Я пытался представить себе те вопросы, которыми он будет атаковать меня. Наверняка спросит, каковы полномочия посланников. Усмотрит, конечно, противоречие в том, что найфу, преследуя христиан, в то же время отправляет миссию. Будет порицать за то, что я скрываю истинное положение с распространением веры в Японии, и не только скрываю, но и рисую радужные перспективы.
   Перебирая в уме все мыслимые вопросы, которые он может задать, я, точно семинарист перед экзаменом, пробовал ответить на них. Но вдруг меня охватили возмущение и печаль. Почему они, служа Всевышнему, как и я, пытаются сломить мое стремление сделать Японию страной Господа? Почему они мешают мне?
   И тогда я вспомнил о святом Павле, который вернулся в Иерусалим, и о его спорах с апостолами, порицавшими его за то, что он обращал в веру язычников. Павла тоже поносили, злословили за его спиной, мешали ему те же единоверцы. Христиане из Иерусалима злобно утверждали, что Павел – самозваный апостол, поносили его за то, что он нес Слово Божье в другие страны, другим народам. Таковы же и иезуиты: они считают, что я не способен принести пользу в распространении веры в Японии.
   Поднявшееся во мне возмущение еще можно было одолеть, но печаль разрывала сердце. Веря в одного Бога, молясь одному Господу нашему Иисусу, стараясь нести в Японию Слово Бога, мы враждуем, боремся друг с другом. Почему люди всегда столь безнравственны и своекорыстны? Почему даже мы, священнослужители, не только не становимся чище и лучше, но, наоборот, безнравственнее простых мирян? Я почувствовал, что еще очень далек от покорности и терпения, от бесконечной доброты, которыми отличались святые праведники.
 
   Прошлой ночью дождь колотил по палубе корабля, поднимавшегося вверх по реке. От шума дождя я проснулся. К моему великому позору, со мной случился мерзкий грех… Упав на колени, я стал молиться. Жалкая моя плоть! Я вдруг испытал страшное отчаяние – будто увидел свое отвратительное отражение в зеркале – и почувствовал, сколько яда скопилось в моем сердце. Плотское вожделение, возмущение иезуитами, непреклонная убежденность в возможности распространять веру в Японии – все это смешалось в моей душе, и на мгновение я даже утратил надежду, что Господь внемлет моим молитвам. Возникла даже мысль, что Господь указал на меня перстом, будто желая сказать, что за моими молитвами, моими надеждами стоит самое отвратительное, греховное, что может быть в человеке, – тщеславие.
   «Нет, это не так, – отчаянно воспротивился я, – моя любовь к Японии и японцам беспредельна. Именно поэтому я хочу вырвать их из духовного оцепенения. Мне не будет прощения, если ради этой благой цели я как священник не отдам свою жизнь без остатка. Все, что я делаю, я делаю во имя Твое».
   На столе лежало маленькое распятие, и Господь, раскинув руки, смотрел на меня печально и так же печально слушал мои стенания.
   «Как же мне быть, Господи, неужели я должен отказаться от Японии? Неужели я должен оставить в безбожии японцев, одаренных талантом и силой? Принято считать, что этот народ тщательно оберегает особые свойства своей души быть ни холодной, ни жаркой. А я хочу… зажечь в них жар и заставить прийти к Тебе».
   Существует лишь один способ противостоять отцу Валенте – заставить японских посланников в Мадриде принять христианство! Как были крещены японские купцы в Мехико. Тогда епископы убедятся, что я говорю правду. Так же, как было в Мехико…
 
   Посланники наконец ступили на землю Европы. Они оказались в испанской Севилье, о существовании которой полтора года назад даже не слышали.
   Была ранняя осень. На залитых ласковым солнцем полях стояли белые домики, и среди них виднелись устремленные в безоблачное небо шпили соборов. По реке сновали суденышки, на берегу, в лучах солнца, пламенели цветы. Их аромат разносился по всему городу, на белых подоконниках в окнах домов стояли цветочные горшки, за резными воротами виднелись мощенные изразцами дворики, где стояли скульптуры и вазы с цветами. Стены домов были украшены ярко-синим орнаментом, в комнатах полумрак и непривычный запах.
   Это был первый испанский город, который они увидели. Огромный город потряс трех самураев – за всю свою жизнь они видели лишь призамковый город Его светлости и даже ни разу не побывали ни в Киото, ни в Эдо. В давние времена он был мавританским, но потом его отвоевали испанские христиане, рассказывал им Веласко. Посланники не представляли себе, где находится страна мавров и что сохранилось после них в этом городе. Они были потрясены роскошными дворцами, как, например, Алькасар, и растерянно молчали, подавленные грандиозностью соборов.
   Каждый день они были заняты с утра до вечера – не то что в Мехико. Благодаря содействию семьи Веласко, влиятельных уроженцев этого города, посланников в экипаже возили к алькальду, их приглашали знатные господа и высшее духовенство. Они мужественно терпели непонятный язык и непривычную еду.
   Однажды после полудня, когда они с колокольни огромного собора осматривали город, Веласко, указывая то на один шпиль, то на другой, объяснял: вон церковь Святого Стефана, вон собор Святого Петра, и вдруг заметил иронически:
   – Да, это Испания, о которой столько говорят в Японии, – и громко рассмеялся. – Во время своего путешествия вы увидели, сколь огромен мир, и можно смело утверждать, что в этом огромном мире самая богатая страна – Испания… Теперь вы здесь. В стране южных варваров.
   Тародзаэмон Танака стоял скрестив руки и, чтобы не выдать своего потрясения, смотрел в землю. Лишь Кюскэ Ниси, достав кисть и бумагу, старательно записывал названия дворцов и соборов.
   – Но самый большой город, с которым не может сравниться даже Севилья, – это столица Испании, Мадрид. Там вы встретитесь с королем Испании.
   Веласко понимал, какая робость охватывает Танаку и Самурая. Для них, людей незнатных, хотя и именуемых посланниками, встреча с королем такой могущественной державы – слишком большая честь.
   – Но существует человек, перед которым становится на колени даже король. Вам это известно?
   Трое посланников молчали.
   – Это король христиан, которого именуют Его Святейшеством Папой. Попытаюсь объяснить на примере Японии: предположим, найфу – король Японии, тогда императора можно было бы, пожалуй, именовать Папой. Но Папа обладает несравненно большей властью, чем японский император. Однако даже сам Папа… всего лишь слуга. – Веласко с улыбкой посмотрел на посланников. – Вы, я думаю, и сами догадываетесь, о Ком идет речь… Его образ вы видели повсюду в Новой Испании. Да и не только в Новой Испании. Не только в самой Испании. Во всех странах Европы Ему поклоняются, падают перед Ним ниц, возносят Ему молитвы…
   В воскресенье Веласко совершенно преднамеренно привел трех посланников в собор Святого Франциска. В тот день епископ Лерма служил торжественную мессу специально для них. С самого утра по мощеной мостовой один за другим следовали экипажи, направляясь в собор. Разодетая знать и купцы заполнили нефы, золоченые фигуры святых освещало множество свечей, звучала органная музыка. С украшенной орнаментом кафедры епископ Лерма благословил собравшихся и провозгласил:
   – Сегодня к мессе вместе с уроженцем Севильи отцом Веласко пришли посланники из далекой Японии, они преодолели бурный океан. Сегодня мы помолимся за японских посланников и весь японский народ. Наши предки построили в языческих землях множество храмов и превратили их в Божьи страны, помолимся же, чтобы настал день, когда и в стране посланников восславят Господа нашего…
   Верующие встали на колени, и хор запел:
 
Sanctus, sanctus, sanctus
Dominus Deus Sabaoth
Pleni sunt coeli et terra gloria tua [ 32].
 
   Веласко прикрыл лицо руками и дал волю чувствам:
   «О Япония! О Япония! – Этот возглас вырвался из глубины его сердца. – Услышь мой голос. О Япония! О Япония! Сколько бы ты ни пренебрегала Словом Божьим, сколько бы ни губила наших миссионеров, сколько бы ни проливала крови верующих, однажды ты все равно пойдешь за Господом. – Опустив голову, он стал молиться: – Господи, во имя Японии… дай мне силы победить. Дай мне силы одолеть отца Валенте».
   Служба окончилась, взволнованные люди окружили японцев, и толпа стремительным потоком вынесла их из собора. Испанцы хлопали по плечам растерявшихся японцев, жали им руки и не расходились до тех пор, пока епископ Лерма не увел Веласко и посланников в подземелье собора.
   – Итак, сын мой, – обеспокоенно обратился к Веласко епископ Лерма, когда они пришли в полутемный сырой зал, куда не проникали приветственные крики. – Церемонии окончены. Пора вернуться к действительности. Этот успех не должен тебя обольщать. Обстоятельства складываются неблагоприятно. Специально, чтобы выслушать тебя, в Мадриде соберутся епископы, но это не будет способствовать твоим планам, не надейся.
   – Я знаю, – кивнул Веласко, бросив взгляд на посланников. – Но ведь вы сами, Ваше преосвященство, возносили молитвы за посланников и весь японский народ. Вы выразили надежду, что однажды Япония станет страной, где восславят Господа!
   – Верно, я сказал «однажды». Но это не значит «сегодня». Даже сюда дошли слухи, что на протяжении двадцати лет в Японии преследуют миссионеров, казнят верующих.
   – Обстановка меняется, – быстро заговорил Веласко, прибегая к тем же доводам, что и в разговоре с архиепископом в Мехико. – Иначе зачем было бы Японии направлять посланников в Испанию?
   – Сын мой, иезуиты доносят, что обстановка, наоборот, становится все напряженней. Они утверждают также, что эти посланники всего лишь вассалы какого-то князя, а не официальные представители короля Японии… Мы не хотим, чтобы там лилась кровь наших миссионеров.
   – Распространение веры сродни сражению, я уверен в этом. Я миссионер, сражающийся с Японией. Миссионер – это солдат, готовый умереть за Господа. Святой Павел не жалел своей жизни, обращая в веру язычников. Распространять веру – это труднее, чем говорить о любви к Господу, уютно устроившись в монастыре и греясь на солнышке.
   – Ты прав. – От епископа не ускользнула издевка Веласко. – Я согласен, что распространение веры сродни сражению. Но ведь солдат обязан повиноваться своему полководцу! Это касается и тебя.
   – Бывает, что полководец слишком далеко от места сражения и ему не известна обстановка на поле боя.
   – Ты… – Епископ пристально посмотрел на Веласко. – Сын мой, ты слишком одержим своей идеей, остерегайся. Нельзя, чтобы одержимость надломила тебя.
   Веласко покраснел, но промолчал – епископ был прав, в течение всей его долгой жизни старшие много раз предупреждали его об этом.
   «Ну а что, если бы я не был так одержим? – подумал Веласко. – Что бы я делал в этой восточной стране? О Япония, чтобы сражаться с тобой, я… я должен быть одержимым».
   – Мы поедем отсюда в Мадрид. Я хочу обратиться с просьбой к архиепископу…
   – С какой?
   – С просьбой, чтобы король принял японских посланников…
   Епископ Лерма, с сожалением посмотрев на Веласко, протянул ему руку для поцелуя. Потом повторил огорченно:
   – Буду рад, если архиепископ поможет тебе… Но ты слишком одержим. Смотри не надорви свою душу.
   Толпа рассеялась, епископ Лерма скрылся в своих покоях, японцы вернулись в монастырь, и лишь Веласко остался в безлюдном соборе и упал на колени перед алтарем. В соборе было тихо и полутемно – лишь необычно окрашенный слабый свет проникал сквозь цветные витражи, на алтаре мерцали свечи, и Христос, воздев руку, взирал на него. Именно таким он был, когда говорил своим ученикам: «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари».
   «Господи, – молился Веласко, сложив руки и глядя Христу в глаза. – Ты повелел во все уголки мира нести истину. Я посвятил свою жизнь тому, чтобы нести Твое Слово, я отправился в Японию. Неужели ты отвернешься от этой страны?
   Ответь же мне, Господи! Японию хотят сейчас лишить Тебя. Твоя Церковь отворачивается от Японии. Епископы, архиепископы, кардиналы боятся ее, они не могут смириться с мыслью, что там и дальше будет литься кровь миссионеров, и хотят бросить на произвол судьбы оставшихся там верующих. Ответь мне, Господи. Должен ли и я подчиняться их приказу?
   Господи, прикажи мне бороться. Я одинок. Прикажи мне бороться с теми, кто мешает, кто завидует мне. Я не в силах покинуть Японию. Эта крохотная восточная страна – единственная для меня, и я должен покорить ее, неся ей истину».
   С его лба стекал пот, заливал глаза, но Веласко, подняв голову, неотрывно всматривался в лик Христа. Перед его мысленным взором проплывали лица японцев. Они насмехались над ним. Они были похожи на лица будд, которые он видел в святилище полутемного храма в Киото. Они словно шептали:
   «Япония не хочет, чтобы приезжали падре. Япония не хочет, чтобы строились церкви. Япония может прожить и без Иисуса. Япония…»
   «Иди, – послышалось вдруг Веласко. – Я посылаю вас как овец среди волков: будьте мудры как змеи и просты как голуби… И будете ненавидимы всеми за имя Мое, претерпевший же до конца спасется… Будьте мудры как змеи».
   Так сказал Иисус своим ученикам, посылая их к погибшим овцам дома Израилева. «Будьте мудры как змеи». Веласко, погрузив лицо в ладони, долго оставался недвижим. В этих словах содержалось то, что он должен делать. «Меня будут ненавидеть люди. Иезуиты. Севильские епископы. Но я поеду в Мадрид и на Соборе епископов буду бороться с иезуитами. Чтобы победить, я должен быть мудрым, как змея. Мое оружие – слово, мой главный довод – японцы, которых я привез. Епископы должны поверить, что мои слова – это слова японцев, мои желания – это желания японцев. А для этого…»
   Веласко вернулся в монастырь и прошел в комнату японцев. Посланники со слугами стояли на залитом солнцем балконе и смотрели на поток людей и экипажей, лившийся вокруг Хиральды [ 33] – гордости горожан. На Гвадалквивире скопилось множество судов, доносились громкие, бодрые голоса торговавших купцов.
   Увидев Веласко, слуги поклонились и тут же вышли. Веласко подошел к посланникам и, указав пальцем на суда, сновавшие вверх и вниз по реке, освещенной ласковыми лучами весеннего солнца, стал рассказывать, что отсюда отплывает множество судов в самые разные страны мира.
   – Через два дня мы отправляемся в Мадрид. Для встречи с королем Испании.
   – Для встречи с королем?.. Неужели это возможно?
   Голос Танаки дрожал от волнения. Радость посланников, которые ни разу даже со своим князем не встречались, от мысли, что они могут удостоиться такой чести, ширилась, как поток, разливающийся по иссохшей земле в половодье.
   – Должен сказать честно… Возникли непредвиденные осложнения… – После некоторого колебания он продолжал: – В Мадриде есть люди, не очень хорошо относящиеся к нам.
   Посланники переглянулись, ожидая объяснений. Пока он говорил, Танака сердито смотрел в одну точку, а Самурай по привычке хлопал глазами, оба не произнесли ни слова. Понять по их невозмутимым деревенским лицам, о чем они думают, было невозможно, и лишь молодой Ниси, в волнении скрестив руки, сжимал и разжимал кулаки. Видимо, они догадывались о разногласиях, возникших в Церкви, и о борьбе двух орденов за право распространения веры в Японии.
   – Это привело к тому, что мне придется выступить на Соборе. Там будет присутствовать высшее духовенство, которое должно решить, прав я или те, кто клевещет на меня. – Веласко умолк. Потом едва слышно пробормотал про себя: – Я обязан победить.
   Посланники не шелохнулись.
   – Мои враги утверждают, что в Японии повсеместно запрещено христианство, что послание Его светлости, в котором он приглашает падре, – уловка. Чтобы рассеять их сомнения… Хорошо, если бы кто-то из вас принял христианство, тогда…
   Лица Танаки и Самурая выразили полную растерянность. Веласко перешел в наступление.
   – Если это произойдет, духовенство поверит мне. И убедится, что обещание Его светлости прекратить гонения на христиан и благожелательно встретить падре – не пустые слова. В противном случае испанское духовенство прислушается к тем, кто утверждает, будто в Японии убивают христиан и преследуют падре.
   Самурай так на него посмотрел, что Веласко даже опешил, впервые увидев на его всегда покорном лице осуждение и даже возмущение.
   – Падре, – голос Самурая дрожал, – почему вы не сказали нам этого в Новой Испании? Ведь вы и там уже обо всем знали.
   – Я, честно говоря, не представлял себе, что дело примет такой оборот. Пока мы были в Новой Испании, иезуиты слали из Японии послание за посланием, стараясь помешать нашей миссии.
   – Я… – простонал Самурай, – не приму христианства.
   – Почему же?
   – Не люблю христианства.
   – Человек не может не любить того, чего он не знает.
   – Даже если бы я и постиг его, уверовать все равно не смог бы.
   – Не постигнув, уверовать невозможно.
   Лицо и шея Веласко все больше краснели. Это бывало всегда, когда его охватывала страсть проповедника. Сейчас он снова был миссионером, обращающим в истинную веру неразумных.
   – В Мехико японские купцы приняли христианство тоже не от чистого сердца, а только из корысти. Но и это хорошо. Тот, кто хоть единожды назвал имя Господа, приобщится к Нему.
   Веласко услышал голос, шептавший ему: «Что ты собираешься сделать? Ты хочешь крестить неверующих ради собственной выгоды? Это святотатственная дерзость. Крестив неверующих, ты побуждаешь Всевышнего взять на себя их грех».
   Веласко пытался отмахнуться от назойливого голоса. Он отгородился от него строками Священного Писания. Когда Иоанн рассердился, что неверующий именем Иисуса исцеляет больных, Иисус сказал ему: «Кто не против вас, тот за вас».
   Самурай упорно молчал. Он не отличался силой духа, но в такие минуты становился необыкновенно упрямым. Таким же точно был и характер крестьян из Ято. Танака по-прежнему неотрывно смотрел в одну точку. Что же касается Ниси, то он с трепетом ждал решения старших. Наконец Самурай, точно сдвинув неподъемный камень, произнес непреклонно:
   – Нет, не могу. Не могу стать христианином.
 
   После ухода Веласко посланники сели на стулья и долго не двигались с места. В открытое окно проникал шум толпы. В полдень Севилья ненадолго замирает. Послеобеденная сиеста.
   – Господин Сираиси, – начал Ниси, вопрошающе глядя на поникших Танаку и Самурая, – говорил, чтобы во время путешествия при непредвиденных обстоятельствах мы следовали указаниям Веласко.
   – Но, Ниси, – кашлянул Самурай, – не забывай, что с самого нашего отъезда из Японии и до сегодняшнего дня господин Веласко все время обманывает нас. Об этом говорил и Мацуки. Сначала он клялся, что стоит нам добраться до Новой Испании – и миссия наша будет выполнена, а когда мы прибыли туда, заявил, что, если не поедем в Испанию, окончательного ответа получить не сможем и, значит, миссию не выполним… Теперь же оказывается, что дела идут не так гладко, как он надеялся. И единственный выход – принять христианство. Я не верю в его искренность. Ты со мной не согласен, Ниси?
   Самурай говорил так откровенно и много впервые. Обычно каждое слово давалось ему с огромным трудом. Танака и Ниси долго молчали.
   – Но если мы не будем полагаться на господина Веласко, нам совсем ничего не удастся сделать.
   – На это он и рассчитывает. Единственное его стремление – пусть даже насильно, сделать из нас христиан.
   – Но мы можем стать христианами только для видимости, тогда в этом нет ничего страшного.
   – Видишь ли… – Самурай поднял голову и вздохнул. – Роду Хасэкура достались скудные земли в долине Ято, которые едва нас прокармливают. Но в эту долину, скрытую в горах, перенесен прах предков, прах моего отца. Я не могу один из всей семьи принять религию южных варваров, которая была неведома моим предкам, моему отцу.
   Сказав это, Самурай заморгал. Он с особой остротой почувствовал, что в его жилах течет кровь многих поколений рода Хасэкура, – он не может отрешиться от их обычаев.
   – К тому же, – продолжал Самурай, – не нужно забывать о словах, сказанных Мацуки в Мехико. Веласко слишком одержим своей идеей. Мы не должны, потакая его одержимости, принимать христианство. Ты это помнишь, Ниси?
   – Помню. Помню, но все же… – Ниси нерешительно и испуганно переводил глаза с Танаки на Самурая. – Совет старейшин считает, что будущее Японии не война, а торговля со странами южных варваров и Индией. Старейшинам прекрасно известно, что торговля со странами южных варваров невозможна, если будет преследоваться христианство. Значит, мы можем смело принять христианство, что послужит успешному выполнению нашей миссии…
   – Ты готов принять христианство? – спросил наконец Танака.
   – Не знаю. Я об этом хорошенько подумаю по дороге в Мадрид. Но во время нашего путешествия я понял, как бескраен мир. Понял, насколько богаче, могущественнее Японии страны южных варваров. Я решил изучать их язык. И думаю, нам не следует отворачиваться от христианского учения, в которое верят в самых разных уголках этого обширного мира.
   Самурай снова позавидовал молодой беспечности Ниси. В отличие от него и Танаки, он без всякого насилия над собой наслаждается путешествием, впитывает в себя все новое и удивительное.
   Хотя Самурай решил полностью отдаться во власть уготованной ему новой судьбы, узы, связывавшие его с Ято и семьей, мешали ему – так и улитка не может покинуть свою раковину в минуту опасности.
   – А как вы считаете? – точно ища спасения, обратился Самурай к сидевшему скрестив руки Танаке. Он всегда принимал эту позу в трудную минуту. Глядя на его толстые руки и могучие плечи, Самурай почувствовал, что в жилах Танаки течет такая же, как у него, кровь самурая низкого звания мэсидаси. Такая же, как у тех, кто свято хранит обычаи, завещанные предками.
   – Я тоже не люблю христиан. – Танака тихо вздохнул. – Но, Хасэкура, я взял на себя эту миссию не потому, что получил указания Совета старейшин. А ради того, чтобы нам вернули старые владения в Нихоммацу. Только желание вернуть эти земли вынудило меня отправиться в непривычное морское путешествие, сносить жару чужих стран, есть пищу, которую и в рот-то нельзя взять…
   Все это можно было сказать и о Самурае. Если господин Сираиси и господин Исида говорили правду, то после возвращения из трудного путешествия семье Хасэкура должны в награду вернуть владения в Курокаве.
   – Если нам не вернут земли, – пробормотал Танака дрожащим голосом, – мне стыдно будет перед предками, перед моей семьей, я буду опозорен. Не люблю христиан. Но ради старых владений я готов есть землю.
   – Это послужит выполнению нашей миссии, – вмешался Ниси.
   – Мацуки говорил, чтобы мы не принимали христианство, – решительно покачал головой Самурай. – Правда, я не испытываю особой симпатии к Мацуки, но… нет, все равно не приму христианство…
 
   Теперь они направлялись в Мадрид. Их путь на этот раз пролегал не по залитой жарким солнцем пустыне, как в Новой Испании, а по плодородной андалусской равнине, перерезанной красновато-коричневыми холмами и оливковыми рощами.
   Холмы и оливковые рощи чередовались, как набегающие волны. Холмы временами были совсем красные, а листья олив, трепеща на ветру, сверкали серебром, как бесчисленные клинки. С приближением вечера земля быстро остывала.
   Здесь тоже, как в Новой Испании, время от времени попадались белые, точно обсыпанные солью, деревеньки. Иногда они казались приклеенными к крутым склонам. На некоторых холмах угрожающе возвышались старые крепости.
   Но когда оливковые рощи и красные земли кончились, до самого горизонта, выгибаясь дугой, потянулись поля. Далеко на горизонте виднелась маленькая игла, которая при приближении оказалась соборным шпилем. Он вонзался в голубое небо, утопая в нем.
   – Это и есть Европа, – с гордостью сказал Веласко, придерживая лошадь. – Земля требует труда. Символ труда – шпиль, устремленный в небо, к Господу.
   После выезда из Севильи он больше не заводил разговора о помощи, которую посланники должны оказать ему. И больше не настаивал на крещении. Но всю дорогу самоуверенно улыбался, считая это делом решенным. А посланники, как истинные дипломаты, боясь даже напоминания о крещении, сами не касались опасной темы.
   Когда река Тахо, текущая среди полей, изменила свой цвет на коричневый, они въехали в город Толедо. Здесь тоже высился шпиль огромного собора, воздвигнутого на холме; путники увидели его еще издалека. Когда вечернее солнце клонилось к золотистому горизонту, крест на соборе ярко засверкал. Взмокшие от жары японцы молча направились к собору по крутой дороге, вымощенной камнями, провожаемые любопытными взглядами множества людей.
   – Хапонесес! – крикнул кто-то из толпы, стоявшей вдоль дороги. – Ме э энконтрадо кон хапонесес антес! [ 34] – кричал добродушный кривозубый мужчина. Услыхав его возглас, Веласко удивленно придержал лошадь и заговорил с ним.
   – Этот человек, – объяснил Веласко посланникам, – утверждает, что когда-то давно он уже видел здесь японцев.
   – Японцев?..
   – Лет тридцать назад, говорит он, сюда прибыли, как и вы, с христианской миссией японские посланники с Кюсю, совсем дети – четырнадцати-пятнадцати лет. Вам об этом что-нибудь известно?
   Танака, Самурай и Ниси слышали об этом впервые. Они считали себя первыми японцами, попавшими в страну южных варваров. Но мужчина утверждал, что те японцы, тоже в сопровождении миссионера, лет тридцать назад побывали в Мадриде, в Толедо и даже удостоились приема у Его Святейшества Папы.