- Но я !..
   - Знаю, знаю. Ты должен притвориться шофером господина управляющего. Хорошенько притвориться. Ясно?
   - Ясно.
   - Завтра утром приедешь на машине сюда и оставишь костюм. Пока я тебе даю триста иен. В дальнейшем твой заработок будет зависеть от тебя самого.
   Попрощавшись с Кимом-сан и мужчиной в кожаной куртке, я отправился домой. Перешагивая через окоп, я сплюнул в мутную воду.
   «Сейчас бы хорошенькую бабенку», - вспомнил я слова, которые мы с Нагасимой часто повторяли, лежа на тюфяках и глядя в потолок.
   Но оказывается, такое желание посещает не только бедных студентов. Неужели и я на старости лет через сводников стану домогаться молодой танцовщицы? А впрочем, какое мне до этого дело. Мне нужно заработать, и нечего тут рассуждать.
   Около 10 часов вечера я сел в обшарпанный «даттосан», выехал с плаца и, как мне было велено, направился к «Хигасимиякодза» - театру, известному тем, что на его подмостках сразу после войны показывали голых танцовщиц и стриптиз.
   Мужчина с усиками, прохаживаясь взад-вперед, ожидал в условленном месте; он делал вид, будто читает газету, однако внимательно посматривал по сторонам. Его вид вызвал во мне и жалость и грусть одновременно.
   - Вы Камэта-сан?
   - Да. Вы оттуда?
   - Оттуда.
   - Ну, как говорится, ни пуха ни пера, - шепнул он сконфуженно. Потом вытащил из кармана безукоризненно чистый платок и высморкался.
   «Аккуратный человек, - подумал я. - Аккуратный и трусливый». Наверное, ни одного дня не пропустил на работе. К тому же порядочный отец порядочного семейства. По воскресеньям в кругу родных, лежа на диване, слушает радио, читает детям нотации, вечером выпивает бутылку хорошего вина.
   Но этот аккуратный трусливый человек однажды в компании молодых работников своего отдела оказался в театре и... Танцовщица не станет возиться с пятидесятилетним мужчиной, если тот не управляющий и не директор. Представляю, с какой завистью он смотрит на своего управляющего...
   После университета я тоже стану начальником отдела какой-нибудь фабрики или завода. Жизнь мне представилась никчемной и гадкой.
   - Вызвать ее?
   - Да, прошу вас.
   - Как ее имя?
   - Инэта-сан.
   На лестнице и в коридоре никого не было. Сверху слышались звуки трубы. Перед дверью с табличкой: «Посторонним вход воспрещен» - юноша в желтой рубахе листал ноты.
   - Простите, можно позвать Инэта-сан?
   - Зачем она вам понадобилась?
   Я дал ему пять американских сигарет, которые получил от Ким-сана, и юноша, кивнув, отворил дверь.
   - Инэта-сан, к вам гость!
   В глубине зала двигалось множество голых тел: несколько танцовщиц, стоя у стола, ели лапшу; другие, в красных прозрачных юбках, курили, разговаривая между собой. Одна из женщин отделилась от тех, что были в красных юбках, и, почесывая белый зад, направилась ко мне.
   - Слушаю вас.
   - Господин управляющий... - начал я.
   - Управляющий?
   - Да, управляющий господин Камэта-сан приглашает вас отобедать. Он ждет вас внизу.
   Перестав чесать зад, девица широко раскрыла накрашенные глаза.
   - Дедушка управляющий... - глядя на ее свинячье, ничего не выражающее лицо, я вспомнил улыбку Мицу. - Он в самом деле управляющий?
   - Да, он мой начальник.
   - Я сейчас выйду.
   Подмигнув самому себе, я с довольной улыбкой спустился по лестнице.
   Господин Камэта нетерпеливо топтался у входа, будто у него замерзли ноги.
   - Ну как?
   - Все в порядке. Только не забывайте, что вы управляющий.
   Я вывел из-за угла машину, посадил в нее Камэту-сан, смешавшегося при появлении Инэта, которая успела накинуть дешевый зеленый плащ. Жуя резинку, девушка что-то мурлыкала себе под нос.
   - Куда прикажете ехать, господин управляющий? - спросил я.
   - М-м-м... - промычал Камэта-сан, словно страдал запором. Больше он ничего не смог из себя выдавить. Кажется, придется мне брать это дело в свои руки.
   - В гостиницах «Синкё» и «Цукидзи» сейчас полно народу. К тому же вас могут там увидеть. Я думаю, это не подойдет.
   - М-м-м...
   - Вот если в «Синдзуку»... - Я обернулся к девушке. - Господину управляющему часто приходится бывать в «Синкё» и «Цукидзи» - деловые свидания и прочее, а в «Синдзуку» он бывает редко. Там его никто не знает.
   - Но «Синдзуку»... это...
   - Конечно, это не очень шикарная гостиница. Но господин управляющий нас учит бережливости и сам придерживается этого правила.
   - Вы шофер господина Камэты?
   - Да, и одновременно секретарь.
   Я настолько вошел в роль, что и сам уже верил в свою ложь. Но, увидев в зеркале лицо господина Камэты, неловко сидящего возле танцовщицы, я вернулся к действительности: «Ему нужно выпить, может, осмелеет».
   Я остановил машину возле павильона «Мусасино».
   Отсюда к вокзалу тянулись, тесно прижавшись друг к другу, закусочные, похожие на спичечные коробки. По улице разносился запах масла, жареной дичи; официантки громко зазывали посетителей.
   - Здесь тоже можно неплохо провести время, господин управляющий.
   Когда Камэта вышел из машины, я слегка подтолкнул его: мол, давай, не теряйся, но он пошатнулся и чуть не упал.
   - Стоит ли тратиться в таком месте? - озабоченно шепнул он.
   - Что вы! Да здесь и ста пятидесяти иен хватит.
   Сам я пошел в другую закусочную и заказал жареного китового мяса. Потом уселся в машине и, позевывая, стал посматривать по сторонам, ожидая своих уважаемых клиентов. Вскоре прибежала Инэта.
   - Беда! Ваш начальник совсем окосел!
   - Это плохо, черт подери.
   Такой оборот дела меня не устраивал. Я должен был во что бы то ни стало выполнить задание человека в кожаной куртке. Когда мне еще подвезет, как сегодня?
   - Вот что, дорогая, я хочу с вами поговорить. Мой начальник потерял голову из-за вас. Будьте с ним поласковей...
   - Поласковей?
   Девушка вскинула на меня искусно удлиненные ресницы и захохотала. На щеках у нее появились ямочки.
   - Так вы ничего не знаете, молодой человек?
   - А что я должен знать?
   - Вот глупый! Разве Ким-сан ничего вам не говорил?
   - Ким-сан? При чем тут Ким-сан?
   Девушка снова рассмеялась.
   То, что она мне рассказала, по правде говоря, не было для меня неожиданностью; я догадывался, что между Кимом-сан, человеком в кожаной куртке и этой девицей есть какая-то связь, но не думал, что дело у них поставлено так солидно. Самим девушкам и неудобно, и трудно искать клиентов. Но если такому простофиле, как господин Камэта, подкинуть сводника, он перестает бояться обмана и выложит денежки.
   - Господин Камэта идет! - воскликнула танцовщица.
   Камэта был навеселе, а усики его были мокры от саке.
   Танцовщица искоса взглянула на меня.
   - Ну, пора ехать, пока господин управляющий не очухался.
   - Правильно, - бодро сказал Камэта-сан. - Давай жми, шофер, не то, черт подери, я завтра выгоню тебя с работы.
   Нажимая на педали, я снова попытался представить себе Камэту в семейном кругу. Вот он в конце недели возвращается с фабрики домой. (Скорее всего, он живет за городом.) На веранде сохнут детские трусики и майки. Камэта-сан помогает жене убирать квартиру и в воскресенье весь день лежит на диване, слушая радио. А в понедельник утром, как всегда аккуратный и сдержанный, Камэта-сан является в свой отдел.
   В квартале Тидагэдани, в квартале гостиниц и отелей, по которому мы сейчас ехали, было совсем тихо. Крысы, ослепленные светом автомобильных фар, быстро улепетывали за мусорные ящики и некрашеные заборы. Танцовщица, с задумчивым видом прислонившись к окну, пела:
   Женщина, которую я бросил, Где она,
   С кем она сейчас?
   Все никак не позабуду глаз
   Женщины, которую я бросил.
   До сих пор тревожит сны мои
   Взгляд их, неподвижный взгляд змеи. 4
   - Что это за песня?
   - Как, вы не знаете? Это же песенка Минэ.
   - М-м-м...
   Так переговаривались у меня за спиной Камэта-сан и танцовщица.
   Десять минут спустя через ворота, на которых еще не были зажжены фонарики, они вошли в полутемный двор гостиницы...
    ***
   Через ворота, на которых еще не были зажжены фонарики, мы вошли в полутемный двор гостиницы. Я тихо открыл дверь и пропустил Мицу вперед. В прихожей стояли две пары ботинок: давно не чищенные, на толстой подошве - мужские и чистые, со сбитыми каблуками - женские. Появилась горничная, неприветливая, с худым лицом. Она спросила, нужна ли нам комната на время или на ночь. Получив ответ, женщина знаком пригласила следовать за собой. Мы поднялись на второй этаж. В комнате сильно пахло уборной, которая, очевидно, находилась за стеной.
   Горничная ушла, оставив нас наедине.
   На низеньком столике стоял остывший чайник и блюдца с чашками. Мицу сидела неподвижно, положив руки на колени и опустив глаза. Я, чтобы рассеять неловкость, громко зевнул, разглядывая обертку из-под шоколада, лежавшую на блюдце. На обертке было написано: «„Монако" особенно вкусен, когда его едят вдвоем».
   На серой стене кто-то раздавил комара, оставив засохшие крылышки, отпечатки пальцев.
   Окошко было заколочено досками, чтобы не подглядывали с улицы. В углу лежало одеяло и стоял кувшин.
   Через щель между досками я посмотрел на улицу. Там моросил дождь. Низенькая женщина с зонтиком в руке тяжело поднималась вверх по улице, в том самом месте, где мы с Мицу поссорились неделю назад. По мокрому запасному пути медленно тянулся состав, направлявшийся в депо, и железнодорожник в плаще махал фонарем - наверное, сигналил машинисту.
   - Иди ко мне, - я хотел сказать это непринужденно, а получилось слишком громко, к тому же голос почему-то сорвался. - Ну иди. Разве ты не видишь, как мне тоскливо? - я знал, чем на нее подействовать. Старый хиромант тогда в кабачке, наговорив много чепухи, все-таки сказал правду: Мицу была слишком жалостлива и доверчива - благодаря тому, что долго жила в деревне среди простых людей, либо потому, что смотрела фильмы и читала журнал «Звезды экрана». Так или иначе, но сегодня, прикинувшись расстроенным, больным и несчастным, я без особого труда притащил ее в эту гостиницу.
   - Зачем ты заставляешь меня страдать? - уткнувшись в подушку, я едва сдерживал смех.
   Взяв Мицу за руку, я с силой потянул ее к себе и, обнимая, стал расстегивать на ее груди дешевую кофточку. Мицу обеими ладонями закрыла лицо.
   И тут на запястье ее правой руки я увидел темно-красное пятно величиной с мелкую монету. Нет, это была не родинка, приносящая счастье; это было странное пятно, которое вызывало неприятное чувство.
   - Что это у тебя на запястье?
   - Не знаю. Появилось полгода назад.
   - А врачам ты показывала?
   - Нет. Зачем? Ведь оно не болит и даже не чешется.
   Под кофточкой у нее была старенькая мужская рубашка, а под ней - неоформившиеся груди с маленькими сосками.
   - Не смотрите так, мне стыдно...
   - Ну и дурочка. А ты действительно надела эту железку, - сняв с Мицу рубашку, я увидел между ее грудей тот самый крестик, который она купила у старика в прошлое воскресенье. Только вместо цепочки был шелковый шнурок. - Выкинь ты эту дрянь,- я разорвал шнурок и бросил его в сторону вместе с крестиком.
   Когда я стал ее целовать, на переносице у Мицу появилась морщинка.
   - Ой! Больно!..
   - Не крутись и не кричи! Расслабься, дурочка.
   ...Кончилось это неожиданно быстро. К горлу подступила тошнота, и все вокруг стало отвратительным и грязным: серая стена со следами раздавленного комара и пальцев... толстое шерстяное одеяло... кувшин в углу... и она... жирная, ленивая корова... грязные груди, которые я только что целовал, приплюснутый нос, волосы, прилипшие к потному лбу. Темно-красное пятно на запястье... У, неряха!.. Сигарета была горькой и невкусной. За окном по-прежнему моросил дождь, небо было серым, как грязная вата, а под ним лежали серые дома. Где-то там, за этими мокрыми крышами, контора Кима-сан. Он сейчас, наверное, сидит в прихожей, задрав ноги на стол, а где-то в другом конце Токио по грязному тротуару с зонтиком в руке спешит домой аккуратный Камэта-сан... О, как все гадко. Как гадко!
   - Ёсиока-сан!
   - Ну!
   - Значит, вы в первый раз?
   - Заткнись!
   - Теперь вам не тоскливо, теперь вы...
   - Ты можешь помолчать?..
   Я медленно натянул затвердевшие от пота и грязи носки, надел пиджак.
   По пути к станции я молчал, а Мицу, как послушная собачонка, плелась за мной и все пыталась заговорить. Я едва сдерживался, чтобы не обругать ее, - так невыносимо противна она мне была.
   На станции железнодорожник в мегафон просил пассажиров отойти от края платформы. Не оглядываясь на Мицу, я врезался в толпу пассажиров и кинулся к двери остановившегося поезда.
   - А где мы встретимся в следующий раз?.. - раздалось у меня за спиной, но дверь захлопнулась, и я не услышал, что она еще говорила.
   «Кто с тобой станет встречаться? Видеть тебя больше не хочу! Дура! Кретинка! Ты мне нужна не больше, чем эти люди, которым я сейчас наступаю на ноги, которых расталкиваю локтями и плечами. И любой из них мне безразличен, так же как ты», - так я думал, может быть желая оправдаться перед собой.
   Электричка тронулась. Мицу с напряженным лицом пошла рядом с дверью, а потом побежала. Я отвернулся.
   Колеса стучали на стыках. Я вспомнил песню танцовщицы:
   Женщина, которую я бросил, Где она,
   С кем она сейчас?

Пятна на запястье (1)

   Стенные часы в цехе фасовки показали семь.
   - Ох, устала, - Ёкояма Ёсико, потягиваясь и прикрывая ладонью зевок, встала из-за стола. - Хватит работать.
   Цех фасовки помещался в небольшом дощатом сарае. Сбросив в ящик остатки лекарства, Ёко сняла с плитки чайник.
   - А ты остаешься?
   Мицу кивнула, принимая чашку из рук Ёко.
   - Что случилось? Последнее время ты стала часто оставаться на ночь.
   - Ничего. Не беспокойся.
   - Но если ты придешь поздно, вода в ванной остынет и ты снова не вымоешься. Кстати, сегодня Тагути-сан снова был чем-то недоволен. Жаловался на тебя...
   - Что?
   - Да ты меня не слушаешь. Я говорю, что вчера ночью ты ушла домой, не прикрыв как следует дверь, и Тагути-сан ругался из-за этого.
   Ёко повесила свой измазанный лекарствами передник на стену и, потирая правой рукой плечо, сказала:
   - Ну, делай как знаешь... А я пошла домой.
   - Я тебя не держу.
   - Пока.
   - До свидания.
   Ёко вышла, и Мицу осталась одна в тишине прохладного цеха. За стеной шуршал ветер, гудели телеграфные провода, глухо шумели деревья. Хотя до Токио было всего двадцать минут езды на электричке, здесь еще сохранились кое-где кленовые леса.
   Эти леса и крестьянские дома, крытые камышом, уцелели даже после опустошительной бомбардировки весной 1945 года. От железнодорожной станции в сторону леса тянулась небольшая торговая улочка. На ней, как и до войны, были лавка, где продавались жареные побеги бамбука, парикмахерская, магазин электротоваров, который держал местный помещик. За улицей начинались поля лука. Почва здесь была черноземная, плодородная, и лук давал хорошие урожаи. В середине лукового поля и находилось небольшое четырехугольное здание - фармацевтическая фабрика, на которой работала Мицу. После войны супруги Вакабаяси основали здесь мыловаренное производство, сырьем для которого служил рыбий жир. Мыло это плохо мылилось, противно пахло, но в те времена и такой товар пользовался спросом; фабрика быстро пошла в гору. Супруги наняли нескольких рабочих, затем еще, расширили производство. Издавна это местечко славилось знаменитым лекарством «Акатан» - народным средством против кожных заболеваний. Многие здешние умельцы знали рецепт его приготовления, и предприимчивые супруги Вакабаяси, не преминувшие воспользоваться этим, наряду с мылом стали изготовлять «Акатан».
   В цехе фасовки работали четверо мужчин. Мицу и Еко время от времени помогали им расфасовывать и упаковывать товар. Обычно они чистили спиртом банки из-под лекарств и складывали их в ящики. Ночью на фабрике фасовали мыло.
   До сих пор Мицу оставалась на ночь, только если ее просили. Обычно же, поужинав в цехе, она скорее бежала домой и, приняв ванну, бродила вместе с Ёко по улицам или же листала модные журналы в книжной лавке.
   Но с того дня она уже пятый раз работала ночью. Пять ночей - это лишних пятьсот иен, которые она получит двадцатого числа. Чтобы заработать тысячу иен, нужно отработать еще пять ночей.
   Тысяча иен! Это...
   Неделю назад, на другой день после второго свидания со студентом, она видела в витрине ателье мод желтый жакет. Не дешевую кофточку, которую она купила в привокзальном киоске, а жакет, в котором ходят звезды Такаминэ Хидэко или Суги Ёко. Легкий, как пух, и словно тающий в руках, этот жакет раньше ей и во сне бы не приснился. Но теперь она решила, что купит его, чего бы ей это ни стоило. Еще она видела мужские носки. Их тоже нужно купить. Ведь у него такие дырявые! В тот день в гостинице, снимая носки, он почесывал ноги и говорил:
   - Я к этому привык. Подумаешь, дырки. Спустил носок пониже - и ничего не видно.
   Если на следующем свидании подарить ему три пары носков, как он обрадуется! Мицу счастливо рассмеялась.
   «На этот раз поеду к нему домой, постираю кое-что, заштопаю носки».
   Она представила, как стирает в светлой, залитой солнцем комнатке студента. Совсем как в фильме, который Мицу смотрела месяца три назад. Там девушка тоже стирала студенту рубашки.
   «Я буду стирать целыми днями, лишь бы он мог заниматься, ни о чем не заботясь».
   Перед ней снова промелькнули сцены из фильма, и Мицу глубоко вздохнула.
   - О чем ты там размечталась? Эй, очнись! В окошко стучали.
   Это был Тагути, рабочий цеха. Он с семьей жил при фабрике и поэтому по совместительству был сторожем.
   - Разве не знаешь, что оставаться на фабрике после восьми запрещено?
   Тагути всегда был строг с Мицу и Ёко.
   - Но, Тагути-сан...
   - Ничего не хочу слышать. Вчера ты ушла, не закрыв цеха, сегодня опять осталась на ночь. Если что-нибудь пропадет, кто будет отвечать? Ты, что ли?
   Тагути любил читать длинные нотации. Он мог говорить без конца, словно резину жевал.
   «Какой этот Тагути противный».
   Ёко, услыхав шаги Мицу в коридоре, отворила дверь. Комната, которую они снимали в доме господина Синто, обучавшего играть на флейте местных школьников, находилась на втором этаже. Раньше в этой комнате была кладовка, поэтому выходила она на север, и даже в ясные дни солнце туда не заглядывало.
   Лежа в постели, Ёко жевала засахаренную сою и листала журнал «Звезды экрана». Она была поклонницей Исихамы. Над ее кроватью висело множество фотографий этого актера. Однажды Ёко даже письмо ему написала.
   «Исихама-сан, - писала она, слюнявя химический карандаш, - как вы живете? Я живу хорошо и работаю хорошо. Я смотрю все картины, в которых вы играете. Работаю на фармацевтической фабрике... Я...» - и т. д.
   Ёко написала правду. Она действительно видела все кинофильмы с участием Исихамы. Иногда для этого ей приходилось ездить в другие районы города. Причем каждый фильм с Исихамой она смотрела два-три раза. Бросив письмо в почтовый ящик напротив фабрики, Ёко долго ждала ответа. Но артист так и не написал ей.
   - Ты не забыла запереть дверь? - спросила Ёко, опустив журнал на одеяло.
   - Пришел Тагути-сан и опять выругал меня.
   - Вот противный. Говорят, он бабник.
   Девушки не любили Тагути. Во-первых, он не скрывал своего к ним плохого отношения; во-вторых, был ужасный сплетник и даже про них распускал сплетни среди мужчин. Обычно, оставаясь вдвоем, девушки подолгу обсуждали Тагути, ругали его, возмущались, но сейчас Мицу не слушала подругу, начавшую обычный разговор. Она вспоминала тот день, когда с серого, как грязная вата, неба падал дождь... Мокрую улицу... мокрые окна гостиницы... тусклый, едва сочившийся сквозь пелену дождя свет Сибуя... женщину, с трудом поднимавшуюся по скользкому склону...
   День был тоскливый и вообще такой ужасный.
   Она не хотела, чтобы это повторилось... Ей было так больно. Если бы Ёсиока-сан любил ее без этого. Но он расстроился, когда Мицу отказала ему, и сказал, что без этого любви не бывает. А Мицу не знала, куда деваться, когда он говорил это. С детства у нее разрывалось сердце при виде несчастного или даже огорченного человека, особенно если причиной огорчения была она. Так было и в ту ночь в гостинице, на мокром от дождя склоне. Ей было больно. Но ради Ёсиоки она это вытерпела.
   Никогда между ней и Ёко не было никаких секретов, но сейчас Мицу не решалась открыть подруге свою тайну: ей было стыдно.
   - Я хочу спать, Ёко.
   - Ну спи.
   Мицу хотелось думать о чем-нибудь радостном, светлом, и она стала думать о желтом жакете. Еще пять дней - и она в этом красивом жакете пойдет на свидание. И куда ее ни поведет Ёсиока, теперь она не будет стесняться.
   Прошла неделя, а Ёсиока не давал о себе знать. Каждый день она с трепетом ждала письма или открытки, но ничего не было. Возвращаясь с работы, Мицу не могла идти спокойно, она все прибавляла шаг и наконец пускалась бегом. Тяжело дыша, она открывала входную дверь и сразу же смотрела в угол коридора, где на столике хозяин обычно оставлял почту для девушек.
   Прошло еще две недели. Но тусклый свет, проникающий через немытое окошко, освещал лишь пыльные ступеньки лестницы.
   «Сегодня нет, но завтра будет, обязательно будет... - Мицу прижимала крестик к груди. - Завтра... завтра...»
   А назавтра она снова прижимала к груди крестик и надеялась на следующее завтра.
   Талисман, который она носила до этого крестика и потеряла, был куплен еще дома, в Кавакоси.
   Кавакоси... Родина... С давних пор там была гостиница для проезжих самураев... Шла оживленная торговля... Хорошо там жилось... Там и бомбежек не было в войну...Но Мицу не хотела ехать домой. Без нее и отцу и мачехе лучше.
   Мицу была единственным ребенком у отца, когда в дом пришла мачеха с тремя своими детьми. Она была неплохой женщиной, но Мицу сразу поняла, что присутствие падчерицы ей мешает. А Мицу всегда было тяжело, если она кому-нибудь мешала. Поэтому она ушла из дому и теперь жила одна среди чужих людей.
   Настало воскресенье. Обычно в этот день Мицу и Ёко после обеда отправлялись в кинотеатр «Минами-кадзэ», который находился за торговыми рядами. В этом единственном на их улице кинотеатре за сорок иен показывали два японских фильма и перед входом давали программки, напечатанные на желтой бумаге синей пачкающей краской. В зале плакали дети, мужчины как ни в чем не бывало курили, а из уборной тянуло вонью. Но девушки ничего этого не замечали. Жуя сушеные щупальца осьминогов, они отыскивали себе место и, усевшись, жадно впивались взглядом в экран, заключенный в позолоченную раму. Содержание фильма они обычно уже знали из журнала «Звезды экрана». Но какое удовольствие, затаив дыхание, увидеть все это воочию!
   Однако в то воскресенье девушки не пошли в «Минамикадзэ», они решили съездить в Сэйдзё, где жили знаменитые киноактеры Тадзаки Дюн, Цукиока Тиаки и знаменитые из знаменитых Мифунэ Тосио и Фудзида Сусуму. Там же находилась и крупнейшая киностудия.
   От станции Мусасино до Сэйдзё тянулась прямая асфальтированная дорога, с обеих сторон обсаженная вишнями. Проехав десять минут на электричке, они сошли на станции Сэйдзё. Девушкам показалось, что они попали в какую-то неведомую страну. Белоснежные коттеджи, утопающие в изумрудной зелени, чисто выметенные пешеходные дорожки. Как все это не походило на их грязную улочку с облезлыми бараками, крохотной лавочкой, торгующей жареными побегами бамбука, вонючими уборными! Из ворот одного дома, насвистывая, выехал на дорогом велосипеде юноша-европеец.
   Да, здесь живут Мифунэ Тосио и Цукиока Тиаки. Девушки переглянулись и глубоко вздохнули.
   - Вот это да!
   - Здорово!
   Гордые тем, что они дышат одним воздухом со знаменитыми артистами, девушки прохаживались по улице.
   Они читали таблички на воротах, и очень часто им попадались иностранные имена: Джеймс Дан, Луис Льюис... Из комнат доносился лай овчарок, звуки рояля...
   Девушки хотели спросить у прохожих, где дома их любимцев, но прохожие в этом районе были такие важные, что подружки даже подойти к ним не решились.
   Солнце уже клонилось к закату, облака на горизонте порозовели, а они все ходили и ходили по чистенькой улице, преисполненные священного трепета.
   Вдруг Ёко вскрикнула.
   - Что с тобой? Сердце? - бросилась к ней Мицу.
   - Нет. Посмотри! Посмотри...
   ...Да ведь это квартира Такаминэ Хидэко.
   Ёко с побледневшим лицом остановилась возле дома. На воротах было написано: «Такаминэ Хидэко», а рядом в скобках стояло: «Хираяма». Такова была настоящая фамилия актрисы. Как постоянные читательницы «Звезд экрана», девушки, впрочем, знали и не такие подробности.
   - Неужели это ее дом?
   - Конечно. Читай.
   Дом не представлял собой ничего особенного; обыкновенный японский дом, правда, перед окнами по золоченой ограде вились вьюнки, а за оградой цвели розы.
   В доме было тихо - наверное, там никого не было. Остолбеневшая Ёко осматривала все вокруг и вдруг нерешительно подошла к ящику для продуктов, который висел у ворот, и открыла его.
   - Что ты делаешь? - удивилась Мицу.
   Но Ёко уже вытащила пустую бутылку из-под молока.
   - Ты с ума сошла! Тебя увидят!
   - Ничего. Кому нужна пустая бутылка? А ведь, может быть, сегодня утром сама Такаминэ Хидэко пила из нее. Я возьму эту бутылку на память. А ты не хочешь тоже что-нибудь взять? - И Ёко стала собирать камушки в саду - вдруг артистка ступала на них?