— А разве вы ничего не знали о рождении доньи Хуаны кроме того, что мне сказали? — с нетерпением перебил Филипп.
— Ничего. Кто мог бы мне сказать об этом?
— Это правда. Какая странная история!
— И очень печальная.
— Бедная девушка! — прошептал молодой человек. — Кстати, — вдруг спросил он, — вы сохранили перстень?
— Да, я его спрятала.
— Не откажетесь ли вы показать мне его?
— Когда хотите.
— Кто знает, быть может, он наведет нас на след! Кормилица только покачала головой.
ГЛАВА VIII. Прогулка по морю
ГЛАВА IX. Отъезд
— Ничего. Кто мог бы мне сказать об этом?
— Это правда. Какая странная история!
— И очень печальная.
— Бедная девушка! — прошептал молодой человек. — Кстати, — вдруг спросил он, — вы сохранили перстень?
— Да, я его спрятала.
— Не откажетесь ли вы показать мне его?
— Когда хотите.
— Кто знает, быть может, он наведет нас на след! Кормилица только покачала головой.
ГЛАВА VIII. Прогулка по морю
Между собеседниками наступило молчание. Филипп заговорил первым:
— Нья Чиала, — сказал он, — благодарю вас за ваше доверие ко мне. Однако должен признаться, что я отчасти знал эту тайну; донья Хуана уже давно рассказала мне все, что знала. Теперь позвольте мне задать вам один вопрос.
— Спрашивайте, сеньор, — сказала дуэнья, — я постараюсь на него ответить, если смогу.
— Мой вопрос вас не затруднит. Вы, вероятно, преследовали какую-то цель, рассказывая мне эту печальную историю, не так ли? Эту-то цель я и желаю знать.
— Я сама собиралась сказать вам об этом, кабальеро.
— Раз так, говорите, пожалуйста.
— Донья Хуана вас увидела — каким образом, не могу вам сказать, не знаю, но она тотчас вас узнала. Я ни в чем не могу ей отказать; я так люблю ее, что не могу не исполнить ее просьбы. Она просила меня пойти к вам и сказать, что она будет вас ждать сегодня вечером в одном месте, куда я должна вас отвести. Вот я и пришла. Только дорогой от дома дона Фернандо до вашего я размышляла, и эти размышления я хочу вам пересказать.
— Хорошо, нья Чиала, скажите же мне, в чем состояли эти размышления. Я внимательно слушаю и постараюсь, чтобы мой ответ удовлетворил вас.
— Дай-то Бог, сеньор… Честь доньи Хуаны мне дороже своей; я надеялась, оставляя Эспаньолу, что никогда больше не увижусь с вами и что донья Хуана наконец забудет вас… Вы видите, что я откровенна с вами.
— Да, даже слишком, может быть.
— Нет, безнадежная любовь непременно пройдет; это закон природы. Итак, я рассчитывала на разлуку, чтобы излечить мое бедное дитя от любви к вам. К несчастью, ваш неожиданный приезд разрушил все мои планы, расстроил все расчеты. Вы молоды, дон Фелипе, вы хороши собой, богаты и хорошего происхождения, — так, по крайней мере, я предполагаю. Но заклинаю вас именем вашей матери, будьте так же откровенны, как была я, и отвечайте мне, как должен отвечать дворянин. Истинно ли вы любите донью Хуану? Словом, любители вы ее настолько, чтобы жениться на ней, несмотря на неизвестность и тайну, окружающую ее происхождение? Или вы чувствуете к ней только одну из тех мимолетных привязанностей, в которых гордость играет главную роль и которые исчезают, как только бывают удовлетворены? Видите, дон Фелипе, я прямо вас спрашиваю, отвечайте мне также не колеблясь, как подобает истинному дворянину.
— Я и буду так отвечать, нья Чиала! — вскричал Филипп с жаром. — Я люблю донью Хуану самой истинной и самой глубокой любовью, любовью, чистота которой заставила бы ангелов улыбнуться от радости. Мы поклялись быть супругами, принадлежать только друг другу; эту клятву я со своей стороны сдержу во что бы то ни стало. Мне все равно, благородного ли происхождения донья Хуана; она добра, хороша, благоразумна, этого для меня достаточно. Благородство женщины заключается в ее сердце, и в этом отношении донья Хуана щедро одарена. Я достаточно богат и достаточно благороден и за себя и за нее. Я уже давно считаю ее своей женой, а она со своей стороны видит во мне своего мужа. Препятствия к нашему союзу я преодолею, каковы бы они ни были. Я пренебрегал опасностями гораздо большими, чтобы увидеться с нею. Ничто не может остановить меня ни в настоящем, ни в будущем. Моя любовь достаточно сильна для того, чтобы победить врагов, которые вздумали бы похитить ее у меня. Словом, эта любовь — моя жизнь и кончится она только вместе с ней. Вот мой ответ, нья Чиала; я считаю его честным и достойным и меня, и женщины, которую я люблю! Теперь скажите мне, что вы собираетесь делать, я в вашем распоряжении.
— Хорошо, дон Фелипе, — ответила дуэнья, — теперь я знаю то, что хотела знать; я на вашей стороне, и как ни ничтожно мое влияние — ведь я всего лишь бедная служанка, — я отдаю его вам. Я всеми силами буду способствовать, чтобы вам удалось жениться на моей питомице и быть счастливым.
— Да услышит вас Господь, нья Чиала! У меня недостает слов, чтобы выразить вам свою признательность.
— Час свидания настал, дон Фелипе! Закутайтесь в плащ, надвиньте на глаза шляпу, возьмите вашу шпагу и следуйте за мной; донья Хуана ждет вас.
Молодой человек повиновался с послушанием ребенка; уже через минуту он был готов.
— Что делать теперь? — спросил он.
— Без разговоров следовать за мной и ничему не удивляться. Войти туда, куда войду я.
— Ступайте, я следую за вами.
Они вышли из дома. Настала ночь, но ночь американская, ясная, звездная, свежая, благоуханная, такая ночь, каких мы не знаем в нашем мрачном скверном климате. Улицы, почти пустые днем из-за удушливой жары, были наполнены гуляющими, которые ходили взад и вперед, весело разговаривая. Перед каждой дверью стояли группы людей, которые хохотали, плясали и играли на гитаре.
Филипп, внешне равнодушный, ловко пробирался между группами, следуя за дуэньей, которую не терял из вида. Таким образом они шли около получаса, все более углубляясь в труднопроходимый лабиринт узких улиц Нижнего города. Наконец они вышли к пристани. В этом месте толпа была не так велика, лишь немногие пришли подышать свежим морским воздухом. Молодой человек несколько замедлил шаг, боясь, как бы его не заметили. Дуэнья, напротив, продолжала идти, не смотря ни направо ни налево, как женщина, которая спешит домой. Дойдя до деревянной пристани, на которую выгружали товары, она смело пошла по ней. Дойдя до середины пристани, она вдруг остановилась, огляделась, потом, наклонившись вперед, дважды негромко кашлянула и спустилась по ступеням, ведущим к морю.
У подножия лестницы ждала лодка с одним гребцом; дуэнья села в эту лодку, Филипп — возле нее, лодочник отчалил, и лодка поплыла. Дуэнья села у руля и правила, а лодочник, наклонившись над веслами, заставлял легкую лодку лететь по волнам.
Не смея заговорить со своей спутницей, молодой человек с любопытством смотрел по сторонам. Скоро он заметил вдали черную точку, которая быстро увеличивалась и приближалась. Скоро она превратилась в лодку, также управляемую одним гребцом; на корме лодки сидела женщина.
Молодой человек вздрогнул. Сердце его забилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди. Он узнал донью Хуану. Через несколько минут обе лодки стали рядом. По знаку дуэньи Филипп перешел во вторую лодку, гребец которой пересел в первую. Обе лодки разъехались, и молодой человек остался наедине с той, кого любил. Все произошло так быстро, события разворачивались так непредвиденно, что молодой человек от волнения не мог вымолвить ни слова.
— Так-то вы приветствуете меня, дон Филипп, после такого продолжительного отсутствия? — насмешливо шепнул ему на ухо очаровательный голос.
— О! Простите меня, Хуана! — вскричал молодой человек, задрожав от счастья. — Безграничная радость сводит меня с ума. Ах! Я почти отчаялся увидеться с вами!
— Я только сегодня утром узнала о вашем присутствии в Маракайбо, любезный дон Филипп; я узнала вас случайно в ту минуту, когда вы проходили мимо нашего дома.
— Я нахожусь здесь уже десять дней и никакими силами не мог добраться до вас!
— Ах, друг мой, я не так свободна, как в маленьком домике в Сан-Хуане, — ответила она со вздохом.
— Разве дон Фернандо уже не так добр к вам, как прежде?
— Напротив, друг мой, его расположение ко мне как будто еще увеличилось, однако вот уже несколько дней как он озабочен; иногда он смотрит на меня с необыкновенной грустью, причина которой мне неизвестна.
— Боже мой! Неужели вам угрожает несчастье?
— Не думаю, друг мой, однако меня невольно мучает какое-то необъяснимое предчувствие. Оно предупреждает меня, что скоро в моем положении свершатся какие-то перемены.
— Вы заставляете меня дрожать, Хуана! — вскричал Филипп, бледнея. — Скажите, ради Бога, что может внушать вам эту мысль?
— Не могу вам сказать, друг мой, так как сама этого не знаю. Вот что я заметила: перемена в расположении духа дона Фернандо произошла две недели назад; в это время он получил с кораблем, прибывшим с материка, письмо, содержание которого сильно его озаботило. Он тотчас отдал приказание приготовить великолепный дом в нескольких милях от города в восхитительном местечке.
— Близ Мериды, не так ли?
— Да, друг мой.
— Я его видел, даже осматривал; он действительно великолепен. Дон Фернандо сказал мне, что приготовил его для какого-то знатного человека, которого ждет.
— Он и мне сказал то же самое, только прибавил шепотом два слова, которые я скорее угадала, чем услышала: «Бедное дитя!» Несмотря на мои усилия узнать больше, дон Фернандо остался непроницаем, и я ничего не узнала. Вот и все… Но довольно заниматься мною, поговорим о вас. Как вам удалось пробраться сюда? Я дрожу при одной мысли об этом! Неужели вы не знаете, что всякий подозрительный иностранец, схваченный в испанских колониях, подвергается немедленной смерти? Закон однозначен на этот счет.
— Знаю, друг мой, но что мне за дело! Я хотел видеть вас, хотел еще раз сказать вам, что я вас люблю.
— А я, милый Филипп, разве я не люблю вас?
— О! Не так, как я.
— Может быть, но я умираю от страха за вас; что, если вас узнают?
— Успокойтесь, моя возлюбленная, здесь я испанец. Никто не подозревает о моей истинной национальности. Я служу у графа де л'Аталайя, очень знатного вельможи.
— Это несколько успокаивает меня; но малейшей неосторожности достаточно, чтобы погубить вас.
Филипп лукаво улыбнулся.
— Но каким образом удалось вам добиться покровительства графа де л'Аталайя?
— Слишком долго рассказывать, моя возлюбленная; скажите лучше, почему вы назначили мне свидание на море?
— За мной строго наблюдают, друг мой; вот уже несколько дней, я не понимаю почему, за каждым моим шагом следят, и я боялась, как бы нас не увидели в доме или на прогулке.
— Но люди, сопровождающие вас?..
— Они мне преданы.
— Гм! — произнес молодой человек, качая головой. — Впрочем, вы знаете их лучше меня, и я не стану спорить… Можем мы увидеться с вами опять?
— Это будет очень трудно.
Молодой человек вздохнул.
— Хуана, — сказал он кротким голосом, нежно пожимая руку молодой девушки, — вы мне доверяете?
— Да, друг мой, я доверяю вам, потому что люблю вас и убеждена, что вы также любите меня.
— Уверены ли вы в том, что я делаю все с единственной целью соединиться с вами и сделать вас счастливой?
— Я твердо этому верю, любезный Филипп.
— Хорошо, Хуана, благодарю вас! Вы хорошо понимаете меня. Хорошенько обратите внимание на мои слова, милая моя Хуана, дело идет о нашем счастье, о моей жизни.
— Говорите, друг мой; я сделаю все, чего вы потребуете от меня.
— Без колебания?
— Да.
— Может быть, через три дня я должен буду уехать отсюда.
— О, Филипп! — вскричала она с горестью.
— Но клянусь вам, что скоро вернусь.
— Ах! Мы опять будем разлучены.
— Это будет в последний раз! Мое отсутствие продлится месяц, может быть два, не более. Я возвращусь с тем, чтобы не расставаться с вами больше никогда.
— В самом деле?
— Честное слово! — вскричал он с жаром. — Только, Хуана, во время моего отсутствия будьте мужественны; пусть воспоминание обо мне служит вам охраной против всего, что будут пытаться предпринять против вас. Словом, сохраните для меня вашу любовь.
— Уезжайте спокойно, друг мой; что бы ни случилось, вы найдете меня достойной вас. Разве я не жена ваша перед Богом?.. Но как я узнаю о вашем возвращении?
— Постоянно устремляйте на море ваши нежные взоры, когда прибудут корабли; тот, на котором приплыву я, будет нести клетчатое знамя, черное с белым.
— Черное с белым… Я буду помнить это, друг мой.
— Теперь, милая Хуана, прошу вас, несмотря на все, что будут говорить вам обо мне и что будет происходить в городе, закройте глаза и уши и ждите, чтобы я приехал оправдаться.
— Вы меня пугаете, друг мой. Что вы намерены предпринять?
— Сам еще не знаю, моя возлюбленная, но будьте уверены, что мне все удастся. В особенности не выходите из ваших комнат; как бы ни уговаривали вас, сопротивляйтесь всеми возможными способами. Если роковая судьба удержит меня слишком долго вдали от вас, я пришлю к вам одного или нескольких моих послов; вы легко узнаете их: правая рука их будет обвязана таким же платком, как мое знамя. К ним вы можете иметь полное доверие и сделаете все, что они вам скажут. Хорошо ли вы поняли меня, милая Хуана?
— Да, друг мой, но вы пугаете меня; какие зловещие планы замышляете вы, ради всего святого?
— Я не замышляю никаких планов, кроме одного — навсегда соединиться с вами. От вас зависит, чтобы этот план привел нас к успеху.
— О! Если это зависит только от меня, то нас ждет удача.
— Но это еще не все. Поклянитесь во всем следовать инструкциям, которые я вам даю.
— Я буду им следовать, клянусь вам нашей любовью, друг мой.
— Вы ангел, моя возлюбленная, вы верите мне; а я клянусь вам, в свою очередь, что вы будете счастливы, или я умру.
— О! Не говорите о смерти, мой возлюбленный! Если вы умрете, неужели вы думаете, что я вас переживу?
— Вы мне сейчас сказали, что у вас есть предчувствие, Хуана; у меня также есть предчувствие, что скоро наши мучения кончатся.
— Да услышит вас небо, друг мой!
— Молитесь ему, чтобы оно защитило нас, Хуана, потому что, клянусь своей душой, ради обладания вами я сделаю то, на что никогда не решался ни один человек.
— Боже мой! Боже мой! Мне страшно…
— Дитя, лучше надейтесь!
В эту минуту неподалеку послышался шум весел, и из темноты появилась лодка, в которой сидела дуэнья.
— Надо нам расстаться, друг мой, — сказала молодая девушка.
— Уже?.. — прошептал он.
— Более продолжительное отсутствие может возбудить подозрения, и потом, надеюсь, мы скоро увидимся.
— Это правда, моя любимая, и тогда мы уже не расстанемся никогда. Помните все, о чем я вас просил.
— Я ничего не забуду.
Обе лодки соприкоснулись бортами.
— До свидания, Филипп! — шепнула девушка на ухо своему жениху.
— О да! — ответил он. — До свидания, моя обожаемая Хуана!
Запечатлев долгий поцелуй на руке, протянутой ему молодой девушкой, он сделал над собой усилие и спрыгнул в соседнюю лодку. Молодые люди в последний раз бросили друг на друга нежный взгляд, и лодки разошлись в разные стороны.
Сойдя на берег, молодой человек наклонился к дуэнье и сказал ей на ухо:
— Благодарю, нья Чиала, я не забуду того, что вы сделали для меня сегодня. А что же перстень?
— Вы получите его завтра. Прощайте, сеньор, — сказала она, улыбаясь.
Вернувшись домой, Филипп увидел Монбара, который ждал его, расхаживая большими шагами по его спальне.
—Откуда вы так поздно? — спросил Монбар.
—С прогулки по морю, — ответил Филипп с чистосердечным видом.
Монбар был до того поражен этим ответом, что молодой человек громко расхохотался.
— Нья Чиала, — сказал он, — благодарю вас за ваше доверие ко мне. Однако должен признаться, что я отчасти знал эту тайну; донья Хуана уже давно рассказала мне все, что знала. Теперь позвольте мне задать вам один вопрос.
— Спрашивайте, сеньор, — сказала дуэнья, — я постараюсь на него ответить, если смогу.
— Мой вопрос вас не затруднит. Вы, вероятно, преследовали какую-то цель, рассказывая мне эту печальную историю, не так ли? Эту-то цель я и желаю знать.
— Я сама собиралась сказать вам об этом, кабальеро.
— Раз так, говорите, пожалуйста.
— Донья Хуана вас увидела — каким образом, не могу вам сказать, не знаю, но она тотчас вас узнала. Я ни в чем не могу ей отказать; я так люблю ее, что не могу не исполнить ее просьбы. Она просила меня пойти к вам и сказать, что она будет вас ждать сегодня вечером в одном месте, куда я должна вас отвести. Вот я и пришла. Только дорогой от дома дона Фернандо до вашего я размышляла, и эти размышления я хочу вам пересказать.
— Хорошо, нья Чиала, скажите же мне, в чем состояли эти размышления. Я внимательно слушаю и постараюсь, чтобы мой ответ удовлетворил вас.
— Дай-то Бог, сеньор… Честь доньи Хуаны мне дороже своей; я надеялась, оставляя Эспаньолу, что никогда больше не увижусь с вами и что донья Хуана наконец забудет вас… Вы видите, что я откровенна с вами.
— Да, даже слишком, может быть.
— Нет, безнадежная любовь непременно пройдет; это закон природы. Итак, я рассчитывала на разлуку, чтобы излечить мое бедное дитя от любви к вам. К несчастью, ваш неожиданный приезд разрушил все мои планы, расстроил все расчеты. Вы молоды, дон Фелипе, вы хороши собой, богаты и хорошего происхождения, — так, по крайней мере, я предполагаю. Но заклинаю вас именем вашей матери, будьте так же откровенны, как была я, и отвечайте мне, как должен отвечать дворянин. Истинно ли вы любите донью Хуану? Словом, любители вы ее настолько, чтобы жениться на ней, несмотря на неизвестность и тайну, окружающую ее происхождение? Или вы чувствуете к ней только одну из тех мимолетных привязанностей, в которых гордость играет главную роль и которые исчезают, как только бывают удовлетворены? Видите, дон Фелипе, я прямо вас спрашиваю, отвечайте мне также не колеблясь, как подобает истинному дворянину.
— Я и буду так отвечать, нья Чиала! — вскричал Филипп с жаром. — Я люблю донью Хуану самой истинной и самой глубокой любовью, любовью, чистота которой заставила бы ангелов улыбнуться от радости. Мы поклялись быть супругами, принадлежать только друг другу; эту клятву я со своей стороны сдержу во что бы то ни стало. Мне все равно, благородного ли происхождения донья Хуана; она добра, хороша, благоразумна, этого для меня достаточно. Благородство женщины заключается в ее сердце, и в этом отношении донья Хуана щедро одарена. Я достаточно богат и достаточно благороден и за себя и за нее. Я уже давно считаю ее своей женой, а она со своей стороны видит во мне своего мужа. Препятствия к нашему союзу я преодолею, каковы бы они ни были. Я пренебрегал опасностями гораздо большими, чтобы увидеться с нею. Ничто не может остановить меня ни в настоящем, ни в будущем. Моя любовь достаточно сильна для того, чтобы победить врагов, которые вздумали бы похитить ее у меня. Словом, эта любовь — моя жизнь и кончится она только вместе с ней. Вот мой ответ, нья Чиала; я считаю его честным и достойным и меня, и женщины, которую я люблю! Теперь скажите мне, что вы собираетесь делать, я в вашем распоряжении.
— Хорошо, дон Фелипе, — ответила дуэнья, — теперь я знаю то, что хотела знать; я на вашей стороне, и как ни ничтожно мое влияние — ведь я всего лишь бедная служанка, — я отдаю его вам. Я всеми силами буду способствовать, чтобы вам удалось жениться на моей питомице и быть счастливым.
— Да услышит вас Господь, нья Чиала! У меня недостает слов, чтобы выразить вам свою признательность.
— Час свидания настал, дон Фелипе! Закутайтесь в плащ, надвиньте на глаза шляпу, возьмите вашу шпагу и следуйте за мной; донья Хуана ждет вас.
Молодой человек повиновался с послушанием ребенка; уже через минуту он был готов.
— Что делать теперь? — спросил он.
— Без разговоров следовать за мной и ничему не удивляться. Войти туда, куда войду я.
— Ступайте, я следую за вами.
Они вышли из дома. Настала ночь, но ночь американская, ясная, звездная, свежая, благоуханная, такая ночь, каких мы не знаем в нашем мрачном скверном климате. Улицы, почти пустые днем из-за удушливой жары, были наполнены гуляющими, которые ходили взад и вперед, весело разговаривая. Перед каждой дверью стояли группы людей, которые хохотали, плясали и играли на гитаре.
Филипп, внешне равнодушный, ловко пробирался между группами, следуя за дуэньей, которую не терял из вида. Таким образом они шли около получаса, все более углубляясь в труднопроходимый лабиринт узких улиц Нижнего города. Наконец они вышли к пристани. В этом месте толпа была не так велика, лишь немногие пришли подышать свежим морским воздухом. Молодой человек несколько замедлил шаг, боясь, как бы его не заметили. Дуэнья, напротив, продолжала идти, не смотря ни направо ни налево, как женщина, которая спешит домой. Дойдя до деревянной пристани, на которую выгружали товары, она смело пошла по ней. Дойдя до середины пристани, она вдруг остановилась, огляделась, потом, наклонившись вперед, дважды негромко кашлянула и спустилась по ступеням, ведущим к морю.
У подножия лестницы ждала лодка с одним гребцом; дуэнья села в эту лодку, Филипп — возле нее, лодочник отчалил, и лодка поплыла. Дуэнья села у руля и правила, а лодочник, наклонившись над веслами, заставлял легкую лодку лететь по волнам.
Не смея заговорить со своей спутницей, молодой человек с любопытством смотрел по сторонам. Скоро он заметил вдали черную точку, которая быстро увеличивалась и приближалась. Скоро она превратилась в лодку, также управляемую одним гребцом; на корме лодки сидела женщина.
Молодой человек вздрогнул. Сердце его забилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди. Он узнал донью Хуану. Через несколько минут обе лодки стали рядом. По знаку дуэньи Филипп перешел во вторую лодку, гребец которой пересел в первую. Обе лодки разъехались, и молодой человек остался наедине с той, кого любил. Все произошло так быстро, события разворачивались так непредвиденно, что молодой человек от волнения не мог вымолвить ни слова.
— Так-то вы приветствуете меня, дон Филипп, после такого продолжительного отсутствия? — насмешливо шепнул ему на ухо очаровательный голос.
— О! Простите меня, Хуана! — вскричал молодой человек, задрожав от счастья. — Безграничная радость сводит меня с ума. Ах! Я почти отчаялся увидеться с вами!
— Я только сегодня утром узнала о вашем присутствии в Маракайбо, любезный дон Филипп; я узнала вас случайно в ту минуту, когда вы проходили мимо нашего дома.
— Я нахожусь здесь уже десять дней и никакими силами не мог добраться до вас!
— Ах, друг мой, я не так свободна, как в маленьком домике в Сан-Хуане, — ответила она со вздохом.
— Разве дон Фернандо уже не так добр к вам, как прежде?
— Напротив, друг мой, его расположение ко мне как будто еще увеличилось, однако вот уже несколько дней как он озабочен; иногда он смотрит на меня с необыкновенной грустью, причина которой мне неизвестна.
— Боже мой! Неужели вам угрожает несчастье?
— Не думаю, друг мой, однако меня невольно мучает какое-то необъяснимое предчувствие. Оно предупреждает меня, что скоро в моем положении свершатся какие-то перемены.
— Вы заставляете меня дрожать, Хуана! — вскричал Филипп, бледнея. — Скажите, ради Бога, что может внушать вам эту мысль?
— Не могу вам сказать, друг мой, так как сама этого не знаю. Вот что я заметила: перемена в расположении духа дона Фернандо произошла две недели назад; в это время он получил с кораблем, прибывшим с материка, письмо, содержание которого сильно его озаботило. Он тотчас отдал приказание приготовить великолепный дом в нескольких милях от города в восхитительном местечке.
— Близ Мериды, не так ли?
— Да, друг мой.
— Я его видел, даже осматривал; он действительно великолепен. Дон Фернандо сказал мне, что приготовил его для какого-то знатного человека, которого ждет.
— Он и мне сказал то же самое, только прибавил шепотом два слова, которые я скорее угадала, чем услышала: «Бедное дитя!» Несмотря на мои усилия узнать больше, дон Фернандо остался непроницаем, и я ничего не узнала. Вот и все… Но довольно заниматься мною, поговорим о вас. Как вам удалось пробраться сюда? Я дрожу при одной мысли об этом! Неужели вы не знаете, что всякий подозрительный иностранец, схваченный в испанских колониях, подвергается немедленной смерти? Закон однозначен на этот счет.
— Знаю, друг мой, но что мне за дело! Я хотел видеть вас, хотел еще раз сказать вам, что я вас люблю.
— А я, милый Филипп, разве я не люблю вас?
— О! Не так, как я.
— Может быть, но я умираю от страха за вас; что, если вас узнают?
— Успокойтесь, моя возлюбленная, здесь я испанец. Никто не подозревает о моей истинной национальности. Я служу у графа де л'Аталайя, очень знатного вельможи.
— Это несколько успокаивает меня; но малейшей неосторожности достаточно, чтобы погубить вас.
Филипп лукаво улыбнулся.
— Но каким образом удалось вам добиться покровительства графа де л'Аталайя?
— Слишком долго рассказывать, моя возлюбленная; скажите лучше, почему вы назначили мне свидание на море?
— За мной строго наблюдают, друг мой; вот уже несколько дней, я не понимаю почему, за каждым моим шагом следят, и я боялась, как бы нас не увидели в доме или на прогулке.
— Но люди, сопровождающие вас?..
— Они мне преданы.
— Гм! — произнес молодой человек, качая головой. — Впрочем, вы знаете их лучше меня, и я не стану спорить… Можем мы увидеться с вами опять?
— Это будет очень трудно.
Молодой человек вздохнул.
— Хуана, — сказал он кротким голосом, нежно пожимая руку молодой девушки, — вы мне доверяете?
— Да, друг мой, я доверяю вам, потому что люблю вас и убеждена, что вы также любите меня.
— Уверены ли вы в том, что я делаю все с единственной целью соединиться с вами и сделать вас счастливой?
— Я твердо этому верю, любезный Филипп.
— Хорошо, Хуана, благодарю вас! Вы хорошо понимаете меня. Хорошенько обратите внимание на мои слова, милая моя Хуана, дело идет о нашем счастье, о моей жизни.
— Говорите, друг мой; я сделаю все, чего вы потребуете от меня.
— Без колебания?
— Да.
— Может быть, через три дня я должен буду уехать отсюда.
— О, Филипп! — вскричала она с горестью.
— Но клянусь вам, что скоро вернусь.
— Ах! Мы опять будем разлучены.
— Это будет в последний раз! Мое отсутствие продлится месяц, может быть два, не более. Я возвращусь с тем, чтобы не расставаться с вами больше никогда.
— В самом деле?
— Честное слово! — вскричал он с жаром. — Только, Хуана, во время моего отсутствия будьте мужественны; пусть воспоминание обо мне служит вам охраной против всего, что будут пытаться предпринять против вас. Словом, сохраните для меня вашу любовь.
— Уезжайте спокойно, друг мой; что бы ни случилось, вы найдете меня достойной вас. Разве я не жена ваша перед Богом?.. Но как я узнаю о вашем возвращении?
— Постоянно устремляйте на море ваши нежные взоры, когда прибудут корабли; тот, на котором приплыву я, будет нести клетчатое знамя, черное с белым.
— Черное с белым… Я буду помнить это, друг мой.
— Теперь, милая Хуана, прошу вас, несмотря на все, что будут говорить вам обо мне и что будет происходить в городе, закройте глаза и уши и ждите, чтобы я приехал оправдаться.
— Вы меня пугаете, друг мой. Что вы намерены предпринять?
— Сам еще не знаю, моя возлюбленная, но будьте уверены, что мне все удастся. В особенности не выходите из ваших комнат; как бы ни уговаривали вас, сопротивляйтесь всеми возможными способами. Если роковая судьба удержит меня слишком долго вдали от вас, я пришлю к вам одного или нескольких моих послов; вы легко узнаете их: правая рука их будет обвязана таким же платком, как мое знамя. К ним вы можете иметь полное доверие и сделаете все, что они вам скажут. Хорошо ли вы поняли меня, милая Хуана?
— Да, друг мой, но вы пугаете меня; какие зловещие планы замышляете вы, ради всего святого?
— Я не замышляю никаких планов, кроме одного — навсегда соединиться с вами. От вас зависит, чтобы этот план привел нас к успеху.
— О! Если это зависит только от меня, то нас ждет удача.
— Но это еще не все. Поклянитесь во всем следовать инструкциям, которые я вам даю.
— Я буду им следовать, клянусь вам нашей любовью, друг мой.
— Вы ангел, моя возлюбленная, вы верите мне; а я клянусь вам, в свою очередь, что вы будете счастливы, или я умру.
— О! Не говорите о смерти, мой возлюбленный! Если вы умрете, неужели вы думаете, что я вас переживу?
— Вы мне сейчас сказали, что у вас есть предчувствие, Хуана; у меня также есть предчувствие, что скоро наши мучения кончатся.
— Да услышит вас небо, друг мой!
— Молитесь ему, чтобы оно защитило нас, Хуана, потому что, клянусь своей душой, ради обладания вами я сделаю то, на что никогда не решался ни один человек.
— Боже мой! Боже мой! Мне страшно…
— Дитя, лучше надейтесь!
В эту минуту неподалеку послышался шум весел, и из темноты появилась лодка, в которой сидела дуэнья.
— Надо нам расстаться, друг мой, — сказала молодая девушка.
— Уже?.. — прошептал он.
— Более продолжительное отсутствие может возбудить подозрения, и потом, надеюсь, мы скоро увидимся.
— Это правда, моя любимая, и тогда мы уже не расстанемся никогда. Помните все, о чем я вас просил.
— Я ничего не забуду.
Обе лодки соприкоснулись бортами.
— До свидания, Филипп! — шепнула девушка на ухо своему жениху.
— О да! — ответил он. — До свидания, моя обожаемая Хуана!
Запечатлев долгий поцелуй на руке, протянутой ему молодой девушкой, он сделал над собой усилие и спрыгнул в соседнюю лодку. Молодые люди в последний раз бросили друг на друга нежный взгляд, и лодки разошлись в разные стороны.
Сойдя на берег, молодой человек наклонился к дуэнье и сказал ей на ухо:
— Благодарю, нья Чиала, я не забуду того, что вы сделали для меня сегодня. А что же перстень?
— Вы получите его завтра. Прощайте, сеньор, — сказала она, улыбаясь.
Вернувшись домой, Филипп увидел Монбара, который ждал его, расхаживая большими шагами по его спальне.
—Откуда вы так поздно? — спросил Монбар.
—С прогулки по морю, — ответил Филипп с чистосердечным видом.
Монбар был до того поражен этим ответом, что молодой человек громко расхохотался.
ГЛАВА IX. Отъезд
Филипп бросил на стул шляпу и плащ, отстегнул портупею и придвинул к Монбару кресло.
— Вы меня ждали? — спросил он.
— Да, друг мой, — ответил Монбар, садясь. — Вот уже час как я хожу взад и вперед по вашей спальне.
— Разве Данник вам не сказал…
— Напротив, любезный Филипп, — перебил Монбар, — Данник все мне сообщил. Он сказал мне, что у вас была какая-то дуэнья и что вы вышли вместе с ней. Из этого я заключил, что вы, без сомнения, отправились на любовное свидание и, понятно, вернетесь не скоро. Но поскольку мне очень нужно с вами поговорить, то я остался. Вы этим недовольны?
— Вовсе нет, любезный Монбар; дела прежде всего, особенно в нашем положении, когда каждую минуту мы подвергаемся опасности быть узнанными и убитыми, как собаки. Временами мне кажется, будто на нас начинают как-то странно коситься.
— Именно.
— Стало быть, что-нибудь случилось?
— Нет еще, но может случиться с минуты на минуту; неплохо бы принять меры.
— Так что…
— Так что… но я боюсь вас огорчить, особенно после вашей прогулки по морю, — прибавил Монбар с дружеской усмешкой, — мне не хотелось бы нарушать удовольствия, которое, вероятно, возбуждают в вас некоторые дела.
— Все равно, друг мой, — весело сказал Филипп, — говорите.
— Вы хотите?
— Еще бы!
— Я думаю, что мы довольно долго оставались в этих местах и более продолжительное пребывание сделалось бы опасным.
— Я полностью разделяю ваше мнение, — с живостью откликнулся Филипп.
— Вы тоже так думаете? — удивленно спросил Монбар.
— Конечно.
— И если я отдам приказание сняться с якоря завтра?..
— То я всячески поддержу это намерение.
— Объясните мне, пожалуйста, — сказал Монбар, удивляясь все больше и больше, — я ничего не понимаю.
— Почему?
— Я думал, что вы влюблены.
— Вы не ошиблись, я действительно влюблен до безумия в очаровательную женщину.
— Так что же?
— Уедем отсюда как можно скорее.
— Хорошо, хорошо, кажется, я начинаю кое-что понимать, — проговорил Монбар с улыбкой.
— Напротив, вы ровным счетом ничего не понимаете, друг мой, — ответил Филипп лукаво. — Я чувствую пылкую, беспредельную любовь, которая кончится только с моей жизнью, к небесному созданию, которому я не успел расцеловать и пальчиков; вы видите, что я далек от пресыщения, как вы, вероятно, предположили.
— Как же вас понимать? — смеясь, спросил флибустьер. — Вы обожаете вашу красавицу и хотите от нее бежать?
— Нет, не бежать, а оставить ее.
— По-моему, это одно и то же.
— Не совсем; оставляешь с тем, чтобы вернуться, тогда как бежишь навсегда.
— Итак?
— Я готов ехать, когда вы хотите.
— Не стану дольше допытывать вас; эта поспешность, вероятно, скрывает какие-то планы, которые мне знать вовсе не обязательно, поэтому я не настаиваю.
— Благодарю вас за эту сдержанность, друг мой.
— Вернемся к нашим делам. Наши товарищи закончили все гидрографические работы. Тихий Ветерок теперь знает бухту так же хорошо, как самые лучшие лоцманы; планы Маракайбо, Мериды, Гибралтара составлены. Теперь мы знаем силы наших врагов и можем действовать, когда сочтем нужным, с уверенностью в успехе. Больше нам ничего не нужно, не правда ли?
— Я думаю, да.
— С другой стороны, дон Фернандо д'Авила с минуты на минуту ждет приезда какого-то знатного лица, с которым нам не следует встречаться; до сих пор случай так благоприятствовал нам, что мы не можем дольше употреблять во зло его благосклонность. Дела наши закончены, уедем.
— С тем, чтобы вскоре появиться?
— Конечно, именно такова моя мысль.
— Но чем мы мотивируем наш отъезд? Не можем же мы уехать просто так, ни с того ни с сего!
— Конечно, нет. А предлог очень простой: здесь проверка счетов интендантов окончена, и я продолжаю свою ревизию в других местах.
— Да, похоже, — со смехом согласился молодой человек, — губернатору покажется это в порядке вещей.
— Я уже намекнул ему на это сегодня и должен признаться, что он очень любезно принял мои слова к сведению. Между нами, друг мой, мне почему-то кажется, что дон Фернандо д'Авила будет рад нашему отъезду.
— Я и сам так думаю, — с насмешкой заметил Филипп.
— Что заставляет вас так думать? — спросил Монбар.
— Ничего, но я в этом уверен.
— Опять загадки, черт вас побери! Хорошо, не хочу удерживать вас дольше; вы, должно быть, нуждаетесь в отдыхе. Я ухожу. Спокойной ночи, любезный Филипп… Хотите я скажу вам кое-что?
— Говорите.
— Я убежден, что все мы таскали для вас каштаны из огня и что вы лучше всех нас устроили свои дела. Я угадал?
Филипп громко расхохотался, пожал руку своему товарищу, и они расстались.
— Что за беда, даже если он угадал? — прошептал Филипп, оставшись один. — Разве я не уверен в его дружбе и преданности?
Он лег в постель и предавался сладким грезам до утра.
В десять часов граф де л'Аталайя призвал к себе своего секретаря. Когда Данник вошел в комнату Филиппа, тот еще спал со счастливой беззаботностью молодости, для которой существует только настоящее и которая не заботится ни о прошедшем, ни о будущем. Данник с трудом разбудил молодого человека.
— Черт тебя побери! Надоел! — вскричал Филипп, приподнимаясь на постели и протирая заспанные глаза. — Мне снился такой хороший сон!
— Ба! — философски ответил работник. — Самый лучший сон не стоит действительности.
— Это ты, Данник? Чего ты от меня хочешь?
— Во-первых, отдать вот этот футляр, который сегодня утром к вам принесли.
— Давай сюда! — вскричал Филипп, вырывая из рук Данника футляр и пряча его под изголовье. — Что еще?
— Как вы нетерпеливы! Монбар ждет вас в гостиной; там собралось человек двадцать, и все болтают наперебой, кто кого перещеголяет. Кажется, вы там нужны.
— Кто же это?
— Наши товарищи, губернатор и с ним еще какие-то люди в мундирах.
— Ах, черт побери! Я не заставлю себя ждать.
— Поспешите же.
— Через пять минут я буду готов. Скажи, что я сейчас выйду.
— Хорошо.
Данник вышел. Молодой человек соскочил с постели и начал одеваться, но вдруг остановился и вынул из-под изголовья футляр, который он спрятал туда. Раскрыв его, Филипп увидел перстень — очень простой, но с бледным рубином дорогой цены.
— Странно! — прошептал он, внимательно рассматривая перстень, который вертел в руках.
Ему послышался шум; тогда он спрятал перстень с футляром на груди и опять начал одеваться.
Через десять минут он вошел в гостиную, где собралось многочисленное общество, как и сказал Данник.
Монбар в восемь часов утра отправился к губернатору с намерением сообщить ему о своем отъезде и проститься с ним. Дон Фернандо д'Авила прекрасно принял графа де л'Аталайя, любезно посетовал на то, что он так скоро оставляет колонию, и настаивал, правда слабо, чтобы граф продолжил свое пребывание в Маракайбо. Убедившись, что намерение графа непоколебимо, губернатор пожелал ему благополучного пути, и оба расстались, казалось бы, в полном восторге друг от друга.
Вернувшись домой, Монбар послал Данника к Мигелю с приказом быть готовым в скором времени сняться с якоря, а также сойти на берег со всеми офицерами, чтобы проститься с высшим руководством колонии.
Мигель и другие флибустьеры, постоянно остававшиеся на шхуне и подчиненные строгой дисциплине, с живейшей радостью приняли известие об отъезде. Продолжительное пребывание у этих берегов начинало сильно их тяготить, во-первых оттого, что они должны были примерно себя вести, а во-вторых, они боялись быть узнанными в любую минуту. Мигель, не теряя ни минуты, запасся водой, закупил свежую провизию и отозвал на шхуну шестерых матросов, которые под предлогом охоты разведывали окрестности города. Шхуна буквально за несколько минут была готова выйти в открытое море. Мигель надел парадный мундир и в сопровождении своих офицеров отправился на берег, где нанес ряд визитов и простился с начальством колонии.
Губернатора не было дома; он и еще несколько чиновников отправились к графу, чтобы проститься с ним и проводить до шлюпки, которая должна была доставить его на шхуну.
Свидание было самым дружеским. Уверенный, что граф не останется в Маракайбо, дон Фернандо снова стал любезно удерживать его; чиновники поддержали его. Но, разумеется, все было бесполезно. Монбар вежливо поблагодарил этих господ, но отказал, ссылаясь на вверенное ему поручение. В эту минуту в гостиной появился Филипп.
— Сеньор граф, — сказал губернатор, — если, несмотря на наше сильное желание удержать вас еще на несколько дней, вы не имеете возможности оказать нам эту честь, примите наши искренние сожаления; поверьте, мы надолго сохраним воспоминание о коротком посещении, которым вы нас удостоили.
— Эти сожаления, сеньор, наполняют меня радостью и гордостью; будьте уверены, что я их разделяю.
— Вы меня ждали? — спросил он.
— Да, друг мой, — ответил Монбар, садясь. — Вот уже час как я хожу взад и вперед по вашей спальне.
— Разве Данник вам не сказал…
— Напротив, любезный Филипп, — перебил Монбар, — Данник все мне сообщил. Он сказал мне, что у вас была какая-то дуэнья и что вы вышли вместе с ней. Из этого я заключил, что вы, без сомнения, отправились на любовное свидание и, понятно, вернетесь не скоро. Но поскольку мне очень нужно с вами поговорить, то я остался. Вы этим недовольны?
— Вовсе нет, любезный Монбар; дела прежде всего, особенно в нашем положении, когда каждую минуту мы подвергаемся опасности быть узнанными и убитыми, как собаки. Временами мне кажется, будто на нас начинают как-то странно коситься.
— Именно.
— Стало быть, что-нибудь случилось?
— Нет еще, но может случиться с минуты на минуту; неплохо бы принять меры.
— Так что…
— Так что… но я боюсь вас огорчить, особенно после вашей прогулки по морю, — прибавил Монбар с дружеской усмешкой, — мне не хотелось бы нарушать удовольствия, которое, вероятно, возбуждают в вас некоторые дела.
— Все равно, друг мой, — весело сказал Филипп, — говорите.
— Вы хотите?
— Еще бы!
— Я думаю, что мы довольно долго оставались в этих местах и более продолжительное пребывание сделалось бы опасным.
— Я полностью разделяю ваше мнение, — с живостью откликнулся Филипп.
— Вы тоже так думаете? — удивленно спросил Монбар.
— Конечно.
— И если я отдам приказание сняться с якоря завтра?..
— То я всячески поддержу это намерение.
— Объясните мне, пожалуйста, — сказал Монбар, удивляясь все больше и больше, — я ничего не понимаю.
— Почему?
— Я думал, что вы влюблены.
— Вы не ошиблись, я действительно влюблен до безумия в очаровательную женщину.
— Так что же?
— Уедем отсюда как можно скорее.
— Хорошо, хорошо, кажется, я начинаю кое-что понимать, — проговорил Монбар с улыбкой.
— Напротив, вы ровным счетом ничего не понимаете, друг мой, — ответил Филипп лукаво. — Я чувствую пылкую, беспредельную любовь, которая кончится только с моей жизнью, к небесному созданию, которому я не успел расцеловать и пальчиков; вы видите, что я далек от пресыщения, как вы, вероятно, предположили.
— Как же вас понимать? — смеясь, спросил флибустьер. — Вы обожаете вашу красавицу и хотите от нее бежать?
— Нет, не бежать, а оставить ее.
— По-моему, это одно и то же.
— Не совсем; оставляешь с тем, чтобы вернуться, тогда как бежишь навсегда.
— Итак?
— Я готов ехать, когда вы хотите.
— Не стану дольше допытывать вас; эта поспешность, вероятно, скрывает какие-то планы, которые мне знать вовсе не обязательно, поэтому я не настаиваю.
— Благодарю вас за эту сдержанность, друг мой.
— Вернемся к нашим делам. Наши товарищи закончили все гидрографические работы. Тихий Ветерок теперь знает бухту так же хорошо, как самые лучшие лоцманы; планы Маракайбо, Мериды, Гибралтара составлены. Теперь мы знаем силы наших врагов и можем действовать, когда сочтем нужным, с уверенностью в успехе. Больше нам ничего не нужно, не правда ли?
— Я думаю, да.
— С другой стороны, дон Фернандо д'Авила с минуты на минуту ждет приезда какого-то знатного лица, с которым нам не следует встречаться; до сих пор случай так благоприятствовал нам, что мы не можем дольше употреблять во зло его благосклонность. Дела наши закончены, уедем.
— С тем, чтобы вскоре появиться?
— Конечно, именно такова моя мысль.
— Но чем мы мотивируем наш отъезд? Не можем же мы уехать просто так, ни с того ни с сего!
— Конечно, нет. А предлог очень простой: здесь проверка счетов интендантов окончена, и я продолжаю свою ревизию в других местах.
— Да, похоже, — со смехом согласился молодой человек, — губернатору покажется это в порядке вещей.
— Я уже намекнул ему на это сегодня и должен признаться, что он очень любезно принял мои слова к сведению. Между нами, друг мой, мне почему-то кажется, что дон Фернандо д'Авила будет рад нашему отъезду.
— Я и сам так думаю, — с насмешкой заметил Филипп.
— Что заставляет вас так думать? — спросил Монбар.
— Ничего, но я в этом уверен.
— Опять загадки, черт вас побери! Хорошо, не хочу удерживать вас дольше; вы, должно быть, нуждаетесь в отдыхе. Я ухожу. Спокойной ночи, любезный Филипп… Хотите я скажу вам кое-что?
— Говорите.
— Я убежден, что все мы таскали для вас каштаны из огня и что вы лучше всех нас устроили свои дела. Я угадал?
Филипп громко расхохотался, пожал руку своему товарищу, и они расстались.
— Что за беда, даже если он угадал? — прошептал Филипп, оставшись один. — Разве я не уверен в его дружбе и преданности?
Он лег в постель и предавался сладким грезам до утра.
В десять часов граф де л'Аталайя призвал к себе своего секретаря. Когда Данник вошел в комнату Филиппа, тот еще спал со счастливой беззаботностью молодости, для которой существует только настоящее и которая не заботится ни о прошедшем, ни о будущем. Данник с трудом разбудил молодого человека.
— Черт тебя побери! Надоел! — вскричал Филипп, приподнимаясь на постели и протирая заспанные глаза. — Мне снился такой хороший сон!
— Ба! — философски ответил работник. — Самый лучший сон не стоит действительности.
— Это ты, Данник? Чего ты от меня хочешь?
— Во-первых, отдать вот этот футляр, который сегодня утром к вам принесли.
— Давай сюда! — вскричал Филипп, вырывая из рук Данника футляр и пряча его под изголовье. — Что еще?
— Как вы нетерпеливы! Монбар ждет вас в гостиной; там собралось человек двадцать, и все болтают наперебой, кто кого перещеголяет. Кажется, вы там нужны.
— Кто же это?
— Наши товарищи, губернатор и с ним еще какие-то люди в мундирах.
— Ах, черт побери! Я не заставлю себя ждать.
— Поспешите же.
— Через пять минут я буду готов. Скажи, что я сейчас выйду.
— Хорошо.
Данник вышел. Молодой человек соскочил с постели и начал одеваться, но вдруг остановился и вынул из-под изголовья футляр, который он спрятал туда. Раскрыв его, Филипп увидел перстень — очень простой, но с бледным рубином дорогой цены.
— Странно! — прошептал он, внимательно рассматривая перстень, который вертел в руках.
Ему послышался шум; тогда он спрятал перстень с футляром на груди и опять начал одеваться.
Через десять минут он вошел в гостиную, где собралось многочисленное общество, как и сказал Данник.
Монбар в восемь часов утра отправился к губернатору с намерением сообщить ему о своем отъезде и проститься с ним. Дон Фернандо д'Авила прекрасно принял графа де л'Аталайя, любезно посетовал на то, что он так скоро оставляет колонию, и настаивал, правда слабо, чтобы граф продолжил свое пребывание в Маракайбо. Убедившись, что намерение графа непоколебимо, губернатор пожелал ему благополучного пути, и оба расстались, казалось бы, в полном восторге друг от друга.
Вернувшись домой, Монбар послал Данника к Мигелю с приказом быть готовым в скором времени сняться с якоря, а также сойти на берег со всеми офицерами, чтобы проститься с высшим руководством колонии.
Мигель и другие флибустьеры, постоянно остававшиеся на шхуне и подчиненные строгой дисциплине, с живейшей радостью приняли известие об отъезде. Продолжительное пребывание у этих берегов начинало сильно их тяготить, во-первых оттого, что они должны были примерно себя вести, а во-вторых, они боялись быть узнанными в любую минуту. Мигель, не теряя ни минуты, запасся водой, закупил свежую провизию и отозвал на шхуну шестерых матросов, которые под предлогом охоты разведывали окрестности города. Шхуна буквально за несколько минут была готова выйти в открытое море. Мигель надел парадный мундир и в сопровождении своих офицеров отправился на берег, где нанес ряд визитов и простился с начальством колонии.
Губернатора не было дома; он и еще несколько чиновников отправились к графу, чтобы проститься с ним и проводить до шлюпки, которая должна была доставить его на шхуну.
Свидание было самым дружеским. Уверенный, что граф не останется в Маракайбо, дон Фернандо снова стал любезно удерживать его; чиновники поддержали его. Но, разумеется, все было бесполезно. Монбар вежливо поблагодарил этих господ, но отказал, ссылаясь на вверенное ему поручение. В эту минуту в гостиной появился Филипп.
— Сеньор граф, — сказал губернатор, — если, несмотря на наше сильное желание удержать вас еще на несколько дней, вы не имеете возможности оказать нам эту честь, примите наши искренние сожаления; поверьте, мы надолго сохраним воспоминание о коротком посещении, которым вы нас удостоили.
— Эти сожаления, сеньор, наполняют меня радостью и гордостью; будьте уверены, что я их разделяю.