— Стойте! — вскричал дон Тадео, тронутый до глубины сердца этими словами. — Хорошо! Я согласен. Я иду с вами! Я жертвую… О, дочь, дочь моя! — прибавил он дрогнувшим голосом. — Прости, прости меня!
— Слава Богу! Чили спасена! — вскричал дон Грегорио, обнимая своего друга.
— Дон Тадео, — сказал Валентин, — идите, куда вас призывает долг. Клянусь Богом, я возвращу вам дочь.
— Да, — прибавил граф, пожимая ему руку, — мы скорей погибнем, чем не исполним клятвы.
Дон Грегорио не хотел медлить. Каждый из его отряда посадил сзади себя по освобожденному из плена солдату, и через час они поскакали по направлению к Вальдивии.
— Дочь моя! дочь моя! — послышался в последний раз голос дона Тадео.
— Мы спасем ее! — крикнули вслед ему французы. Скоро чилийский отряд исчез во мраке. Остались на берегу только Валентин, Луи, Курумила, Жоан и Трантоиль Ланек. Валентин тогда сказал своим товарищам:
— Отдохнем немного. Завтра у нас будет дел много.
Они завернулись в пончо, легли у костра и заснули. Цезарь остался на часах.
Дон Тадео против воли принял управление делами в такое смутное время. Печальный и угрюмый, ехал он во главе отряда, который скорей сопровождал государственного преступника, чем был почетной охраной человека, призванного спасти отечество. Началась страшная буря. Всадники молча продолжали свой путь. Завернувшись в плащи, надвинув шляпы на брови, они старались защититься от урагана. Дон Тадео, казалось, ожил, заслышав свист бури. Он сбросил шляпу, чтоб дождь освежил его воспаленную голову. С развевающимися волосами, с блестящим взором, пришпорив коня, который заржал от боли, бросился он вперед, крича громким голосом:
— Вперед, друзья, вперед! Ура! За благо отечества, вперед!
Его спутники, увидя при блеске молнии перед собою эту величественную фигуру, скакавшую во всю мочь, словно наэлектризованные, бросились вперед с восторженными криками. И понесся этот полуфантастический поезд по равнине, залитой потоками дождя, посреди свирепства урагана, ломавшего ветви деревьев, и дон Тадео, сердце которого переполнилось горечью, был в припадке безумства, угрожавшем сумасшествием. Чем быстрее он скакал, тем более свирепствовала буря, тем сильнее становился припадок. Время от времени он поворачивал лошадь, страшно вскрикивал и, дав шпоры коню, пускался стрелой, словно преследуя невидимого врага.
Испуганные солдаты, не понимая, что это значит, с испугом глядя на своего предводителя, неслись за ним. Но топот их лошадей, их мрачный вид, может быть, еще больше усиливали припадок несчастного отца. Между тем Вальдивия была уже недалеко, и странная вещь: в такой поздний час светились бесчисленные огни, обрисовывали темную массу города. Дон Грегорио был в отчаянии, видя, в каком положении его искренний друг. Тщетно он придумывал, чем бы помочь, как возвратить ему разум, который тот, кажется, все более и более терял. Еще немного времени — и будет поздно. Вдруг он точно что-то вспомнил.
Дон Грегорио, видя, что шпоры не действуют, выхватил кинжал и стал колоть свою лошадь. Бедное животное опустило голову, фыркнуло и пустилось как стрела. Проскакав несколько минут самым безумным образом, дон Грегорио поднял свою лошадь на дыбы, быстро поворотил ее и понесся назад. Он скакал как раз навстречу дону Тадео, и они неминуемо должны были столкнуться. Подскакав, он железной рукой схватил под уздцы лошадь Тадео, и она остановилась. Дон Тадео вздрогнул и вперил свои воспаленные глаза в того, кто так внезапно прервал его бешеную скачку. Солдаты с беспокойством остановили коней.
— Дон Тадео де Леон, — воскликнул дон Грегорио решительным тоном, — или вы забыли о вашей дочери, донье Розарио?
При имени своей дочери по всему телу дона Тадео прошла судорога. Он поднес руку к своему горевшему лбу и, остановив блуждающий взгляд на том, кто обратился к нему с вопросом, вскричал раздирающим голосом:
— Дочь моя! Спасите мою дочь!
Вдруг смертная бледность покрыла его лицо, он закрыл глаза, выпустил из рук поводья и упал навзничь. Но друг его быстрее мысли соскочил на землю и поддержал его. Дон Тадео лишился чувств. Дон Грегорио с нежностью поглядел на него, взял как ребенка на руки и уложил на разостланные солдатами плащи.
— Он спасен, — сказал дон Грегорио.
И все эти грубые люди, которые не вздрогнут ни при какой опасности, вздохнули свободнее при этих словах надежды, которую они начинали уже терять. Они натянули попоны и плащи на ветвях того дерева, под которым лежал их начальник, чтоб защитить его от дождя. И молча, неподвижные, держа лошадей в поводу, стояли, почтительно склонив головы, на дожде и ветре и с нетерпением ждали, скоро ли очнется их отец. Так прошел час — целая вечность. Все это время не было слышно ни слова, ни вздоха.
Дон Грегорио, наклонясь над своим другом, следил при трепетном свете факела за ходом кризиса. Мало-помалу судорожная дрожь утихла, и больной совершенно успокоился. Тогда дон Грегорио распорол рукав у дона Тадео, обнажил правую руку и кинжалом проколол вену. Сначала крови не было. Но через несколько минут показалось черное пятно с булавочную головку. Оно все увеличивалось, наконец покатилась капля крови, за ней другая, третья, и через две минуты брызнула черная и пенистая струя.
Все присутствующие, вытянув головы, внимательно следили за больным. Так прошло довольно долгое время. Кровь текла все сильнее и сильнее. Дон Тадео лежал как мертвый. Наконец он сделал движение. Его зубы, до тех пор стиснутые, разжались, он вздохнул. Кровь стала красной. Дон Тадео открыл глаза и спокойно, но с удивлением осмотрелся вокруг.
— Где я? — прошептал он слабым голосом. — Что случилось?
— Слава Богу, наконец-то вы пришли в себя, — сказал дон Грегорио, зажимая рану пальцем и перевязывая ее своим носовым платком. — Как мы боялись за вас!
Дон Тадео сел и провел рукою по лбу, на котором выступил пот.
— Но что все это значит? — спросил он твердым голосом, стараясь припомнить бывшее. — Скажите мне, что случилось? Я весь точно разбитый и чувствую слабость во всем теле. Расскажите мне все по порядку.
— Еще бы! Вы упали сильно с лошади, — говорил дон Грегорио, не желая вспоминать о нравственных причинах припадка. — Спросите этих кавалеров! Мы думали, что вы ушиблись до смерти. Бог спас вас для блага отечества!
— Странно! Я ничего этого не помню. Я помню только, как мы расстались с друзьями, и вдруг налетела буря…
— Так, так! — поспешно перебил дон Грегорио. — Видите, вы все помните. Ваша лошадь испугалась и понесла. Мы бросились за вами. Когда подскакали, то видим, вы лежите в канаве. Лошадь, верно, не могла перескочить ее и упала. Мы вас подняли, и я пустил вам кровь.
— Да? Должно быть, так. Хорошо, что вы догадались бросить мне кровь. Мне теперь легко, голова не горит и на душе спокойно. Благодарю вас, теперь я чувствую себя совсем спокойно, и, кажется, мы можем продолжать путь.
Дон Грегорио видел, что его хитрость удалась только наполовину. Но он и виду не показал, что понял это.
— Быть может, вы еще не в силах держаться на лошади? — сказал он дону Тадео.
— О нет! Я чувствую, что силы возвратились ко мне. Время не терпит, нам надо спешить в Вальдивию.
Сказав это, дон Тадео встал и велел подвести лошадь. Солдат держал ее под уздцы. Дон Тадео внимательно поглядел на нее. Бедное животное все было в грязи. Дон Тадео наморщил брови: он ничего не понимал. Дон Грегорио незаметно улыбнулся, лошадь вываляли в грязи по его приказу. Он желал, чтобы дон Тадео и не подозревал никогда, что с ним в продолжение двух часов был припадок безумия, и совершенно успел в этом. Дон Тадео был вынужден поверить, что действительно упал в канаву, печально покачал головою и сел на лошадь.
— Смотря на это бедное животное, — сказал он, — я удивляюсь, как мы оба остались в живых.
— Не правда ли? — спросил дон Грегорио уверенным тоном. — Я говорил, что Бог спас вас.
— Далеко ли до города?
— Не больше лье.
— Так поспешим.
Весь отряд пустился рысью. Дон Тадео и дон Грегорио ехали друг подле друга и тихо разговаривали между собою о мерах, которые надо предпринять для окончательного низложения генерала Бустаменте. Дон Тадео рассуждал спокойно, мысли его были совершенно ясны.
Один только человек из всего отряда не знал ничего о случившемся. Это дон Рамон. Когда началась буря, лошадь его, закусив удила, понесла. Дон Рамон и не пытался ее сдерживать, он думал только о том, как бы самому удержаться в седле. Очнулся он только у ворот Вальдивии. Таким образом, нечаянно сенатор стал вестником скорого возвращения дона Тадео.
Пятнадцатая глава. ПЛАН ПОХОДА
— Слава Богу! Чили спасена! — вскричал дон Грегорио, обнимая своего друга.
— Дон Тадео, — сказал Валентин, — идите, куда вас призывает долг. Клянусь Богом, я возвращу вам дочь.
— Да, — прибавил граф, пожимая ему руку, — мы скорей погибнем, чем не исполним клятвы.
Дон Грегорио не хотел медлить. Каждый из его отряда посадил сзади себя по освобожденному из плена солдату, и через час они поскакали по направлению к Вальдивии.
— Дочь моя! дочь моя! — послышался в последний раз голос дона Тадео.
— Мы спасем ее! — крикнули вслед ему французы. Скоро чилийский отряд исчез во мраке. Остались на берегу только Валентин, Луи, Курумила, Жоан и Трантоиль Ланек. Валентин тогда сказал своим товарищам:
— Отдохнем немного. Завтра у нас будет дел много.
Они завернулись в пончо, легли у костра и заснули. Цезарь остался на часах.
Дон Тадео против воли принял управление делами в такое смутное время. Печальный и угрюмый, ехал он во главе отряда, который скорей сопровождал государственного преступника, чем был почетной охраной человека, призванного спасти отечество. Началась страшная буря. Всадники молча продолжали свой путь. Завернувшись в плащи, надвинув шляпы на брови, они старались защититься от урагана. Дон Тадео, казалось, ожил, заслышав свист бури. Он сбросил шляпу, чтоб дождь освежил его воспаленную голову. С развевающимися волосами, с блестящим взором, пришпорив коня, который заржал от боли, бросился он вперед, крича громким голосом:
— Вперед, друзья, вперед! Ура! За благо отечества, вперед!
Его спутники, увидя при блеске молнии перед собою эту величественную фигуру, скакавшую во всю мочь, словно наэлектризованные, бросились вперед с восторженными криками. И понесся этот полуфантастический поезд по равнине, залитой потоками дождя, посреди свирепства урагана, ломавшего ветви деревьев, и дон Тадео, сердце которого переполнилось горечью, был в припадке безумства, угрожавшем сумасшествием. Чем быстрее он скакал, тем более свирепствовала буря, тем сильнее становился припадок. Время от времени он поворачивал лошадь, страшно вскрикивал и, дав шпоры коню, пускался стрелой, словно преследуя невидимого врага.
Испуганные солдаты, не понимая, что это значит, с испугом глядя на своего предводителя, неслись за ним. Но топот их лошадей, их мрачный вид, может быть, еще больше усиливали припадок несчастного отца. Между тем Вальдивия была уже недалеко, и странная вещь: в такой поздний час светились бесчисленные огни, обрисовывали темную массу города. Дон Грегорио был в отчаянии, видя, в каком положении его искренний друг. Тщетно он придумывал, чем бы помочь, как возвратить ему разум, который тот, кажется, все более и более терял. Еще немного времени — и будет поздно. Вдруг он точно что-то вспомнил.
Дон Грегорио, видя, что шпоры не действуют, выхватил кинжал и стал колоть свою лошадь. Бедное животное опустило голову, фыркнуло и пустилось как стрела. Проскакав несколько минут самым безумным образом, дон Грегорио поднял свою лошадь на дыбы, быстро поворотил ее и понесся назад. Он скакал как раз навстречу дону Тадео, и они неминуемо должны были столкнуться. Подскакав, он железной рукой схватил под уздцы лошадь Тадео, и она остановилась. Дон Тадео вздрогнул и вперил свои воспаленные глаза в того, кто так внезапно прервал его бешеную скачку. Солдаты с беспокойством остановили коней.
— Дон Тадео де Леон, — воскликнул дон Грегорио решительным тоном, — или вы забыли о вашей дочери, донье Розарио?
При имени своей дочери по всему телу дона Тадео прошла судорога. Он поднес руку к своему горевшему лбу и, остановив блуждающий взгляд на том, кто обратился к нему с вопросом, вскричал раздирающим голосом:
— Дочь моя! Спасите мою дочь!
Вдруг смертная бледность покрыла его лицо, он закрыл глаза, выпустил из рук поводья и упал навзничь. Но друг его быстрее мысли соскочил на землю и поддержал его. Дон Тадео лишился чувств. Дон Грегорио с нежностью поглядел на него, взял как ребенка на руки и уложил на разостланные солдатами плащи.
— Он спасен, — сказал дон Грегорио.
И все эти грубые люди, которые не вздрогнут ни при какой опасности, вздохнули свободнее при этих словах надежды, которую они начинали уже терять. Они натянули попоны и плащи на ветвях того дерева, под которым лежал их начальник, чтоб защитить его от дождя. И молча, неподвижные, держа лошадей в поводу, стояли, почтительно склонив головы, на дожде и ветре и с нетерпением ждали, скоро ли очнется их отец. Так прошел час — целая вечность. Все это время не было слышно ни слова, ни вздоха.
Дон Грегорио, наклонясь над своим другом, следил при трепетном свете факела за ходом кризиса. Мало-помалу судорожная дрожь утихла, и больной совершенно успокоился. Тогда дон Грегорио распорол рукав у дона Тадео, обнажил правую руку и кинжалом проколол вену. Сначала крови не было. Но через несколько минут показалось черное пятно с булавочную головку. Оно все увеличивалось, наконец покатилась капля крови, за ней другая, третья, и через две минуты брызнула черная и пенистая струя.
Все присутствующие, вытянув головы, внимательно следили за больным. Так прошло довольно долгое время. Кровь текла все сильнее и сильнее. Дон Тадео лежал как мертвый. Наконец он сделал движение. Его зубы, до тех пор стиснутые, разжались, он вздохнул. Кровь стала красной. Дон Тадео открыл глаза и спокойно, но с удивлением осмотрелся вокруг.
— Где я? — прошептал он слабым голосом. — Что случилось?
— Слава Богу, наконец-то вы пришли в себя, — сказал дон Грегорио, зажимая рану пальцем и перевязывая ее своим носовым платком. — Как мы боялись за вас!
Дон Тадео сел и провел рукою по лбу, на котором выступил пот.
— Но что все это значит? — спросил он твердым голосом, стараясь припомнить бывшее. — Скажите мне, что случилось? Я весь точно разбитый и чувствую слабость во всем теле. Расскажите мне все по порядку.
— Еще бы! Вы упали сильно с лошади, — говорил дон Грегорио, не желая вспоминать о нравственных причинах припадка. — Спросите этих кавалеров! Мы думали, что вы ушиблись до смерти. Бог спас вас для блага отечества!
— Странно! Я ничего этого не помню. Я помню только, как мы расстались с друзьями, и вдруг налетела буря…
— Так, так! — поспешно перебил дон Грегорио. — Видите, вы все помните. Ваша лошадь испугалась и понесла. Мы бросились за вами. Когда подскакали, то видим, вы лежите в канаве. Лошадь, верно, не могла перескочить ее и упала. Мы вас подняли, и я пустил вам кровь.
— Да? Должно быть, так. Хорошо, что вы догадались бросить мне кровь. Мне теперь легко, голова не горит и на душе спокойно. Благодарю вас, теперь я чувствую себя совсем спокойно, и, кажется, мы можем продолжать путь.
Дон Грегорио видел, что его хитрость удалась только наполовину. Но он и виду не показал, что понял это.
— Быть может, вы еще не в силах держаться на лошади? — сказал он дону Тадео.
— О нет! Я чувствую, что силы возвратились ко мне. Время не терпит, нам надо спешить в Вальдивию.
Сказав это, дон Тадео встал и велел подвести лошадь. Солдат держал ее под уздцы. Дон Тадео внимательно поглядел на нее. Бедное животное все было в грязи. Дон Тадео наморщил брови: он ничего не понимал. Дон Грегорио незаметно улыбнулся, лошадь вываляли в грязи по его приказу. Он желал, чтобы дон Тадео и не подозревал никогда, что с ним в продолжение двух часов был припадок безумия, и совершенно успел в этом. Дон Тадео был вынужден поверить, что действительно упал в канаву, печально покачал головою и сел на лошадь.
— Смотря на это бедное животное, — сказал он, — я удивляюсь, как мы оба остались в живых.
— Не правда ли? — спросил дон Грегорио уверенным тоном. — Я говорил, что Бог спас вас.
— Далеко ли до города?
— Не больше лье.
— Так поспешим.
Весь отряд пустился рысью. Дон Тадео и дон Грегорио ехали друг подле друга и тихо разговаривали между собою о мерах, которые надо предпринять для окончательного низложения генерала Бустаменте. Дон Тадео рассуждал спокойно, мысли его были совершенно ясны.
Один только человек из всего отряда не знал ничего о случившемся. Это дон Рамон. Когда началась буря, лошадь его, закусив удила, понесла. Дон Рамон и не пытался ее сдерживать, он думал только о том, как бы самому удержаться в седле. Очнулся он только у ворот Вальдивии. Таким образом, нечаянно сенатор стал вестником скорого возвращения дона Тадео.
Пятнадцатая глава. ПЛАН ПОХОДА
Дон Тадео въехал в Вальдивию триумфатором. Несмотря на проливной дождь, все жители вышли к нему навстречу, держа в руках факелы, пламя которых задувалось ветром и сливалось с блеском молнии. Восторженные крики жителей, грохот барабанов смешивались с раскатами грома и завываниями бури. Великолепное зрелище представлял этот народ, вышедший в бурю ночью и стоявший в грязи по щиколотку, чтобы приветствовать того, на кого он возлагал всю свою надежду и кого называл своим освободителем.
Дон Тадео был тронут этим выражением народной любви к нему. Он понял в эту минуту, что как бы ни было велико частное дело человека, как бы ни было безотлагательно для своего исполнения, — оно ничтожно перед общим делом всего народа и им следует пожертвовать безропотно. Он так и сделал. Сперва надо победить общего врага, а потом уже можно озаботиться своим частным делом. Что касается дочери, то он успокаивал себя еще и тем, что о ее освобождении позаботятся его благородные друзья.
Он глубоко вздохнул и провел рукою по лбу, словно желал стереть не оставлявшую его мысль о дочери. Это был последний припадок душевной слабости. Гордо поднял он голову и с улыбкой приветствовал радостные толпы народа, загораживавшего ему дорогу, с рукоплесканиями и криками: «Да здравствует Чили!»
Так он доехал до кабильдо, или городской ратуши. Тут он сошел с лошади, поднялся на крыльцо и произнес несколько ободряющих слов. Граждане отвечали криком: «Да здравствует Чили! Да здравствует отечество!»
Дон Тадео направился в ратушу. Там его ожидали начальники войск, расположенных в провинции, и городские алькальды (судьи). Все они встали, когда он вошел, и окружили его. После приветствия дон Тадео попросил всех садиться, объяснил настоящее положение страны, а затем предложил план войны, с которым мы считаем необходимым вкратце познакомить наших читателей, иначе последующее во многом будет непонятно им.
Он состоял в следующем. Чилийская армия должна быть разделена на две части. Первая пойдет на Арауко, столицу арауканской земли. Это необходимо для того, чтоб разделить неприятельские силы, ведь аукасы не оставят без защиты своей столицы. Вторая часть, составленная из всех граждан провинции, способных носить оружие, направится к Биобио, чтобы соединиться с войсками провинции Консепсьон и таким образом поставить неприятеля между двух огней.
Этот план был единодушно принят всем военным советом. Дона Грегорио назначили командовать войсками, которые пойдут на Арауко. Руководство же теми, которые направятся к Биобио, принял на себя дон Тадео. Во всех кварталах города были устроены канцелярии для записи волонтеров, которым назначили жалованье полпиастра в день. Одному из высших офицеров поручено было заняться формированием национальной гвардии, и ему же поручил дон Тадео управление провинцией на время своего отсутствия.
Затем члены совета удалились. Дон Тадео и дон Грегорио остались вдвоем. Дон Тадео, казалось, совершенно преобразился. Воинственный жар блестел в его глазах. Дон Грегорио смотрел на него с удивлением и почтением. Наконец дон Тадео остановился перед ним.
— Брат, — сказал он, — теперь надо победить или умереть. Ты должен остаться со мною, ты не пойдешь к Арауко. Командование этими войсками недостойно тебя, ты должен сражаться подле меня.
— Благодарю, — с волнением отвечал дон Грегорио. — В минуту опасности я буду подле вас. Но зачем вам, чья жизнь так дорога для всего народа, зачем вам самому подвергаться опасности?
— О, — с воодушевлением отвечал дон Тадео, — что значит жизнь одного, когда дело идет о свободе отечества? Пусть бы только отечество было свободно и погиб этот подлый изменник! Нам надо дать большое сражение. Если мы будем принуждены вести партизанскую войну, мы погибли.
— Правда.
— Чили узкая полоса земли между морем и горами. На таком пространстве негде долго укрываться гверильясам (партизанам). Нам надо сразу нанести удар, иначе наши враги прямо пойдут на столицу, которая отворит им ворота. А потому надо действовать решительно. Я готов пожертвовать моей жизнью, только бы воспрепятствовать им в этом.
— Таково наше общее мнение.
— Я вполне уверен в этом. Да, я чуть было не забыл: нам надо известить генерала Фуэнтеса, губернатора Консепсьона, о всем случившемся, чтобы он был наготове.
— Я беру это на себя.
— А мне казалось, что это поручение может лучше всех исполнить дон Рамон Сандиас.
— Гм! — сказал дон Грегорио, покачивая сомнительно головою. — Это такой человек, что…
— Что не сумеет сделать этого? Вы ошибаетесь. Самая его ничтожность верное ручательство за успех. Генерал Бустаменте никогда не поверит, что мы решили дать действительно важное поручение такому ничтожному человеку. Если наш посланный попадется в плен, то генерал Бустаменте скорей поверит, что все это только западня, и станет делать противоположное тому, о чем будет сообщено в письме. Я сам желаю, чтобы достойный сенатор попался в — руки аукасам: тогда наша хитрость вполне удастся. Генерал, конечно, поймет наше намерение, но предводители аукасов, которым дороги их жены и дети, поверят письму и, узнав, что мы хотим напасть на Арауко, сейчас же возвратятся восвояси. Таким образом, война будет перенесена в Арауканию и Чили будет избавлена от всех ее ужасов.
— Это правда. План должен удасться уже потому, что слишком смел. Я пошлю к вам сенатора, — только бы знать, где он теперь?
— О, — сказал с улыбкой дон Тадео, — такая важная особа не может быть не на виду.
Дон Грегорио поклонился и молча удалился. Вместо того чтобы отдохнуть (а отдых был ему необходим после таких трудов и беспокойств), дон Тадео, оставшись один, сел к столу и начал писать приказ за приказом и тотчас же отправлял их с гонцами. Так прошло несколько часов. Уже было довольно позднее утро, когда дон Тадео окончил свою работу.
Он встал и начал ходить большими шагами по залу. В эту минуту дверь отворилась, и появился дон Рамон Сандиас. Достойный сенатор изображал скорей только тень самого себя. Он был бледен, как полотно, черты лица осунулись, и весь он страшно похудел. Жизнь этого достойного человека протекала «в приятном ничегонеделании», в достатке и всякого рода удовольствиях. Но вот, как говорится, бес его попутал, и он, до тех пор не испытывавший ни малейшего честолюбия, поддался проискам генерала Бустаменте и решил помогать ему, чтобы получить звание сенатора. С тех пор он вел самую каторжную жизнь. Его полный и красивый лик сделался худым и выцвел. Он стал форменным скелетом и, смотрясь в зеркало, спрашивал самого себя, узнают ли его друзья и знакомые, его, некогда счастливого и беззаботного владельца Каза-Азуль? Так называлась гасиенда — усадьба сенатора. Месяц тому назад он оставил ее цветущий и здоровый, а теперь!..
Дон Тадео внимательно поглядел на сенатора. Он не мог удержаться, чтобы не выразить сожаления, видя, как переменился за это время доблестный сановник. Сенатор почтительно поклонился. Дон Тадео отдал ему поклон и указал на кресло.
— Ну, дон Рамон, — сказал он дружественно, — вы, конечно, принадлежите к числу патриотов, которые готовы жертвовать имуществом и жизнью для спасения отечества?
— Я? Д-да, — глухо отвечал дон Рамон. — Но больше всего я люблю свободу и не намерен участвовать в войне, которая вот-вот вспыхнет в Чили. Я из тех людей, которым хорошо живется только в уединении. Бури жизни не для меня, и я охотно уступаю их другим.
— Другими словами, дон Рамон, — с улыбкой сказал дон Тадео, — это значит, что вы жалуетесь на свое пребывание в Вальдивии?
— О нет! — живо воскликнул сенатор. — Нет, совсем напротив. Но с некоторых пор я сделался, так сказать, игрушкой судьбы и теперь невольно трепещу: не случилось бы какого нового несчастья. Я пребываю в вечном страхе.
— Успокойтесь, дон Рамон, вы теперь в безопасности, — сказал дон Тадео и с умыслом прибавил:
— По крайней мере, в настоящую минуту.
Это прибавление заставило затрепетать сенатора.
— Как? — спросил он, дрожа всеми членами. — Что вы хотите этим сказать, дон Тадео?
— Ничего страшного для вас. Но, знаете, военные успехи вообще так ненадежны.
— О да, ужасно ненадежны! А потому у меня одно желание: возвратиться к семейству. О, только бы мне добраться до моей усадьбы близ Сант-Яго, тогда, клянусь всем для меня священным, я поселюсь в ней тихо и мирно, в кругу своей семьи, бросив всякие дела и предоставив другим, более достойным, заботиться о благе отечества…
— Вы, кажется, не всегда держались таких мыслей…
— Увы, ваше превосходительство! И это причина всех моих несчастий. Кровавыми слезами оплакиваю свои заблуждения. Как я мог из-за глупого честолюбия решиться…
— Очень хорошо, — сказал дон Тадео, прерывая эти слезные излияния, — к счастью, я могу возвратить вам то, чего вы лишились.
— О, говорите, говорите! Из-за этого я готов на все…
— Даже воротиться в арауканский стан? — зло пошутил дон Тадео.
Сенатор вздрогнул, еще пуще побледнел и вскричал дрожащим голосом:
— Нет, я готов скорей тысячу раз умереть, чем попасть в лапы этих бесчеловечных варваров.
— Насколько мне известно, вам нечего на них жаловаться.
— Если не на них лично, так…
— Ну, оставим это, — сказал дон Тадео. — У меня есть к вам дело, потрудитесь выслушать внимательно.
— Слушаю, — отвечал сенатор, почтительно наклоняя голову.
Вошел дон Грегорио.
— Что нового? — спросил дон Тадео.
— Пришел этот индеец, Коан, который был проводником наших войск. Он говорит, что должен передать вам важные вести.
— Скорее, скорее! Пусть войдет! — вскричал дон Тадео, вскакивая со стула, совершенно забыв о сенаторе.
Тот вздохнул свободнее. Он подумал, что про него совсем забыли, и решил ускользнуть за двери. Дон Тадео заметил это.
— Сенатор, — сказал он ему, — наш разговор еще не окончен.
Дон Рамон, пойманный на месте преступления, захлебываясь от поспешности, вынужден был принести свои извинения. Увы! Ему пришлось снова усесться и ждать, что будет. Сенатор глубоко вздохнул.
В это время дверь отворилась, и вошел Жоан.
Дон Тадео пошел ему навстречу.
— С каким известием вы пришли? — спросил он. — Не случилось ли чего? Говорите, говорите, мой друг.
— Когда я оставил стан бледнолицых, они были готовы идти по следам Антинагуэля.
— Да наградит их Бог! — вскричал дон Тадео, подымая глаза к небу, и всплеснул руками.
— Мой отец был ночью печален, его сердце разрывалось, когда он оставил нас.
— Да, да!
— Дон Валентин, прежде чем отправиться по следам, почувствовал в сердце жалость, вспомнив о том, как беспокоился мой отец. Он приказал своему брату с голубиными глазами написать вам это письмо, а мне доставить его.
С этими словами он вынул письмо, которое было тщательно спрятано под повязкой, охватывающей его лоб, и подал дону Тадео. Тот быстро взял его и стал
пожирать глазами.
— Спасибо! — сказал он, прижимая письмо к груди и пожимая руку индейца. — Спасибо! Мой брат сердечный человек, его преданность возвращает мне бодрость. Он останется со мною и, когда настанет время, проводит меня к дочери.
— Мой отец может положиться на меня, — просто отвечал Жоан.
— Я уверен в этом, Жоан. Сегодня не в первый раз я узнал вашу верность и честность. Вы останетесь у меня, мы станем говорить о наших друзьях и тем разгоним свою тревогу.
— Для моего отца я то же, что конь для всадника, — почтительно отвечал Жоан и, поклонившись, хотел выйти.
— Задержитесь на минуту! — сказал дон Тадео, ударив в ладони. Явился слуга.
— Я приказываю, — повелительно сказал дон Тадео, — всемерно заботиться об этом воине. Он мой друг и волен делать, что хочет. Выдавать ему все, что он потребует. — И затем, обращаясь к Жоану, прибавил:— Теперь, мой друг, можете идти.
Индеец вышел, сопровождаемый слугою.
— Славный человек! — сказал вслед ему дон Тадео.
— Да, — лицемерно отвечал дон Рамон, — для дикаря это предостойный молодой человек.
Звуки этого пискливого голоса напомнили дону Тадео о делах. Он взглянул на сенатора, который смиренно поглядывал на него.
— Ах, — сказал он, — я было и забыл про вас, дон Рамон.
Сенатор прикусил язычок и проклинал себя за неуместное замечание.
— Вы мне, кажется, говорили, — начал дон Тадео, — что дорого дали бы за то, чтобы добраться до своей усадьбы?
Сенатор утвердительно кивнул головою, боясь снова выдать себя даже единым словом.
— Ну, так я могу доставить вам то, в чем вы уже начали отчаиваться. Вы отправитесь сейчас в Консепсьон.
— Я?
— Да, вы, самолично. Приехав в Консепсьон, вы отдадите письмо генералу Фуэнтесу, начальствующему над войсками провинции. Исполнив это поручение, вы можете отправляться куда угодно. Только помните, что за вами будут следить и что если я не получу ответа от генерала Фуэнтеса, то отыщу вас где бы то ни было и тогда за неисполнение поручения вы подвергнетесь строгому взысканию.
Во время этих слов сенатор обнаружил страшное волнение: он краснел, бледнел, вертелся во все стороны, не зная, как себя держать.
— Э, — строго сказал дон Тадео, — глядя на вас, можно подумать, что вы не довольны возлагаемым на вас поручением?
— Извините, ваше превосходительство! Извините, — начал, задыхаясь, дон Рамон, — но поручения вообще мне как-то не удаются, и если я смею заметить, то, кажется, лучше бы послать кого-нибудь другого.
— Вы смеете противоречить мне? — сухо сказал дон Тадео, подавая ему бумагу, — Вот возьмите и благодарите Бога, что ваших возражений никто не слышал. Через полчаса вы должны отправиться, иначе за ослушание я прикажу вас расстрелять. Счастливой дороги!
— Ну, а если, — сказал, подумав, сенатор, — арауканцы захватят меня в плен и овладеют бумагой?
— Вы будете расстреляны, — холодно сказал дон Тадео.
Сенатор вскочил со стула, словно его кто уколол.
— Но это ужасно! Это западня! Я пропал!
— Это ваше дело. Я должен напомнить вам, что вам остается только двадцать минут до отъезда.
Сенатор быстро схватил бумагу и как сумасшедший бросился из комнаты, опрокидывая по пути мебель. Дон Тадео улыбнулся и сказал про себя:
— Бедняга! Он и не подозревает, как я желаю, чтоб эта бумага попала в руки арауканцев.
Дон Тадео приказал позвать Жоана.
— Я здесь, — сказал тот, входя.
— Как думает мой брат, может ли он пробраться в Консепсьон так, чтоб арауканцы не захватили его?
— Я уверен в этом.
— Я дам моему брату поручение, от исполнения которого зависит все.
— Я исполню его или умру.
— Есть ли у моего брата добрый конь?
— Нет никакого: ни доброго, ни плохого.
— Я прикажу дать моему брату коня, быстрого как буря.
— Хорошо. Что прикажет мой отец? — Жоан отдаст это письмо сенатору Фуэнтесу, командующему войсками провинции Консепсьон.
— Я отдам. Дон Тадео вынул из-за пазухи кинжал странной
формы, рукоятка которого служила печатью.
— Пусть мой брат возьмет этот кинжал. Увидев его, генерал узнает, что Жоан прислан мною. Но пусть мой брат будет осторожен: кинжал покрыт ядом, нанесенная им малейшая царапина — смертельна.
— О, о! — сказал индеец с мрачной улыбкой. — Это славное оружие. Когда я должен отправиться?
— Отдохнул ли мой брат? В силах ли он пуститься в путь?
— О да!
— Я прикажу дать моему брату лошадь.
— Хорошо! Прощайте!
— Еще одно слово! Пусть мой брат постарается, чтобы его не убили. Я хочу, чтобы он вернулся ко мне.
— Я вернусь, — уверенно отвечал индеец. — Счастливого пути!
— Счастливо оставаться!
Жоан вышел. Через десять минут он скакал уже по дороге в Консепсьон и обогнал дона Рамона Сандиаса, который плелся трусцой, в самом скверном расположении духа.
Дон Тадео и дон Грегорио вышли из ратуши. Все приказания дона Тадео были выполнены с необычайной точностью и поспешностью, поистине удивительными. Национальная гвардия, довольно значительной численности, была приведена в состояние полной готовности и в случае опасности могла защитить город. Два отряда войск стояли в боевом порядке. Один, в девятьсот человек, должен был идти на Арауко. Другому, насчитывающему около двух тысяч, под командованием дона Тадео, предстояло отправиться на поиски арауканского войска и вступить с ним в битву. Дон Тадео провел смотр войска и остался весьма доволен прекрасным его состоянием и бодрым видом солдат.
Сказав несколько прощальных слов гражданам Вальдивии, посоветовав им быть настороже, дон Тадео отдал приказ выступить в поход. Кроме довольно значительного отряда кавалерии, при войске было десять горных орудий. Солдаты двинулись скорым шагом, жители города проводили их восторженными криками. Когда войско дошло до места, где два отряда должны были разделиться, дон Тадео подозвал к себе дона Грегорио.
Дон Тадео был тронут этим выражением народной любви к нему. Он понял в эту минуту, что как бы ни было велико частное дело человека, как бы ни было безотлагательно для своего исполнения, — оно ничтожно перед общим делом всего народа и им следует пожертвовать безропотно. Он так и сделал. Сперва надо победить общего врага, а потом уже можно озаботиться своим частным делом. Что касается дочери, то он успокаивал себя еще и тем, что о ее освобождении позаботятся его благородные друзья.
Он глубоко вздохнул и провел рукою по лбу, словно желал стереть не оставлявшую его мысль о дочери. Это был последний припадок душевной слабости. Гордо поднял он голову и с улыбкой приветствовал радостные толпы народа, загораживавшего ему дорогу, с рукоплесканиями и криками: «Да здравствует Чили!»
Так он доехал до кабильдо, или городской ратуши. Тут он сошел с лошади, поднялся на крыльцо и произнес несколько ободряющих слов. Граждане отвечали криком: «Да здравствует Чили! Да здравствует отечество!»
Дон Тадео направился в ратушу. Там его ожидали начальники войск, расположенных в провинции, и городские алькальды (судьи). Все они встали, когда он вошел, и окружили его. После приветствия дон Тадео попросил всех садиться, объяснил настоящее положение страны, а затем предложил план войны, с которым мы считаем необходимым вкратце познакомить наших читателей, иначе последующее во многом будет непонятно им.
Он состоял в следующем. Чилийская армия должна быть разделена на две части. Первая пойдет на Арауко, столицу арауканской земли. Это необходимо для того, чтоб разделить неприятельские силы, ведь аукасы не оставят без защиты своей столицы. Вторая часть, составленная из всех граждан провинции, способных носить оружие, направится к Биобио, чтобы соединиться с войсками провинции Консепсьон и таким образом поставить неприятеля между двух огней.
Этот план был единодушно принят всем военным советом. Дона Грегорио назначили командовать войсками, которые пойдут на Арауко. Руководство же теми, которые направятся к Биобио, принял на себя дон Тадео. Во всех кварталах города были устроены канцелярии для записи волонтеров, которым назначили жалованье полпиастра в день. Одному из высших офицеров поручено было заняться формированием национальной гвардии, и ему же поручил дон Тадео управление провинцией на время своего отсутствия.
Затем члены совета удалились. Дон Тадео и дон Грегорио остались вдвоем. Дон Тадео, казалось, совершенно преобразился. Воинственный жар блестел в его глазах. Дон Грегорио смотрел на него с удивлением и почтением. Наконец дон Тадео остановился перед ним.
— Брат, — сказал он, — теперь надо победить или умереть. Ты должен остаться со мною, ты не пойдешь к Арауко. Командование этими войсками недостойно тебя, ты должен сражаться подле меня.
— Благодарю, — с волнением отвечал дон Грегорио. — В минуту опасности я буду подле вас. Но зачем вам, чья жизнь так дорога для всего народа, зачем вам самому подвергаться опасности?
— О, — с воодушевлением отвечал дон Тадео, — что значит жизнь одного, когда дело идет о свободе отечества? Пусть бы только отечество было свободно и погиб этот подлый изменник! Нам надо дать большое сражение. Если мы будем принуждены вести партизанскую войну, мы погибли.
— Правда.
— Чили узкая полоса земли между морем и горами. На таком пространстве негде долго укрываться гверильясам (партизанам). Нам надо сразу нанести удар, иначе наши враги прямо пойдут на столицу, которая отворит им ворота. А потому надо действовать решительно. Я готов пожертвовать моей жизнью, только бы воспрепятствовать им в этом.
— Таково наше общее мнение.
— Я вполне уверен в этом. Да, я чуть было не забыл: нам надо известить генерала Фуэнтеса, губернатора Консепсьона, о всем случившемся, чтобы он был наготове.
— Я беру это на себя.
— А мне казалось, что это поручение может лучше всех исполнить дон Рамон Сандиас.
— Гм! — сказал дон Грегорио, покачивая сомнительно головою. — Это такой человек, что…
— Что не сумеет сделать этого? Вы ошибаетесь. Самая его ничтожность верное ручательство за успех. Генерал Бустаменте никогда не поверит, что мы решили дать действительно важное поручение такому ничтожному человеку. Если наш посланный попадется в плен, то генерал Бустаменте скорей поверит, что все это только западня, и станет делать противоположное тому, о чем будет сообщено в письме. Я сам желаю, чтобы достойный сенатор попался в — руки аукасам: тогда наша хитрость вполне удастся. Генерал, конечно, поймет наше намерение, но предводители аукасов, которым дороги их жены и дети, поверят письму и, узнав, что мы хотим напасть на Арауко, сейчас же возвратятся восвояси. Таким образом, война будет перенесена в Арауканию и Чили будет избавлена от всех ее ужасов.
— Это правда. План должен удасться уже потому, что слишком смел. Я пошлю к вам сенатора, — только бы знать, где он теперь?
— О, — сказал с улыбкой дон Тадео, — такая важная особа не может быть не на виду.
Дон Грегорио поклонился и молча удалился. Вместо того чтобы отдохнуть (а отдых был ему необходим после таких трудов и беспокойств), дон Тадео, оставшись один, сел к столу и начал писать приказ за приказом и тотчас же отправлял их с гонцами. Так прошло несколько часов. Уже было довольно позднее утро, когда дон Тадео окончил свою работу.
Он встал и начал ходить большими шагами по залу. В эту минуту дверь отворилась, и появился дон Рамон Сандиас. Достойный сенатор изображал скорей только тень самого себя. Он был бледен, как полотно, черты лица осунулись, и весь он страшно похудел. Жизнь этого достойного человека протекала «в приятном ничегонеделании», в достатке и всякого рода удовольствиях. Но вот, как говорится, бес его попутал, и он, до тех пор не испытывавший ни малейшего честолюбия, поддался проискам генерала Бустаменте и решил помогать ему, чтобы получить звание сенатора. С тех пор он вел самую каторжную жизнь. Его полный и красивый лик сделался худым и выцвел. Он стал форменным скелетом и, смотрясь в зеркало, спрашивал самого себя, узнают ли его друзья и знакомые, его, некогда счастливого и беззаботного владельца Каза-Азуль? Так называлась гасиенда — усадьба сенатора. Месяц тому назад он оставил ее цветущий и здоровый, а теперь!..
Дон Тадео внимательно поглядел на сенатора. Он не мог удержаться, чтобы не выразить сожаления, видя, как переменился за это время доблестный сановник. Сенатор почтительно поклонился. Дон Тадео отдал ему поклон и указал на кресло.
— Ну, дон Рамон, — сказал он дружественно, — вы, конечно, принадлежите к числу патриотов, которые готовы жертвовать имуществом и жизнью для спасения отечества?
— Я? Д-да, — глухо отвечал дон Рамон. — Но больше всего я люблю свободу и не намерен участвовать в войне, которая вот-вот вспыхнет в Чили. Я из тех людей, которым хорошо живется только в уединении. Бури жизни не для меня, и я охотно уступаю их другим.
— Другими словами, дон Рамон, — с улыбкой сказал дон Тадео, — это значит, что вы жалуетесь на свое пребывание в Вальдивии?
— О нет! — живо воскликнул сенатор. — Нет, совсем напротив. Но с некоторых пор я сделался, так сказать, игрушкой судьбы и теперь невольно трепещу: не случилось бы какого нового несчастья. Я пребываю в вечном страхе.
— Успокойтесь, дон Рамон, вы теперь в безопасности, — сказал дон Тадео и с умыслом прибавил:
— По крайней мере, в настоящую минуту.
Это прибавление заставило затрепетать сенатора.
— Как? — спросил он, дрожа всеми членами. — Что вы хотите этим сказать, дон Тадео?
— Ничего страшного для вас. Но, знаете, военные успехи вообще так ненадежны.
— О да, ужасно ненадежны! А потому у меня одно желание: возвратиться к семейству. О, только бы мне добраться до моей усадьбы близ Сант-Яго, тогда, клянусь всем для меня священным, я поселюсь в ней тихо и мирно, в кругу своей семьи, бросив всякие дела и предоставив другим, более достойным, заботиться о благе отечества…
— Вы, кажется, не всегда держались таких мыслей…
— Увы, ваше превосходительство! И это причина всех моих несчастий. Кровавыми слезами оплакиваю свои заблуждения. Как я мог из-за глупого честолюбия решиться…
— Очень хорошо, — сказал дон Тадео, прерывая эти слезные излияния, — к счастью, я могу возвратить вам то, чего вы лишились.
— О, говорите, говорите! Из-за этого я готов на все…
— Даже воротиться в арауканский стан? — зло пошутил дон Тадео.
Сенатор вздрогнул, еще пуще побледнел и вскричал дрожащим голосом:
— Нет, я готов скорей тысячу раз умереть, чем попасть в лапы этих бесчеловечных варваров.
— Насколько мне известно, вам нечего на них жаловаться.
— Если не на них лично, так…
— Ну, оставим это, — сказал дон Тадео. — У меня есть к вам дело, потрудитесь выслушать внимательно.
— Слушаю, — отвечал сенатор, почтительно наклоняя голову.
Вошел дон Грегорио.
— Что нового? — спросил дон Тадео.
— Пришел этот индеец, Коан, который был проводником наших войск. Он говорит, что должен передать вам важные вести.
— Скорее, скорее! Пусть войдет! — вскричал дон Тадео, вскакивая со стула, совершенно забыв о сенаторе.
Тот вздохнул свободнее. Он подумал, что про него совсем забыли, и решил ускользнуть за двери. Дон Тадео заметил это.
— Сенатор, — сказал он ему, — наш разговор еще не окончен.
Дон Рамон, пойманный на месте преступления, захлебываясь от поспешности, вынужден был принести свои извинения. Увы! Ему пришлось снова усесться и ждать, что будет. Сенатор глубоко вздохнул.
В это время дверь отворилась, и вошел Жоан.
Дон Тадео пошел ему навстречу.
— С каким известием вы пришли? — спросил он. — Не случилось ли чего? Говорите, говорите, мой друг.
— Когда я оставил стан бледнолицых, они были готовы идти по следам Антинагуэля.
— Да наградит их Бог! — вскричал дон Тадео, подымая глаза к небу, и всплеснул руками.
— Мой отец был ночью печален, его сердце разрывалось, когда он оставил нас.
— Да, да!
— Дон Валентин, прежде чем отправиться по следам, почувствовал в сердце жалость, вспомнив о том, как беспокоился мой отец. Он приказал своему брату с голубиными глазами написать вам это письмо, а мне доставить его.
С этими словами он вынул письмо, которое было тщательно спрятано под повязкой, охватывающей его лоб, и подал дону Тадео. Тот быстро взял его и стал
пожирать глазами.
— Спасибо! — сказал он, прижимая письмо к груди и пожимая руку индейца. — Спасибо! Мой брат сердечный человек, его преданность возвращает мне бодрость. Он останется со мною и, когда настанет время, проводит меня к дочери.
— Мой отец может положиться на меня, — просто отвечал Жоан.
— Я уверен в этом, Жоан. Сегодня не в первый раз я узнал вашу верность и честность. Вы останетесь у меня, мы станем говорить о наших друзьях и тем разгоним свою тревогу.
— Для моего отца я то же, что конь для всадника, — почтительно отвечал Жоан и, поклонившись, хотел выйти.
— Задержитесь на минуту! — сказал дон Тадео, ударив в ладони. Явился слуга.
— Я приказываю, — повелительно сказал дон Тадео, — всемерно заботиться об этом воине. Он мой друг и волен делать, что хочет. Выдавать ему все, что он потребует. — И затем, обращаясь к Жоану, прибавил:— Теперь, мой друг, можете идти.
Индеец вышел, сопровождаемый слугою.
— Славный человек! — сказал вслед ему дон Тадео.
— Да, — лицемерно отвечал дон Рамон, — для дикаря это предостойный молодой человек.
Звуки этого пискливого голоса напомнили дону Тадео о делах. Он взглянул на сенатора, который смиренно поглядывал на него.
— Ах, — сказал он, — я было и забыл про вас, дон Рамон.
Сенатор прикусил язычок и проклинал себя за неуместное замечание.
— Вы мне, кажется, говорили, — начал дон Тадео, — что дорого дали бы за то, чтобы добраться до своей усадьбы?
Сенатор утвердительно кивнул головою, боясь снова выдать себя даже единым словом.
— Ну, так я могу доставить вам то, в чем вы уже начали отчаиваться. Вы отправитесь сейчас в Консепсьон.
— Я?
— Да, вы, самолично. Приехав в Консепсьон, вы отдадите письмо генералу Фуэнтесу, начальствующему над войсками провинции. Исполнив это поручение, вы можете отправляться куда угодно. Только помните, что за вами будут следить и что если я не получу ответа от генерала Фуэнтеса, то отыщу вас где бы то ни было и тогда за неисполнение поручения вы подвергнетесь строгому взысканию.
Во время этих слов сенатор обнаружил страшное волнение: он краснел, бледнел, вертелся во все стороны, не зная, как себя держать.
— Э, — строго сказал дон Тадео, — глядя на вас, можно подумать, что вы не довольны возлагаемым на вас поручением?
— Извините, ваше превосходительство! Извините, — начал, задыхаясь, дон Рамон, — но поручения вообще мне как-то не удаются, и если я смею заметить, то, кажется, лучше бы послать кого-нибудь другого.
— Вы смеете противоречить мне? — сухо сказал дон Тадео, подавая ему бумагу, — Вот возьмите и благодарите Бога, что ваших возражений никто не слышал. Через полчаса вы должны отправиться, иначе за ослушание я прикажу вас расстрелять. Счастливой дороги!
— Ну, а если, — сказал, подумав, сенатор, — арауканцы захватят меня в плен и овладеют бумагой?
— Вы будете расстреляны, — холодно сказал дон Тадео.
Сенатор вскочил со стула, словно его кто уколол.
— Но это ужасно! Это западня! Я пропал!
— Это ваше дело. Я должен напомнить вам, что вам остается только двадцать минут до отъезда.
Сенатор быстро схватил бумагу и как сумасшедший бросился из комнаты, опрокидывая по пути мебель. Дон Тадео улыбнулся и сказал про себя:
— Бедняга! Он и не подозревает, как я желаю, чтоб эта бумага попала в руки арауканцев.
Дон Тадео приказал позвать Жоана.
— Я здесь, — сказал тот, входя.
— Как думает мой брат, может ли он пробраться в Консепсьон так, чтоб арауканцы не захватили его?
— Я уверен в этом.
— Я дам моему брату поручение, от исполнения которого зависит все.
— Я исполню его или умру.
— Есть ли у моего брата добрый конь?
— Нет никакого: ни доброго, ни плохого.
— Я прикажу дать моему брату коня, быстрого как буря.
— Хорошо. Что прикажет мой отец? — Жоан отдаст это письмо сенатору Фуэнтесу, командующему войсками провинции Консепсьон.
— Я отдам. Дон Тадео вынул из-за пазухи кинжал странной
формы, рукоятка которого служила печатью.
— Пусть мой брат возьмет этот кинжал. Увидев его, генерал узнает, что Жоан прислан мною. Но пусть мой брат будет осторожен: кинжал покрыт ядом, нанесенная им малейшая царапина — смертельна.
— О, о! — сказал индеец с мрачной улыбкой. — Это славное оружие. Когда я должен отправиться?
— Отдохнул ли мой брат? В силах ли он пуститься в путь?
— О да!
— Я прикажу дать моему брату лошадь.
— Хорошо! Прощайте!
— Еще одно слово! Пусть мой брат постарается, чтобы его не убили. Я хочу, чтобы он вернулся ко мне.
— Я вернусь, — уверенно отвечал индеец. — Счастливого пути!
— Счастливо оставаться!
Жоан вышел. Через десять минут он скакал уже по дороге в Консепсьон и обогнал дона Рамона Сандиаса, который плелся трусцой, в самом скверном расположении духа.
Дон Тадео и дон Грегорио вышли из ратуши. Все приказания дона Тадео были выполнены с необычайной точностью и поспешностью, поистине удивительными. Национальная гвардия, довольно значительной численности, была приведена в состояние полной готовности и в случае опасности могла защитить город. Два отряда войск стояли в боевом порядке. Один, в девятьсот человек, должен был идти на Арауко. Другому, насчитывающему около двух тысяч, под командованием дона Тадео, предстояло отправиться на поиски арауканского войска и вступить с ним в битву. Дон Тадео провел смотр войска и остался весьма доволен прекрасным его состоянием и бодрым видом солдат.
Сказав несколько прощальных слов гражданам Вальдивии, посоветовав им быть настороже, дон Тадео отдал приказ выступить в поход. Кроме довольно значительного отряда кавалерии, при войске было десять горных орудий. Солдаты двинулись скорым шагом, жители города проводили их восторженными криками. Когда войско дошло до места, где два отряда должны были разделиться, дон Тадео подозвал к себе дона Грегорио.