Страница:
Задыхаясь, она мчалась темными дворами. Обогнув дом, выскочила на улицу. Метров за триста скользили квадратные фары одной из первых маршруток. Выбежав на дорогу, Эля, как бешеная, замахала руками. Водитель, немолодой, кислый мужик, как-то странно смотрел на нее, пока она лезла в пустую машину. Потом перевел взгляд на ее ноги.
– Отряхиваться будем? Домой тоже грязь несем?
– Едем, едем! – крикнула Эля.
Шоферу не понравилось, что его торопят. Он демонстративно убрал ладони с руля и откинулся на спинку.
– Командовать мамой будешь на кухне!.. За проезд!
Рука Эли потянулась к карману и зачерпнула пустоту. Деньги остались в куртке. Куртка – в квартире. И это в декабре. И как она не почувствовала холода?
Наблюдая, как она панически, по второму разу, обхлопывает карманы джинсов, водитель барабанил пальцами по спинке сиденья. Эля поняла, что церемониться с ней он не будет и бесплатно не повезет.
– Финансовые трудности? А кому сейчас легко?..
«Да что же это? Почему все так гадко? А вот не выйду! Пусть силой выволакивает!» – решила она и, готовая разрыдаться, упала на сиденье.
Эля ощутила, как змейка хищно шевельнулась в кармане и через кожу скользнула в ногу. Боли она не чувствовала – и вообще не испытывала ничего, кроме щекотного ощущения прохлады, которая распространялась по артерии.
– Сто рублей! – сама не зная зачем, Эля протянула руку.
Сердце колотилось. Она была уверена, что ее сейчас вышвырнут из маршрутки. Водитель сомкнул пальцы на пустом месте. Ворча, что выручки еще нет, выдал сдачу с несуществующей сотни. Потом тронулся. Они доехали до перекрестка, когда наперерез на красный светофор скользнул разрисованный микроавтобус Белдо.
Птах гнал как на пожар. Водитель маршрутки не успел ругнуться, а автобус был уже метрах в ста.
– Пьяный, что ли? По сторонам надо смотреть! Когда не нужны – их тут как сельдей! – буркнул водитель, явно имея в виду гаишников.
Эль, заточенный в животе у девушки, запоздало отозвался болью. Змейка, давно покинувшая руку и проникшая глубже, обвивалась вокруг него, тревожила и покусывала дряблую личинку, прогоняя ее. Один хищник не желал делиться добычей с другим.
Эля всего этого не знала: для нее сейчас важна была только страшная боль, центр которой находился в животе.
У метро Эля вывалилась из маршрутки и долго стояла в щели между двумя киосками. Ей было холодно и страшно. Справа на леске качались подмороженные бананы, а слева на сетчатой загородке висели елочные гирлянды и маски. Тепло одетые продавщицы, медлительно шевелясь в своих стеклянных клетках, раскладывали товар. Мимо скользили здоровые сытые люди, спешившие на работу. И только она, одна, никому не нужная, жалась между киосками, как больная собака.
Снова сильный приступ боли. Убедившись, что на нее никто не смотрит, Эля задрала свитер. На животе ниже солнечного сплетения находился фиолетовый кровоподтек размером с ладонь. Кожа вздувалась. Под ней кто-то шевелился. Немного погодя на ладонь к Эле выползла серебристая змейка. Эля закрыла глаза. Она ничему не удивлялась и не искала причин.
«Надо скорее в больницу… Сначала избавиться от этой дряни, а то подохну!» – Эля так и подумала – не «умру», а «подохну».
Одернув свитер, Эля обшарила взглядом небольшой базарчик у «Речного вокзала». Выскользнула из укрытия и быстро пошла, сильно кренясь вперед. На плече болталась оторвавшаяся от связки серебристая нитка елочного дождя. С Новым годом, солнце! С новым счастьем!
Глава 2
Сашке в щеку попала горошина, по которой кто-то щелкнул ногтем. Сашка терпеливо вытер лицо.
– Больше так делать не надо! Мне не нравится! – предупредил он и продолжил спокойно есть. Еще одна горошина врезалась ему в лоб. Он поднял голову. Напротив беззвучно скалился Макар.
Сашка молча встал, подошел к Макару и сунул его лицом в тарелку с молочной кашей. Каша забурлила. Жабры у Макара отсутствовали.
Выждав немного, Сашка отпустил его. Топить Макара в каше не входило в его планы. Макар вскочил, замахал руками. Тарелка подлетела и разбилась.
– Ча такое? Ты что, озверел? Я чуть не захлебнулся! – заорал Макар.
– Я предупреждал.
– Кого ты предупреждал? Это не я! Это она! – Макар ткнул пальцем в Рину.
– Не ври! – поморщился Сашка, знавший, что Макар всегда врет.
Рина смущенно кашлянула.
– Хмык-хмык! Это и правда я! – робко призналась она.
– ТЫ?
– Тсс! – зашипел Даня, толкая Сашку на его стул. – Кавалерия!
От преподавательского стола к ним быстро шла директриса ШНыра. Самой ссоры она не видела – мешали кирпичные колонны.
– В чем дело, Макар? Твои вопли слышны даже в пегасне!
Надо отдать Макару должное, доносчиком он не был.
– Да все в норме! – сказал он, отряхиваясь. С волос во все стороны летела гречка. – Я каждое утро купаюсь в каше. От этого волосы, типа, лучше растут.
Кавалерия наклонилась, разглядывая осколки.
– Ты разбил тарелку!
– Ну и ча? Другую куплю!
– Прекрасно. И сколько, по-твоему, она стоит?
– Да дешевле грязи!
Кавалерия подняла брови.
– Проблема в том, что я не отслеживаю, почем нынче грязь. Два дежурства по кухне!
– Спасибо, что не выдал! – шепнул Сашка, когда Кавалерия вернулась за свой стол.
– А ча мне твое спасибо? Бойся меня! С меня одна подлянка! – мрачно предупредил Макар.
Сашка пообещал бояться. Пока Макар переругивался с Сашкой, Рина смотрела на их десятку и не в первый раз пыталась понять: почему именно они оказались в ШНыре той осенью. Зачем их призвали пчелы? Ведь, если задуматься, многие весьма далеки от идеала. Даже более – от того, что принято считать обычным психическим здоровьем в усредненной норме. Макар, при котором лучше не доставать ценных вещей. Даня в амплуа скромного гения; Кирюша со своим вечно пританцовывающим лицом; ершистая честолюбивая Фреда; Алиса с тараканами в голове, обожающая рассуждать о суициде, но падающая в обморок даже при виде капельки крови; сомнамбулическая Лена; «звонькающая» Лара, у которой телефон разряжался за день. И Влад Ганич – уж вообще человек-загадка. Даже сегодня утром ухитрился так нагладить свои брюки, что муха могла бы отрезать лапку, просто переползая через складку.
После завтрака опять начались лекции. Занимались то все вместе, то по пятеркам. Потом в пегасню. Там вкалывали до потери пульса. Вычистить – оседлать – убрать денник – принять коня у старшего шныра – прогулять – расседлать – насухо вытереть – перебрать все крупные перья, тщательно следя, чтобы нигде не осталось льда или сосулек. Это было дико тяжело, зато давало незаменимый опыт. Даже ленивая Алиса могла уже тычком вразумить охамевшего Фикуса, когда он начинал дуть брюхо или пытался кусаться при попытке затянуть подпруги.
Нырками пока не пахло, хотя полеты мало-помалу начинались. Правда, скучные. Пегов давали самых спокойных. Два старших шныра взлетали вместе с новичком, буквально конвоируя его. Несколько кругов вокруг ШНыра без вылета за его пределы – и посадка.
Сашка издергался, не зная, к кому обратиться, чтобы ему разрешили нырки. Кавалерия молча играла бровями. Кузепыч пыхтел и многозначительно скреб висок толстым, как черепаховый панцирь, ногтем. Суповна моментально переключала энергию Сашки в полезное русло, вручая ему швабру и жалуясь на натоптанный пол.
Пользуясь моментом, Сашка сунулся к Максу, когда тот, разложив на лавке шнепперы, учил их скоростной стрельбе. Правила были простые: стрелять в консервную банку с десяти шагов стальными шариками, перезаряжаться и снова стрелять. Времени на выполнение упражнения – минута. Больше шести дырок в банке – «отлично». Шесть – «хорошо». От шести до четырех – «удовлетворительно». Торопыга Макар ухитрился перезарядиться целых десять раз. Правда, так спешил палить, что попал только дважды.
Макс встряхнул простреленную банку. Раздался звук детской погремушки.
– Не я р-решаю, к-кто ныряет! Я главный по пы… пальбе и мы… мордобою!
Сашка потянул на себя зарядный рычаг шнеппера.
– Спорим, мне разрешат нырки в ближайший год? – запальчиво спросил он.
Макс перестал трясти банку.
– Никаких сы… споров! – сказал он с испугом.
– Почему?
– Э-э… Всегда нужно, чтобы проигравший мог культурно отступить, не уронив л-лица. З-знаете… э-э… Родиона?
Все культурно промолчали, так что сложилось впечатление, что Родион никому не известен.
– Однажды мы п-поспорили, можно ли съесть д-дохлую кошку. Он сказал, что запросто, если ей не больше суток, потому что это тоже ми… мясо. А я сказал, что этого не надо де… де…
Сашка начал открывать рот, собираясь подсказать.
– …потому что там ты-трупный яд! – обошел коварный слог Макс. – Он согласился, но я стал доспаривать, и он… н-назло мне ее сварил. А до этого д-держал в ледяном ручье в про… проточной воде… А надо было не до-до-до…
– Не доедать? – пошутил Сашка.
– Не д-доспаривать! – Макс с неожиданным раздражением вырвал у Сашки шнеппер. – А ну не целься в м-меня! Сколько раз говорить, ба-балда!
Во втором часу новички были в пегасне. Тут царил Ул. Царство Макса закончилось вместе с арбалетами.
– Кышни отседа, будь френдом! Не трогай лошадь за нос! – жизнерадостно орал кому-то Ул.
– Вообще-то это храп!
– А мне по барабаниусу! Всю жизнь называл это «нос», и ни один пег не возразил!.. И вообще, у тебя не куртка! У тебя поперденчик! Настоящая куртка должна быть во! – Ул гулко стукнул себя кулаком по груди. Его голос раскатывался где-то у входа.
Сашка чистил тощую, но вполне уже бодрую Азу, одновременно следя, чтобы добрая Рина не совала ей ни яблок, ни сухарей. После болезни у Азы прорезался волчий аппетит, но Суповна с Кавалерией не советовали ее перекармливать, опасаясь, что опухнут копыта. Аза этого не знала и постоянно попрошайничала.
– Нельзя! Потерпи! – Сашка оттолкнул морду Азы, потянувшуюся к его карману.
С видом оскорбленной принцессы Аза вытянула правое крыло – пока сложенное – вверх. Осторожно расправила, едва не коснувшись потолка, потом так же осторожно сложила и то же самое проделала с другим крылом. Точно в тесном проходе кто-то открыл и закрыл новый зонт.
Рина несла воду и ударилась коленкой. Сказала: «Ауч!» Даня посмотрел на нее серьезно, без укора. Осмысливал место слова «ауч!» в структуре русской семантики. Анализировал наполнение. Потом стал задумчиво смотреть на Лару.
Выковыривая крючком гравий из копыта Икара, Лара кокетливо жаловалась стоящему рядом Кирюше: «Прямо не знаю, кому позвонькать? Все по третьему разу обзвоньканы!» Потом внезапно вспомнила, что у Тони, у которой она год назад отдыхала на даче, сегодня день рождения. Лара немедленно позвонила Тоне:
– Чего так долго не снимала? Угадай, кто это! А чего ты вся такая?.. А, спишь!.. Я звоню поздравить тебя сама знаешь с чем и пожелать сама знаешь чего!.. Почему в марте?.. Ты что-то путаешь: у тебя в декабре! А, ну ладно, отдыхай!
Вдохновленный Ларой, Кирилл схватился за телефон и тоже стал «звонькать», показывая, какой он успешный. Девушек, по его представлению, у него было десятка два, но почти все не знали, что они его девушки. Не исключено, что если какая-нибудь девушка проехала бы с ним три станции в метро, а потом вышла, то Кирюша утверждал бы, что его бросили. Если же из вагона первым выскочил бы Кирюша, он бы счел, что стал инициатором разрыва.
Ворота лязгнули. Кирилл поспешно спрятал мобильник.
– Герр комендант пришел! – шепнул он.
По проходу крабьей походкой пробирался Кузепыч. Послышался близкий вопль. В соседнем деннике влюбленный толстячок Рузя выкручивал Насте руку, пытаясь у нее что-то отнять. Наста кусалась.
Кузепыч остановился. Запыхтел:
– Отставить! Что за игры? Вы что, взбесились?
– Запретите ей! Она сухарь под лошадь уронила, подняла и ест! – Рузя жалостливо разглядывал прокушенный палец.
– Сунулся? – щелкая зубами, хищно спросила Наста.
– Ну и пусть ест! Что ты ребенку мозги компостируешь, елки страшные? Я всю жизнь с пола ел и только здоровее становился, – хмыкнул Кузепыч, поворачивая голову к Кирюше. – Эй, новый набор! У вас практика в городе! Всем быть у автобуса через пятнадцать минут!
– Так точно, коменданте Кузепыч! – отрапортовал Кирюша.
Кузепыч вопросительно моргнул. Кирюша таращился на него нахальными глазами вежливого хама. Попробуй придерись.
– Ул! – окликнул Кузепыч.
Из денника Эриха высунулась голова Ула. Утром одноглазый пег сослепу залетел в заросли и всадил в себя столько колючек, что поджимал уши и бил задом, не давая их вытаскивать. Новички и средние шныры не рисковали к нему соваться, и за дело пришлось взяться Улу.
– Ул! Тебе доброволец нужен? Блещет разговорчивостью! – Кузепыч кивнул на Кирюшу.
– Нам общительные нужны! – одобрил Ул. – Видишь кучу обледеневших опилок?
– Нет, – поспешно соврал Кирюша.
– Ну ты прямо Белдо: в будущее заглядываешь. Тогда будь хорошим шныром: наколдуй, чтобы и другие тоже не видели!
Кирюша издал тоскливый стон саможаления и, взяв совковую лопату, отправился колдовать. В который раз его изнеженное, приученное к дивану и компьютерному стулу тельце отдувалось за болтливый язык.
Когда Кирюша отколдовался, две пятерки шныров пошли по главной аллее к выездным воротам.
Вокруг все звенело. Вечером прошел снег с дождем, ночью ударил мороз, и теперь каждая маленькая веточка оказалась закована в ледяной панцирь. То и дело внутри стволов что-то постреливало: стрелял один ствол, и тотчас с другой стороны откликался другой. Каждое слово эхом разлеталось по ледяному тоннелю.
Рина нагнула ветку и подо льдом разглядела набухшую уже сейчас, с зимы, заботливо приготовившуюся к весне почку. Она стала осторожно обгрызать лед, освобождая и отогревая почку, стараясь не ранить ее. Сашка увидел, что она делает, нагнул к себе соседнюю, с хрустом сломал, сунул в рот и плюнул.
– Как ты можешь это есть? Кисло! Древесина какая-то!
– Нечуткое ты существо! – вздохнула Рина.
– Ага, есть немного, – признал Сашка.
Остальные уже собрались у новенького микроавтобуса Кузепыча, который тоже покрывала толстая корка льда. Кузепыч прыгал вокруг, искал хотя бы одну незамерзшую дверь, которая согласилась бы открыться. Первым сдался багажник. Кузепыч извлек щетку и начал войну со льдом.
– Значит, так, елки страшные! – сказал он новичкам. – Пора показать вам, что такое «шныровская точка». Начнем с ближайшей. Со временем покажу и другие.
В дороге Кузепыч ввел всех в курс дела. «Точек» – или, по-другому, опорных пунктов – у шныров было четыре. Пункты располагались в разных районах Москвы и назывались просто: «Север», «Юг», «Запад», «Восток».
Сюда шныры пробивались, если нужно было срочно спастись от берсерков или укрыть от гиел раненого пега, когда он не дотягивал до ШНыра. Снаружи они выглядели невзрачно – кирпичные сараюшки с шиферными крышами, окруженные глухим забором. Не то электроподстанции, не то склады, не то гаражи. В общем, ничего интересного. В городах полно похожих строений. На них никто никогда не обращает внимания.
Микроавтобус Кузепыча вел себя, как скаковая жирафа в знойных тундрах Норильска. Он то разгонялся на коротком отрезке до космических скоростей, то резко тормозил. Перед Москвой они залипли в пробку. Машины в пробке переговаривались нервными, истеричными гудками. Кузепыч попытался схитрить и выехал на пешеходную дорожку, тоже забитую машинами. Его не пускали, огрызались. Микроавтобус гудел в ответ тонким, неожиданно высоким голосом. Сашка подумал, что машины, как лошади. Их интересуют самые простые понятия: «Я главная! Уйди, сейчас лягну! Я поскачу первой!.. Нет, я главная!» А то, что внутри сидят люди, их, в общем, не волнует.
У Рины змейкой поползли детские воспоминания. Как она сидит на заднем сиденье автомобиля и кричит папе: «Чего ты стоишь? Поезжай на красный!» Папа почему-то не едет, только улыбается. Рина негодует, кричит еще громче, размахивает руками. Ей кажется логичным: если пешеход идет на зеленый, то машины должны ехать на красный. Как же папа не понимает таких простых вещей?
СТОП! Разве у них была тогда машина? Машина появилась позже, когда в жизни Мамаси возник Артурыч!
Наконец они куда-то доехали. Кузепыч остановил микроавтобус и долго вел всех лесопарком по заметенной аллее. Алиса промочила ноги и начала скулить.
– Посмотри на мои ноги и выруби звук! – мрачно посоветовала ей Фреда.
Алиса посмотрела на ноги Фреды. Под хлипкие осенние туфли были поддеты два шерстяных носка. На носках висели ледяные бороды.
– А где твои?..
– Ботинки? Бинт изжевал. Поставила сушить, где не надо. Новые завтра дадут.
– А ты бы резиновые сапоги…
– Чтобы у меня пальцы примерзли? Под резиновые сапоги носок не лезет! Топай, я сказала!
Они остановились возле приземистого кирпичного строения, обнесенного забором. Окон у него было три, все узкие, как бойницы. Через такие удобно стрелять. Кузепыч достал ключ.
– А вот и точка «Запад», она же «Лебедь». Находится рядом с родником «Царевна-лебедь». Вон там Химкинское водохранилище, а там река Химка, – пояснил он, воюя с замком на воротах. – Двигаться строго за мной! С дорожки не заступать! Коней, если случится, тоже вести строго по дорожке!
– Почему?
Кузепыч объяснил, что опорные точки начались со спасительных кругов, которые были устроены первошнырами и располагались в лесах вокруг Москвы. Их закладывали в разных местах на случай, если настигнут ведьмари. Огораживался участок, пряталась закладка, а вокруг расставлялись ловушки. Еловая иголка, весящая как железнодорожный состав. Примагничивающая песчинка. Капля, в которой может утонуть слон. Чуть менее опасна «ловушка философа».
Человек, угодивший в такую ловушку, не может переключиться с той мысли, которая посетит его первой. Крикнешь ему: «Лови птичку!» – и берсерк два года потом думает: «Почему птичка? Где птичка? Какая птичка? Что он этим хотел сказать? Нет ли тут скрытого смысла? Почему птичка, а, положим, не бабочка? Не символ ли это? А если символ, то чего?»
Сейчас ловушек вроде меньше, искусство их изготовления утрачено, но все равно нет-нет, а кто-нибудь нарвется.
Сашка с Риной двинулись следом за Кузепычем, наступая строго в его следы.
Кузепыч обернулся и критически посмотрел на их ноги.
– Некоторые вообще зайчиком прыгают, – непонятно заметил он.
Рина вежливо улыбнулась, оценив попытку Кузепыча пошутить.
Внутри точка «Запад» выглядела скорее по-деловому, совсем не романтично. Единственное помещение с денниками на двух пегов, несколькими раскладушками и железной печкой-буржуйкой, возле которой валялось с десяток поленьев. В углу помещался большой армейский ящик. Кузепыч отщелкнул два замка и открыл его. Обнаружились саперная лопатка, нож, шнеппер с запасом пнуфов, сухое горючее, спички, десяток банок консервов и заряженная нерпь.
В центре ящика лежал не очень большой, с два кулака, камень, похожий на кусок угля. Даня потянулся к нему. Клешня Кузепыча сомкнулась на его запястье. Даня безнадежно дернулся. Рука была в тисках. На коротких пальцах Кузепыча грозно синели буквы слова «КУЛАК».
– Ай, мне больно!
– На тебя муха сядет – тебе уже больно!.. Выносить запрещено! Только по особому распоряжению Кавалерии!
– А почему нельзя? – растирая запястье, жалобно спросил Даня.
– Закладка охраняет точку «Запад». Пока она здесь, ведьмари, грустный пень, не сунутся! Четыре пункта, и в каждом уникальная закладка. Ни одной повторяющейся! Если на карте четыре точки между собой соединишь – получится, елы-палы, квадрат.
В голосе Кузепыча прозвучали почти детское удивление и радость. Особая радость, кузепычевская, ворчливых оттенков. Он словно говорил: «То есть я, конечно, доволен, но все равно ворчать не перестану, чтобы как-нибудь кто-нибудь не воспользовался моей радостью и не вышло бы какого непорядка».
– А какие у нее свойства? – спросил Сашка.
– У нее их много. Главное, что это очень сильная закладка. Одна из четырех, охраняющих Москву. Вытащили ее первошныры. Ни одному из современных шныров с двушки ее не доставить, хоть бы он и откопал ее каким-то случаем. Силенки не те… Ну а самые интересные возможности такие, например: она может вскрывать замки, стены, кладку, все, что угодно, а потом восстанавливать их за собой.
Макар моргнул.
– То есть как? Можно просунуть закладку в банкомат, взять пачку денег и вытащить руку обратно? – спросил он быстро.
– Ну ты, паря, жук! – хмыкнул Кузепыч. – А как ты деньги будешь брать? Если выпустишь закладку, она так и останется в банкомате, и твоя рука, веселый пень, тоже…
– А другие свойства? – спросила Рина.
– Что «другие»?
– Вы сказали «у нее их много»?
– А… – Кузепыч, вспоминая, наморщил складки кожи на лбу. – Это ж «Лебедь»? Ага! Значит, это она убеждает! А то вечно я путаю!
– В чем убеждает?
Кузепыч предостерегающе покосился на Даню, точно намекал, что повторять за ним не стоит, и опустил на закладку свою тяжелую лапень. Другую лапень сунул в бездонный карман и загреб десятка полтора монет.
– Мелочь очень вкусная! В ней навалом витаминов и этих… минералов, грустный пень! – пропыхтел Кузепыч.
Сашка посмотрел на монеты на ладони Кузепыча (три из них были совсем новые, а другие довольно захватанного вида), и ему внезапно до боли захотелось отведать свежей монетки. Сашка понял, что ничего не ел с утра. Он буквально чувствовал, с каким наслаждением будет ее глотать. А ведь еще и минералы! И витамины!
Сашка протянул пальцы к новым монетам, но его опередили. Макар уже набивал себе монетами рот. Кирилла, который пытался помешать ему, он боднул лбом в грудь так, что Рина услышала костяной отзвук. Пришлось Кириллу ограничиться пятью рублями, которые он сунул за щеку.
Кузепыч убрал лапищу с закладки.
– Отбой глотать мою мелочь! Зарплаты еще не было, грустный пень! – заявил он.
Кирилл выплюнул себе на ладонь пять рублей и разглядывал их с тупым ужасом, пытаясь понять, какая сила заставила его сунуть эту дрянь в рот. На монете блестела слюна с примесью шоколада. Кирюша вечно носил в кармане конфетки.
Макар икнул.
– А я две свои уже проглотил! – сказал он.
Кузепыч ухмыльнулся.
– Ну оставь себе!.. А то тут некоторые распускают слухи, что я никогда ничего никому не дарил! Все, новички! Собираемся! Точки «Юг», «Север» и «Восток» покажу в январе, а то пробки дикие. Все за покупками выкатились.
Глава 3
Возле метро Рина попросила Кузепыча притормозить и выскочила вместе с Сашкой.
– Мы Улу обещали Родиона навестить! – пояснила она.
Последние десять дней Родион лежал в Склифе, где у Кавалерии был знакомый врач из бывших шныров, ушедший еще до первого нырка. Нога у Родиона заживала плохо. Был передавлен нерв, и Родион говорил, что не чувствует большого пальца. Колешь иголкой – и ничего. Сам он относился к этому с иронией, как настоящий шныр. Однако Кавалерия с Суповной его иронии не разделяли, и Родион был сослан в Склиф на долечивание.
В Склифе он устроился неплохо. Прыгал на одной ноге по палате или, скучая, выцеливал из шнеппера лампу дневного света. Говорили, что загадочным пациентом увлеклась молоденькая медсестра и по десять раз на день приходила с градусником, но Родион отнесся к ней как к боевому товарищу, и частое измерение температуры прекратилось. Зато уколы девушка теперь делала Родиону от всей души, так, что даже врач смущался и говорил: «Маргарита, ну ты полегче! Он нам живой нужен!»
В Склиф Сашка и Рина приехали поздно. Время посещений закончилось, и пустили только Рину, да и то не раньше, чем она сто раз мило улыбнулась и согласилась надеть бахилы. Сашку же задержал строгий пожилой охранник, заявив, что нечего тут толпами шляться. Не бульвар.
– Раньше была? Куда идти, знаешь? – спросил охранник у Рины.
Рина на всякий случай соврала, что была и знает. Потом прошла за стеклянные двери и сразу заблудилась. Куча лестниц, множество переходов, и никто ничего не объясняет. Рина сама не поняла, как оказалась в дальней части корпуса, где находились технические помещения, гудели холодильники и было множество закрытых дверей.
Она уже собиралась вернуться, как вдруг в одном из коридоров послышался шум. Два медбрата везли каталку, на которой лежала по подбородок укрытая простыней девушка. Одно из передних колес каталки вихляло так, что казалось, будто каталка прихрамывает. За каталкой, то забегая вперед, то останавливаясь, чтобы взглянуть на лицо пациента, спешила женщина-врач с круглым обеспокоенным лицом.
Рина прижалась к стене, пропустила их, а потом пристроилась сзади, решив, что они выведут ее к лифту. Так и случилось. Каталку вкатили в кабину, куда проскочила и Рина.
– Отряхиваться будем? Домой тоже грязь несем?
– Едем, едем! – крикнула Эля.
Шоферу не понравилось, что его торопят. Он демонстративно убрал ладони с руля и откинулся на спинку.
– Командовать мамой будешь на кухне!.. За проезд!
Рука Эли потянулась к карману и зачерпнула пустоту. Деньги остались в куртке. Куртка – в квартире. И это в декабре. И как она не почувствовала холода?
Наблюдая, как она панически, по второму разу, обхлопывает карманы джинсов, водитель барабанил пальцами по спинке сиденья. Эля поняла, что церемониться с ней он не будет и бесплатно не повезет.
– Финансовые трудности? А кому сейчас легко?..
«Да что же это? Почему все так гадко? А вот не выйду! Пусть силой выволакивает!» – решила она и, готовая разрыдаться, упала на сиденье.
Эля ощутила, как змейка хищно шевельнулась в кармане и через кожу скользнула в ногу. Боли она не чувствовала – и вообще не испытывала ничего, кроме щекотного ощущения прохлады, которая распространялась по артерии.
– Сто рублей! – сама не зная зачем, Эля протянула руку.
Сердце колотилось. Она была уверена, что ее сейчас вышвырнут из маршрутки. Водитель сомкнул пальцы на пустом месте. Ворча, что выручки еще нет, выдал сдачу с несуществующей сотни. Потом тронулся. Они доехали до перекрестка, когда наперерез на красный светофор скользнул разрисованный микроавтобус Белдо.
Птах гнал как на пожар. Водитель маршрутки не успел ругнуться, а автобус был уже метрах в ста.
– Пьяный, что ли? По сторонам надо смотреть! Когда не нужны – их тут как сельдей! – буркнул водитель, явно имея в виду гаишников.
Эль, заточенный в животе у девушки, запоздало отозвался болью. Змейка, давно покинувшая руку и проникшая глубже, обвивалась вокруг него, тревожила и покусывала дряблую личинку, прогоняя ее. Один хищник не желал делиться добычей с другим.
Эля всего этого не знала: для нее сейчас важна была только страшная боль, центр которой находился в животе.
У метро Эля вывалилась из маршрутки и долго стояла в щели между двумя киосками. Ей было холодно и страшно. Справа на леске качались подмороженные бананы, а слева на сетчатой загородке висели елочные гирлянды и маски. Тепло одетые продавщицы, медлительно шевелясь в своих стеклянных клетках, раскладывали товар. Мимо скользили здоровые сытые люди, спешившие на работу. И только она, одна, никому не нужная, жалась между киосками, как больная собака.
Снова сильный приступ боли. Убедившись, что на нее никто не смотрит, Эля задрала свитер. На животе ниже солнечного сплетения находился фиолетовый кровоподтек размером с ладонь. Кожа вздувалась. Под ней кто-то шевелился. Немного погодя на ладонь к Эле выползла серебристая змейка. Эля закрыла глаза. Она ничему не удивлялась и не искала причин.
«Надо скорее в больницу… Сначала избавиться от этой дряни, а то подохну!» – Эля так и подумала – не «умру», а «подохну».
Одернув свитер, Эля обшарила взглядом небольшой базарчик у «Речного вокзала». Выскользнула из укрытия и быстро пошла, сильно кренясь вперед. На плече болталась оторвавшаяся от связки серебристая нитка елочного дождя. С Новым годом, солнце! С новым счастьем!
Глава 2
ТОЧКА «ЗАПАД»
Надо желать отдать все и себя тоже. До капли. Тогда и получишь все. Я это разумом понимаю, порой почти осязаю, но… Как меня отдашь, когда я мелкий, как чайная чашка, и даже этого жадничаю?
Из дневника невернувшегося шныра
Сашке в щеку попала горошина, по которой кто-то щелкнул ногтем. Сашка терпеливо вытер лицо.
– Больше так делать не надо! Мне не нравится! – предупредил он и продолжил спокойно есть. Еще одна горошина врезалась ему в лоб. Он поднял голову. Напротив беззвучно скалился Макар.
Сашка молча встал, подошел к Макару и сунул его лицом в тарелку с молочной кашей. Каша забурлила. Жабры у Макара отсутствовали.
Выждав немного, Сашка отпустил его. Топить Макара в каше не входило в его планы. Макар вскочил, замахал руками. Тарелка подлетела и разбилась.
– Ча такое? Ты что, озверел? Я чуть не захлебнулся! – заорал Макар.
– Я предупреждал.
– Кого ты предупреждал? Это не я! Это она! – Макар ткнул пальцем в Рину.
– Не ври! – поморщился Сашка, знавший, что Макар всегда врет.
Рина смущенно кашлянула.
– Хмык-хмык! Это и правда я! – робко призналась она.
– ТЫ?
– Тсс! – зашипел Даня, толкая Сашку на его стул. – Кавалерия!
От преподавательского стола к ним быстро шла директриса ШНыра. Самой ссоры она не видела – мешали кирпичные колонны.
– В чем дело, Макар? Твои вопли слышны даже в пегасне!
Надо отдать Макару должное, доносчиком он не был.
– Да все в норме! – сказал он, отряхиваясь. С волос во все стороны летела гречка. – Я каждое утро купаюсь в каше. От этого волосы, типа, лучше растут.
Кавалерия наклонилась, разглядывая осколки.
– Ты разбил тарелку!
– Ну и ча? Другую куплю!
– Прекрасно. И сколько, по-твоему, она стоит?
– Да дешевле грязи!
Кавалерия подняла брови.
– Проблема в том, что я не отслеживаю, почем нынче грязь. Два дежурства по кухне!
– Спасибо, что не выдал! – шепнул Сашка, когда Кавалерия вернулась за свой стол.
– А ча мне твое спасибо? Бойся меня! С меня одна подлянка! – мрачно предупредил Макар.
Сашка пообещал бояться. Пока Макар переругивался с Сашкой, Рина смотрела на их десятку и не в первый раз пыталась понять: почему именно они оказались в ШНыре той осенью. Зачем их призвали пчелы? Ведь, если задуматься, многие весьма далеки от идеала. Даже более – от того, что принято считать обычным психическим здоровьем в усредненной норме. Макар, при котором лучше не доставать ценных вещей. Даня в амплуа скромного гения; Кирюша со своим вечно пританцовывающим лицом; ершистая честолюбивая Фреда; Алиса с тараканами в голове, обожающая рассуждать о суициде, но падающая в обморок даже при виде капельки крови; сомнамбулическая Лена; «звонькающая» Лара, у которой телефон разряжался за день. И Влад Ганич – уж вообще человек-загадка. Даже сегодня утром ухитрился так нагладить свои брюки, что муха могла бы отрезать лапку, просто переползая через складку.
После завтрака опять начались лекции. Занимались то все вместе, то по пятеркам. Потом в пегасню. Там вкалывали до потери пульса. Вычистить – оседлать – убрать денник – принять коня у старшего шныра – прогулять – расседлать – насухо вытереть – перебрать все крупные перья, тщательно следя, чтобы нигде не осталось льда или сосулек. Это было дико тяжело, зато давало незаменимый опыт. Даже ленивая Алиса могла уже тычком вразумить охамевшего Фикуса, когда он начинал дуть брюхо или пытался кусаться при попытке затянуть подпруги.
Нырками пока не пахло, хотя полеты мало-помалу начинались. Правда, скучные. Пегов давали самых спокойных. Два старших шныра взлетали вместе с новичком, буквально конвоируя его. Несколько кругов вокруг ШНыра без вылета за его пределы – и посадка.
Сашка издергался, не зная, к кому обратиться, чтобы ему разрешили нырки. Кавалерия молча играла бровями. Кузепыч пыхтел и многозначительно скреб висок толстым, как черепаховый панцирь, ногтем. Суповна моментально переключала энергию Сашки в полезное русло, вручая ему швабру и жалуясь на натоптанный пол.
Пользуясь моментом, Сашка сунулся к Максу, когда тот, разложив на лавке шнепперы, учил их скоростной стрельбе. Правила были простые: стрелять в консервную банку с десяти шагов стальными шариками, перезаряжаться и снова стрелять. Времени на выполнение упражнения – минута. Больше шести дырок в банке – «отлично». Шесть – «хорошо». От шести до четырех – «удовлетворительно». Торопыга Макар ухитрился перезарядиться целых десять раз. Правда, так спешил палить, что попал только дважды.
Макс встряхнул простреленную банку. Раздался звук детской погремушки.
– Не я р-решаю, к-кто ныряет! Я главный по пы… пальбе и мы… мордобою!
Сашка потянул на себя зарядный рычаг шнеппера.
– Спорим, мне разрешат нырки в ближайший год? – запальчиво спросил он.
Макс перестал трясти банку.
– Никаких сы… споров! – сказал он с испугом.
– Почему?
– Э-э… Всегда нужно, чтобы проигравший мог культурно отступить, не уронив л-лица. З-знаете… э-э… Родиона?
Все культурно промолчали, так что сложилось впечатление, что Родион никому не известен.
– Однажды мы п-поспорили, можно ли съесть д-дохлую кошку. Он сказал, что запросто, если ей не больше суток, потому что это тоже ми… мясо. А я сказал, что этого не надо де… де…
Сашка начал открывать рот, собираясь подсказать.
– …потому что там ты-трупный яд! – обошел коварный слог Макс. – Он согласился, но я стал доспаривать, и он… н-назло мне ее сварил. А до этого д-держал в ледяном ручье в про… проточной воде… А надо было не до-до-до…
– Не доедать? – пошутил Сашка.
– Не д-доспаривать! – Макс с неожиданным раздражением вырвал у Сашки шнеппер. – А ну не целься в м-меня! Сколько раз говорить, ба-балда!
Во втором часу новички были в пегасне. Тут царил Ул. Царство Макса закончилось вместе с арбалетами.
– Кышни отседа, будь френдом! Не трогай лошадь за нос! – жизнерадостно орал кому-то Ул.
– Вообще-то это храп!
– А мне по барабаниусу! Всю жизнь называл это «нос», и ни один пег не возразил!.. И вообще, у тебя не куртка! У тебя поперденчик! Настоящая куртка должна быть во! – Ул гулко стукнул себя кулаком по груди. Его голос раскатывался где-то у входа.
Сашка чистил тощую, но вполне уже бодрую Азу, одновременно следя, чтобы добрая Рина не совала ей ни яблок, ни сухарей. После болезни у Азы прорезался волчий аппетит, но Суповна с Кавалерией не советовали ее перекармливать, опасаясь, что опухнут копыта. Аза этого не знала и постоянно попрошайничала.
– Нельзя! Потерпи! – Сашка оттолкнул морду Азы, потянувшуюся к его карману.
С видом оскорбленной принцессы Аза вытянула правое крыло – пока сложенное – вверх. Осторожно расправила, едва не коснувшись потолка, потом так же осторожно сложила и то же самое проделала с другим крылом. Точно в тесном проходе кто-то открыл и закрыл новый зонт.
Рина несла воду и ударилась коленкой. Сказала: «Ауч!» Даня посмотрел на нее серьезно, без укора. Осмысливал место слова «ауч!» в структуре русской семантики. Анализировал наполнение. Потом стал задумчиво смотреть на Лару.
Выковыривая крючком гравий из копыта Икара, Лара кокетливо жаловалась стоящему рядом Кирюше: «Прямо не знаю, кому позвонькать? Все по третьему разу обзвоньканы!» Потом внезапно вспомнила, что у Тони, у которой она год назад отдыхала на даче, сегодня день рождения. Лара немедленно позвонила Тоне:
– Чего так долго не снимала? Угадай, кто это! А чего ты вся такая?.. А, спишь!.. Я звоню поздравить тебя сама знаешь с чем и пожелать сама знаешь чего!.. Почему в марте?.. Ты что-то путаешь: у тебя в декабре! А, ну ладно, отдыхай!
Вдохновленный Ларой, Кирилл схватился за телефон и тоже стал «звонькать», показывая, какой он успешный. Девушек, по его представлению, у него было десятка два, но почти все не знали, что они его девушки. Не исключено, что если какая-нибудь девушка проехала бы с ним три станции в метро, а потом вышла, то Кирюша утверждал бы, что его бросили. Если же из вагона первым выскочил бы Кирюша, он бы счел, что стал инициатором разрыва.
Ворота лязгнули. Кирилл поспешно спрятал мобильник.
– Герр комендант пришел! – шепнул он.
По проходу крабьей походкой пробирался Кузепыч. Послышался близкий вопль. В соседнем деннике влюбленный толстячок Рузя выкручивал Насте руку, пытаясь у нее что-то отнять. Наста кусалась.
Кузепыч остановился. Запыхтел:
– Отставить! Что за игры? Вы что, взбесились?
– Запретите ей! Она сухарь под лошадь уронила, подняла и ест! – Рузя жалостливо разглядывал прокушенный палец.
– Сунулся? – щелкая зубами, хищно спросила Наста.
– Ну и пусть ест! Что ты ребенку мозги компостируешь, елки страшные? Я всю жизнь с пола ел и только здоровее становился, – хмыкнул Кузепыч, поворачивая голову к Кирюше. – Эй, новый набор! У вас практика в городе! Всем быть у автобуса через пятнадцать минут!
– Так точно, коменданте Кузепыч! – отрапортовал Кирюша.
Кузепыч вопросительно моргнул. Кирюша таращился на него нахальными глазами вежливого хама. Попробуй придерись.
– Ул! – окликнул Кузепыч.
Из денника Эриха высунулась голова Ула. Утром одноглазый пег сослепу залетел в заросли и всадил в себя столько колючек, что поджимал уши и бил задом, не давая их вытаскивать. Новички и средние шныры не рисковали к нему соваться, и за дело пришлось взяться Улу.
– Ул! Тебе доброволец нужен? Блещет разговорчивостью! – Кузепыч кивнул на Кирюшу.
– Нам общительные нужны! – одобрил Ул. – Видишь кучу обледеневших опилок?
– Нет, – поспешно соврал Кирюша.
– Ну ты прямо Белдо: в будущее заглядываешь. Тогда будь хорошим шныром: наколдуй, чтобы и другие тоже не видели!
Кирюша издал тоскливый стон саможаления и, взяв совковую лопату, отправился колдовать. В который раз его изнеженное, приученное к дивану и компьютерному стулу тельце отдувалось за болтливый язык.
Когда Кирюша отколдовался, две пятерки шныров пошли по главной аллее к выездным воротам.
Вокруг все звенело. Вечером прошел снег с дождем, ночью ударил мороз, и теперь каждая маленькая веточка оказалась закована в ледяной панцирь. То и дело внутри стволов что-то постреливало: стрелял один ствол, и тотчас с другой стороны откликался другой. Каждое слово эхом разлеталось по ледяному тоннелю.
Рина нагнула ветку и подо льдом разглядела набухшую уже сейчас, с зимы, заботливо приготовившуюся к весне почку. Она стала осторожно обгрызать лед, освобождая и отогревая почку, стараясь не ранить ее. Сашка увидел, что она делает, нагнул к себе соседнюю, с хрустом сломал, сунул в рот и плюнул.
– Как ты можешь это есть? Кисло! Древесина какая-то!
– Нечуткое ты существо! – вздохнула Рина.
– Ага, есть немного, – признал Сашка.
Остальные уже собрались у новенького микроавтобуса Кузепыча, который тоже покрывала толстая корка льда. Кузепыч прыгал вокруг, искал хотя бы одну незамерзшую дверь, которая согласилась бы открыться. Первым сдался багажник. Кузепыч извлек щетку и начал войну со льдом.
– Значит, так, елки страшные! – сказал он новичкам. – Пора показать вам, что такое «шныровская точка». Начнем с ближайшей. Со временем покажу и другие.
В дороге Кузепыч ввел всех в курс дела. «Точек» – или, по-другому, опорных пунктов – у шныров было четыре. Пункты располагались в разных районах Москвы и назывались просто: «Север», «Юг», «Запад», «Восток».
Сюда шныры пробивались, если нужно было срочно спастись от берсерков или укрыть от гиел раненого пега, когда он не дотягивал до ШНыра. Снаружи они выглядели невзрачно – кирпичные сараюшки с шиферными крышами, окруженные глухим забором. Не то электроподстанции, не то склады, не то гаражи. В общем, ничего интересного. В городах полно похожих строений. На них никто никогда не обращает внимания.
Микроавтобус Кузепыча вел себя, как скаковая жирафа в знойных тундрах Норильска. Он то разгонялся на коротком отрезке до космических скоростей, то резко тормозил. Перед Москвой они залипли в пробку. Машины в пробке переговаривались нервными, истеричными гудками. Кузепыч попытался схитрить и выехал на пешеходную дорожку, тоже забитую машинами. Его не пускали, огрызались. Микроавтобус гудел в ответ тонким, неожиданно высоким голосом. Сашка подумал, что машины, как лошади. Их интересуют самые простые понятия: «Я главная! Уйди, сейчас лягну! Я поскачу первой!.. Нет, я главная!» А то, что внутри сидят люди, их, в общем, не волнует.
У Рины змейкой поползли детские воспоминания. Как она сидит на заднем сиденье автомобиля и кричит папе: «Чего ты стоишь? Поезжай на красный!» Папа почему-то не едет, только улыбается. Рина негодует, кричит еще громче, размахивает руками. Ей кажется логичным: если пешеход идет на зеленый, то машины должны ехать на красный. Как же папа не понимает таких простых вещей?
СТОП! Разве у них была тогда машина? Машина появилась позже, когда в жизни Мамаси возник Артурыч!
Наконец они куда-то доехали. Кузепыч остановил микроавтобус и долго вел всех лесопарком по заметенной аллее. Алиса промочила ноги и начала скулить.
– Посмотри на мои ноги и выруби звук! – мрачно посоветовала ей Фреда.
Алиса посмотрела на ноги Фреды. Под хлипкие осенние туфли были поддеты два шерстяных носка. На носках висели ледяные бороды.
– А где твои?..
– Ботинки? Бинт изжевал. Поставила сушить, где не надо. Новые завтра дадут.
– А ты бы резиновые сапоги…
– Чтобы у меня пальцы примерзли? Под резиновые сапоги носок не лезет! Топай, я сказала!
Они остановились возле приземистого кирпичного строения, обнесенного забором. Окон у него было три, все узкие, как бойницы. Через такие удобно стрелять. Кузепыч достал ключ.
– А вот и точка «Запад», она же «Лебедь». Находится рядом с родником «Царевна-лебедь». Вон там Химкинское водохранилище, а там река Химка, – пояснил он, воюя с замком на воротах. – Двигаться строго за мной! С дорожки не заступать! Коней, если случится, тоже вести строго по дорожке!
– Почему?
Кузепыч объяснил, что опорные точки начались со спасительных кругов, которые были устроены первошнырами и располагались в лесах вокруг Москвы. Их закладывали в разных местах на случай, если настигнут ведьмари. Огораживался участок, пряталась закладка, а вокруг расставлялись ловушки. Еловая иголка, весящая как железнодорожный состав. Примагничивающая песчинка. Капля, в которой может утонуть слон. Чуть менее опасна «ловушка философа».
Человек, угодивший в такую ловушку, не может переключиться с той мысли, которая посетит его первой. Крикнешь ему: «Лови птичку!» – и берсерк два года потом думает: «Почему птичка? Где птичка? Какая птичка? Что он этим хотел сказать? Нет ли тут скрытого смысла? Почему птичка, а, положим, не бабочка? Не символ ли это? А если символ, то чего?»
Сейчас ловушек вроде меньше, искусство их изготовления утрачено, но все равно нет-нет, а кто-нибудь нарвется.
Сашка с Риной двинулись следом за Кузепычем, наступая строго в его следы.
Кузепыч обернулся и критически посмотрел на их ноги.
– Некоторые вообще зайчиком прыгают, – непонятно заметил он.
Рина вежливо улыбнулась, оценив попытку Кузепыча пошутить.
Внутри точка «Запад» выглядела скорее по-деловому, совсем не романтично. Единственное помещение с денниками на двух пегов, несколькими раскладушками и железной печкой-буржуйкой, возле которой валялось с десяток поленьев. В углу помещался большой армейский ящик. Кузепыч отщелкнул два замка и открыл его. Обнаружились саперная лопатка, нож, шнеппер с запасом пнуфов, сухое горючее, спички, десяток банок консервов и заряженная нерпь.
В центре ящика лежал не очень большой, с два кулака, камень, похожий на кусок угля. Даня потянулся к нему. Клешня Кузепыча сомкнулась на его запястье. Даня безнадежно дернулся. Рука была в тисках. На коротких пальцах Кузепыча грозно синели буквы слова «КУЛАК».
– Ай, мне больно!
– На тебя муха сядет – тебе уже больно!.. Выносить запрещено! Только по особому распоряжению Кавалерии!
– А почему нельзя? – растирая запястье, жалобно спросил Даня.
– Закладка охраняет точку «Запад». Пока она здесь, ведьмари, грустный пень, не сунутся! Четыре пункта, и в каждом уникальная закладка. Ни одной повторяющейся! Если на карте четыре точки между собой соединишь – получится, елы-палы, квадрат.
В голосе Кузепыча прозвучали почти детское удивление и радость. Особая радость, кузепычевская, ворчливых оттенков. Он словно говорил: «То есть я, конечно, доволен, но все равно ворчать не перестану, чтобы как-нибудь кто-нибудь не воспользовался моей радостью и не вышло бы какого непорядка».
– А какие у нее свойства? – спросил Сашка.
– У нее их много. Главное, что это очень сильная закладка. Одна из четырех, охраняющих Москву. Вытащили ее первошныры. Ни одному из современных шныров с двушки ее не доставить, хоть бы он и откопал ее каким-то случаем. Силенки не те… Ну а самые интересные возможности такие, например: она может вскрывать замки, стены, кладку, все, что угодно, а потом восстанавливать их за собой.
Макар моргнул.
– То есть как? Можно просунуть закладку в банкомат, взять пачку денег и вытащить руку обратно? – спросил он быстро.
– Ну ты, паря, жук! – хмыкнул Кузепыч. – А как ты деньги будешь брать? Если выпустишь закладку, она так и останется в банкомате, и твоя рука, веселый пень, тоже…
– А другие свойства? – спросила Рина.
– Что «другие»?
– Вы сказали «у нее их много»?
– А… – Кузепыч, вспоминая, наморщил складки кожи на лбу. – Это ж «Лебедь»? Ага! Значит, это она убеждает! А то вечно я путаю!
– В чем убеждает?
Кузепыч предостерегающе покосился на Даню, точно намекал, что повторять за ним не стоит, и опустил на закладку свою тяжелую лапень. Другую лапень сунул в бездонный карман и загреб десятка полтора монет.
– Мелочь очень вкусная! В ней навалом витаминов и этих… минералов, грустный пень! – пропыхтел Кузепыч.
Сашка посмотрел на монеты на ладони Кузепыча (три из них были совсем новые, а другие довольно захватанного вида), и ему внезапно до боли захотелось отведать свежей монетки. Сашка понял, что ничего не ел с утра. Он буквально чувствовал, с каким наслаждением будет ее глотать. А ведь еще и минералы! И витамины!
Сашка протянул пальцы к новым монетам, но его опередили. Макар уже набивал себе монетами рот. Кирилла, который пытался помешать ему, он боднул лбом в грудь так, что Рина услышала костяной отзвук. Пришлось Кириллу ограничиться пятью рублями, которые он сунул за щеку.
Кузепыч убрал лапищу с закладки.
– Отбой глотать мою мелочь! Зарплаты еще не было, грустный пень! – заявил он.
Кирилл выплюнул себе на ладонь пять рублей и разглядывал их с тупым ужасом, пытаясь понять, какая сила заставила его сунуть эту дрянь в рот. На монете блестела слюна с примесью шоколада. Кирюша вечно носил в кармане конфетки.
Макар икнул.
– А я две свои уже проглотил! – сказал он.
Кузепыч ухмыльнулся.
– Ну оставь себе!.. А то тут некоторые распускают слухи, что я никогда ничего никому не дарил! Все, новички! Собираемся! Точки «Юг», «Север» и «Восток» покажу в январе, а то пробки дикие. Все за покупками выкатились.
Глава 3
ГДЕ ДЕВУШКА НА КРОВАТИ С КОЛЕСАМИ?
– Этот человек заразен.
– Почему заразен?
– Ему все равно, во что верить, только бы ни во что не верить.
Кавалерия
Возле метро Рина попросила Кузепыча притормозить и выскочила вместе с Сашкой.
– Мы Улу обещали Родиона навестить! – пояснила она.
Последние десять дней Родион лежал в Склифе, где у Кавалерии был знакомый врач из бывших шныров, ушедший еще до первого нырка. Нога у Родиона заживала плохо. Был передавлен нерв, и Родион говорил, что не чувствует большого пальца. Колешь иголкой – и ничего. Сам он относился к этому с иронией, как настоящий шныр. Однако Кавалерия с Суповной его иронии не разделяли, и Родион был сослан в Склиф на долечивание.
В Склифе он устроился неплохо. Прыгал на одной ноге по палате или, скучая, выцеливал из шнеппера лампу дневного света. Говорили, что загадочным пациентом увлеклась молоденькая медсестра и по десять раз на день приходила с градусником, но Родион отнесся к ней как к боевому товарищу, и частое измерение температуры прекратилось. Зато уколы девушка теперь делала Родиону от всей души, так, что даже врач смущался и говорил: «Маргарита, ну ты полегче! Он нам живой нужен!»
В Склиф Сашка и Рина приехали поздно. Время посещений закончилось, и пустили только Рину, да и то не раньше, чем она сто раз мило улыбнулась и согласилась надеть бахилы. Сашку же задержал строгий пожилой охранник, заявив, что нечего тут толпами шляться. Не бульвар.
– Раньше была? Куда идти, знаешь? – спросил охранник у Рины.
Рина на всякий случай соврала, что была и знает. Потом прошла за стеклянные двери и сразу заблудилась. Куча лестниц, множество переходов, и никто ничего не объясняет. Рина сама не поняла, как оказалась в дальней части корпуса, где находились технические помещения, гудели холодильники и было множество закрытых дверей.
Она уже собиралась вернуться, как вдруг в одном из коридоров послышался шум. Два медбрата везли каталку, на которой лежала по подбородок укрытая простыней девушка. Одно из передних колес каталки вихляло так, что казалось, будто каталка прихрамывает. За каталкой, то забегая вперед, то останавливаясь, чтобы взглянуть на лицо пациента, спешила женщина-врач с круглым обеспокоенным лицом.
Рина прижалась к стене, пропустила их, а потом пристроилась сзади, решив, что они выведут ее к лифту. Так и случилось. Каталку вкатили в кабину, куда проскочила и Рина.