– Дело в Саре, – с вернувшейся агрессивностью объявил Лейзенби. – Она должна думать о Саре.
Компания разошлась довольно рано. Лейзенби должен был вернуться в Лондон к назначенной на утро деловой встрече, Расселу предстояла ранняя операция, Маркби ушел вместе с ними. Оставшиеся устали, увяли.
– Я совсем выдохся, – признался Эллиот, и, похоже, все прочие чувствовали то же самое. Мередит пожелала присутствующим доброй ночи и отправилась спать.
Спальня оказалась очаровательной. Неизвестно, сама ли Ева потрудилась обставить дом или наняла известного дизайнера, растолковав ему, чего хочет. Скорее последнее. В таком случае он в целом неплохо справился, хотя Мередит предпочитала видеть старые вещи старыми. Однако, судя по описанию Алана Маркби, старый ректорий был не очень-то привлекательным и уютным. Естественно, новым владельцам хотелось его оживить, приукрасить. Интересно, чем Роберт зарабатывал на жизнь. Она этого не успела узнать.
Мередит уже приготовилась лечь в постель, как в дверь постучали.
– Мерри! Не спишь?
– Нет, конечно. Входи. – Она вновь затянула развязанный пояс халата, пошла к двери, открыла.
На пороге стояла Сара. Вид у нее был потерянный.
– Можно зайти, потрепаться?
– Давай, – покорно позволила Мередит.
Сара нерешительно шагнула в комнату, на минуту остановилась, как бы собираясь с мыслями. В хлопчатобумажной ночной рубашке с крупным изображением Снупи[12], в пушистых нейлоновых розовых тапках, с сияющим чисто вымытым личиком, она выглядела на четырнадцать лет, ни на день старше. Потом, видимо, набралась храбрости, плюхнулась в плетеное кресло возле туалетного столика, сбросила тапочки, подобрала под себя ноги.
– Хорошо, – сказала Мередит, сев на неудобный стул у того самого столика. – Давай, сыпь горох.
Сара не усмехнулась в ответ. Нервно прикусила нижнюю губу, уставилась на крестную огромными задумчивыми голубыми глазами.
– Что ты скажешь о Питере Расселе, Мерри?
Мередит, ожидая такого вопроса, но только насчет Джонатана Лейзенби, заморгала.
– По-моему, человек симпатичный. Довольно старомодный семейный врач.
– Очень сильно интересуется мамой.
– Правда? – Мередит постаралась не выдать изумления. – Что ж, тогда я бы сказала, пусть дело идет своим чередом, и не вмешивалась, если ты это имеешь в виду. Почти весь вред в этом мире приносят благие намерения.
– Маме с ним было бы хорошо, – заявила Сара, сцепив руки. – Ей не везло с мужчинами.
«В самом деле? Я этого не замечала», – безжалостно подумала Мередит, чувствуя сонливость и нежелание продолжать неприятный разговор.
– Мужчины, с которыми она была счастлива, умерли. Роберт был жутко милый. Даже не возражал, когда его называли «мистер Оуэнс». Маму ни разу никто не назвал «миссис Фримен». Наверно, потому, что она прославилась под своим собственным именем. Только не каждому мужчине нравится выступать под жениной фамилией, будто он какой-нибудь придаток к жене. Роберт не сердился. Считал это даже забавным.
– Он весьма преуспел в своей области, – заметила Мередит. – У него не было повода для недовольства и возражений. Если б он сам не добился успеха, можно было бы побеспокоиться.
Сара обдумала замечание.
– А папа… Очень жалко, что я его мало знаю. Мне было восемь лет, когда они расстались. Пробую вспомнить лицо, а оно расплывается. У мамы есть какие-то старые фотографии, но они для меня нереальные. То есть я на них толстый младенец в бархате с лентой Алисы[13], даже не верится, что это я. Все чужое, незнакомое.
Мередит встала, прошла к окну, повернувшись спиной к своей крестнице. Шторы были неплотно задернуты, между ними виднелись звезды и луна. Луна скрылась за облаками, опять появилась и снова исчезла. Ее проблема не в том, чтобы вспомнить Майка, а в том, чтобы его забыть. Возможно, не надо было приезжать. Дочь Майка что-то бормотала у нее за спиной, слова просачивались в уши. Мередит почти боялась на нее оглянуться.
– Они снова сойтись собирались… – Тоненький голосок Сары врезался в сознание. – Мама мне рассказывала. Все обсудили, хотели еще раз попробовать.
– Ну да, – глухо выдавила Мередит.
– И ничего не вышло, потому что папу убили. Ужас. Вообще ни за что.
– Помню, – сказала Мередит.
Разве можно забыть? Ева в то время рвалась в Голливуд, вместе с Майком уехала в Калифорнию, где он стал сценаристом. Голливуд вскружил Еве голову – не ей первой. Она радостно увлекалась компаниями и вечеринками, погрузилась в интриги, заводила случайные мимолетные знакомства. Семейная жизнь неизбежно распалась. Неизвестно, то ли сам факт ухода Майка подействовал на Еву, как вылитое на голову ведро холодной воды, то ли просто гордость была задета, но она решительно намерилась его вернуть. Они с ним, каждый со своей стороны, работали над одним и тем же фильмом. Мередит помнит письмо Евы: «Мы с Майком так часто общаемся, что развод кажется глупым, тем более что он безумно любит Сару. Поэтому пообедаем вместе, все обсудим как следует и посмотрим, не сможем ли снова жить вместе. По-моему, со временем жизнь наладится».
Примирения так и не состоялось. В ход событий вмешалось насилие, ненужное и непредвиденное. Как-то вечером Майк вернулся в собственную квартиру, застав там наркомана-подростка, шарившего в поисках денег или ценных вещей. Парень был вооружен и застрелил Майка. Просто так. Потом попытался продать револьвер, чтоб заплатить за дозу, это и привело к аресту и обвинению, хотя он все отрицал, утверждая, будто нашел оружие в мусорном баке. Его уже судили за проникновение со взломом в квартиры, запертые машины, в другие места, где можно найти деньги или что-нибудь на продажу. Выяснилось, что он заходил в дом к своему дяде, швейцару, в тщетной попытке выпросить у него денег.
«Обычная картина, – сказал очень мудрый и страшно усталый лейтенант из лос-анджелесского отдела убийств, занимавшийся этим делом. – Со временем они кого-нибудь убивают. Это постоянно случается».
Только в тот раз это случилось с Майком. Мередит задумчиво смотрела на его дочь.
Как бы прочтя ее мысли, Сара спросила:
– Я не очень похожа на маму, да? А на папу?
– Немного. Определенно больше на него, чем на маму.
– Хьюго был просто жуткий, – с неожиданной страстью объявила Сара. – Не знаю, зачем мама за него вышла, разве что от горя по папе.
– Возможно.
По мнению Мередит, Ева была не столько убита горем, сколько потрясена внезапной насильственной смертью Майка. Через год она вышла за красноречивого симпатичного с виду финансиста, слишком поздно обнаружив, что грандиозные проекты существуют в основном в его воображении и на бумаге. От него трудно было избавиться.
– Я всегда его ненавидела, – резко сказала Сара. – Он ее терроризировал. Она по-настоящему его боялась. И при разводе вел себя жутко. Знаешь, вытянул из мамы кучу денег. У нее почти ничего не осталось.
– И тогда ей посчастливилось познакомиться с Робертом Фрименом, – вставила Мередит, сразу пожалев об этом.
Но Сара приняла замечание за чистую монету.
– Да. Суть в том, что Роберт оставил маму хорошо обеспеченной, поэтому она может выйти за Питера, хотя у него вообще денег нет, понимаешь? – Она энергично подалась вперед. – И для Питера было бы хорошо, потому что жена у него умерла. Долго болела, он преданно о ней заботился, ухаживал… Потом она внезапно скончалась, он тяжко страдал. Ему тоже было плохо, он вполне заслужил еще один шанс.
– Тебе этого сильно хочется? Повторяю, Сара, не вмешивайся. Хорошо, если твоя мать и Рассел сойдутся, только это их личное дело.
– Я и не собираюсь вмешиваться. Просто хочу, чтоб мама была счастлива, потому что я очень дурно себя вела, причинила ей массу хлопот, неприятностей. Наверно, она тебе рассказывала.
– Кое-что. Не переживай по этому поводу. Все прошло. – Мередит нерешительно замешкалась. – Ты действительно любишь этого молодого человека?
– Джона? Не знаю. Не знаю, могу ли я вообще кого-то любить. Иногда думаю, будто это не я. Хотя люблю его, насколько способна. – Сара так крепко стиснула руки, что под натянутой кожей вырисовались костяшки пальцев. – Джонатан нужен мне, Мерри! Он меня твердо ведет по прямой, очень узкой дорожке. Без него я собьюсь с пути, как раньше. Ох, Мерри, я не вынесу, если что-то сорвется!
Последняя фраза прозвучала бесслезным криком души, и Мередит ощутила укол тревоги.
– Почему что-то должно сорваться, Сара?
– Ох, не знаю… Может сорваться. Пока все хорошо. Долго так не бывает.
Бедное дитя, подумала Мередит, отчаянно ищет отца. Думала, что нашла его в Роберте, и потеряла. Теперь зациклилась на Лейзенби. Он не намного старше ее, но полон уверенности. Ну, если он ей так нужен, очень хорошо. Будем надеяться, он ее ценит.
– Мерри, – сказала вдруг Сара, – ты ведь на своей работе даешь людям советы?
– Иногда, – уклончиво ответила Мередит. – В зависимости от обстоятельств. В довольно узких рамках, заданных правилами, поэтому никак не могу назвать себя тетушкой-исповедницей.
– Нет, но ты знаешь мир.
– Господи помилуй! Возможно, отчасти. Что дальше?
– Допустим… кто-нибудь тебе признается, что ему угрожают…
– Кто угрожает? Чем?
– Допустим… знакомый, который о нем что-то знает… дурное, не подлежащее огласке… а он собирается огласить.
– Сара, – осторожно сказала Мередит, – ты имеешь в виду шантаж? Если так, то это серьезное преступление, которым должна заниматься полиция.
– Допустим, человек не может обратиться в полицию. Я имею в виду, можно как-нибудь иначе избавиться?
– Нет. У полиции есть свои методы борьбы с шантажистами. Она делает все возможное для спасения жертвы.
– Да, но это не шантаж. Я имею в виду, шантажист требует оставить в пустом дупле мешок со старыми пятерками или обменяться портфелями на вокзале Виктории…
– Не обязательно. Шантажом добиваются чего угодно, к примеру работы.
– Тут ничего подобного! – с жаром воскликнула Сара. – Тут все абсолютно легально.
– Может быть, – спокойно продолжала Мередит, – ты расскажешь, в чем дело?
Сара крепко стиснула губы.
– Не могу. Речь идет… о друге.
– Ну, предложи другу или подруге как следует подумать, пусть потом разрешат тебе или не разрешат посоветоваться со мной.
– Ладно. – Сара спрыгнула с кресла, нащупала ногами пушистые розовые тапки. – Спасибо, что выслушала, Мерри. Мне действительно хватило наглости выложить тебе свои проблемы, понимая, как ты устала. Не знаю, зачем утруждать тебя неприятностями моих друзей.
Мередит задумчиво ее разглядывала. Друзья – полный блеф. Сара в беде и, возможно, не способна довериться матери после скандалов трехлетней давности. Вдобавок боится навлечь на себя неудовольствие Лейзенби. Хотелось побольше поговорить о нем, но Мередит подавила желание, поняв, что опасно приблизилась к той черте, которую советовала не переступать Саре, вмешиваясь в отношения между матерью и Питером Расселом. В принципе в Лейзенби ничего нет плохого, кроме того, что он молод, самоуверен и самодоволен настолько, что страшно хочется указать ему его настоящее место. Может быть, раздражение вызвано долгой тяжкой поездкой. Хуже того – подсознательным стремлением защитить интересы Майка.
– Беги, ложись в постель, – приказала она. – Поспи хорошенько, и мне дай поспать. – Вид у Сары по-прежнему был столь несчастный, что Мередит энергично добавила: – Гляди веселей! Все будет хорошо, – понимая, что действительно устала, как собака, раз так говорит.
Вновь оставшись одна, она легла в кровать и принялась глядеть в потолок, освещенный лампой на столике. Лампу она сразу не стала выключать – в темноте заплясали бы лица из прошлого. Усталость дошла до такой степени, что даже не хотелось трудиться гасить свет. На столике у кровати лежали журналы, но совсем не того типа, который ее мог бы заинтересовать. Собравшись в конце концов с силами, она дотянулась до выключателя и, проваливаясь в сон, успела сообразить, что сегодня дважды слышала о шантаже…
Глава 4
Компания разошлась довольно рано. Лейзенби должен был вернуться в Лондон к назначенной на утро деловой встрече, Расселу предстояла ранняя операция, Маркби ушел вместе с ними. Оставшиеся устали, увяли.
– Я совсем выдохся, – признался Эллиот, и, похоже, все прочие чувствовали то же самое. Мередит пожелала присутствующим доброй ночи и отправилась спать.
Спальня оказалась очаровательной. Неизвестно, сама ли Ева потрудилась обставить дом или наняла известного дизайнера, растолковав ему, чего хочет. Скорее последнее. В таком случае он в целом неплохо справился, хотя Мередит предпочитала видеть старые вещи старыми. Однако, судя по описанию Алана Маркби, старый ректорий был не очень-то привлекательным и уютным. Естественно, новым владельцам хотелось его оживить, приукрасить. Интересно, чем Роберт зарабатывал на жизнь. Она этого не успела узнать.
Мередит уже приготовилась лечь в постель, как в дверь постучали.
– Мерри! Не спишь?
– Нет, конечно. Входи. – Она вновь затянула развязанный пояс халата, пошла к двери, открыла.
На пороге стояла Сара. Вид у нее был потерянный.
– Можно зайти, потрепаться?
– Давай, – покорно позволила Мередит.
Сара нерешительно шагнула в комнату, на минуту остановилась, как бы собираясь с мыслями. В хлопчатобумажной ночной рубашке с крупным изображением Снупи[12], в пушистых нейлоновых розовых тапках, с сияющим чисто вымытым личиком, она выглядела на четырнадцать лет, ни на день старше. Потом, видимо, набралась храбрости, плюхнулась в плетеное кресло возле туалетного столика, сбросила тапочки, подобрала под себя ноги.
– Хорошо, – сказала Мередит, сев на неудобный стул у того самого столика. – Давай, сыпь горох.
Сара не усмехнулась в ответ. Нервно прикусила нижнюю губу, уставилась на крестную огромными задумчивыми голубыми глазами.
– Что ты скажешь о Питере Расселе, Мерри?
Мередит, ожидая такого вопроса, но только насчет Джонатана Лейзенби, заморгала.
– По-моему, человек симпатичный. Довольно старомодный семейный врач.
– Очень сильно интересуется мамой.
– Правда? – Мередит постаралась не выдать изумления. – Что ж, тогда я бы сказала, пусть дело идет своим чередом, и не вмешивалась, если ты это имеешь в виду. Почти весь вред в этом мире приносят благие намерения.
– Маме с ним было бы хорошо, – заявила Сара, сцепив руки. – Ей не везло с мужчинами.
«В самом деле? Я этого не замечала», – безжалостно подумала Мередит, чувствуя сонливость и нежелание продолжать неприятный разговор.
– Мужчины, с которыми она была счастлива, умерли. Роберт был жутко милый. Даже не возражал, когда его называли «мистер Оуэнс». Маму ни разу никто не назвал «миссис Фримен». Наверно, потому, что она прославилась под своим собственным именем. Только не каждому мужчине нравится выступать под жениной фамилией, будто он какой-нибудь придаток к жене. Роберт не сердился. Считал это даже забавным.
– Он весьма преуспел в своей области, – заметила Мередит. – У него не было повода для недовольства и возражений. Если б он сам не добился успеха, можно было бы побеспокоиться.
Сара обдумала замечание.
– А папа… Очень жалко, что я его мало знаю. Мне было восемь лет, когда они расстались. Пробую вспомнить лицо, а оно расплывается. У мамы есть какие-то старые фотографии, но они для меня нереальные. То есть я на них толстый младенец в бархате с лентой Алисы[13], даже не верится, что это я. Все чужое, незнакомое.
Мередит встала, прошла к окну, повернувшись спиной к своей крестнице. Шторы были неплотно задернуты, между ними виднелись звезды и луна. Луна скрылась за облаками, опять появилась и снова исчезла. Ее проблема не в том, чтобы вспомнить Майка, а в том, чтобы его забыть. Возможно, не надо было приезжать. Дочь Майка что-то бормотала у нее за спиной, слова просачивались в уши. Мередит почти боялась на нее оглянуться.
– Они снова сойтись собирались… – Тоненький голосок Сары врезался в сознание. – Мама мне рассказывала. Все обсудили, хотели еще раз попробовать.
– Ну да, – глухо выдавила Мередит.
– И ничего не вышло, потому что папу убили. Ужас. Вообще ни за что.
– Помню, – сказала Мередит.
Разве можно забыть? Ева в то время рвалась в Голливуд, вместе с Майком уехала в Калифорнию, где он стал сценаристом. Голливуд вскружил Еве голову – не ей первой. Она радостно увлекалась компаниями и вечеринками, погрузилась в интриги, заводила случайные мимолетные знакомства. Семейная жизнь неизбежно распалась. Неизвестно, то ли сам факт ухода Майка подействовал на Еву, как вылитое на голову ведро холодной воды, то ли просто гордость была задета, но она решительно намерилась его вернуть. Они с ним, каждый со своей стороны, работали над одним и тем же фильмом. Мередит помнит письмо Евы: «Мы с Майком так часто общаемся, что развод кажется глупым, тем более что он безумно любит Сару. Поэтому пообедаем вместе, все обсудим как следует и посмотрим, не сможем ли снова жить вместе. По-моему, со временем жизнь наладится».
Примирения так и не состоялось. В ход событий вмешалось насилие, ненужное и непредвиденное. Как-то вечером Майк вернулся в собственную квартиру, застав там наркомана-подростка, шарившего в поисках денег или ценных вещей. Парень был вооружен и застрелил Майка. Просто так. Потом попытался продать револьвер, чтоб заплатить за дозу, это и привело к аресту и обвинению, хотя он все отрицал, утверждая, будто нашел оружие в мусорном баке. Его уже судили за проникновение со взломом в квартиры, запертые машины, в другие места, где можно найти деньги или что-нибудь на продажу. Выяснилось, что он заходил в дом к своему дяде, швейцару, в тщетной попытке выпросить у него денег.
«Обычная картина, – сказал очень мудрый и страшно усталый лейтенант из лос-анджелесского отдела убийств, занимавшийся этим делом. – Со временем они кого-нибудь убивают. Это постоянно случается».
Только в тот раз это случилось с Майком. Мередит задумчиво смотрела на его дочь.
Как бы прочтя ее мысли, Сара спросила:
– Я не очень похожа на маму, да? А на папу?
– Немного. Определенно больше на него, чем на маму.
– Хьюго был просто жуткий, – с неожиданной страстью объявила Сара. – Не знаю, зачем мама за него вышла, разве что от горя по папе.
– Возможно.
По мнению Мередит, Ева была не столько убита горем, сколько потрясена внезапной насильственной смертью Майка. Через год она вышла за красноречивого симпатичного с виду финансиста, слишком поздно обнаружив, что грандиозные проекты существуют в основном в его воображении и на бумаге. От него трудно было избавиться.
– Я всегда его ненавидела, – резко сказала Сара. – Он ее терроризировал. Она по-настоящему его боялась. И при разводе вел себя жутко. Знаешь, вытянул из мамы кучу денег. У нее почти ничего не осталось.
– И тогда ей посчастливилось познакомиться с Робертом Фрименом, – вставила Мередит, сразу пожалев об этом.
Но Сара приняла замечание за чистую монету.
– Да. Суть в том, что Роберт оставил маму хорошо обеспеченной, поэтому она может выйти за Питера, хотя у него вообще денег нет, понимаешь? – Она энергично подалась вперед. – И для Питера было бы хорошо, потому что жена у него умерла. Долго болела, он преданно о ней заботился, ухаживал… Потом она внезапно скончалась, он тяжко страдал. Ему тоже было плохо, он вполне заслужил еще один шанс.
– Тебе этого сильно хочется? Повторяю, Сара, не вмешивайся. Хорошо, если твоя мать и Рассел сойдутся, только это их личное дело.
– Я и не собираюсь вмешиваться. Просто хочу, чтоб мама была счастлива, потому что я очень дурно себя вела, причинила ей массу хлопот, неприятностей. Наверно, она тебе рассказывала.
– Кое-что. Не переживай по этому поводу. Все прошло. – Мередит нерешительно замешкалась. – Ты действительно любишь этого молодого человека?
– Джона? Не знаю. Не знаю, могу ли я вообще кого-то любить. Иногда думаю, будто это не я. Хотя люблю его, насколько способна. – Сара так крепко стиснула руки, что под натянутой кожей вырисовались костяшки пальцев. – Джонатан нужен мне, Мерри! Он меня твердо ведет по прямой, очень узкой дорожке. Без него я собьюсь с пути, как раньше. Ох, Мерри, я не вынесу, если что-то сорвется!
Последняя фраза прозвучала бесслезным криком души, и Мередит ощутила укол тревоги.
– Почему что-то должно сорваться, Сара?
– Ох, не знаю… Может сорваться. Пока все хорошо. Долго так не бывает.
Бедное дитя, подумала Мередит, отчаянно ищет отца. Думала, что нашла его в Роберте, и потеряла. Теперь зациклилась на Лейзенби. Он не намного старше ее, но полон уверенности. Ну, если он ей так нужен, очень хорошо. Будем надеяться, он ее ценит.
– Мерри, – сказала вдруг Сара, – ты ведь на своей работе даешь людям советы?
– Иногда, – уклончиво ответила Мередит. – В зависимости от обстоятельств. В довольно узких рамках, заданных правилами, поэтому никак не могу назвать себя тетушкой-исповедницей.
– Нет, но ты знаешь мир.
– Господи помилуй! Возможно, отчасти. Что дальше?
– Допустим… кто-нибудь тебе признается, что ему угрожают…
– Кто угрожает? Чем?
– Допустим… знакомый, который о нем что-то знает… дурное, не подлежащее огласке… а он собирается огласить.
– Сара, – осторожно сказала Мередит, – ты имеешь в виду шантаж? Если так, то это серьезное преступление, которым должна заниматься полиция.
– Допустим, человек не может обратиться в полицию. Я имею в виду, можно как-нибудь иначе избавиться?
– Нет. У полиции есть свои методы борьбы с шантажистами. Она делает все возможное для спасения жертвы.
– Да, но это не шантаж. Я имею в виду, шантажист требует оставить в пустом дупле мешок со старыми пятерками или обменяться портфелями на вокзале Виктории…
– Не обязательно. Шантажом добиваются чего угодно, к примеру работы.
– Тут ничего подобного! – с жаром воскликнула Сара. – Тут все абсолютно легально.
– Может быть, – спокойно продолжала Мередит, – ты расскажешь, в чем дело?
Сара крепко стиснула губы.
– Не могу. Речь идет… о друге.
– Ну, предложи другу или подруге как следует подумать, пусть потом разрешат тебе или не разрешат посоветоваться со мной.
– Ладно. – Сара спрыгнула с кресла, нащупала ногами пушистые розовые тапки. – Спасибо, что выслушала, Мерри. Мне действительно хватило наглости выложить тебе свои проблемы, понимая, как ты устала. Не знаю, зачем утруждать тебя неприятностями моих друзей.
Мередит задумчиво ее разглядывала. Друзья – полный блеф. Сара в беде и, возможно, не способна довериться матери после скандалов трехлетней давности. Вдобавок боится навлечь на себя неудовольствие Лейзенби. Хотелось побольше поговорить о нем, но Мередит подавила желание, поняв, что опасно приблизилась к той черте, которую советовала не переступать Саре, вмешиваясь в отношения между матерью и Питером Расселом. В принципе в Лейзенби ничего нет плохого, кроме того, что он молод, самоуверен и самодоволен настолько, что страшно хочется указать ему его настоящее место. Может быть, раздражение вызвано долгой тяжкой поездкой. Хуже того – подсознательным стремлением защитить интересы Майка.
– Беги, ложись в постель, – приказала она. – Поспи хорошенько, и мне дай поспать. – Вид у Сары по-прежнему был столь несчастный, что Мередит энергично добавила: – Гляди веселей! Все будет хорошо, – понимая, что действительно устала, как собака, раз так говорит.
Вновь оставшись одна, она легла в кровать и принялась глядеть в потолок, освещенный лампой на столике. Лампу она сразу не стала выключать – в темноте заплясали бы лица из прошлого. Усталость дошла до такой степени, что даже не хотелось трудиться гасить свет. На столике у кровати лежали журналы, но совсем не того типа, который ее мог бы заинтересовать. Собравшись в конце концов с силами, она дотянулась до выключателя и, проваливаясь в сон, успела сообразить, что сегодня дважды слышала о шантаже…
Глава 4
Мередит проснулась под утро от тихого урчания мотора. Вылезла из постели, подошла к окну, выходившему прямо на подъездную дорожку и кованые ворота, освещенные фарами. В их свете двигалась фигура, издали слышался типично британский звон молочных бутылок. Интересно, как молочник справится с запертыми воротами? Очень просто – по очереди просунул бутылки между прутьями решетки, оставив одинокой кучкой на гравийной дорожке. Кто-то – вероятно, Лючия, – пойдет потом к воротам и заберет. Молочник вернулся к машине – не к медлительному электромобилю, а к простому фургону, – и с тарахтением уехал. Открыв окно и высунувшись, она увидела, что лучи фар снова замерли. Молочник расставлял бутылки на крыльце Филипа Лорримера и старика Берта. Потом лучи опять двинулись и исчезли из вида.
Небо только начинало светлеть на востоке, на деревьях вокруг церковного двора защебетали немногочисленные птицы. Мередит посмотрела на свои наручные часы. Четверть шестого. Она снова легла, но не заснула. Внимание привлекли незнакомые звуки, и она старалась их распознать с переменным успехом. Скрипят и стонут на разные голоса старые полы и балки дома. Алан Маркби – загадочный мистер Маркби – сказал, что их съела сухая гниль, но об этом позаботились. Некоторые оригинальные половицы наверняка заменили, однако не все. Например, пол в спальне неровный, значит, старый. Глухое призрачное урчание издают водопроводные трубы, отопление, канализация, и поэтому почти кажется, будто она вновь очутилась в собственной квартире. Внезапный треск на улице произвела упавшая с церковного дерева ветка. Наконец, она перевернулась на бок, провалилась в дремоту.
Когда снова проснулась, сердце вдруг прыгнуло прямо в горло. Вдали что-то грохнуло, громко звякнул металл. Открылись въездные ворота. Для кого? Мередит села. Без нескольких минут восемь. Снова загромыхали молочные бутылки. Приехавший, кем бы он ни был, услужливо понес их в дом. Мередит выскочила из постели, протопала в ванную, приняла душ, вернулась, никого не встретив. Спускаясь по лестнице, услышала чужие женские голоса и пошла на звук ударов, словно кто-то сражался там с чем-то невидимым.
Внизу в прихожей увидела открытую дверь на лестницу. Из нее торчал внушительный женский зад в оранжевом нейлоновом комбинезоне. Зад вертелся, выпячивался, медленно появлялось тело, часть которого он составлял. Наконец распрямилась, явив себя, крепкая женщина средних лет с покрасневшим лицом. Она запыхалась от усилий, триумфально сжимая ручку пылесоса, который только что вытащила из чулана.
– С добрым утром! – радостно поприветствовала она Мередит. – Вы, должно быть, та самая леди, что в гости приехала. Я – миссис Ювелл, прихожу каждый день. – Женщина захлопнула дверцы чулана, вытащила из кармана комбинезона желтую щетку. – Надеюсь, хорошо выспались?
– Более или менее, – осторожно ответила Мередит. – Молочник меня разбудил.
– Наш Гэри, – кивнула миссис Ювелл. – Ему надо рано вставать, понимаете, он отсюда объезд начинает. Едет к нам прямо с молочной фермы, потом в Нижний Клэнби, потом через крупный муниципальный район, вниз к авиационной базе в Чертоне, потом назад к новым богатым домам судебных исполнителей – так их прозвали, – потом обратно на ферму с пустой посудой. Все утро на это уходит. – Миссис Ювелл с шумом потащила пылесос по прихожей. – Дом большой, нелегко содержать его в чистоте. Одна повариха не справится. Особенно когда гости наедут.
Мередит поняла это как намек, что не следует мешаться у миссис Ювелл под ногами, и направилась к кухне на соблазнительный запах свежезаваренного кофе. Уборщица включила пылесос, мыча мелодию из «Саут пасифик».
– Как ваши зубы? – спросила Мередит повариху.
– Он зуб мудрости вырвал, вот! – Лючия широко открыла рот, демонстрируя темный прогал. – Очень больно.
– Может, прополоскать аспирином? – Мередит не стала заглядывать в рот. – Если хотите, у меня есть антисептический зубной эликсир.
Лючия фыркнула:
– Не надо мне никакой химии. Я сама готовлю полоскание, вот из этого. – Она полезла в буфет, вытащив пучок листьев шалфея.
– Помогает? – с любопытством спросила Мередит.
– Лучше не бывает! – Лючия помахала пучком у нее перед носом. – Получаются очень здоровые белые зубы. Я все средства знаю. Мне не нужны аптеки. В нашей деревне в Кампании жила очень мудрая женщина. Сама готовила снадобья, все болячки лечила. Пользовалась травами, что вокруг росли. – Она положила шалфей на стол. – Приготовить яичницу? – Лючия жестом изобразила, будто разбивает яйца.
– Нет, спасибо. Чашки кофе вполне достаточно.
Когда Мередит снова вошла в гостиную, комната была безупречно убрана силами миссис Ювелл, которая теперь находилась внизу в раздевалке, судя по доносившейся оттуда песне «Дивный вечер». В окно в решетке ворот торчала газета, Мередит открыла парадную дверь и пошла за ней.
Фактически там было две газеты – «Таймс» и засунутая в нее «Сан». Вытаскивая их из прутьев, Мередит заметила еще кое-что, лежавшее на земле за воротами. На первый взгляд какая-то грязная тряпка, которая со второго, более внимательного, приобрела отчетливую форму.
Она сунула газеты под мышку, наклонилась, протянула руку, достала тряпичную куклу. Судя по грязи и повреждениям, очень старая, возможно, из мусорного бака. Хотя потрепалась не от времени, а нарочно изорвана. Кто-то искромсал голову и лицо либо острым ножом, либо ножницами, грубо вымазал красной краской, изображавшей кровь. Кукла насквозь промокла, значит, ее бросили у ворот вчера вечером, где она пролежала всю ночь. Возможно, разносчик газет ее видел, но не обратил особого внимания. Молочник, доставивший рано утром бутылки, мог в темноте вообще не заметить. Миссис Ювелл, приехавшая на старом велосипеде, точно ничего не видела. Ей незачем пристально присматриваться к окружающему, а может, она приняла куклу за старую тряпку. Куклу должен был первым найти член семьи, подошедший к воротам.
Мередит с глубоким омерзением и нараставшей злостью разглядывала ее. Изуродованные черты придавали вещи зловещий вид. Она снова вспомнила о колдовстве. Бычье сердце могло быть гадкой шуткой, но вместе с растерзанной куклой все это начинало смахивать на заведомо мстительную кампанию. Мередит завернула куклу в газеты и пошла назад к дому.
Небо только начинало светлеть на востоке, на деревьях вокруг церковного двора защебетали немногочисленные птицы. Мередит посмотрела на свои наручные часы. Четверть шестого. Она снова легла, но не заснула. Внимание привлекли незнакомые звуки, и она старалась их распознать с переменным успехом. Скрипят и стонут на разные голоса старые полы и балки дома. Алан Маркби – загадочный мистер Маркби – сказал, что их съела сухая гниль, но об этом позаботились. Некоторые оригинальные половицы наверняка заменили, однако не все. Например, пол в спальне неровный, значит, старый. Глухое призрачное урчание издают водопроводные трубы, отопление, канализация, и поэтому почти кажется, будто она вновь очутилась в собственной квартире. Внезапный треск на улице произвела упавшая с церковного дерева ветка. Наконец, она перевернулась на бок, провалилась в дремоту.
Когда снова проснулась, сердце вдруг прыгнуло прямо в горло. Вдали что-то грохнуло, громко звякнул металл. Открылись въездные ворота. Для кого? Мередит села. Без нескольких минут восемь. Снова загромыхали молочные бутылки. Приехавший, кем бы он ни был, услужливо понес их в дом. Мередит выскочила из постели, протопала в ванную, приняла душ, вернулась, никого не встретив. Спускаясь по лестнице, услышала чужие женские голоса и пошла на звук ударов, словно кто-то сражался там с чем-то невидимым.
Внизу в прихожей увидела открытую дверь на лестницу. Из нее торчал внушительный женский зад в оранжевом нейлоновом комбинезоне. Зад вертелся, выпячивался, медленно появлялось тело, часть которого он составлял. Наконец распрямилась, явив себя, крепкая женщина средних лет с покрасневшим лицом. Она запыхалась от усилий, триумфально сжимая ручку пылесоса, который только что вытащила из чулана.
– С добрым утром! – радостно поприветствовала она Мередит. – Вы, должно быть, та самая леди, что в гости приехала. Я – миссис Ювелл, прихожу каждый день. – Женщина захлопнула дверцы чулана, вытащила из кармана комбинезона желтую щетку. – Надеюсь, хорошо выспались?
– Более или менее, – осторожно ответила Мередит. – Молочник меня разбудил.
– Наш Гэри, – кивнула миссис Ювелл. – Ему надо рано вставать, понимаете, он отсюда объезд начинает. Едет к нам прямо с молочной фермы, потом в Нижний Клэнби, потом через крупный муниципальный район, вниз к авиационной базе в Чертоне, потом назад к новым богатым домам судебных исполнителей – так их прозвали, – потом обратно на ферму с пустой посудой. Все утро на это уходит. – Миссис Ювелл с шумом потащила пылесос по прихожей. – Дом большой, нелегко содержать его в чистоте. Одна повариха не справится. Особенно когда гости наедут.
Мередит поняла это как намек, что не следует мешаться у миссис Ювелл под ногами, и направилась к кухне на соблазнительный запах свежезаваренного кофе. Уборщица включила пылесос, мыча мелодию из «Саут пасифик».
– Как ваши зубы? – спросила Мередит повариху.
– Он зуб мудрости вырвал, вот! – Лючия широко открыла рот, демонстрируя темный прогал. – Очень больно.
– Может, прополоскать аспирином? – Мередит не стала заглядывать в рот. – Если хотите, у меня есть антисептический зубной эликсир.
Лючия фыркнула:
– Не надо мне никакой химии. Я сама готовлю полоскание, вот из этого. – Она полезла в буфет, вытащив пучок листьев шалфея.
– Помогает? – с любопытством спросила Мередит.
– Лучше не бывает! – Лючия помахала пучком у нее перед носом. – Получаются очень здоровые белые зубы. Я все средства знаю. Мне не нужны аптеки. В нашей деревне в Кампании жила очень мудрая женщина. Сама готовила снадобья, все болячки лечила. Пользовалась травами, что вокруг росли. – Она положила шалфей на стол. – Приготовить яичницу? – Лючия жестом изобразила, будто разбивает яйца.
– Нет, спасибо. Чашки кофе вполне достаточно.
Когда Мередит снова вошла в гостиную, комната была безупречно убрана силами миссис Ювелл, которая теперь находилась внизу в раздевалке, судя по доносившейся оттуда песне «Дивный вечер». В окно в решетке ворот торчала газета, Мередит открыла парадную дверь и пошла за ней.
Фактически там было две газеты – «Таймс» и засунутая в нее «Сан». Вытаскивая их из прутьев, Мередит заметила еще кое-что, лежавшее на земле за воротами. На первый взгляд какая-то грязная тряпка, которая со второго, более внимательного, приобрела отчетливую форму.
Она сунула газеты под мышку, наклонилась, протянула руку, достала тряпичную куклу. Судя по грязи и повреждениям, очень старая, возможно, из мусорного бака. Хотя потрепалась не от времени, а нарочно изорвана. Кто-то искромсал голову и лицо либо острым ножом, либо ножницами, грубо вымазал красной краской, изображавшей кровь. Кукла насквозь промокла, значит, ее бросили у ворот вчера вечером, где она пролежала всю ночь. Возможно, разносчик газет ее видел, но не обратил особого внимания. Молочник, доставивший рано утром бутылки, мог в темноте вообще не заметить. Миссис Ювелл, приехавшая на старом велосипеде, точно ничего не видела. Ей незачем пристально присматриваться к окружающему, а может, она приняла куклу за старую тряпку. Куклу должен был первым найти член семьи, подошедший к воротам.
Мередит с глубоким омерзением и нараставшей злостью разглядывала ее. Изуродованные черты придавали вещи зловещий вид. Она снова вспомнила о колдовстве. Бычье сердце могло быть гадкой шуткой, но вместе с растерзанной куклой все это начинало смахивать на заведомо мстительную кампанию. Мередит завернула куклу в газеты и пошла назад к дому.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента