала я с отчаянием, - этого не может быть! - А почему бы, скажите пожалуйста? - спросил отец холодно. - Неужели правда то, что я слышал? Вы любите другого и хотите сделаться его женой?
- А если бы и так? - сказала я таким твердым голосом, что это удивило его.
- Я был бы в отчаянии, - отвечал он мне сухо, - но я дал слово, и ничто и никто не может заставить меня взять его назад.
- Отец! - воскликнула я, бросаясь перед ним на колени, - заклинаю вас всем святым, не обрекайте меня на вечное несчастье. Я не знаю этого человека. Он втрое старше меня. Наконец, я не могу любить его!
- Вы сумасшедшая! - сказал он резко. - Встаньте!.. Встаньте! Какой же вы, однако, ребенок!
- Умоляю вас именем моей матери.
Отец побледнел и, видимо, стал колебаться. У меня блеснула надежда.
Я схватила его руки, целовала их и обливала слезами.
- Нет! - вскричал он вдруг, сурово отталкивая меня, - так надо! Через два дня вы сделаетесь женой маркиза.
С этими словами герцог вышел из комнаты, а я лежала на полу совершенно разбитая так неожиданно свалившимся на меня горем.
Горничные подняли меня и положили на постель. У меня началась нервная горячка с бредом.
Целый месяц была я между жизнью и смертью, но молодость взяла свое, и я стала выздоравливать.
С того дня как отец объявил мне свою волю, он не входил больше в мою комнату. Брат заходил несколько раз, но вместо того, чтобы, как я надеялась, найти в нем поддержку, я встретила в нем сильного союзника отца, так же, как и он, желавшего возможно скорейшего брака моего с маркизом. Для меня не было никакого выхода. И отец, и брат преследовали оба одну и ту же цель.
Свадьба, отложенная благодаря моей болезни, была окончательно назначена в ближайшее воскресенье. День моего выздоровления приходился в четверг - оставалось всего два дня.
От Армана не было никаких известий; я даже не знала, делал ли он моему отцу предложение или нет и каковы были последствия этого смелого шага.
Однажды вечером, когда я уже хотела ложиться спать, одна из моих горничных, помогая мне надевать пеньюар, вложила мне в руку записку, приложив палец к губам, как бы призывая меня этим к молчанию.
- От него! - прошептала она мне на ухо.
Оставшись одна, я развернула записку: она была, действительно, от Армана. Он умолял меня прийти на свиданье вечером в одиннадцать часов; он хотел проститься со мной. Он будет ждать меня в парке, подле голубятен.
Его просьба была так трогательна, письмо было так почтительно, моя любовь к нему так чиста и глубока, наконец, я чувствовала себя такой несчастной и покинутой всеми, что я, не колеблясь, решила сейчас же идти.
Было половина одиннадцатого; я быстро оделась вновь, накинула тальму и, не раздумывая долго, вышла из комнаты и прокралась в парк. Ночь была теплая, небо блистало звездами, замок был погружен в темноту; обитатели его спали или притворялись спящими. Ночь благоприятствовала нам.
- Насмешница, - отвечал он улыбаясь, - час от часу не легче. Ну, да мне не из чего выбирать! Идем, маленькая шалунья.. Честное слово дворянина! Я готов следовать за вами даже в ад.
- Я не поведу вас так далеко, - отвечала я в том же тоне. И, повернувшись к нему спиной, пошла впереди, а он ехал за мной.
Дорогой мы продолжали разговаривать, причем он все еще принимал меня за крестьянку, а я старалась поддержать в нем это заблуждение.
Узкая дорога, по которой мы отправились, выходила как раз против фермы. Я остановилась перед дверью.
- Неужели мы уже на месте? - спросил он меня. - Было бы очень жаль.
- Я пришла домой, - отвечала я ему, показывая на постройки фермы моей кормилицы, находившейся всего в нескольких шагах от меня. - А вы, сударь, поезжайте все прямо;
когда вы будете на вершине этого холма, вы увидите не более как в полутора милях от вас замок Борегар.
- Благодарю, дитя мое! - сказал он, наклонившись на седле, чтобы обнять меня. - Один только поцелуй этих коралловых губок, и до свиданья!
Я испуганно отскочила в сторону, и ею попытка не увенчалась успехом.
- А! Маленькая дикарка! - воскликнул он с недовольным видом, - по крайней мере, скажите мне хоть свое имя.
- Зачем?
- Чтобы сохранить о нем драгоценное воспоминание в моем сердце.
Я покачала головою.
- Вы, конечно, блестящий придворный кавалер, - отвечала я ему, - и поэтому вам незачем интересоваться моим именем.
- Может быть, - возразил он, видимо, раздраженный моим упрямством. Впрочем, я, пожалуй, первый подам пример и скажу вам свое имя; когда вы его узнаете, надеюсь, вы не откажетесь сказать мне ваше. Я - барон Арман де Гриньи.
И он грациозно поклонился мне.
- Друг маркиза де Борегар?
- Да.
- Хорошо, господин барон, - сказала я ему совершенно серьезно, - когда вы увидите вашего друга, вы можете сказать ему, что вам помогла выйти из беды его сестра Леона де Борегар.
И, воспользовавшись замешательством молодого человека, я одним прыжком вскочила в дом и заперла за собой дверь.
Затем я побежала в свою комнату и заперлась там на тройной замок, после чего уже подошла к окошку и слегка приподняла занавеску. Всадник все еще не трогался с места; он, по-видимому, никак не мог прийти в себя от всего случившегося. Мои слова буквально ошеломили его. Наконец, он быстро поднял голову и повернулся лицом к ферме. Лицо его было бледно и взволновано. Подумав несколько минут, он, казалось, принял какое-то решение, и, пришпорив лошадь, как вихрь понесся вперед. Я долго следила глазами за этой бешеной скачкой. Затем занавеска моею окна опустилась.
Я принялась плакать, сама не зная почему, и в то же время мне было так хорошо одной в комнате, где я, замечу кстати, просидела взаперти весь этот день. Я мечтала
О чем?
Тогда я не сумела бы ответить, а теперь я жалею, что слишком хорошо знаю, о чем я мечтала тогда.
Леона замолчала.
Ее приятельница предоставила ей полную свободу погрузиться на некоторое время в прошлое, воспоминание о котором так глубоко запечатлелось у нее в сердце.
Пробило два часа. Снаружи ураган свирепствовал, казалось, еще с большей силой. Графиня де Малеваль, до сих пор с величайшим вниманием слушавшая рассказ подруги своего детства, держала ее руки в своих и когда почувствовала, что та ослабла, стала нежно целовать их и тихим и сочувствующим голосом прошептала:
- Мужайся!
На этот раз Леона, казалось, была близка к обмороку.
С полузакрытыми глазами, с беспомощно запрокинутой назад головой, с побледневшим осунувшимся лицом, она не шевелилась и сидела, как мраморная статуя.
Графиня, сильно напуганная состоянием своей приятельницы, решила, что ей необходимо дать чего-нибудь возбуждающего; она поднялась с места и выпустила ее руки.
- Куда ты идешь? - спросила Леона тихим и едва внятным голосом.
- Взять флакон с эфиром, - отвечала Камилла.
- Нет, это бесполезно, я чувствую себя лучше, благодарю.
- Может быть, тебе было бы лучше прилечь отдохнуть немножко? Ты, должно быть, страшно измучена.
- Нет, я должна сегодня же ночью окончить мой рассказ, друг мой; если я не сделаю этого сегодня, я уже не в силах буду продолжать его потом.
- Да, ты права, мой друг, лучше покончить с этим раз и навсегда, сказала графиня, обнимая ее.
Прошло еще несколько минут. Молодая женщина превозмогла свою временную слабость. Лихорадочная краска залила ее лицо, и кровообращение восстановилось. Затем она продолжала свой рассказ слабым, дрожащим голосом, который, впрочем, постепенно становился все тверже.
- Я остановилась, дорогая, потому, что дошла до конца счастливого периода моей жизни. Я без содрогания не могу приступить к описанию обрушившихся на меня несчастий. Ты должна понять, Камилла, что чистые и тихие воспоминания детства еще сильнее заставили меня почувствовать всю горечь моего настоящего положения.
Прошло две недели с того утра, как я так случайно повстречала г. де Гриньи. Я не видела его больше.
Никто не говорил мне о нем, а я не смела расспрашивать окружавших меня крестьян.
Необъяснимое чувство стыдливости сковывало мне уста каждый раз, когда я хотела произнести его имя.
Встреча с ним много способствовала моему преждевременному развитию, я из ребенка как-то незаметно превратилась в женщину.
Однажды утром, блестевшая позолотой карета, запряженная четверкой гнедых коней, остановилась перед дверью фермы.
Один из лакеев, стоявших на запятках, спрыгнул на землю и отворил дверцу кареты.
При виде кареты мой молочный отец, его жена и дети бросились вон из комнаты и почтительно выстроились все перед фермой. А я спряталась в своей комнате и смотрела из-за занавески. Я чувствовала какую-то тоску и беспокойство; мрачные предчувствия волновали меня, и я была убеждена, что в моей жизни должна произойти большая перемена.
Из кареты вышел господин средних лет с величественными чертами лица, с благородной и элегантной осанкой, обнаруживавшей высокопоставленное лицо. Господин этот ласково ответил на почтительные поклоны семьи моего молочного отца и вошел в дом.
Сердце хотело выпрыгнуть у меня из груди, я была бледна и дрожала; я никогда не видела отца, а между тем, при виде этого богатого джентльмена с широкими орденскими лентами, перед которым все так низко кланялись, я узнала в нем своего отца.
Я слышала, что кто-то быстро поднимался по лестнице, которая вела ко мне в комнату, и затем тихонько постучался в дверь.
- Кто там? - спросила я, опираясь на стул: я почувствовала вдруг такую сильную слабость, что едва держалась на ногах.
- Отворите барышня, - отвечал голос моей кормилицы, - отворяйте поскорей.
Я отворила. Моя кормилица почтительно отступила в сторону, давая дорогу следовавшему за ней незнакомцу. И вот неизвестный мне господин, который минуту тому назад вышел из кареты, вступил в мою комнату. При виде его какое-то необъяснимое чувство бросило меня к нему, я упала к нему в ноги, схватила его руки, покрывала их поцелуями и, захлебываясь от слез повторяла:
- Отец! Отец!
Герцог де Борегар - это действительно был он - ласково поднял меня с колен, с глазами полными слез одну минуту смотрел он на меня, а затем крепко прижал меня к груди.
- Наконец-то! Дочь моя! - вскричал он с нежностью и с такой радостью, что я разразилась еще большими рыданиями, хотя в то же время я никогда не чувствовала себя счастливее.
Герцог преодолел свое волнение и подвел меня к креслу.
- Сядьте, мадемуазель, - сказал он кротко, - вы должны оправиться от этого, действительно, неожиданного сюрприза, который я сделал вам.
Он приказал удалиться моей кормилице и сел рядом. Несколько минут отец молча смотрел на меня. Лицо его было бледно; слезы медленно текли по его щекам, а он и не думал их скрывать.
- Как похожа она на мать! - прошептал он с глубоким вздохом.
Я с улыбкой смотрела на него; лицо его сделалось бледно и строго.
Увы! Это размышление, вместо того, чтобы послужить в мою пользу, только повредило мне: оно вновь пробудило в нем сожаление о понесенной им утрате и вновь возбудило в нем антипатию ко мне.
- Вы видите меня в первый раз, - начал он ледяным тоном. - Кто вам сказал, что я ваш отец?
- Мое сердце, - взволнованно отвечала я.
С минуту длилось молчание. Я дрожала как в лихорадке.
- Дочь моя, - продолжал он, подавляя вздох, - по причинам, которые вы узнаете позже, мне нужно было удалить вас от себя. В настоящее время, прибавил он печально, - этих причин не существует уже больше. Я решил сам приехать за вами, чтобы вернуть вас в то общество и дать вам то положение, на которое вы имеете право благодаря вашему имени и рождению. Приготовьтесь следовать за мною, но не в замок, а в монастырь, где вы должны закончить свое образование, на которое, к сожалению, до сих пор не было обращено должного внимания. Мы скоро отправимся.
- Сейчас, милостивый государь? - прошептала я. Мой отец кротко улыбнулся.
- Нет, дочь моя, - отвечал он, - я не хочу увозить вас так... Я вам даю два часа времени, чтобы вы могли проститься с теми, которых вы любите и которые заботились о вас в детстве; я не хотел бы, чтобы вы показали себя неблагодарной по отношению к ним. Они были добры к вам, любили вас, как свое дитя, и вы должны поблагодарить их. Идите, я вам даю на это целых два часа, а сам пока побеседую с вашими воспитателями и постараюсь отблагодарить их по заслугам.
Я хотела снова поцеловать руку отца, но он привлек меня к себе и крепко обнял, а затем отворил дверь. Я убежала так быстро и так легко, точно у меня за спиной были крылья.
Куда я шла? Этого я и сама не знала. Я повиновалась непреодолимому чувству увидеть еще раз все места, где протекло мое безмятежное и счастливое детство; я шла сказать последнее прости птицам, которых я так любила, ручейку, где я часто утоляла жажду, деревьям, под тенью которых я часто сиживала, - одним словом, всему, что я так любила. Буду ли я в новом, неизвестном мне мире, куда я готовилась вступить, так же счастлива и свободна, как в деревне, в этом забытом уголке, где безмятежно до тех пор текла моя жизнь? Я шла куда глаза глядят, рвала попадавшиеся на дороге цветы, разговаривала с деревьями, с птицами, как вдруг на повороте одной тропинки я столкнулась лицом к лицу с молодым человеком Я вскрикнула от удивления, - это был барон де Гриньи.
Он почтительно поклонился мне.
- Простите ли вы меня когда-нибудь, мадемуазель! - проговорил он, видимо, сильно взволнованный, - я знаю, что я жестоко провинился перед вами моей грубой и неуместной выходкой, но, тем не менее, я надеюсь на вашу доброту.
- Милостивый государь, - отвечала я, покраснев, как и в первый раз, когда я встретилась с ним.
- Скажите мне всего одно только слово, скажите мне:
"Прощаю!" - продолжал он пылко, - если вы не хотите сделать из меня самого несчастнейшего из людей. Если вы не простите меня теперь, вы этим навсегда лишите меня возможности видеть вас. Не будьте же так жестоки и смилуйтесь надо мной.
- Вы желаете, чтобы я вам простила? - отвечала я, опуская глаза и краснея, как вишня, - хорошо, я согласна простить вас, милостивый государь, и это тем охотнее, что мы видимся с вами в последний раз. По крайней мере, я так думаю!
- Что хотите вы сказать этими словами, мадемуазель? - вскричал он с волнением.
- Я уезжаю, милостивый государь, - отвечала я просто. - Мой отец берет меня к себе.
- А! - проговорил он с видимым удовольствием, - наконец то, вы возвратитесь в свою семью!
- Увы! Нет! - прошептала я. - Отец решил, что я должна сегодня же поступить в монастырь.
Молодой человек побледнел, зашатался и готов был упасть.
- Боже мой! - воскликнул он с тоской. - Неужели я нашел вас для того, чтобы потерять снова!
Я была беззаботным, веселым ребенком, не имевшим никакого понятия о том, что так печалило моего собеседника, однако, печаль красивого юноши показалась мне такой искренней, его горе таким глубоким, что я невольно почувствовала себя растроганной, и мне захотелось утешить его.
- Зачем говорить так! - заметила я ему с притворной веселостью, ведь, если я не ошибаюсь, вы, кажется, друг моего брата?
- Правда, - сказал он, поднимая голову, - значит, вы мне позволите видеться иногда с вами, мадемуазель?
- Я не имею никакого права ни позволять, ни запрещать вам что-нибудь, милостивый государь, и, кроме того, - прибавила я с легкой иронией, - я еду в монастырь, а не в замок. Я ведь уже говорила вам это.
- В монастырь! Правда! - сказал он в отчаянии, ударяя себя по лбу. - В какой?
- Не знаю.
- О! Я узнаю! - проговорил он с жаром, - узнаю во что бы то ни стало! Вы простили меня, благодарю вас, мадемуазель. Я уношу с собой счастье всей моей жизни Вы добры, вы сжалились надо мной! Ничто не может мне помешать увидеть вас вновь! До свидания, мадемуазель, до свиданья!
Произнеся эти слова с такой экзальтацией, которая почти испугала меня, молодой человек бросился бежать от меня и скоро скрылся из виду.
Я ничего не понимала и была почти уверена, что он сошел с ума. Эта неожиданная встреча вызвала во мне странное, непостижимое волнение, и я в глубоком раздумье повернула на зад на ферму.
Два часа прошли очень быстро. Я простилась с семьей моей кормилицы; сердце мое сильно ныло при расставании с этими честными людьми, любившими меня так искренно и плакавшими при прощании со мною Андрэ, о котором я уже тебе говорила, захотел непременно ехать со мной. По моей просьбе отец согласился взять его, и - чего я, признаюсь, даже не ожидала - назначил его состоять исключительно в моем распоряжении. Бедный мальчуган не помнил себя от радости; меньше чем в десять минут он собрал в узелок свои скромные пожитки и весело уселся на козлы рядом с кучером.
Отец пригласил в замок всех родственников, и я была официально представлена всей семье. Тут же я увидела в первый раз моего брата Филиппа, тогда он был красивым молодым человеком, с надменным лицом, едва пробивающимися усиками и с орлиным взором. Он с жаром поцеловал меня и, по видимому, был очень рад увидеть меня. Через два дня после этого я была уже в монастыре.
Этот монастырь, моя дорогая, ты знаешь так же хорошо, как и я. С этого времени началась наша неизменная дружба, в которой мы поклялись...
- И которая, - перебила ее графиня, - и в настоящее
время так же сильна, как и в первые годы, неправда ли, моя Леона?
- Разве мое присутствие в этой комнате не доказывает этого, дорогая Камилла?
- Да, совершенно верно... но продолжай дальше, моя прелесть, только пропусти наше пребывание в монастыре, потому что тут ты не будешь в состоянии рассказать мне что-нибудь новое, - отвечала графиня.
- Злая!
- О! Не станем поднимать свои старые споры.
- Ты помнишь?
- Все.
- И твою ревность?
- По поводу твоей близкой дружбы с Герминой де Гриньи, сестрой барона.
- Дружба, которая подчас была тяжела для меня благодаря ни на чем не основанной ревности некой Камиллы, которая так же страстно отдавалась своим привязанностям, как и ненависти.
- И которая осталась такой же и в настоящее время! - отвечала графиня де Малеваль, улыбаясь как-то загадочно.
- Ты помнишь, что для того, чтобы разогнать облако, омрачившее нашу дружбу, я должна была рассказать тебе историю любви ко мне барона де Гриньи, объяснявшую мои отношения к его сестре.
- Которую ты сделала также и своей наперсницей.
- Да, - отвечала Леона со вздохом. - Арман сдержал свое слово. Под предлогом свиданий с сестрой он получил доступ в нашу приемную. Благодаря Гермине никто, за исключением тебя, даже и не подозревал истины. К тому же, в нашей любви не было ничего предосудительного, кроме таинственности. Имя Армана было достойно моего. Ничто в будущем не могло помешать нашему союзу; мы любили друг друга, уверенные, что в недалеком будущем наши отцы дадут согласие на наш брак. Но, увы! Вышло совсем иначе. Мечты, которыми мы так убаюкивали себя, грубо разбились о печальную действительность.
Глубокий вздох вырвался из груди Леоны, она опустила голову и задумалась.
- Ну, полно! - проговорила тихо Камилла, целуя ее. Леона выпрямилась, огонь сверкал в ее глазах.
- Ты права, - отвечала она твердым голосом, - выслушай же мою исповедь до конца. Мне было семнадцать лет, когда мой отец внезапно взял меня из монастыря под предлогом, что мое образование закончено и для меня настало время вступить в свет.
Через два дня после моего приезда в замок отец дал бал, куда была приглашена вся знать провинции. Барон де Гриньи тоже был на этом балу. Сестра сказала ему о моем выходе из монастыря, и он поспешил ответить согласием на присланное ему приглашение, как и всем вообще местным дворянам, принадлежавшим к обычным посетителям замка.
Танцуя со мною, барон объявил мне о своем намерении немедленно просить у моего отца моей руки. Я стала отговаривать его от такой поспешности, ничем в сущности не мотивированной, но барон печально покачал головой и отвечал мне:
- Дорогая Леона, я понимаю, насколько эта поспешность кажется вам несвоевременной, потому что вы только что вернулись в свою семью, но, сам не знаю почему, у меня являются мрачные предчувствия и я просто дрожу от страха за наше счастье. В обществе ходят слухи... впрочем, вам совершенно бесполезно их знать. Словом я думаю, что мне даже необходимо предупредить события и поторопиться с предложением.
- Что хотите вы этим сказать? - воскликнула я с беспокойством, вызванным странным тоном его слов. - Я не понимаю вас, объясните мне Бога ради!
- Не настаивайте, умоляю вас. Вам лучше всего ничего не знать, сказал он печально.
- Заклинаю вас, - отвечала я с мольбой, - скажите мне!
- Вы требуете этого?
- Умоляю вас!
- Хорошо. Пусть будет по-вашему, - прошептал он с горечью. - Говорят, что ваш отец хочет выдать вас замуж за маркиза де Буа-Траси!
- О! - проговорила я с презрением, - не может быть, вы просто бредите! Каким образом мой отец, помешанный на благородстве, может согласиться на такой неравный брак!
- Он маркиз! - сказал Арман со злой иронией.
- Но это ровно ничего не значит. Он - сын откупщика, разбогатевшего благодаря рискованным спекуляциям... его презирают все.
- Очень возможно, - заметил он с грустной настойчивостью, - но этот человек обладает восемью или десятью миллионами.
- Так что же из этого! Мой отец, я уверена, никогда не согласится породниться с денежным мешком, как бы толст он не был!
- Вы молоды, вы почти дитя, дорогая моя Леона, и не знаете самых первых условий жизни.
- Какое мне дело до жизни? Я люблю вас, Арман, одного вас, и...
- Бедная Леона! - сказал он, вздохнув, - как вы мало знаете жизнь! Так узнайте же всю правду! Лучше вы будете знать всю жестокую истину, чем оставаться дольше в заблуждении; мне тяжело обвинять вашего отца перед вами, но так как вы сами вызвали меня на это объяснение, то в ваших же интересах вы должны узнать все подробно и должны теперь же решить, как вам следует поступить. Говорят, заметьте, что я сообщаю вам одни только слухи, говорят, что герцог де Борегар разорен!
- Разорен! - вскричала я. - Он? Мой отец?
- Да. Я даже и сам знаю, что несколько времени тому назад он понес очень большие потери; другие причины, о которых я должен умолчать и которых вы не поймете и не в силах оценить благодаря вашему полному неведению жизни, ускорили или, лучше сказать, докончили разорение вашего отца, который находится теперь в страшно стесненных обстоятельствах!
- О! Это невозможно!
- Увы! - продолжал он, - положение графа де Борегар еще более ужасно, чем я вам говорю, и чего вы даже и подозревать не можете.
- Но, - спросила я его с тоской, - что же общего имеет маркиз де Буа-Траси с разорением моего отца?
- Маркиз де Буа-Траси, моя бедная и милая Леона, - прошептал он раздирающим сердце голосом, - в настоящее время состоит единственным кредитором герцога - он тайно, через посредство одного человека, скупил все его векселя.
- А велик долг?
- В общей сложности долгов больше двух миллионов ливров, - отвечал барон, опуская глаза, и так тихо, что я едва могла расслышать его слова.
Несмотря на мое полное невежество в денежных делах, я почувствовала, что силы покидают меня и, если бы Арман не поддержал меня, я упала бы на паркет.
Но сильное горе сейчас же вызвало и реакцию.
Послышались шаги.
- Вот мой отец, - сказала я барону довольно твердым голосом, хотя уверена, что не была бы в состоянии выговорить хоть одно слово за минуту перед тем, - ни слова более.
- А мое предложение? - прошептал он мне на ухо. - Согласитесь на него, умоляю вас; нам во что бы то ни стало нужно узнать решение вашего отца.
- Завтра, непременно.
В эту минуту в комнату к нам вошел герцог. Слегка поклонившись барону, он взял меня за руку и заставил следовать за собой в другой салон и здесь, без всяких предисловий, не дав мне опомниться, подвел меня к человеку лет пятидесяти, превосходно одетому, довольно обыкновенные черты которого отличались, впрочем, некоторой правильностью.
- Милое дитя, - сказал он, - позволь мне представить тебе маркиза де Буа-Траси, моего лучшего друга.
Когда я услышала эти слова, меня охватило такое невыразимое горе, что я пошатнулась и побледнела, как мертвец.
- Боже мой! - вскричал маркиз, бросаясь ко мне, мадемуазель дурно.
Звук этого голоса окончательно добил меня, и, как бы подтверждая его слова, я упала в обморок.
Отец велел отнести меня в мою комнату и отдать на попечение моей горничной. Бал расстроился, все разъехались. Было два часа ночи, когда отец явился ко мне и вошел в мою спальню.
Я лежала на кушетке; я пришла в себя только полчаса тому назад и плакала.
Отец с минуту молча смотрел на меня, затем сел возле меня и взял мою руку.
- Вы страдаете, моя дочь, - сказал он мне, - что с вами? Я не отвечала: что могла я сказать ему? Он нахмурил лоб.
- Нам нужно объясниться, - проговорил он, как бы разговаривая сам с собой, - и лучше теперь, чем потом. Выслушайте меня, дитя мое, вы узнаете мою волю, мое желание!
Слова эти были произнесены таким суровым тоном, что я задрожала от страха.
Отец продолжал:
- Дитя мое, - говорил он, - я взял вас из монастыря потому, что хочу выдать вас замуж.
- Выдать меня замуж! - вскричала я вне себя от горя.
- Да. Один из моих близких друзей, чрезвычайно богатый и уважаемый человек, сделал мне честь и просил у меня вашей руки; я дал ему слово. Союз этот желателен во всех отношениях. Приготовьтесь к свадьбе. Через два дня вы выйдете замуж за маркиза де Буа-Траси.
- О! - вскричала я с отчаянием, - этого не может быть! - А почему бы, скажите пожалуйста? - спросил отец холодно. - Неужели правда то, что я слышал? Вы любите другого и хотите сделаться его женой?
- А если бы и так? - сказала я таким твердым голосом, что это удивило его.
- Я был бы в отчаянии, - отвечал он мне сухо, - но я дал слово, и ничто и никто не может заставить меня взять его назад.
- Отец! - воскликнула я, бросаясь перед ним на колени, - заклинаю вас всем святым, не обрекайте меня на вечное несчастье. Я не знаю этого человека. Он втрое старше меня. Наконец, я не могу любить его!
- Вы сумасшедшая! - сказал он резко. - Встаньте!.. Встаньте! Какой же вы, однако, ребенок!
- Умоляю вас именем моей матери.
Отец побледнел и, видимо, стал колебаться. У меня блеснула надежда.
Я схватила его руки, целовала их и обливала слезами.
- Нет! - вскричал он вдруг, сурово отталкивая меня, - так надо! Через два дня вы сделаетесь женой маркиза.
С этими словами герцог вышел из комнаты, а я лежала на полу совершенно разбитая так неожиданно свалившимся на меня горем.
Горничные подняли меня и положили на постель. У меня началась нервная горячка с бредом.
Целый месяц была я между жизнью и смертью, но молодость взяла свое, и я стала выздоравливать.
С того дня как отец объявил мне свою волю, он не входил больше в мою комнату. Брат заходил несколько раз, но вместо того, чтобы, как я надеялась, найти в нем поддержку, я встретила в нем сильного союзника отца, так же, как и он, желавшего возможно скорейшего брака моего с маркизом. Для меня не было никакого выхода. И отец, и брат преследовали оба одну и ту же цель.
Свадьба, отложенная благодаря моей болезни, была окончательно назначена в ближайшее воскресенье. День моего выздоровления приходился в четверг - оставалось всего два дня.
От Армана не было никаких известий; я даже не знала, делал ли он моему отцу предложение или нет и каковы были последствия этого смелого шага.
Однажды вечером, когда я уже хотела ложиться спать, одна из моих горничных, помогая мне надевать пеньюар, вложила мне в руку записку, приложив палец к губам, как бы призывая меня этим к молчанию.
- От него! - прошептала она мне на ухо.
Оставшись одна, я развернула записку: она была, действительно, от Армана. Он умолял меня прийти на свиданье вечером в одиннадцать часов; он хотел проститься со мной. Он будет ждать меня в парке, подле голубятен.
Его просьба была так трогательна, письмо было так почтительно, моя любовь к нему так чиста и глубока, наконец, я чувствовала себя такой несчастной и покинутой всеми, что я, не колеблясь, решила сейчас же идти.
Было половина одиннадцатого; я быстро оделась вновь, накинула тальму и, не раздумывая долго, вышла из комнаты и прокралась в парк. Ночь была теплая, небо блистало звездами, замок был погружен в темноту; обитатели его спали или притворялись спящими. Ночь благоприятствовала нам.