Страница:
Наша армия представляет собою пестрый ковер, этакий организованный балаган из тех, что иногда летом приезжали к нам в деревню. Помнишь, как нам нравилось ходить туда детьми? Здесь то же самое: яркие краски, вечная суета, и мне кажется, будто кто-то вот-вот покажет фокус. Никаких, разумеется, фокусов от военных ждать не приходится. Командующие армией серьезны до предела, со дня на день пойдут в наступление. Синие воды Черного моря почти не видны из-за союзных кораблей. Их тут, кажется, сотни. Больше французских, меньше английских, пришел и турецкий флот. Многопушечные фрегаты высаживают солдат, лагерные палатки тянутся на многие мили. Я и не знал, насколько может захватить лицезрение подобной мощи, подобного размаха и человеческого движения. Как много упускали мы, живя в нашем тихом краю, выбираясь в Лондон лишь иногда и не задерживаясь надолго! Пожалуй, одним из самых приятных впечатлений от войны окажется то, что я увижу мир. Мир, каков он есть, от которого мы отгораживаемся стенами наших добротных английских домов, наших провинциальных мечтаний, нашей взращенной добродетели.
Меня поселили в одном из евпаторийских домов вместе с другими офицерами; тут же рядом живет и непосредственный мой командир, капитан Уильямс, с которым я свел знакомство, едва ступив на борт корабля. Капитан Джеральд Уильямс уже сед, хотя ему едва исполнилось сорок, и знает множество историй, которыми развлекает нас во время офицерских ужинов. Его отец воевал с Наполеоном под знаменами Веллингтона, прошел с ним Испанию и Португалию и оставил о своем нелегком военном пути подробнейшие записки; когда капитан Уильямс зачитывает нам выдержки из них, то время, безумное время начала нашего века, придвигается ближе, становится будто настоящим. Ни ты, ни я еще не родились тогда, но как же хорошо ощущается связь времен, когда слушаешь те истории! Все изменилось – и ничего не меняется. Теперь французы – наши союзники, а война все такая же. Разве что, как говорят солдаты, винтовки лучше.
Капитан Уильямс сразу выделил меня среди прочих молодых офицеров и стал давать мелкие поручения, дабы проверить мои таланты; он уверяет, будто я очень способен, из меня выйдет толк, и это приятно слышать. Остальные не выказывают по этому поводу никакого недовольства, стараясь делом представить себя перед командиром в лучшем свете, и это незаметное соперничество идет нам всем на пользу. Все мы хотим стать отличными солдатами, ибо только отличный солдат пройдет войну и вернется домой к семье и возлюбленной. Или очень везучий, но одно не исключает другого.
Мне хотелось бы, чтобы эта война закончилась скоро, – и вместе с тем не хочется. Я жажду вернуться домой, дорогая моя Анна, чтобы с полным правом назвать тебя своей. И вместе с тем мне кажется, будто я должен пробыть здесь дольше месяца или даже полугода, ведь слава не добывается за мгновение, опыт не приходит за минуту. Если даже через две недели, как уверяют в полку, мы возьмем Севастополь и русский царь с позором отступит, подписав капитуляцию, – я хотел бы задержаться в армии еще на какое-то время. То, что я узнаю здесь, поможет мне потом лучше управлять нашим домом, нашей землей. Возможно, это немного задержит меня, но наука кажется столь простой для постижения (смотри, действуй, учись), что наша разлука не будет долгой. Скоро я вернусь к тебе, вернусь человеком, который более достоин любви, чем ранее.
Ведь я подумал о том, что я не заслуживал твоей любви, ничем и никогда. Разве достаточно просто быть рядом, говорить нежные слова, мечтать? Нет и еще раз нет! Сейчас я это понимаю. Всего несколько дней в ином мире, мире, которого я не знал ранее, изменили меня, моя дорогая Анна, сделали яснее мое понимание бытия. Как скоро ты бы разочаровалась во мне, если бы я ничего не совершил для тебя?
Вот какое событие натолкнуло меня на эту мысль: с некоторыми нашими офицерами путешествуют их жены. Это прекрасно воспитанные английские леди, которых не напугает гром пушек и свист пуль. Да и во время битв они находятся далеко от театра военных действий, поэтому непосредственная опасность им не угрожает. Они решились последовать за своими мужьями на войну, и хотя я категорически не хотел бы, чтобы ты поступила так же (слишком я боюсь за тебя, чтобы подвергать хоть малейшей опасности), я усвоил другое. С каким восхищением эти леди смотрят на своих мужей! Как они любят их и гордятся ими! И с ужасом я осознал, что твоя любовь, твое восхищение сошли бы на нет через некоторое время, если бы я остался простым провинциальным землевладельцем, по сути фермером, не видевшим в этой жизни ничего такого, чем я мог бы с тобой поделиться и что вызывало бы в тебе гордость и любовь ко мне. Разве смог бы я обречь тебя на такое несчастье? Ты говорила мне, что тебе не нужен никто, кроме меня; так же и со мною – ни на одну женщину я больше не посмотрю, лишь ты мне необходима. Однако ради нашей любви я постараюсь стать человеком, который будет эту любовь вызывать постоянно, ибо стремится к новому и сможет сделать твой мир больше. Нет, не война станет твоим миром, но то, чему я научусь здесь.
Понимаешь ли ты меня, моя дорогая Анна? Возможно, нет, ибо я сам еще не до конца понял эту свою мысль. Однако я чувствую ее – чувствую сильно, сильнее, чем раньше. Все мы пленники своих желаний, и мое желание быть с тобою, дослужиться до офицера, облаченного в мундир славы, станет только острее и сильнее после месяцев, проведенных здесь, в Крыму.
Скоро наступление на Севастополь. Я постараюсь проявить себя в полной мере, чтобы ты гордилась мною так же, как гордятся супруги офицеров. Ты еще не стала моею женой, однако этот миг обязательно наступит. Каких радужных надежд я полон! Какие планы и мечты – еще смутно – возникают в моей голове теперь, когда я решился поступить верно! Да, наше расставание мучительно, и каждый день вдали от тебя кажется мне пыткой, но тем слаще будет наше счастье, когда мы воссоединимся.
Я буду писать тебе так часто, как смогу. Люблю тебя безмерно и целую твои нежные руки.
Твой Айвен
Анна отложила письмо и подошла к окну. Здесь, в Верне, уже было совсем не тепло, осень давно и надежно вступила в свои права. За окном висела серая мутная дымка, туман смешивался с мелким дождем, а кроны деревьев казались ржаво-коричневыми. На дорожке садовник сгребал опавшие листья, они, промоченные дождем, сопротивлялись, цепляясь за остатки пожухлой травы. Даже английская лужайка, за которой ухаживали долгие годы, не могла сопротивляться охватившему природу унынию. Оно же охватило и Анну. Причем давно.
Как же долго идут письма! Миновало уже все лето, наступила осень, а от Айвена дошла лишь одна весточка. Анна вернулась к столу и снова взяла в руки письмо. То, о чем писал Айвен, заставило позабыть собственные горести. Да и какие это горести? Подумаешь, пришлось провести пару месяцев в Лондоне, выезжая на балы и званые вечера, танцуя бесконечные вальсы и выслушивая бессмысленную болтовню. Одно радовало: надежды братца и матушки на то, что Анну засыплют предложениями руки и сердца, совершенно не оправдались. Во-первых, сама Анна решительно и бесповоротно отвергала любые ухаживания. Во-вторых, она постаралась, чтобы весь свет узнал о том, что она помолвлена во исполнение воли покойного родителя. А в-третьих, в этом сезоне впервые вышли в свет дебютантки поинтереснее Анны Суэверн: несколько дочерей герцогов, внучки графов, парочка не столь родовитых, но потрясающе богатых дочерей мелкопоместных дворян, заработавших капиталы на вложениях в транспорт и промышленность. К тому же многие молодые люди, как и Айвен, отправились на войну, так что рынок невест был переполнен красотками, но испытывал жестокую нехватку женихов.
Анна прижала письмо к сердцу и улыбнулась. Скоро эта ужасная война закончится, союзники заключат мир с русским императором и все вернется. Вернется Айвен. Надо просто ждать, просто не обращать внимания на постоянные намеки брата, на болтовню матушки. Об этом и надо написать Айвену: о том, как она ждет его, о том, как красива осень в Шотландии, о том, что все хорошо. А остальное… На Джексома не обращать внимания оказалось легко: брат постоянно пропадал в Лондоне, почти не наведываясь в Верн, а вот леди Присцилла отчаянно скучала после завершения сезона. Все разговоры сводились к обсуждению сплетен о сезоне минувшем и предвкушению сезона грядущего. Вдовствующая баронесса предпочитала не замечать нежелания дочери бесконечно беседовать об одном и том же, как не желала она и поддерживать разговоры об Айвене и войне. «Ах, у меня голова болит от политики!», «Милая, война – это тема для мужских разговоров!» Стоило Анне упомянуть об Айвене, леди Присцилла тут же намекала, что долгое отсутствие жениха вполне может стать поводом для расторжения помолвки. Чертовски логично, если учесть, что это Джексом все устроил с глупым вступлением в армию!
Моя дорогая Анна!
Пишу тебе второпях, из штаба, чтобы успеть отправить письмо с лейтенантом Бриксоном, который нынче вечером возвращается домой, в Англию. Я упоминал о нем в своих письмах, и ты должна помнить, что его серьезно ранили с месяц назад. Точнее не припомню: время обрело странные свойства, то растягивается, то ускоряется. Иногда кажется, что никогда не завершится этот зимний день, а иногда – вот он прошел, а за ним один и еще один. Впрочем, оставим философию до тех пор, пока сможем рассуждать о ней вечерами у камина. Тогда мне точно не нужно будет никуда торопиться. Сейчас же я должен дописать это послание, пока Бриксон ждет повозку, которая отвезет его в Евпаторию, а оттуда он морем отправится домой с попутным кораблем. Бриксон перешлет тебе это письмо из Лондона.
Бедняга лейтенант! Смотрю сейчас на его бледное лицо, на несчастные запавшие глаза, на дубовую палку и огрызок вместо левой ноги и испытываю лишь жалость. Если бы он не пролежал на поле несколько часов, прежде чем его нашли, возможно, удалось бы спасти ногу; но полковой врач смог только ее отнять и тем спас Бриксону жизнь. Воевать он больше не сможет, да, пожалуй, не смог бы, даже если бы научился вновь лихо вскакивать на лошадь, как бывало. В глазах его поселился страх, и от каждого выстрела он вздрагивает, словно у него земля разверзается под ногами.
Здесь адски холодно, зима выдалась суровой, и я пишу тебе из штаба, потому что он протоплен и тут хотя бы можно взять в пальцы перо, сняв перчатки. Я восхвалял Крым как землю с прекрасным климатом, полезным для здоровья? Боже, это был не я. Сама природа вступилась за царя Николая, помогая ему защищать свою крепость. Вот уже долгое время Севастополь в осаде, мы застряли тут, как мухи в варенье, не в силах продвинуться дальше. Битвы идут с переменным успехом: то мы отвоюем кусочек местности, то русские солдаты отберут его обратно. О русских мужиках говорят, что это дикари, но я нашел, что они в большей степени джентльмены, чем многие наши знакомцы. Мы уважаем друг друга и убиваем друг друга – не смешно ли? Возможно. Однако мне не хочется смеяться.
Мужество солдат и с той, и с другой стороны повергает меня в восхищение. Я знаю теперь всех в нашем полку, они знают меня, а капитан Уильямс полагается на мои решения все чаще и чаще. Это радует, ведь я все ближе к своей цели – воинской славе на поле брани и познанию сути вещей, – но все чаще я ощущаю, как устал. Война, оказывается, выматывает. Через некоторое время ты привыкаешь к стрельбе, к крови и крикам, можешь себе представить, моя дорогая Анна? Да, часто по-прежнему страшно. Я выяснил для себя, что смерть меня пугает лишь потому, что это означает – я причиню тебе много горя, я не вернусь к тебе, и мы не обретем наше счастье вместе. Я перечитываю твои письма перед сном – письма, полные нежности и любви, и знаю, что должен возвратиться к тебе живым. Но когда я выхожу на поле битвы, я не боюсь, что умру. Это некогда делать. Нужно идти и побеждать, во славу Англии.
Война лишилась для меня изрядной части своей романтики, превратилась в некотором роде в рутину. Наша армия уже не такая празднично-разноцветная, как несколько месяцев назад, когда мы высаживались на этих берегах, чтобы побыстрее покончить с этим политическим недоразумением. Каким наивным я тогда был! Мне казалось, что эта мощь сметет все на своем пути, что наша победа заложена в цвете наших мундиров, красных как кровь, в гордости наших флагов и четком марше наших полков. Только когда мы столкнулись с иной силой и мощью, я понял, как ошибался. Что же в конечном итоге решает, на чью сторону склонится чаша весов? Мужество? У русских солдат его не меньше, чем у наших. Мастерство командиров? Я не знаю, кто умнее и доблестней. Своевременный подвоз фуража? Севастополь в осаде уже много дней, а сдаваться и не думает. Сейчас мне уже кажется, что все ждут ошибки противников, которая позволит победе свершиться. Пока не сделана эта ошибка, патовая ситуация сохранится.
Ну вот, моя дорогая Анна, я должен завершать это письмо. Лейтенант Бриксон сейчас отправится в Евпаторию, а я – в свою палатку в лагере, к своим солдатам, которые, наверное, угостят меня кашей. Наши пехотинцы варят ее куда как хорошо. Горячая каша! Думал ли я раньше, что буду мечтать о ней? Как быстро меняются наши предпочтения, когда выбор так невелик! Тепло и простая пища, которая насыщает, – вот все, что мне нужно сейчас, не считая нашей победы и твоей любви. Люблю тебя, моя дорогая Анна, люблю и смертельно скучаю в разлуке с тобой, – сильнее, чем днем ранее, ибо и в этот день мы не виделись.
Твой Айвен
Лейтенант Бриксон отплыл из Евпатории еще зимой, а письмо достигло адресата только весной. По крайней мере в Верн уже пришла весна. А вместе с ней вернулся Джексом и распорядился готовиться к переезду в Лондон. По его словам, множество завидных женихов возвратились из Крыма; овеянные воинской славой и жаждущие женской ласки, они могли стать отличными кандидатами в мужья. Анна, всю зиму посвящавшая себя попыткам хоть как-то вникнуть в суть управления поместьем, едва не запустила в Джексома чернильницей. Еще год назад все шло просто отлично, но прошлой осенью Чаттем сломал ногу и пролежал в постели почти всю зиму, а его помощник оказался не таким толковым малым, так что дела находились в некотором беспорядке. К тому же Джексом, оставшись на зиму в столице, слишком много потратил. Пару недель назад Чаттем вернулся к своим обязанностям, поэтому Анна с облегчением отдала бразды правления обратно в твердые руки управляющего. Правда, Чаттем схватился за голову и долго жаловался, но Анна и так сделала все, что могла. Леди Присцилла, а тем более Джексом вообще никак не отреагировали на болезнь управляющего, словно дела сами неким фантастическим образом должны идти как надо. За эту зиму Анна многое узнала из того, о чем воспитанные молодые леди знать не должны. Например, о том, что землевладение – не такое уж прибыльное дело. Чаттем подтвердил, что сейчас стоит вкладывать средства в промышленность, но, пока дела не поправятся, вкладывать было особо нечего.
Анна покачала головой и окунула перо в чернильницу: о чем писать Айвену? Обо всех этих финансовых вопросах? О том, что скоро начнется сезон в Лондоне? О том, что многие уже вернулись из армии? Может быть, и Айвен скоро приедет? Анна задумалась, чернила высохли, и пришлось снова обмакивать перо. Или же о том, что Айвен все еще в России и это скорее благо, чем зло? Ведь многие возвращаются инвалидами, как лейтенант Бриксом. Но, с другой стороны, он вернулся, вернулся живым. А Айвен все еще каждый день рискует жизнью.
– Моя дорогая сестра! – Джексом вошел в гостиную, благоухая псарней и лошадиным потом. – Почему ты до сих пор не пакуешь радостно платья?
– Во-первых, до отъезда в Лондон еще пара недель. А во-вторых, я не собираюсь тащить с собой весь гардероб. – Анна не смотрела на брата – его вид чем дальше, тем сильнее раздражал ее. То, как Джексом относился к делам поместья, то, как легкомысленно он поступал по отношению к будущему своей семьи, заслуживало по меньшей мере порицания. У Анны это вызывало острое раздражение, и вид брата, продолжающего весело проводить время, не способствовал душевному спокойствию. – Как мне сообщила в письме Луиза Грэхем, в этом сезоне мода изменилась совершенно. Вряд ли мои скромные деревенские платья подойдут для столичного сезона.
– Луиза Грэхем? – Джексом потер лоб, пытаясь припомнить. – Эта та серая мышка, что выскочила замуж за графа Рэйвенвуда?
– Именно. Эта та самая Луиза Грэхем, которая отвергла твои ухаживания и чье неприлично огромное приданое тебе не досталось. – Анна не стала углубляться в эту тему, потому что именно она просветила Луизу, с которой подружилась в Лондоне, насчет того, что собой представляет молодой барон Суэверн.
– Рад слышать, что она успешно обменяла свои деньги на титул нищего графа, – хмыкнул Джексом.
– Можно подумать, это для тебя новость. Это же ты у нас не показываешь носа в провинцию, – произнесла Анна язвительно и пододвинула к себе конторскую книгу. Все равно сосредоточиться на письме Айвену сейчас невозможно. – Должен бы знать все новости. Хотя… Брак Луизы – это уже давнее прошлое. Они с графом обвенчались еще летом, сезон не успел закончиться. Правда, ты тогда, помнится, укатил в Европу с какими-то сомнительными французами. Так что можешь быть не в курсе.
– Так ты собираешься заказать новый гардероб? – Джексом сменил тему, не желая обсуждать собственную персону. – Расточительные траты, если учесть, что искать мужа ты не собираешься.
– Не расточительнее твоих, милый братец. – Анна поморщилась. – Если не хочешь, чтобы я тратилась на наряды, не заставляй меня ехать в Лондон.
– Матушка будет в страшном горе, если не выберется в свет.
– Она-то вполне может поехать. Я способна провести лето в Верне в гордом одиночестве. Кстати, Джексом, а почему бы тебе не устроить счастье матушки, раз тебе уж так хочется выдать кого-нибудь замуж?
– Хм… Наверное, я просто не хочу упустить из рук ее вдовью долю, – пожал плечами Джексом. – Если учесть, что в твои двадцать пять мне придется расстаться с капиталом, который ты получила от бабушки Норстерн…
– Какой же ты… – Анна махнула рукой. – Иди, смени одежду. От тебя разит псарней. И, кстати, выдав меня замуж, разве ты не лишишься моих денег?
– Хороший брачный договор принесет мне гораздо больше, – не стал скрывать своих планов Джексом. – Ведь ты красотка, сестричка. Какой-нибудь потерявший голову герцог много даст за тебя.
– Я помолвлена, если ты позабыл.
Прежде чем выйти, Джексом наградил Анну долгим взглядом и широко улыбнулся.
– На войне всякое случается, дорогая сестра.
Дорогая Анна!
Эта битва «цивилизации против варварства», как говорил наш статс-секретарь лорд Кларедон, начинает походить на фарс. Ты просишь рассказывать мне обо всем, что происходит вокруг, но я как не смыслил в политике, так и не смыслю, несмотря на разговоры за скудным ныне офицерским столом. Если уж здесь люди не понимают, что английские солдаты делают в Крыму, если капитан Уильямс и майор Фелпс, наши непосредственные – и уважаемые – командиры, громко рассуждают о притязаниях британцев незнамо на что… О чем могу судить я, скромный землевладелец, купивший офицерский патент?
Я почти не читаю газет, но те, что попадают мне в руки, полны карикатур и патриотических воззваний, карикатур на эти воззвания, ехидных намеков на несостоятельность Пальмерстона и дикость сначала Николая, а теперь его преемника императора Александра, – словом, над ними будто витает вопрос: что Англия делает в этой войне? Французы сводят с русскими счеты за поражение Наполеона, это хоть можно понять. Но наши тонкие политические устремления остаются для меня загадкой. То ли я безнадежно туп, то ли во всем этом нет особого смысла.
Чему я сейчас учусь? Тому, что солдат нужно переводить с гладкоствольных ружей на нарезные, и хотя половина нашей армии пользуется сейчас усовершенствованными винтовками (в этом русские нам уступают), хорошо бы прогресс шел быстрее. Правда, если у меня и были иллюзии, что в этой войне можно победить исключительно силой оружия, то они давно развеялись. Я не видел пока никакой иной войны, кроме этой, она когда-нибудь закончится, и, возможно, у меня будет шанс сравнить ее с какой-нибудь другой. Честно говоря, это даже забавно.
Забавно то, что мы засыпаем русских свинцом, а они не сдаются. Севастополь скоро будет весь лежать в руинах и в конечном итоге достанется нам, но стоит ли такая победа заплаченной за нее цены? Все чаще я размышляю именно на эту тему – чего может стоить победа. Конечно, в те дни, когда у меня выдается несколько минут на размышления. Стихает гром пушек, осыпающих город ядрами, и солдаты ложатся спать, и тогда при неверном свете костров я сижу, сгорбившись, словно дряхлый дед, гляжу в пламя и думаю о победах.
Впрочем, не хочу тебя огорчать этими размышлениями, которые все равно останутся никому не нужной философией. На войне, как я понял, философствовать противопоказано. Если твои мысли выходят за рамки того, что приказал тебе капитан, ты рискуешь задуматься о неподходящем в критический момент. Как случилось с лейтенантом Дрискеллом: остановился на пригорке, задумался, а его возьми да пристрели русский солдат. Конечно, тоже отличный способ разом выяснить все ответы – и о смысле узнать, и о загробной жизни, но только больно уж категорический.
Ну, да ладно, дорогая Анна, не стану больше тебя огорчать, лучше напишу о хорошем. Я крепко сдружился с капитаном соседнего полка – Ричардом МакГвайром из-под Эдинбурга. Мы встретились в штабе, выяснили, что Шотландия у обоих в крови, и Ричард предложил распить по случаю знакомства немного виски. Он пригласил меня к себе на квартиру и познакомил с женой. Ты бы с ней непременно подружилась! Тебе всегда нравились леди с характером, такие же, как ты, моя дорогая. Миссис МакГвайр, Элен, – угловатое очаровательное создание с тем взглядом на мир, который мужчин заставляет то смеяться, то задумываться. Она непредвзято судит обо всех вещах, на все имеет свое мнение, иногда совершенно расходящееся с мнением ее мужа. Ричард, сам не дурак поспорить, слушает жену с любовью и интересом. Именно с ними мне удалось сделать то, что не удавалось с остальными, несмотря на мои хорошие отношения со знакомыми офицерами: поговорить о том, как я люблю тебя, Анна. Ричард и Элен приняли мой рассказ благосклонно, хотя и попеняли мне, что я уехал в Россию, не женившись на тебе прежде. Лето можно было и переждать, говорили они, ведь самое интересное началось на крымских берегах лишь осенью. Самое интересное – это война, конечно же.
Теперь мы проводим вечера вместе, если выдается свободное время. Я смотрю на Элен МакГвайр и думаю о том, что мне хотелось бы, чтобы ты была сейчас со мною, как она – с Ричардом. Нет-нет, ни в коем случае я не позволил бы тебе приехать на войну, опасаясь за тебя больше, чем за себя, но вот парадокс – вместе с тем я мучительно скучаю по тебе и даже в минуты слабости готов поступиться здравым смыслом ради минутного наслаждения. Однако скоро война завершится, рано или поздно Севастополь падет, а вместе с ним – и вся русская решимость. Я вернусь в Шотландию, и наше счастье будет бесконечным.
Твой Айвен
– Что случилось, милая? – Леди Присцилла в бальном платье и в полном блеске своей все еще не померкшей красоты вплыла в комнату дочери.
– Ничего, мама. – Анна украдкой смахнула слезы и повернулась к зеркалу поправить прическу. Непокорные локоны отказывались лежать так, как планировалось, постоянно выбивались то тут, то там. – Просто я не хочу идти на этот прием.
– Но там будет весь свет! А граф Тремейн третьего дня намекнул мне, что ты могла бы стать его новой графиней.
– Мама! В качестве новой графини ему бы больше подошла ты, чем я. Его сын практически мой ровесник!
– Ах, но граф такой красавец-мужчина! И богатый.
Анна вздохнула. С тех пор как Айвен уехал на войну, все разговоры велись исключительно на одну тему, словно ни мать, ни брат ни во что не ставили помолвку – или не верили, что лорд МакТирнан вернется домой к невесте. Раньше Анна обрывала подобные разговоры, напоминая, что она помолвлена. Потом просто предпочитала отмалчиваться, а сейчас… Сейчас ей начинало казаться, что Айвен действительно никогда не вернется. А она всю жизнь проведет в бесконечной круговерти сезонов, балов и зим в деревне.
Первый год без Айвена тянулся целую вечность, а второй проходил почти незаметно. Анна словно погрузилась в какой-то полусон, жизнь текла своим чередом, странные чары безразличия нарушали только письма Айвена, которые приходили нерегулярно. Судя по содержанию писем, некоторые из них просто терялись в пути, поэтому иногда весточки разделяли месяца. А иногда Анна получала сразу несколько писем, которые догнали друг друга в пути. И тогда ее настигал страх. Если читать такие письма одно за другим, становилось понятно, что Айвен меняется, меняется необратимо и пугающе. Узнает ли она своего жениха, когда тот наконец вернется? Если вернется.
Когда Анна увидела, что адрес на письме написан незнакомым почерком, сердце ее упало. Сколько раз она представляла, что получает такое письмо. Чужой почерк, несколько строчек, извещающих, что Айвен сложил голову где-то в пыльных степях Крыма. Дрожащими руками Анна развернула листок. Письмо действительно оказалось коротким, но оно было от Айвена. Он жив!
Меня поселили в одном из евпаторийских домов вместе с другими офицерами; тут же рядом живет и непосредственный мой командир, капитан Уильямс, с которым я свел знакомство, едва ступив на борт корабля. Капитан Джеральд Уильямс уже сед, хотя ему едва исполнилось сорок, и знает множество историй, которыми развлекает нас во время офицерских ужинов. Его отец воевал с Наполеоном под знаменами Веллингтона, прошел с ним Испанию и Португалию и оставил о своем нелегком военном пути подробнейшие записки; когда капитан Уильямс зачитывает нам выдержки из них, то время, безумное время начала нашего века, придвигается ближе, становится будто настоящим. Ни ты, ни я еще не родились тогда, но как же хорошо ощущается связь времен, когда слушаешь те истории! Все изменилось – и ничего не меняется. Теперь французы – наши союзники, а война все такая же. Разве что, как говорят солдаты, винтовки лучше.
Капитан Уильямс сразу выделил меня среди прочих молодых офицеров и стал давать мелкие поручения, дабы проверить мои таланты; он уверяет, будто я очень способен, из меня выйдет толк, и это приятно слышать. Остальные не выказывают по этому поводу никакого недовольства, стараясь делом представить себя перед командиром в лучшем свете, и это незаметное соперничество идет нам всем на пользу. Все мы хотим стать отличными солдатами, ибо только отличный солдат пройдет войну и вернется домой к семье и возлюбленной. Или очень везучий, но одно не исключает другого.
Мне хотелось бы, чтобы эта война закончилась скоро, – и вместе с тем не хочется. Я жажду вернуться домой, дорогая моя Анна, чтобы с полным правом назвать тебя своей. И вместе с тем мне кажется, будто я должен пробыть здесь дольше месяца или даже полугода, ведь слава не добывается за мгновение, опыт не приходит за минуту. Если даже через две недели, как уверяют в полку, мы возьмем Севастополь и русский царь с позором отступит, подписав капитуляцию, – я хотел бы задержаться в армии еще на какое-то время. То, что я узнаю здесь, поможет мне потом лучше управлять нашим домом, нашей землей. Возможно, это немного задержит меня, но наука кажется столь простой для постижения (смотри, действуй, учись), что наша разлука не будет долгой. Скоро я вернусь к тебе, вернусь человеком, который более достоин любви, чем ранее.
Ведь я подумал о том, что я не заслуживал твоей любви, ничем и никогда. Разве достаточно просто быть рядом, говорить нежные слова, мечтать? Нет и еще раз нет! Сейчас я это понимаю. Всего несколько дней в ином мире, мире, которого я не знал ранее, изменили меня, моя дорогая Анна, сделали яснее мое понимание бытия. Как скоро ты бы разочаровалась во мне, если бы я ничего не совершил для тебя?
Вот какое событие натолкнуло меня на эту мысль: с некоторыми нашими офицерами путешествуют их жены. Это прекрасно воспитанные английские леди, которых не напугает гром пушек и свист пуль. Да и во время битв они находятся далеко от театра военных действий, поэтому непосредственная опасность им не угрожает. Они решились последовать за своими мужьями на войну, и хотя я категорически не хотел бы, чтобы ты поступила так же (слишком я боюсь за тебя, чтобы подвергать хоть малейшей опасности), я усвоил другое. С каким восхищением эти леди смотрят на своих мужей! Как они любят их и гордятся ими! И с ужасом я осознал, что твоя любовь, твое восхищение сошли бы на нет через некоторое время, если бы я остался простым провинциальным землевладельцем, по сути фермером, не видевшим в этой жизни ничего такого, чем я мог бы с тобой поделиться и что вызывало бы в тебе гордость и любовь ко мне. Разве смог бы я обречь тебя на такое несчастье? Ты говорила мне, что тебе не нужен никто, кроме меня; так же и со мною – ни на одну женщину я больше не посмотрю, лишь ты мне необходима. Однако ради нашей любви я постараюсь стать человеком, который будет эту любовь вызывать постоянно, ибо стремится к новому и сможет сделать твой мир больше. Нет, не война станет твоим миром, но то, чему я научусь здесь.
Понимаешь ли ты меня, моя дорогая Анна? Возможно, нет, ибо я сам еще не до конца понял эту свою мысль. Однако я чувствую ее – чувствую сильно, сильнее, чем раньше. Все мы пленники своих желаний, и мое желание быть с тобою, дослужиться до офицера, облаченного в мундир славы, станет только острее и сильнее после месяцев, проведенных здесь, в Крыму.
Скоро наступление на Севастополь. Я постараюсь проявить себя в полной мере, чтобы ты гордилась мною так же, как гордятся супруги офицеров. Ты еще не стала моею женой, однако этот миг обязательно наступит. Каких радужных надежд я полон! Какие планы и мечты – еще смутно – возникают в моей голове теперь, когда я решился поступить верно! Да, наше расставание мучительно, и каждый день вдали от тебя кажется мне пыткой, но тем слаще будет наше счастье, когда мы воссоединимся.
Я буду писать тебе так часто, как смогу. Люблю тебя безмерно и целую твои нежные руки.
Твой Айвен
Анна отложила письмо и подошла к окну. Здесь, в Верне, уже было совсем не тепло, осень давно и надежно вступила в свои права. За окном висела серая мутная дымка, туман смешивался с мелким дождем, а кроны деревьев казались ржаво-коричневыми. На дорожке садовник сгребал опавшие листья, они, промоченные дождем, сопротивлялись, цепляясь за остатки пожухлой травы. Даже английская лужайка, за которой ухаживали долгие годы, не могла сопротивляться охватившему природу унынию. Оно же охватило и Анну. Причем давно.
Как же долго идут письма! Миновало уже все лето, наступила осень, а от Айвена дошла лишь одна весточка. Анна вернулась к столу и снова взяла в руки письмо. То, о чем писал Айвен, заставило позабыть собственные горести. Да и какие это горести? Подумаешь, пришлось провести пару месяцев в Лондоне, выезжая на балы и званые вечера, танцуя бесконечные вальсы и выслушивая бессмысленную болтовню. Одно радовало: надежды братца и матушки на то, что Анну засыплют предложениями руки и сердца, совершенно не оправдались. Во-первых, сама Анна решительно и бесповоротно отвергала любые ухаживания. Во-вторых, она постаралась, чтобы весь свет узнал о том, что она помолвлена во исполнение воли покойного родителя. А в-третьих, в этом сезоне впервые вышли в свет дебютантки поинтереснее Анны Суэверн: несколько дочерей герцогов, внучки графов, парочка не столь родовитых, но потрясающе богатых дочерей мелкопоместных дворян, заработавших капиталы на вложениях в транспорт и промышленность. К тому же многие молодые люди, как и Айвен, отправились на войну, так что рынок невест был переполнен красотками, но испытывал жестокую нехватку женихов.
Анна прижала письмо к сердцу и улыбнулась. Скоро эта ужасная война закончится, союзники заключат мир с русским императором и все вернется. Вернется Айвен. Надо просто ждать, просто не обращать внимания на постоянные намеки брата, на болтовню матушки. Об этом и надо написать Айвену: о том, как она ждет его, о том, как красива осень в Шотландии, о том, что все хорошо. А остальное… На Джексома не обращать внимания оказалось легко: брат постоянно пропадал в Лондоне, почти не наведываясь в Верн, а вот леди Присцилла отчаянно скучала после завершения сезона. Все разговоры сводились к обсуждению сплетен о сезоне минувшем и предвкушению сезона грядущего. Вдовствующая баронесса предпочитала не замечать нежелания дочери бесконечно беседовать об одном и том же, как не желала она и поддерживать разговоры об Айвене и войне. «Ах, у меня голова болит от политики!», «Милая, война – это тема для мужских разговоров!» Стоило Анне упомянуть об Айвене, леди Присцилла тут же намекала, что долгое отсутствие жениха вполне может стать поводом для расторжения помолвки. Чертовски логично, если учесть, что это Джексом все устроил с глупым вступлением в армию!
Моя дорогая Анна!
Пишу тебе второпях, из штаба, чтобы успеть отправить письмо с лейтенантом Бриксоном, который нынче вечером возвращается домой, в Англию. Я упоминал о нем в своих письмах, и ты должна помнить, что его серьезно ранили с месяц назад. Точнее не припомню: время обрело странные свойства, то растягивается, то ускоряется. Иногда кажется, что никогда не завершится этот зимний день, а иногда – вот он прошел, а за ним один и еще один. Впрочем, оставим философию до тех пор, пока сможем рассуждать о ней вечерами у камина. Тогда мне точно не нужно будет никуда торопиться. Сейчас же я должен дописать это послание, пока Бриксон ждет повозку, которая отвезет его в Евпаторию, а оттуда он морем отправится домой с попутным кораблем. Бриксон перешлет тебе это письмо из Лондона.
Бедняга лейтенант! Смотрю сейчас на его бледное лицо, на несчастные запавшие глаза, на дубовую палку и огрызок вместо левой ноги и испытываю лишь жалость. Если бы он не пролежал на поле несколько часов, прежде чем его нашли, возможно, удалось бы спасти ногу; но полковой врач смог только ее отнять и тем спас Бриксону жизнь. Воевать он больше не сможет, да, пожалуй, не смог бы, даже если бы научился вновь лихо вскакивать на лошадь, как бывало. В глазах его поселился страх, и от каждого выстрела он вздрагивает, словно у него земля разверзается под ногами.
Здесь адски холодно, зима выдалась суровой, и я пишу тебе из штаба, потому что он протоплен и тут хотя бы можно взять в пальцы перо, сняв перчатки. Я восхвалял Крым как землю с прекрасным климатом, полезным для здоровья? Боже, это был не я. Сама природа вступилась за царя Николая, помогая ему защищать свою крепость. Вот уже долгое время Севастополь в осаде, мы застряли тут, как мухи в варенье, не в силах продвинуться дальше. Битвы идут с переменным успехом: то мы отвоюем кусочек местности, то русские солдаты отберут его обратно. О русских мужиках говорят, что это дикари, но я нашел, что они в большей степени джентльмены, чем многие наши знакомцы. Мы уважаем друг друга и убиваем друг друга – не смешно ли? Возможно. Однако мне не хочется смеяться.
Мужество солдат и с той, и с другой стороны повергает меня в восхищение. Я знаю теперь всех в нашем полку, они знают меня, а капитан Уильямс полагается на мои решения все чаще и чаще. Это радует, ведь я все ближе к своей цели – воинской славе на поле брани и познанию сути вещей, – но все чаще я ощущаю, как устал. Война, оказывается, выматывает. Через некоторое время ты привыкаешь к стрельбе, к крови и крикам, можешь себе представить, моя дорогая Анна? Да, часто по-прежнему страшно. Я выяснил для себя, что смерть меня пугает лишь потому, что это означает – я причиню тебе много горя, я не вернусь к тебе, и мы не обретем наше счастье вместе. Я перечитываю твои письма перед сном – письма, полные нежности и любви, и знаю, что должен возвратиться к тебе живым. Но когда я выхожу на поле битвы, я не боюсь, что умру. Это некогда делать. Нужно идти и побеждать, во славу Англии.
Война лишилась для меня изрядной части своей романтики, превратилась в некотором роде в рутину. Наша армия уже не такая празднично-разноцветная, как несколько месяцев назад, когда мы высаживались на этих берегах, чтобы побыстрее покончить с этим политическим недоразумением. Каким наивным я тогда был! Мне казалось, что эта мощь сметет все на своем пути, что наша победа заложена в цвете наших мундиров, красных как кровь, в гордости наших флагов и четком марше наших полков. Только когда мы столкнулись с иной силой и мощью, я понял, как ошибался. Что же в конечном итоге решает, на чью сторону склонится чаша весов? Мужество? У русских солдат его не меньше, чем у наших. Мастерство командиров? Я не знаю, кто умнее и доблестней. Своевременный подвоз фуража? Севастополь в осаде уже много дней, а сдаваться и не думает. Сейчас мне уже кажется, что все ждут ошибки противников, которая позволит победе свершиться. Пока не сделана эта ошибка, патовая ситуация сохранится.
Ну вот, моя дорогая Анна, я должен завершать это письмо. Лейтенант Бриксон сейчас отправится в Евпаторию, а я – в свою палатку в лагере, к своим солдатам, которые, наверное, угостят меня кашей. Наши пехотинцы варят ее куда как хорошо. Горячая каша! Думал ли я раньше, что буду мечтать о ней? Как быстро меняются наши предпочтения, когда выбор так невелик! Тепло и простая пища, которая насыщает, – вот все, что мне нужно сейчас, не считая нашей победы и твоей любви. Люблю тебя, моя дорогая Анна, люблю и смертельно скучаю в разлуке с тобой, – сильнее, чем днем ранее, ибо и в этот день мы не виделись.
Твой Айвен
Лейтенант Бриксон отплыл из Евпатории еще зимой, а письмо достигло адресата только весной. По крайней мере в Верн уже пришла весна. А вместе с ней вернулся Джексом и распорядился готовиться к переезду в Лондон. По его словам, множество завидных женихов возвратились из Крыма; овеянные воинской славой и жаждущие женской ласки, они могли стать отличными кандидатами в мужья. Анна, всю зиму посвящавшая себя попыткам хоть как-то вникнуть в суть управления поместьем, едва не запустила в Джексома чернильницей. Еще год назад все шло просто отлично, но прошлой осенью Чаттем сломал ногу и пролежал в постели почти всю зиму, а его помощник оказался не таким толковым малым, так что дела находились в некотором беспорядке. К тому же Джексом, оставшись на зиму в столице, слишком много потратил. Пару недель назад Чаттем вернулся к своим обязанностям, поэтому Анна с облегчением отдала бразды правления обратно в твердые руки управляющего. Правда, Чаттем схватился за голову и долго жаловался, но Анна и так сделала все, что могла. Леди Присцилла, а тем более Джексом вообще никак не отреагировали на болезнь управляющего, словно дела сами неким фантастическим образом должны идти как надо. За эту зиму Анна многое узнала из того, о чем воспитанные молодые леди знать не должны. Например, о том, что землевладение – не такое уж прибыльное дело. Чаттем подтвердил, что сейчас стоит вкладывать средства в промышленность, но, пока дела не поправятся, вкладывать было особо нечего.
Анна покачала головой и окунула перо в чернильницу: о чем писать Айвену? Обо всех этих финансовых вопросах? О том, что скоро начнется сезон в Лондоне? О том, что многие уже вернулись из армии? Может быть, и Айвен скоро приедет? Анна задумалась, чернила высохли, и пришлось снова обмакивать перо. Или же о том, что Айвен все еще в России и это скорее благо, чем зло? Ведь многие возвращаются инвалидами, как лейтенант Бриксом. Но, с другой стороны, он вернулся, вернулся живым. А Айвен все еще каждый день рискует жизнью.
– Моя дорогая сестра! – Джексом вошел в гостиную, благоухая псарней и лошадиным потом. – Почему ты до сих пор не пакуешь радостно платья?
– Во-первых, до отъезда в Лондон еще пара недель. А во-вторых, я не собираюсь тащить с собой весь гардероб. – Анна не смотрела на брата – его вид чем дальше, тем сильнее раздражал ее. То, как Джексом относился к делам поместья, то, как легкомысленно он поступал по отношению к будущему своей семьи, заслуживало по меньшей мере порицания. У Анны это вызывало острое раздражение, и вид брата, продолжающего весело проводить время, не способствовал душевному спокойствию. – Как мне сообщила в письме Луиза Грэхем, в этом сезоне мода изменилась совершенно. Вряд ли мои скромные деревенские платья подойдут для столичного сезона.
– Луиза Грэхем? – Джексом потер лоб, пытаясь припомнить. – Эта та серая мышка, что выскочила замуж за графа Рэйвенвуда?
– Именно. Эта та самая Луиза Грэхем, которая отвергла твои ухаживания и чье неприлично огромное приданое тебе не досталось. – Анна не стала углубляться в эту тему, потому что именно она просветила Луизу, с которой подружилась в Лондоне, насчет того, что собой представляет молодой барон Суэверн.
– Рад слышать, что она успешно обменяла свои деньги на титул нищего графа, – хмыкнул Джексом.
– Можно подумать, это для тебя новость. Это же ты у нас не показываешь носа в провинцию, – произнесла Анна язвительно и пододвинула к себе конторскую книгу. Все равно сосредоточиться на письме Айвену сейчас невозможно. – Должен бы знать все новости. Хотя… Брак Луизы – это уже давнее прошлое. Они с графом обвенчались еще летом, сезон не успел закончиться. Правда, ты тогда, помнится, укатил в Европу с какими-то сомнительными французами. Так что можешь быть не в курсе.
– Так ты собираешься заказать новый гардероб? – Джексом сменил тему, не желая обсуждать собственную персону. – Расточительные траты, если учесть, что искать мужа ты не собираешься.
– Не расточительнее твоих, милый братец. – Анна поморщилась. – Если не хочешь, чтобы я тратилась на наряды, не заставляй меня ехать в Лондон.
– Матушка будет в страшном горе, если не выберется в свет.
– Она-то вполне может поехать. Я способна провести лето в Верне в гордом одиночестве. Кстати, Джексом, а почему бы тебе не устроить счастье матушки, раз тебе уж так хочется выдать кого-нибудь замуж?
– Хм… Наверное, я просто не хочу упустить из рук ее вдовью долю, – пожал плечами Джексом. – Если учесть, что в твои двадцать пять мне придется расстаться с капиталом, который ты получила от бабушки Норстерн…
– Какой же ты… – Анна махнула рукой. – Иди, смени одежду. От тебя разит псарней. И, кстати, выдав меня замуж, разве ты не лишишься моих денег?
– Хороший брачный договор принесет мне гораздо больше, – не стал скрывать своих планов Джексом. – Ведь ты красотка, сестричка. Какой-нибудь потерявший голову герцог много даст за тебя.
– Я помолвлена, если ты позабыл.
Прежде чем выйти, Джексом наградил Анну долгим взглядом и широко улыбнулся.
– На войне всякое случается, дорогая сестра.
Дорогая Анна!
Эта битва «цивилизации против варварства», как говорил наш статс-секретарь лорд Кларедон, начинает походить на фарс. Ты просишь рассказывать мне обо всем, что происходит вокруг, но я как не смыслил в политике, так и не смыслю, несмотря на разговоры за скудным ныне офицерским столом. Если уж здесь люди не понимают, что английские солдаты делают в Крыму, если капитан Уильямс и майор Фелпс, наши непосредственные – и уважаемые – командиры, громко рассуждают о притязаниях британцев незнамо на что… О чем могу судить я, скромный землевладелец, купивший офицерский патент?
Я почти не читаю газет, но те, что попадают мне в руки, полны карикатур и патриотических воззваний, карикатур на эти воззвания, ехидных намеков на несостоятельность Пальмерстона и дикость сначала Николая, а теперь его преемника императора Александра, – словом, над ними будто витает вопрос: что Англия делает в этой войне? Французы сводят с русскими счеты за поражение Наполеона, это хоть можно понять. Но наши тонкие политические устремления остаются для меня загадкой. То ли я безнадежно туп, то ли во всем этом нет особого смысла.
Чему я сейчас учусь? Тому, что солдат нужно переводить с гладкоствольных ружей на нарезные, и хотя половина нашей армии пользуется сейчас усовершенствованными винтовками (в этом русские нам уступают), хорошо бы прогресс шел быстрее. Правда, если у меня и были иллюзии, что в этой войне можно победить исключительно силой оружия, то они давно развеялись. Я не видел пока никакой иной войны, кроме этой, она когда-нибудь закончится, и, возможно, у меня будет шанс сравнить ее с какой-нибудь другой. Честно говоря, это даже забавно.
Забавно то, что мы засыпаем русских свинцом, а они не сдаются. Севастополь скоро будет весь лежать в руинах и в конечном итоге достанется нам, но стоит ли такая победа заплаченной за нее цены? Все чаще я размышляю именно на эту тему – чего может стоить победа. Конечно, в те дни, когда у меня выдается несколько минут на размышления. Стихает гром пушек, осыпающих город ядрами, и солдаты ложатся спать, и тогда при неверном свете костров я сижу, сгорбившись, словно дряхлый дед, гляжу в пламя и думаю о победах.
Впрочем, не хочу тебя огорчать этими размышлениями, которые все равно останутся никому не нужной философией. На войне, как я понял, философствовать противопоказано. Если твои мысли выходят за рамки того, что приказал тебе капитан, ты рискуешь задуматься о неподходящем в критический момент. Как случилось с лейтенантом Дрискеллом: остановился на пригорке, задумался, а его возьми да пристрели русский солдат. Конечно, тоже отличный способ разом выяснить все ответы – и о смысле узнать, и о загробной жизни, но только больно уж категорический.
Ну, да ладно, дорогая Анна, не стану больше тебя огорчать, лучше напишу о хорошем. Я крепко сдружился с капитаном соседнего полка – Ричардом МакГвайром из-под Эдинбурга. Мы встретились в штабе, выяснили, что Шотландия у обоих в крови, и Ричард предложил распить по случаю знакомства немного виски. Он пригласил меня к себе на квартиру и познакомил с женой. Ты бы с ней непременно подружилась! Тебе всегда нравились леди с характером, такие же, как ты, моя дорогая. Миссис МакГвайр, Элен, – угловатое очаровательное создание с тем взглядом на мир, который мужчин заставляет то смеяться, то задумываться. Она непредвзято судит обо всех вещах, на все имеет свое мнение, иногда совершенно расходящееся с мнением ее мужа. Ричард, сам не дурак поспорить, слушает жену с любовью и интересом. Именно с ними мне удалось сделать то, что не удавалось с остальными, несмотря на мои хорошие отношения со знакомыми офицерами: поговорить о том, как я люблю тебя, Анна. Ричард и Элен приняли мой рассказ благосклонно, хотя и попеняли мне, что я уехал в Россию, не женившись на тебе прежде. Лето можно было и переждать, говорили они, ведь самое интересное началось на крымских берегах лишь осенью. Самое интересное – это война, конечно же.
Теперь мы проводим вечера вместе, если выдается свободное время. Я смотрю на Элен МакГвайр и думаю о том, что мне хотелось бы, чтобы ты была сейчас со мною, как она – с Ричардом. Нет-нет, ни в коем случае я не позволил бы тебе приехать на войну, опасаясь за тебя больше, чем за себя, но вот парадокс – вместе с тем я мучительно скучаю по тебе и даже в минуты слабости готов поступиться здравым смыслом ради минутного наслаждения. Однако скоро война завершится, рано или поздно Севастополь падет, а вместе с ним – и вся русская решимость. Я вернусь в Шотландию, и наше счастье будет бесконечным.
Твой Айвен
– Что случилось, милая? – Леди Присцилла в бальном платье и в полном блеске своей все еще не померкшей красоты вплыла в комнату дочери.
– Ничего, мама. – Анна украдкой смахнула слезы и повернулась к зеркалу поправить прическу. Непокорные локоны отказывались лежать так, как планировалось, постоянно выбивались то тут, то там. – Просто я не хочу идти на этот прием.
– Но там будет весь свет! А граф Тремейн третьего дня намекнул мне, что ты могла бы стать его новой графиней.
– Мама! В качестве новой графини ему бы больше подошла ты, чем я. Его сын практически мой ровесник!
– Ах, но граф такой красавец-мужчина! И богатый.
Анна вздохнула. С тех пор как Айвен уехал на войну, все разговоры велись исключительно на одну тему, словно ни мать, ни брат ни во что не ставили помолвку – или не верили, что лорд МакТирнан вернется домой к невесте. Раньше Анна обрывала подобные разговоры, напоминая, что она помолвлена. Потом просто предпочитала отмалчиваться, а сейчас… Сейчас ей начинало казаться, что Айвен действительно никогда не вернется. А она всю жизнь проведет в бесконечной круговерти сезонов, балов и зим в деревне.
Первый год без Айвена тянулся целую вечность, а второй проходил почти незаметно. Анна словно погрузилась в какой-то полусон, жизнь текла своим чередом, странные чары безразличия нарушали только письма Айвена, которые приходили нерегулярно. Судя по содержанию писем, некоторые из них просто терялись в пути, поэтому иногда весточки разделяли месяца. А иногда Анна получала сразу несколько писем, которые догнали друг друга в пути. И тогда ее настигал страх. Если читать такие письма одно за другим, становилось понятно, что Айвен меняется, меняется необратимо и пугающе. Узнает ли она своего жениха, когда тот наконец вернется? Если вернется.
Когда Анна увидела, что адрес на письме написан незнакомым почерком, сердце ее упало. Сколько раз она представляла, что получает такое письмо. Чужой почерк, несколько строчек, извещающих, что Айвен сложил голову где-то в пыльных степях Крыма. Дрожащими руками Анна развернула листок. Письмо действительно оказалось коротким, но оно было от Айвена. Он жив!